Незнакомцы в поезде Хайсмит Патриция

10

В номере отеля «Ла Фонда» в Санта-Фе Элси Бруно сидела перед трюмо и салфеткой снимала с лица остатки ночного крема для сухой кожи. Иногда она чуть наклонялась вперед, с отсутствующим видом изучая «гусиные лапки» вокруг больших голубых глаз и мимические морщинки, расходящиеся от крыльев носа. Хотя подбородок у нее был довольно скошенный, нижняя часть лица с полными губами выдавалась вперед, совсем не так, как у сына. Элси думала, что только в Санта-Фе можно заметить свои мимические морщинки издалека, не приближаясь носом к самому зеркалу.

– Ну тут и освещение, – пожаловалась она сыну. – Прямо рентген.

Бруно, еще в пижаме и с опухшими глазами, развалился в кожаном кресле. Он посмотрел в сторону окна, но сил, чтобы встать и опустить шторы, у него не было.

– Ты хорошо выглядишь, – проскрипел он, отхлебнул воды из стакана, стоящего на безволосой груди, и глубокомысленно сдвинул брови.

Вот уже несколько дней в мозгах у него прокручивалась одна идея – самая грандиозная и притягательная из всех, когда-либо приходивших ему в голову. Она была как громадный орех в трясущихся лапках белки. Как только мать уедет, он расколет этот орех и возьмется за дело со всей серьезностью. Он доберется до Мириам. Время пришло, час пробил. Гаю это нужно именно сейчас. Всего несколько дней, может, неделя – и «Палм-Бич» будет потерян для него навсегда. Бруно такого не допустит.

Элси думала о том, что в Санта-Фе у нее пополнели щеки. Это особенно бросалось в глаза в сравнении с маленьким, аккуратным носом. Элси улыбнулась своему отражению, скрыв мимические морщинки, тряхнула светлыми кудрями и взмахнула ресницами.

– Чарли, а не купить ли мне сегодня тот серебряный пояс? – спросила она между прочим, будто говоря сама с собой.

Пояс стоил двести пятьдесят с лишним, но Сэм ведь пришлет еще тысячу в Калифорнию. А пояс очень красивый, в Нью-Йорке такого не найдешь. В Санта-Фе можно купить хорошее серебро, больше это место ни на что не годится.

– Больше этот человек ни на что не годится, – пробормотал Бруно.

Элси взяла шапочку для душа и обернулась к сыну со своей обычной, широкой улыбкой, лишенной полутонов.

– Милый?

– М-м?

– Ты ведь тут без меня не наделаешь глупостей?

– Нет, мам.

Нацепив шапочку на макушку, она посмотрела на свои длинные алые ногти и потянулась за пилочкой. Конечно, Фред Уайли вприпрыжку поскакал бы покупать для нее этот пояс, он наверняка явится на вокзал с чем-нибудь чудовищным и вдвое более дорогим. Но ни к чему давать ему повод тащиться за ней в Калифорнию, а он ведь так и сделает, если почувствует хотя бы тень намека. Нет уж, пусть лучше поклянется в вечной любви на вокзале, смахнет слезу и поедет к женушке домой.

– Хотя вчера с ним было даже весело. – Элси продолжала озвучивать поток своих мыслей. – Фред первым заметил быка.

Она расхохоталась. Пилочка так и летала туда-сюда в ее пальцах.

– Я к этому не имею никакого отношения, – спокойно отметил Бруно.

– Ну конечно, милый! Конечно, не имеешь!

