Большая книга ужасов 2016 Арсеньева Елена

Но где? Да где угодно, только не здесь и не в детдоме!

А в самом деле, где тогда?..

Где-нибудь, где бы ее любили. Где бы она была хоть кому-нибудь нужна!

– Ну, поднимайся к госпоже! – раздался нетерпеливый голос Гарма, и Валюшка поставила ногу на ступеньку.

Она взбиралась по лесенке еле-еле, боясь поднять глаза, и вот наконец увидела отороченный великолепным сияющим мехом подол какого-то одеяния. И мех, и искристая ткань были белыми. Из-под подола высовывался носочек белоснежного сапожка.

Валюшка перевела взгляд выше – и покачнулась. Перед ней восседала женщина такой невероятной красоты, что Скади и фебер казались рядом с ней замарашками из самого зачуханного детдома.

Чеканные черты Хель были совершенны. Длинные белые косы сверкали так, словно были унизаны бриллиантами.

В одной руке она держала хрустальный шар, в другой – длинное копье.

Глаза ее были закрыты, губы сомкнуты, и белые ресницы лежали на белых щеках словно белые стрелы.

– Кланяйся! – долетел до Валюшки свистящий шепот Гарма, и она поклонилась так низко, как могла, потом еще раз и еще.

Однако Хель оставалась неподвижной и не открывала глаз.

– Госпожа почему-то гневается на тебя, – с тревогой пробормотал Гарм. – Не хочет удостоить тебя даже взглядом. Скорее скажи заклинание, чтобы она смилостивилась.

– Какое заклинание? – непонимающе прошептала Валюшка.

– Ис-форсьёлисо-моркет-доден-хоплесхет, – подсказал Гарм. – Помнишь?

Конечно, Валюшка помнила. Когда она произнесла эти слова, Гарм вырвал из ее тела жизненную суть. И Валюшка очутилась в этом странном мире…

Зачем нужно произнести заклинание еще раз? Что случится тогда?

Она не знала. Но стало так страшно… еще страшней, чем было раньше!

Вдруг за спиной Валюшки раздался какой-то шелест. Она обернулась и увидела, что все фебер, а также Скади и Модгуд медленно приближаются к помосту. Вид у них был недобрый, если не сказать – угрожающий.

– Что им нужно?! – взвизгнула Валюшка испуганно.

– Скажи заклинание! – воскликнул Гарм. – Скорей!

– Что значат эти слова? – жалобно пискнула Валюшка. – Я не могу их запомнить!

– Потом объясню, а сейчас повторяй за мной! – крикнул Гарм. – Скорей! Ис-форсьёлисо…

Валюшка приоткрыла рот, но не смогла заставить себя повторить эту абракадабру. Казалось, если она произнесет хоть слово заклинания, случится что-то ужасное!

Внезапно послышался какой-то скрежещущий звук, и Валюшка увидела, что Скади медленно вытягивает из ножен меч. Глаза ее с неумолимым выражением устремились на Валюшку. И нетрудно было догадаться, на кого Скади собирается обрушить свой меч!

– Ис-форсьёлисо-моркет-доден-хоплесхет! – торопливо подсказывал Гарм.

Перепуганная Валюшка кое-как повторила.

Скади резким движением отправила меч в ножны и отступила.

Фебер и Модгуд тоже попятились.

А Валюшка с трепетом посмотрела на Хель.

Тяжелые белые ресницы медленно поднялись, и Хель взглянула на Валюшку.

Та зажмурилась, отпрянула… и, оступившись, покатилась кубарем с возвышения, а потом и с лесенки, по которой поднималась на борт корабля.

Увесисто шлепнулась на лед, вскочила и, заметавшись, стала тереть глаза, потому что их до сих пор жгло от взгляда красноглазой Хель.

Да-да! У нее были алые, будто кровь, пылающие, как огонь, пронзительные, словно удар копья, глаза!

Металлическая перчатка опустилась на плечо, и Валюшка наконец осмелилась разомкнуть сожмуренные веки.

