Принц Лестат Райс Энн

Глава 18

Лестат. Сиврейн и Золотые Пещеры

Миллионы лет тому назад два огромных вулкана вновь и вновь извергали на край, что нынче зовется Каппадокией, лаву и пепел, формируя мрачные, завораживающие пейзажи: извилистые ущелья и долины, парящие в вышине утесы и бесчисленные скопища острых, точно ножи, каменных столпов, пронзающих небо и получивших в народе прозвание «дымовые камины фей». На протяжении тысяч лет смертные прорезали в этих мягких вулканических скалах глубокие пещерные жилища, в результате создав множество подземных соборов, монастырей и даже городов, куда не проникает свет солнца.

Стоит ли удивляться тому, что великая бессмертная обрела убежище в этом странном краю, куда и поныне стекаются толпы туристов полюбоваться византийскими росписями в пещерных церквях и где современные отели предлагают роскошные номера, выдолбленные в толще утесов и горных вершин?

Как прекрасен был этот край при свете луны! Волшебная страна в самом центре Анатолийского плоскогорья.

Однако ничто не подготовило меня к зрелищу, что ждало меня в подземном царстве Сиврейн.

Чуть за полночь мы миновали узкую, прихотливо изгибающуюся скалистую долину вдали от человеческого жилья. Как Габриэль отыскала вход в совершенно неприступном с виду утесе, я так и не понял.

Однако взобравшись по отвесной каменной стене, где лишь наши нечеловеческие способности помогали цепляться за выступы и корявые корни деревьев, которым побоялся бы довериться любой смертный, мы проскользнули в черную расщелину, которая постепенно расширилась и превратилась в настоящий низкий туннель.

Даже при всем моем вампирском зрении я лишь с трудом различал очертания идущей впереди Габриэль, пока внезапно за четвертым или пятым поворотом мерцание живого огня не обрисовало во тьме ее маленькую черную фигурку.

Два весело потрескивающих факела отмечали вход в отделанный золотой чеканкой проход, откуда сквозило внезапным холодом дыхания подземного мира. Мерцающий всюду вокруг металл окутывал нас ореолом зловещего света.

Мы шли вперед, покуда не добрались до первого из многих чертогов пошире, тоже изукрашенного золотом: драгоценный металл, не знаю, возможно, с примесью штукатурки, какую используют для фресок, слой за слоем был нанесен на грубый камень стен – и вот своды у нас над головой внезапно заполыхали великолепными росписями в древнем византийском стиле, коим некогда славились храмы Константинополя и до сих пор еще по праву гордятся церкви Равенны и собор Сан-Марко в Венеции.

Ряды за рядами темноволосых круглоликих святых в расшитых облачениях, хмуря лбы, взирали немигающим взором, как мы идем все глубже и глубже в подземное царство.

Наконец мы очутились в галерее, что вилась в верхней части огромного сводчатого зала, скорее даже – целой площади. Повсюду кругом виднелись туннели, уводившие из этого центра к другим частям подземного города, а сам свод над головой был украшен яркими секторами зеленой, синей и золотой мозаики, на которой вились и переливались цветы и виноградные лозы. По верху стен, отграничивая потолочную мозаику, тянулась ало-золотая полоса.

Греческие колонны из мягкого камня, казалось, поддерживали массивные своды, прорезанные в толще цельной скалы. Стены вокруг буквально жили и дышали многоцветьем узоров, но христианских святых тут не встречалось. Фигуры, что взирали на нас со стен, пока мы спускались по выбитым в камне лестницам, красотою и величественностью напоминали ангелов, однако выписаны были не в религиозной манере. Насколько я мог судить по мерцающим совершенным лицам и роскошным одеяниям алого, сине-кобальтового и искристо-серебряных цветов, это, скорее всего, были прославленные члены нашего племени.

Повсюду я различал причудливую смесь исторических орнаментов, полосы иоников с остриями в промежутках меж ними, что разделяли ромбовидные панели, покрытые изображениями пышных цветов, или же темно-синее ночное небо с яркими симметричными звездами. Росписи были выполнены так искусно, что казалось, пред тобой настоящий живой сад. Все они сливались в единую гармоничную картину, и постепенно глаза мои начали различать, что хотя многие из этих росписей были древними и успели уже чуть поблекнуть, другие казались совсем свежими, от них пахло еще краской и штукатуркой. В целом же мнилось, мы попали в страну чудес.

Светильники. Я не успел еще упомянуть их, но, разумеется, все красоты живописи на стенах можно было разглядеть лишь благодаря яркому электрическому свету, струящемуся из длинных горизонтальных ламп, приткнутых повсюду: по границам узоров, в углах и по нижнему краю гигантского купола. Ровное сияние электричества лилось и сквозь множество открытых дверей.

Мы остановились на вымощенном мрамором полу огромной площади. Я ощущал вокруг слабое движение свежего воздуха. Пахло ночью под открытым небом, водой и зеленью.

Из одной из дверей навстречу нам выступила какая-то фигура: вампир, женщина лет двадцати, не больше. Нежное овальное личико, овальные глаза, кремовая кожа.