Бруно скривил рот. Мать разбудила его в четыре утра, чтобы, заливаясь истерическим смехом, рассказать о дохлом быке на площади Плаза. Бык в шляпе и пальто восседал на скамейке, глядя в газету. Шуточка вполне в духе Уилсона. Бруно подумал, что Уилсон весь день только об этом и будет говорить, пока ему не придет в голову занятие еще глупее. Накануне в отельном баре «Ла Пласита» Бруно продумывал убийство – а Уилсон в это время наряжал дохлого быка. Уилсону, даже когда он распинался о своих военных похождениях, не хватало духу соврать, что он убил кого-нибудь, хотя бы япошку. Бруно прикрыл глаза, удовлетворенно вспоминая прошлый вечер. Около десяти Фред Уайли с толпой поддатых лысых приятелей ввалился в «Ла Пласита», прямо как герой мюзикла со товарищи, и увел мать на какую-то вечеринку. Бруно тоже звали, но он сослался на встречу с Уилсоном, ему хотелось спокойно пораскинуть мозгами. Вчера он твердо решил: да, он это сделает. Он всерьез размышлял об этом с прошлой субботы, с того самого разговора с Гаем, и вот прошла ровно неделя, завтра мать уезжает в Калифорнию, так что завтра или никогда. Ему надоело мучиться сомнениями – сможет он или нет. Сколько уже он задается этим вопросом? Дольше, чем себя помнит! Сейчас Бруно был уверен в своих силах. Внутренний голос подсказывал ему, что обстоятельства сложились идеально, другого такого шанса не будет. Чистое убийство, лишенное каких бы то ни было личных мотивов! Бруно не считал за мотив возможность того, что Гай в благодарность убьет его отца, – он просто в нее не особо верил. Может, Гая удастся заставить, может, нет. Главное, настало время действовать. Вчера он позвонил Гаю на всякий случай – убедиться, что тот еще в Мехико. Трубку взяла его мать, она подтвердила, что Гай в отъезде с воскресенья.

Бруно было тяжело дышать, словно кто-то давил ему пальцем на основание горла. Он машинально потянулся ослабить ворот, но вспомнил, что на нем распахнутая пижама, и принялся рассеянно застегивать пуговицы.

– Может, все-таки составишь мне компанию? – спросила мать, вставая. – Я бы тогда доехала до Рино. Там сейчас Хелен. И Джордж Кеннеди.

– Ты же знаешь, есть лишь одна причина, по которой я хотел бы увидеть тебя в Рино.[5]

– Чарли… – Она чуть склонила голову набок. – Ну потерпи. Мы же здесь только из-за Сэма.

– Нет, не только.

Мать вздохнула:

– Значит, не поедешь?

– Мне здесь нравится! – со стоном выпалил Бруно.

– Нравится? – Мать изучала свои ногти. – Я только и слышу, как тебе тут скучно.

– Мне наскучил Уилсон. Больше я с ним встречаться не стану.

– Ты, случаем, не намерен сбежать обратно в Нью-Йорк?

– Да что я буду делать в Нью-Йорке?

– Бабушка очень расстроится, если ты в этом году опять набедокуришь.

– Когда это я бедокурил?! – спаясничал Бруно слабым голосом.

На него вдруг накатила такая дурнота, что умереть впору. Это ощущение было ему не в новинку, и продолжалось оно всего минуту, но Бруно взмолился про себя: «Только бы она не предложила позавтракать до отъезда, только бы не произнесла само слово „завтрак“». Он напряженно застыл, боясь пошевелить хоть мускулом, и едва дышал приоткрытым ртом. Зажмурив один глаз, он следил, как мать приближается к нему в голубом шелковом халате, подперев рукой один бок, и смотрит на него так, будто видит насквозь… Впрочем, нет, ничего она не видит – она даже ни капельки не сощурилась и вообще улыбается.

– Ну? Что вы с Уилсоном замышляете?

– С этим придурком?

Мать села на подлокотник его кресла:

– Парень умеет перетянуть все внимание на себя. – Она потрепала сына по плечу. – Пожалуйста, не делай совсем уж больших глупостей, милый. Я стеснена в средствах и не смогу за тобой подчистить, если что-нибудь натворишь.

– А ты заставь его еще раскошелиться. Пусть и мне тысячу отстегнет.

– Милый… – Она положила ему на лоб прохладные пальцы. – Мне будет тебя не хватать.

– Я наверняка приеду туда послезавтра.

– Давай повеселимся в Калифорнии!

– Ладно, ладно.

– Ну почему ты с утра такой бука?

– Я не бука, мам.

Она убрала с его лба свисающую прядь волос и удалилась в ванную.

Бруно подскочил и крикнул, стараясь перекрыть шум воды:

– Мам, я тут сам заплачу по счету, деньги у меня есть!

