Лонтано Гранже Жан-Кристоф
Поворачивая ключ, он уже забыл про Софию и размышлял об истинных причинах его командировки в Бретань. Почему Старик его туда посылает? Чтобы сварганить «приемлемую версию» неприятной истории с издевательствами над новичком, и только? Или же он хотел заставить сына вдохнуть воздух Финистера, их предполагаемой малой родины? Или, наоборот, убрать его на некоторое время из Парижа?
Как утверждал Морван, бретонцы готовы сотрудничать и дело будет закрыто за пару дней. Держи карман. Вояки из воздушно-морской захлопнутся, как устрицы в раковине, жандармы будут смотреть как на соперника, а прокурор спрячется под зонтиком при малейшем намеке на новые данные. Чтобы противостоять этому враждебному миру, ему потребуется король бумажек. Филипп Криеслер, он же Крипо, номер два в его группе, подойдет идеально. Канцелярист команды, именно он писал протоколы осмотров и допросов, он же составлял рапорты, запросы, отчеты о расходах и вел переписку с судейскими… Делопроизводство требует особого таланта, а у Крипо была легкая рука.
Эрван снял трубку, но услышал автоответчик. Он оставил сообщение, вспомнив, что его заместитель только сегодня возвращается из отпуска. Успеет ли тот вовремя получить информацию? Эрван решил подождать несколько часов, прежде чем звонить другому полицейскому.
Кофе. В тишине квартиры все дурные события дня пронеслись перед ним яркими вспышками. Синяки матери, листки с отчетами отца, фотографии Софии… Семейка психов.
Он считал себя единственным здравомыслящим членом клана. Во всяком случае, наименее чокнутым. Холостяк, четыре тысячи евро в месяц, ежедневное расписание выверено, как налоговая декларация. Он носил недорогие костюмы из «Селио», читал спортивную газету «Экип», и его единственным пороком была кружка пива время от времени. Можно бы перечислить и другие его увлечения, куда более утонченные, – классическая музыка, живопись, философия, – но он был решительно не способен говорить на эти темы в обществе. Кстати, он и не желал: дело личное. Он строго придерживался своего официального образа: лучший начальник бригады уголовной полиции, самый высокий процент раскрываемости и множество национальных наград за спортивную стрельбу.
Как мог он мечтать о Софии Монтефиори?
Эрван всегда ассоциировал женскую красоту с деньгами, и каждый день его полицейской жизни служил для него подтверждением слов Фредерика Бегбедера: «Женщины не шлюхи, но я не знаю ни одной красавицы, которая жила бы с бедняком». Это только в кино супруга миллиардера спит с полицейским – героическим и малооплачиваемым. В реальной жизни она предпочитает оставаться у своего бассейна.
Ему приходилось довольствоваться добычей менее ослепительной, но симпатичной: домработницами, продавщицами, цветочницами и прочими маникюршами. Этот выбор не нес в себе и доли пренебрежения, напротив, Эрван относился к ним с подчеркнутым уважением и обходительностью, словно пытаясь компенсировать то негласное презрение, с которым им приходилось ежедневно сталкиваться. Само выражение «обслуга» вызывало в нем рвотный рефлекс, а все обозначения профессий, оканчивающиеся на «ица», казались возмутительными. Он видел себя заступником юных простушек.
К сожалению, эти любовные истории длились недолго. Как поется в той песенке: «О чем говорят две маркизы?..»[27] Кассирши рассказывали ему истории про кассирш, не слишком увлекательные, он в ответ – полицейские побасенки, более интересные, но грубые и страшные. Одно к другому никогда не прививалось.
Не важно. Он предпочитал свои грезы. Он предпочитал Софию. В глубине души он полагал, что любовь, настоящая, должна оставаться недостижимой и секс здесь совершенно ни при чем.
Он унаследовал подобное отстранение от отца. Старый беззастенчивый махинатор и хищник, тот был пуританином. Любил только нимфеток, и исключительно платонически. В тех редких случаях, когда Эрван видел, что у отца встает, речь шла о совсем молоденьких девушках, почти девочках. Его это завораживало. Смотреть, как краснолицый колосс превращается в трепетного и благодушного Санта-Клауса, – в этом было нечто чудовищное. Сутенер, который подкладывал шлюх в постели большинства политиков, поставщик кокаина зависимым, шантажист, служивший и в полиции нравов, и в оперативной бригаде, и в бригаде Угро, припадал к этому источнику чистоты без всякой задней мысли.
Что не мешало ему, как и его сыну, пребывать в твердом убеждении, что секс в нашем грязном мире всемогущ. Первый урок, который должен усвоить коп: задница – основа всего и везде. Под слоем культуры, разговоров, религий, мундиров всегда остается плоть. Потребность потрогать соски, вставить свой член во влажную жаркую щель. Все прочее – литература.
На этом Эрван прервал свои глубокие размышления и сел за письменный стол, пристроив рядом кружку и кофейник. Включив компьютер, он просмотрел присланные Стариком мейлы. Первый касался воздушно-морской базы, где и произошла «смерть курсанта в результате несчастного случая». Школа пилотирования, называемая «Кэрверек-76», по названию соседней деревушки, расположенной на западном побережье Финистера, то есть в самой западной точке Франции; число означало год открытия центра.
