Горькие плоды смерти Джордж Элизабет
– Чего она никогда не сделает.
– …я понятия не имею, как вернуть Барбару в прежнее состояние, когда ее мозг извергал идеи подобно вулкану, и чтобы при этом этот самый ее мозг не соблазнял ее самовольничать, игнорируя приказы начальства. – Линли вздохнул и посмотрел на свои ботинки, которым, как он заметил, не помешала бы основательная чистка.
– Вот об этом я и хотела поговорить с вами, – призналась Доротея.
– О том, как вновь сделать из Барбары конфетку?
– Можно сказать и так.
– Это как понимать?
Секретарша разгладила несуществующую морщинку на шве своего платья.
Кстати, сегодня на ней было яркое летнее, все в оборках и рюшах, платье и ярко-розовый полукардиган, стиль которого покойная жена инспектора определила бы без колебаний. Увы, сам он сделать этого не мог. Наряд был слишком праздничным для будничного дня в лондонской полиции, но Доротее он очень шел.
– Так, – сказала она. – Похоже, детектив-сержант Хейверс жутко несчастна. Ее не узнать. Она как маятник, который качнулся слишком сильно в одну сторону и теперь слишком сильно качнулся в другую.
– Весьма удачное сравнение, – согласился Линли.
– Лично я считаю, что решение проблем, которые возникли у нее на службе, было всегда, хотя я почти уверена, что оно вам вряд ли понравится, если я о нем расскажу. Думаете, стоит?
– Давайте, а там видно будет, – улыбнулся Томас.
– Ну, хорошо. Дело вот в чем. Она зациклена. Она всегда была зациклена. Она… давайте назовем это сверхзацикленностью. Раньше это касалось только ее работы, расследований и тому подобного. Теперь же она зациклена на том, чтобы не навлечь на себя гнев суперинтенданта Ардери.
– Поскольку в столе у Ардери лежит ее рапорт, я склонен согласиться с таким мнением.
– Значит, этому явно есть причина, вам не кажется?
– Чему?
– Ее сверхзацикленности.
– Я бы сказал, что причина заключается в нежелании Барбары оказаться в Бервике-на-Твиде. Я бы не стал осуждать ее за это.
– Согласна, но это лишь половина дела, детектив-инспектор. Остальное – это то, о чем она не думает. А ведь если об этом думать, это помогло бы ей снять напряжение от мыслей о переводе на север. Так ведь?
– Более или менее согласен, – осторожно произнес Линли. Интересно, куда клонит его собеседница? – Ну, так скажите мне, о чем она не думает и о чем ей следует думать?
Доротея, похоже, искренне удивилась его вопросу.
– Господи, да об этом все только и думают, детектив-инспектор!
– Я заинтригован. Продолжайте.
– Секс, – лаконично ответила Гарриман.
– Секс. – Томас оглядел лестничный колодец, подчеркивая важность того, что собрался сказать. – Доротея, следует ли нам продолжать этот разговор?
– По-вашему, сейчас все помешались на харассменте? Детектив-инспектор Линли, давайте оставим на время политкорректность и посмотрим правде в глаза. – Рукой с наманикюренными пальцами секретарь обвела лестничную клетку, давая понять, что имеет в виду лондонскую полицию в целом. – Детективу-сержанту Хейверс следует думать об этом подобно всему остальному человечеству. Ей же всегда этого не хватало. Из чего следует, что ей нужно почаще думать о чем-то другом, кроме работы и грозящего ей перевода на север. Секс – лучшее лекарство от ее проблем. Подозреваю, что вы знаете это не хуже, чем я. Называйте это любовью, романтическими отношениями, деланием детей, поиском родственной души, желанием остепениться, – да как угодно! В конечном итоге все это сводится к одному. К партнеру. Детективу-сержанту Хейверс необходима отдушина. Некто особый в ее жизни, чтобы ее мир не сводился только к стенам этого здания.
Линли пристально посмотрел на свою собеседницу.
– Вы предлагаете Барбаре найти мужчину. Я вас правильно понял? – уточнил он.
– Да. Ей нужна интимная жизнь. Нам всем нужна интимная жизнь. Скажите, у детектива-сержанта Хейверс таковая когда-нибудь была? Вам даже не нужно отвечать на этот вопрос. Не было. А потом мы удивляемся, почему она вечно во что-то вляпывается…
– Ди, вам никогда не приходило в голову, что не каждая женщина на нашей планете хочет мужчину или нуждается в нем?
Доротея сделала шаг назад и нахмурила лоб.
– Господи, детектив-инспектор, вы что же, утверждаете, что сержант Хейверс – бесполое существо? Нет? Тогда что? Кто она?.. Не смешите меня. Никогда не поверю. Потому что она и этот профессор, ее сосед, у которого очаровательная маленькая дочка… – Гарриман умолкла и задумалась. – С другой стороны, ее прическа… И это странное отсутствие интереса к косметике… И ее абсолютно жуткий стиль в одежде… И все же…
– Мы угодили в кроличью нору? – спросил Томас. – Или это просто интригующая иллюстрация случайных мыслей?
Секретарша смутилась, что было ей совершенно не свойственно, однако героически взяла себя в руки.
– Неважно. Все поддается решению, – загадочно произнесла она. – Но давайте для примера воспользуемся ее другом профессором.
– Таймулла Ажар, – напомнил ей Линли. – Дочь зовут Хадия. Они были соседями Барбары. В качестве примера чего они нам нужны?
– Того, что ей нужно, – заявила Доротея. – Что могло быть, останься они в Англии.
– Барбара и Ажар, – уточнил Линли, дабы удостовериться, что он правильно ее понял. – Что у них могло бы быть. Вместе.
– Именно.
– Секс.
– Да. Секс, отношения, любовный роман, интрижка. Пойди все таким образом, поверьте, она была бы другой женщиной. А ведь это как раз то, что ей нужно – быть другой женщиной. И чтобы помочь ей стать такой? В конце концов, это довольно… В общем, я могла бы оказать помощь.
Инспектор испытал прилив скепсиса.
– Как вы знаете, Ажар и его дочь сейчас в Пакистане, – напомнил он собеседнице. – Насколько мне известно, возвращаться они пока не собираются, Барбара же туда не поедет. Что именно вы предлагаете? Надеюсь, вы не пошлете Барбару на «свидание вслепую»? Что угодно, но только не это.
– Я вас умоляю! Детективу-сержанту Хейверс не нужны никакие «свидания вслепую». Нет. Ситуация, которую мы с вами рассматриваем… здесь нужно действовать незаметно, окольными путями. – Доротея развернула плечи и гордо вскинула голову. – Инспектор, предлагаю вам доверить это дело мне.
– С какой целью? – осведомился Линли.
– С очевидной, – объявила Гарриман. – Той, что, конечно же, принесет ей любовь – в любой форме, какую та способна принять.
– И вы считаете, что это что-то изменит? – по-прежнему сомневался Томас.
Доротея одарила его проницательной улыбкой.
– Доверьтесь мне, – сказала она.
Июль, 23-е
Выйдя на станции «Ливерпуль-стрит», Барбара Хейверс спросила себя – какого черта я согласилась на эту авантюру с Доротеей Гарриман? У них с секретаршей отдела имелось только одно общее: две Х-хромосмы – и любое постижение глубин или мелководья их личностей было неспособно изменить сей непреложный факт. Кроме того, Доротея отказалась сообщить конечный пункт их совместной вылазки. Сказала лишь: «Мы начнем с Ливерпуль-стрит, детектив-сержант Хейверс. Я имею в виду вокзал. Мы встретимся там и решим, куда нам отправиться дальше. Но сначала я должна заскочить в одно место на Вентворт-стрит. Вы там были?..»
Позже Барбара поняла: невинность этого вопроса должна была ее насторожить. Увы, в тот момент она не увидела в нем ничего, кроме предложения Доротеи Гарриман вдвоем скоротать свободные от службы часы. Поскольку в день и час предполагаемой вылазки в город она была ничем не занята – впрочем, была ли она в данный момент своей жизни занята хоть чем-нибудь? – Барбара пожала плечами и сказала, что Вентворт-стрит ее вполне устраивает, но нет, она там никогда не была. Она понятия не имела, что можно ожидать в этом районе Лондона, не считая взбесившихся экскаваторов и подъемных кранов и вечного грохота строительных работ. Но в любом случае приглашение составить компанию Доротее Гарриман было ей в новинку.
Хейверс не помнила, когда в последний раз была на вокзале Ливерпуль-стрит, но когда, выйдя из метро, оказалась в огромной его пасти, она точно знала, что раньше это место было совершенно другим. Теперь же это был гигантский торговый центр, совмещенный с вокзалом. Из динамиков гремели объявления, мимо нее куда-то спешили люди с сумками, портфелями и рюкзаками… Полицейские в форме расхаживали туда-сюда, выглядывая потенциальных террористов среди проходивших через рамки металлоискателей мужчин и женщин, молодых и взрослых, пенсионеров и девушек-подростков с пакетами в половину человеческого роста в одной руке и смартфоном в другой.
Они договорись встретиться в цветочном магазине, который, как заверила Барбару Доротея, та найдет без особых хлопот. Так оно и оказалось. Подойдя, сержант увидела секретаршу отдела, без зазрения совести флиртующую с неким джентльменом далеко уже не первой молодости, который пытался вручить ей охапку тубероз.
Хейверс подошла к ним и извинилась за опоздание, сказав в свое оправдание то, что любой лондонец, который пользуется метро, уже давно ожидал услышать, когда кто-то опаздывал на встречу или свидание: «Северная линия. Там на платформе когда-нибудь начнется бунт».
– Ничего страшного, – ответила ей Гарриман и, помахав древнему джентльмену, взяла Барбару под руку и доверительно сообщила: – Я успела выпить латте с обезжиренным молоком, купить новые трусики и отклонить непристойное предложение семидесятилетнего лорда. Вы заметили, что мужчины никогда не принимают близко к сердцу факт своего старения? Зато нас, женщин, постоянно бомбардируют напоминаниями о том, что средний возраст не за горами и мы даже не заметим, как возле глаз появятся морщинки?
Барбара не заметила. Ей никогда не делали предложений, пристойных или непристойных. Что же касается морщинок, то до сего времени ее попытки избежать их ограничивались рассматриванием себя в зеркале не дольше, чем то было нужно, чтобы разглядеть застрявшие между передними зубами частички шпината, в тех редких случаях, когда она ела шпинат.
Они зашагали наверх, к выходу, куда поднимались сразу несколько эскалаторов. Хейверс бросила взгляд на наряд Доротеи, не иначе как предназначенный специально для похода в Восточный Лондон: симпатичные зауженные книзу синие брючки и коричневые с белым балетки. Брючки дополняла футболка в красно-белую полоску и сумочка в тон обуви. Короче, в выходные дни Доротея Гарриман выглядела столь же стильно, что и в дни рабочие.
В отличие от нее, Барбара восприняла слово «вылазка», которое употребила ее спутница, буквально и оделась соответствующим образом: спортивные брюки на кулиске, футболка с броской надписью «Ты разговариваешь сам с собой или делаешь вид, будто я слушаю?» и – по случаю прогулки с коллегой – новые кроссовки. То, что это были высокие кроссовки с леопардовым принтом, кое о чем говорило. По крайней мере, надевая их, сержант именно так и думала. Теперь же ей казалось, что они слегка… не в тему, если можно так выразиться.
Ладно. Проехали. Слишком поздно что-то менять, решила Барбара. Она поспешила вслед за Доротеей к эскалатору и еще наверху решила отпустить ей комплимент. Она сказала секретарю – что потребовало от нее подобрать точное слово, – что та выглядит «потрясно». Гарриман любезно ее поблагодарила, пояснив, что это все ради Вентворт-стрит.
Хейверс была ошарашена.
– Надеюсь, вы не хотите сказать то, что, по-моему, вы хотите сказать? – уточнила она с подозрением.
– Что именно? – уточнила, в свою очередь, ее собеседница.
– Что вы собрались меня преобразить. Это мы уже проходили, Ди. Дохлый номер.
– Господи, нет же! – ответила Доротея. – Я и не думала. Просто завтра днем я приглашена на вечеринку на свежем воздухе и мне совершенно нечего надеть. Ничего, что я не надевала бы в тысячный раз. Это всего пять минут!
– А после этого?
– Если не ошибаюсь, сегодня в Спиталфилдс работает блошиный рынок. Вас интересуют такие рынки, сержант?
– Разве я похожа на человека, который интересуется блошиными рынками? – спросила Барбара. – Признайтесь, Ди, что вы задумали?
– Ничего, – ответила Гарриман и, сойдя с эскалатора, направилась к выходу. Однако она была вынуждена остановиться, когда ее коллега чуть более настойчиво окликнула ее по имени.
– Надеюсь, вы не собралась взять меня на поруки? – строго спросила Барбара. – Или это чей-то приказ? Ардери сказала вам: «Сделайте что-нибудь с сержантом Хейверс, потому что с ней не всё в порядке». И вы спешите встать перед ней по стойке «смирно».
– Вы шутите: что такого я могу «сделать» с вами? Пойдемте дальше, хватит упираться! – заявила Доротея и, на всякий случай взяв свою спутницу под руку, потащила ее дальше.
Вскоре они были в Бишопсгейт, где современный лондонский Сити с его огромными стеклянными башнями неумолимо наползал на Лондон довикторианской эпохи. Точнее, на ту его часть, что именуется Спиталфилдс. Здесь необузданный капитализм делал все для того, чтобы уничтожить историю столицы. Там, где к облакам не успели взмыть новые небоскребы транснациональных корпораций, сетевые магазины, принадлежавшие неизвестным транснациональным магнатам, делали практически то же самое.
Тротуары были запружены людьми. Как и проезжая часть. Но эти толпы нисколько не мешали Доротее. Все так же держа Барбару под руку, она легко прокладывала путь в массе пешеходов, машин, автобусов и такси, если им требовалось перейти на другую сторону улицы. Хейверс ожидала, что она вот-вот нырнет в один из магазинов, мимо которых они проходили, но нет. Вместо этого минут через пять марш-бросок по местным улицам, которые с каждым разом становились все уже и уже, вывел их из этого гигантского человеческого муравейника, и они вновь оказались в Лондоне другого столетия.
Внезапно перед ними во всем своем закопченном кирпичном великолепии возникли дома XVIII и XIX веков. В некоторых имелись жилые квартиры, другие оказались сомнительного вида торговыми заведениями. Лавки, где продавались яркие сари, подозрительного вида парикмахерские салоны со средиземноморскими названиями, уцененки, пабы под названием «Ангел» или «Свинья и свисток», кафе, в которых кофе подавали белым или черным, заливая кипятком из чайника растворимый порошок. Через сотню ярдов раскинулся рынок под открытым небом. Прилавки здешних торговцев поражали разнообразием товара. Тут можно было купить все, от деловых костюмов в тонкую полоску до эротического нижнего белья. Торговали здесь и готовой едой: в воздухе витали ароматы карри, тмина, горячего масла и рыбы.
Окинув взором рынок, Доротея с нескрываемым удовольствием вздохнула.
– Знаю, вы всегда задавались вопросом, – сказала она, обращаясь к Барбаре. – Но я не люблю распространяться на эту тему. Мало ли что могут подумать люди.
Хейверс недоуменно насупила брови. О чем это она?
– Вот так я одеваюсь, – продолжила Гарриман, указав на бесконечные ряды торговцев одеждой, что, подобно реке, протянулись вдоль улицы. – Двенадцать фунтов за платье, сержант. Двадцать за костюм. Тринадцать за пару обуви. Относив один сезон, можно их выбросить, потому что они, того и гляди, сами скоро развалятся.
Барбара перевела взгляд с торговых рядов на свою спутницу и покачала головой.
– Я вам не верю, – сказала она. – Вы такое не носите, Ди.
– Конечно, иногда бывает и фирменная вещь, – согласилась Доротея. – Без них нельзя, ведь так? Всегда нужно иметь теперь что-то приличное, что не раз пригодится. Но все остальное – здесь. Дешево сшито и дешево продано, но… – Секретарь многозначительно подняла палец. – Вы даже не представляете, какие чудеса творит с вещью хороший паровой утюг! А пуговицы! Прежде чем что-то надеть, важно поменять пуговицы и подобрать нужные аксессуары.
Барбара сомневалась, что медленное прочесывание рынка доставит ей удовольствие – кстати, как вскоре выяснилось, это был знаменитый рынок Петтикоут-лейн. Она не стала мешать Доротее Гарриман в ее охоте за шмотками.
Повторив, что ей требуется платье для предстоящей садовой вечеринки, секретарша добавила к своему рассказу тот факт, что на этом мероприятии будет присутствовать Некий Молодой Банкир. Она твердо решила обратить на себя его внимание. Если детектив-сержант Хейверс согласна молча постоять рядом и понаблюдать, то она не станет возражать.
С другой стороны, если детектив-сержант хочет самостоятельно что-то для себя выбрать, она с радостью порекомендует ей свою любимую лавку, где семья из шести бывших граждан Бангладеш зарабатывает на жизнь изготовлением подделок модных брендов, какие носят знаменитости и пара-тройка модниц из числа членов королевской семьи.
– Я не знаю, как они это делают, – объяснила Доротея. – Не иначе как с помощью хакеров. Стоит кому-то что-то надеть на премьеру фильма, на скачки в Аскоте или для визита в Белый дом, как здесь эту вещь можно найти уже через пять дней. Виртуозная работа. Ну так как, пойдете походите одна – или составите мне компанию?
– Пойду похожу одна, – заверила ее Барбара. Гарриман моментально просияла, однао ее спутница поспешила добавить: – Вон там. – И она указала на продовольственные ряды.
Доротея вздохнула.
– Не поверю, что вы настолько безнадежны, как вы пытаетесь в том меня убедить, детектив-сержант Хейверс, – сказала она.
– Думайте, что хотите, – ответила Барбара и с этим словами удалилась изучать съедобные дары Гулстон-стрит. Те были представлены в изобилии, разнообразны и буквально умоляли их купить.
Она брела по улице, поглощая вторую порцию цыпленка из ресторана индийской кухни, когда наткнулась на витрину магазина одежды, которая буквально выросла перед нею в конце переулка. Заведение называлось «Убойная киска», и его витрина была полностью отдана футболкам.
С бумажной тарелкой в руке сержант подошла ближе, чтобы рассмотреть товар. Увы, все футболки, как назло, были черными, с довольно неприличными рисунками и надписями, что делало их непригодными для носки. Куда в такой пойдешь? Разве что в гости к матери, чье нынешнее умственное состояние не позволит ей по достоинству оценить всю тонкость этих двусмысленностей.
Ладно, фиг с ними, с футболками, подумала Барбара. Она уже собралась отойти от витрины, но тут ей в глаза бросился красочный плакат, прилепленный к витринному стеклу. Плакат сообщал о выходе в свет книги и встрече с ее автором. «В поисках мистера Дарси[4]. Миф о счастливой супружеской жизни», – было написано крупными буквами вверху. Ниже стояло имя автора, Клэр Эббот, и сообщалось, что она будет выступать перед читателями в институте Бишопсгейта. В первую очередь приглашались женщины. Мужчинам предлагалось рискнуть и присоединиться к ним.
Барбара решила посетить это мероприятие по двум причинам. Первой стал поздний ленч на рынке Спиталфилдс в обществе Доротеи. Расположившись в небольшом кафе за стильным металлическим столиком на похожих на вытянутые дуршлаги стульях, они утоляли голод фирменными блинчиками. Изящно развернув бумажную салфетку, Гарриман повела разговор, которого ее спутнице удавалось избегать всю свою взрослую жизнь. Нанизав на вилку кусок блинчика с начинкой из курятины и спаржи, она сказала Барбаре:
– Детектив-сержант, хочу спросить у вас напрямую: когда у вас в последний раз был приличный перепихон? Со стонами, всхлипами, с хватанием за спинку кровати. Этакий эротический опус, которым дирижировал мужчина, знающий толк в этом деле. Это, разумеется, исключает лиц мужского пола из числа посещавших частные школы. Вы понимаете, что я имею в виду.
Доротея какое-то время терпеливо жевала, пока сидящая рядом с нею женщина тянула с ответом, глядя на мать с ребенком за соседним столиком. В данный момент там кипела битва двух воль в отношении игрушечного грузовичка, который малышу хотелось покатать по тарелке с едой. Не дождавшись ответа, секретарь сказала:
– Не заставляйте меня клещами вытаскивать из вас правду.
Эти слова она подкрепила бесцеремонным хлопком по руке своей спутницы.
Барбара повернулась к ней.
– Никогда, – произнесла она.
– Никогда – в смысле, что вы никогда не ответите, или никогда… ну вы понимаете…
– В последнем смысле.
– Так вы?.. Вы хотите сказать, что вы девственница, я правильно поняла? Конечно же, нет! – Доротея наклонила голову и смерила коллегу пристальным взглядом. Написанный на ее лице ужас свидетельствовал о том, что ее осенила некая мысль. – Так оно и есть. Боже… Неудивительно. Какая глупость с моей стороны! Когда детектив-инспектор Линли сказал, что…
– Инспектор? О, какая прелесть! Вы с инспектором Линли обсуждаете мою интимную жизнь? – возмутилась Хейверс.
– Нет-нет-нет! Я лишь хочу сказать, что он тревожится за вас. Ваши друзья уехали в Пакистан. Мы все тревожимся за вас… В любом случае, давайте сменим тему разговора.
– Ди, это бесполезно. И вы сами знаете это, потому что вы не идиотка. Давайте называть вещи своими именами. Я работаю с утра до ночи. И когда дело касается секса, то я…
– Только не говорите то, что собираетесь сказать. Еще никто на этой грешной земле не был занят настолько, чтобы не найти времени для секса, – возразила Доротея. – Боже праведный, детектив-сержант, сколько на это нужно? Минут десять? Двадцать? Тридцать, если захотите еще принять душ? – Она подумала и добавила: – Допустим, час, если вам требуется продолжительная прелюдия. Но дело в том…
– …что мы собрались сменить тему разговора, – напомнила ей Барбара. – Давайте лучше поговорим о кинофильмах. О телепередачах. Или о книгах. О знаменитостях. О ком-нибудь из королевской семьи, с огромными передними зубами или без. Выбирайте. Я готова поддержать тему.
– Тогда последний вопрос. Вам нужен мужчина? Вы хотите иметь жизнь вне стен управления лондонской полиции?
– Полицейские оставляют после себя разрушенные браки, – заметила Хейверс.
– Вы только посмотрите на своих коллег!
Барбара взяла в руки меню, чтобы изучить, что еще в нем есть. В данный момент ей явно не помешал бы еще один блинчик, а то и целый десяток.
Увы, ее собеседница упрямо гнула свою линию.
– Господи, я же не о браке! Разве я замужем? Разве я похожа на замужнюю женщину? Разве, глядя на меня, скажешь, будто я отчаянно хочу замуж?
– Если честно? Да, скажешь. Кто из нас час назад щебетал о каком-то типе, на которого нужно произвести впечатление на вечеринке?
– Вообще-то… Допустим, я так сказала. Но цель ведь в другом: произвести впечатление, назначить свидание, перепихнуться – и все. И если это приведет к чему-то большему, я не против. В конце концов, нам всем хочется замуж.
– Нам всем?
– Естественно. Мы врем самим себе, когда говорим, что нам это не нужно.
– Я не вру.
– И я должна в это поверить?
– Брак – это не для всех, Ди.
– Чушь собачья.
Барбара встала из-за стола и подошла к стойке заказов.
– Хочу еще один блинчик, – пояснила она по пути туда.
Когда же сержант вернулась к столу, то поняла: резко оборвав обсуждение своей интимной жизни, она лишь подарила себе паузу в их назревающем конфликте.
Сиденье ее стула – еще недавно занятое ее внушительной попой – теперь было занято не менее внушительным пакетом. Хейверс подозрительно прищурилась, а затем ее взгляд переместился с пакета на Доротею.
– Мне пришлось это купить, – сказала та. – Я знаю, оно вам пойдет. Вы не должны спорить со мной, детектив-сержант Хейверс.
– Вы же обещали, Ди, что не станете даже пытаться меня переделать.
– Знаю, знаю. Но когда я увидела эти… кстати, вы ведь тоже упомянули сегодня мою одежду. Я лишь хотела, чтобы вы поняли: легкая небрежность – это не… Послушайте. Это всего лишь брюки, жакет и рубашка. Просто примерьте их. Расцветка ваша, обещаю вам, жакет будет сидеть как влитой, а брюки…
– Прекратите. Прошу вас. Ну, хорошо, если я скажу, что примерю все это, вы отстанете от меня? – Не дожидаясь ответа, Барбара столкнула пакет на пол и вытащила из сумки кошелек. – Сколько вы заплатили?
– Боже мой, нет! – запротестовала Гарриман. – Это мой подарок, детектив-сержант.
Это положило конец спору. Вернувшись в тот вечер домой, Хейверс засунула пакет с одеждой под диван и выбросила случившееся из головы. Сотрудница полиции вообще забыла бы о злосчастном походе в Спиталфилдс, если бы не «Радио-4», которое она включила, прежде чем приступить к стирке трусов в кухонной раковине. Натянув веревку для просушки, Барбара полоскала исподнее в пене из жидкости для мытья посуды, когда до нее донесся заливистый голос радиоведущего, обращенный к гостю студии:
– Все это, конечно, замечательно, но вы, как мне кажется, оспариваете естественный порядок вещей. Поэтому хочу спросить вот о чем. В какой момент это становится или позой ради славы, или громким заявлением своей позиции?
Ведущему ответил резкий женский голос. Причем не проговорил, а, скорее, пролаял:
– Естественный порядок вещей? Мой дорогой, со времен трубадуров западная цивилизация побуждала женщин верить в то, что «однажды ко мне явится мой прекрасный принц», что вряд ли естественно, а также в то, что – более, чем что-либо другое, – делало женщин зависимыми, необразованными, плохо информированными и готовыми на все, от бинтования ног, как в Китае, до удаления ребер с тем, чтобы получить талию пятилетней девочки и усладить мужской взор. Нам предлагают инъекции, позволяющие скрыть морщины на лице, одежду, по своему удобству напоминающую «ласковые объятья» боа-констриктора, в которую мы должны втискивать жир на боках, краску для волос для борьбы с сединой – мы всегда должны выглядеть молодо – и самую неудобную в истории обувь, потворствующую странным фантазиям, таким, как облизывание лодыжки, сосание пальцев ног, и – уж поверьте! – телесные наказания мальчиков.
Радиоведущий усмехнулся.
– И все же женщины сами идут на подобные жертвы, – заметил он. – Никто их не заставляет. Они платят деньги. Или снимают их с кредитной карточки, в надежде на то…
– Это не надежда. Что я и пытаюсь показать. Это бездумное, механическое поведение, призванное произвести результат, которого, как им внушили, они непременно должны добиться.
– Но мы ведь говорим не о рабах, мисс Эббот. Вряд ли вы станете спорить с тем, что они – добровольные участники… Ведь их никто не принуждает. Разве можно назвать это порабощением? По-моему, нет.
– Какой выбор есть у женщин, если их постоянно бомбардируют образами, которые впечатываются в их сознание с того момента, когда они впервые берут в руки журнал или пульт от телевизора? Женщинам с младенчества внушают, что без мужчины они ничто и что они еще более ничтожны, если в течение шести месяцев после захвата «своего» самца у них в животе не завелся «пузожитель» – Господи, кто придумал это дурацкое слово? И чтобы обзавестись требуемым мужчиной и требуемым пузом, они, черт побери, уходя утром из дома, должны иметь идеальную кожу, белые зубы, ресницы, в меру длинные, в меру изогнутые и в меру черные, а все потому, что вдруг возле их порога им встретится ожидающий их прекрасный принц с охапкой роз.
– Однако вы сами дважды были замужем. Что, если ваша нынешняя позиция – это лишь следствие вашего разочарования неудачными браками?
– Разумеется, можно считать и так, – согласилась собеседница ведущего. – Можно также сказать, что моя нынешняя позиция есть следствие того, что благодаря личному неудачному опыту с моих глаз спала заслонявшая их ранее пелена. Ко мне пришло понимание того, что замужество и материнство, слепо выбранные с целью удовлетворить чье-то определение успешной жизни или же выбранные без учета других вероятностей, лишают женщину тех самых возможностей, которые позволяли мужчинам доминировать над ними, начиная с библейских времен райского сада. Моя позиция следующая: женщины должны иметь право выбора, причем делать это следует с открытыми глазами, хорошо представляя себе все его последствия.
– Что, по-вашему, не включает в себя «они жили долго и счастливо»…
– Поверьте мне, когда Золушка впервые услышит, как ее прекрасный принц шумно пукнет, идею счастливой семейной жизни можно смело сливать в унитаз.
Радиоведующий расхохотался.
– Думаю, на этом можно поставить точку. Мы разговаривали с иконой феминизма Клэр Эббот о ее противоречивой книге «В поисках мистера Дарси. Миф о счастливой супружеской жизни». Завтра вечером в половине восьмого мисс Эббот выступит в Бишопсгейтском институте на встрече с читателями. Приходите туда пораньше, чтобы занять места. Что-то подсказывает мне, что там соберется толпа…
Июль, 24-е
Через восемь месяцев после того, как она ушла от мужа, Индия Эллиот вновь взяла себе девичью фамилию. А все потому, что за две недели до этого она согласилась на второе свидание с мужчиной, с которым познакомилась в автобусе, возвращаясь из клиники в Сент-Дунстан-Хилл в свой задрипанный домишко в Камберуэлле. До этого она носила имя Индия Голдейкер, хотя, если честно, это сочетание ей никогда не нравилось. Фамилию мужа она взяла лишь потому, что на этом настоял Чарли, когда она выходила за него замуж.
– Дорогая, если не изменить фамилию, согласись, какая из тебя замужняя женщина? – кажется, так он сказал, наполовину в шутку, наполовину всерьез. – Нет, ты, конечно, замужем, но оставить девичью фамилию – это все равно, что прятать этот факт от всего мира.
В общем, она уступила ему. Ведь если Чарльз на чем-то настаивал, он всегда добивался своего. В конце концов, что такое фамилия? Сущая мелочь. Так что какая разница? Чарли было приятно, что Индия взяла его фамилию, ей же хотелось его порадовать.
Поначалу их отношения складывались идеально, и все остальное тоже было близко к совершенству. Но теперь, все эти восемь месяцев после того, как ушла от него, Индия знала, что проявила излишнюю уступчивость в браке. Она также была вынуждена признать, что была абсолютно очарована матерью своего любимого.
В первый раз, когда Чарли представил ее Каролине Голдейкер, Индии показалось, что ею восхищаются, что ее обнимают искренне и что ей очень рады. В тот день в Дорсете, когда Чарльз отправился в пекарню отчима посмотреть новый нагревательный элемент для огромных печей, Каролина доверительно сообщила Индии за чаем, как она рада, что «Чарли наконец-то кого-то нашел, после всех его долгих колебаний и нерешительности, причина которых – полученное им образование». Затем, через четыре дня после их знакомства, будущая свекровь прислала ей шарфик, который купила в торговом центре «Свонс-Ярд» в Шафтсбери, сопроводив подарок короткой запиской: «Милой Индии в знак искреннего восхищения от мамы Чарли».
Расцветка шарфика идеально гармонировала с цветом ее лица, как будто Каролина заранее изучила невесту сына с головы до ног и теперь знала, что ей идет, а что нет.
«Милой Индии» было написано и на открытке, которая прилагалась к серебряному браслету, который – ну кто бы мог подумать! – Каролина нашла «в одном из местных благотворительных магазинов. С любовью, от мамы Чарли». За браслетом последовала нитка бус, сумочка и очередная мелочь из антикварного серебра. Не всё сразу, конечно. И не каждый день. Даже не каждую неделю. Но Каролина продолжала присылать подарки по почте или же передавала их с Чарли, когда тот приезжал в Шафтсбери, а делал он это регулярно, навещая мать и отчима.
Затем одним воскресным днем, когда они с Чарли отправились в Дорсет на обед, Каролина доверительно сказала ей:
– Спасибо тебе, что ты даришь мне радость, Индия. Всю жизнь я хотела иметь дочь – только прошу тебя, не говори это моим мальчикам! – и мне очень приятно делать тебе подарки, когда мне попадается на глаза какая-нибудь милая вещица. Только не притворяйся, будто тебе нравится абсолютно все! Что-то совершенно не глянулось? Передари подруге. Я нисколько не обижусь.
Эта женщина была такой разумной, такой общительной! Она была готова до бесконечности делиться историями про «ее мальчиков». Постепенно Индия стряхнула с себя свою обычную сдержанность, убежденная в том, что ее скованность в общении с матерью Чарли – это не что иное, как результат, вернее, недостаток ее собственного воспитания. Дочь карьерных дипломатов, она выросла в убеждении, что когда живешь кочевой жизнью, меняя города и страны, то единственные люди, кому можно безоглядно доверять, кто в любой ситуации, особенно в чужой стране, при соприкосновении с чужой культурой, всегда придет на помощь, – это родители.
Но Каролина Голдейкер не была чужестранкой. Она родилась в Колумбии, однако с раннего детства живет в Англии. Неудивительно, что вскоре Индия была просто очарована этой женщиной. Поэтому, когда они с Чарли поженились и Каролина спросила ее: «Ты можешь называть меня мамой?» – Индия, хотя ее собственная мать была жива и здорова и, по правде говоря, была единственным человеком, кого ей хотелось называть матерью, все-таки согласилась.
Она убедила себя, что в этом нет ничего страшного. Собственную мать она всегда называла «мама» с ударением на втором слоге, как то принято у представителей британского высшего общества, так что слово «мама» для нее почти ничего не значило. А вот для ее свекрови это значило многое, и она эого не скрывала. Когда Индия в первый раз назвала ее «мамой», лицо Каролины буквально просияло от радости, равно как и лицо Чарли. Когда мать отвернулась, он шепнул жене: «Спасибо», и Индия прочла в его голубых глазах любовь и благодарность.
Нет, конечно, не все в их отношениях было идеальным. Случалось всякое. Но Индия трезво задавала себе вопрос: а какой брак идеален? Из разговоров с собственной матерью и подругами она знала, брак – это череда компромиссов, а также чересполосица семейных бурь и непогожих дней в отношениях супругов.
Но в этом был смысл. У вас есть спутник жизни, с которым вы живете рядом, взрослеете, обретаете житейскую мудрость. Ведь без этого жизнь и жизнью назвать нельзя.
Лично Индии сильно помогло то обстоятельство, что когда они с Чарли познакомились, он был аспирантом и писал работу по психологии. Случилось это однажды днем в клинике, где она работала. Чарльз лежал на столе для акупунктуры, а она, чтобы его успокоить, что-то тихо приговаривала, вводя первую из тонких иголок в кожу черепа нервного пациента. Будучи дипломированным психологом, Голдейкер знал, как люди меняются в браке, как развиваются их отношения. Когда же он начал работать практикующим психологом, его познания в этой области росли с каждым днем.