– Что, мой ангел?

Пришлось подойти к двери и крикнуть еще раз. Потратив на это все силы, Бруно снова рухнул в кресло. Он не хотел, чтобы мать узнала о его звонках в Меткалф. Если не узнает – никаких проблем. Она не особенно-то расстроилась, узнав, что он решил тут задержаться. То есть могла бы расстроиться и посильнее. Может, все-таки решила поехать с этим болваном Фредом? Бруно с трудом заставил себя встать, чувствуя нарастающую неприязнь к Фреду Уайли. Хотел бы он объяснить матери, что остается в Санта-Фе для величайшего в своей жизни дела. Знай она хоть малейшую долю его намерений, она бы не наливала сейчас ванну, не обращая на него никакого внимания. Хотел бы он сообщить ей, что очень скоро их жизнь изменится к лучшему, потому что он готов сделать первый шаг к избавлению от Капитана. Даже если Гай откажется выполнить свою часть уговора – не важно. Главное, что, убив Мириам, он подтвердит свою правоту. Идеальное убийство возможно. И однажды ему подвернется кто-то, кто согласится пойти на такую сделку. Бруно опустил голову. Разве можно поделиться этим с матерью? Она и слушать не захочет об убийствах. Она воскликнет: «Какой ужас!» С тоской и болью он смотрел на дверь ванной. До него дошло, что он никогда никому не сможет об этом рассказать. Никому, кроме Гая. Бруно сел.

– Ну ты и соня!

Мать хлопнула в ладоши у него перед носом. Бруно заморгал и улыбнулся. Мать поправляла чулки, и он с грустью подумал: как много всего произойдет, прежде чем он снова увидит ее ножки. У нее были такие стройные ножки, Бруно всегда ими гордился. Самые красивые на свете, несмотря на возраст. Не зря ее выбрал сам Зигфелд,[6] уж он знал толк в женских ногах. А потом она вышла замуж и вернулась к той самой жизни, от которой когда-то бежала. Ничего, скоро он освободит ее, хоть она пока об этом не знает.

– Не забудь отправить.

Бруно вздрогнул при виде двух гремучих змей у себя над лицом. Это был подарок Капитану – вешалка для галстуков, сделанная из коровьих рогов и украшенная чучелами двух маленьких гремучих змей, скалящих друг на друга зубы по бокам от зеркала. Капитан ненавидел всякое барахло вроде вешалок для галстуков, ненавидел змей, собак, кошек, птиц… Хотя что он вообще любил? Словом, эту пошлую вешалку он возненавидел бы с первого взгляда, именно поэтому Бруно убедил мать купить ее ему в подарок.

Долго ее убеждать не пришлось.

Бруно нежно улыбнулся гремучим змеям.

11

Он зацепился носком за треклятую брусчатку, с чувством собственного достоинства встал на ноги, заправил рубашку в штаны. Хорошо, что он потерял сознание в переулке, а не на людной улице. Его ведь могла подобрать полиция, и тогда он опоздал бы на поезд. Бруно остановился, полез за бумажником и стал панически шарить по всем карманам, заподозрив пропажу. Но нет, бумажник нашелся. Руки дрожали, так что он с трудом различил время отправления – десять часов двадцать минут. На уличных часах десять минут девятого. И сегодня воскресенье. Да, конечно, воскресное утро, все индейцы нарядились в чистые рубахи. Он настороженно смотрел по сторонам – не крутится ли где неподалеку Уилсон. Хотя Уилсона вчера нигде не было видно, да и вряд ли он выйдет в такую рань. Ни к чему Уилсону знать, что он уезжает из города.