Отец приложил данные из Интернета о школе: так называемые КОШПАМы (курсанты офицерской школы пилотов морской авиации) проходили там двухлетний курс обучения, потом отправлялись на третий год в Штаты, чтобы завершить подготовку пилотов-истребителей. По возвращении они были готовы принять командование «миражами», которые взлетают с авианосца «Шарль де Голль». Последний выпуск именовался «Кондор-2012».
Каждый год в августе на базу прибывали двадцать кандидатов, отобранных по их личным делам. За ними наблюдали в течение месяца. Теоретические экзамены, отборочные полеты, психологические оценки, симуляции… После отсева оставалось всего двенадцать: им-то и предстояло в первые выходные пройти обряд посвящения.
Эрван перечитал телекс, полученный Морваном из штаба. Составленный Жан-Пьером Верни, жандармским подполковником следственного отдела в Бресте, он содержал краткое изложение известных фактов. В пятницу, 7 сентября, в полдень, база была закрыта для любых посещений, офицерам и преподавателям было предложено ее покинуть. Школа превратилась в гигантскую игровую площадку с единственной целью: сделать так, чтобы новым ученикам мало не показалось. В 17:00 двенадцать будущих пилотов по сигналу были выстроены на площадке перед ангаром. «Чумазирование», физические испытания, оскорбления, всяческие издевательства до 20:00. Затем мальчишек разделили, голых и действительно чумазых, отправив в песчаные холмы для охоты на человека, детали которой не уточнялись. На следующее утро на перекличке не хватило одного из «посвященных»: Виссы Савири, двадцати двух лет, родом из Ле-Мана. Несколькими часами раньше во время военных маневров был открыт огонь снарядами по острову Сирлинг, расположенному в море в нескольких километрах от базы. В полдень военные эксперты-баллистики осмотрели развалины бункера, куда произошло попадание, и обнаружили, наряду со следами разрушений, человеческие останки. Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что речь идет об исчезнувшем курсанте. Его оторванная голова, хоть и обгоревшая, была опознана.
Эрван глотнул еще кофе и потер глаза. Дело было попросту невероятным. Удивительно уже то, что снаряд был послан в цель, находящуюся всего в нескольких километрах от базы, где оставили учеников, как фазанов перед охотой, и уж совершенно не укладывалось в голове, как снаряд умудрился угодить именно в тот бункер, где прятался один из них. Была ли у этой истории какая-то иная подоплека?
Телефон завибрировал. Крипо.
– Вернулся из отпуска?
– Только-только сумку поставил. Поправлял здоровье в Верхнем Рейне.[28] Чего звонил?
– Уезжаем завтра утром.
– Куда?
– В район Финистера. Крещение новичков, которое плохо обернулось.
– А местные пинкертоны сами утрясти не могут?
– Все произошло на воздушно-морской базе: они потребовали присутствия Угро.
– Военные не возражают?
– Вроде нет.
– А пресса?
– Еще не в курсе. Нам поручено выдвинуть официальную версию.
Эрван заранее представлял себе комментарии журналистов: «Новый промах в армии», «Дедовщина: бич ударил снова». Опять на Ассамблее будут тянуть руки, из-под сукна извлекут проекты законов, на телевидении пойдет передача за передачей. Обычное лицедейство.
Крипо вздохнул:
– Все было б хорошо, но у меня встреча во вторник в полдень.
– А перенести не можешь?
– Я уже два раза переносил.
– И с кем?
– С дисциплинарной комиссией.
Эрван не очень представлял себе, какие у его заместителя могут быть проблемы с «полицией над полицией». Еще меньше – что он будет свидетельствовать против кого-то из коллег. Крипо, пятидесяти одного года, старый холостяк, которому оставалось несколько лет до пенсии, был дилетантом. Несмотря на кучу дипломов, он так и не поднялся выше лейтенантского звания, относясь к своей профессии полицейского как к хобби и вкладывая душу в то, что обычно считается хобби: игра на лютне, пение ренессансных мадригалов, изучение династий позднего Средневековья…
– В честь чего?
– Моя проблемка с оружием.
Шесть месяцев назад Крипо потерял служебное оружие. В бригаде все запаниковали. В результате пистолет обнаружился в футляре его лютни. История наделала достаточно шума, чтобы рапорт был составлен и, очевидно, передан по инстанции. Наверно, было бы разумней позвонить кому-то другому, но Эрвану хотелось своего крючкотвора.
– Слетаешь туда-обратно во вторник.
– За счет заведения?
– Я разберусь. Наверняка надо будет передать что-нибудь на анализы в Париж.
– Как пожелаешь. Во сколько выезжаем?
– На рассвете. Мы должны быть там до полудня.
– На чьей машине – твоей или моей?
– На моей. Буду ждать тебя внизу в пять утра. А пока пришлю тебе все, что у меня есть по делу.
Свежий кофе. Эрван решил поискать в Сети все, что есть об издевательствах над новичками, «крещениях» и неуставных отношениях. Снаружи доносился глухой рокот машин и шум дождя на стекле. Он поежился – от удовольствия.
Вдруг осознал, что у него не осталось ни малейшего воспоминания о собственном отпуске. Он отказался присоединиться к Морванам на острове Бреа и чуть не взял в последний момент билет на лоукостер в Турцию. В результате он уехал на две недели в маленький отель в Стране Басков с запасом книг и DVD. Единственным приключением там стала молодая женщина, выдававшая напрокат доски для серфинга на пляже в Бидарте. Имени ее он уже не помнил. Вот и говори об уважении…
Достаточно было набрать «неуставные отношения» и «издевательства над новичками», как высветились тысячи эпизодов. Общие определения сводились к следующему: традиция, назначающая новичку очень высокую цену за входной билет в школу или корпорацию. Подколки, унижения, оскорбления, пытки и преследования – и все это под видом шутки. Этот обычай вызывал цепную реакцию: на следующий год жертвы с особой радостью сами становились палачами и так далее.
Началось это не вчера. Согласно мнению историков, обычай коренился в примитивных ритуалах инициации и обрядах посвящения, восходящих к Античности. Кстати, он оказался вполне универсальным. В английских колледжах говорили о fagging, в США – о hazing, в Италии – о nonnismo и, наконец, во Франции – о bizutage… Дурь границ не знает.
Он перешел к хронике происшествий и удивился частоте несчастных случаев. В сентябре 2011-го в Бордо один из «уик-эндов интеграции», как принято сегодня говорить, вышел за рамки: унижение обнаженных девушек, выжженные на коже кресты… Два месяца спустя в одном из парижских университетов на теле первокурсников вырезали инициалы группы организаторов. В предыдущем году было заявлено об изнасиловании в одной из коммерческих школ в Лотарингии. В 2009-м констатировали сексуальные домогательства в лицее в Пуатье. В 2008-м говорили об «унижениях сексуального характера» на медицинском факультете в Амьене… Каждое начало осени смахивало на адский сезон охоты.
Эрван представил себе, как директора, профессора и прочие надзиратели запирали двери подведомственных зданий, едва монстры внутри спускались с цепи, – на манер того, как одни члены банды стоят на стреме, пока другие насилуют девушку.
Эрван, который ни в коей мере не утратил способности испытывать отвращение, в данный момент испытал его в полной мере. И не он один. Эта практика была отныне запрещена. Постановление 1998 года объявляло противозаконными любые «посвящения». Ассоциации и комитеты встали плечом к плечу. Циркуляры Министерства образования ежегодно напоминали о запрете. Результат: новым веянием при посвящении стало заставить новичка сожрать эти бумаги – в качестве испытания. No comment.
Он выключил компьютер и решил поспать несколько часов. Положил в дорожную сумку рубашки, носки и трусы. Пока он занимался своими делами, перед его глазами неотрывно стояла одна и та же картина: молодые ребята нагишом перед ангаром дрожат под градом тухлых яиц, муки и дерьма, снося оскорбления от людей в масках.
Он спросил себя, действительно ли это расследование обеспечит ему тот глоток свежего воздуха, на который он так надеялся?
8
Грегуар Морван шел по пляжу: темная галька, небо как черный мрамор. На самом деле это была не галька, а яйца, крупные, как мячи для регби, и наверняка скрывающие внутри мерзкую рептилью жизнь. Он продвигался с осторожностью, чтобы их не раздавить. И опять он ошибся: это оказались не яйца, а головы. Бритые человеческие головы. Он опустился на колени (он был еще молод) и попытался очистить их от вулканического песка.
Они были живыми: бритые женщины с вытатуированной на лбу свастикой, зарытые по самую шею. У некоторых глаза были большие, белые, без радужки и зрачка. У других – раскосые, как при болезни Дауна. У третьих – множество крошечных зубов вокруг пепельного языка.
Женщины его жизни.
Женщины его смерти.
Когда одна из них попыталась его укусить, Морван резко проснулся и тут же вскочил, как будто у него свело ногу. Несколько секунд его шатало, так что пришлось опереться о стену спальни. Голова кружилась. В горле пересохло. Ему всегда казалось, что бессознательное мстит во время сна за ту цензуру, которая мешает ему проявиться во время дневного бодрствования. Самого Морвана эта теория не касалась: его кошмар был не сном, а воспоминанием.
Он глянул на часы: шесть утра. Заснуть снова не удастся. Он на ощупь нашел свои антидепрессанты. Минеральная вода. Таблетка. Глоток. Он уже не знал, что позволяет ему держаться: химические молекулы или просто привычный жест, когда он их проглатывал.
Сделал еще несколько шагов в темноте. У него так давно была отдельная спальня, что он уже и не помнил, когда делил спальню на двоих. Ванная. Увлажняющий крем. Несколько долгих минут он втирал его в кожу. Сказал бы ему кто, что когда-нибудь он будет мазать морду чем-то подобным…
Он встал у окна и отодвинул штору. Нет ничего более пустого и пустынного, чем авеню Мессины в этот час. Он посмотрел на свое отражение в стекле. Композиция в стиле Хоппера. Синяя сентябрьская ночь. Свет фонарей. Жесткие ребра тротуаров. И он, стоящий в правом углу картины в подчеркивающем наметившийся живот спортивном костюме от Кельвина Кляйна.
Его ночные сотоварищи уже здесь: мусорщики. Негры, собирающие городские отходы без единого слова, без единого лишнего жеста. Под платанами слышно только пыхтение мусоровоза и скрип тормозов. Каждый год жители квартир, выходящих на дорогу, требовали, чтобы сбор мусора начинался позже, не на рассвете. Каждый раз он делал все возможное, чтобы к ним не прислушались. Пусть не забывают о собственной грязи – и пусть кому-то платят за то, что он ее убирает.
