Большая книга ужасов 2016 Арсеньева Елена

– Дайте другой, – велел доктор. – А лучше сразу два. Для чистоты эксперимента.

Теперь Валюшка сидела с двумя термометрами, а доктор и Марина Николаевна на нее смотрели.

Потом они уставились на градусник, переглянулись…

– Загадочно, – пробормотал доктор. – То есть вообще температура не поднимается. Даже не шевелится. Даже до начала шкалы не доползла. Что ж нам с тобой делать, а? Как тебя зовут, кстати?

– Валентина Морозова, – сказала Валюшка.

Марина Николаевна тихо ахнула.

– Морозова?! – воскликнул доктор. – Символично!

Скрипнула дверь, и раздался Лёнечкин шепот:

– На двенадцатой плеши мороз лопается.

– Чего?! – испуганно обернулся доктор.

– Когда стоят лютые холода, – пояснил Лёнечка, – надо насчитать с вечера двенадцать лысых поименно, назвав последним самого лысого, у которого голова как ладонь, от бровей до затылка: на нем-то мороз и лопнет!

– Слушай, парень! – неприветливо сказал доктор. – А не пойти ли тебе отсюда… лысых искать? А?

Дверь снова заскрипела, закрываясь.

Конечно, Валюшка и раньше бывала в больницах. Не часто, но бывала. Например, детдомовских строем водили к зубному врачу или флюорографироваться. И Валюшка думала, что все больницы огромные, со множеством кабинетов, врачей и пациентов. Но то место, куда она попала, было совершенно другим.

Оказывается, когда-то здесь размещалась небольшая больница. Но врачи жить в Городишке не хотели, вдобавок здание обветшало до крайности… Его все собирались отремонтировать, даже стеклопакеты вставили в окнах по фасаду, а другие стороны здания не тронули, так что в некоторых палатах или кабинетах одно окно могло оказаться со старыми деревянными рамами, все затянутое белыми морозными узорами, а одно – чистенькое, со стеклопакетом.

А потом начальство вдруг решило, что проще и дешевле больницу закрыть. Так что в Городишке остались только лаборатория для сдачи экстренных анализов и приемный кабинет терапевта. Ну и еще старый-престарый морг. Иногда туда на время отвозили кого-нибудь из умерших городишкинцев – скажем, в летнюю жару, чтобы перебыл до дня похорон. А вообще-то после закрытия больницы там до сих пор хранились четыре мертвых тела каких-то неизвестных бродяг – «подснежников», как называл их доктор Михаил Иванович Потапов. Хоронить их не хоронили – не на что было, денег в городском бюджете на это не имелось. Сан Саныч Черкизов, начальник полиции, впрочем, не терял надежды найти родственников этих людей, куда-то посылал казенные письма, ну а пока покойники оставались под присмотром санитара, а по совместительству сторожа морга Ефимыча.

Ефимыч, надо сказать, не очень-то хотел, чтобы родственники «подснежников» нашлись. Он к своим «постояльцам» уже привык и даже придумал им не то имена, не то прозвища: Бородач, Старикан, Конопатая Толстуха и Пятнистая Молчунья. Когда Валюшка спросила, почему он дал этой последней такое странное прозвище, Ефимыч словоохотливо пояснил, что бедняжка вся покрыта разноцветными синяками. Оттого она и Пятнистая.

– Ну а Молчунья, сама понимаешь, потому, что вообще все постояльцы мои не больно-то разговорчивы, – добавил Ефимыч.

Семьи у него не было. Жил при больнице: после того как его дом несколько лет назад сгорел, больше податься Ефимычу было некуда. Вместе с ним в той же каморке рядом с моргом приютился и приблудившийся Лёнечка.

Обязанности терапевта исполнял доктор Михаил Иванович Потапов. Также он мог вскрыть флегмону, вправить и зафиксировать вывихнутую конечность, остановить кровотечение, удалить зуб, зашить рваную рану, а заодно – вернуть к жизни замерзшего человека.

В этом Валюшка убедилась на собственном опыте!

Марина Николаевна принимала анализы в маленькой лаборатории, а еще помогала доктору Потапову на приеме пациентов.

Через день-два после того, как нашли Валюшку, приехал врач из Нижнего Новгорода – тоже специалист по обморожениям. Он одобрил действия Потапова и хотел было увезти Валюшку в городскую больницу, но, узнав некоторые детали, отступился и отбыл, пообещав справляться о ее состоянии по телефону и поручив ее заботам доктора Потапова и Марины Николаевны. До лучших времен, как он выразился.