Перед ним внезапно раскинулась шумная Плаза – куры, дети, старики, по обыкновению завтракающие кедровыми орешками. Он остановился и сосчитал колонны Губернаторского дворца – просто чтобы убедиться, что сумеет досчитать до семнадцати. Сумел. Похоже, эта шкала измерения трезвости уже никуда не годилась. Мало того что он страдает жутким похмельем, у него еще и все тело ломит после сна на треклятой брусчатке! И зачем было вчера столько пить?! Бруно задавался этим вопросом почти со слезами. Просто он остался один, в таких случаях он всегда пьет больше, чем следовало бы. Да какая разница! Он помнил гениальную мысль, озарившую его накануне за просмотром игры в шаффлборд[7] по телевизору: на этот мир надо глядеть пьяными глазами. Мир создан так, чтобы лишь пьяный мог узреть его в истинном свете. На трезвую голову все куда хуже. Вчера он отмечал свой последний вечер в Санта-Фе, а сегодня едет в Меткалф и должен быть трезв как стеклышко. Но какое похмелье нельзя исправить рюмкой-другой? Впрочем, похмелье может даже сыграть ему на руку – в таком состоянии он обычно делает все осторожно и тщательно. Ничего конкретного он пока не запланировал, но собирался заняться этим в поезде.

– Почта есть? – машинально спросил Бруно у портье и получил отрицательный ответ.

Он торжественно принял ванну, заказал в номер горячий чай и сырое яйцо, чтобы сделать отрезвляющий коктейль, раскрыл шкаф и долго стоял перед ним, размышляя, что бы надеть. Выбор пал на ржаво-коричневый костюм – в честь знакомства с Гаем. К тому же костюм не сильно притягивал взгляд. Сама судьба, не иначе, заставила его в тот день одеться именно так!.. Бруно вылил яйцо в стакан, сдобрил перцем, солью и острым соусом и проглотил. Сумев удержать эту смесь в себе, он расправил плечи – но тут индейский декор номера, дурацкие оловянные лампы и тряпки на стенах вдруг сделались ему невыносимы, и его снова затрясло от желания поскорее собрать вещи и сбежать. Хотя какие вещи? Ему ничего не нужно. Только листок бумаги, на котором он записал все, что знал о Мириам.

Бруно вытащил листок из чемодана и сунул во внутренний карман пиджака. Жест вышел очень внушительным, как у настоящего делового человека. Он расправил белый носовой платок в нагрудном кармане, вышел из номера и запер дверь. Можно успеть вернуться завтра до ночи, если провернуть все сегодня вечером и сразу сесть на обратный поезд.

Сегодня вечером!

Бруно дошел до автовокзала и сел на автобус до железнодорожной станции Лейми. Вопреки ожиданиям, он не чувствовал ни радости, ни волнения, ни мрачной решимости – ничего. Бледное, осунувшееся лицо вдруг стало совсем мальчишеским. Неужели что-то лишит его удовольствия? Но что? Каждый раз, когда речь заходит о его страстных желаниях, кто-то или что-то все портит. Нет уж, на этот раз все будет иначе. Бруно заставил себя улыбнуться. Наверное, все дело в похмелье, именно похмелье рождает сомнения. Он зашел в бар, купил у знакомого бармена бутыль на пятую часть галлона,[8] наполнил флягу. Спросил пустую пивную бутылку, чтобы перелить остальное, но такой у бармена не нашлось.

В Лейми Бруно направился прямиком на вокзал, помахивая завернутой в бумажный пакет полупустой бутылкой. У него не было с собой даже оружия. Он напоминал себе, что надо продумать план, хотя чутье подсказывало ему, что излишнее планирование в этом деле только во вред. Взять, к примеру…

– Эй, Чарли! Ты куда это?

Уилсон. И с ним целая компания. Бруно заставил себя пойти им навстречу со скучающим выражением. Похоже, они только с поезда – вид у них был усталый и потрепанный.

– Ты где пропадал два дня? – спросил Бруно Уилсона.

– В Лас-Вегасе. Сам не ожидал, что там окажусь, а то бы позвал тебя. Знакомься, это Джо Пакмелли, я тебе про него говорил.

– Привет, Джо.

– Чего нос повесил? – поинтересовался Уилсон, дружески ткнув его в плечо.

– Да Чарли-то у нас с похмелья! – взвизгнула одна из девиц.

Голос у нее был как велосипедный звонок прямо над ухом.

– Джо Пакмелли и Чарльз Похмельный! – Джо аж затрясся от смеха.

– Ах-ха-ха. – Бруно аккуратно высвободил руку из цепкой хватки девицы с гирляндой цветов вокруг шеи. – Черт, мне надо бежать на поезд.