Когда Морван только начинал свою карьеру, его прозвали Чистильщиком, и это имя надолго к нему прилипло. Он подметал у дверей Республики. Он подтирал задницы сволочам. И всегда в молчании. Теперь он об этом сожалел: ему следовало поднимать максимальный шум, чтобы каждый раз разражался скандал, чтобы все эти важные шишки, политики, сильные мира сего были вынуждены глянуть себе прямо в лицо. Вот почему в его квартале рассветные призраки, его подобие, вольны шуметь, сколько им угодно.
Он устроился за секретером – мебель работы Жана Пруве,[29] которую он забрал с очередного места преступления, – и включил компьютер, чтобы проверить мейлы. Ничего нового по «Кэрвереку». Никаких сенсационных сообщений он и не ждал, пока его сын не примется за работу.
Он не знал, чего ждать от этого дела. То ли официальная версия устоит, то ли откроется ящик Пандоры. В обоих случаях фонтан дерьма гарантирован. Но тревожил его главным образом источник информации. Он не сказал всей правды Эрвану. Еще до телекса Морван получил первый звонок – от адмирала Ди Греко, один только голос которого навевал самые худшие воспоминания.
Морвану ни в коем случае не следовало направлять на это дело собственного сына, но он, как всегда, действовал инстинктивно. Вот уже сорок лет ему приписывали сложнейшие расчеты и изощреннейшие стратегии. И ошибались: он всегда принимал мгновенные решения, без всяких колебаний. К тому же хоть этим он был обязан старому служаке – послать лучшего своего человека, то есть Эрвана, свою собственную кровь.
Он перешел к вещам серьезным, к секретным сообщениям. В старое доброе время ему достаточно было снять трубку красного телефона или прочесть несколько анонимных строчек, доставленных агентом. А сегодня он должен соединиться по скайпу с закодированным компьютером, чей IP-адрес был зарегистрирован в Чехословакии, потом набрать многочисленные коды, которые выдавал ему микрокалькулятор после того, как он вводил первое слово пароля. За несколько лет его профессия превратилась в непонятное ответвление информатики и электронной инженерии: агенты проводили большую часть времени на курсах переподготовки или в телефонных магазинах.
Он добрался до своей закрытой почты. Единственное сообщение, то, которого он ждал: «Конец операции». Лаконичное выражение, означающее, что миссия выполнена. Вот уже месяц, как один говнокопатель, которого он давным-давно знал, некий Жан-Филипп Маро, вел расследование по Франсафрике[30] вообще и по Морвану в частности. Он отдал приказания. Квартира журналиста была перевернута вверх дном, его компьютер промыт, лица, которых он мог расспросить, «предупреждены»; Маро был на верном пути, чтобы откопать кое-какие старые трупы. Морван мог бы ему пригрозить, но того это только подстегнуло бы, мог попытаться купить, но тот бы не дрогнул: Маро не стремился ни к деньгам, ни даже к истине, только к славе и к признанию коллег. Еще Грегуар мог бы его дискредитировать, но и это ничего бы не дало. Кто, как не подонок, сумеет лучше разоблачить другого, себе подобного?
В результате он сказал, как отрубил: уладить проблему «всеми необходимыми средствами». Он любил это выражение Малкольма Икса,[31] хотя предпочитал ему другое: «Уймитесь, парни» – именно это сказал черный лидер убийцам, которые выстрелили в него более двадцати раз.
«Конец операции» – следовательно, опасность устранена. Несчастный случай или самоубийство с предсмертной запиской: проблема была решена окончательно. Перно, его специалист по «попыткам к бегству», конечно же, провел тщательную зачистку касательно заметок и рукописей, убрав все информационные следы. Даже если издатель, кто-то из близких или адвокат был в курсе проекта, никто ничего не сможет доказать, и в любом случае они будут в ступоре от страха.
Ничего больше Морван от своего исполнителя не требовал: он давно перерос возраст деталей. Зато понял одну из неосознанных причин, по которым послал Эрвана в Бретань, – по крайней мере, сына не будет здесь, чтобы докапываться до причин смерти журналиста…
Он снова вытянулся на кровати и закрыл глаза. Веки жгло, к основанию черепа подбиралась мигрень, не говоря о боли в спине. От одной мысли, что кто-то попытался рыться в его жизни, ему становилось не по себе. Он попробовал представить себе, какую главу написал бы о своих молодых годах.
Все началось с насилия. С насилия леваков, разумеется.
1966 год. В двадцать один год Грегуар Морван был убежденным маоистом, с красным уклоном – красным, как кровь. Он отвечал за порядок на митингах, распространял листовки, бил морду тем, кто был не согласен. Морван не был революционером-утопистом, любым долгим речам он предпочитал потасовку. На самом деле он уже тогда ненавидел всех. Фашистов, потому что они говнюки. Голлистов, от которых несет старой Францией. Буржуазию, которая вся прогнила вместе со своими бабками. Пролетариев, которые ни черта не понимают. И даже своих товарищей-гошистов, у которых луженые глотки и пустое место в штанах.