Приезжали также из детдома, куда о месте нахождения беглянки Валентины Морозовой сообщил по долгу службы Сан Саныч; порадовались, что девочка нашлась, немножко поругали за побег, однако с собой также забирать не стали – по той же причине, что и городской доктор. И тоже оставили возвращение Валюшки до каких-то лучших времен.

– Объяснить это явление невозможно, но, если мы его наблюдаем, в него придется поверить, – так говорил доктор Михаил Иванович о том, что произошло с Валюшкой. А произошло с ней всего-навсего «глобальное охлаждение организма, вызвавшее температурные аномалии». Так это называл доктор. А говоря по-человечески – во время своего лежания в сугробе Валюшка до такой степени переохладилась, что нормально чувствовала себя теперь только в холоде. Скажем, плюс 10 – это для нее была жарища невыносимая, от которой Валюшке хотелось натурально лечь и умереть. Все, что ниже, ей вполне годилось – и чем ниже, тем лучше. Именно поэтому ее не забрали ни в областную больницу, ни в детдом. Не строить же там для нее, в самом-то деле, особые морозильные комнаты!

И Валюшка, и Михаил Иванович, и Марина Николаевна иногда начинали раздумывать, как же она будет жить, когда весна настанет, а затем и лето, однако доктор твердо верил, что организм Валюшки рано или поздно приспособится к окружающей температуре и все в нем придет в норму. То есть вполне можно было надеяться на те самые лучшие времена.

Однако, если честно, Валюшка предпочла бы, чтобы они не наступили. Ни ехать в больницу, ни в детдом возвращаться ей решительно не хотелось!

Марина Николаевна сначала думала забрать Валюшку жить к себе, однако по некоторым обстоятельствам сделать этого не удалось. Ведь никто из соседей (а жила Марина Николаевна в одном из немногих городишкинских многоквартирных домов со всеми удобствами и собственной котельной) не одобрил бы, если бы в их доме вдруг взяли да отключили отопление! Так что во всей квартире Марины Николаевны было только одно место, где Валюшка хорошо бы себя чувствовала: в холодильнике.

Но там она просто-напросто не поместилась бы.

А вот в больнице отопления не было аж с прошлого года. Перемерзли трубы – ну и перемерзли. Ничего ремонтировать в этом никому особо не нужном здании не стали, да и денег лишних не нашлось. В кабинете терапевта и маленьком коридорчике около него стояли калориферы, а еще один обогреватель поставили было в курятнике Ефимыча, да он вскоре сломался.

Надо сказать, что, когда дом Ефимыча сгорел, из всего добра ему удалось спасти только трех кур и петуха. Их сторож забрал с собой и устроил в опустевшей бухгалтерии птичник. Честное слово: на двери до сих пор висела тусклая табличка с надписью «Бухгалтерия», а из-за двери раздавалось суетливое кудахтанье.

Курятник Ефимыча вел себя странно. Несушки совершенно не неслись, а петух спал без просыпу чуть ли не до полудня и практически не кукарекал. Ефимыч считал, что на птиц отрицательно влияет невыразимая холодина, которая царит в здании.

– У нас везде как в морге! – гордо заявлял Ефимыч, который служил здесь лет, не соврать, пятьдесят – и очень хорошо себя чувствовал в леденящей душу и тело температуре.

Однако если Валюшка легко обходилась футболкой и джинсами, которые ей купила Марина Николаевна, то и Ефимыч, и поселившийся в его комнатке Лёнечка все же надевали на себя что-то более существенное: валенки, ватные штаны, теплые свитера (на Лёнечке свитер толстого Ефимыча болтался как на вешалке, а рукава прикрывали кончики пальцев) и меховые жилетки. Ефимыч вдобавок напяливал старый треух, а Лёнечка так и ходил с непокрытой белобрысой головой.

– Вы ну прям как брат и сестра, – говорил Ефимыч, глядя на них с Лёнечкой. – И у того волосы льняные – и у этой. У того глаза голубые – и у этой.

– Не знаю, вроде бы у меня брата не было, – вздыхала Валюшка, которой, конечно, очень хотелось, чтобы у нее взял да и нашелся брат. Сгодился бы даже такой, как Лёнечка: откровенно чокнутый, но очень добрый и забавный.

Валюшка не могла удержаться от смеха, когда он проходил через больничный коридор на первом этаже. Там висело старое-престарое зеркало, настолько кривое, засиженное мухами, да еще и треснутое, что в нем практически невозможно было что-то различить. Ну и Лёнечка мимо этого зеркала бегом бежал, старательно отворачиваясь и даже рукой прикрываясь, чтобы в него, не дай бог, не глянуть ненароком.

– Лёнечка, а чего ты так зеркала боишься? Может, ты там вообще не отражаешься? Может, ты вампир, а? – иногда начинала подначивать Валюшка, и тогда Лёнечка обращал к ней слезящиеся голубые глаза и неизменно твердил:

– Нет ничего страшнее, чем смотреться в разбитое зеркало, ибо можно черта увидеть!

Лёнечка совершенно не говорил по-людски: все шпарил поговорками да старинными приметами. Иногда приметы были очень толковые и даже сбывались – особенно те, которые предвещали похолодание или снег.

– Вороны каркают и в стаи сбиваются – быть морозу! – предсказывал Лёнечка, и нате вам – ударял мороз.

– Если Млечный Путь полон звезд и светел – к вёдру, тускл – к ненастью! – пророчествовал он, и в самом деле: если звезды с вечера еле светили – вскоре небо затягивала белая снежная пелена.

Оказывается, даже куры могли погоду предвещать! Иногда Ефимыч доверял покормить своих птиц Лёнечке. И тот, возвращаясь, сообщал:

– Если курица стоит на одной ноге – к стуже.

И пожалуйста! Доктор и Марина Николаевна прибегали в больницу, стуча зубами, и восклицали:

– Ну и холодище! И когда только зима кончится?! А ведь еще декабрь не истек!

В общем, Лёнечка порою изрекал очень интересные и осмысленные вещи, но иногда как ляпнет что-то вроде:

– Надетая в пятницу новая рубаха приманивает блох!

И тут уж Валюшка никак не могла удержаться от смеха.

Лёнечка обижался, уходил в каморку Ефимыча, садился в уголок и читал свою заветную книжку «Словарь русских суеверий», даже головы не поворачивая, если Валюшка приходила.

Впрочем, Валюшка и без Лёнечки не скучала. Марина Николаевна принесла ей небольшой телевизор и даже плеер – чтобы диски смотреть – и поставила в той палате, которую приспособили под Валюшкину комнату. Принесла из библиотеки учебники для седьмого класса, а из дома – книги: это были любимые книги ее пропавшей десять лет назад дочери.

– Если Светочка вернется, я их, конечно, заберу, – предупредила она, и Валюшка кивнула, хотя знала, что все давно потеряли на это надежду, вот только Марина Николаевна ждала и ждала дочь.

И в этой комнате Валюшка могла сидеть часами – просто так, ничего не делая, потому что это было необыкновенно, просто сказочно: иметь свою собственную комнату! В детдоме их было шестнадцать человек в одной общей спальне. Все строем, всё по приказу воспитательницы – даже смех и радость…

Валюшка вспоминала: когда задавали рисунок на тему «Счастье», все рисовали отдельный дом и рядом каких-то мужчину и женщину – будто бы маму и папу, о которых все мечтали. Она тоже что-то такое неопределенное изображала. Но теперь нарисовала бы Михаила Ивановича, Марину Николаевну, Лёнечку с Ефимычем, а еще, наверное, Сан Саныча. И не просто какой-то дом, а эту комнату с большим окном, и кровать в углу, и кресло, которое тоже принесла Марина Николаевна, и диван (он раньше в кабинете главврача стоял), и настольную лампу из того же кабинета, и полку с книгами и дисками. Сан Саныч обещал, что ближе к Новому году принесет сюда елку, а пока сделал поистине царский подарок – все фильмы про Гарри Поттера и еще «Аватар». Оказывается, у него летом жил племянник и оставил все свое добро до следующих каникул.

– Только вряд ли Валерка сюда снова приедет, – вздохнул Сан Саныч. – Так что пользуйся безвозмездно сколько хочешь.

– А почему он не приедет? – спросила Валюшка. – Здесь летом, наверное, хорошо.

– Хорошо-то оно хорошо, – кивнул Сан Саныч, – да только мы прошлым летом таких ужасов натерпелись, что на всю жизнь запомнили. А Валерке больше всех досталось.

Валюшка надеялась, что Сан Саныч расскажет ей эту историю, но он помалкивал. А остальные ничего толком не знали: будто бы эмчеэсовцы проводили какие-то учения на острове посреди Волги, да что-то там странное приключилось. Привезли откуда-то каких-то зеленых зайцев и потерявших память голых людей… в общем, полная чушь![1]

Валюшка согласилась, что чушь, и перестала расспрашивать.

При том, что она всех своих новых друзей очень любила и ни за что не хотела бы расстаться с ними, Валюшка искренне наслаждалась одиночеством. Даже необходимость иногда заглядывать в учебники не отравляла ей жизнь! Она проводила наедине с собой долгие часы в полной тишине (только росший около больницы старый ясень иногда постукивал в окошко ветвями, на которых кое-где болтались пожухлые метелки семян) и не скучала. Было настоящим счастьем принимать решения самой, даже такие незначительные, как идти или не идти гулять! Понять Валюшку мог бы, наверное, только тот, за кого тринадцать лет жизни принимали решения учителя и воспитатели. В те времена Валюшке казалось, что у них, у воспитанников, своего ума вообще нет – только некий «коллективный разум», которым управляют взрослые, нарочно оставляя своих подопечных какой-то туповатой малышней. Валюшка точно знала, что первым самостоятельным поступком в ее жизни было бегство из детдома. И теперь, когда каждый день состоял из мелких, но самостоятельных решений, она чувствовала, как развивается, крепнет ее ум.

Валюшка часто обдумывала тот ужас, который привиделся ей, когда она лежала, окоченевшая, в сугробе.

Конечно же, это был только сон! Очень страшный и кошмарный, но сон. Чем больше времени проходило с тех пор, как Валюшка очнулась, тем отчетливей она это понимала. Она вспомнила, как еще в детдоме наткнулась в библиотеке на какую-то журнальную статью о том, что видят люди, переживающие клиническую смерть. Они рассказывали о каком-то темном коридоре, о каких-то огнях и странных голосах, о призраках… Ну вот, они видели темные коридоры, а Валюшка – какой-то там Хельхейм.

Странное название ей приснилось! Похожее на шелест поземки по льду… И вообще все было странно и страшно в том сне. Очень хорошо, что он больше не снится!

Таким же чудом, как возможность иметь свою комнату, наслаждаться одиночеством и размышлять, были еще три вещи.

Во-первых, телевизор смотреть никто не запрещал – хоть с утра до вечера и всю ночь напролет сиди перед ящиком.

Во-вторых, Валюшка могла есть мороженое сколько влезет. Это была теперь ее главная еда, просто фантастика! Каждый день порции по четыре съедала!

Мороженое в ее комнате хранилось в картонной коробке, которая стояла под окном. Там было так холодно, что мороженое не таяло.

А в-третьих, Валюшка могла гулять… гулять одна, в каком угодно направлении и сколько угодно времени. Никакого строя и сурового «детинампоравозвращаться»!

Марина Николаевна только умоляла ее держаться подальше от домов, на крышах которых громоздились сугробы и висели сосульки. А поскольку таких домов в Городишке было большинство, Валюшка шла в основном по обочине проезжей части, благо дорога была не больно-то оживленной, пока не переходила в федеральную трассу.

Идя вдоль этой трассы, можно было довольно скоро попасть на просторный речной берег. Сразу у дороги поднималось из сугробов какое-то несуразное строение с полинялой вывеской «У Фани». Должно быть, когда-то здесь было небольшое кафе, а потом его то ли закрыли на зиму, то ли вовсе забросили. На берегу, почти напротив бывшего кафе, виднелся огромный старый-престарый дебаркадер[2] – облезлый, давно потерявший первоначальный цвет. Чуть поодаль торчали прямо из снега почерневшие перила. Наверное, там был погребен в сугробах небольшой причал для лодок. Вообще весь берег был сплошь покрыт снегом, однако рыбаки протоптали к воде множество причудливо сплетающихся тропинок.

Валюшка уже знала, что Городишко исстари жил браконьерством, особенно летом. Судя по рассказам Сан Саныча, как потеплеет, много народу из Нижнего наезжает, да так все лето и проводит у реки, а дома, которые сейчас кажутся необитаемыми, оживают. Но и зимой речной лед был испещрен пятнами прорубей. В ясные дни около них несходно сидели люди в тулупах и валенках, то и дело странно взмахивая правой рукой, а порою и высоко вздергивая ее – с болтающейся на крючке щукой.

Валюшка однажды подошла и полюбопытствовала, что же это они делают и почему машут руками. Оказывается, у каждого рыбака было короткое удилище, а леска у него, как объяснил Валюшке один словоохотливый рыбак, очень длинная: такая, что блесна в виде маленькой серебристой рыбки ложится на дно. Чтобы рыбка поблескивала и казалась щуке живой, чтобы щука захотела на нее броситься и, значит, попасться на крючок, блесну надо постоянно вздергивать, шевелить. Вот рыбаки и помахивают рукой, отчего сама удочка называется «махалка».

Этот словоохотливый рыбак даже показал Валюшке полосу чистого, свободного от снега льда (такие полосы причудливо вились между сугробами, и было невозможно понять, почему где-то снег громоздится сугробами, а где-то даже не задерживается на льду), и она, встав на колени и низко-низко нагнувшись, разглядела под толщей темной воды, между колышущимися на дне растениями, серебряный промельк рыбки-блесны.

А когда Валюшка выпрямилась, рыбак уставился на нее так ошарашенно, словно только что ее увидел, и воскликнул:

– А я-то думаю, что ж в тебе такого странного?.. Ты чего так легко одета?! Неужели не холодно?!

Ну да, он сидел около своей проруби в тулупе, ушанке и валенках, а Валюшка стояла перед ним с непокрытой головой, в кроссовках, джинсах и ветровке. Все это купила ей Марина Николаевна. Она и новую теплую зимнюю куртку купила (очень красивую, не то что невзрачная детдомовская, которая у Валюшки раньше была!), только в ней было очень жарко…

Вообще чуть ли не все, кто видел Валюшку на улицах, начинали расспрашивать, не холодно ли ей, не сошла ли она с ума и не желает ли отморозить руки, ноги, уши и прочие части тела.

Еще спасибо, что не спрашивали, почему у нее на морозе не вырывается парок изо рта, как у всех нормальных людей!

Ну что ответишь людям? Не станешь ведь каждому рассказывать свою историю и сообщать, что ты, прямо скажем, не вполне нормальная! Поэтому Валюшка предпочитала гулять в туман. Ведь в это время улицы Городишка почти вымирали, а уж берег и вовсе пустовал. И на льду никто не сидел, и к Валюшке никто с дурацкими вопросами не приставал. Такое ощущение, что тумана в Городишке боялись – хотя как можно бояться едва заметной белесой дымки, которая и видеть-то ничего не мешала?

И вот однажды в такой приятный туманный денек Валюшка собралась спокойно прогуляться.

Лёнечка, встретившийся ей в коридоре со своим словарем-неразлучником, поглядел вприщур и пробормотал кислым голосом:

– Под стреху сорока лезет – к вьюге.

Валюшка насторожилась было – неужели погода испортится? – однако Лёнечка, по своему обыкновению, тут же брякнул несусветное:

– В метель черти кружатся в снежных вихрях вместе с ведьмами и колдунами.

Валюшка только плечами пожала и пошла своей дорогой.

Лёнечка крикнул вслед:

– Видеть во сне прорубь есть знак великой опасности! – но Валюшка даже не оглянулась.

Надоело, честно! Слова просто так не скажет – все несет какую-то пургу!

Валюшка долго бродила по берегу. Было очень интересно петлять по причудливым тропинкам, оказываясь совсем не там, куда направлялась сначала.

Внезапно она заметила какое-то движение на льду. Пригляделась – и увидела вдали две приближающиеся к ней темные фигуры.

В первую минуту она удивилась: неужели кто-то из жителей Городишка все же вышел в туман на лед? – однако через некоторое время разглядела, что это двое мальчишек. Причем совсем маленьких. И они шли одни, без взрослых.

Валюшку даже в жар бросило. Там ведь проруби кругом! А вдруг поскользнется кто-то и провалится?!

– Эй, вы! – крикнула она, помахав им. – Осторожно! Под ноги смотрите!

Дети замерли. Похоже, они только сейчас осознали опасность.

– Вот кто их, интересно, таких маленьких, отпустил одних? – проворчала Валюшка. – Может, они тоже детдомовские, как я?

Впрочем, в Городишке детдома не было. Значит, просто родители у них такие безалаберные, что за детьми не смотрят.

Но малышню придется выручать. Вон как напугались, бедолаги: встали и стоят, будто с места сдвинуться не решаются.

Валюшка побежала по тропинке, ведущей на лед, и невесть откуда взявшийся ветер ретиво подгонял ее.

Что-то чернело сбоку. Валюшка глянула туда – и чуть не упала. В оледенелом сугробе лежала мертвая черная собака с оскаленной пастью. Лежала она здесь, наверное, уже давно – ее почти занесло снегом.

Валюшка передернулась, отвернулась и хотела было обойти этот сугроб, как вдруг увидела, что дети сорвались с места и помчались к ней, держась за руки и совершенно не глядя, куда бегут.

– Стойте! – крикнула она. – Я вас проведу! Стойте!

Но было поздно! Один из мальчиков поскользнулся на краю проруби и сорвался в нее, утащив за собой второго.

Черная вода в белом ледяном круге всплеснулась – и улеглась…

– Нет! – закричала Валюшка и кинулась вперед не разбирая дороги.

Она даже не замечала, что плачет, пока не обнаружила, что все плывет перед глазами. Остановилась, смахнула слезы, огляделась.

Там и сям темнело несколько прорубей. Но в которую из них провалились дети?..

– Что же делать? Что же делать? – бормотала Валюшка, растерянно озираясь.

Она металась между прорубями, всматривалась то в одну, то в другую, но никто не пытался из них выбраться и вода в каждой была спокойна и подернута тонким ледком. Он успевал затянуть пробури за ночь. Когда рыбаки приходили, они первым делом кололи ледок пешней и вычерпывали его специальным черпаком.

Проруби подернуты ледком?.. Но если бы в прорубь кто-нибудь провалился, ледок треснул бы, вдруг осознала Валюшка.

Значит, никто не провалился!

Неужели дети померещились ей? Да, наверное, померещились.

Туман… вот почему здесь боятся тумана. В тумане невесть что мерещится!

Внезапно Валюшка заметила, что оказалась на чистой полосе льда, не покрытой снегом. Стоя на такой же полосе, она недавно разглядывала рыбку-блесну.

Вот и теперь что-то смутно белело внизу. Блесна у кого-то сорвалась? Нет, белое пятно медленно поднималось вверх…

Что это? Лицо?! На нее из-подо льда смотрело чье-то лицо!

Валюшку вдруг перестали держать ноги, и она плюхнулось на колени. Лицо приблизилось, теперь она видела его совершенно ясно.

Это было лицо ребенка – мальчика лет пяти. Его глаза были вытаращены, рот широко открыт, светлые волосы стояли дыбом и медленно шевелились, словно подводные растения.

Он был мертв, этот малыш… и своими мертвыми ручонками он сжимал руки другого мальчика, у которого тоже были вытаращенные глаза и широко открытый рот. И волосы у него точно так же шевелились.

Подводное течение медленно поворачивало тела, и теперь Валюшка увидела, что малыши одеты в одинаковые черные шубки… а через миг она разглядела, что один обут в валенки, а второй остался лишь в толстых шерстяных носках.

И Валюшке почудилось, что она снова стоит под осклизлыми древесными корнями, обвивающими трупы людей и животных… что она снова в Хельхейме! Ведь именно там она видела этих несчастных детей!

Валюшка вскочила и понеслась к берегу. Снежный вихрь несся навстречу, завиваясь белыми кольцами, но прямо на ее пути рассеялся по сугробам.

Внезапно послышался какой-то странный треск. Похоже было, что где-то рядом рвется ткань – но какая ткань могла рваться на заснеженном берегу?!

Валюшка повернула голову и увидела… увидела, что мертвая собака, которую она видела в сугробе, пытается встать. Однако шкура ее примерзла к снегу и при резких движениях собаки отрывалась кусками. Поэтому и слышался треск.

Пес наконец поднялся и стоял теперь на подгибающихся лапах, качаясь под порывами ветра. Бока его в тех местах, где шкура осталась примерзшей к снегу, зияли тускло-красными пятнами.

Поднял голову. Из оскаленной, застывшей пасти вырвалось хриплое рычание.

А потом пес двинулся к Валюшке.

Она отпрянула – и чуть не рухнула в сугроб. Неведомо как удержалась на ногах, снова выбралась на тропинку.

Собака приближалась рваными, неуклюжими, какими-то замороженными скачками.

Валюшка побежала от нее к реке, но собака не отставала. Глядела тусклыми, мертвыми глазами, исторгала из оледенелой разинутой пасти натужный хриплый рык и бежала все проворней, все быстрей, неудержимо приближаясь к Валюшке.

И вдруг до нее дошло, что пес загнал ее на лед и теперь гонит к прорубям!

Она остановилась, обернулась, пытаясь понять, как вернуться на берег, как обойти это чудище, – и тут кто-то закричал невдалеке:

– Стой где стоишь!

Человеческий голос.

Знакомый голос…

Голос Сан Саныча!

Валюшка застыла, опасаясь даже случайно взглянуть вниз, на чистый лед, чтобы снова не увидеть под ним призраков Хельхейма, явившихся за ней, явившихся, чтобы забрать ее, – теперь она понимала это!

– Помогите! – заорала Валюшка и увидела высокую, широкоплечую фигуру Сан Саныча, который казался еще мощнее из-за толстой форменной темно-серой куртки.

Пес оглянулся было на берег – и вдруг вздыбился, замер на задних лапах. Тотчас лежащий вокруг снег собрался вокруг его туловища искрящимся вихрем и взвился вверх. Полетел над берегом и исчез где-то за старым дебаркадером. А рядом с Валюшкой остался неподвижно лежать на льду мертвый черный пес.

Она тупо таращилась на него, пока Сан Саныч не подбежал к ней, не схватил за плечи и не тряхнул сердито:

– Ты чего творишь?! Нашла место для прогулок! Да еще побегать решила туда-сюда! Свалилась бы в прорубь – и поминай, как звали! Даже доктор Потапов не откачает!

– Собака, – кое-как выговорила Валюшка. – Меня загнала сюда собака!

– Какая еще собака? – удивился Сан Саныч. – Никакой собаки здесь не было.

– Была!

– Вот эта, что ли? – Сан Саныч брезгливо кивнул на мертвого пса.

– Эта! – взвизгнула Валюшка, у которой не осталось сил сдерживать слезы, да еще вдобавок что-то кому-то доказывать.

– Ну да, вот только дохлятина у нас еще тут не бегала! – буркнул Сан Саныч. – Несешь невесть что, прямо как этот Лёнечка чокнутый ваш. Ладно, пошли.

Он осторожно приобнял Валюшку за плечи и повел к берегу.

Когда проходили мимо сугроба, из которого недавно выбрался дохлый пес, Сан Саныч вдруг замер.

Валюшка поняла почему: он уставился на оставшиеся в сугробе примерзшие куски черной собачьей шкуры!

– Что за чертовщина? – внезапно севшим голосом пробормотал Сан Саныч, оглянулся на лед, где осталась лежать мертвая собака, но больше ничего не сказал, только ускорил шаги.

По узким тропинкам идти вдвоем было невозможно, поэтому Сан Саныч подхватил Валюшку на руки и понес. Ей сразу стало очень жарко, но она терпела, молчала, уткнувшись в толстое ватное плечо куртки Сан Саныча, потихоньку приходя в себя от пережитого ужаса.

– А может, и дохлятина бегать начала, – пробормотал вдруг Сан Саныч, как бы говоря сам с собой, но тут же осекся: – Чего это я несу? Не слушай меня.

Издалека донесся чей-то крик.

Валюшка подняла голову.

– Да это же Лёнечка! – изумленно сказала она.

И в самом деле – он бежал к ним от дебаркадера: высокий, худой, в меховой жилетке и смешных валенках, подшитых кожей. Его льняные волосы развевались по ветру.

Когда Сан Саныч с Валюшкой на руках подошел ближе, Лёнечка выкрикнул:

– Собака снится к дружбе или приятной вести. Если приснится черная или серая собака, то это к несчастью; воющая – к плохой новости.

Сан Саныч пристально взглянул на него:

– А ты что, тоже собаку видел?

Лёнечка похлопал слезящимися глазами и сказал:

– Если ребенок умрет некрещеным, нужно раздать бедным сорок тельных крестов.

– Ну да, конечно, дождешься от тебя чего путевого! – буркнул Сан Саныч и пошел к обочине, где стоял его джип.

Лёнечка побрел следом.

– Марина Николаевна, – попросила Валюшка после обеда (холодный овощной суп со сметаной, студень из свиных ножек и мороженое), – а вы не могли бы показать мне фотографию своей дочки? А то ее любимые книжки я читаю – «Старшая сестра» мне очень понравилась и еще «Поезд солнца»[3]! – а даже не знаю, какая она…

Слово «была» Валюшка постаралась не произнести. А вдруг она ошибается?! Вдруг все ее догадки – просто ерунда?

Она долго обдумывала эту просьбу. Очень боялась, что Марина Николаевна расплачется, и даже для начала переворошила все книги Светланы в надежде, что вдруг там да завалялась фотография их хозяйки, но ничего не нашла. Поэтому все-таки решилась попросить.

Ей очень нужно было увидеть Свету!

Однако Марина Николаевна не расплакалась, а даже улыбнулась:

– Милая ты моя деточка, конечно, я тебе охотно покажу Светочкины фотографии.

И вскоре пришла к Валюшке одетая потеплей, в шали, перчатках и с маленьким альбомчиком. Села рядом на диван, и они стали перелистывать страницы.

– Вообще-то у меня очень много Светочкиных фотографий, – сказала Марина Николаевна, – но сюда я выбрала самые любимые за всю ее жизнь. Правда, она хорошенькая? Копия ее отец, муж мой покойный. У меня волосы, видишь, просто русые, хотя сейчас уже седые совсем, а папочка Светин был рыжий. Как она.

Да, Света оказалась рыжеволосая, зеленоглазая, стройненькая, длинноногая. Она и маленькой была хорошенькая, а потом, когда повзрослела, стала настоящей красавицей.

Собственно говоря, Валюшке стало все ясно с той самой минуты, когда она увидела первую же фотографию, но она продолжала их рассматривать, слушая рассказ Марины Николаевны о том, как росла ее дочка, как взрослела, как в школу ходила и даже поступила в университет.

– Она жила в Нижнем, в общежитии, – рассказывала Марина Николаевна, – и один раз написала мне, что влюбилась в какого-то там мальчика. И спросила, можно ли на зимние каникулы с ним приехать, с Димой с этим, – на лыжах покататься. У нас тут, за Городишком, по другую сторону дороги очень красивые леса и холмы, на лыжах кататься – лучше не придумаешь! Я, конечно, разрешила. Очень интересно было на Диму посмотреть. Ну вот они и приехали: Светочка, Дима и Светочкина новая подружка, Лариса. Она в Нижнем жила… да и сейчас там живет, – Марина Николаевна тихонько вздохнула. – Конечно, у нас всего две комнаты, но ничего, как-то устроились. Я к соседке спать пошла. Переночевали, а наутро Светочка и гости собрались в лес – покататься. Я этот день – десятое января – навсегда запомнила… Перед тем как уйти, дочка попросила их всех вместе сфотографировать. Будто чувствовала, что на прощание… Вот эта фотография.

Марина Николаевна перевернула последнюю страницу альбома и показала Валюшке снимок.

Увидев его, Валюшка на миг дышать перестала. На нем были изображены две девушки и парень.

Это, значит, Дима. Симпатичный такой, светловолосый…

Но Валюшка на него только мельком глянула. Она смотрела на девушек.

Лариса оказалась смуглой, с черными коротко стриженными волосами и черными глазами. Она, похоже, не очень хотела фотографироваться: глядела в камеру хмуро, – зато Света так и сияла! Она была одета в теплые черные рейтузы, лыжные ботинки, короткую красную меховую курточку и красную вязаную шапку с большим белым, похожим на хризантему помпоном.

Да.

Все правильно.

Валюшка угадала правильно…

Это она. Та самая девушка из Хельхейма!

Та самая, которая ее предупредила насчет Цинги!

Сердце так колотилось, что Валюшка на некоторое время даже перестала слышать голос Марины Николаевны.

– Что вы сказали? – пробормотала наконец.

– Говорю, что так и не вернулась с той прогулки Света, – печально повторила Марина Николаевна. – Катались они, катались, потом поднялись на одну гору, а с нее три лыжни ведут в разные стороны. Ну и поехали каждый по своей. Потом Дима с Ларисой встретились у подножия, а Светы все нет. Стали ее искать, звать, сначала вместе, потом разошлись, а она не отзывается. И нигде ее не было. Темнеть начало, снег пошел. Тогда они вернулись в Городишко, потому что наших мест не знали и боялись заблудиться в лесу.

Я сразу бросилась к Сан Санычу. Он народ собрал, все в лес пошли с фонарями – да толку-то? Настоящий буран разыгрался. Ночью не нашли Светочку, вернулись. Я уходить не хотела, меня Сан Саныч силой увез.

Чуть рассвело – снова в лес отправились. И опять не нашли мою дочку. Светочка пропала…

Валюшка испугалась, что Марина Николаевна сейчас заплачет, но она только прерывисто вздохнула и снова заговорила:

– Исчезла бесследно! Ефимыч – он из здешних старожилов – вспомнил, что дед ему рассказывал: будто около той горы, с которой ребята катались, когда-то, очень давно, был какой-то провал. Вроде как трещина в земле. И, бывало, собаки пропадали, а то и люди. Давно, в старые времена. Ну и подумали, что Светочка туда провалилась.

– Но ее искали там?! – напряженно спросила Валюшка.

– Конечно. Спускались в эту ямину. А там вниз еще одна трещина уходит – скользкая, как ледяная горка! Один из специалистов, кто туда лазил, едва не сорвался. Чудом его спасли. Выбрались на поверхность, решили прийти наутро с каким-то более сложным снаряжением. А ночью лег туман – ну и наутро даже и следа той трещины не нашли!

– Как это? – удивилась Валюшка.

– Да разве ж я знаю? – пожала плечами Марина Николаевна. – Я и сама сколько раз туда ходила. Я бы в ту трещину спустилась, да тоже ее не нашла. Дед-то Ефимыча говорил – то откроется эта трещина, то закроется. У нас места диковинные… остров этот один чего стоит, откуда туман идет! Значит, не только остров такой. Ну вот, так и не нашли мою дочку. А я думаю: может, никуда она не провалилась? Может, ее похитили? Может быть, затолкали в машину да увезли. И она когда-нибудь вернется…

Валюшка хотела спросить, кто мог проезжать на машине по глухому лесу, но прикусила язык.

Если Марина Николаевна в это верит – пусть верит. Но Валюшка знает, что Света не вернется никогда…

– Хожу в церковь, – тихо сказала Марина Николаевна, – ставлю свечечки во здравие. Жалею, страшно жалею, что мужа в свое время послушалась и не окрестила Светочку. Может быть, Господь услышал бы мои молитвы, отыскал бы мое дитя?.. Но я все-таки жду и жду. А больше никто не ждет. Время идет, и жизнь идет. Дима с Ларисой поженились. Ребеночек у них уже…

– Поженились? – тихо повторила Валюшка, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза от жалости.