Рядом блестели доспехи Гарма.

– Не бойся, – ласково сказал он. – Ты удостоена великой чести. Не на всякого соблаговолит взглянуть наша госпожа!

Валюшка кивнула, подумав, что прекрасно обошлась бы без этой ужасной «великой чести».

– Сейчас я познакомлю тебя с другими гостями – и ты поймешь, что здесь очень хорошо живется. Смотри, какие они веселые, какие счастливые!

Он вскинул руку, и Валюшка услышала веселый перезвон, который доносился откуда-то сверху.

Запрокинула голову – и увидела, что к ней спускаются сверкающие качели, на которых сидят люди в нарядных белых одеждах. Они весело смеялись, и голоса их мелодично звенели, словно хрустальные колокольчики.

– Здравствуй! – кричали они наперебой. – Как тебя зовут? Почему ты такая грустная? Тебе страшно? Ха-ха-ха! Ты ничего не понимаешь! Здесь не страшно, а очень весело! Хочешь, мы тебе расскажем, как замечательно живем? Спроси кого хочешь! Мы будем очень рады с тобой поболтать! Ну скажи хоть что-нибудь! Как тебя зовут? Ответь же!

Валюшка растерянно моргала, переводя взгляд с одного лица на другое. Звуки веселых голосов складывались в чарующую мелодию, и Валюшка ощутила, что страх проходит. Она постепенно успокаивалась.

В самом деле, чего было пугаться? Наверное, здесь не так уж плохо, если эти люди так счастливы!

– Не молчи, это невежливо, в конце концов! – укоризненно сказал Гарм. – Смотри, как тебе все рады! Поговори хоть с кем-нибудь!

– Скажи нам, скажи, как тебя зовут! – раздался звонкий детский голос, и Валюшка увидела двух маленьких мальчиков, сидящих на одних качелях. Они крепко держались за руки и хохотали, глядя друг на друга, так что казалось, будто они не Валюшку спрашивают о ее имени, а друг друга.

В этом было что-то странное…

Валюшка растерянно оглядела детей и вдруг заметила, что у одного мальчика из-под пушистой белой шубки выглядывают валеночки, а другой обут только в белые носки.

Ее словно ударило! Вдруг вспомнились двое оледенелых детей, которых она видела оплетенными гнилыми древесными корнями. Те дети вцепились друг в друга мерзлыми ручонками… у одного на ногах были покрытые льдом валеночки, а у другого только носки.

И снова зазвучал в голове голос убитой девушки, напоминающий дуновение дальнего ветерка: «Молчи… Не говори с нами. Не отвечай нам. Иначе не вырвешься отсюда. Навсегда останешься здесь, как мы…»

Да нет, этого не может быть! Те люди были мертвые, страшные, обвитые осклизлыми корнями, а эти вон какие веселые!

И все же… это ведь те же самые малыши…

Нет, она ничего не скажет!

Валюшка зажала руками рот, чтобы из него не вырвалось ни звука.

– Ты что? – изумленно спросил Гарм. – Ты что?! Ты не будешь ни с кем говорить? Но раз так, ты не сможешь увидеть меня! Ты этого не хочешь?!

Голос его был так печален, что Валюшке стало стыдно. Она отняла руки от рта и пробормотала:

– Я очень хочу тебя увидеть! Очень!

– Ну так заговори с ними! – воскликнул Гарм.

Валюшка замотала головой.

– Значит, нет?! – зло спросил Гарм.

– Нет! – отчаянно крикнула она – но не услышала собственного голоса. Его заглушил страшный треск!

Дворец покачнулся. У Валюшки разъехались ноги, она шлепнулась навзничь… и разглядела, что под неоглядным куполом дворца больше нет качелей со счастливыми и хохочущими людьми. Там снова болтались страшные корни неведомого дерева, обвивавшие оледенелые трупы.

А вокруг все трещало, грохотало и скрежетало, как будто какая-то неведомая сила пыталась пробить стены Хельхейма изнутри.

Белые звери и птицы рухнули со стен и бросились в бегство. Только бык остался… но он уже не был белым! Темно-красная полуободранная туша воздвиглась перед Валюшкой.

Рога были изъедены гнилью. Кое-где на боках сохранились лоскуты грязно-белой шкуры. Туша стояла на трех ногах, четвертая была отрублена.

Чудище угрожающе наклонило голову…

– Оставь ее, Тюрен! – раздался крик Гарма. – Некогда! Айсбайли! Это прорвались айсбайли! Вперед, к госпоже!

Туша издала недовольное мычание, больше напоминающее рев разъяренного зверя, и промчалась мимо Валюшки.

С ужасом проводив кошмарного быка глазами, она огляделась и обнаружила, что вместо величественных дворцовых стен вокруг громоздятся бесформенные торосы, а между ними бурлит и вьется какая-то темная река.

На одной из ледяных глыб на ее берегу стояли три женские фигуры.

Одна была сгорбленной старухой, закутанной в покрывало. Другая, с яростным выражением костистого, злобного лица, вздымала огромный меч.

«Да ведь это Модгуд и Скади! – догадалась Валюшка. – Как они изменились! А где же Хель?»

И в тот же миг увидела ее…

От великолепия белых одежд остались одни обрывки, едва прикрывающие тело Хель, а от неземной красоты не осталось вообще ничего. Валюшка ни за что не узнала бы в этом монстре прежнюю Хель, если бы не ее огненно-алые глаза, которые ничуть не изменились. Исполинского роста, с всклокоченными седыми волосами, Хель теперь была наполовину синей, наполовину белой и до пояса напоминала обычную женщину, однако ноги ее были покрыты жуткими черно-гнилыми пятнами, из которых сочилась сукровица.

Да, сейчас ее вполне можно было назвать этим ужасным именем – Цинга!

Ее хрустальный шар тоже преобразился. Теперь он был усеян шипами и напоминал звезду. Шар этот угрожающе раскачивался на серебряной цепочке, которую держала Хель, вернее Цинга.

Она перебросила свое копье Модгуд, вскочила верхом на трехногого быка и крикнула:

– Стереги ее, Гарм! Она не должна уйти!

Вслед за этим Цинга пришпорила пятками своих гниющих ног быка, и тот взвился на дыбы.

Сгущалась белая мгла, и Валюшка с трудом разглядела в ней каких-то жутких костлявых старух.

Их было десять… столько же, сколько фебер! Они тоже изменили облик, как и прочие! Теперь их было не отличить от Модгуд и Скади, вот только у них не было никакого оружия, кроме длинных и острых когтей, которые выглядели устрашающе.

«Если Хель – Цинга, то эти, значит, лихорадки! – догадалась потрясенная Валюшка. – Всего – вместе с Модгуд и Скади – их двенадцать! Все точно так, как сказала та девушка!.. Что же мне теперь делать? Как спастись?!»

Внезапно острые синие огни прорезали мглу, и она стремительно рассеялась, словно ее ветром унесло. Валюшка увидела полчище стремительно приближавшихся белых фигур.

Синие глаза ослепительно сияли, а руки сжимали странные топорики на тонких рукоятках. Этими топорами неизвестные существа разрушали все вокруг: и остатки ледяных стен, и белых птиц и зверей, которые бросались на них. Кулаки у них, чудилось, были изваяны из железа, потому что удары их тоже были сокрушительны.

Значит, это с ними изготовились биться обитательницы Хельхейма!

– Вставай, – серебряная перчатка Гарма вздернула Валюшку и помогла ей подняться на ноги. – Держись за моей спиной, чтобы айсбайли не добрались до тебя. Иначе… Смотри!

Он указал вверх, и Валюшка увидела, что синеглазые существа уже раскачиваются на корнях и рубят своими топориками жуткие оледенелые трупы! Вниз градом сыпались мелкие осколки.