Состав уже подали на станцию.

– Куда собрался-то? – Уилсон сдвинул черные брови.

– Да надо было повидать одного человека в Талсе, – промямлил Бруно, понимая, что ляпнул «было» вместо «будет».

Следовало уходить от них как можно скорее. От злости ему хотелось расплакаться, замолотить кулаками по грязной красной рубашке Уилсона.

Уилсон повозил ладонью в воздухе, будто стирал Бруно, как меловую линию с доски.

– Ну, катись в свою Талсу!

Бруно медленно повторил его жест, пытаясь выдавить из себя улыбку, и пошел прочь. Он ожидал, что компания увяжется за ним, но они отстали. Уже в дверях вагона он обернулся. Приятели тесной кучкой вкатились с яркого солнца в тень под крышей вокзала. Что это они столпились-то, неужели что-то заподозрили и теперь шушукаются о нем? Бруно вошел в вагон, и поезд тронулся прежде, чем он успел отыскать свое место.

Немного подремав, он проснулся другим человеком. Ровно стучали колеса, за окном прохладная голубизна гор сменялась густой тенью зеленых долин, небо затянули серые тучи. Все это вкупе с холодным воздухом из вагонного кондиционера освежало не хуже ледяного компресса. У Бруно даже разгорелся аппетит. В вагоне-ресторане он пообедал вкуснейшими бараньими котлетами, картошкой фри и салатом, взял пирог из свежих персиков на десерт, запил все это двумя стаканами виски с содовой и вернулся на свое место.

Перед ним стояла цель, и это ощущение, такое незнакомое и сладкое, влекло его вперед, как бурный поток. Глядя в окно, Бруно начал всерьез осознавать свои намерения. Сегодня он совершит убийство, которое станет не только исполнением давней мечты, но и пойдет на пользу другу. Бруно очень любил радовать друзей. Тем более жертва заслуживала смерти. Подумать только, сколько хороших парней он спасет от ее когтей! Чувство собственной важности кружило голову, и некоторое время Бруно провел во власти счастливого опьянения. Его энергия прежде была рассеяна, она мелкими ручейками текла по земле плоской и унылой, как плато Льяно-Эстакадо за окном вагона. Теперь же эти ручейки собрались в мощный водоворот, воронка которого была направлена в Меткалф. Бруно ерзал на краешке сиденья и жалел, что Гая нет сейчас напротив. Хотя Гай наверняка попытался бы его отговорить. Гай бы не понял, как сильно Бруно этого хочет и как легко ему будет это сделать. Но господи, должен же он понять, как это нужно! Бруно ударил кулаком в ладонь, ему не терпелось добраться до места. Каждый мускул его тела судорожно вздрагивал.

Он вынул листок с досье на Мириам, разложил на пустом сиденье напротив и принялся старательно изучать. Досье было написано чернилами, аккуратным почерком – еще бы, это ведь уже третья копия. Мириам Джойс Хэйнс. Возраст – примерно двадцать два года. Хорошенькая. Рыжая. Невысокая, склонна к полноте. Уже заметная беременность. Любит повеселиться и шумные компании. Возможно, броско одевается. Возможно, короткие кудрявые волосы, химическая завивка. Это все, что было ему известно. Удачно, что она рыжая. Получится ли сделать все сегодня? Главное – ее найти. Не исключено, что придется перебрать всех девиц под фамилиями Джойс и Хэйнс. Наверняка она живет у родителей. Бруно не сомневался, что узнает ее, как только увидит. Сука! Он уже ее ненавидел. Ноги сами подпрыгивали от предвкушения. Мимо проходили люди, но Бруно не обращал на них никакого внимания. Он смотрел только на листок.

В памяти всплыли слова Гая: «Она ждет ребенка». Потаскуха! Такие женщины вызывали лишь ярость и омерзение. Как шлюхи отца, из-за которых школьные каникулы дома превращались в кошмар: Бруно мог только гадать, то ли мать знает о любовницах и лишь притворяется счастливой, то ли она вообще ни о чем не подозревает. Он старался вспомнить свой разговор с Гаем до последнего слова. От этого Гай стал ему еще ближе. Гай, самый достойный человек из всех, кого он встречал. Гай своим трудом заслужил право строить клуб «Пальмира». Бруно хотел бы лично сообщить, что ему не нужно отказываться от проекта.