Когда они поженились, он уже был преуспевающим психотерапевтом, чьи знания и опыт помогали Индии и ему самому преодолевать трудные моменты их взаимоотношений. И хотя ей не нравилось, что он имел привычку прибегать к терапевтическим методикам, особенно в те моменты, когда разногласия между ними приобретали чересчур острый характер, стоило ей сказать, что он «снова взялся за свое», как Чарли тотчас прекращал разговаривать с нею как с пациенткой и спешил извиниться. А стоило ему это сделать – с видом, полным раскаяния, сказать «прости, дорогая» – как любой конфликт гас сам собой.
Увы, все это закончилось, когда в Дорсете погиб его брат Уилл.
Один-единственный истеричный звонок Каролины стал первым ударом по отношениям Индии с мужем. Постепенно она осознала, сколь хрупкими те были на самом деле. Смерть Уильяма была полна вопросов. Как, где, почему?..
Впрочем, то были лишь мелкие подробности чудовищного факта: Уилл взбежал на вершину меньшего из двух утесов в приморском городке под названием Ситаун. Утес, который повыше, вздымается над каменистым берегом на высоту 650 футов, а второй, пониже, ставший местом его гибели, – на 500 футов, резко обрываясь вниз. Только один человек знал точно, что в тот ужасный день подтолкнуло Уилла на этот шаг. Остальные верили во что-то свое – в то, во что они были готовы поверить, или, наоборот, не готовы, – или же просто отказывались посмотреть правде в глаза.
Чарли был из числа последних. Индии было трудно в это поверить, и еще труднее – жить дальше, зная об этом. Мой муж – психотерапевт, говорила она себе. Тогда почему же он, словно страус, прячет голову в песок, избегая собственных чувств и правды? Но именно так и было. Чарльз избегал упоминать имя брата, изображал фальшивое веселье – этакий оптимист, шутник и все такое прочее, которое она, как предполагалось, должна была воспринимать как настоящее. А чего стоили его вечные шутки, совершенно не смешные, или неуместные замечания, совершенно не в его духе? Постепенно Индия начала сомневаться в том, что она вообще знала своего мужа. Все это было призвано помочь ему пережить дни, превратившиеся для него в одну сплошную мучительную пытку, и это при том, что каждое мгновение буквально кричало про страшную правду, которой он отказывался посмотреть в глаза и которую отказывался принять. Он не сумел помочь собственному брату.
Смерть Уилла вовсе не была той ужасной случайностью, когда кто-то слишком близко подошел к краю обрыва, который, будучи смесью глины и песка, оказался предательски неустойчив. Нет, Уильям не позировал для фото на фоне моря, не взбежал вверх по склону под воздействием наркотика, выскочив из туристической палатки, в которой ночевал вместе с Лили Фостер. Нет, это был намеренный стремительный бросок к вершине утеса при свете дня, причем его возлюбленная бросилась за ним следом.
Лили Фостер видела весь этот ужас – единственная свидетельница того, как молодой человек спрыгнул с утеса навстречу собственной смерти. Там, внизу, он ударился головой о камень, вслед за чем шаткий край обрыва обрушился на него сверху, как будто в насмешку похоронив его под собой.
Как же сохранить душевное здоровье, когда твой единственный брат свел счеты с жизнью? Способ сохранить его наверняка был. Его просто не может не быть. Индия была в этом уверена. Увы, Чарли Голдейкер упрямо отказывался его искать. А Индия Эллиот – которой она теперь снова стала и которой будет и дальше – терпела это, так же как и прочие тяготы их брака, ровно столько, сколько смогла физически. Ее хватило всего на два с половиной года после смерти Уилла. Потом она поняла – пусть даже понимание это далось ей с великим трудом, – что бывают времена, когда можно спасти только одну жизнь – собственную.
Частью этого спасения был уход от Чарли. Другой частью, как ей казалось, стал Натаниэль Томпсон, к которому она согласилась прийти на второе свидание. Правда, он предпочитал, чтобы его называли Нэт. Индия же предпочитала называть его полным именем – так ей нравилось больше, – однако уступила его пожеланию.
– Хорошо, пусть будет Нэт, – сказала она.
И когда после семи совместных поездок в автобусе от Сент-Дунстан-Хилл до Камберуэлла он спросил ее, не желает ли она выпить бокал вина в одном заведении рядом с Камберуэлл-Грин, Индия ответила: спасибо, эта идея ей нравится, вот только от Камберуэлл-Грин, если она там выйдет, до ее дома будет далековато.
Бокал вина превратился в ужин с последующим кофе. Когда они вышли на улицу, час был уже поздний, и Натаниэль по телефону вызвал такси и поехал вместе с ней, а затем отправился домой после невинного поцелуя в щечку и обещания «увидимся завтра».
Индия сочла такую перспективу вполне реальной. Свидание с Нэтом Томпсоном показалось ей очень даже заманчивым, чего она от себя не ожидала. Поэтому, когда на следующий день в автобусе Нэт сказал ей о новой выставке в картинной галерее Тейт, которую он подумывает посетить, и полюбопытствовал, нет ли у нее интереса составить ему компанию, если у него будет два билета, она ответила положительно. И после этого вновь стала называть себя Индия Эллиот. Чарли обнаружил это, когда позвонил ей в клинику. Разумеется, он расстроился.
– Подумай сама, Индия. На моем месте расстроился бы любой.
Но она стояла на своем.
Это было до того, как появилась его мать. Хитрая Каролина записалась на прием в ее клинике. Что еще хитрее – под фамилией Маккеррон. Индия равнодушно скользнула глазами по медицинской карточке, которую вынула из держателя на двери кабинета иглоукалывания, не придав фамилии пациента особенного значения. Некто К.К. Маккеррон. Новенький, увидела она. Вернее, новенькая. Замужем. Сорок девять лет. Страдает от непонятных болей в бедре.
– Миссис Маккеррон… – сказала Эллиот, входя в кабинет, но, едва переступив порог, осеклась, держась за дверную ручку.
Первыми словами Каролины были:
– Пожалуйста, Индия, не сердись на меня. Я подумала, вдруг ты не захочешь меня видеть, если я запишусь под фамилией Голдейкер. Я тут приехала в Лондон, чтобы присутствовать на мероприятии Клэр, и заодно решила… Сейчас сама видишь…
Она сидела на стуле в углу кабинета.