– Лестат и Габриэль, – проговорила она, приближаясь, и изящно повела рукой, обводя нас обоих. – Я Бьянка, Бьянка Мариуса из Венеции.

– Ну разумеется! Как же я сразу тебя не узнал! – произнес я. Бьянка выглядела такой нежной и мягкой, удивительно нежной и мягкой, учитывая, что она провела во Крови уже пять сотен лет и много раз пила кровь Великой Матери. Многие годы, что она провела с Мариусом, пока он охранял святилище Тех, Кого Надо Оберегать, она пила эту драгоценную кровь. И потом, ее ведь создал Мариус – а все отпрыски Мариуса выходили куда совершеннее тех, кого создавал я.

За мной не водилось обыкновения снова и снова давать и забирать Кровь – а вот Мариус проделывал это постоянно.

Бьянка была облачена в простое длинное одеяние с золоченой отделкой. Длинные волосы переплетала золотая лоза. А изящный золотой ободок вокруг головы немедленно напомнил мне о портрете Бьянки работы смертного художника Боттичелли.

– Прошу вас, ступайте со мной, – пригласила она.

Мы последовали за ней по очередному коридору, украшенному золотой эмалью и обрамленному цветущими деревьями самой искусной работы. Цветы на них сияли, точно драгоценные камни. Бьянка ввела нас в просторное и роскошное помещение.

Сиврейн поднялась нам навстречу из-за длинного и тяжелого деревянного стола с резными ножками. Да, наверняка это была она. Именно эту величественную древнюю бессмертную я видел у выхода из парижских подземелий.

Ее стройную фигуру облекало одеяние в древнеримском стиле: длинная туника из полупрозрачной розовой ткани, под высокой красивой грудью перевитая золочеными лентами, что завязывались на талии. Грива пышных белокурых волос придавала ей нечто скандинавское, а светло-голубые глаза лишь усиливали это впечатление. Крепкая и крупнокостная, Сиврейн тем не менее была великолепно сложена и отличалась совершенством во всем, вплоть до длинных тонких пальцев и роскошных обнаженных рук.

Однако не успел я толком вобрать в себя это чудо, это дивное видение, это волшебное существо, что протянуло к нам руки и пригласило садиться, как внимание мое привлекли две фигуры по бокам от нее. Первая – вампирша, которую я точно знал, но никак не мог вспомнить: женщина в самом расцвете зрелой красоты с поразительно длинными темно-пепельными волосами и умным живым взглядом. А вторая – дух!

Я сразу же понял, что это дух, однако он ничем не напоминал привидения, которые мне случалось видеть вблизи прежде. Он окружил себя самыми настоящими физическими частицами – из пыли, из воздуха, из свободно витающих кусочков материи, непостижимым образом создав из них подобие тела. Причем эти частицы так плотно притягивались друг к другу, что твердая физическая оболочка духа позволяла ему носить человеческую одежду.

Этим он решительно отличался от всех призраков, духов и привидений, которых я знавал ранее. А я повидал немало могущественных призраков и духов – в том числе духа, что называл себя Мемнохом-Дьяволом – в самых разных обличьях. Однако все они были галлюцинациями, а одежда их являлась всего лишь частью общей иллюзии, равно как и запах крови, пота или даже стук сердца. Если им случалось курить сигарету, пить виски или издавать звук шагов – все это входило в состав туманного морока. Картина в целом неизменно отличалась по плотности и структуре от окружающего мира – того мира, где обитал я и из которого я наблюдал потустороннее видение. Во всяком случае, так мне всегда казалось.

Не так обстояли дела с этим призраком. Тело его, из чего бы ни состояло, было безусловно трехмерным, имело вполне определенный вес, а кроме того, я слышал звуки работы воссозданных внутри этого тела органов: дыхание и сердцебиение. Я видел, как падал ему на лицо и отражался в глазах свет, видел на столе тень от его руки. Однако – никакого запаха, помимо благовоний и легкого парфюма на одежде.

А может, на самом-то деле мне уже доводилось видеть таких духов, как этот, – но лишь мельком, всегда слишком далеко или слишком мимолетно, чтобы осознать: до них можно дотронуться, их видят простые смертные.

Я отчего-то не сомневался: этот дух никогда не был человеком. Это не призрак. Нет-нет, наверняка он родом из какого-то иного царства – по той простой причине, что тело его воплощало собой совершенство, точно древнегреческая статуя, решительно ничего в нем не отступало от идеала.

Короче говоря, это было лучшее тело, какое я только видел у духа или привидения. Сам же дух благосклонно улыбался мне, видимо, польщенный моим безмолвным, но нескрываемым восхищением.

Темные волнистые волосы (тоже совершенные) обрамляли совершенное классическое лицо. Однако хотя и то, и другое могло бы принадлежать греческой статуе, это существо не было выточено из мрамора – оно жило, ходило и дышало в сотворенном им теле. Понятия не имею, как в этом теле могло бы биться сердце – и как кровь могла прихлынуть к лицу, однако я чувствовал запах настоящей крови. Да, это был потрясающий, во всех отношениях выдающийся дух.

Мы подошли к столу – футов трех в ширину и такому старому, что я ощущал запах масла, коим поколение за поколением натирало гладкое дерево. На столе лежали игральные карты – красивые и блестящие игральные карты.

– Приветствую вас обоих, – промолвила Сиврейн нежным лиричным голосом, в котором звучала девичья, почти детская пылкость. – Лестат, я так рада, что ты пришел! Ты и не знаешь, сколько ночей я слушала, как ты бродишь в этих краях, разгуливаешь по руинам Гебекли-Тепе – и мечтала, что ты найдешь путь сюда, уловишь исходящие из этих гор эманации и не сможешь противостоять их зову. Но ты всегда казался таким одиноким – словно искал одиночества, не желал, чтобы кто-то прервал твои думы. А потому я ждала и ждала. Но мы с твоей матерью давно знаем друг друга, и вот наконец она привела тебя сюда.

Я не верил ни единому ее слову. Она сама же первая дорожила окружавшей ее секретностью. Она просто старалась вести себя учтиво, а потому и мне надлежало помнить о правилах вежливости.

– Возможно, Сиврейн, сейчас настало идеальное время, – заметил я. – И я счастлив оказаться здесь.

Таинственная женщина справа от Сиврейн поднялась на ноги, дух слева – тоже.

– Ах, юный бессмертный, – произнесла женщина, и я тут же узнал голос, слышанный мной из-под парижского склепа. – Ты скачешь по Пути Дьявола с большим пылом, чем любой иной вампир, которого я только знала. Ты и не подозреваешь, сколько ночей я следила за тобой из своей могилы, один за другим ловила твои образы в умах твоих обожателей. Я мечтала о том, чтобы хотя бы приблизиться к тебе. Во тьме, где я страдала, ты вспыхнул ярким пламенем, побуждая восстать и меня.

По спине у меня пробежал холодок. Я взял обе ее руки в свои.

– О, древняя бессмертная с кладбища Невинных Мучеников! – прошептал я в изумлении. – Это ты была тогда с Арманом и Детьми Сатаны. Тебя я назвал Древней Царицей.

– Да, возлюбленный мой Лестат. Я Алессандра. Так зовут меня. Алессандра, дочь Дагоберта, последнего короля Меровингов, причащенная Крови Рошамандом. О, что за счастье – лицезреть тебя здесь, в тепле и безопасности!

Названные ею имена потрясли меня. Историю Меровингов я знал, но кто такой этот Рошаманд? Что-то подсказывало мне: очень скоро я это выясню. Вероятно, не здесь, а где-нибудь еще, но скоро, по мере того, как древние, как и Сиврейн, продолжат выходить из тени.

Мне очень хотелось обнять Алессандру, но нас разделял стол. Я прикинул было, не перелезть ли, но ограничился тем, что крепче стиснул ей руку. Сердце так и колотилось у меня в груди. О, сколь сладкий, драгоценный миг!

– В том обреченном старом шабаше ты была подобна Кассандре! – Слова хлынули из меня неудержимым потоком. – О, ты и не представляешь, как опечалился я, когда мне сообщили, что ты мертва! Сказали, ты бросилась в пламя. О, какую муку я испытал тогда! Ведь мне так хотелось вывести тебя из тех подземелий к свету. Так хотелось…

– Да, юный бессмертный. Я помню. Я все помню. – Она вздохнула и поднесла мои пальцы к губам, целуя их по мере того, как продолжала рассказ. – Если в те ночи я и напоминала Кассандру, то Кассандру, никем не любимую, никому не нужную, даже себе собой.

– О, но я любил тебя! – признался я. – Но почему мне сказали, будто ты бросилась в костер?

– Потому что я и правда бросилась. Однако огонь не принял меня, не убил, и я рухнула на груду догорающих поленьев и старых костей и долго рыдала там, слишком слабая, чтоб хотя бы встать. Там-то меня и похоронили вместе с останками с подземных парижских кладбищ. Тогда я не знала своего возраста, возлюбленный мой Лестат. Не знала своей силы, даров, мне отпущенных. Такова уж участь самых древних бессмертных: скользить по истории, то погружаясь в бездну забвения, то снова поднимаясь на поверхность, скользить по грани безумия, снова и снова переступая эту грань. Думаю, в тех туннелях под землей до сих пор покоятся и другие подобные мне. О, эта мучительная агония тяжкого сна средь шепота и завываний! Лишь твой голос время от времени пронзал мои беспокойные сны.

О, как она была прелестна! Дивный цветок на искривленном старом стебле!

Я пробормотал что-то невнятное на тему, как мне еще тогда хотелось увидеть, какой она могла бы стать, как могла бы расцвести. Но тут же умолк. До чего ж это все эгоистично с моей стороны! Она наконец-то восстала, восстановилась! Она была здесь – полная жизни, сил и энергии, частица новой удивительной эпохи. Однако она не стала меня одергивать. Не отшатнулась. Лишь улыбнулась мне.

Сиврейн явно радовалась всему происходящему. А эта женщина, что теперь совсем не выглядела старой, хотя в восемнадцатом веке напоминала несчастную оборванную каргу, вся так и разрумянилась от удовольствия.

Наконец я встал на стол коленом и, потянувшись вперед, обеими руками обхватил лицо Алессандры и расцеловал ее.

В те давние времена она, мертвое существо в средневековом тряпье, обречена была носить грязную и рваную вуаль и покрывало на голову. Теперь же пышущие здоровьем серебристо-пепельные волосы свободными волнами струились по ее плечам, по свежему и чистому мягкому платью, такому же, как у Сиврейн, только бледно-зеленому, оттенка молодой травы, яркой и прекрасной. На шее у Алессандры на цепочке висел яркий рубин. Алессандра, дочь Дагоберта. Губы ее блестели темно-алым, как этот рубин.

Каким чудовищем казалась она в те минувшие ночи, когда ее искаженное безумием лицо могло бы поспорить уродством с лицом моего создателя, Магнуса. Но теперь она вырвалась на свободу – и эта дарованная временем и умением выживать свобода позволяла ей и самой измениться, стать другой: нежной, прекрасной и полной жизненных сил.

– Да, юный бессмертный. Да, и благодаря тебе, твоему голосу, твоим видео и песням, твои отчаянным откровениям я мало-помалу начала заново обретать себя. Но я стала пешкой Голоса, жертвой его обмана! – Лицо ее потемнело и на мгновение словно бы вновь сморщилось, превратилось в ужасную маску прежнего средневекового ужаса. – Лишь теперь я наконец попала в заботливые руки.

– Забудь, – промолвила Бьянка. Она все еще стояла справа от меня, а Габриэль – слева. – Все кончено. Голосу не победить.

Однако видно было, как трепещет она от внутреннего конфликта, битвы между ужасом и оптимизмом.

Сиврейн медленно повернулась к духу. Все это время он стоял недвижно, вперив в меня взор ярких, но безмятежных синих глаз, как будто и в самом деле видел именно ими, именно ими оценивал, что находится перед ним. Он был облачен в причудливое и сверкающее декоративное индийское одеяние под названием шервани – нечто вроде хламиды, спадающей, наверное, примерно до лодыжек, хотя за краем стола мне и не было видно. Кожа у него выглядела на диво реалистично: ни намека на искусственно-синтетический блеск, какой приобретает наша вампирская кожа – а самая что ни на есть натуральная кожа с крошечными порами, нормальные покровы простых смертных.

– Гремт Страйкер Ноллис, – представился он, протягивая руку. – Но самое простое и истинное мое имя – Гремт. Для тебя и всех, кого я люблю, меня зовут Гремтом.

– А меня ты тоже любишь? Но почему? – спросил я. Разговор с призраком – есть от чего затрепетать!

Он вежливо и негромко рассмеялся, мой резкий вопрос ничуть не задел его.

– А разве тебя хоть кто-нибудь не любит? – искренне поинтересовался он. Голос у него тоже был самый что ни на есть человеческий – тенорок. – Разве не надеются все кругом, что по окончании нынешней войны ты возглавишь племя?

Я перевел взгляд на Сиврейн.

– Ты любишь меня? Надеешься, что я возглавлю наше племя?

– О да, – ответила она с лучезарной улыбкой. – Надеюсь и уповаю. Не ждешь же ты, что я сама возглавлю его?

Я вздохнул.

А потом посмотрел на мать.

– Нам вовсе не обязательно обсуждать это прямо сейчас, – откликнулась она, однако что-то такое особенное в ее пристальном, отстраненном взгляде заставило меня похолодеть. – Не переживай, – продолжила она с холодной иронической улыбкой. – Никто не коронует тебя против воли, не провозгласит Принцем Вампиров.

– Принцем Вампиров! – фыркнул я. – Вот уж не знаю.

Я обвел взглядом всех остальных. Как жаль, что у меня нет в запасе целой ночи на то, чтобы толком разобраться во всех этих откровениях и новых поразительных знакомствах, на то, чтобы хоть попытаться определить пределы могущества прекрасной Сиврейн и выяснить, отчего так страдает и не может скрыть боли нежная Бьянка.

– О, я сама отвечу тебе, отчего страдаю, – промолвила Бьянка, обвивая меня руками. Однако говорила она нормальным голосом, так, чтобы слышали все. – Во время атаки на Париж я потеряла возлюбленного – совсем юного. Я сама создала его и жила с ним последние десятилетия. Однако вина лежит на Голосе, а не на той, кого он вызвал из-под земли и заставил исполнять свои приказы.

– Это меня он вызвал, – сокрушенно сказала Алессандра, – меня разбудил. Голос придал мне нечестивых сил – и я сумела выбраться из грязного, набитого костями склепа. Этот грех лежит на мне.

Я и сам видел это в перехваченных кратких душераздирающих образах – жуткое видение, зловещий, обтянутый кожей скелет существа со встрепанными грязными космами, обрушивающий на дом на рю Сен-Жак роковой удар пламени. И бегущие навстречу неотвратимому року вампиры, выпрыгивающие из дверей и окон туда, где ждала их смертоубийственная мощь древней бессмертной. Я видел Бьянку – она стояла на коленях на мостовой, захлебываясь от рыданий, запрокинув лицо, держась рукой за голову. Видел, как жуткое видение приблизилось и потянулось к ней, словно само воплощение Смерти замедлило шаг, дабы выказать сочувствие одинокой душе.

– Многие становились жертвой Голоса, – заметила Габриэль. – Однако мало кто сумел уцелеть и в ужасе отвратиться от содеянного. И скажу вам – это многого стоит.

– Это важнее всего, – торжественно заверила Бьянка.

Лицо Алессандры было печально. Казалось, она грезит наяву, уносится из настоящего назад, в безграничную пучину тьмы. Я хотел было взять ее за руку, но Сиврейн опередила меня.

Дух, Гремт Страйкер Ноллис, смотрел на нас, не проронив ни единого слова, как прежде, снова усевшись за стол.

Тем временем в просторной комнате появились новые лица.

В первый миг я просто не поверил своим глазам. Там был призрак – вот ей-ей, призрак, в обличье пожилого седовласого мужчины. Кожа у него была перламутрового оттенка, а тело такое же плотное и осязаемое, как у Гремта. И он тоже носил самую настоящую одежду. С ума сойти!

Вместе с ним пришли две умопомрачительно ухоженные и хорошо одетые вампирши.

Увидев их, узнав, поняв, кто они, эти две красавицы в мягких шелковых платьях, я аж заплакал. Обе мгновенно подбежали ко мне и принялись обнимать.

– Элени, Эжени! Вы живы, вы уцелели! Сколько лет!

Слова давались мне с трудом.

В крепко запертом сундуке – сундуке, пережившем пожары и годы небрежения, – я все еще хранил письма, что когда-то писала мне из Парижа Элени, письма, в которых она рассказывала мне о Театре Вампиров на бульваре дю Тампль, что оставил я, пускаясь в скитания. Письма, повествующие о феноменальном успехе театра среди парижской публики, о том, как Арман управлял им, и о гибели моего Николя, моего второго отпрыска, единственного моего смертного друга и величайшего моего жизненного поражения.

И вот Элени и ее подруга Эжени стояли предо мной – свежие, благоуханные, облаченные в простые шелковые одеяния и сияющие безмятежной красотой. Глаза у обеих были темные, кожа миндального оттенка и очень мягкая. Длинные темные локоны струились у них по плечам.

А я-то думал, они давно уже исчезли с лика Земли, унесенные той или иной катастрофой, превратились в воспоминание о сметенной временем и злобой эпохе пудреных париков.

– Располагайтесь, присядем все вместе, – пригласила Сиврейн.

Я с некоторой растерянностью огляделся по сторонам. Больше всего мне бы сейчас хотелось ускользнуть, укрыться в каком-нибудь темном уголке, подумать обо всем произошедшем, впитать это в себя, но сейчас для такой роскоши было не время и не место. Я был ошеломлен, раздавлен, меня переполняли эмоции при мысли о том, сколько еще встреч и потрясений ждет впереди. Но разве можно уклоняться? Разве могу я противиться этому? И все же, все же… Если мы все в минуты горя и одиночества только о том и мечтаем, только того и хотим – воссоединиться с теми, кого потеряли – почему же мне это все давалось с таким трудом?

Призрак, этот загадочный призрак пожилого седовласого мужчины, уселся рядом с Гремтом и послал мне короткий и резкий телепатический сигнал, представляясь. Рэймонд Галлант. Доводилось ли мне уже слышать это имя прежде?

Элени и Эжени обошли стол и заняли места рядом с Алессандрой.

В дальнем углу я увидел камин, в котором ярко полыхали поленья, хотя отблески пламени терялись в ярком электрическом освещении этой раззолоченной комнаты, где и стены, и потолок искрились и сияли. Я видел и многое другое – канделябры, бронзовые скульптуры, тяжелые резные сундуки. Видел, но не замечал. Осознавал я в тот миг лишь одно: завладевшее мною тяжелое оцепенение, нечто вроде транса. Я, как мог, боролся с ним.

Я занял кресло с высокой спинкой напротив Сиврейн. Именно этого она и хотела. Габриэль уселась рядом со мной. Невозможно было игнорировать тот факт, что я оказался в центре внимания, что всех, присутствующих здесь, объединяло знакомство или даже давняя история отношений – и что мне предстояло еще очень многое узнать.

Я поймал себя на том, что разглядываю призрака. И тут вдруг вспомнил это имя! Рэймонд Галлант. Таламаска! Друг Мариуса времен Возрождения, еще до того, как Дети Сатаны напали на Мариуса и разгромили его палаццо в Венеции. Друг, который, пользуясь ресурсами Таламаски, помог ему отыскать возлюбленную Пандору, в те годы странствующую по Европе в обществе вампира Арджуна. Рэймонд Галлант умер глубоким стариком в принадлежавшем Таламаске английском замке – во всяком случае, так полагал Мариус.

Призрак тоже смотрел на меня. До чего же искренний, добрый и дружеский взгляд… Если не считать меня, то из всех собравшихся лишь он один носил типично западный, европейский наряд: простой темный костюм с галстуком – и да, эта одежда, она была настоящей, а не частью его сложного и восхитительно сделанного искусственного тела.

– Ты готов присоединиться ко всем остальным в Нью-Йорке? – спросила Сиврейн. Простотой и прямотой обращения она напомнила мне мою мать. Я слышал, как мощно и ровно бьется ее сердце, древнее бессмертное сердце.

– А что проку-то? – спросил я. – Разве я могу повлиять на происходящее?

– Еще как можешь! – заверила она. – Мы все должны туда отправиться. Должны собраться воедино. Голос вступил с ними в контакт. Он собирается встретиться с ними.

Я был поражен, но не мог отделаться от толики скепсиса.

– Да как такое возможно?

– Не знаю. Они и сами не знают. Но Голос подтвердил, что место сбора – «Врата Троицы» в Нью-Йорке. Мы все должны отправиться туда.

– А что Маарет? – спросил я. – И Хайман? Как Голос?..

– Я знаю, о чем ты, – перебила меня Сиврейн. – И снова повторяю: мы все должны собраться под крышей Армана. Никому из нас не под силу выстоять против Маарет с Кайманом. Я была в их убежище. Пыталась поговорить с Маарет. Но она не впустила меня. Не стала даже слушать. А когда с ней Хайман, мне ее не победить. Во всяком случае, одной. Только вместе с остальными. А все остальные встречаются в Нью-Йорке.

Я склонил голову. Ее слова потрясли меня. Не может же быть, чтобы дошло до такого – до схватки древних, схватки с применением грубой силы! А с другой стороны, какая еще возможна схватка?

– Что ж, пусть тогда Дети Тысячелетия соберутся воедино, – сказал я. – Но я-то не Дитя Тысячелетия!

– Ой, брось! – воскликнула она. – Ты в огромных количествах пил кровь Великой Матери, и сам прекрасно все понимаешь. А твоя неукротимая воля – сама по себе сверхчеловеческий дар.

– Я стал жертвой обмана Акаши, – вздохнул я. – Вот вам и вся хваленая воля. Эмоции у меня неукротимые, что да, то да. Но это не то же самое, что неукротимая воля.

– Кажется, я понимаю, почему тебя прозвали Принцем-Паршивцем, – терпеливо промолвила Сиврейн. – Все равно ведь ты отправишься в Нью-Йорк, как тебе известно.

Я прямо-таки не знал, что и сказать. Каким это образом Голос собирается посетить встречу в Нью-Йорке, если он исходит из Мекаре? Способен ли он посредством Хаймана принудить близнецов поехать в Нью-Йорк? Как-то в голове не укладывалось. И что насчет того вулкана из видений Маарет? Знают ли о нем остальные? Я не смел даже думать об этом в такой компании, где каждый без труда может обшарить мой разум.

– Поверь, – продолжала Сиврейн. – Всего несколько ночей назад я предложила Маарет свое общество, поддержку, силу и сочувствие – но была отвергнута. Я напрямик сказала ей, кто такой этот Голос, но она отказалась мне верить. Она настаивала, что Голос не может быть тем, кто он есть – а ведь мы все знаем, кто он. Душа Маарет сломлена, разбита. Она не в силах остановить это существо. Она не в состоянии принять, что Голос исходит из тела ее сестры. Маарет раздавлена.

– Я не согласен так легко сдаться, так легко отказаться от нее, – возразил я. – Я прекрасно понимаю, о чем ты. Это правда. Я сам был там и пытался поговорить с ней, но она силой заставила меня уйти. Пустила в ход свой дар – и физически вытолкала меня взашей. В прямом смысле слова. Но я не брошу ее – сломленную и разбитую. Это неправильно! Когда нам в прошлый раз грозило полное уничтожение, именно они с Мекаре спасли нас всех! Мы бы все погибли, если бы… Послушай, мы все ей обязаны. Ты, я, Мариус, все, кого мы только найдем…

– Скажи это им – когда мы все соберемся под крышей Армана, – предложила Сиврейн.

Однако меня переполнял ужас от мыслей, что может происходить сейчас в убежище среди джунглей. А вдруг Голос при помощи Хаймана найдет способ разделаться с Маарет? Нет, немыслимо! И так же немыслимо оставаться здесь и не помешать этому.

– Я знаю, – кивнула Сиврейн, отвечая на мои невысказанные мысли. – И прекрасно это осознаю. Но, как я уже говорила, судьба этого существа уже предопределена. Маарет нашла сестру-близнеца, и в своем близнеце столкнулась с ничем, с пустотой – с откровенной неосмысленностью жизни – словом, со всем тем, с чем любой из нас вынужден рано или поздно столкнуться, а то и не один раз. Маарет не вынесла этого рокового столкновения. Она удалилась от дел своей смертной семьи и более никак ее не поддерживает. Трагедия ее неразумной сестры, Мекаре, поглотила ее. С Маарет покончено.

– Тогда вы отправляйтесь на сбор, – сказал я. – А я вернусь в Амазонию и займу место рядом с Маарет. Я успею добраться туда до того, как в том полушарии рассветет.

– Нет, этого тебе делать не должно, – раздался голос духа, Гремта, как и прежде, невозмутимо сидевшего по левую руку от Сиврейн. – Ты нужен на общем сборе, туда-то тебе и надлежит отправиться. Если же ты вернешься в убежище Маарет, она снова прогонит тебя силой, а не то и что похуже.

– Прости, – произнес я, мучительно стараясь оставаться в рамках вежливости, – а ты-то тут при чем?

– Я знал этого духа, Амеля. Знал за много тысяч лет до того, как он вступил в физический мир. Если бы он не пришел сюда, не слился с Акашей, я бы тоже никогда здесь не появился, не стал бы мастерить себе тело и расхаживать по земле в обличье смертного. Именно он подстрекнул меня ко всему этому – то, как он спустился в этот мир, обрел здесь плоть и кровь. Его пример – и собственная моя тяга к плоти и крови. Я последовал за ним сюда.

– Вот это откровение! – восхитился я. – И много ли, позволь спросить, других, тебе подобных, разгуливают по нашей земле, развлекаясь спектаклем?

– Я вовсе не развлекаюсь спектаклем, – парировал он. – И если есть на земле еще какие-либо выходцы из нашего царства, кому небезразлично все происходящее, они не дали мне знать о себе.

– Прекрати, пожалуйста, – попросила меня Сиврейн. – Все происходящее обретет для тебя больше смысла, если ты узнаешь, что твой собеседник – основатель Таламаски. Ты ведь знаешь, что такое Таламаска. Знаешь принципы этого ордена. Знаешь их высокие научные устремления. Знаешь их верность идеям. Ты любил Дэвида Тальбота и доверял ему еще в ту пору, когда он был главой Таламаски – он, смертный ученый, изо всех сил старавшийся быть твоим другом. Так вот, Гремт Страйкер Ноллис основал Таламаску – и это должно ответить на все твои вопросы о его характере. Иного слова, кроме «характер», я подобрать не могу. Не сомневайся в Гремте!

Я онемел.

Само собой, я всегда знал, что в сердце Таламаски кроется некая тайна из разряда сверхъестественного – но так никогда и не сумел допытаться, какая именно. Насколько мне было известно, Дэвид тоже ничего не знал. Как и Джесси, ставшая дочерью ордена задолго до того, как тетя Маарет причастила ее Крови.

– Поверь мне, – промолвил Гремт. – Сейчас я на вашей стороне. Я боюсь Амеля, всегда боялся его. Всегда страшился дня, когда он вырвется на свободу.

Я терпеливо слушал, но не проронил ни слова.

– Завтра на закате мы должны все вместе покинуть это пристанище, – сказала Сиврейн. – И я уверена, что встречу там тех, кто не уступает мне древностью и силой. Совершенно уверена. Конклав непременно притянет их всех, причем связав такими моральными ограничениями, какие я могу лишь одобрять и приветствовать. Возможно, иные уже там. Тогда-то мы и решим, как быть дальше.

– А тем временем, – негромко вставил я, – Маарет сражается со всем этим в одиночку.

Я изо всех сил старался изгнать из головы даже мимолетные образы вулкана Пакайя в Гватемале, где могла бесславно завершиться наша общая судьба.

Взгляд Сиврейн встретился с моим. Видела ли она?

«Ну разумеется, мне ведомы твои страхи – но стоит ли пугать всех остальных. Мы лишь делаем то, что должны».

– Маарет не примет помощи ни от кого, – сказал Гремт. – Я тоже обращался к ней. Все тщетно. Я знал ее, когда она была смертной. Разговаривал с ней, когда она была смертной. Я входил в число духов, внимавших ей. – Голос его звучал по-прежнему ровно, однако стал гораздо эмоциональнее, горячее – совсем как у настоящих людей. – И вот теперь, спустя столько лет, она не доверяет мне, не слушает меня. Она просто не в состоянии. Она полагает, что, причастившись Крови, утратила способность слышать духов. А духам, что стремятся обрести плоть, вот как я, она не доверяет. Я вызываю у нее лишь омерзение и страх. – Он умолк, словно ему было трудно продолжать. – Сам не знаю почему, но я всегда предчувствовал: когда-нибудь она отвернется от меня. И когда я стоял пред ней, когда признался, что это я – я, который…

Вот теперь он совсем не мог говорить.

В глазах его сверкали слезы. Сев на место, он сделал глубокий вдох и прижал к губам пальцы правой руки, молча стараясь успокоиться.

Почему все это так завораживало меня, так пленяло? Эмоции и чувства рождаются у нас в голове, а физическое тело их либо смягчает, либо усиливает. Так вот и могучий дух Гремта оживлял эмоциями искусственно сотворенную физическую оболочку, в которой он обитал, с которой стал одним целым. Меня тянуло к нему. Я ощущал: он не враг нам, он очень похож на нас – да, непостижимая тайна сам по себе, но все равно такой же, как мы.

– Мне надо к Маарет, – заявил я, начиная приподниматься. – Мое место рядом с ней. Вы все, конечно, отправляйтесь на сбор, но я полечу к ней.

– Сядь, – велела Габриэль.

Я замялся, но все же неохотно повиновался ей. Хотелось бы все же добраться до Амазонии заранее, чтобы иметь несколько часов в запасе.

– Есть и другие причины, почему тебе надлежит отправиться с нами, – продолжила Габриэль все тем же твердым голосом.

– Ой, можешь не перечислять, я и сам все знаю! – сердито фыркнул я. – Я им нужен. Молодняк взывает ко мне. Все поголовно возлагают на меня какие-то особые надежды. Арман с Луи ждут меня. Бенджи ждет меня. Я слышал эту песню миллион раз!

– Что ж, это все чистая правда, – промолвила Габриэль. – Мы – народ независимый и вспыльчивый, нам нужен харизматичный вождь – любой, какой только согласится встать у руля. Но есть и другие причины.

Она посмотрела на Сиврейн. Та кивнула. И Габриэль продолжила:

– Лестат, у тебя есть сын-смертный, юноша, не достигший еще двадцати лет. Его зовут Виктор, и он знает, что ты его отец. Он родился в лаборатории Фарида у смертной женщины по имени Фланнери Джилман. Теперь она тоже стала вампиром. Но твой сын не приобщен к Крови.

Молчание.

Я не то что говорить – думать не мог. Не мог рассуждать. Вид, верно, у меня сделался совсем невменяемый. Я потрясенно уставился на Габриэль, а потом на Сиврейн.

Никакими словами не выразить, что я испытывал. Никакими силами не мог бы я осознать весь масштаб того, что происходило не только в голове у меня, но и на сердце. Я знал, что взоры всех присутствующих устремлены на меня – но мне не было до этого никакого дела. Я смотрел на них, но на самом деле не видел их, для меня не существовало никого: ни Алессандры, что не сводила с меня глаз, ни Бьянки, сидевшей рядом с ней олицетворением сочувствия и печали. Ни Элени, взиравшей на меня со страхом, ни Эжени, что пряталась за подругу. Ни призрака, ни духа, на лицах которых тоже бушевали эмоции.

Сын. Смертный сын. Живой, дышащий сын – плоть от плоти моей. О, Фарид, Фарид! Должно быть, он с самого начала это планировал – вспомнить только ту полную соблазна спальню и доктора Фланнери Джилман, такую теплую, нежную, на все готовую. О, эти мягкие губы смертной, жаркие обнаженные руки…

Я оплодотворил ее! Мне и в голову никогда не приходила такая возможность. Ни на секунду!

Сиврейн телепатически передала мне полномасштабное изображение юноши.

В этом видении он смотрел мне прямо в глаза – молодой человек с совершенно моим угловатым лицом, коротким носом и непокорными белокурыми волосами. Голубые глаза тоже казались моими – но все же были не моими, а его собственными. Да, рот мой – чувственный и чуточку великоватый, однако начисто лишенный присущей мне жесткости. Несмотря на все сходство со мной – всего лишь красивый юноша, очень красивый. Лицо исчезло, сменившись целой вереницей коротких образов. Должно быть. Сиврейн как-то видела его лично. Он беззаботно шагал по американской улице, одетый в самую обычную одежду – джинсы, свитер, кроссовки. Здоровый, лучащийся счастьем юноша.

Боль. Невыразимая боль.

И совершенно не важно было, кто в этом или любом ином мире сейчас смотрит на меня, разглядывает меня, желая разделить со мной этот миг – или просто содрогается, видя мои мучения. Совершенно не важно. В минуты такой боли ты всегда одинок.

– Боюсь, тебя ждет еще одно потрясение, – промолвила Сиврейн.

Я ничего не ответил.

– С Виктором приехала девушка, которая тебе тоже небезразлична. Ее зовут Роуз.

– Роуз? – прошептал я. – Моя Роуз?! – Боль переросла в ярость. – Да как, во имя Всевышнего, они добрались до моей Роуз?

– Позволь мне тебе все объяснить, – сказала Сиврейн. – Позволь рассказать.

Медленно, тихим голосом она поведала мне обо всем, что случилось с Роуз. Как мои поверенные старались со мной связаться, но я в ту пору игнорировал все «земные послания». Она подробно описала мне, как на Роуз напали и как она ослепла, а лицо и шея у нее были обезображены – и как она рыдала, снова и снова в мучениях призывая меня, как Сет услышал этот крик, и Фарид тоже услышал его – и как они вмешались: ради меня же самого.

О, Смерть, как упорно ты алчешь заполучить мою любимую Роуз! Как жадно стремишься ты завладеть моей бесценной Роуз, о Смерть!

– Девочке давали ровно столько Крови, сколько требовалось, чтобы исцелить ее слепоту, – продолжала Сиврейн, – но не столько, чтобы ее преобразить. Сколько нужно, чтобы восстановить ей пищевод, исцелить кожу. Но не начать трансформацию. Она все еще целиком и полностью человек – и любит твоего сына. А он любит ее.

Кажется, я пробормотал что-то вроде «Это все Фаридовы штучки», но без настоящего пыла. Мне было уже все равно. Совершенно все равно. Ярость улеглась. Осталась одна только боль. Я по-прежнему видел мысленным взором образ моего мальчика – и уж конечно, мне не требовалось никаких телепатических сигналов, чтобы представить себе Роуз, мою милую храбрую Роуз, такую счастливую во время нашей последней встречи – нежную, любящую Роуз, которую я покинул ради ее же блага, зная, что теперь она уже слишком взрослая, чтобы находиться рядом со мной, слишком взрослая, чтобы обманываться насчет моей природы. Моя Роуз! И Виктор.