Наконец Бруно убрал листок в нагрудный карман и откинулся на спинку сиденья, заложив ногу на ногу и сплетя пальцы на колене. В этот момент случайный наблюдатель счел бы его добропорядочным и ответственным молодым человеком с неплохими перспективами. Пусть цвет лица у него не совсем здоровый, зато взгляд отражал такое безмятежное спокойствие, какое встречалось в людях довольно редко, а в случае с Бруно и вовсе впервые. Прежде он блуждал по жизни, не зная дороги; поиски его не имели направления, а находки – смысла. Случались у него и драмы – Бруно вообще любил драмы и был не прочь спровоцировать скандал между знакомыми или между родителями, – но он всегда устранялся от активного участия в них. Это, вкупе с полной неспособностью к сочувствию – даже обиженной отцом матери, – заставляло последнюю считать его склонным к жестокости, а многих других – и вовсе бессердечным. При этом холодный тон малознакомого человека, которому он звонил по телефону одиноким вечером и который не смог или не захотел с ним встретиться, был способен повергнуть Бруно в глубокую меланхолию. Впрочем, об этом знала только его мать. Бруно избегал драм еще и потому, что находил удовольствие в лишении себя ярких эмоций. Он столько раз терпел неудачу в отчаянных попытках придать своей жизни какой-то смысл, в аморфном желании совершить какой-то значимый поступок, что стал лелеять свои разочарования, как делают иногда те, чью любовь не раз отвергли. Он знал, что не способен почувствовать радость от выполнения задуманного. Знал, что четко поставленная цель отбивает у него всю охоту ее добиваться. И все же всегда находил в себе силы прожить еще день. Смерть его не пугала. Она была для него лишь еще одним, пока неведомым приключением. Если затея несла в себе смертельный риск – тем лучше. Последней из таких была поездка в гоночном автомобиле с завязанными глазами – он просто гнал по прямой, выжав педаль газа в пол. Он не услышал выстрела, которым его приятель давал сигнал остановиться, потому что уже без сознания лежал в кювете со сломанным бедром. Иногда ему делалось до того скучно, что он подумывал об эффектном финале – самоубийстве. Ему не приходило в голову, что бесстрашие перед лицом смерти есть храбрость, что такое безразличие к собственной кончине свойственно индийским мудрецам, что для самоубийства требуется особая, отчаянная решимость. Такая решимость жила в нем всегда. Бруно даже слегка стыдился своих мыслей о самоубийстве, настолько очевидным и скучным казался ему этот шаг.

Однако здесь, в поезде, идущем в Меткалф, у него была цель, было направление. Давно он не чувствовал себя таким живым, настоящим, как люди вокруг, – с той самой поры, когда ребенком поехал с родителями в Канаду на поезде. Он думал, что в Квебеке полно замков и что ему разрешат по ним полазать. Увы, замков не было. Ему даже не дали их поискать, потому что умирала его бабушка со стороны отца, лишь из-за этого они вообще туда поехали, и с тех пор Бруно никогда не возлагал больших надежд на свои путешествия. До сегодняшнего дня.

В Меткалфе он первым делом взял телефонную книгу и нашел фамилию Хэйнс. Мрачно сдвинув брови, он просмотрел весь список, почти не обратив внимания на адрес Гая. Как и следовало ожидать, никакой Мириам Хэйнс. Женщин по фамилии Джойс нашлось семь, три проживали по одному адресу, Магнолия-стрит, тысяча двести тридцать пять, при этом одна из них значилась как миссис Эм-Джей Джойс. Бруно в задумчивости облизнул верхнюю губу острым языком. Очень вероятно, что это дом Мириам, ведь у ее матери вполне может быть то же имя. Надо посмотреть, что это за улица. Вряд ли Мириам живет в хорошем районе.

Бруно поспешил к стоящему у тротуара желтому такси.

12

Было почти девять. Неторопливые сумерки понемногу превращались в ночь, и в квартале маленьких деревянных хибарок погасли окна. Лишь кое-где у входных дверей горели фонари и кто-нибудь сидел на ступенях крыльца или на качелях.

– Остановите здесь, – велел Бруно таксисту.

Он вышел на пересечении Магнолия-стрит и Колледж-авеню. Номера домов здесь начинались с тысячи. Бруно зашагал вперед.

На пути стояла маленькая девочка, уставясь на него во все глаза.

– А ну! – нервно выпалил Бруно, командуя ей уйти с дороги.

– Здрасте, – пролепетала девочка.

Бруно глазел по сторонам. Вот толстый мужчина сидит у вентилятора на освещенном крыльце, вот две женщины на качелях перед домом. То ли он был умнее, чем предполагал, то ли ему просто везло, но интуиция явно его не обманывала: Мириам наверняка жила в этом квартале, более подходящего для нее места и представить нельзя. Если же нет, он поедет дальше – список адресов лежал в кармане. Вентилятор на крыльце напомнил ему о том, что стоит жара, так что дело не только в лихорадке, которая донимала его всю вторую половину дня. Он остановился и закурил, удовлетворенно отметив, что руки совсем не дрожат. Выпитые с обеда полбутылки развеяли остатки похмелья и привели Бруно в приятное расположение духа. Верещали сверчки, слышно было, как переключаются передачи автомобиля на соседней улице. Из-за угла вышла компания парней, и Бруно встрепенулся, почти ожидая увидеть среди них своего друга.

– Ну ты дупло!

– Иди ты, я ей грю: не водись с тем, кто брата обует и недорого возьмет…

Бруно высокомерно поглядел парням вслед. Они будто говорили на другом языке и не имели ничего общего с Гаем.

Он заметил, что не на всех домах есть номера. А если и нужный ему дом не обозначен?.. Да нет, вот он, номер тысяча двести тридцать пять, четкие металлические цифры над крыльцом. Бруно почувствовал легкий трепет. Когда-то Гай взбегал по этим ступенькам, и уже потому дом был особенным. Хотя на самом деле он ничем не отличался от прочих в этом квартале, разве что грязно-желтая краска на его стенах облупилась сильнее, чем у соседей. Перед домом был лысоватый газон, подъездная дорожка и старенький седан «шевроле». Свет горел в двух окнах – на первом этаже и в угловой комнате на втором. Наверное, там комната Мириам.

Нервной походкой Бруно подошел чуть ближе и стал наблюдать за домом, кусая губу. Вокруг не было ни души, во дворах не горели фонари, светилось лишь одно крыльцо в дальнем конце улицы. Где-то играло радио – то ли в доме Мириам, то ли в соседнем, где был свет в двух окнах на первом этаже. Может, потихоньку зайти сзади по подъездной дорожке и…

Взгляд Бруно метнулся к соседнему дому – там на крыльце вспыхнул свет. Вышли мужчина и женщина: она устроилась на качелях, а он пошел к дороге. Бруно скрылся за выступающим углом гаража.

– Если не будет персикового, возьми фисташковое, – крикнула женщина.

– А мне ванильного прихвати, – пробормотал Бруно и отхлебнул из фляжки.

Пристально рассматривая грязно-желтый дом, Бруно оперся стопой о стену гаража и почувствовал в кармане твердый предмет – шестидюймовый охотничий нож в чехле. Он купил этот нож на вокзале в Биг-Спрингз, но применить собирался лишь в крайнем случае. От ножей ему становилось как-то не по себе. А от пистолета слишком много шума. Как же выполнить задуманное? Ладно, разберемся по ходу дела. А если нет? Он надеялся, что дальнейший план сложится, как только отыщется дом, но вот он, дом, а план все не складывается. Может, дом не тот? А если его сейчас застукают под чужими окнами? Гай рассказал ему слишком мало, почти ничего! Бруно торопливо отхлебнул из фляжки. Нельзя волноваться, так можно все испортить! Колени подкашивались. Он вытер потные ладони о штаны, облизнул дрожащие губы. Вытащил из нагрудного кармана листок с адресами и попытался что-нибудь разобрать в свете уличного фонаря. Слишком темно. Уйти? Проверить другой адрес и вернуться?