Свет был тусклым, как и полагается свету в больнице, отстроенной на руинах того, что некогда было древней церковью эпохи англосаксов, в свое время перестроенной сэром Кристофером Реном. Ее развалины – результат немецких бомбардировок – теперь стали садом в виде концентрических окружностей. Был здесь фонтан, призванный своим журчанием приглушить шум уличного движения на Лоуэр-Темз-стрит, зеленые насаждения и лужайки, а также древние стены без крыши, вздымающиеся к небу. От творения самого Рена оставалась лишь башня, в которой и разместилась клиника. Маленькие комнатки и несколько окон – вот и всё.
Индия не знала, что на это сказать, и потому ограничилась коротким:
– Я не сержусь.
Что, кстати, было правдой. Она не была уверена, что почувствовала, неожиданно увидев в кабинете свекровь. Разве что удивилась тому, что Каролина еще больше прибавила в весе. Однако, судя по биению пульса в ушах, что-то Эллиот все-таки испытала и понимала, что ей же самой будет лучше, если она поймет, что именно.
Положив медицинскую карту на стол, Индия села на стул врача. Теперь ее и свекровь разделала только кушетка для процедур.
– Смотрю, ты занялась собой. Новая прическа, новый цвет волос, косметика тоже новая… – прокомментировала Каролина. – Даже не знаю, что на это сказать. Неожиданно как-то. Ты всегда была такой естественной…
– Верно. Была, – согласилась врач, но ничего не добавила из того, что могла бы. Что ее якобы естественный облик на самом деле был искусственным и создан по настоянию Чарли, чтобы угодить его матери. Каролине Голдейкер не нравились молодые женщины, которые, по ее словам, стремились изменить свой «природный» облик. Чего Чарльз никогда не мог объяснить, так это того, почему его мать этого так не любила. Сама она регулярно красила волосы и щедро пользовалась косметикой. Увы, совместными усилиями свекровь и Чарли вынудили ее обойтись без туши для ресниц и губной помады даже в день свадьбы. «И о чем только я тогда думала?» – спросила теперь себя Индия.
Каролина открыла сумочку. На какой-то миг Эллиот решила, что свекровь пришла сделать ей подарок и сейчас достанет его из сумки. Со своей стороны, она, разумеется, откажется. Вместо этого «пациентка» извлекла пачку бумажных носовых платков, как будто зная, что те понадобятся ей уже в ближайшие минуты.
– Мне сказали, что теперь ты Индия Эллиот. По телефону, когда я записывалась на прием. Я спросила про Индию Голдейкер, но мне сказали, что ты теперь Эллиот. Как же это понимать? Он и без того безутешен. Это же окончательно его убьет! Нет-нет, ничего не говори! Выслушай меня, это займет всего одну минутку, и я уйду.
Индия знала, чем все это закончится. Она и без того отвратительно чувствовала себя из-за того, что ушла от Чарли. Ощущение было такое, будто она, шагая по улице, наступила на кого-то, кто лежит раненый на тротуаре, истекая кровью. Но она также сделала все – как ей казалось, – чтобы помочь мужу справиться со смертью брата, и теперь он должен был сделать что-то сам, без посторонней помощи. Но не делал.
Каролина как будто прочла мысли невестки. Наверное, те были написаны на ее лице.
– Горе не имеет конца, – сказала она. – Нельзя требовать, чтобы кто-то быстро пережил смерть – тем более такую, как смерть Уилла, – как то бывает, когда скорбишь о смерти друга или даже супруга. Ведь это был его брат. – Ее подбородок задрожал при слове «брат». Индия поняла, как нелегко Каролине вспоминать про самоубийство младшего сына. Тем не менее она заговорила дальше, хотя по ее щекам кривыми дорожками уже ползли слезы. – Другого брата у него не будет. Уилла не соберешь по кусочкам, чтобы начать жить дальше. У тебя самой нет ни сестер, ни братьев. Тебе не понять, насколько близки они были. Чарли заменял Уиллу отца, когда у него не было настоящего, неравнодушного отца, хотя ему самому тогда было всего десять лет. Но он всегда оказывался рядом с Уиллом, когда тот нуждался в товарище, в защитнике. Он был для него тем, чем не смог для них стать родной отец. Индия, пойми, у меня и в мыслях не было баловать моих сыновей. Но когда ребенок в беде, когда ему плохо, мать должна что-то делать, если хочет избежать чего-то худшего, что только может случиться. И такое случилось. И вот теперь, когда Уилла больше нет, Уилла, его единственного брата, Чарли лишился еще и тебя. Ты не должна так поступать Ты должна понять, к чему это приведет, должна понять, как я боюсь…
Каролина вскинула руки в умоляющем жесте.
Индия подошла к свекрови. Ей был понятен глубокий страх этой женщины. Та боялась за старшего сына – вдруг он тоже наложит на себя руки? Индия сама этого опасалась. Именно страх за него вынуждал ее более двух лет оставаться с ним рядом, пока не случится нечто такое, что заставит Чарли взяться за себя. Но она устала служить ему опорой, подушкой безопасности, этакой жилеткой для его слез, и уход от него стал для нее единственным спасением.
– Ему требуется помощь, – сказала Индия. – Он знает это, но ничего не делает. Он говорит, что его помощь – это я…
– Так оно и есть.
– …но мы с вами знаем, что это неправда. Он потерял большинство своих пациентов. Перестал выходить из дома. В иные дни он даже не одевается. Просто лежит на диване и смотрит в потолок. Когда же я обращаюсь к нему с вопросом или пытаюсь о чем-то говорить, или…
– Я знаю, знаю, – сказала Каролина и расплакалась. – Ты имеешь право на другую жизнь. Но разве ты не видишь?..
Он скомкала один бумажный носовой платок и, вытащив новый, промокнула им мокрые щеки. Это действие как будто успокоило ее, потому что когда она заговорила снова, ее голос изменился. Из него исчезли умоляющие нотки, зато появились рассудительность и одновременно… нежность.
Читать бесплатно другие книги:
