Терской фронт (сборник) Громов Борис

– А вот это уже интересно, – слышу я со стороны ведущей к номерам лестницы. – А мне казалось, что боевому самбо только бойцов ОсНаза учат.

Не отпуская захвата, поворачиваю голову на голос и вижу облокотившегося на перила широкоплечего бородача, с интересом глядящего на нашу возню.

– Ты, парень, отпустил бы Толю. Он хоть и придурок редкостный, ежели начинает без повода на незнакомых людей буром переть, но все же НАШ придурок. А ты тут чужак и если его искалечишь, то мы можем расстроиться.

– Да ладно, – я отпускаю захват и, даже не глядя на подвывающего противника, делаю пару шагов в сторону лестницы, – не очень-то и хотелось. Но Толик ваш и впрямь кретин. И это не оскорбление. Это медицинский диагноз. Причем кретин весьма невежливый. Поесть не дал, настроение испортил. А если, скажем, я… эээ… расстроюсь, а?

– Что, такой серьезный парень? Знаешь, не обижайся, но я просто вынужден хоть и в более вежливой форме повторить вопрос Анатолия: кто ты такой и кто за тебя что сказать может? Кто тебя знает?

– Я знаю.

Все, включая меня, оборачиваются в сторону входной двери. Там, на пороге, стоит тот самый лейтенант с фигурой шифоньера, что сидел в «дежурке» комендатуры.

– Этот парень сегодня утром в Алпатове пятерых «волчат» из Итум-Кале угрохал. И Старосельцева с семьей от смерти спас. Один. А вот за Толей вашим, ты уж, Убивец, не обессудь, кроме двух пьяных драк, я особых подвигов не припоминаю. Пойдем, Михаил Николаич, – говорит он уже мне, – там комендант вернулся, пообщаться хочет. Срочно.

Ага, значит этот бородатый и есть предводитель здешних вольных стрелков Костя Убивец. Вот и познакомились, блин. Ну, делать нечего, от приглашения местных властей, да еще переданного столь крупногабаритным и серьезным посыльным, отказываться не стоит.

– С тебя отбивная с картошкой, клоун, – негромко, но отчетливо говорю я, проходя мимо баюкающего руку Толи, и выхожу на улицу вслед за своим шкафоподобным провожатым.

Да уж, как-то не задалась у меня попытка знакомства, интересно, а что ждет меня по возвращении из комендатуры?

Комендант Червленной капитан Костылев понравился мне сразу. Высокий, чуть пониже меня, а мою светлость природа и родители одарили почти двумя метрами роста, широкоплечий, мускулистый, не такой, конечно, огромный, как лейтенант из «дежурки», но мне в габаритах не уступал точно. Мужественное загорелое лицо, волевой подбородок, пристальный взгляд чуть прищуренных серо-стальных глаз. Черный прыжковый комбинезон с подвернутыми до локтей рукавами. На груди – два ряда орденских планок. С ходу подмечаю приметные колодки медали «За отвагу» и двух орденов Мужества. Остальные выглядят незнакомо, хотя еще одна, судя по черно-золотистым полосам, принадлежит «Святому Георгию». Хотя, может, я и ошибаюсь и георгиевской лентой тут обозначают на орденской колодке совсем другую награду. В любом случае дядя, похоже, героический, не из штабных. Внешне капитан чем-то неуловимо похож на моего армейского ротного, погибшего в 1996-м в Грозном. Сразу видно, мужик серьезный и правильный.

– Здравия желаю, товарищ капитан. Вызывали? – замираю я на пороге его кабинета.

– Вольно, – улыбнувшись, машет он рукой в ответ. – Не вызывал, а пригласил для разговора. Ты мне не подчиненный, так что во фрунт тянуться не надо. И по званию не обязательно, можно просто Игорь Васильевич. Присаживайся.

Сажусь на стоящий у окна жесткий стул. Хозяин кабинета остается на ногах и, не спеша, прохаживается туда-сюда, заложив руки за спину.

– Ну, о героических подвигах твоих я уже наслышан. И Петрович на въезде просветил, и тут народ треплется вовсю. Но хотелось бы все же услышать все от тебя, чтоб не создавать «испорченного телефона».

В очередной раз начинаю пересказывать историю наших со Старосельцевыми приключений, стараясь не задерживаться на нашем с ними знакомстве, чтоб не нафантазировать лишнего. Зато размолвку в Алпатове, из-за которой меня якобы ссадили, и сам бой расписываю во всех подробностях. Тут опасаться нечего: перестрелка с боевиками имела место быть на самом деле, а любая ссора – дело такое, в ней каждая сторона считает себя правой, и мелкие расхождения никаких подозрений не вызовут. В конце, на всякий случай, рассказываю и о «маленьком недоразумении» в «Псарне». Мало ли, что ждет меня по возвращении. Надо постараться заранее обезопасить себе тылы, изложив коменданту свою версию событий, пока еще есть такая возможность. А то, не дай бог, закончится все большой дракой, а то и стрельбой… Тогда точно доказывать что-либо будет поздно. Они местные, я пришлый, этого будет вполне достаточно.

– Ясно, – задумчиво тянет Костылев. – Насчет «Псарни» сильно не волнуйся, Костя Убивец и Кузьма Четверть – мужики спокойные и разумные. Бардака не допустят. А заняться вообще у нас чем думаешь?

Нет, похоже, этот вопрос так и будет меня тут преследовать!

– Не решил пока. Осмотрюсь, прикину. Сперва хотел к Убивцу в команду проситься, но теперь даже не знаю. Карташов на въезде к себе приглашал, в дорожную стражу, а может, вообще в Ханкалу подамся, там вроде хорошие деньги платят. Опять же, – я с хитрой ухмылкой смотрю на капитана, – у вас в охранной роте, говорят, вакансии имеются… Одним словом, вариантов – тьма. Даже не знаю, какой и выбрать. Пока возьму небольшой тайм-аут, огляжусь, определюсь.

– Шустрый ты малый, Михаил Николаич, – расплывается в ответной улыбке Костылев. – И дня у нас не пробыл, а уже все расклады выяснил. Тебе не с автоматом бегать, а в аналитическом отделе штаны просиживать да раннюю лысину от тяжких дум зарабатывать. А что касается Ханкалы или моей Охранной роты, так за красивые глаза не возьмут, кое-что уметь надо.

– Нет, спасибо, – отрицательно мотаю головой я. – Мне и с автоматом пока вполне неплохо. А по поводу умений, придется – продемонстрируем. Как-никак, без малого шестнадцать лет воюю.

Капитан внимательно смотрит мне в глаза.

– Крым? Украина? Каспийская кампания?

– Везде помаленьку, – уклончиво отвечаю я, чтобы опять не брякнуть чего лишнего.

– Не любишь хвастать? – подначивает он.

– Было бы чем хвастать. С восемнадцати лет только и делаю, что в живых людей стреляю, офигенный повод для гордости, – снова выкручиваюсь я.

– Да уж, – соглашается Костылев, – кровь людская – не водица, лить ее тяжело. Жаль, не все понимают. Ну а так, если в общих чертах, что умеешь?

– Ну, если в общих чертах… Рукопашный бой, самбо, немного боксирую. Стрелковое оружие нашего производства – практически любое, с иностранным – похуже, но из какой-нибудь «М-4» или «беретты» пальнуть смогу. Гранатомет, АГС, с оптикой тоже работать приходилось, но на полноценного снайпера не тяну, все эти формулы тысячных и прочие боковые поправки на ветер для меня – темный лес. МОНку или «растяжку» и сниму, и поставлю. Засады, разведпоиск, организация головных и тыловых дозоров при движении колонн и секретов на маршруте. Городской бой, зачистка зданий. Есть опыт командования и малыми группами, и до взвода включительно. Вожу легковые машины, грузовики и БТР. С гусеничной бронетехникой дела иметь не доводилось. Лётного опыта тоже нет. Вроде все.

– Ничего себе «все»! Получается, если все правда, то сидит передо мной командир разведывательного или штурмового взвода ОсНаз и Ваньку валяет. Силен, бродяга!

– Стоп-стоп, Игорь Васильевич! Где вы тут увидели какого-то таинственного «командира взвода»? – демонстративно оглядываюсь вокруг. – В упор не вижу.

– Понятно, ладно, не будем бежать впереди паровоза, – подозрительно покладисто соглашается капитан.

– Да, вот еще что, – я достаю из набедренного кармана штанов кожаный шнурок с жетонами, найденный в ранце бородатого главаря итум-калинских бандитов. – Думаю, это надо отдать именно вам.

Тот молча принимает из моих рук связку жетонов, не спеша их перебирает, читает фамилии.

– Спасибо. Некоторые из этих ребят пока в пропавших без вести числились. Мы сообщим семьям. Что ж, вот и познакомились. Ладно, Михаил Николаич, не смею больше задерживать. Всего доброго.

Я встаю со стула, жму на прощание протянутую капитаном руку и иду на выход.

– А о моих словах о командире взвода все же подумай, – слышу за спиной негромкий голос Костылева уже за порогом кабинета. Киваю в ответ и закрываю за собой дверь.

Уже почти дойдя до «Псарни», останавливаюсь в нерешительности. Возвращаться не то что страшно… Но чувствую себя все равно неуютно. Как чувствовал себя в далеком детстве по дороге в школу, когда знал, что на крыльце могу столкнуться со своим злейшим врагом Риней Гильдеевым, хулиганом из параллельного класса, державшим в страхе почти всю школу, и стайкой его прихлебателей. Понятное дело, что идти придется и драться буду – авторитет дороже любой порванной рубашки и разбитого носа, но все равно не хотелось.

«А ну, соберись, тряпка! – мысленно командую самому себе. – Тебе что, тринадцать лет?! Детский сад развел тут!»

Делаю физиономию кирпичом и неспешной, уверенной походкой направляюсь к двери в трактир. Войдя в зал, замираю на пороге. Кое-что тут крепко изменилось. Два стола в центре зала сдвинуты вместе. Вокруг них – с десяток крепких мужиков, чей внешний вид и повадки не оставляют сомнений в их роде занятий – наемники. А на столах – пресловутая скатерть-самобранка с поправкой на вкусы здоровых, полных сил и выпивающих мужчин: много мяса и зелени, свежие овощи, всевозможные соленья, от исконно русских маринованных огурчиков и квашеной капусты до черемши, свежий, одуряюще пахнущий лаваш с тмином и, разумеется, батарея бутылок, содержимое которых не вызывает ни малейших сомнений – водка. Во главе стола сидят Кузьма и бородатый Убивец. Получивший от меня трепку Толик и двое парней, что при этом присутствовали в качестве зрителей, тоже здесь. Присматриваюсь к остальным. Сразу видно – серьезные ребята, бывалые. На лицах вполне доброжелательные выражения, да и накрытая «поляна» говорит сама за себя. Похоже, можно перевести дух, проблем не будет. И слава богу!

– Ну, еще раз здравствуй, чужак, – встает мне на встречу Костя. – Как-то не так наше знакомство началось, не считаешь? Мы тут с ребятами помозговали, решили вот, – он обводит рукой «натюрморт» на столе, – за испорченный обед извиниться. Проходи, присаживайся, поговорим, водочки выпьем.

– Согласен, знакомство с первого раза малость не задалось, – отвечаю я. – Но вот беда, не пью я водку.

– Это в смысле «пошли вы нахрен»? – мрачнеет Костя.

– Нет, это в смысле «я действительно не пью водку, но с удовольствием тяпну с вами пивка». Кузьма, пиво у тебя какое есть?

– Светлое и темное, – гудит в ответ местный хозяин и, до кучи, бармен.

– И? – киваю я на стойку бара, за которой сейчас стоит давешняя «валькирия», намекая на то, что кранов три.

– И квас, – улыбается тот.

– Понятно, тогда мне светлого пару, для начала, – говорю я и присаживаюсь на свободный край лавки.

– Ну, тогда давай знакомиться, – снова вступает в разговор Убивец. – Кузьму ты уже знаешь. Я – Костя, позывной – Убивец. С Толиком ты тоже уже знаком, он сопляк еще, позывного не заработал. Это… – следующие пару минут Убивец по очереди представляет сидящих за столом наемников, причем после каждого имени следует позывной. Не кликуха, не погоняло, не прозвище, а именно позывной. Похоже, он тут – обязательная приставка к имени бывалого вольного стрелка. Недаром вон Толя при словах «сопляк» и «позывной не заработал» совсем сникает.

Похоже, сегодняшнее происшествие отодвинуло его перспективу на получение персонального позывного еще дальше. А еще до меня, кажется, доходит, чего усатый лейтенант Карташов на въезде ждал от меня, после того как я назвал свое имя. Упс, опять «косяк». Ладно, глядишь и обойдется.

Процедура представления наконец завершена. Теперь моя очередь.

– Ну, что ж, здравствуйте все. Зовут меня Михаил, позывной – Чужой.

Тут я не вру. Началось все еще в первую чеченскую кампанию, когда мы, тогда совсем щенки сопливые, внезапно осознали, что «дикие чеченцы» спокойно слушают все наши радиопереговоры, а «секретные» таблицы радиокодов попадают к ним из наших штабов даже раньше, чем к нам. Нести потери из-за того, что у тебя нет секретов от врага, не хотелось, и нами было принято простое и эффективное решение. Пусть этими самыми таблицами пользуются те, кто их придумал и нохчам продал. А мы будем выдумывать свои. Позывными становились прозвища, а шифрованные команды выдумывались на общих «посиделках» всей ротой. Что после этого творилось в эфире – передать сложно. И «чехи», и наши «штабнюки», наверное, с ума сходили, слушая примерно следующую тарабарщину:

– Чужой – Сафону.

– На приеме Чужой.

– Со стороны тостера наблюдаю три бутылки «Балтики-Портер», один не выпью, подключи свою мясорубку.

– Понял тебя, Сафон, сделаем.

А означала вся эта галиматья, что командир третьего отделения первого взвода разведывательной роты сержант Сафиуллин заметил со стороны подбитого танка выдвижение группы боевиков, количеством до двадцати голов. Понимает, что силами своего отделения он может и не справиться, и просит у командира первого отделения того же взвода сержанта Тюкалова помощи огнем АГСа.

Конечно, нарушение правил радиообмена налицо. Вот только кто и что нам мог за это сделать? Вовсю шел штурм Грозного, и кому было дело до каких-то балбесов-срочников, которые могли и до завтрашнего утра-то и не дожить. Но мы все же выжили, не все, но выжили. И полученное мною по совершеннейшей глупости еще на КМБ[22] прозвище превратилось в позывной, который периодически звучал в эфире Чечни на протяжении почти шестнадцати лет. И, похоже, скоро зазвучит вновь.

– Это за что ж тебя так? – с улыбкой спрашивает Кузьма.

– Да так, вот за это, наверное.

Я задираю вверх правый рукав футболки.

– Ни фига себе! – вырывается у Толи.

Ага, согласен, татуировка хороша! Я в свое время в тату-салоне на проспекте Мира в Москве за нее весьма приличные деньги отдал. Прямо с плеча на зрителей злобно скалится монстр из фильма Ридли Скотта. Антрацитово-черная блестящая голова, ребристая грудь, белоснежные острые клыки, тонкие суставчатые пальцы лап длинными кривыми когтями как бы впились в бицепс и трицепс, из ранок даже выступила кровь. Уродливый хвост с мощным шипом на конце обвивается вокруг плеча замысловатой петлей. Внушает, знаю. Я в свое время долго объяснял мастеру, чего от него хочу, но зато результат превзошел все ожидания. Увидев готовый эскиз, даже сам испугался. Не буду объяснять, что прозвище появилось гораздо раньше, чем тату. Им это и не важно.

– Серьезная зверюга, – тянет задумчиво бармен Кузьма. – И я даже помню откуда. Вот только странно, что ты ее помнишь, вроде молод слишком. А что за мастер делал?

– Этого мастера, к сожалению, давно нет в живых, – совершенно искренне отвечаю ему я.

Да уж, вряд ли ядерный удар, сровнявший с землей Москву, пощадил небольшой тату-салон рядом с ВДНХ.

– Жаль, – соглашается Убивец, – большого таланта человек был, сразу видно. Жуткая тварь, аж мурашки по коже.

Тут «валькирия» из-за стойки приносит мне две огромные, похоже, литровые, кружки с пивом. Благодарю ее и, подняв одну, провозглашаю сакраментальное:

– Ну, за знакомство!

Потом выпили за здоровье всех парней в черных банданах. Потом, молча и стоя – «третий» за павших товарищей, тут даже мне пришлось махнуть «пятьдесят капель», потому как пиво под такие тосты не пьют. Потом пили за единственную среди нас представительницу прекрасного пола, «валькирию» по имени Зина, оказавшуюся женой Кузьмы. Потом нам с заднего двора принесли подоспевший шашлык. Потом снова пили, на этот раз за победы русского оружия… А потом я, кажется, забыл, что не пью водку…

Просыпаюсь от того, что кто-то тормошит меня за плечо. Разлепляю глаза и вижу перед собой Ваньку. Того самого, с которым мы выезжали из Моздока.

– Миха, хорош дрыхнуть, на построение опоздаешь!

Оглядываюсь вокруг. Я лежу на своей койке, на втором ярусе в нашем кубрике на базе в Беное. Вот, блин, приснится же такое! Спрыгиваю вниз, прямо на свои тапочки, натягиваю маскхалат и быстро шлепаю на выход. У нас не армия, но за опоздание на построение можно легко на неделю в наряд по столовой «загреметь», картошку чистить в качестве «поощрения». Выхожу из казармы на маленький крытый пятачок между кубриками личного состава и командиров. Все уже стоят в строю. Тихонечко юркаю на свободное местечко на левом фланге. Может, не заметят. Ну да, как же, мое двухметровое «тельце» да чтоб не заметили.

– Прапорщик Тюкалов, выйти из строя, – командует Батя, «в миру» – командир отряда полковник Львов.

– Есть, – бормочу себе под нос я и начинаю проталкиваться сквозь строй.

– Ну, что ж ты, Миша, – Батя всегда говорит негромким голосом, но слышно его всем. – Что ж ты творишь-то?

Чего я такого творю, я пока еще и сам не понял, думаю, сейчас мне все мои «прегрешения» распишут в подробностях, но, на всякий случай, выстраиваю на физиономии виноватое выражение морды, полуоборачиваюсь на стоящего позади меня Львова и снова бурчу:

– Виноват, товарищ полковник.

– Да знаю, что виноват, – снова слышу за спиной тихий голос командира. – А ведь мы тебе на базе памятник поставили… В Подмосковье пустой гроб с пеплом из того «КамАЗа» похоронили, вам же в кабину еще одну гранату из гранатомета влепили, все дотла выгорело. Не разобрать, где ты, где водитель. А ты оказывается – живой. И ведь из всех нас ты один живой остался.

Мне, несмотря на тридцатиградусную жару на улице, враз становится очень холодно. Короткий ежик волос встает дыбом. Я поднимаю глаза на стоящий передо мною строй и понимаю, что все стоящие в нем мертвы. Нет, они не обезображены ранами, не залиты кровью, и плоть их не свисает с костей клочьями. Они выглядят почти как живые люди. Но все они – давно мертвецы.

– А ты ведь до нас так и не доехал, Миша, – снова слышу из-за спины спокойный мертвый голос своего мертвого командира и…

…и с хриплым воплем подпрыгиваю на койке. Простыня, подушка и легкое одеяло, под которым я спал, промокли насквозь. Да и сам я в липком холодном поту. По груди, шее и вискам стекают крупные капли. Дышать тяжело, будто грудь стянута железными обручами. Сердце бьется так сильно и гулко, словно хочет сквозь ребра проломиться наружу.

Твою мать!!! Никогда ночными кошмарами не страдал, а тут… Похоже, не стоило все же вчера столько пить. Хорошо хоть похмелью я не подвержен, выгодное такое свойство организма. А то страдал бы сейчас головной болью и «сушняком». Кстати, а чем вчера все закончилось? Убейте, не помню. Судя по ощущениям, без молодецких игрищ не обошлось, мышцы ноют здорово. Однако синяков не видать, да и кинтуса не сбиты. Значит, всерьез не дрался. Это хорошо. Вот ведь, блин, а чего это я вообще надрался-то, аки сапожник? Вроде никогда особой тягой к алкоголю не страдал, а последние несколько лет так вообще водку не пил. А тут… М-да, думается, это у тебя, дорогой друг, просто нервишки сдали от внезапных и кардинальных перемен в жизни. Вот и попытался стресс снять.

И уже стоя под душем, понимаю – я просто обязан добраться до нашей базы в Беное. Обязан, иначе мертвые не оставят меня в покое.

Вымывшись и отскоблив вылезшую за два дня щетину, выхожу из душа и бросаю взгляд на циферблат своих «Командирских», лежащих на тумбочке. Почти шесть утра. Спать уже явно не получится. А до завтрака еще три часа. Достаю из шкафа свежеприобретенный «сто третий» и остатки ветоши из «мародерки». Сергей Сергеич говорил, что большую часть консервационного «пушечного сала» из автомата удалили, но почистить его все-таки надо. Чувствую – скоро он мне понадобится.

Закончив чистку автомата, начинаю снаряжать магазины. Шесть трофейных, еще четыре мне Сергей Сергеевич с вместе с автоматом продал. Как раз почти все патроны из «сидора» в магазины и перекочевали. Потом снова убрякиваюсь на застеленную кровать и начинаю мысленно составлять список необходимого мне для нормальной жизни имущества. Нательное белье, футболки, носки, тапочки, ветошь для чистки оружия, ружейное масло или хотя бы соляра, совсем в крайнем случае – танковая «отработка». Теплое белье и свитер, это пока тепло, даже жарко, а уже через месяц-полтора в этих краях будет довольно мерзенько: сыро, холодно и весьма ветрено. А по ночам, так и сейчас уже далеко не Сочи, особенно под утро, я вспомнил, какую великолепную чечетку отбивали мои зубы вчера утром в Алпатово. Опять же, если радиостанция у меня теперь есть, не мешает прикупить для нее специальный чехол на РПС, не в кармане же ее таскать. Ну, на первое время вроде все. Если что еще и понадобится, теплая обувь там или зимняя одежда, то позже. Оставшееся до завтрака время просто валяюсь на койке, глядя в потолок и размышляя, каким бы образом мне поймать какую-нибудь «попутку» в сторону Ведено. Не пешком же топать. Тут все же, как ни крути, километров семьдесят выйдет, если по дороге, а по-другому в Чечне и не получается, уж больно рельеф сложный. Конечно, можно и пешком, но не хотелось бы.

Спускаясь по лестнице в обеденный зал трактира, обнаруживаю за стойкой свеженького, будто и не пил вчера, Кузьму, и за одним из столиков довольно мрачного, явно похмельного вида, парня. Рыжие волосы, зеленые глаза, нос курносый. Напрягаю память, ага, Саша, позывной – Шуруп. Похоже, наша троица – самые крепкие здоровьем люди в этом заведении. Остальные еще отдыхают. Подойдя к стойке, желаю доброго утра Кузьме и подсаживаюсь за стол к Шурупу.

– Привет, Саш, как сам?

– А то не видишь? Не очень…

– Слушай, ты не помнишь часом, я вчера не барагозил?

– А что, сам не припоминаешь? – Саша отрывается от своей яичницы и удивленно смотрит на меня.

– Я ж вам, иродам, говорил, что водку не пью.

– Это ты-то не пьешь?! – Саша чуть не подавился от наигранного возмущения. – Да Убивец вчера попробовал тебя перепить и под стол свалился.

– А я?

– А ты потребовал гитару, а когда Кузьма тебе ее дал, начал такое наяривать, что сюда «на огонек» какие-то очень симпатичные девушки забрели, чего в «Псарне» отродясь не бывало, побаиваются они нас, хотя мы вроде поводов не давали.

– Спасибо, Зинуль, – благодарю я принесшую мою порцию жену Кузьмы и, нацепив на вилку первый кусок яичницы, продолжаю выяснения: – А дальше?

– А дальше Толя потребовал, чтоб ты ему показал тот прием, которым ему чуть руку не сломал. Все заинтересовались. Раздвинули вон в том углу столы. Так ты сперва Толика покувыркал, потом Артема Коваля, а потом предложил попробовать тебя толпой взять.

– И чего, взяли?

– Ага, впятером все-таки уронили. Даже радоваться начали. А потом, глядь, а ты спишь, паразит, аж похрапываешь. Короче, Четверть нам победу не засчитал, сказал, не велико достижение, спящего впятером на пол уронить.

– Да уж, погуляли…

– И не говори! – хохотнул Саня. – А как мы тебя спать унесли, так девчонки и смылись тут же. Обидно, блин. Но ты их покорил. Правда, Зин?

– Точно, – отозвалась выглянувшая с кухни Зинаида. – Прямо сокрушались! «Как он пил, как он пел!» – с придыханием протянула она тонким голоском, явно кого-то пародируя.

– Да, блин, стыдно! – подытожил я. – Столько лет не пить, а потом вдруг взять и устроить дебош. Позор на мои седины!

– Да ладно, – попыталась реабилитировать меня в моих же глазах улыбающаяся Зина. – Дебош, это когда мебель в щепки и кровь по стенам, как из поливального шланга.

– Что, и такое бывает? – удивляюсь я.

– Да бог с тобой! – машет она на меня рукой. – Отродясь не было, Кузя б успокоил мигом.

Разделавшись с яичницей и легким овощным салатом, запив все это дело стаканом холодного кисленького кваса, снова подхожу к барной стойке.

– Кузьма, слушай, а лавка Старосельцева со скольки работает?

– С десяти вроде.

– Ага, понял, спасибо. И за завтрак тоже, очень вкусно.

Возвращаюсь в номер, вытряхиваю все содержимое своей РДшки, пакую в нее трофейные ножи и РПС с пулеметными подсумками. Это на продажу. Все серебро высыпаю в нагрудный карман «горки». Вот, еще и кошелек какой-то надо под местные деньги раздобыть, в портмоне их носить точно не получится.

До лавки деда Тимохи иду не спеша, прогулочным шагом, наслаждаясь утренним теплом, еще не превратившимся в дневную жару, ярким солнцем и чистым воздухом. На улице довольно многолюдно, носится, звонко шлепая босыми пятками по растрескавшемуся асфальту, детвора. Чинно шествуют куда-то, судя по пустым плетеным корзинам, на рынок, степенные тетки: русские, чеченки, осетинки, кумычки. Некоторых сопровождают молодые девушки, похоже – дочери. В тех степенности еще нет, они больше похожи на тонконогих быстрых горных козочек. Некоторые, тайком от матери, бросают в мою сторону быстрые заинтересованные взгляды и озорные улыбки. Ну да, я ж приметный: почти два метра росту, сто двенадцать кило весу, крепкий, спортивный, жирок, правда, уже начал затягивать «кубики» пресса, но еще не превратил накачанный живот в пузо. А тут еще черная бандана, с которой настоящий наемник расстается только в кровати и при купании, АП С в тактической кобуре, РД за плечами. Ну, просто герой-одиночка, гроза всех врагов и женских сердец!

Подмечаю малое количество автомобилей. За всю дорогу мимо меня проехал только древний, но удивительно бодро выглядящий, «козлик» ГАЗ-69 с бойцами дорожной стражи да армейский «Урал» с брезентовым тентом. Зато «гужевого транспорта» на улицах хватало. Пожилые аксакалы в кучерявых папахах гордо восседали на неспешно цокающих копытцами осликах. Четверо молодых парней, как и положено истинным джигитам и бесшабашным казакам, во весь опор, аж со свистом, пронеслись на резвых жеребцах, будто за ними шайтан гнался.

Немилосердно пыля и протяжно мыча, протопало мимо меня куда-то довольно большое стадо коров, сопровождаемое пастухом средних лет на низкорослой и широкой кумыцкой лошадке. А чуть позже еще двое, на таких же степных коньках, прогнали небольшой табун. Интересно, ведь нефти в Чечне полно, да и перегонять ее в бензин тут отлично умеют, мало, что ли, я спалил самодельных нефтеперегонных «самогонных аппаратов» что в первую, что во вторую кампании. Скорее всего, дело в ограниченном количестве исправного транспорта и недостатке запчастей. Вряд ли война пощадила производства. Хотя, если Ростов-на-Дону уцелел, должен был уцелеть и тамошний машиностроительный завод. А с другой стороны, а что там собирали? Комбайны «Дон» и «Нива», а еще что? Фиг его знает, не помню, да и не интересовался я этим никогда. Помню, что «Жигули» собирали в Тольятти, «Москвичи» – на АЗЛК в Москве и в Ижевске, «Форды» – в Калининграде, кажется. На этом мои «глубокие» познания в данной области и заканчиваются. Своей машины у меня никогда не было, водить научился в армии, там и права получил, совершенствовал умения по ходу службы. А вот на свою так и не скопил, потому и не интересовался этим вопросом.

Дом у Тимофея Владимировича выглядит вполне цивильно: довольно большой, двухэтажный, с белыми, оштукатуренными, судя по всему, известью стенами и синими наличниками на окнах, окруженный высоким забором двор, крытая бурой черепицей крыша. Сама лавка – на первом этаже, а второй, скорее всего, жилой. Нормальное явление, я такое и в наше время в здешних краях, в Дагестане и в Осетии не один раз видел. Входная дверь открыта. Ну да, времени уже десять минут одиннадцатого, пора.

– Вот это гости! – слышу я, едва за мной закрывается дверь. – Мишаня, а я уж думал, придется мне, старому, самому с твоим маскхалатом в «Псарню» топать. Ты как, по делам или в гости?

– Скорее, по делам, Тимофей Владимирович, но и в гости тоже. Кое-чего прикупить надо. И продать, если купите.

Спрашиваю у Старосельцева о состоянии Егора, выслушиваю благодарности за медицинскую помощь, оказывается, местный хирург высоко оценил мою работу и даже сказал, что если б все было сделано хуже, то парень мог бы и умереть по дороге от кровопотери и болевого шока, а сам осматриваюсь.

Да, не врал Тимофей Владимирович, рассказывая об успешности своего предприятия, скорее даже немного приуменьшил, назвав свою «торговую точку» небольшой. Вполне себе приличных размеров магазинчик. И ассортимент такой, что некоторые московские магазины «военторговской» направленности вполне могли бы позавидовать. Есть тут на что поглядеть, есть из чего выбрать! Много форменной одежды: от теплых зимних комплектов до легких сетчатых КЗСов[23]. Несколько разновидностей «горок» и прыжковых комбинезонов: черных, хаки и камуфлированных. Правда, выбор камуфляжных расцветок, мягко говоря, не впечатляет. «Березка» с желтыми или белыми пятнами, «партизан», стандартная армейская «трехцветка» и нечто напоминающее американскую «цифру», похожий камуфляж был на грузинских солдатах во время войны с Южной Осетией. Поневоле вспоминается «буйство красок» в магазине того же моздокского «Икара» в мое время. Тут тебе и «камыш», что синий, что зеленый, и «кукла», и немецкий «флектарн», и всевозможные вариации на тему многочисленных американских расцветок. Про «эротические фантазии» местных умельцев я вообще молчу. Среди них можно было отыскать камуфляж и для лунной поверхности, и для войны в каких-нибудь венерианских джунглях; где еще могли понадобиться столь дикие цветовые сочетания, я придумать так и не смог, хотя фантазия у меня богатая. Да, похоже, ставшая уже историей война и тут внесла свои коррективы.

А вот обувь сначала меня здорово удивляет. Как-то привык я к тому, что в обувных отделах всевозможных армейских магазинов все полки заставлены берцами. Тут картина несколько иная, тут царство сапога. Высокие, средние и совсем короткие, зауженные и широкие, с гладкими голенищами и с собранными в «гармошку», обычные, для «пехотуры», и кавалерийские, с подколенными ремешками. Юфтевые, хромовые, яловые, кирзовые. Вот это да! Прямо глаза разбегаются. А вот берец вижу всего три пары: одни больше похожи на кожаные кеды, заполучившие высокие шнурованные голенища. Подошва тоненькая, голенище плотно облегает ногу. Летние, облегченный вариант, вот только где в таких ходить? Сквозь такую подошву каждый камешек чувствуется. Вторые – грубые, с широкими, почти квадратными носами и мощной подошвой, в которой видна тонкая деревянная прокладка, больше похожие на обычные укороченные солдатские «кирзаки», в которые довольно умело, но все равно не слишком элегантно вшили шнуровку. А вот третьи – настоящее произведение искусства! Внешне сильно похожие на мои «Коркораны», только полностью кожаные, без кордурных вставок. Приглядываюсь к ценнику. Однако! За такие деньги я мог бы себе еще парочку АК-103 купить! Впрочем, ни «кеды», ни «деревяшки» низкой ценой похвастать тоже не могли. Даже квадратноносые страшилища стоили столько же, сколько хромовые кавалерийские сапоги из тончайшей, отлично выделанной, блестящей черной кожи. Хотя не так уж это странно, как может показаться на первый взгляд. Хорошие сапоги умели тачать еще во времена Петра Первого. Никаких особых сложностей в этом деле нет. Был бы мастер-сапожник и кожа. А вот берцы пошить куда сложнее. Правда, судя по всему, кто-то очень даже неплохо справляется, хоть и дерет за свою работу немилосердно.

Вот что-что, а всякая воинская «упряжь»: ремни, портупеи, кобуры, разгрузочные жилеты и ременно-плечевые системы, подсумки к ним, всевозможные рюкзаки, ранцы, сумки, баулы и прочие вещмешки – почти не отличаются от тех, которые я видел и покупал в прошлом. Разве что не видно никакой синтетики, все из натуральной, отлично выделанной толстой кожи или многослойного брезента. И не сказать, что дорого, ну да, товар в здешних краях наверняка ходовой, производителей много. Конкуренция, то-сё, одним словом, звериный оскал капитализма на службе потребителя.

Вижу и футболки, тех же расцветок, что и у верхней одежды, и грубой, явно ручной вязки свитера с высоким горлом. А вот носков не видать, зато лежат рулоны портянок: и летних, и зимних. Вот интересно, у них тут вообще носки в ходу? Как бы ни морщили свои нежные носики высококультурные «эстеты», как бы ни открещивались от них, как от позорной страницы темного прошлого, затурканные «общественным мнением» и всяческими «Комитетами таких-то матерей» генералы, а все ж таки портяночка она получше носка будет. Нет, конечно, в городе да в дорогих кожаных туфлях портянка смотреться не будет. А вот в походно-полевых условиях, когда большую часть дня, а то и несколько суток подряд нет никакой возможности снять обувь, когда некогда и негде просушить ботинки, когда надо идти по жаре не один десяток километров… В таких условиях носок либо превратится в осклизлый вонючий рассадник грибковых заболеваний, либо благополучно рассыплется, а нога будет растерта внутри отсыревшего берца или сапога просто в мясо. Лично я во время первой кампании именно портянками себе ноги и спас. Мы тогда две недели из ботинок не вылезали, а когда остатки нашей почти ополовиненной нохчами бригады особого назначения все-таки вывели из города на отдых и переформирование, я, разувшись наконец, чуть не помер от чудного «амбрэ». Портянка сползала с ноги, будто листья с протухшего капустного кочана, маленькими, расползающимися прямо в руках гнилыми клочками. Но вот сами ноги, как ни странно, почти не пострадали. Нет, и опрелостей, и потертостей хватало, но у бедолаг, на которых были носки, ноги гнили, будто у прокаженных. Одному, помнится, пришлось пальцы на ноге ампутировать – пошло заражение.

Так что против портянок я ничего не имею. А носки спрашивать даже не буду, на всякий пожарный, и так за мною уже упоротые по незнанию «косяки» можно на телеге возить.

Кроме одежды и обуви, на полках лавки деда Тимохи еще очень много всего. Саперные и пехотные лопаты, всевозможные ножи, от маленьких «складней» до «ухорезов» таких размеров и формы, что Джонни Рэмбо зарылся бы в асфальт со стыда за свою «зубочистку», котелки и фляги. Нашлось и ружейное масло, и даже вакса для ботинок. Так, а это что? Сразу видно, ядерная война хоть и осталась в прошлом, но последствия ее людям еще крепко «икаются». Иначе зачем все это? На отдельном стеллаже в рядок стоят несколько противогазов, фильтры для них, свернутые в тючки тяжелые прорезиненные ОЗК[24], выкрашенный в стандартный армейский хаки ящик ВПХР[25], еще какие-то ящички и коробочки, которые я не опознал, но которые, судя по их виду, точно относятся к службе РХБЗ[26], скорее всего всякие дозиметры и газоанализаторы. Во время службы нас особенно по ЗОМПу[27] не гоняли, считали, что в Чечне нам это не пригодится. Похоже, зря не гоняли. Но нельзя быть сильным во всем. Это только в тупых кинобоевиках не самого лучшего качества и книжках в мягкой обложке водятся супербойцы, что одновременно и снайперы, и водолазы, и саперы, и рукопашники, и парашютисты, а мотоциклом или джипом управляют с той же легкостью, что и вертолетом или атомной подводной лодкой. В жизни все не так. Хороший рукопашник никогда не станет хорошим снайпером – чувствительность у разбитых ударами по «груше» и лицам недругов лап не та, пропущенные удары по голове улучшению зрения не способствуют, а главное – боец по природе своей агрессивен, а снайпер должен быть холоден и расчетлив. Хороший пловец обычно плохо бегает, и наоборот – слишком разный ритм дыхания. Как там у классика: «Рожденный ползать – летать не может». Что называется, ВУС[28] у него не тот.

Я вот, несмотря на солидный военный опыт, так и не смог научиться всем премудростям снайпинга, вряд ли смогу сдвинуть с места БМП или БМД и только под угрозой немедленной и очень мучительной смерти соглашусь прыгнуть с парашютом. И плавать не умею. И дайвинг для меня – просто знакомое слово.

Так, что-то я отвлекся, я ж сюда по делу пришел. Объясняю Тимофею Владимировичу, что именно хотел бы купить, а заодно выкладываю на прилавок то, что хотел бы продать. В результате получаю семь рублей за РПС и по рублю за каждый нож. А в опустевшую РДшку складываю отличный серый шерстяной свитер крупной вязки, пару черных футболок, твердый брезентовый чехол для рации, небольшой рулон тонких портянок, отрез грубой сероватой ткани на ветошь, трое классических армейских ТТСов[29] и полулитровую пластиковую бутылочку с маслом. Тапки и кошелек Старосельцев советует мне купить на рынке, расположенном ближе к восточной окраине станицы. Я расплачиваюсь и уже собираюсь откланяться, как Старосельцев снова вспоминает о моем маскхалате.

– Подожди-ка меня тут, ладно, Миша? Я даже лавку закрывать не буду, туда и назад. Если кто придет, скажи, вышел дед Тимоха, сейчас будет.

Я никуда не тороплюсь, а потому покладисто соглашаюсь. Старосельцев уходит, а я остаюсь в лавке. С «туда и назад» Владимирович явно погорячился. Вернулся он только минут через пятнадцать, зато с чрезвычайно довольным видом. А «березку» мою и отстирали начисто, и даже отгладили. Блин, хорошо не накрахмалили, а то был у моей бабули такой «безобидный» бзик – крахмалить до жестяной жесткости все подряд. Вот, помню, я по детству намаялся!

Прощаюсь с хозяином лавки и выхожу на улицу.

Тут-то меня и вяжут… Вернее – пытаются… Силенок у ребят полно, а вот умения явно не хватает. Вся суть задержания в паре в том, что оба задерживающих должны брать «объект» одновременно, лишая его маневра и подвижности. Тут левый слегка запаздывает. Когда кто-то, стоящий прямо за дверью, резко хватает меня за правую руку, я начинаю действовать не раздумывая: хлестко, от локтя, наношу расслабляющий в пах. Слышу, как резко выдыхает нападающий, ага, попал удачно, а потом, вкладывая в удар энергию разворота всем корпусом, бью полусогнутыми напряженными пальцами левой ладони ему точно в кадык. «Клиент», закатив глаза, оползает по стене на асфальт. Второй, стоявший слева, бросается на меня, но пропускает сперва резкий пинок в колено, а потом простую, без затей, «тройку» в голову, и оседает мне под ноги.

– А ну, замер! На колени! Руки за голову! Пристрелю нафиг, сука!!! – слышу я злой и растерянный молодой голос со стороны припаркованного у обочины УАЗа. – Охранная рота, ты арестован!

Вот и приплыли… Надеюсь, я никого из этих обормотов криворуких не убил… Медленно, чтоб этот перепуганный тем, как я в две секунды уделал двух его коллег, щенок не надавил сдуру на спуск, опускаюсь на колени, складываю руки на затылке.

Народу в камере немного – всего восемь человек, я девятый, но она маленькая, и оттого тут довольно тесно. Да еще полное отсутствие вентиляции, и проистекающие из этого жара и вонь. Воняет давно не мытым потным телом, нестираным бельем, портянками и расположенной в дальнем углу, отнюдь не озонирующей воздух парашей. Фу, мля, в некоторых наркоманских шалманах, которые мы по долгу службы периодически «накрывали», и то воняло меньше. Конвоир грубо впихнул меня внутрь и, захлопнув дверь, загремел засовом. Молча прохожу к двухъярусным деревянным нарам из плохо оструганных толстых досок, забираюсь на верхний ярус, чтоб сверху всякая дрянь на голову не сыпалась, и, прислонившись спиной к бетонной стене и опершись подбородком на сложенные на согнутых коленях руки, погружаюсь в невеселые мысли.

Вот и допрыгался ты, Михаил Николаевич. Гадать, на чем ты прокололся, бесполезно. Проще сказать, на чем ты НЕ прокололся. Вопрос в другом: за кого тебя принимают местные? И как доказать им, что ты – вовсе не он? Сейчас, даже если рассказать правду, примут уже не за сумасшедшего, а за хитрого вражину, симулирующего сумасшествие. Ой, попал!!! А Старосельцев тоже хорош, гад: улыбался, зубы заговаривал, а сам, мозги мне запудрив, помчался «особистов» местных вызывать. Хотя он со своей точки зрения полностью прав. А вдруг я шпион? Ага, блин, американский! Из-под груды радиоактивного пепла выкопался, вплавь через океан перебрался и сюда притопал. Узнавать самую главную Военную Тайну.

А самое поганое, что ни задержавшие меня бойцы, ни младший лейтенант, «допрашивавший» меня перед отправкой в камеру, не подкинули ни малейших намеков на этот счет. «Допрос» вообще был верхом кретинизма: меня притащили в какой-то кабинет, хозяин которого сообщил, что меня обвиняют в шпионаже, «откатал» на листе бумаги тушью отпечатки моих пальцев и ладоней и задал всего один вопрос: «Сам, добровольно, рассказать ничего не хочешь?» Ню-ню, что ж вам сказать-то? После того как я отрицательно мотнул головой, «мамлей» просто дал отмашку конвоирам, мол, уберите это. Они и убрали, в подвал, в эту самую камеру. Предварительно отобрав куртку от «горки» и шнурки из берец. Все остальное изъяли еще раньше, прямо возле лавки деда Тимохи. И вот что интересно, камера эта расположена вовсе не в подвале комендатуры. Привезли меня совсем в другой домик. Поменьше размерами, но укрепленный ничуть не хуже. Я так понимаю, местная контрразведка, или МВД. Коллеги, мля! Причем, судя по уровню подготовки их «группы захвата», контрразведка тут лажовенькая. Что для меня очень и очень плохо. Уж слишком часто в подобных «конторах» недостаток ума и профессионализма восполняют «служебным рвением» и всяческими там лампами в рожу, резиновыми шлангами по почкам и всяким-разным в таком духе. Искалечат ведь нафиг…

– Оба-на, Трёпа, ты глянь, какие у фраера знатные ботиночки! – вырывает меня из раздумий чей-то нарочито громкий и наглый голос.

Перед нарами стоят двое. Классическая парочка: громила со «шнырем». Первый – голый по пояс, широкий, но какой-то корявый мужик цыганистого вида, с длинными, будто у гиббона, руками, весь густо заросший черным жестким волосом.

Второй – типичная «шестерка», мелкий чмошник с нахальной рожей, больше всего похожий на шакала Табаки из мультика про Маугли.

– Ага, Гуцул, отличные боты. И размер как раз твой, – мерзенько хихикает он в ответ на слова чернявого.

– Слышь, фраерок, как насчет обувкою махнуться? – Гуцул демонстрирует мне свои растоптанные и грязные горские чувяки[30].

Понятно, пора в камере власть менять. Легко соскакиваю с нар и, спокойно глядя на эту парочку клоунов, цежу сквозь зубы:

– Ты чо разбазлался, мамалыжник? Чо лыбисся, как параша? Или зубы жмут?! А ну, нах, исчезли оба, пока в петушиный угол не определил! Или его тут нет? Так я его специально для вас двоих прям щас и организую.

Гуцул, явно не ожидавший ничего подобного, замирает в недоумении. Потом до его ущербных мозгов доходит смысл мною сказанного. С ревом тираннозавра, которому прищемили хвост, он бросается в атаку. Ню-ню, я в «органах» почти четырнадцать лет, сынок! А до этого – два года в спецназе. А еще раньше – детская спортивная школа. «Двойка» в нос, апперкот в челюсть. «Оппонент», будто подрубленное дерево, с грохотом рушится на пол. Нос я ему сломал точно. Насчет челюсти такой уверенности нет, но вполне возможно. А вот похожий на трусливого шакала Трёпа меня удивляет. Думал, он бежать кинется, а он, погань, выдергивает откуда-то узкую «заточку» и бросается на меня. И на старуху бывает проруха, верная пословица. Если б реакция у меня была похуже, пропорол бы он мне бочину, как пить дать, пропорол бы. А так обошлось неглубоким, но сильно кровоточащим порезом вдоль ребер. Не опасно, но неприятно. Обвожу тяжелым угрожающим взглядом остальных «пассажиров» камеры.

– Еще желающие повоевать есть?

Таковых не находится.

– Тогда бегом убрали от меня куда-нибудь подальше эту падаль, – я киваю на уже начинающего приходить в себя постанывающего Гуцула и лежащего у стены, в которую я его впечатал со всего размаху головой, Трёпу. – Воняют.

Мое распоряжение выполняется беспрекословно и быстро. Морщась и шипя, стягиваю с себя футболку, рву ее на длинные полосы и начинаю перевязку. Замечаю, что один из сокамерников уж очень внимательно разглядывает мою татуировку.

– Ты что-то хотел? – вежливо, но предельно холодно спрашиваю его я.

Когда-то услышал от одного бывалого человека, что в таких ситуациях предельная вежливость вкупе с предельной же жестокостью пугает людей куда больше, чем грубость. Похоже, он и впрямь знал, о чем говорил. Сокамерник перепуганно машет руками и мотает головой, всем своим видом показывая, что ему, собственно, вообще ничего не надо, он тут так, просто мимо проходил.

Наложив более-менее приличную, насколько это в таких условиях вообще возможно, повязку, ложусь на нары прямо там, где сидел. Черт с ним, с мусором, что со второго яруса сыплется, но вверх-вниз мне сейчас скакать точно не стоит.

Кровь останавливается довольно быстро, рана и впрямь пустячная, просто глубокая царапина. Решаю больше ничем не забивать себе голову и просто заваливаюсь спать. Будь что будет, мать его!

Первый раз я просыпаюсь, когда приносят обед. Тогда же из камеры выносят мычащего от боли Гуцула и так и не пришедшего в себя, но все же живого Трёпу. На вопрос охраны, пытающейся выяснить причину происшедшего, спокойно отвечаю:

– Поскользнулись и упали, бедные.

– А с тобой что?

– Порезался, когда брился.

– Ну-ну, – неопределенно хмыкает тот и выходит.

А еда не так уж плоха, как я было представил. Обычная «сечка» со следами присутствия какого-то мяса. Во время срочной службы приходилось и похуже едать, правда, не в таких антисанитарных условиях. Наплевав на совершенно не повышающую аппетит вонь, подчищаю тарелку, выпиваю кружку какой-то бурой жидкости, которую по большой ошибке кто-то обозвал чаем, и, вернув посуду, снова заваливаюсь на нары. До ужина снова сплю. Хм, странное у них тут отношение к шпионам. Я предполагал, что из меня сейчас же кинутся паяльной лампой явки да пароли выжигать, выяснять, где акваланг-оружие-документы. А про меня просто забыли. Даже обидно как-то. Они меня что, за какого-нибудь уругвайского шпиона приняли? Такого, не сильно интересного, которого можно попытать в свободное от действительно важных дел время.

Минут через двадцать на нары рядом со мной подсаживается какой-то мужичок. Невысокий, неприметный, какой-то вообще никакой. По внешности можно только сказать, что кавказец, но вот даже я, проведший в здешних краях почти треть жизни, не возьмусь определить национальность.

– Не помешаю? – акцент тоже почти не чувствуется.

– Нет, не помешаешь, – отвечаю я, – хотел чего-то?

– Хотел от нас всех спасибо сказать, – отвечает он. – Мыто, шестеро, вместе, так сказать, артель. А эти двое тут уже сидели, когда мы сюда попали. Мы люди смирные, а они – на дорогах «шалили», сами хвастали. Мол, сам черт им не брат, каторга – дом родной, всех убьют – одни останутся! Одно слово – уроды!

– А что ж такая «мирная артель» в этой камере делает?

– Ну, я же не спрашиваю, что тут делаешь ты…

– А я отвечу, меня подозревают в шпионаже. Правда, пока не объяснили, на кого…

– Ничего себе, – аж присвистывает мужичок. – Ну, тогда и я тебе скажу: мы по карточным играм, ну, «двадцать одно» там, покер. По крупным кабакам играем. Вот вчера один проигрался и в крик. Шулеры, мол. А при чем здесь шулеры, если сам играть не умеешь? Так что мы и не переживаем сильно, отпустят. Не впервой. Считай, в каждом городе есть хоть один урод, что, проигравшись, про мошенников орать начинает. Денег-то жалко. А мы играем честно, так что бояться нам нечего. Да и связи кое-какие имеются, если совсем прижмет. А вот у тебя, парень, дела плохи.

– Сильно плохи?

– Сильно… Будь ты вор или дорожный грабитель – загремел бы на каторгу, в каменоломни, ну или в Донбасс, уголек добывать. А вот у убийц и шпионов всего одна дорога – в петлю.

– Это если докажут.

– Эти, – мужичок кивает головой на потолок, – эти докажут. Сочувствую…

Мужичок отходит к своим, а я остаюсь наедине с весьма мрачными мыслями и предчувствиями.

Приходят за мной вечером. Снова отводят в тот же самый кабинет к тому же самому младшему лейтенанту.

– Что стоишь столбом, присаживайся, – кивает он мне на табурет, стоящий посреди комнаты, а потом кивает на мой перевязанный бок, – медпомощь не нужна?

– Да нет, спасибо, нормально все, – отвечаю я.

За спиной, с чуть слышным скрипом открывается входная дверь. Оборачиваюсь. В кабинет заходит примерно моих лет, но уже седой, лейтенант. Смотрит он на меня с нескрываемой ненавистью.

– Хорошо, продолжим, – снова говорит мне «мамлей». – Говорить правду – в твоих интересах. Твое имя, звание, задание, с которым тебя к нам забросили, фамилии связных и адреса «явок».

В ответ храню глубокомысленное молчание. Подождав пару минут и уяснив, что говорить я не начну, он, изобразив на лице крайнюю степень огорчения и разведя руками, как бы говоря: «Ну, мил друг, сам виноват, извини!», кивком головы дает отмашку седому лейтенанту. Тот, не говоря ни слова, мощным, хорошо поставленным ударом ноги вышибает из-под меня табурет. Скорее всего, предполагалось, что при падении я должен был крепко приложиться затылком о бетонный пол. Ага, сейчас, размечтались! Страховка и самостраховка – это первое, чему учат человека, решившего заниматься самбо. Падаю аккуратно и без потерь для здоровья: скруглив спину, прижав подбородок к груди и слегка хлопнув по полу раскрытыми ладонями. Седой, осознав, что его выходка цели не достигла, сильно бьет меня ногой в бок, прямо по едва начавшему затягиваться порезу. Шиплю от боли, чувствуя, как теплая кровь снова начала пропитывать заскорузлую повязку.

– Ну что, сука, может, сам все вспомнишь, или помочь?

– Да пошел ты!

Когда минут через десять выдохшийся седой, плюнув от досады на пол, выходит из кабинета, надо мной склоняется «мамлей».

– Зря упираешься, у Петра в Каспийске, когда турки десант высадили, всю семью вырезали. Будешь молчать – он тебя измордует так, что повешения с нетерпением ждать будешь.

Когда дверь с грохотом захлопнулась за конвоирами, что втащили меня в камеру и бросили мою измочаленную «тушку» на нары, рядом снова нарисовался бригадир «мирной артели» картежников. Присев рядом, сочувственно цокает языком.

– Да уж, досталось тебе, парень. А я тебя предупреждал, шпионов тут не любят. Ладно, потерпи, сейчас полегче будет. – В его руках, словно по волшебству, появляется мокрое полотенце, которым он начинает оттирать корку запекшейся крови с моей физиономии. Потом присматривается к повязке на боку и морщится, словно от зубной боли.

– Сменить бы… Ладно, что-нибудь придумаем, – с этими словами он отходит к своим по-прежнему безмолвным товарищам.

И придумали. Судя по всему, это была чья-то еще вполне чистая нательная рубаха. Бригадир сноровисто порвал ее на ленты и вручил их мне.

– Держи, у тебя перевязка все равно лучше выйдет. Не спец я в этом.

Я только киваю в ответ и, поделив «перевязочный материал» пополам, первую половину пускаю на новую повязку, а вторую аккуратно затрамбовываю в небольшую щель между досками нар и бревном, к которому они приколочены. Сдается, свежие «бинты» мне еще понадобятся.

Предчувствия не обманули. Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Меня снова отвели в кабинет к парочке «добрый – злой». Первый снова спрашивал, второй снова бил. А я – снова молчал. Отлежавшись на нарах и наложив новую повязку на опять открывшуюся рану, я попил чаю, заботливо припасенного для меня с обеда старшим «артели» картежников.

– Слушай, ну что ты сам над собой измываешься, – говорил он мне, пока я прихлебывал из мятой алюминиевой кружки холодный чай. – Ведь искалечат они тебя, а потом, один черт, вздернут. Слушай, ответь мне, только честно, ты жить хочешь?

– Глупый вопрос, конечно же хочу.

– Тогда есть у меня к тебе одно предложение. Мы действительно бываем в разных местах. И у меня очень много самых разных знакомых. Так вот, есть люди, серьезные люди, которые готовы хорошо платить опытным бойцам, очень хорошо. А ты, как мне кажется, весьма даже опытный…

– Покороче можно? Какой я весь из себя крутой и суровый, я и без тебя в курсе. К сути переходи.

– Ладно, к сути. Нас завтра выпускают, я вполне могу связаться с этими людьми. Они проплатят кого надо, подробности тебе не интересны. И ты отсюда исчезаешь. Сам знаешь, деньги творят чудеса, а нет бумаг, нет и человека. А потом тебя отвозят в одно место и предлагают интересную и хорошо оплачиваемую работу.

– Слышь, братское сердце, ты сам-то эти словесные кружева плести не заманался? Я парень простой и конкретный. И хочу получить простой и конкретный ответ на свой вопрос: где и что надо делать? А нет – иди на хер!

– Тише, тише. Незачем так волноваться. Хорошо, вот тебе ответ: надо будет в горах учить молодых парней тому, что ты знаешь сам. За очень, – он специально выделил голосом последнее слово, – хорошие деньги.

Ага, вот даже как, да ты, похоже, меня в инструкторы к боевикам вербуешь! Ну, держись! Резко, не обращая внимания на резанувшую порезанный бок боль, я вскакиваю с нар и сгребаю «нанимателя» за ворот.

– Ах, ты ж, сучонок! – шиплю я ему в лицо, брызжа слюной от ненависти. – Да я таких, как ты и твои «серьезные», уже пятнадцать лет давлю! А ты мне?.. – я аж задыхаюсь, не найдя нужных слов. – Удавлю, падаль!!!

«Миролюбивая артель» дружно подрывается на выручку своему начальнику.

– Стоять, уроды, а не то я ему шею сверну, как куренку! – рявкаю я, ставлю бригадира «артельщиков» живым щитом между собой и ими.

– Охрана! – визжит он во весь голос. – Убивают!