Валюшка заметила, что тело девушки, которая предупредила ее о Цинге, разлетелось таким же ледяным крошевом.

– Айсбайли не щадят никого! Но их тоже не пощадит Моргенштерн госпожи нашей Хель! – вскричал Гарм.

Тем временем Цинга, Модгуд и Скади уже бросились в бой, а вслед за ними – когтистые старухи-лихорадки.

Цинга что-то кричала, широко раскрывая рот, полный обломков гниющих зубов. Моргенштерн, шипастый шар, так и летал вокруг нее на цепочке, выбивая топорики из рук айсбайлей. Если Моргенштерн попадал в голову айсбайля, тот исчезал бесследно.

Яростно бились Цинга и ее свирепые лихорадки. Но вдруг один из айсбайлей ухитрился зацепить острием топорика цепь Моргенштерна – и вырвал его из рук Цинги!

Она осталась безоружной и гневно оглядывалась вокруг. Теперь ее защищал своими рогами только бык по имени Тюрен.

Скади и Модгуд были окружены врагами, а когти других лихорадок попусту вонзались в белые фигуры айсбайлей, не причиняя им никакого вреда.

– Гарм! – вскричала Цинга. – На помощь!

Раздалось оглушительное рычание, и над серебряными латами Гарма словно бы заклубилась тьма, а через миг Валюшка увидела, что эти латы облегают не торс красавца-рыцаря, как она думала сначала, а туловище огромного черного пса…

У него было четыре глаза, пылающих таким же кровавым пламенем, как глаза Цинги. Длинные белые клыки торчали из пасти словно у саблезубого тигра.

Пес резким движением вырвался из лат, которые тут же рассыпались ледяными осколками, и ринулся к своей повелительнице.

Он зубами вырвал у айсбайлей Моргенштерн, мотнув головой, перебросил его Цинге, и та, ловко поймав свое страшное оружие синей рукой, с радостным воплем раскрутила над головой цепь.

Гарм, казавшийся неуязвимым для вражьих топоров, орудовал мощными лапами, отшвыривая айсбайлей от Хель.

Внезапно Валюшка ощутила ужасную боль в плече. Повела глазами – и увидела железные пальцы, вцепившиеся в ее плечо. Повернула голову – и встретилась взглядом с синими глазами, яростно сверкающими на белом призрачном лице.

Айсбайль! Страшный убийца!

Валюшка попыталась вырваться, но не смогла. Айсбайль вскинул свободную руку, зацепил своим топором болтающийся над ними корень – и взвился вверх, не выпуская Валюшку.

Внизу раздался лютый, свирепый вой, и Валюшка, опустив глаза, увидела, что Гарм прыгает внизу, пытаясь дотянуться до нее. Однако новые и новые синеглазые фигуры преграждали ему путь, а тем временем айсбайль, державший Валюшку, поднимался все выше и выше, перелетая с корня на корень.

Внезапно хватка железных пальцев ослабла. Айсбайль с силой подбросил Валюшку. Она ощутила, что взмывает вверх, а шуба, подарок Гарма, сваливается с нее и падает вниз, потом увидела, что на нее надвигается темнота, однако в этой темноте слегка высвечивались странные очертания, напоминающие очертания распростертого человеческого тела.

Миг – и Валюшка врезалась в это бледное свечение. Ее словно бы сковали какие-то путы, а потом ей стало так тесно, больно и страшно, что она лишилась сознания.

Валюшка очнулась оттого, что какие-то голоса гудели над ухом и ужасно мешали:

– Доктор, я не могу снять с нее одежду, все примерзло!

– Ничего страшного, не снимайте. Давайте положим ее в ванну как есть, все постепенно отмокнет, тогда и снимете. Только вода должна быть очень холодная, а теплую будем подливать постепенно. Очень медленно! До тех пор, пока температура воды не станет равной обычной температуре тела. Давайте я этим пока сам займусь, а вы, Марина Николаевна, капельницу поставьте. И следите, чтобы спирт поступал в кровь непрерывно.