А главное, он ненавидел сам себя. Появившись ниоткуда, без гроша и без диплома, он поступил в полицию простым постовым. Революционер в кепи, со свистком и пелеринкой – картинка не фонтан…
Май 1968-го стал его шансом. Начальство, наслышанное о его гошистских настроениях, предложило внедриться в ряды троцкистов и маоистов. Он послал их в задницу, но само предложение навело его на мысль. Он записался в SAC (Службу гражданского действия), параллельную полицию голлистов. Сборище буянов, отставных военных и откровенных бандюков, снабженных удостоверениями с триколором.
Никаких проблем с внедрением. Его статус полицейского послужил лучшей гарантией. Через несколько дней он был в курсе всего. Где намечается драка, фальшивые «скорые помощи» (сбиры из SAC в белых халатах подбирали раненых студентов, а потом обрабатывали их в штаб-квартире на улице Сольферино), операции по внедрению (те же сбиры, прикинувшись студентами, лезли на баррикады и провоцировали копов, чтобы довести до худшего).
Проведя неделю в таком режиме, он идет к Бенни Леви, лидеру Пролетарской левой,[32] и предлагает сливать ему информацию. Леви загорается, но Морван просит бабок. Тот разочарован. Полицейский отвечает ему, цитируя Мао: «Коровий навоз полезнее догм: из него можно сделать удобрение». Леви ворчит, но соглашается скрепя сердце на требуемую сумму. По рукам.
На протяжении многих недель Морван исправно несет службу среди подожженных машин и смешных лозунгов: «Общество – плотоядный цветок», «Любите друг на друге», «Клал я на общество, как оно на меня». Днем он совершает обходы в Пятом округе, при мундире. Вечером несется на факультет в одежде хиппи. Потом опять переодевается – белый халат и плетка. На рассвете продает информацию маоистам и пускается по новому кругу.
Он больше не спит. Выходцы из Катанги, драчуны, обосновавшиеся в Сорбонне, снабдили его амфетамином. Однажды ночью команду SAC срочно посылают перевезти бюро генерала де Голля. Морван принимает участие. Он опустошает ящики, таскает коробки, грузит машины. А по ходу дела умудряется утащить несколько досье.
Другой ночью его группа влипает в уличную разборку. Парни из ултраправой группировки «Запад» только что написали на стене: «Убивайте коммунистов везде, где их найдете!» А искать было как раз недалеко. Гошисты навалились на них. Потасовка. Головорезы из SAC кидаются в самую гущу. У Морвана сносит крышу. Когда он видит, как фашиствующий молодчик избивает студента, он вмешивается и, в свою очередь, ударом цепи сбивает на землю эту тварь. Коллеги из SAC ничего не понимают. Его пытаются остановить, он отбивается, на него наваливаются, он убегает.
Окопавшись в родном комиссариате, он старается вести себя тише воды ниже травы, но дело доходит до начальства. Отягчающая подробность: экстремист, которого он уделал, оказался не кем иным, как Пьер-Филиппом Паскуа, сыном Шарля, тогдашнего вице-президента SAC. Корсиканец требует голову предателя, но получает обратный результат: полицейские, многие из которых состоят в SFIO,[33] совершенно не собираются позволять SAC отдавать им приказы. В конце концов шкуру свою Морван спас, но при условии, что он подаст прошение об отставке.
И тогда он вспоминает украденные у де Голля досье, в которых содержится масса деталей об операциях «желтый свет», как говорили в те времена. Переговоры. Его оставляют в полиции, но посылают в Габон, чтобы сформировать личную гвардию президента Бонго. О нем должны забыть.
Грегуар встал и направился в ванную. Свет. Все та же старая крокодилья морда. Нет сил вспоминать о том, что было дальше. Как в Африке он объединился со своими вчерашними врагами. Как шваль из правых – бывшие оасовцы,[34] агенты в изгнании, бандиты, которые слишком много знали, – научили его ремеслу. Как он задержал Человека-гвоздя и встретил дьявола собственной персоной…
Морван залез под душ. Вернувшись в Париж, он раз и навсегда покончил с любыми политическими соображениями. Он просто работал во имя порядка, то есть ради сохранения определенной формы постоянства среди суеты и брожения.
Рубашка. Подтяжки. Костюм. Как и каждое утро, прикосновение прекрасно выделанных тканей вызывало в нем тайное ощущение неуязвимости. Эффект денег? Власти? Или же простая привычка? Он испытывал то, что должен чувствовать каждый генерал, надевая по утрам форму.
Он подумал о короткой поездке с сыном в Конго. Как всегда, он не сказал Эрвану и четверти половины правды. Плевать ему было на смерть Нсеко – конечно же, очередная разборка между черномазыми, – и его будущий преемник, Мумбанза, не вызывал никаких нареканий. Морван отправился за тридевять земель, просто чтобы удостовериться, что сведения о его проектах не просочились. Он не исключал, что Нсеко пытали и что он, пытаясь спасти свою шкуру, выдал информацию. Но судя по тому, что ему удалось услышать, никто не был в курсе его махинаций. Значит, все шло своим чередом, и в конечном счете смерть африканца его даже устраивала: одним посвященным в тайну меньше. Он воспользовался присутствием в Лубумбаши, чтобы созвониться кое с кем из своей команды, работавшей на местности: вроде все продвигалось, как он и надеялся у себя на севере…
Сосредоточенно завязывая галстук, он включил радио. Франс Инфо. Накануне президент Франсуа Олланд обещал понижение уровня безработицы в течение года и беспрецедентный бюджетный прорыв. Бомбы сыплются дождем на Алеппо. Зайнаб, семи лет, выжившая после массового убийства в Шевалине, вышла из комы. Бернар Арно, направляясь в Бельгию, по-прежнему заверяет, что желает платить налоги во Франции. Журналист-фрилансер Жан-Филипп Маро покончил с собой, выбросившись из окна своей квартиры на девятом этаже…
Морван выключил приемник и надел пиджак. Две хорошие новости. Полная тишина по поводу «Кэрверека». Всего несколько слов о кончине журналиста…
Он уложил свой MacBook в портфель, защелкнув хромированные застежки. На пороге спальни поискал, какой бы великой фразой завершить свой маленький экскурс в прошлое.
Фразы он не нашел.
Надо было продолжать работу, вот и все.
9
– Где мы?
– Проехали Сен-Брийо. Осталось еще сто пятьдесят километров.
– Вот черт…
Часть путешествия Эрван не увидел. Он вел машину с пяти до семи, прежде чем передал руль Крипо, а сам задремал, хотя заснуть по-настоящему так и не удалось. Девять утра. Эльзасец слушал, приглушив звук, пьесы для лютни Энтони Холборна, английского, кажется, композитора шестнадцатого века. Неплохо в качестве колыбельной, хоть и немного действует на нервы.
Мелькнуло воспоминание: Финистер, Finis Terrae – конец земли. Лучше и не скажешь. Ему казалось, что они едут уже дня три.
– Там заправка. Остановись.
Крипо свернул на подъездную дорогу и затормозил около бензонасоса. Пока он заливал в «вольво» полный бак, Эрван зашел в бар-магазинчик. Ожидая свой кофе, он оценил депрессивность обстановки. Расползающиеся подтеки на потолочных светильниках. Дальнобойщики, выходящие из клозета застегивая ширинки. Алкаши за стойкой, уже порядком набравшиеся. Несмотря на эту угнетающую картину, он выпил кофе с удовольствием. Вкус эспрессо, затекшее тело, предстоящая работа…
Крипо присоединился к нему и заказал кофе со сливками. Положил на стойку досье и без предисловий пустился в историю Атлантического вала:
– Начиная с сорок второго года немцы превращают крупные бретонские порты в крепости, чтобы противостоять англосаксонской угрозе. Сен-Мало, Брест, Лорьян, Сен-Назар…
Эрвану пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что жертва, во всяком случае то, что от нее осталось, была обнаружена в бункере. Речь Крипо выдернула из памяти еще одну деталь: откуда взялось его прозвище. Когда в бригаде узнали, что Филипп Криеслер эльзасец, его тут же окрестили Крипо, по аналогии с Kriminal polizei, Уголовной полицией Берлина. Эрван напустился на своих: эта служба была печально известна участием в уничтожении душевнобольных и евреев. Но на набережной Орфевр, 36,[35] глупости приживаются надолго. Прозвище осталось, и – в силу привычки – все уже забыли, как настоящая фамилия Трубадура.
– Это как во времена соборов, – с воодушевлением продолжал тот. – Архитекторы, инженеры, сотрудники организации Тодта[36] перемещались вдоль побережья и строили не покладая рук…
В силу какого-то смутного атавизма эльзасец питал иррациональную ненависть к немцам, но при этом знал абсолютно все о Третьем рейхе. Что и доказывала его утренняя лекция – времени изучить вопрос за ночь у него не было, он говорил по памяти.
– Смотри, что я у себя нашел, – подтвердил он свою репутацию. – Топографию сооружений Сирлинга!
Эрван увидел одинокий остров севернее Уэссана, в пяти километрах от побережья, напротив деревни Кэрверек. На кусочке земли буквенными сокращениями были обозначены строения сотрудников Тодта. Не меньше тридцати. Каждому логотипу соответствовал определенный тип конструкции: казематы, блокгауз, бронеколпак, противотанковая стена, турели… Фотографии иллюстрировали карту. Некоторые сооружения были откровенно странными: звездообразные с металлическими остриями назывались «чешскими ежами», колодцы, защищенные металлическими крышками и скрытые в траве, именовались «тобруками»…[37]
– Эти фотографии не имеют ничего общего с тем, как все выглядело первоначально. Все было замаскировано. Парни рисовали сверху белые заборчики, фальшивые окна. Клали поверх серую штукатурку, чтобы бетон был похож на скалу!
Количество сооружений на острове еще раз подчеркивало невероятность происшедшего: это же надо было, чтоб снаряд угодил в единственное укрытие, куда забился человек.
– Ладно, – рассеянно сказал Эрван, ставя чашку. – Поехали?
– Погоди, я спрошу счет.
Выглядел Крипо довольно оригинально. Очень высокий, крепкий, седоватые волосы завязаны в хвост, бархатный пиджак сливового цвета, оранжевый платок и потертые сапоги для верховой езды, лоснящиеся, как старое кожаное кресло. Нечто среднее между бывшим байкером и преподавателем живописи, которому скоро на пенсию.
Вместо обычного счета он заставил бедную кассиршу заполнить настоящую накладную. Эрван улыбнулся. Эльзасец был одновременно и педантом, и мечтателем. Интеллектуал с аллергией на действие. Тип полицейского, который может пять минут разглядывать лужу крови, пытаясь понять ее значение, как если б речь шла о чернильной кляксе Роршаха.[38]
Эрван снова устроился на пассажирском сиденье и воспользовался этим, чтобы просмотреть свои мейлы. Подполковник Верни прислал ему новый рапорт. Личность жертвы подтвердилась: сравнение относительно сохранившейся нижней челюсти с зубной формулой Виссы Савири позволило утверждать это с уверенностью. Верни присоединил к этому выдержки из личного дела, полученного при поступлении молодого человека. Эрван внимательно рассмотрел фотографию: матовая кожа, правильные черты, гладкие, как персик, щеки – в облике Виссы было что-то мягкое, женственное.
Эрван подумал, что нужно быть докой в математике, чтобы стать пилотом-истребителем. А у Виссы Савири был всего лишь аттестат категории «S»[39] и диплом о высшей подготовке технического работника в области авиации. Он записался в Информационное бюро морской службы и предложил свою кандидатуру в «Кэрверек». Был включен в первую отобранную группу в июле и в августе получил подтверждение о приеме, после последних экзаменационных полетов. Только тогда он стал военнослужащим, офицером-контрактником.
– Подъезжаем.
Эрван открыл глаза: он заснул, читая протоколы. Он ожидал увидеть ярко-зеленые ланды, усеянные гранитными глыбами: перед ним предстали засеянные поля, фермы, похожие на домики в пригороде, торговые центры кричащей окраски. Похоже на любое другое место во Франции.
Он был разочарован, хотя всегда терпеть не мог Бретань. После обучения в школе парусного спорта он в возрасте восьми лет приложил все усилия, чтобы ничего не понимать, ничего не делать, ничего не любить, Эрван всегда избегал этого района, несмотря на то что в восьмидесятых годах отец приобрел дом на острове Бреа. То, что Эрван обнаружил сегодня, только доказывало, что он ничего не потерял. Банальный сельский пейзаж, напичканный пестицидами и подчинившийся закону промышленной рентабельности.
Конечно же, шел дождь. Моросящие капли превращали открывающуюся картину в декорацию из пемзы, от которой мороз продирал по коже. Единственный признак кельтской культуры – надписи на двух языках. До Бреста оставалось всего несколько километров.
– Это напоминает мне мою молодость, – заметил Крипо.
– И где ж это она прошла?
– В Эльзасе. Я играл в кельтской музыкальной группе «Армориканцы». Было весело. Между лютней и кельтской арфой много общего, в частности…
Эрван больше не слушал. Он спрашивал себя, что он здесь делает в компании стареющего барда. Зачем отец вписал его в это хреново дерьмо?
10
Брест был полностью сметен с лица земли бомбардировками во время Второй мировой и заново отстроен по современному плану, учитывающему все гигиенические стандарты. В результате город располагался вдоль осевых линий, по типу Нью-Йорка, и ветер с побережья врывался в него, не встречая ни малейшей преграды. С архитектурной точки зрения все было задумано в соответствии с заветами пятидесятых годов: голые фасады, крыши-террасы, закругленные углы… В то время это казалось неплохой идеей, но на сегодняшний день Брест считался самым уродливым городом Бретани, а то и всей Франции.
На протяжении пути одна деталь особенно угнетала Эрвана: на дорожных щитах чуть ли не повсюду стрелки указывали направление к госпиталю «Морван». Мелькание собственного имени, да еще увенчанного красным крестом, казалось ему мрачным предзнаменованием.
Морг располагался во втором госпитале Бреста – «Chevale Blanche», или, в оригинальной версии, то есть по-бретонски, Gazeg Wenn. Заблудившись несколько раз – Крипо отказывался пользоваться GPS, – они наконец нашли комплекс зданий, взгромоздившихся на холм над социальным жильем. Да и сам кампус напоминал спальный район: блоки, водруженные на пилоны, с окружающими их бесконечными лужайками. Можно было подумать, что эти кубы, на каждом из которых был крупно выведен номер, вмещали все болезни города по отдельности.
Им была назначена встреча в номере один. В глубине вестибюля, у стойки кафетерия «Brioche dore», их поджидали три молодца в черных непромокаемых плащах. Рукопожатия. Взаимные представления. Жан-Пьер Верни, подполковник жандармерии отдела уголовных расследований Бреста, отправитель мейлов; Симон Ле Ган, капитан-инструктор при штабе в «Кэрвереке-76»; Люк Аршамбо, лейтенант воздушной жандармерии, ответственный за военную безопасность базы. Темные складки их ветровок, усеянных брызгами дождя, придавали им вид зловещих могильщиков, которым поручено сопровождать гробы сквозь любые непогоды побережья.
Заказали кофе. Хозяева ерзали на стульях. Эрван наблюдал за ними. Верни, жандарм, обладал внешностью молчуна. Коротконогий, он двигался рывками, как на соревнованиях в толчке в тяжелой атлетике, и, казалось, замышлял недоброе. Симон Ле Ган был выкроен по тому же лекалу, но только в красных тонах. На его багровом лице посверкивали два синих глаза под сморщенными птичьими веками. Шапочка коротко остриженных светлых волос делала его похожим на альбиноса. Он выглядел настолько же зажатым, как и его коллега, но еще и подрумяненным на шампуре. Аршамбо являл собой полную противоположность. Длинный, узкий, с лицом, запертым на два замочка стеклами в тонкой оправе, напоминающими очки авиатора. На первый взгляд он производил впечатление безобидного, но, вглядевшись получше, вы могли уловить вспышку нервозности, а то и безумия в его глазах, которые навевали воспоминания о школьных учителях былых времен, чудаковатых очкариках, на деле оказавшихся анархистами, способными подложить бомбу под машину.
Принесли кофе. Эрван опасался стены враждебности. Но все трое молодчиков испытывали, напротив, чувство облегчения от приезда столичных полицейских. По всей видимости, они просто не знали, с какого бока подступиться к этому делу.
– Вы получили мои сообщения? – спросил Верни.
– Да. Благодарю вас.
– Я подумал, что эти сведения будут вам полезны, причем до встречи с родителями.
– Родителями?
– Родителями жертвы. Они будут с минуты на минуту.
– И я, что ли, должен с ними возиться?
– Раз уж вас назначили…
– В момент смерти Висса Савири находился в зоне ответственности воздушно-морской школы.
– Расследование поручено парижской бригаде уголовного розыска. Таким образом, именно на вас лежит ответственность за…
Эрван жестом показал, что сдается.
– Расскажите мне, какого рода посвящение проводилось в школе, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Здесь, – уточнил Ле Ган, – скорее принято говорить «уик-энд интеграции».
– Как пожелаете. Какие развлечения предстояли в этом году?
– Испытание чумазированием, физические нагрузки, бег с преследованием…
– Когда все это должно было закончиться?
– В субботу вечером.
– На ваш взгляд, тенденция была умеренной или жесткой?
– Жесткой.
Эрван не стал настаивать: у него еще будет время ознакомиться с подробностями.
– Посвящение началось в пятницу на плацу перед ангаром, в семнадцать часов. Висса был там?
– Так точно. Все его видели.
– После двадцати часов курсанты рассеялись в ландах. Это так?
– Так. Крысы…
– Кто-кто?
– Так здесь называют новичков. Через час после их ухода Лисы, то есть старики, проводящие посвящение, пустились по следу…
Крысы, Лисы. Хорошо бы запомнить.
– С какой целью?
– Я там не был, но думаю, что, отловив кого-то одного, они стараются напугать его. Факелами, рожками, как у болельщиков… Ничего такого страшного.
– Во время этой охоты никто не видел Виссу?
– Никто.
– Значит, он сбежал ночью?
– Совершенно очевидно.
– Он мог добраться до острова Срлинг вплавь?
– Исключено, – заметил Ле Ган, красный, как омар. – Это в трех милях, а при сентябрьских приливах течения очень мощные.
– Значит, он использовал какое-то судно?
– Так точно.
– Где он его нашел?
Аршамбо на лету перехватил подачу:
– База располагает флотом «Зодиаков», пришвартованных к дебаркадеру на побережье в километре от школы. Главным образом «харрикейны», очень мощные катера, больше трехсот лошадиных сил. Здесь их называют ETRACO, «судно быстрой транспортировки для коммандос».
Почти каждый ответ содержал новое слово: они шутить не собирались.
– Наблюдение за судами не ведется?
– Нет. Никому в этих местах и в голову не придет прикоснуться к армейскому оборудованию.
– Чтобы его завести, нужен ключ, верно?
– Висса с рождения в авиации: его отец работает в авиаклубе, – вмешался Верни. – Он, безусловно, способен завести любой мотор.
– Недоставало одного «Зодиака»?
– Все на месте, – признал жандарм.
– Вы нашли какое-нибудь судно в окрестностях острова?
– Пока нет, но найдем, это вопрос нескольких часов.
Эрван окинул троих мужчин взглядом:
– Несмотря на то что ни один «Зодиак» не был украден и ни одно другое судно не найдено, вы утверждаете, что Висса на чем-то уплыл, чтобы укрыться и избежать издевательств?
– «Вы утверждаете»? – возмутился Ле Кан. – Но, черт подери, это же правда!
Он произнес последнее слово с особым упором. Его сморщенные веки постоянно мигали.
Эрван предпочел сменить тему:
– Кто был в курсе воздушных маневров, намеченных на субботнее утро?
– Никто.
– Даже ваше начальство?
Верни встал и порылся в карманах:
– Еще кофе?
Военные кивнули. Пауза представлялась насущной необходимостью. Они не ожидали, что первый же допрос станет настолько жестким. Крипо пошел вместе с Верни к стойке.
– Невозможно быть в курсе таких маневров, – продолжил Аршамбо уже тише. – Они секретные, и решение принимается на самом верху.
Он распахнул плащ. Длинные ноги, засунутые под пластиковый стул, постоянно подрагивали.
– Откуда были самолеты, которые вели огонь? – спрашивает Эрван.
– Был всего один залп. «Рафали» взлетели с авианосца «Шарль де Голль».
– Где он стоит?
– На данный момент лег в дрейф к северу от нашего берега, милях в двенадцати.
– Существует ли какая-нибудь связь между «Кэрвереком» и авианосцем?
Читать бесплатно другие книги:
