Санаториум (сборник) Петрушевская Людмила

ОНА. Красивая. Здесь вообще с архитектурой все обстоит хорошо: дома выглядят как новенькие, только тут, в деревнях, встречаются развалюхи, но двухэтажные, большие развалюхи.

ОН. Это самый деревенский штат. (Поет: «Я люблю вас, Ольга».)

ОНА. Я помню вашу жену молоденькой, красивой…

ОН. У моей жены был муж Василий.

ОНА. Василий, да. Он писал для нее музыку. Это была известная пара. Потом он ее покинул.

ОН. Они не были официально женаты.

ОНА. Да. Я помню. Я помню, она перестала мелькать по телевизору, два-три старых клипа, и всё.

ОН. Да, это было за три года до того, как я ее увез.

ОНА. Говорили, что она выглядела раздавленной.

ОН. Но это же просто: он был крестным отцом целой системы, это хороший композитор, но есть композиторы и много лучше. Однако именно его песни шли всегда на ти ви и по радио. На него работала целая команда. После Ольги он занялся, кстати, американкой, ему было важно плавать в наших водах.

ОНА. Понятно.

ОН. Здесь он не особенно прогремел, хотя все было сделано для этого: преследование русских властей, которые были якобы против его женитьбы на американке, хотя там простые формальности и установлены довольно длинные сроки, но он выжал из этого максимум рекламы и в результате их свадьба была показана по CBN. То есть хеппи-энд, наша звезда наконец женилась на русском Васе. Она, правда, уже не звезда, но это дало возможность ей какое-то время еще продержаться на поверхности, они объездили с концертами десять штатов, он писал ей музыку, но плохую. Она ее плохо пела.

ОНА. У вашей Ольги был хороший репертуар.

ОН. У Ольги неплохой, но она как певица была выше своего репертуара.

ОНА. Пожалуй, да, но ее песни пели даже дети, она была очень популярна. Простая музыка нужна людям, чтобы запоминать.

ОН. Ваши песни трудно запомнить.

ОНА. Это хорошо, что вы поняли. Мои песни – старинные песни, тогда важно было именно трудное пение, оно выделяло певца среди других. Другие пели что попроще, а певец мог знать сто старинных песен, его везде приглашали именно петь то, что невозможно было запомнить, понимаете? Трудное и непонятное вечно, а простое уходит быстро.

ОН. Я никогда не слышал ваших песен у других исполнителей.

ОНА. Разумеется.

ОН. Иногда я думаю, что вы пишете их сами.

ОНА. Ой, что вы, спасибо, что вы. Давайте лучше споем вместе.

ОН. Что вы, я не хочу.

ОНА. Я вижу. Давайте.

ОН. Не искушай!

ОНА. Не искушай!

Хорошо поют.

Как смешно, едем в машине по Америке и поем «Не искушай меня без нужды».

ОН. Ольга никогда не пела здесь.

ОНА. Она и там, дома, больше не поет. И никто уже не задает вопросов: что, у нее пропал голос или она просто так хочет? Кстати, вы могли бы петь Ленского.

ОН. Ну… как-то уже другая профессия.

ОНА. Я все думаю, какое несоответствие все-таки было. Ольга с ее прекрасным голосом могла бы быть мировой знаменитостью, а молчит. А Василий с его маленькими способностями действительно зарабатывает здесь немалые деньги, написал три рок-оперы.

ОН. Кстати, он мог бы что-то сделать здесь и для Ольги, но не сделал ничего.

ОНА. Вы знаете, у нас есть одна интересная… сложившаяся традиция: выходя замуж, невеста дает жениху деньги, так называемое «приданое». На Востоке муж покупает жену, а у нас жена покупает мужа. Так было до революции, но эта психология осталась и сейчас. Самое интересное качество в женщине – это ее так называемая финансовая независимость, то есть способна ли она жить, не беря у мужа денег, а давая ему их.

Он (смеется). В Китае тоже жена платит за женитьбу.

ОНА. С этой точки зрения ваша Ольга была неинтересна Василию.

ОН. Да, да, и это понятно. Я ее привез, истратив кучу денег, сюда, работать она не хотела, да и где? Преподавателей русского хватает и среди американцев, образование у нее – музыкальная школа, учить музыке она не могла и не хотела. Мои друзья были шокированы моей женитьбой, они перестали ходить к нам, я вынужден был с ними встречаться без нее… Она все время была одна, даже позвонить в Москву матери и то стеснялась, когда после первого месяца пришел счет за телефон.

ОНА. Да, я думаю, было много проблем у вас с ней. Вы два очень красивых человека, а это не основа для семьи. У каждого из вас было множество других возможностей.

ОН. Нет, она никуда не ходила и никому не звонила. К пианино она не прикасалась. Она плакала. Я повел ее к врачу, врач дал ей лекарства. Она даже лежала в больнице, у нас маленькая больница, но там имеются палаты для психически больных…

ОНА. Я ничего не спрашиваю, я вижу, это для вас тяжелая тема, и давайте поговорим о другом.

ОН. Расскажите мне о вашей жизни.

ОНА. Ну что, Ольгу я воспитывала одна, мама мне помогала… Я родила ее в шестнадцать лет, а мама умерла через два года. Мама умирала, а я оставляла дочку с ней маленькую и бежала сдавать экзамены. Спасибо маме, что она ни разу не сказала мне ни слова упрека и даже запретила делать аборт. Отец Оленьки жил в нашем же дворе и советовал делать аборт, даже его мать приходила, но моя мама очень вежливо сказала «нет». Мы с ним учились в одном классе. Моя мама работала где только могла, возвращалась поздно, и после школы мы приходили к нам… У нас было много друзей, была гитара, пели песни. Мы были семья, потом он шел домой, а мама приходила с работы. Потом мама заболела и вообще легла в больницу. Я осталась одна… И он переселился ко мне. У нас каждый вечер были гости, кто-то оставался ночевать… Я была маленькая и глупенькая. И он был дурачок. Зато Оленька выросла крепкой, здравомыслящей женщиной, она ничего не боится. В детстве навидалась всякого. Когда он понял, что я не сделала аборта, он больше не пришел. Его мать встречала меня из роддома, принесла приданое, моя мама опять была в больнице. Его мать хорошая женщина, но быть бабушкой в тридцать восемь лет, когда еще самая жизнь… Он очень рано женился, в восемнадцать лет, и уехал жить к жене, потом ушел в армию и так далее. Жена у него, кстати, хромая. Вот. Вы мне все рассказывали, теперь я вам. Мы как пассажиры в поезде. Может, больше никогда и не встретимся.

ОН. Может быть.

ОНА. Ну, а потом меня приняли в консерваторию. Мама еще прожила весь первый курс, правда, лежала в кровати. А потом я отдала Олю в ясли на пятидневку. Собственно, вот и вся моя биография.

ОН. Трагедия. Русская трагедия.

ОНА. Да. Трагедии – это наша традиция.

ОН. У нас секретарша декана тоже недавно делала операцию по поводу рака матки, но это была ранняя стадия, она всех предупредила – завтра у меня операция, и через три дня опять вышла на работу. Говорит, так легче. Сидеть одной дома не хочется, а из больницы выписали сразу. Ранняя стадия. Она одинокая.

ОНА. Но у меня была моя Оленька, которая так похожа на мою маму! Она меня всегда поддерживала. Потом она тоже пошла в музыкальную школу, но быстро бросила ее. И вот тогда я отдала ее в китайский интернат. Я знала, что у нее нет таланта, что хлеб ей надо будет так или иначе зарабатывать, и решила, что это будут языки. У нее это английский, китайский и русский, редкая смесь. Она ценный специалист.

ОН. Я тоже не посмел идти в консерваторию, решил изучать языки тоже.

ОНА. Два человека в разных углах мира идут одной дорогой. Но китайский язык был единственным вариантом для моей дочери, бедных детей бедных родителей не брали ни в английский, ни во французский интернаты, только в китайский. Таково было условие.

ОН. Я китайский выучил в колледже. Интересная страна.

ОНА. Моя дочь работает секретарем и ведет корреспонденцию на трех языках.

ОН. А после консерватории?

ОНА. После консерватории я пошла работать хормейстером. В провинциальную оперу я ехать не хотела, в московские театры не прошла по конкурсу…

ОН. Как, почему? Такой голос.

ОНА. Ну как вам сказать… Я была молоденькая, хорошенькая, а голос контральто, петь мне предложили няню в Онегине, потому что примадонны меня бы не пустили на сцену.

ОН. Да, я тоже был красивый юноша с красивым голосом, который учил китайский и русский.

ОНА. Я пошла работать в Дом культуры имени Зуева в хор хормейстером…

ОН. ДК Зуева? Там работал Суздалев?

ОНА. Да.

ОН. Суздалев? Сам Суздалев?

ОНА. Да.

ОН. Я пишу о нем статью.

ОНА. Да?

Он (волнуясь). Вы его знали?

ОНА. Ну да, а что такого?

ОН. Он поэт, я пишу о нем работу.

ОНА. Ну да, он мне читал стихи.

ОН. Вам?

ОНА. Да.

ОН. У вас есть его стихи?

ОНА. Где-то валялись. Он их всем дарил, переплетал и дарил. Да ну.

ОН. У вас есть его книжечка?

ОНА. Где-то валялась… Или я при переезде выбросила… Тоже не помню. Я купила себе, представляете, как раз для дождя плащ. Пошел дождь.

ОН. Извините. У вас могут быть его неизданные стихи?

ОНА. Не знаю.

Пауза.

ОН. Может ли случиться так, что вы мне напишете из Москвы?

ОНА. А что?

ОН. Я вам куплю конверт с маркой.

ОНА. Боже ты мой, я что, не найду в Москве конверта с маркой?

ОН. И с адресом я вам дам конверт, ладно?

ОНА. Да ради Бога.

ОН. Только обязательно. Суздалев, вы его знали.

ОНА. Я вам напишу, хорошо. Опять хотите спасти русскую певицу? Вот я вам пишу… Здравствуйте Билл. Вспоминаю наше путешествие вдвоем на машине и то, как мы пели «Не искушай меня без нужды». Это было очень странное и прекрасное путешествие… Наши голоса удивительно сливались. Вот и все. Вот я и написала. Не искушай меня без нужды. Уже не надо ничего писать.

ОН. Надо. В этом письме вы напишете мне о самом главном. А я вам отвечу.

ОНА. Не искушай меня без нужды. Вы знаете, предупреждаю, я не Ольга, я бы пела в любых обстоятельствах, даже тут, в вашем университете.

ОН. Извините, я включу радио, сейчас будет программа для нас.

ОНА. Для нас?

ОН. Для нас, для гомосексуалистов.

ОНА. Ах вот как.

ОН. Да.

ОНА. А, я видела у вас на пианино фото парня.

ОН. Это мой бойфренд. Правда, мы скрываем наши взаимоотношения, ему семнадцать, а в этом штате совершеннолетие начинается только в восемнадцать. То есть меня могут посадить за растление несовершеннолетнего. Дикость. В соседнем штате закон признает шестнадцатилетних уже взрослыми, а у нас это только с восемнадцати. Так что я живу в ожидании доноса, и с моим бойфрендом мы встречаемся в том штате, кстати, куда мы едем.

ОНА. Ах, вот как.

ОН. Да, иначе меня посадят за это.

ОНА. За что? Вы же в своем штате не нарушаете закона. Кошмар какой.

ОН. А тут его родители. Он от них уехал к нам в колледж, но возвращается на уик-энд. И я еду, снимаю номер в мотеле… Он ко мне приходит, мы плачем от счастья. А родители его евреи, верующие, а завтра суббота, тоже сложности, нельзя ездить на машине, я его буду ждать недалеко от дома.

ОНА. Простите, что я попросила вас довезти меня до Джейн.

ОН. Ничего, это мне по пути. Мать моего любимого – это и есть Джейн.

ОНА. А она ничего не знает?

ОН. Думаю, что нет.

ОНА. Ее сын Билл.

ОН. Это он.

ОНА. Я смотрю на его фотографию и думаю: какое знакомое лицо. А вот оно что, оказывается.

ОН. Я преподаю, и у меня в доме бывает много студентов. Некоторые из них – мои любовники, но они взрослые. А Билл вошел в мою жизнь, когда Джейн с мужем, его родители, привезли Билла в наш колледж, и некоторое время я им помогал с Биллом, а потом они уехали к себе, тут все-таки пять часов пути, и просили меня последить за Биллом. Так все и произошло. Извините, я сейчас включу радио, осталось две минуты, надо не пропустить, сейчас идет судебный процесс над школьным учителем, мы очень следим за этим.

ОНА. Хотите ему помочь?

ОН. Да, я вхожу в секцию педофилов. Мы защищаем наши права, наняли адвокатов этому Джиму. Его грозят уволить из школы за связь с семнадцатилетним учеником. Глупость! В соседнем штате ему бы ничего не грозило, как и мне.

ОНА. Скажите, а вот права отцов, которые спят со своими детьми…

ОН. Да, есть планы защищать их, у нас будет секция защиты прав отцов.

ОНА. Защищаете право на инцест?

ОН. Да, но, простите, начинается передача.

ОНА. А я ведь буду жить в доме родителей вашего Билли… Как же так, это мои друзья.

ОН. Простите, всё. (Включает радиостанцию на английском языке.)