– Спирт в кровь?! Да она ведь еще ребенок!

– Во-первых, спирт всего лишь пятипроцентный, а во-вторых, это чистый углевод, который мгновенно расщепляется в крови и согревает человека. Главное – не спешить.

Валюшка ощутила, как по телу начинают бегать мурашки. Сначала их было немного, и вели они себя довольно спокойно, но постепенно мурашек становилось все больше, и они откровенно наглели. Топали по рукам, ногам, по лицу, даже за глаза щипать умудрялись! Валюшке уже орать хотелось, но она была не в силах пошевелить губами, потому что мурашки топтались и по ним, причиняя неимоверную боль.

Однако слышать она явно стала лучше, и голоса, которые казались сначала однообразным низким гудением, постепенно разделились на женский – неровный и прерывистый, и мужской – спокойный и уверенный. Почему-то Валюшке казалось, что этот мужской голос она уже слышала, только не могла вспомнить когда и где.

Несмотря на боль, которая пронизывала все тело и, кажется, даже мозг, Валюшка догадалась, что мужчина называется – доктор, а женщина – Марина Николаевна.

– Да вы не плачьте, – снова заговорил доктор, – ваше дело – за капельницей следить. А я еще немножко тепленькой водички подолью. Все-таки резервы человеческого организма неисчерпаемы, и никто не может знать, на что он способен. Поэтому будем надеяться на лучшее. Глядишь, и в самом деле выживет наша девочка, окрепнет…

Внезапно раздался какой-то длинный неприятный звук.

Валюшка после некоторого раздумья вспомнила, что так скрипит дверь, если у нее петли не смазаны.

А потом кто-то громко прошептал:

– Чтобы девке сделаться телом крепкой, надобно ей стать на топор.

– Господи милостивый! – воскликнул доктор. – А это что еще за привидение?!

– Увидеть во сне привидение, – снова послышался тот же шепот, – если оно не безобразно и одето в белое платье – значит утешение и радость. Если же одето в черное и безобразно, сие знаменует тщетные усилия и обман.

– Эй, ты мне это прекрати! – рассердился доктор. – Я вот тебе сейчас покажу тщетные усилия! А ну, гуляй отсюда!

– Да ты уж в самом деле иди, иди, Лёнечка, – ласково сказала Марина Николаевна. – Иди почитай свою книжечку. А то у нас работы много. Видишь, девочку лечим. Тебя вылечили, теперь ее лечим. Иди, Лёнечка!

Дверь снова заскрипела. Наверное, закрылась.

– Что за чудик такой? – изумленно спросил доктор. – Откуда он взялся?!

– Да вы только-только в отпуск уехали, как этот Лёнечка к нам приблудился, – ответила Марина Николаевна. – Поэтому вы и не видели его раньше. Тоже вроде этой девочки: замерз в сугробе. Только сам очнулся и прибрел, попросился у Ефимыча погреться.

– У Ефимыча погреться? – почему-то расхохотался доктор.

– И не говорите, – вздохнула Марина Николаевна, – но он же не знал, куда пришел. Ефимыч глянул: мать родная – у парня все лицо белое, будто у мертвеца! Ну зомби и зомби! Как в кино!

– Во-во, – хохотал доктор. – Ефимыч перепугался небось?!

– Да не больно-то Ефимыча перепугаешь, – засмеялась Марина Николаевна. – Но Лёнечка поморозился очень сильно. Думали, кусками кожа облазить будет, гангрена разовьется, но обошлось. Правда, у него холодовая аллергия развилась, потому вечно щурится и глаза слезятся. А закапывать в глаза не дает. Сегодня он вообще сбежал от меня. Да, сбежал на улицу – как был, в одной безрукавке, без шапки! Не меньше часа где-то блондил. Воротился вскоре после того, как вы приехали. Я за спиртом в лабораторию бегала – смотрю, стоит, белый весь от холода. Как бы не разболелся!

– Нелепость какая – капель бояться, – неодобрительно сказал доктор.

– Конечно, – согласилась Марина Николаевна, – да Лёнечке все нипочем. Он ведь блаженненький. Ну, как теперь говорят, чокнутый. С того и чуть не замерз. Говорит, метель песни пела, он и захотел послушать о чем. Да так заслушался, что заснул.

– А проснулся-то как?!

– Ну, говорит, метель улеглась, песня кончилась, вот и понял, что пора вставать.

– Чудны дела твои, Господи, – усмехнулся доктор. – Обычно этих, кто в сугроб поспать залегает, по весне находят. Подснежниками их зовут, знаете?

– Знать-то знаю, да только так замерзших пьяниц называют. А Лёнечка – ни-ни. Пить, курить – боже упаси, ну чисто старовер. Он говорит, что из старообрядческой Марьевки – помните, есть такое заброшенное село в ста пятидесяти верстах отсюда к северу?

– Конечно, помню, да ведь там давно не живет никто. Вернее, обитали две старухи, наш начальник полиции их раз в месяц проведывал, живы ли. Как-то и меня с собой брал – вдруг приболели? Но и они не болели, и никаких Лёнечек мы там не видали.

– Вот одна из этих старух его бабка была, забрала мальчишку к себе, когда его родители умерли. Они вроде бы нездешние были, откуда-то из Сибири. Когда кто чужой приезжал, она внука в погребе прятала: стращала его, что иначе в сумасшедший дом заберут. А потом бабка померла, да соседка померла, ну Лёнечка и подался куда глаза глядят.

– Страсти-мордасти какие, – пробормотал доктор. – А как это они разом померли?

– Да угорели, – пояснила Марина Николаевна. – Старушки частенько друг к дружке в гости захаживали, чаек попивали. Лёнечка говорил, однажды бабка его ушла вечерком к соседке, да к утру не вернулась. Он пошел искать, а обе старушки дремлют у стола вечной дремотою… Угорели! Мы, когда Лёнечка эту историю нам рассказал, конечно, сообщили в полицию. Сан Саныч поехал, проверил, так все и было, как он говорил. Похоронили старух, дома заколотили. Ну куда парнишке деваться? Так и прибился к нам. Хотели его в детдом в область отвезти, да ему небось шестнадцать-семнадцать уже. Какой детдом? В психушку жалко отдавать: пропадет он там. На счастье, наш Сан Саныч Черкизов – человек понимающий, добрый, даром что начальник полиции. Говорит, пускай живет при больнице парнишка, пока его никто не хватится. А кто его хватится? Кому он нужен, кроме нас с Ефимычем? Он Лёнечку жалеет, одежонку какую-то ему нашел, а я подкармливаю.

– Жалостливая вы очень, Марина Николаевна, – буркнул доктор.

– Я его к себе домой заберу, наверное, – тихо сказала Марина Николаевна. – Что же, что чокнутый? Зато добрый. А главное, будет рядом душа живая. Ведь мне одной до того тяжко бывает! Как начну слезы лить перед Светочкиными фотографиями, так и остановиться не могу. До того доходило, что не раз Бога молила прибрать меня поскорей. А потом как подумаешь: а вдруг вернется доченька?! Ну и живешь в ожидании чуда… Всякие ведь чудеса бывают на свете, правда же?

– Конечно, – горячо поддержал доктор. – Вот мы сейчас с вами истинное чудо совершаем, возвращая к жизни эту девчонку. Ситуация, мягко говоря, фантастическая: в медицинской литературе описано всего два подобных случая. Тотальное обледенение организма! Лежит тело – вроде бы мертвое, окоченелое, разогнуть невозможно, кожа одеревенела, температура едва до двадцати пяти градусов по Цельсию… Я, когда увидал ее в сугробе, уверен был, что находится она, фигурально выражаясь, в небытии, а попросту сказать – мертва. Даже веки ей опустить не мог – так смерзлись, верите ли?! Сан Саныч уже начал пластиковый пакет разворачивать, чтобы, значит, ее туда… и вдруг я гляжу, а у нее по щеке капелька течет. Вроде как смерзшиеся веки оттаивать начали. Но с какой бы радости им оттаивать? Вон какой мороз-трескун на дворе! А оказалось, слезинка это. Слезиночка течет! И признаки жизни мы в ней обнаружили. Ну и привезли сюда. Чудеса и есть, конечно, подлинные чудеса. Чтоб столько времени пролежать в снегу да живой остаться… Суток трое, а то и четверо лежала, не меньше! Наверное, ее завалило, когда с крыш все поползло во время оттепели…

Он не договорил.

Дверь уже знакомо заскрипела, и раздался шепот:

– В зимнюю оттепель наливают в ложки воды по числу членов семьи и выставляют на ночь на крыльцо. Если ударит мороз и в чьей-то ложке вода замерзнет бугром, тот проживет еще очень долго, а у кого ямой, тот умрет.

Марина Николаевна ойкнула.

– Брысь! – рявкнул доктор.

Дверь торопливо скрипнула вновь.

– Вот уж правда что чокнутый, – проворчал доктор. – Чего это он приметами сыплет? Небось у бабки поднабрался?

– Видимо, так, – согласилась Марина Николаевна. – Но ко всему вдобавок книжка тут у нас отыскалась: «Словарь русских суеверий». Зелененькая такая. Еще с тех пор, как здесь была нормальная больница, кто-то из больных оставил. Ну, Ефимыч ее и прибрал. Книжка очень интересная, он и мне ее почитать давал. Я вообще люблю про всякие чудеса, про мифы разные читать… А в этой книжке чего только нет: и приметы, и поверья, и разгадки снов, и пословицы, и знахарские рецепты старинные. Не оторвешься! И с картинками!.. Ну и вот, когда Лёнечка тут прижился, Ефимыч вдруг обнаружил, что парень ни читать, ни писать не умеет.

– Да вы что?! – поразился доктор. – В наше-то время?!

– Ну а кому его учить было? – вздохнула Марина Николаевна. – Бабка небось все перезабыла от старости. А он соображучий, Лёнечка наш, вы не поверите! Мигом читать обучился. И этот «Словарь русских суеверий» до последнего слова вызубрил. Только смысла-то у него в головушке нету, вот и шпарит все подряд, надо и не надо. Мы привыкли, больно-то и не слушаем его. И вы не слушайте, Михаил Иванович.

– Ладно, уговорили, – хмыкнул доктор. – Погодите, а ведь вода у нас опять остыла. Надо добавить теплой. Конечно, когда девочка очнется, простуды ей не избежать…

Дверь снова скрипнула.

– Хорошо помогает от простуды ложка овечьего молока, – таинственно зашептал Лёнечка, – смешанная с медвежьей желчью да гороховым зерном, и смесь эту натощак следует пить дважды.

– Х-хе! – воскликнул доктор. – Опять ты? И это тоже из «Словаря суеверий»? Неплохой рецепт, между прочим. Жаль, негде сейчас раздобыть овечьего молока да медвежьей желчи. Однако, выходит, ты можешь и толковые вещи говорить?

– Конечно, может, – согласилась Марина Николаевна. – Правда, Лёнечка?

– На Рождество спутывают ноги столу, чтобы стадо не разбегалось, – радостно сообщил Лёнечка.

Доктор хохотал так, что Валюшке надоело пребывать в небытии. Да и губы уже немножко отогрелись и вполне могли шевельнуться. И даже какой-то звук через них прорвался… жалобный такой, как стон.

– Господи! – недоверчиво воскликнула Марина Николаевна. – Очнулась!

– Очнулась! – весело подтвердил доктор. – А ну, голубушка, открой глаза. Ну-ка…

Валюшка поднапряглась – и приподняла веки. Все еще плыло перед ней, но постепенно остановилось. Оказалось, что не только голос доктора ей знаком, но и его лицо – усатое, морщинистое, с нависшей на лоб седой прядью. Да ведь это его, доктора, Валюшка видела, лежа в сугробе, как раз перед тем, когда ее жизненную суть вырвал из тела Гарм.

Ну вырвал… а теперь что? Она вернулась в свое тело?! Так, что ли? Одно ясно – она больше не в Хельхейме, или как его там! Но где же она?!

– Где я? – испуганно шепнула Валюшка, взглянув на темноглазую женщину в низко надвинутой на лоб белой косынке. Наверное, это и была Марина Николаевна.

– Ты только не волнуйся, моя хорошая, – ласково зажурчала она, – ты в больничке. В такой маленькой больничке! Теперь все будет хорошо. Конечно, ты натерпелась, настрадалась, но главное, что ты жива!

Лицо Марины Николаевны вдруг расплылось, и доктор добродушно загудел:

– Ну плакать-то зачем? Зачем, я тебя спрашиваю?

Марина Николаевна промокнула Валюшкины глаза салфеткой, а потом из-за плеча медсестры высунулась какая-то исключительно бледная и худая физиономия, взглянула на Валюшку прищуренными глазами и изрекла:

– Во сне видеть, что плачешь, предвещает радость и утешение наяву!

– Ой, Лёнечка, твоими бы устами да мед пить, – сказала Марина Николаевна. – Но ты иди, иди, нам еще дело делать. Сейчас еще теплой воды добавим, чтобы девочка поскорей отогрелась. Давайте, доктор.

– Сейчас, сейчас.

Доктор наклонился над ванной с ковшом, но Валюшка вдруг закричала:

– Горячо! Жжет! Не надо!

Доктор испуганно отпрянул и воскликнул:

– Да ты что? Вода чуть теплая! Температуры тела! – И в доказательство поболтал в ковше пальцем.

– Нет! – Валюшка билась в ванне так, что Марина Николаевна с трудом могла ее удержать. Игла выскочила из вены – и мгновенно стало легче.

Валюшка затихла, но дышала тяжело, испуганно.

– Капельница! – испуганно вскрикнула Марина Николаевна, но доктор махнул рукой:

– Не надо.

Посмотрел Валюшке в глаза и тихо сказал:

– Воду больше лить не буду, успокойся. Но я сейчас до твоей руки кончиком пальца дотронусь. Если что-то неприятное почувствуешь, скажи. Договорились?

Валюшка осторожно кивнула.

– Ой, – шепнула Марина Николаевна.

– Ничего, ничего, – буркнул доктор. – Я тихонечко.

В следующий миг Валюшке показалось, что ее руку прижгли горящей сигаретой.

– А-а! Больно! – завопила она.

Доктор отскочил так стремительно, что ударился спиной о стену.

– Господи, у нее ожог! – вскрикнула Марина Николаевна.

Валюшка плакала от ужасной боли, кусала губы.

Доктор, тихо вздыхая, достал из кармана тюбик с какой-то мазью, выдавил немного на руку Валюшке, стараясь не коснуться ее пальцем.

Стало получше. Валюшка перевела дыхание и улыбнулась.

– Да ты моя деточка! – всхлипнула Марина Николаевна. – Да ты моя маленькая!

Потянулась было обнять Валюшку, но доктор так шикнул, что она отпрянула и даже убрала руки за спину.

– Слушай, девочка, нужно температуру тебе измерить, – сказал доктор. – Сейчас опущу в воду термометр, сама его под мышку возьмешь?

– Ага, – прохрипела Валюшка.

Пока она держала термометр, доктор и Марина Николаевна о чем-то шептались. О чем именно, Валюшка, конечно, не знала, но можно было не сомневаться: это имеет отношение к ней.

Наконец она подала термометр доктору.

Тот взглянул и спросил Марину Николаевну:

– А он исправный был?

– Конечно.