Раннее (сборник) Солженицын Александр
© А. И. Солженицын, наследники, 2016
© Н. Д. Солженицына, составление, 2016
© В. В. Радзишевский, комментарии, 2016
© В. Калныньш, макет и оформление, 2016
© «Время», 2016
* * *
Дороженька
Повесть в стихах
Зарождение
- Чернеют вышки очерком знакомым.
- От вышки к вышке день сочится над державою.
- От зоны к зоне звонами подъёмов
- Задолго до свету ликуют рельсы ржавые.
- Похлёбка с рыбкой кошачьей, мучная затирка.
- В прохуженном, пролатанном томительный развод.
- Идут работать лагери! И наша каторга
- Четырежды клеймённая идёт.
- Так будет год. И десять так. И так же двадцать пять.
- Всё то же самое. Опять. Опять.
- Обыскивать. Считать. Обыскивать. Считать.
- Запястья за спину, покорные, по пять,
- Бушлаты чёрные, вступаем меж тулупов,
- Как медных статуй в отблесках кострового огня,
- И, спины сгорбивши, глаза потупив,
- Идём, как будто бы кого-то хороня.
- Да каждый день и хоронят кого-нибудь –
- На палец бирку голому. Для верности – прокол штыка…
- Заря.
- И – день.
- Жестоко-медленно катится солнце по небу,
- Искрит о землю мёрзлую безсильная кирка.
- Не будет, не было сверкающего мира!
- Портянка в инее – повязкой у лица{1},
- О кашах спор да окрик бригадира, –
- И – день, и – день, и – нет ему конца!
- К закату стынет степь. Встаёт луна багровым диском.
- Во тьме толкаемся, скользим, спешим к себе в загон,
- Бригадами суровыми
- Врываемся в столовую,
- Где доходягу, лижущего миски,
- Казнит презреньем лагерный закон.
- Глотаешь жадно щи, не видя где ты, с кем ты, –
- А через стол, в пару, над глиняной посудой,
- То обнищалое лицо интеллигента,
- То дистрофией обезволенная удаль.
- Но тот, кто время здесь расчёл, – расчёл его неплохо.
- Не обменяться словом нам, лишь только вздохом.
- Опять, опять гудит над лагерем звонок.
- Тебе в один барак, а мне в другой.
- Проверка. Строем под замок.
- Отбой.
- Не кончено, не верь! – Я знаю, жду, но мне
- Не победить, не разомкнуть ни на щель век усталых.
- Едва уснём – звонок!! И в ослепительно торжественной луне
- Мы, как в плащах комических, выходим в одеялах.
- Выходим клокоча, выходим проклиная,
- До самых звёзд безжалостных всё вымерзло, всё ярко, –
- И вдруг из репродуктора, рыдая,
- Наплывом нанесёт бетховенское largo.
- Я встрепенусь, едва его услышу,
- Я обернусь к нему огрубнувшим лицом, –
- Кто и когда узнает и напишет
- Об этом обо всём?
- Со светлым пониманием, не в гневе –
- И надобно теперь писать, теперь! Довлеет злоба дневи,
- Но равнодушен день к минувшим дням.
- Едва ворочаются мысли жерновами,
- Чуть вспыхнет свет в душе по временам –
- «Но и в цепях должны свершить мы сами
- Тот круг, что боги очертили нам»!{2}
- Свой круг начну и я. И поведу – стихами:
- Созвучной, мерной, может быть, сумею уберечь
- Такой ценой открывшуюся речь!
- Тогда напрасно вы по телу шарить станете –
- Вот я. Весь – ваш. Ни клока, ни строки!
- А к чуду Божьему, к неистребимой нашей памяти
- Вы не дотянете палаческой руки!!!
- Мой труд! Год за год ты со мной созреешь,
- Год по году Владимиркой пройдёшь{3},
- Наступит день – не одного меня согреешь,
- Не одного меня ознобом обоймёшь…
Вступление
- Где и когда это началось?..
- Друг мой издавний, – когда?
- Чистое стёклышко мира ребячьего,
- Грозно дохнув, замутила беда?
- Вспомним ли крест перепутья
- Трудного,
- Скрещенных прутьев
- Над нами тень,
- Ужаса безрассудного
- Первый день?
- Изредка нам проступали зримо
- Знаменья страхов потусторонних{4}, –
- Мы проходили вчуже, мимо,
- Скрывши лицо в ладонях.
- Слабым, хотелось нам просто
- Забыть их,
- Лад своей жизни оберегая,
- Дом свой, уют свой, вещи –
- Поступь
- Событий
- Зловещих
- Минула, не задевая…
- Так и теперь, когда стонами
- Наша душа пролилась, –
- Те, кого это не тронуло,
- Думают ли о нас?..
- Не слышать, имея уши,
- Не видеть, глаза имея, –
- Коровьего равнодушья
- Что в тебе, Русь, страшнее?
Глава первая. Мальчики с луны
- Странствовать!.. Ликует сок бродяжий!
- Дорвались и мы с тобой до воли!
- В двадцать лет – сопеть на крымском пляже?
- Наша, наша! – бьётся на приколе –
- Вёсла сложены, как связанные крылья,
- Просится в полёт!
- Водяной зеленоватой пылью
- Обомшелую бударку обдаёт.
- Первобытно раздувая городские ноздри,
- Тянет с Волги свежестью, и остро
- Побережье пахнет рыбой и смолой.
- Хлеба – не купить. Припасено немножко
- Сухарей у нас да пуда два картошки,
- Высыпанной в ящик носовой.
- Не щенки мы, нет! – как мореходы встарь,
- В краску белую макая голый палец –
- Уж давно продумано: «Волгарь –
- Скиталец».
- Ну, толкай! Примат материи, на слове не лови,
- Всё же – Господи, благослови!..{5}
–
- Звон и гуд… И тракторы рычат у перевозов,
- Кони ржут, скрипят грузовики,
- Сизо-масляна идёт вода с навозом,
- И толкутся волны поперёк реки.
- Густо-чёрный выстилая дым,
- Буксирок, вцепившись невподым,
- Тянет баржи две, как две скалы.
- Двухэтажные, легки, белы,
- Разминутся пароходы, радостно гудя.
- И деревни целые – плотами
- С избами, коровами, бельём и петухами
- Медленно спускаются, реку загромоздя.
- А и в русле не одна дорожка:
- Не гребём – теченье выбивает
- В мирную воложку,
- В нераспуганную тишь
- Рыба на-солнце серебряно взыграет,
- Юркнет птица в островной камыш.
- Изливает с неба синева.
- Вёсла трепетные вывесим – и движемся едва.
- Что-то дед смолёный ладит топором…
- С ним малыш, две удочки забросил…
- Нестерпимо брызжут серебром
- И топор, и капли с наших вёсел…
- И опять затягивает в стрежень.
- И блеснёт едва повыше осоки
- Уцелевшей церкви в глубине прибрежья
- Крест – и серенькие куполки…
- Вечер. Солнце западёт за берег горный,
- И вода сгустеет в изумруд,
- И огни зажгутся в белых знаках створных,
- Шумы дня притихнут и замрут.
- Отразятся с кручи в стынущие воды
- Скалы, обнажённые породы,
- Купы лиственных и пики чёрные хвои, –
- Бакенщик, старик рыжебородый,
- Объезжает бакены свои.
- И уж на ночь, только солнце сгаснет,
- Водный путь отмечен столбовой –
- Там, где горный берег – бакен красный,
- И – зелёный там, где луговой.
- Исчезают тени, и мягчеет небо.
- Проступает точка первая Денеба{6},
- Все созвездья выводя изглубока.
- Плёс утих. Ни лодки рыбака.
- Осеняет Волгу только звёзд шатёр.
- Ну, и нам на берег: сушняка
- Подсобрать да развести костёр.
- От костра всё сразу потемнеет –
- Волга, небо, прибережья глубь,
- Мы – к огню плотней и ждём, пока поспеет
- В котелке картошка или суп.
- Из-под крышки сладкий пар клубится,
- Зверь-костёр клыками сучья рвёт,
- По воде прошлёпают неслышно плицы{7},
- Проскользит, сверкая, пароход
- И, по тёмной глади бледным светом мрея,
- В полноту беззвучной ночи канет…
- В смуглых отсветах лицо Андрея,
- Лоб его печаль пытливая туманит.
- Внутренне сцеплённых выводов коварство
- Вот не ждал, куда его направит! –
- «Оглянись, Сергей, подумай.
- Чувствуешь, как давит
- На тебя, на всех нас – государство?»
- Я смотрю на звёздный свод извечный,
- Слышу вольный шорох всплесков в тишине
- И от всей души, чистосердечно
- Удивляюсь: «Давит? Государство? Не-е».
- После гребли по телу приятная истома,
- Что к краям – расплывчатей лицо освещено…
- Как давно, дружище, мы знакомы,
- Как давно!..
- Помню твоей детской курточки вельвет,
- Несогласие упрямое с немецкими глаголами,
- Наши шахматные страсти, меж двумя
- футболами.
- Вместе нас кружил извивами весёлыми
- От Байдар к Ливадии велосипед,
- Подымал Военною-Грузинскою от Ларса.
- Вместе аттестаты понесли в Универс’тет{8},
- И обоим нам ударил буйный свет
- Гегеля и Маркса.
- Математика. И физика. Но для души
- Их священной строгости нам оказалось мало:
- Подлинно, что точные науки – хороши,
- Да не строгости, а счастья людям недостало.
- И пошли на исторический в МИФЛИ,
- Порешив, что с парой факультетов справимся,
- И давно согласно к выводу пришли:
- «Мы нам нравимся».
- Как не нравиться, когда так чётко сведены
- К стройным формам мир и человек?
- Сколько нами дивных вечеров проведено
- В мудрой тишине библиотек!
- Сколько раз не хожено в кино!
- Сколько жертвовано вечеринок!
- Я безумец, я фанатик, – но –
- Но Андрей мой – инок.
- В миллионном городе, в блистании огней,
- Там, где вечер – лучшая пора,
- В пять минут десятого ложится спать Андрей
- И встаёт – чтоб думать – в пять утра.
- Как по Канту время мерь –
- он в шесть пройдёт по дворику
- И вернётся записать, что понял
- в утре чистом.
- Хочет стать он, как и я, историком,
- Но для этого ещё – экономистом.
- Том за томом я гоню взаглот,
- Я истерзан весь, я в спор нырну с наскока,
- Взор застит восторженно слеза, –
- Он мне тихо, мудростью Востока:
- «Прежде, нежели открыть свой рот,
- Друг, открой глаза!»
- Это – то влеченье, род недуга,
- О котором написал поэт:
- Книга, стол и мы друг против друга, –
- Никого на свете больше нет!
- Распадутся волосы-неулежни мои{9}
- Над лицом горячечным, но бледным,
- Ближе – сходимся – яснеем – и! –
- Запись отточённая о выводе последнем.
- И не жаль обоим эту странную,
- Без вина, без девушек сухую юность нашу…
- …Вот и ужин! Ложки расписные деревянные
- Мы вонзаем в ячневую кашу.
- После ужина на сене в лодке мягко.
- Лёгкой зыбью чуть вздымается корма.
- Всю Историю – от нас до братьев Гракхов,
- Высветил прожектор Марксова ума.
- Маркс! – как меч, рубящий путаницу партий!
- Не блуждать у Лейбница, у Юма, у Декарта,
- Только-только вылупясь из жёлтеньких скорлуп,
- Держим в клювах Истину и мечем взоры вглубь!
- Есть закон движения! Другого Абсолюта
- Нет! И как там было – сердобольно, круто,
- Нравилось, не нравилось, – минует постепенно.
- Всё пройдёт: Сената гнев и курий плеск и пена.
- Желчь упрёков, звон разящих слов
- Не всплывут на высоту веков.
- Воин Рим, бронёю перевитый!
- Шаг Истории, не знающей пощады! –
- Гордое отчаянье самнитов,
- Умное безсилие Эллады,
- Ярость Брута, Ганнибала гений –
- Всё должно быть сметено и сбито,
- Что само не станет на колени.
- Dura lex, sed lex[1]. Во всём закон.
- Ничего, что б в сторону свернуло.
- Ничего? И даже шут Нерон?{10}
- И кровавое захлёбыванье Суллы?
- Фатализм! Эклектика! Неверно!..
- …Но Андрей молчит и дышит мерно
- В лад дремотным заплескам волны.
- И спине тепло от дружеской спины.
- За ночь иней нас покроет впробель.
- Утром вспрыгнем, зубы бьёт ознобик,
- И – бултых в синеющую воду!
- Холодом озноб тот вышибить приятно!
- И – бегом, в чём родила природа,
- По камням! на взгорок! и обратно
- На песок! поборемся! и в танец!
- Дикарём разнузданным пляши,
- Пока тело вызорит румянец,
- Да ори! – всю Волгу полоши!
- А теперь хватайся каждый за весло –
- Оттолкнулись! Понесло!
–
- Солнышко пригреет – не гребём, лежим.
- Лодку сносит тихо, мы себе зубрим –
- Снова диамат, латынь и древний Рим.
- Купим яблок, тут их мерят на ведро,
- И грызём, и дремлем… Всё б у нас добро,
- Только ни брезента, ни плаща –
- И на небо часто смотрим, трепеща.
- От грозы, дождя мы беззащитны.
- Как нам стал понятен первобытный
- Ужас перед силою богов:
- Только что покинули мы крыши
- Наших равнодушных городов –
- И уже иначе видим, слышим,
- Туча наплывёт – мы сжались, мы не дышим,
- Ветер кажется – злопамятный, живой,
- «Завтра я…» – не скажем, верим в глаз дурной.
- Завтра день – смотри ещё какой!..
- На недели тучами затянет
- Небо. Будет Волга холодна,
- Заколышется, волною спорной станет
- Глину выворачивать со дна.
- Попадись тогда на волнобое!
- Повернись бортом! –
- Пляшет, мечется седое, водяное
- То на этом, то на том!
- Берег в брызгах. Чёрно дышат трубы.
- Грязь на пристанях. И дождь – безугомонь.
- Шутки грузчиков и ругань дерзко грубы,
- Но и труд их стоит этой ругани.
- Экую ворочают махину!
- В сорок рук вздымают! Ну как рухнет?..
- «Э – э – эх, ду – би – на!..
- Ух – нем!!
- Зелёная! Сама пойдёт! Сама пойдёт!
- Подёрнем! Подёрнем!»{11}
- Вымахали с покриком задорным –
- Там, голубушка! – и с паром, хрипом, храпом
- Сыпят, топают, валят на берег трапом.
- Те мешки подкинули, те бочки катят ловко…
- Третьяковка??
- Обогнали Англию в лебёдках, кранах, планах, –
- Так откуда ж этих дьяволов-то рваных?!.
–
- Дождь и дождь. Уж нам не плыть сегодня.
- Подгребаем к дебаркадеру под сходни –
- Всё же крыша, хоть и брызжет из щелей –
- И идём в черёд порыскать чаю.
- Новодевичье в лаптях тебя встречает
- И в азямах рваных Сенгилей.
- Райпартпрос, Райком и Райкомол,
- Райуполминзаг и Райзаготконтора.
- И районный юродивый, полугол,
- Смуглогрудый, клянчит у забора.
- Чаю мне! – продрог на сумрачной воде.
- Раймилиция. Райплан. И РайНКВД.
- Мокнет «Правда» на витринке. С тёмно-хмурых
- Сеет мелкий-мелкий дождь с небес.
- Райтюрьма, Райсуд и Райпрокуратура,
- Райсоцстрах, Райздрав и Райсобес.
- Там, где, дети горя и отваги,
- Бурлаки под бичевой тянулись в напряге, –
- Закрывая полки голые, в Раймаге
- Продают физическую карту… Африки…
- На столбах бубнят колхозные частушки
- Близ Райклуба громкоговорители,
- Под забором рубят головы косушкам
- Жители.
- Нет теперь ни кабаков на Волге,
- Ни Николки нет, ни монополки,{12}
- Ни в церквях колен не гнёт никто, –
- «Эй, молодка!
- Литру водки!
- Два по двести!.. Три по сто!»
- Пар одежд сырых и сизый дым махры,
- Окна мутные, спиртовые пары.
- Густо-густо вкруг некрашеных столов –
- «Нам салатику! – вопят, рыдают, – огурцов!»
- Вот охотник смяк, склонясь к дробовику,
- Ловит блох борзая под столом.
- «Будьте так любезны! Дайте мне чайку!»
- – «Ча-ай?? Не подаём!»
- Над столами русский чин трисловьями порхает,
- Лица смотрят масляно, слепо.
- И ревут «Златые горы», оглашая
- Чайную Райпо.
- И лохматый грузчик, мой сосед,
- Дядя Миша, мужичина-глыба:
- «Чаю зря ты, малый, просишь. Чаю нет.
- На сто грамм перцовки».
- – «Я не пью. Спасибо».
- – «Ах, культуриш руссиш!.. Ну, кажи свой ум.
- Ну, скажи, что водка – это а-пи-ум…»
- – «Хвастать тоже нечем. Лёгкие и печень…»
- – «Хо! Ты – тюря! Печень! Этим душу лечим!
- К-комсомолец! Пожалел!.. А дать тебе винтовку,
- Да – на вышку?..{13} Ну, не зявься, выпей
- стограммовку.
- И мои б такие были… Пей, не брезгуй».
- – «Где ж они?»
- – «Сопрели. Под сосной карельской».
- – «Отчего ж?»
- – «А это очень просто мы:
- В тундру высадили голыми да босыми,
- Ну, а в тундре и волкам не рай.
- Рыбу пальцами словить сумеешь – ешь.
- Ягоду найдёшь дикую – собирай!
- Хочешь если, так друг дружку режь.
- Хочешь – помирай…»
- – «Но простите, но за что же вас?»
- – «Ты – с луны? В тридцатом-то?
- Не знаешь, что да как?
- Потому что был сочтён кулак,
- Ну и… Ликвидировать. Как класс.
- …Я за землю, парень, да за волю,
- Да за эту грёбаную власть
- Шёл на Колчака…
- Землю дали – тёр, дурак, мозоли,
- А они меня – ша-расть
- В кулака!
- Да кого ж она, земля, не богатит,
- Если только вкалывать здоров?
- Государство! Что ему претит,
- Если у крестьян да по три пары лошадёв?»
–
- Юность верит. И она права.
- …Но прошло-то года, слушай, двадцать два!
- До каких же пор мы будем зря
- Сваливать на бедного царя?
- Зафиксируем: в раймаге – ни черта?
- Это – нищета?
- Тише! Тише! Склонность к выводам
- поспешным.
- Никакой прогресс не может быть безгрешным.
- Отклоненья, исключенья – кто же говорит?
- Ведь писал Истории законы не Эвклид!{14}
- Роют трудно, роют по-кротовьи,
- А оглянешься – и мир уже не тот.
- Жестоко? Приходится и кровью
- Заплатить за тяжкий путь вперёд.
- Мы не только что не против –
- мы оправдываем даже:
- Ликвидировать? Конкретно – как? Куда ж их?
- В тундру. В дикий лес.
- Dura lex, sed lex.
- Трудно мы живём. Дай время, будет лучше.
- Внуки примут жизнь, не зная, как далась…
–
- Вот и солнце прорвалось сквозь тучи,
- И покорно Волга улеглась.
- Так за вёсла твёрдою рукою!
- Поплыли,
- Где на двести вёрст Самарскою лукою
- Волгу отшвырнули Жигули{15}.
- Сладость есть и в малом и в великом.
- Между сосен, вперегонку, с перекриком
- Вымахнуть, запыхавшись, на кручу! –
- Тут раскинуться на выгретой, пахучей
- И никем ещё не топтанной траве;
- Отдаваясь тишине дремучей,
- В небо жмуриться без мыслей в голове,
- Никому и ничего не должен…
- Жи-гу-ли!.. Какая-то в вас правда!..
- Раздробилось зеркало в Заволжьи
- И застыло в озерках-бакалдах.
- Нет теченья! Плёсы недвижимы.
- Близко дальнее, а крупное –
- мало непостижимо.
- С коробок от спичек – баржа на подчале.
- Замерла ли? Тянут её таском?
- Хоть заплачь от этой веющей печали!
- Хоть христосуйся – такая в сердце Пасха!..
- Мирный бор овершьями колышет,
- Запахом смолы и солнца пышет.
- Жёлто тлеют иглы в медном сосняке.
- К югу, поверх сосен
- Облачко относит
- Медленно, в покойном высоке.
- Под травой краснеет земляника,
- И грибы столпились возле пней.
- Разве в малом меньше, чем в великом,
- Веской мудрости коротких наших дней?..
–
- Через день взгляни на правый берег –
- Сланец, скалами пластованный, белесый,
- Стук стволов паденья, пил железный верезг,
- Люди серые с лопатами, кирками
- Горы облепили муравьями.
- Экскаваторы, лебёдки, вагонетки,
- Грохот, скрежет, и столбится едко
- В лёгкие и в небо каменная мгла…
- Это будет чудо Третьей Пятилетки –
- Перемычка Волжского Узла.
- О, грядущее переустройство мира!
- Мы войдём в тебя наукой и уменьем!
- …А кому кирку?.. Не из-под наших кирок
- Пусть разбрызгиваются каменья!
- Привезут, найдут неученную рать, –
- Что над этим голову ломать!
- …Так мы плыли в гладком беззаботьи,
- И, наверно б, нам на ум не вспало:
- Что за люди там кишат в лохмотьях?
- Что за люди бьют вручную скалы,
- Катят тачки в гору по тропинкам? –
- Сам, как глина, побуреет человек…
- В невесёлом месте, в Красной Глинке{16},
- Мы однажды стали на ночлег.
- Правый берег вскопан, взбугрен, бурый.
- Штабелями досок и бревён,
- Мусором, щебёнкой – левый завалён.
- Перекатом Волга мчится хмуро.
- Мы причалили, да плох нам выпал сон:
- Выстрел. – Новый. – Очередь. – И ржавый
- Звон от рельс на нашем берегу.
- С фонарями в зарослях облава
- Заплясала, заметалась на лугу.
- Засветились пристань и бараки,
- Шли моторки, воду Волги пеня…
- Из моторок прыгали собаки,
- Заливаясь в ярости и пене,
- За собой вожатых мчали в темень,
- Хрипло лаяли и обрывали привязь,
- Кто-то выволок на берег пулемёт.
- Словно в бой, с винтовками навывес,
- Пробежал запыхавшийся взвод.
- Не понять – война или охота?
- Ладно, греемся; не трогают – и рады.
- Вдруг у нас над самым ухом кто-то:
- «Вот они! А ну, вставайте, гады!
- Подымайтесь! Застрелю, заразы!»
- Шутки плохи, тут не отлежаться.
- Из-под одеяла высунулись разом –
- Вислоухие испуганные зайцы:
- – «Мы – туристы. Что вы к нам, товарищ?»
- Но товарищ плюнул от обиды.
- – «Хто? Туристы?? Шляются здесь, твари…
- Чтобы я на Волге больше вас не видел!»
- Перекошенный, разгорячённый,
- Освещён недоброй дрожью света,
- Пляшущую руку с пистолетом
- Долго опускал он, огорчённый.
–
- Их всю ночь ловили. С места заклятого
- Мы ушли под утро, торопясь уплыть,
- Чтоб не рвать, что в сердце дорогого.
- Чтоб не думать. Чтобы позабыть.
- Подымалось солнце над лугами.
- Красное, в торжественной игре,
- Жигули оно зажгло, как пламя,
- Озарило мёртвые машины на горе,
- Раздробилось радугой росяной через лес,
- Багряницей разостлало водной глади скатерть, –
- И вот тут-то вывернулся нам наперерез
- Арестантский катер!
- Он скользнул, едва нам нос не срезав,
- И послал короткий частобой,
- Он прошёл, как будто гром железа
- Кандалов рассыпал за собой.
- Бугорками волн взбелели волоконца,
- Закипела, забурлила полоса реки –
- Эти лица! лица, обернувшиеся к солнцу!
- И с бортов – конвойные штыки.
- Вот они, кто там кирками машут! –
- Только нескольких и рассмотрели мы.
- Кто они?.. За что их?.. Не расскажут…
- Тихие, стояли у кормы.
- Что-то было в лицах их заросших,
- В складках, не черствеющих у глаз,
- От чего пахнуло всем хорошим,
- С детских лет несбывшимся повеяло на нас.
- Оба без отцов, ведь мы и шли бродяжить
- По краям родной неведомой земли,
- Чтоб мужскую взвесить эту тяжесть,
- От которой матери, солгав, уберегли.
- Нас заметили. Переглянулись.
- Может, вспомнили своих мальчишек-сыновей.
- Чуть заметно
- Вслед нам
- Улыбнулись,
- И у каждого по-своему взметнулось у бровей.
- И – промчало катер. И Андрей в сомненьи
- Протянул: «А что, сейчас бы к Самому
- Молодой, второй явись бы Ленин, –
- Он бы – не попал в тюрьму?..»{17}
Глава вторая. Медовый месяц
В. Гофман
- Несу я сознание мира.
- Боюсь, что не в силах донесть.
- До опушки – один переклик без малого.
- В сени яблонь при тлеющем самоваре
- Вечерами чаюют московские баре:
- Слева в садике спорят о Ваське Качалове,
- На террасе направо читают сценарий.
- За кустами белеют мужские фигуры,
- Праздных женщин движения – не легки, –
- От самих же себя, от своей же культуры
- Убегают на лето сюда толстяки –
- От редакций и секций, премьер театральных,
- От квартирных теснот, телефонной судьбы, –
- Убегают сюда, в край ремёсл вышивальных,
- Безпривозных базаров, прилавков печальных,
- Где сельпо продаёт лишь сухие грибы.
- Оттрубивши своё песнословие веку,
- Отнеся гонорар к Елисееву{18},
- За сто вёрст сюда сахар везут по рассеянью,
- Чемоданами сало и бэкон,
- Для хозяйки сговоренной – ситчику в дар,
- Для работы полуночной – пачки сигар,
- Кофе в зёрнах, вино и запас керосина.
- …Над Тарусою сумерки звёздные сини,
- Слышен блюдечек позвон и пенье гитар.
- Ждут их осенью кассы столицы грешной
- И страницы журнальной хвальбы.
- В ряд их дач, не по чину – бревёнки потешной,
- Кругляши нашей маленькой тихой избы{19}.
- Нет в саду у нас кресел и столика чайного,
- Нет огней и гостей под навесом крыльца, –
- Всё вдвоём… И на пальце твоём – обручального
- Золотой отлив кольца.
- Нет у нас нагружённого доверху ледника,
- Порожнём мы с базара приходим нередко,
- Но как мило хлопочешь ты в белом переднике,
- Увильнув: «Подгорит», убегаешь к загнетке.
- …Драгоценного света дневного крупицы
- Вот-вот-вот разойдутся меж теней вечерних, –
- Дальше-дальше в окно, ближе-ближе к странице
- Я слеплю себя строк неразборчивой чернью.
- И уж всё отшвырнуть бы давно мне пора,
- Встать, схватить тебя за плечи, закружить, –
- Не могу, не додумавши, отложить
- Годы царствования Петра.
- Всё понятно – прогресс! А сидит во мне ересь:
- Всю страну на дыбы – по какому праву?
- Запишу! Назову его – «шведский тезис»,
- Оправдала ли цену свою Полтава?
- Двести лет всё победы, победы, победы,
- От разора к разору, к войне от войны, –
- А разбитые нами на Ворксле шведы
- Разжирели, как каплуны.
- Рок зловещий российские полчища водит.
- Славы мало!
- Земли недостало! –
- Да…
- Видно, слово «победа» не зря происходит
- От слова «беда».
- Погоди ж, дорогая, окончу, дочту,
- Тени вечера выйдут из-за леса –
- Мы пойдём, обнявшись, и на нашу чету
- Будут встречные взглядывать с завистью.
- Вот не думал, что буду на даче
- Жить, как дачник исправный живёт…
- Есть у каждого годы удачи,
- И таким обернулся мне минувший год{20} –
- Словно звёздным дождём мне дороги усыпало,
- Словно горы верстались мне по плечу,
- Словно есть это счастье, и мне оно выпало:
- Всё могу, чего захочу!
- Под ногами любая наука стлалась,
- Быстромудрые бесы вселились, казалось,
- В грудь мою – и толкал меня каждый бес,
- Одержимый мгновенными планами,
- Томы будущих лет взросли до небес
- Краснокрылыми великанами,
- И вползла ядовитая слава. О славе
- Где те юноши, что не чахли?
- Незнакомые девушки письма мне слали,
- И таинственно письма их пахли.
- Содрогалась Европа надменная, отдана
- Шагу армий, невиданных раньше,
- Чёрным гневом возмездия небо над Лондоном
- Застилалось из-за Ла-Манша,
- Воды пенились, судна роились,
- Напрягались десанты, готовясь к прыжку… –
- В это лето мы поженились
- И поехали на Оку{21}.
–
- Мы привыкли к южным степям –
- Золотая в сто вёрст ладонь,
- Ни единого взгорка там
- На бегу не встречает конь,
- И нигде ни единый лесок
- Не вклиняется в звень пшеницы,
- И, едва только вспыхнет восток, –
- Степь до запада озарится.
- Здесь же – падей прохлада, здесь – синяя тень,
- Ямку каждую дождь наливает всклень,
- Позарос, весь в отрожках изрезан овраг,
- Там спустился в него, там поднялся большак.
- Сосны стройные веют на взлобке,
- Между ними – дубы вперемес,
- Там – ольха, там – берёза. Подымемся. Робко
- Вступим в бело-зелёный лес.
- Это счастье
- Даётся не часто,
- А не каждый его оценит –
- Забрести вот в такую чащу,
- Где листов прошлогодних олово,
- Положить к тебе на колени
- Голову.
- Солнце еле пробрызнет сюда,
- Небо еле сюда просветит,
- Разве только, беспутный чудак,
- Забредёт, заблудившись, ветер
- И доносит, как где-то аукают
- И хохочут девчёнки-грибовницы,
- Помавая ветвями, баюкает:
- «Всё достигнется… всё исполнится…»
Жалоба
- «А чему исполняться? Чему?
- Я о большем и не мечтала.
- Всё исполнилось. Почему
- Тебе этого счастья мало?
- Мало нравлюсь тебе? Плетеницей
- Из цветов себе лоб украшу.
- Хочешь думать? Какую страницу
- Распахнуть тебе в книге нашей?..
- …Как бежал молодой дворянин
- Со знаменем,
- Как очнулся он навзничь, раненым,
- С небесами один на один –
- И увидел, какой
- Покой
- Был по небу высокому разлит.
- В суматохе большого боя,
- Когда к славе рвалась рука,
- Разве
- Мог увидеть он над собою
- Эти медленные облака?..{22}
- Но ведь мы-то, ведь мы-то можем!
- Посмотри – и сейчас плывут.
- Что же ищешь ты, что же?
- Я не верю, что люди на свете живут
- Кроме нас и ещё там где-то,
- Когда ты меня обнимаешь…
- Повторяй мне, что любишь меня, только это,
- Понимаешь?..
- Ты настойчиво, ты упорно
- Что-то хмуришься о своём.
- Не легко тебе, не просторно
- Со мной вдвоём?
- Выпить, вытянуть сердце из груди,
- Чтобы мой был, чтоб мой был весь!
- Я не знаю, что завтра будет, –
- Я люблю, что сегодня есть.
- Только ты ведь обманешь: кольцо
- Моих рук на заре разомкнёшь –
- Почужевший, холодный, уйдёшь
- Карла Маркса читать на крыльцо.
- Станет звонкий пастуший рожок
- По заре собирать своё стадо,
- Я проснусь и увижу, что рядом
- Нет тебя, что опять уволок
- Тебя жребий твой, выбор жестокий.
- Я неделю всего как жена,
- А опять просыпаюсь одна
- И полдня провожу одинокой.
- Милый, славный, ты брови не хмурь
- И не бойся – я не заплачу.
- Значит, надо забыть мою девичью дурь, –
- Мне ведь всё представлялось иначе.
- Не мужчина я. Жалобу слабости
- Ты прости мне на этот раз…»
- И украдкою влажные заблесты
- Она пальцем снимает с глаз.
- Вот оно!.. Я кошусь с опаскою
- На лицо неразгаданно женское…
–
- Вспоминаю: акации спуска Крещенского,
- Седину оснежённого Новочеркасска…
- Мы проходим вокзал, за вокзалом крыльцо,
- В сто одёжек окутаны, ждут лихачи, –
- И у каждого жёлто манит копьецо
- Недрожаще-горящей свечи.
- Полусонного мальчика взяв из вагона,
- Высоко подсадив, меня взвозят покачливо
- В город, на гору, – фаэтоном
- Меж сугробов, огромных взгляду ребячьему.
- Фаэтон проплывает спокойно, как лебедь,
- Лёд цветится огнями в оконных рамах,
- И сияет луна в завороженном небе,
- Отражаясь в крестах и на куполах храмов.
- Позади пятиглавой громады собора –
- Попирающий камень строптивый Ермак,
- Что ни дом – за твердыней ворот и забора
- Взаперти от Советов упрямый казак,
- Сберегая теченье обычья богатого,
- Своедомно живёт, как живали отцы.
- Двудорожным широким проспектом Платова
- Заливаются лёгких саней бубенцы:
- – Эх ты, удаль-тоска, раскружить тебя не на что!
- Хеп-па-па-берегись застоялых зверей!! –
- Богомольный народ, разбредаясь от всенощной,
- Подаёт милостыню калечным и немощным
- На изглаженных папертях стройных церквей.
- Их степенному шествию дерзко не в лад,
- Хохоча и толкаясь, студенты валят,
- Неуёмные, жадные жить, несытые,
- В институтской столовой свой ужин выстояв, –
- На свиданья, в читальни, в кино, в общежития
- Тротуарами улицы Декабристов{23}.
- И гудят до полуночи лаборатории,
- Ослепительный свет над столами чертёжников,
- В клубе – диспут любителей Новой Истории
- И Союза Воинствующих Безбожников.
- А за ставнями тихих домов затаивший
- Неушедших, непойманных, белых, бывших –
- Что за город такой? Всё кипит, но ни слова
- Не сойдёт у прохожего с замкнутых губ, –
- Стольный город разбитого Войска Донского, –
- Антиквар, книгочей, книголюб.
- Слишком мал понимать, только щурю глазёнки,
- Как на сбруе звенящей играет луна,
- И не знаю, что в доме, – вот в этом, – ребёнком,
- Моя будущая растёт жена.
- Семилетье российской лихой безвременщины!
- Свист и дым по стране от конца до конца! –
- Скольких нас воспитали пониклые женщины,
- Сколько нас не знавало руки отца!
- Пятилетнею девочкой в кружевцах
- Ты отведала первых учений тернии,
- Изъяснялась в учтивых французских словах
- И разыгрывала этюды Черни.
- Ни за дверь, ни в толпу! (Наберётся, ma chre,
- Этих выходок, этих манер!)
- Тем охотней узнала ты книгам цену,
- А в семейном кругу, в воскресенье,
- Дверь из комнаты в комнату делала сцену
- Для домашнего представленья.
- И когда собирались по сходству подружки,
- Повелитель был обществу вашему нервному
- Реже – добрый весёлый Пушкин,
- Чаще – жёлчный презрительный Лермонтов.
- Лет в четырнадцать сердца отчётливей стук,
- Что-то смутно томит, что-то поймано понаслышке,
- Но посмотришь с холодным вниманьем вокруг,{24}
- А вокруг – маль-чишки!..
- Так пускай литераторша мажет тетрадки,
- Пусть галдит, что герой ваш – одни недостатки, –
- Разве это в его фосфорическом взоре?
- Бледном лбу? сжатьи губ? и в усах завитых?
- Через всё полюбился девчёнке Печорин!
- А Печорина нет давно в живых.
- Ждёшь, что жизнью тебе уготовано диво,
- Но проходит юность, в меру счастливо,
- В меру ровно, – а дива нет.
- Выпускные экзамены сдав торопливо,
- Поступаешь в Универс’тет.
- …Образ к образу рядом затенчивым,
- Местом меркнущим, местом ярким,
- То я вижу тебя на балу студенческом,
- То в измученном зноем вечернем парке.
- Не Печорина – духов сомнения едких,
- Подмело их при сталинских пятилетках.
- Их приносное семя и раньше-то плавало,
- Не ныряя по омутам русской реки.
- А коряги в ней – мы, убеждённости дьяволы, –
- Духоборы, самосжигатели,{25}
- Бунтари, проповедники, отлучатели,
- Просветители, вешатели, большевики!
- Угораздило же тебя родиться
- В тре-тревожной стране, под разбойный шум,
- Где как прежде, где в каждом десятом таится
- Протопоп Аввакум.
- Однолюб. Однодум.
- Я! Я верю до судорог. Мне несвойственны
- Колебанья, сомненья, мне жизнь ясна,
- И влечёт меня жертвенное беспокойство
- От постели, от нежности, ото сна.
- Рвёт и рвёт моё мясо Дракон,
- И где лапу положит – отдай, оставь ему! –
- Это Горе Истории, Боль Времён,
- Мне волочь его, как анафему!
- Да, я звал тебя, звал. А дороги круты.
- Я зачем тебя влёк? В каком чаду?
- Не иди! Ты слаба. Переломишься ты! –
- Я не знаю – я ли дойду…
- Рай зелёный… Ничто не радует.
- Там столицы взрываются, бомбы падают!
- Вся планета в ознобе! планета в трясении! –
- Вот! Пишу:
Моему поколению
- Родились мы – не для счастья
- Бредит, буен мир больной.
- Небывалое ненастье
- Захлестнёт нас! Будет бой!!
- Перед тяжким наступленьем
- Пусть же скажут правду нам,
- Как умел Владимир Ленин
- Говорить её отцам:
- Враг – не трус, не слаб, не глуп он! –
- В нас не верит тот, кто лжёт.
- Мы – умрём!! По нашим трупам
- Революция взойдёт!!!
- Из Октябрьской мятели
- Поколение пришло.
- Чтоб потом цвели и пели,
- Надо, чтоб оно – легло…
- Уж не помню, ещё что слетело
- С языка у меня в пылу,
- Только помню: жена побледнела
- И щекой прислонилась к стволу.
- Так я бил, безпощадный и мрачный,
- Словом о слово, в слово словом.
- Этот месяц – первый побрачный,
- Называют в России медовым,
- Honey-moon окрестили его за проливом,
- У французов он назван – la lune de miel,
- Одарён и у немцев прозваньем счастливым
- Flitter-Wochen – поблескивающих недель.
- Как обманчива ласковость этих названий!
- Даже камни – притрёшь ли, не обломав?
- Два бунтующих сердца! Меж вами
- Кто виновен? кто прав?..
- Ветер осени
- Шепчет на уши.
- Лес обрызгало
- Желтизной.
- Лето кончилось,
- И пора уже
- В грохот города
- Нам домой.
- Первый замороз,
- Утро терпкое.
- Окский катер.
- Речная рань.
- Дом Поленова{26}.
- Старый Серпухов.
- И дорога
- Через Рязань.
- Русских станций
- Скончанье света.
- Все вповалку
- До загородок.
- Лица в мухах.
- Лежат в проходах
- В полушубках.
- И ждут билетов.
- Нет билетов!
- Посадки нету.
- Манька, где ты?
- Маманька, тута!
- Кто с мешками,
- Без пропусков,
- С пропусками
- И без мешков.
- Смех и молодость
- Нам защитою.
- Ещё б с ними
- Не уместиться!
- Встречный ветер
- В лицо раскрытое
- Облохмачивает
- Наши лица.
- Звонко-кованый
- Быстрый поезд.
- Машет мельница
- Вдалеке.
- Мы уходим
- В окно по пояс,
- Прижимаясь
- Щека к щеке.
- Скоро станция.
- Ходу сбавило.
- – Отодвинься же.
- Слышишь, милый?..
- На полуслове
- Вздрогнула Надя и руку мне боязно
- Сжала. И я ей сжал.
- С грохотом поезд наш вкопанно стал
- Против товарного поезда.
- Красные доски вагонов{27} измечены –
- Нетто и брутто, осмотр и ремонт, –
- Только окошки у них обрешечены
- Да через двери – болт.
- Красным закатным лучом озарённое,
- Вровень над нами пришлось одно
- Прутьями перекрещённое
- Маленькое окно.
- Лбы и глаза и небритые лица –
- Сколько их сразу тянулось взглянуть! –
- Кажется, там одному не вместиться
- Воздуха воли глотнуть.
- В грязном поту, в духоте, в изнуреньи,
- Скулы до боли друг к другу притиснув,
- Глянули злобно на наше цветенье –
- Выругались завистно –
- Грубо плеснули в лицо нам побранку
- Липкой несмывчивой грязью! –
- Наш отлощённый состав с полустанка
- Тронул с негромким лязгом.
- Тронул, но ты-ся-че-ле-тье волок он
- Нас! нас! нас! –
- Вдоль новых и новых закрещенных окон,
- Под ненависть новых глаз.
- Резко проёмы вагонные хлопали,
- Вот уж мы вырвались, вот уж мы во поле!..
- Сумерки. Отблики топки по шпалам.
- Низко курилась туманцем елань.
- …Но как проклятье в ушах звучала,
- Но как пророчество не смолкала
- Та арестантская брань.
«Нет, не тогда это началось…»
- Нет, не тогда это началось, –
- Раньше… гораздо раньше…
- В детстве моём обозначилось,
- В песнях, что пели мне, няньча, –
- Крест перепутья
- Трудного,
- Скрещенных прутьев
- Тень,
- Ужаса безрассудного
- Первый день.
- Книг ещё в сумке я в школу не нашивал,
- Буквы нетвёрдо писала рука, –
- Мне повторяли преданья домашние,
- Я уже слышал шуршание страшное –
- Чёрные крылья ЧК.
- В играх и в радостях детского мира
- Слышал я шорох зловещих крыл.
- …Где-то на хуторе, близ Армавира
- Старый затравленный дед мой жил.
- Первовесеньем, межою знакомою
- Медленно с посохом вдоль экономии{28}
- Шёл, где когда-то хозяином был.
- Щурился в небо – солнце на лето.
- Сев на завалинке, вынув газету, Долго смоктал заграничный столбец:
- В прошлом году не случилось, но в этом
- Будет Советам
- Конец.
- Может быть, к лучшему умер отец
- В год восемнадцатый смертью случайной:
- С фронта вернувшийся офицер,
- Кончил бы он в Чрезвычайной.
- Наши метались из города в город,
- С юга на север, с места на место.
- Ставни и дверь заложив на запоры
- И ощитивши их знаменьем крестным,
- Ждали – ночами не спали – ареста.
- Дядя уже побывал под расстрелом,
- Тётя ходила его спасать;
- Сильная духом, слабая телом,
- Яркая речью, она умела
- Мальчику рассказать.
- В годы, когда десятивековая
- Летопись русских была изорвана,
- Тётя мне в ёмкое сердце вковала
- Игоря-князя, Петра и Суворова.
- Лозунги, песни, салюты не меркли:
- «Красный Кантон!.. Всеобщая в Англии!» –
- Тётя водила тогда меня в церковь
- И толковала Евангелие.
- «В бой за всемирный Октябрь!» – в восторге
- Мы у костров пионерских кричали… –
- В землю зарыт офицерский Георгий
- Папин, и Анна с мечами.
- Жарко-костровый, бледно-лампадный{29},
- Рос я запутанный, трудный, двуправдный.
Глава третья. Серебряные орехи
- Мой милый город! Ты не знаменит
- Ни мятежом декабрьским, ни казнию стрелецкой.
- Твой камень царских усыпальниц не хранит
- И не хранит он урн вождей советских.
- Не возвели в тебе дворцов чудесно величавых
- По линиям торцовых мостовых,
- Не взнесены ни Столп Российской Славы,
- Ни Место Лобное на площадях твоих.
- Не приючал ты орд чиновников столичных
- И пауком звезды не бух на картах{30},
- Не жёг раскольников, не буйствовал опричной,
- Не сокликал парламентов и партий.
- Пока в Москве на дыбе рвали сухожилья,
- Сгоняли в Петербург Империи служить, –
- Здесь люди русские всего лишь только – жили,
- Сюда бежали русские всего лишь только – жить.
- Здесь можно было жатвы ждать, посеяв,
- Здесь Петропавловских не складывали стен, –
- Зато теперь – ни Всадников, ни холода музеев,
- Ни золотом по мрамору иссеченных письмен.
- Стоял тогда, как и сейчас стоит.
- На гребне долгого холма над Доном, –
- То зноем лета нестерпимого облит,
- То тёплым октябрём озолочённый.
- И всех, кто с юга подъезжал к нему,
- На двадцать вёрст встречал он с крутогорья
- В полнеба белым пламенем в ночную тьму,
- В закат – слепящих стёкол морем.
- Дома уступами по склону к Дону сжало,
- Стрела Садовой улицы легла на гребень;
- Скользило солнце вдоль по ней, когда вставало,
- И снова вдоль, когда спадало с неба.
- Тогда ещё звонили спозаранку,
- Плыл гул колоколов над зеленью бульваров,
- Бурел один собор над серой тушей банка,
- Белел другой собор над гомоном базара.
- Звенели старомодные бельгийские трамваи,
- В извозчиков лихих чадили лимузины,
- Полотен козырьки от зноя прикрывали
- Товаров ворохи в витринах магазинов.
- Как сазаны на стороне зарецкой,
- Ростов забился, заблистал, едва лишь венул НЭП, –
- Той прежней южной ярмаркой купецкой
- На шерсть, на скот, на рыбу и на хлеб.
- Фасады прежние и прежние жилеты,
- Зонты, панамы, тросточки – и мнилось,
- Что только Думы вывеску сменили на Советы,
- А больше ничего не изменилось;
- Что вновь простор для воли и для денег;
- В порту то греческий, то итальянский флаг, –
- Порт ликовал, как в полдень муравейник,
- Плескались волны в Греки из Варяг.
- Тогда ещё церквей не раздробляли в щебень,
- И новый Герострат не строил театр-трактор,
- И к пятерым проспектам, пересекшим гребень,
- Названья новые не притирались как-то.
- Дышали солнцем в парках кружева акаций,
- Кусты сирени в скверах – свежестью дождей,
- И всё никак не шло тем паркам называться
- В честь краевых и окружных вождей.
- Внизу покинув громыхающий вокзал,
- Садовая к Почтовому вздымалась круто.
- Ещё не став
- «Индустриальных педагогов институтом»,
- Уже не «Императорский», Универс’тет стоял{31}.
- Впримык к его последнему ребрёному столбу,
- В коричневатой охре, на длину квартала,
- В четыре этажа четыре зданья занимало
- ПП ОГПУ.
- Недвижный часовой. Из дуба двери входов.
- Листами жести чёрной ворота обиты.
- И если замедлялись на асфальте пешеходы,
- То некто в кэпи их протрагивал: «Пройдите!»
- А со времён торговли той бывалой
- Складские шли под улицей подвалы.
- Их окна-потолки вросли в асфальта ленту –
- Толщь омутнённого стекла – и, попирая толщу ту,
- Жил город странной, страшною легендой,
- Что там, под улицей, – застенки ГПУ.
- И по фасадам окна, добрых полтораста.
- Никто к ним изнутри не приближался никогда,
- Никто не открывал их. Матово безстрастны,
- Светились окна тускло, как слюда.
- Лишь раз, когда толпа привычная текла, –
- Одно из верхних брызнуло со звоном, –
- И головой вперёд, сквозь этот звон стекла
- Беззвестный человек швырнул себя с разгону{32}.
- С лицом, кровавым от удара,
- Ныряя в смерть дугой отлогой,
- Он промелькнул над тротуаром
- И размозжился о дорогу.
- Автобус завизжал, давя на тормоза.
- Уставились толпы застылые глаза!
- Толпу молчащую – локтями парни в кэпи,
- Останки увернули, унесли бегом, –
- Брандспойтом дворник смыл пятно крови нелепой
- И след засыпал беленьким песком.
- Я на день сколько раз мальчишкой юлким,
- На этажи косясь, там мимо пробегал
- И поворачивал Никольским переулком
- В крутой и грязный каменный провал{33}.
- Промежду стен, домов, облупленных снаружи, –
- Плитняк потресканный, булыжник, люки стоков:
- В дожди и в таянье со всех холмов окружных
- Сюда стекались мутные потоки.
- Из глубины огромного квартала
- Сюда, на дно, где люков чёрная дыра,
- ОГПУ опять домами выступало
- И воротами заднего двора.
- Что день, под тихий говор, жалобы и плач,
- За часом час, кто в шляпках, кто в платках,
- Здесь ждали женщины с узлами передач,
- И с робким узелком, и с сыном на руках.
- Я на день сколько раз притихшим мальчуганом
- Их обходил, идя к себе в тупик,
- Где в кучах мусора шёл ярый бой в айданы,
- Где «красных дьяволят» носился резвый крик.
- Громада кирпича, полнеба застенив,
- Мальчишкам тупика загородила свет.
- С шести и до пятнадцати в её сырой тени
- Я прожил девять детских лет.
- Чего ж ещё хочу? Какое мне начало?
- Каких ещё корней ищу в моей судьбе?
- Я мальчик был – ЧК мне небо заслоняла,
- В солдата вырос я, она – в НКГБ.
–
- Мы жили с мамой в тупике,
- В дощатом низеньком домке,
- Где зимний ветер свиристел в утычках щельных.
- Мечась, ища – чего, не зная сам,
- Приехал дед однажды к нам
- В рождественский сочельник.
- Попил колодезной воды
- И пропостился до звезды.
- Мы в шумный дом в тот вечер собирались,
- Где в тридцать человек встречали Рождество,
- Но для него
- Втроём остались,
- Размётанной семьи
- Осколком.
- Со взваром чаша. Блюдечки кутьи.
- В серебряных орехах крохотная ёлка{34}.
- Дрожало несколько свечей в её ветвях.
- Лампада кроткая светилась пред иконой.
- В малютке-комнатке, неровно освещённой,
- Огромный дед сидел – в поддёвке, в сапогах,
- С багрово-сизым носом, бритый наголо,
- Меж нашей мелкой мебелью затиснут.
- Ему под семьдесят в ту пору подошло,
- Но он смотрел сурово и светло
- Из-под бровей навислых.
- Дед начал жизнь с чебанскою герлыгой
- В Тавриде выжженной, средь тысячных отар,
- В степи учился сам, детей не вадил к книгам,
- Лишь дочь послал одну – лоск перенять у бар.
- Она взросла неприобретливого склада,
- И мне отца нашла не деньгами богата –
- Был Чехов им дороже Цареграда,
- Внушительней Империи – премьера МХАТа.
- Сникали долгие усы у старика, какие раньше
- Носили прадеды его и деды на Сечи.
- Светилась кожа мамина оранжево
- От ёлочной свечи.
- И тихо тёк покойный тёмный вечер.
- Кивала мама мне, чтоб деду не перечил,
- А он, подавленный, неторопливый,
- С какой-то вещей скорбью говорил.
- Раскрыла Библию на повести об Иове
- Его рука{35} в узлах набухших жил.
- …Сходились судьбы их, однако не совсем:
- Начавши с ничего и снова став ничем,
- Всё потеряв – детей, стада, именье, –
- Молил смиренья дед, но не было смиренья!
- Одиннадцатилетний, в утешенье
- я дедушке сказал:
- «Ты – не жалей.
- Наследства б я из принципа не взял».
- Ещё мы спали – дед поднялся, охая,
- И, половицами скрипя, ушёл в собор к заутрене.
- Ещё мы нежились в приятной тёплой судреми –
- И вздрогнули от грохота:
- Долбили в дверь ногою, как тараном.
- На локте мама вскинулась с дивана,
- К окну, к двери метнулась,
- Опять к окну,
- Немея повернулась:
- «О Боже! Г П У!»
- И двое их вошли в морозных клубах,
- Огромных, чудилось, широкоплечих, –
- В перепоясанных тулупах.
- И дверь оставили распахнутой на стужу.
- И сбили ёлку локтем неуклюжим.
- Отпали ставни. Из кровати строго
- Я в свете дня на старшего взглянул.
- Лицо его чернело, закалев от ветрожога,
- И круто выступали кости скул.
- Будёновки засаленный шишак.
- Петелька рваная. Чугунный подбородок.
- «Гражданка Нержина? А гражданин Щербак –
- Отец ваш – где?.. Ушёл молиться? Вот как…
- Должно быть, есть что волку старому замаливать –
- Поплёлся по такому холоду!
- Ну что ж, гражданочка, а вам пока – вываливать
- Золото».
- – «Ка-кое?!» – «Жёлтое». – «Нет у меня». – «Но-но!»
- – «Оно не нужно мне!» – «Так нам зато нужно!»
- – «Ей-богу – нет…» – «Чего? Монет?
- Не обязательно. Шитьём от эполет.
- Посудой можно, бриллиантами и слитками,
- Идём навстречу, понимаем.
- И если золотом мундирчик вытканный,
- То – принимаем».
- – «Как странно… Бриллианты и посуда…
- Прошло двенадцать лет. Откуда?
- В голодный год на масло, на муку…»
- – «Ку-ку!
- Я вам напомню: выдавлена проба
- Такая – девяносто шесть{36}.
- Взломаем пол, диван распорем. Обыск?..
- Я знаю – есть!»
- – «Товарищ, верьте, я…» – «Я не товарищ вам!
- Я, может быть, руки вам не подам!
- Я – гражданин для вас, мадам!
- И вам придётся ехать с нами, если…»
- – «Мне?.. Как же я?.. А сын?!.»
- Он снял тулуп, уселся прочно в кресле:
- «Но вам дороже – золото? Сын проживёт один».
- Мать заметалась. Дрожью губ
- Ловила воздух ли, молилась.
- «Я не пойду! Я не могу!!»
- И, пальцами хрустя, остановилась.
- Упали шпильки – и рассыпались каштановые пряди
- Её волос, причёсанных поспешно, –
- Я видел только взгляд его, и в этом взгляде –
- Усмешку.
- Себя не помня, с потемневшими глазами
- Я на кровати встал на помощь маме
- И, весь дрожа, что мне в ответ
- Над головой засвищет? –
- «О чём ты просишь их? Сказала нет – и нет!
- Пусть ищут!»
- Но – улыбнулся старший. Я стоял.
- Чуть до колен спускалась рубашонка…
- Он подошёл и пробурчал:
- «А? Выкормили тут волчонка…
- Ну, расскажи, с кого берёшь пример?
- Кричать ты, вижу, звонок».
- – «А что грозитесь? Ордер есть? Я пионер,
- А не волчонок».
- – «Да… Цепкие растут они в советский век…
- Читаешь что?» – Взял книгу. – «Лондон. Джек»{37}.
- Я чувствовал, я знал, что с нами всё он мог.
- Смущал меня в словах его задумчивый привет
- И глаз жестоких размягчённый свет.
- Мать успокоилась: «Не простудись, сынок.
- Ищите. Нет».
- Он сел писать. И, протянув ей лист,
- Чернильницу придвинувши, сощурился чекист:
- Не дрогнет ли её рука?
- «Я… заверяю… золота ни грамма…
- Во время обыска откроется… статья УК…»
- Уже перо макнув, спросила мама:
- «А обручальное кольцо?.. О муже память… Ничего?»
- Но младший вырвался: «Хо-го!
- Какого ж чёрта вы молчите?
- Тащите, дамочка, тащите!»
- Ни на кого не глядя, от стола
- Мать тихими шагами отошла,
- Спиной к обоим стала,
- Из бисерной шкатулки потемневшее достала,
- Упала головой,
- Губами и щекой
- Прижалась, –
- Вернулась лебединым шагом,
- Взяла бумагу,
- Расписалась.
- Чекист швырнул кольцо, как будто горячо,
- С ладони на ладони мякоть,
- Спустил в карман – и с чем-то там ещё
- Оно столкнулось тихим звяком.
- Как всякий раз от литургии,
- Мой дедушка вернулся тих и светел.
- Под притолкой нагнулся, где другие
- Не нагибались, и… заметил.
- Ни бровью не повёл. Спокойно стал под образ,
- Прочёл молитву вслух, перекрестился истово,
- Как будто и не видел он гостей недобрых
- Иль не признал чекистов в них.
- Поцеловал, поздравил мать
- И подошёл меня поцеловать.
- И лишь когда усами жёсткими к щеке моей приник,
- Я ощутил, как изнутри
- Дрожал старик.
- Подручный тотчас пересел к двери.
- А старший, о-локоть на стол,
- На скатерть – пепел от махорки,
- Не отрываясь, снизу, зорко
- За дедом следом взглядом вёл.
- Дед выпрямился, снял кожух,
- Подбитый вытертой мерлушкой.
- Поставить ногу негде было в комнатушке, –
- Он всё не видел этих двух.
- И усмехнулся старший: «Что ж вы нас не поздравляете?
- Захар Федорыч, а? На Органы ль вы злы?»
- – «Шось я нэ чув,
- шо вы Господни праздныки справляетэ.
- То – видколы?»
- – «Ну, расскажите, как пришёлся вам собор?
- Заутреня? Как – хор?
- Служил – архиерей?»
- – «Вин…» – «Замечательно. И с клиром?
- Его послушать вы и ехали из Армавира?..
- Да что вы смотрите на нас, как на зверей?
- Мы – к вам… У вас – большой багаж?
- С собою? На вокзале малость?»
- – «Якый багаж? Хиба ж
- У мэнэ шо осталось?»
- – «Ограбили?» – «Дочиста».
- – «В вагоне?!»
- – «Ни. Та хай бы им сказыться – коммунисты.
- Як був переворот. Шоб людэй грабыть,
- Ума вэлыкого нэ трэба, мабуть».
- – «Вот неприятность! Ай-ай-ай!..
- Ну что ж, погреемся. Хозяйка, ставь нам чай,
- Да, может, рафина-адик недоко-олотый…»
- И вспрыгнул тигром: «От – ве-чай!!!
- Где – золото?!»
- Отпрянул дед: «Якэ?
- Шо вы?»
- – «Собака! Пёс! Такого слова
- Не знаешь в русском языке?
- Где золото?» – «Якэ?» – «А то, что в бочке.
- В бочоночке! В земле!! В ларце!!!
- Пятёрки николаевские! По мешочкам!
- И то, что ты привёз до дочки…
- Спиной, мадам… Вот подпись, ну!» – «О це?»{38}
- – «Да, це! Она призналась, где ты прячешь».
- Сверкнув глазами, дед отвёл бумагу: «Як скаженый,
- Шо прычипывся ты до мэнэ?
- Я бэз очёк нэ бачу».
- – «Надень очки». – «Мэни нэ трэба. Сами и смотрить.
- Ось, в роте едва зуба золотых – возьмить,
- А золота я николы не ймав
- И нэ ховав».
- – «А что ж ты ймав?»
- – «Земли две тыщи десятин. Худобу».
- – «Две тысячи??» – «Булы за мэнэ бильш».
- – «А золото?» – «У зимлю сиять? Хлеборобу
- Якый з ёго барыш?»
- – «И что имел – куда ж ты дел?» – «Куды?
- Та я ж кажу – забралы». – «Кто?!» – «Жиды».
- – «Но столько лет ты чем живёшь? Каков твой труд?»
- – «А побыраюсь я. Шо люды добрые дадут,
- Хто в мэнэ запрежь зароблялы гроши».
- – «И что ж, дают?» – «Дают. Хто хлиба, хто сальца».
- Чекист осклабился: – «Ка-ким ты был хорошим!
- За ридного отца?..»
- Вздохнул старик: – «Нэ так, як вы, хозяйнував:
- Сам жив – и людям жить давав.
- А шоб уси равны булы –
- Того нэ будэ николы.
- Нэ будэ нас, так будут иньши,
- Ще, мабуть, гирши люды, злиши…»
- Чекист поднялся резко: «Ну,
- Там разберёмся, в ГПУ.
- Не из таких в подвалах выбивали блажь.
- Подумаешь – и зубы сдашь».
–
- Но не нашли у деда золота. Отпущен был домой
- Развалиной оглохшей, с перешибленной спиной.
- Два года жил ещё. Похоронил жену.
- – «Пиду к остроголовым подыхать{39}.
- Нэ прожинут!»
- Огонь глаза тускнеющие облил.
- «Воны мэнэ ограбылы, убылы, так нехай
- На гроши на мои хочь гроб мни зроблять».
- Надел поверх рубахи деревянный крест,
- В дверь ГПУ вошёл – и навсегда исчез.
Глава четвёртая. Ту, кого всего сильней…
Из романса 20-х годов
- Ту, кого всего сильней
- В мире любишь ты, – убей!{40}
- Теперь уж кажется преданьем
- Такой приветный щедрый дом –
- Нароспашь, искренно, ребром –
- Где рады близким, рады дальним,
- Где остро спорят вкруг стола,
- Где пьют-едят довесела,
- Где заливаются девчёнки,
- Где за минуту комнатёнку
- То в зал расчистят танцевальный,
- То разделят на десять спален,
- Старинный ветхий шкаф зеркальный
- Перенесут и повернут,
- Где книг расходных не ведут,
- И не считают ртов утайкой,
- Где дышит доброю хозяйкой
- Ненарушаемый уют.
- Всё было просто. Все – просты.
- Теперь не то. Теперь не так.
- И если где горит очаг –
- То двери заперты.
- Всегда открытое радушье!
- Тебя всё меньше в русской жизни.
- Твой дар усталостью иссушен
- И подозрительностью изгнан.
- Наш быт рассчитан и суров.
- Уж больше нет таких домов.
–
- Немало лет прошло с тех пор.
- От взгорбка Среднего проспекта,
- Где взбросил в небо архитектор
- Теперь уж снесенный собор,
- Где в сквере, убранные в ленты,
- Детей возили чинно пони,
- Где спали львы на постаментах,
- А на колончатом балконе
- Встречали девушек студенты,
- Где Банк приземистый с фронтоном
- Улёгся чудищем ампира, –
- Оттуда, в ряд домов втеснённый,
- Стоял их дом неподалёку,
- И в первом этаже квартира
- Во двор сияла светом окон,
- Звала субботами заманно,
- Внутри гостей кружился рой,
- Гудели струны фортепьяно,
- Пел мягкий голос молодой:
- «Там, где Ганг струится в океан…
- Где по джунглям бродит дикий слон…»{41}
- Их дом всегда открыт был нам:
- Екатерина Николавна
- Дружила с мамой дружбой давней
- По гимназическим годам,
- А Миша, сын её, – ровесник
- Пришёлся мне, и складом в склад,
- И страстью к странствиям чудесным, –
- И я провёл у них полдетства,
- Как сын второй, как сына брат.
- Великий мир, подвластный нам!
- То, бабушкину шаль распялив,
- Мы вили в прериях вигвам;
- То клад в пещере под роялем
- Во тьме таинственной искали;
- То, через комнаты бегом,
- Хлеща собак, наперегон
- Мы занимали на Аляске
- Золотоносные участки.
- Метнувши мнимым томагавком,
- И сняв с врага привычно скальп,
- Мы громоздили в кухне лавки,
- Взбирались на вершины Альп.
- Под стол, к браминам, в храм Бомбея
- Нас вёл факир, знакомый наш.
- Из кубиков фрегаты склеив,
- Мы храбро шли на абордаж,
- Вели корабль по Ориноко
- Меж двух ковров полоской пола,
- Грузили пряности Востока
- На караваны Марко Поло.
- Мир старых книг едва надчерпан –
- Экранов первое мельканье! –
- И д’Артаньян, и Дуглас Фербенкс{42},
- И конквистадоры Испаньи!
- Так вплоть до вечера, пока
- Со стен, столов и с потолка,
- Из абажуров разноцветных
- Не вспыхнут лампы – беззапретно
- Владели мы землёй ничейной,
- Резвясь по всем её углам.
- Но, затаясь благоговейно,
- В отцовский строгий кабинет
- Вступали, дерзостные. Там
- Из многих стран, за много лет
- На долгих полках по стенам,
- То плотно сдвинув корешки,
- То мелочь меж больших навалом –
- Теснились мудрых книг полки
- И стопы глянцевых журналов,
- Как крылья бабочек ярки.
- Отдельно в восемь этажей
- Хранились кипы чертежей
- На кальке, на миллиметровой,
- Александрийской и слоновой{43},
- В альбомах, папках и рулонах.
- В углу остойчивой колонной,
- Как снег, едва голубоватый
- Отлив отбрасывая, – ватман;
- Дубовый стол на зверьих лапах,
- С крылом чертёжная доска,
- Особый свет, особый запах
- Журналов, туши, табака.
- В шестом часу, портфель неся –
- Подарок слушателей, в носке
- Истёртый, пухлый донельзя,
- Олег Иваныч Федоровский
- С работы тихо шёл, устав.
- Его завидевши, стремглав
- Бросались мы встречать. Забросив
- За плечи шёлковые косы,
- Едва касаясь плит двора,
- Ирина, старшая сестра,
- Бежала. Брат бежал быстрей
- И не давал портфеля ей.
- Олег Иваныч с лет давнишних,
- Всю жизнь над книгами сидя
- И за фигурой не следя,
- Одно плечо держал повыше,
- Чуть горбился, был невысок, –
- Ему по грудь тянулся Миша,
- А дочь равнялась по висок.
- Искря глазами сквозь пенсне,
- Всех трёх обняв, спеша узнать
- О школе, о минувшем дне, –
- Он тут же нам давал решать
- Задачку хитрую в уме.
- За круглым столиком в гостиной,
- Седая вся, с осанкой львиной,
- Старуха в семьдесят два года,
- Сухими пальцами в колоду
- Французских карт собрав атлас, –
- Опять не вышло в этот раз, –
- Кивала зятю от пасьянса.
- Держа гимназию, она
- В былое время мезальянса
- Боялась больше, чем огня.
- Эмансипация и курсы,
- Москва, Козихинский на Бронной…
- – «Какой-то внук дьячка из бурсы…
- Ещё студент?» – «Но одарённый!»
- – «Белья – две пары… Не галантен».
- – «Но, мама, слушай, он талантлив!»
- – «Как за столом локтями двигал,
- Fi donc!» – «Он милый, приглядись!»
- – «Наш предок в Бархатную Книгу
- Записан был!»{44} И – не сошлись.
- И – врозь. Да где же было знать им,
- Какая выгрохнет пора?! –
- Ушли за море братья Кати,
- Восторженные юнкера.
- Все вихри русские сплеснулись,
- Все судьбы щепками стремя! –
- Простила дочь… Они вернулись
- Уже с внучатами двумя.
- Был зять из той людской породы,
- Вся жизнь которой – знать и строить.
- Такие стоили в те годы,
- Да и когда они не стоют?
- Рефрижираторы. Тепло.
- Подземный газ. Турбокомпрессор.
- Один диплом, второй диплом.
- Конструктор. Инженер. Профессор.
- – Из Шахт звонят. – Ждут в Сулине.
- – Прочтите курс в Новочеркасске! –
- И лишь тогда сменён был гнев
- На снисходительную ласку.
- А зять, нимало не заносчив,
- Шутил, когда кругом свои,
- Что попадёт он с этой тёщей
- Не в ВКП, так в РКИ.
- С обеда шёл Олег Иваныч
- Вздремнуть: читая поздно, за ночь
- Никак не высыпался он.
- Звонил безстрастный телефон –
- «Тепло и Сила» – там совет,
- Из института. Если ж нет –
- Засвечивался кабинет.
- И целый вечер шли и шли,
- И свёртки ватмана несли
- Студентки робкие, студенты –
- Самодовольно дипломанты,
- С ленцой весёлой практиканты,
- Неслышным шагом ассистенты.
- В неповторимые те годы
- Два стиля, две несхожих моды,
- Два мира разных, два дыханья
- Столкнулись в жизни обновлённой,
- Их переплеск и колыханье
- Рождали ропот напряжённый,
- И этой недотканной ткани,
- Переплетённой пестроты
- Тянулись всюду туго нити:
- – Товарищ Федоровский, ты…
- – Олег Иванович, простите…
- Кто властной поступью рабфака,
- В косоворотке, френче хаки,
- С ЛКСМовским значком:
- За что боролись? При своём
- Живём и учимся режиме! –
- Кто в остро-круглых длинных джимми,
- Носки открыты, в яркой клетке,
- Утиный козырь мягкой кепки:
- – Танцуем чарльстон!{45} Для вас
- Не Восемнадцатый сейчас!
- И только девушки, подвластны
- Волнам парижских перемен,
- Все дружно были в том согласны,
- Что юбки носят до колен,
- Чтоб чуть на кнопочках держались,
- И чтоб колена обнажались! –
- И ложных пуговиц рядки
- Сверх скрытых кнопок нашивали
- (Их юбки лет тех остряки
- «Мужчинам некогда» прозвали).
- Да сохранив отличья касты –
- Фуражки, ключ и молоточек,
- Тужурки с синью оторочек, –
- От старой власти к новой власти
- Из инженеров совспецы –
- Шли русской техники творцы.
- Так, дверь стеклянную зашторя,
- Всегда с дымком иссиза-бледным
- Меж указательным и средним,
- То консультируя, то споря,
- Шутя, сердясь, доступен всем,
- Он принимал.
- А между тем…
- А между тем в углу гостиной,
- Отгорожённом у окна,
- У своего стола Ирина
- Сидела, к книгам склонена.
- Пишу – Ирина, помню – Ляля –
- Её в семье по-детски звали.
- «Стол» говорю, а помню – столик,
- Точёных ножек карий лак…
- На нём по прихотливой воле –
- Тетради, писанные в школе,
- И многозначащий пустяк,
- Какой-то камешек с приморья
- И снопик ландышей в фарфоре,
- Фрагмент роденовской «Весны»{46},
- Мал меньше меньшего слоны.
- Вразброс над столиком висели
- Её же кисти акварели
- Неярких, вдумчивых тонов –
- Прочтённых книг, неясных снов
- И властной жизни отпечатки:
- То у окна в старинной зале
- Склонилась девушка, перчатку
- В раздумьи смутном теребя;
- То поезд в розовые дали
- Уходит, дымами клубя;
- Там – рвётся, сжавши боли крик,
- В костре фанатик-еретик;
- Тут – спад покойных мягких линий
- И будуара сумрак синий…
- Кто знает – как, когда, какою
- Неизъяснимою тропою,
- Не зная разницы в летах,
- Сама себя стыдясь, крадётся
- Любовь в мальчишеских сердцах?
- То ей обнять меня придётся,
- А то послать за пустяком –
- Несусь с готовностью бегом,
- И тёмным боем сердце бьётся.
- Ни слов ещё, ни тех понятий,
- А вот – духи… коснуться платья;
- Тайком, чтоб не видал никто,
- В томленьи радостном, незрелом,
- Прийти и сесть на место то,
- Где только что она сидела:
- Бином. Арксинус. Вектор поля.
- Ламарк. Бензольная основа.
- Оторванность «Народной Воли».
- «Реакционность Льва Толстого…»
- Давно ль мы трое на тахте,
- Усевшись в дружной тесноте,
- Читали «Морица и Макса»? –
- Но вот – надстройка. Т – Д – Т[2].
- «О Фейербахе» – Карла Маркса…{47}
- Всё те же два, всё те же два
- И в ней столкнулись мира чуждых:
- Огняно-красные слова –
- Нюансы сумерек недужных.
- Из девушек тех кратких лет,
- Лет ошельмованного НЭПа,
- Двойной кумачно-лунный свет,
- Палящий без огня до пепла, –
- В ком сердца слабого не сжёг,
- В кого не впрыснул жидкой стали,
- Зовя, толкая на прыжок,
- В котором головы ломали?
- Прибой трибун. Наплывы танго.
- Многоречивый лепет муз…
- Но свой жестокий табель рангов
- На мраморных ступенях в ВУЗ.
- Ранг первый – на руке мозоли,
- Второй – потомственный рабочий,
- Ранг третий – членство в комсомоле,
- Четвёртый – гниль, буржуй и прочий.
- Закон – мороз! да сердце зябко…
- Нельзя без мягкости на свете.
- И Лялю приняли («наш папка –
- На паровозном факультете»).
- Средь чертежей, средь новых лиц,
- Расчётов, допусков, таблиц,
- Сердечко девичье щемило,
- Но группа школьная друзей
- По вечерам сбиралась к ней –
- И всё опять как прежде было:
- Движенье, хохот, шум при входе,
- «Из слов слова» и «бой морской»,
- Остап – «Телёнок золотой»,
- Жестокий спор о Мейерхольде,
- Журнал домашний сгоряча,
- Кроссворд, шарады, буриме{48} ли,
- Там в лёгком цоканьи мяча
- Пинг-понг стремительный, Джемелли,
- Там рокот струн, напев свободный
- Без боли к слову песни модной:
- «Ту, кого всего сильней
- В мире любишь ты, – убей!
- Ты мне так сказал,
- Ты мне приказал,
- Ма – га – ра – джа!»{49}
- Джемелли! Александр! Саша! –
- Ему, герою школы нашей,
- Мы поклонялись, детвора,
- Ему дорогу уступали,
- Его манеры повторяли,
- Его с восторгом избирали
- В бюро, в учкомы, в сектора.
- Он итальянец был по деду,
- Но русский речью и в чертах.
- Он знал счастливые победы
- В науке, в играх и в боях.
- Взглянув в учебник для порядка
- С едва небрежною повадкой
- Блестящего ученика,
- Он отвечал лениво-гладко,
- Играя камешком мелка.
- Лишь на истории одной,
- К ошибкам зорок, в спорах злой,
- Из головы своей богатой
- На память сыпал он цитаты,
- Изданья, мненья, имена,
- Подробности событий, даты
- И цифры плавок чугуна.
- Он цену знал себе. Держался
- Свободно, гибко тело нёс.
- Темнел, гневясь. Блеснув, смеялся.
- Высокий лоб его венчался
- Зачёсом взвихренных волос.
- На вечерах со школьной сцены
- Он в зал бросал: «Сергей Есенин» –
- И, замерев, следили мы
- Из напряжённой сизой тьмы
- За каждым брови шевеленьем,
- За каждым губ его движеньем,
- За звуком голоса его.
- Быть может – детство, но второго
- Я наслаждения такого
- Не получал ни от кого:
- Уйдя в себя, печален, тих,
- Без завываний, благородно,
- Легко, естественно, свободно
- Умел читать он русский стих.
- Заботой памяти не скован,
- Он жил строкой, единым словом,
- Как будто было самому
- Ещё неведомо ему –
- Что дальше? Будто бы рождались
- И лишь при нас в стихи слагались
- Переживания поэта.
- И вот он сам, Джемелли сам,
- Вожак мальчишеского света,
- Сюда ходил по вечерам,
- У Федоровских был как свой,
- Неистощимый, озорной,
- Шутник, актёр, душа веселья.
- Но не всегда. Вдруг – нет неделю;
- Вернётся – скован, насторожен,
- Какой-то сдержанною, скрытой
- Заботой внутренней встревожен,
- Из уголка сторонний зритель
- Забав досужей молодёжи.
- То вдруг в окошко стукнет Ляле –
- И не зайдёт – и с быстротой,
- Накинув шляпку и пальто,
- Она уйдёт с ним и гуляет
- Глубоко заполночь. А то
- Она нас двух возьмёт за плечи:
- «Гостей не жду. Ко мне ни-ни!»
- Но он придёт, и целый вечер
- Они до ужина одни.
- А в ужин, сколько их ни будь –
- Один ли гость, гостей ли шайка, –
- Ни им столовую минуть,
- Ни им раскланяться с хозяйкой.
- От Ляли – молодёжь горохом,
- Плывут от тёщи те, кто в летах,
- И, настежь дверь, с весёлым вздохом
- Идёт отец из кабинета.
- Вершат одиннадцать ударов
- Часы стенные о-шесть граней –
- Шипит парок над самоваром,
- И плещется вино в стакане.
- И – все за стол! И вольный смех,
- И говор воедино спаян,
- И кажется, что меньше всех
- Устал за сутки сам хозяин.
- Кто с кем и что за чем – известно,
- И смена блюд идёт проворно,
- И на столе тарелкам тесно,
- И вкруг стола душе просторно.
- Винцом и шуткою согретый,
- Так начинался вилок бег.
- Отец с собой из кабинета
- Не упускал зазвать коллег.
- Приняв их запросто и мило,
- К столу хозяйка подводила
- Старинного любимца дома,
- Механика и астронома,
- Горяинова-Шаховского.
- Седой полнеющий старик,
- Учёный с титлом мирового,
- Владелец шапочек и мантий,
- Известный автор многих книг,
- Не утерял ещё таланта,
- Прикрывши грудь волной салфетки,
- Следить за вкусами соседки,
- Приправить анекдотом метким
- Рассказ о новом культпоходе,
- Прочесть из Блока мимоходом,
- Новейший высмеять романс
- (Джемелли: «Браво! Декаданс!»),
- Над Маяковским посмеяться
- (Задорно Ляля: «А Кузмин?{50}»),
- И оживлённо средь мужчин
- Поговорить о Лиге Наций,
- О том, куда идёт страна,
- И о записках Шульгина.
- Среди гостей для полноты –
- Ещё всегда две-три четы
- Мужей и жён, да неизменный,
- Безпомощный, несовременный
- Чудак – учитель рисованья{51},
- Из тех, кто в коммунизм военный
- Искал разгадок мирозданья.
- Семьи не знавший, вечно холост,
- Успехи лёгкие отринув,
- Всю жизнь отдавший, чтоб на холст
- Нанесть одну – одну картину! –
- Мучительно не находя
- Достойных красок сочетанья,
- Он сердцем всё не стыл, хотя
- Лишь неудачи и страданья
- В его скитаниях сплелись.
- За сорок лет, в очках и лыс,
- То захолустных пошлых театров
- Излишне чуткий декоратор,
- То разрисовщик по фарфору,
- А то и вовсе не у дел,
- Он странно нравиться умел
- Проникновенным разговором,
- Больным чутьём, вниманьем добрым,
- Уменьем видеть красоту
- И смело бросить яркий образ
- В души смятенной темноту.
- В разгаре ужин был, но спать
- Нас с Мишей слали со средины.
- Удел жестокий! Там в гостиной,
- Ещё сойдутся танцевать,
- Олег Иваныч меж гостями
- Разыщет жертву – полной даме
- Платком глаза схватят вплотную,
- И все, как дети, врассыпную, –
- Бродить на ощупь в Опанаса,
- Шарады в лицах представлять
- И в Папу Римского играть.
- В расчётах тонких преферанса
- В углу, за ломберным столом,
- Сойдутся старшие кружком;
- И строки грустного романса
- Учитель живописи Лялин,
- Склонясь над зеркалом рояля,
- Споёт:
- «Вам девятнадцать лет, у вас своя дорога,
- Вы можете смеяться и шутить!..
- А я старик седой, я пережил так много…»{52}
- И всё,
- И это тоже всё
- Оборвалось…
–
- …Вечером как-то спешил я к их дому,
- Слякотью мартовской, поздней зимой, –
- Перед дверьми их стоял незнакомый
- Автомобиль легковой.
- Тускло желтелся в дожде-косохлёсте
- С визгом качаемый ветром фонарь –
- Дверь отворилась – и странные гости
- Вышли в ночную недобрую хмарь:
- В гладких пальто одинаковых двое,
- С поднятым чёрным воротником,
- И между ними – отец, расстроен,
- С беленьким узелком.
- Видя меня – он не видел. И сердце
- Сжалось, предчувствуя быль.
- Вспыхнули фары – хлопнули дверцы –
- Брызгая, вырвался автомобиль…
- В дому ещё дымилось жертвоприношенье
- Каким-то злым, неведомым богам…
- Лежали в грудах книги после потрошенья
- И оползнями рушились к ногам.
- Ковры комком. Столы и шкафы – настежь.
- Бельё, посуда и постели в кучи свалены.
- И – шкура на полу.
- Как будто этой вот ощеренною пастью
- Медведь налютовал, сорвавшись со стены.
- Здесь сутки обыск шёл. А найден был лишь снимок
- И унесён трофеем он один:
- Съезд энергетиков; меж ними –
- И Федоровский, и… Рамзин[3].
- Кто б знал тогда, что не удастся навести
- В квартире этой – раз разрушенный уют?
- Лиха беда – беде прийти,
- А пабедки добьют{53}.
- Исчез, как канул зять. И тёща в тех же днях
- Была параличом разбита.
- Недели не прошло – и Миша на коньках
- Упал – ударился – сгорел от менингита.
- В их мрачный дом, потуплен и стеснён,
- Я редко стал. Мне чудилось, что мать пытала немо:
- Ведь вот, ты жив. Ты – жив. Зачем же он?
- Зачем же он так рано взят на небо?
- Но заболела Ляля. И
- В день солнечный, скача через ручьи,
- В день, бурно лившийся водою талой,
- Я к ней пришёл. Она одна лежала,
- Худые руки белые за головой держала,
- Рукав халата повисал крылом безсильным птицы,
- Сползала книга с одеяла.
- И вздрогнула: «Серёженька! Иди сюда, мой рыцарь!
- Что долго не был ты? Я так тебя ждала.
- Ты так мне нужен, так сейчас мне нужен!
- Ну, расскажи – как школа? Я давно там не была…
- Погода как? Снег почернел? И лужи?..
- Шёл ночью дождь. Я ночью не спала,
- К окну вставала, слушала из темноты,
- Как трубы водосточные шумели…
- Скажи, дружок, а ты…
- Ты знаешь, где живёт Джемелли?»
- – «Да кто ж не знает?!» – «А не выдашь тайну?..
- Вот это вот письмо – мгновенно, моментально…»
- – «Конечно, Ляля, дай!» Порывисто привстав,
- За шею обняла меня ладонями в жару:
- «…Но если не пойдёт с тобой,
- не станет отвечать – добавь,
- Что я – умру!»
- Клонился день. Израненно тянулись облака.
- Багрец и хмурь мешались над холмом Темерника{54}.
- Ручьи стихающие морщило холодным ветерком,
- И лужи подстывающие трогало ледком.
- Запыхавшись, взбежал я лестницей крутой,
- Взволнованным чутьём необычайное предвидя, –
- Джемелли встал передо мной
- Таким,
- Каким
- Я никогда его не видел:
- Открытый лоб морщинами раскроен,
- Упрямым гневом сдвинутые брови,
- В распах сорочки – матовость груди…
- «Сергей?! Входи!»
- Стремительно втащив меня через порог
- (А дверь на ключ! а дверь на цепь!), – по комнатам повлёк.
- «Тебе письмо!» – «Что с ней? Что с ней?»
- – «Она больна!» – «Сядь. На пол. Так. Молчи.
- А вот – моё. Моё письмо, Сергей,
- От слова и до слова заучи».
- Я стал учить, не понимая сам,
- Какой же смысл разгорался по строкам,
- Ещё не уловив их гибельную связь.
- А он читал письмо, в окно косясь,
- Прислушиваясь к лестничным шагам.
- Шли к нам.
- И на площадке стихли.
- «Учи, учи!» – Ушёл. Стерёг там кто кого:
- Он – их ли?
- Иль они – его?
- Сжимая кулачонками виски
- В тиски,
- Я одолел ещё с десяток строк.
- Ударил в тишину звонок.
- Потом как будто по железу процарапала отмычка.
- Вернулся крадучись. Зажёг, сломавши, спичку.
- Прошёлся в угол, умеряя шаг.
- «Ну – как?» –
- «Ещё». – «Учи-учи. От слова и до слова».
- Застыл, куря у косяка двери.
- Я вспрыгнул на ноги: «Готово!»
- Он сел спокойно: «Говори».
- Горячим шёпотом, взахлёб,
- Я строку в строку повторил, –
- И только тут, смотря на бледный потный лоб,
- Я понял, что я заучил.
Письмо Джемелли
- «Друг и невеста! Что, кроме боли,
- Что, кроме зла,
- Близость со мною тебе принесла?
- Я был один у тебя – ты у меня не одна:
- Ленинскому боевому подполью
- Вся моя жизнь отдана.
- Где я бываю,
- Что я скрываю,
- Что тяготит меня в нашей судьбе, –
- Легко ли
- Было мне лгать тебе?
- Страшно сейчас тебе будет, – страшнее
- Мог я тебя завести.
- Время такое неумолимое –
- Третьего нет пути!
- Если сумеешь,
- Любимая, –
- Прости!..
- Всё наше бывшее, всё наше прежнее
- Я сберегу с благодарною болью.
- Девушка милая! Девочка нежная!
- Мы не увидимся больше с тобою.
- Дом оцепили. Следят…
- Вижу в окно их – дежурят у лестницы.
- В прошлую ночь мой двоюродный брат,
- По телефону простясь, – повесился…
- Я б убежал, да бежать нам некуда!
- И не могу – ожиданьем прикован:
- Должен приехать ко мне человек один,
- Если не арестован.
- Пятеро суток мечусь в западне:
- Только бы ты не пришла ко мне!
- Пятеро суток бьюсь, как больной:
- – Ты не приходишь! Что с тобой?
- Выйду на улицу, брошусь путлять
- И, зачумлённый, глазами ловлю:
- Некого! Некого мне послать
- К той, кого люблю.
- Только скрывайся! Только молчи!
- Только себя сбереги от лап их! –
- Знают, что делают, палачи
- Сталинского Гестапо!
- Ты доживёшь – это всё переменится!
- Снова придут революцией оздоровлённые дни.
- Люди узнают, что подлинно ленинцы
- Были – мы – одни.
- Партию нашу трудно обманывать,
- Класс-пролетарий подымется!
- Нас растоптать не сумели Романовы, –
- Где же ему, проходимцу?{55}
- Вера в победу тверда моя:
- В этом ли, в том ли году –
- Мы воротимся, но я… но я…
- Кажется мне – не приду.
- Первые годы минуют, клубя,
- Первого горя уляжется пыл, –
- Кто-то придёт и полюбит тебя
- Лучше, чем я любил…
- Будь же свободною, дорогая!
- Ты молода. Цвети. Живи.
- Этим письмом я с тебя слагаю
- Тяжесть нескладной моей любви…»{56}
- Два раза нас перерывали стуком.
- Надолго залился звонок.
- Джемелли по-мужски пожал мне руку,
- К письму оранжевый подставил огонёк.
- В темневшей комнате письмо вздохнуло, заалело
- И, в чёрный шорох съёжившись, сгорело.
- «Не трусь, малыш! Они боятся сами шума.
- Им по ночам да кроликов выхватывать покорных.
- Теперь беги, беги проворно
- И ни о чём другом не думай!
- Задержат – твёрдо отвечай, руби, чтоб верили:
- Ты приходил просить – держи –
- ракетку для пинг-понга.
- А задержался? Марки выбирал: вот эти – Конго
- И Золотого Берега.
- Но – не задержат».
- Он на цыпочках провёл меня сквозь кухню
- И, в паутине, пыльное оконце распахнул.
- Жестоко красная на западе заря уже потухла,
- И вечер тёмной сыростью в лицо пахнул.
- «Сарайчик видишь? Я спущу тебя на крышу.
- Через забор – во двор – а он сквозной – и вышел.
- Иди не сразу – сразу не иди.
- Намелочи. Трамваями следы свои запутай.
- Вскочил – проехал две минуты –
- Сходи.
- …И скажешь Ляленьке: фамилии моей она не знает,
- И где встречались мы – не помнит этих мест.
- Что легче б – умер я! Что ГПУ живых не отпускает
- И не прощает верности невест».
«Что дважды два так часто – не четыре…»
- Что дважды два так часто – не четыре,
- Не знал я. Оттого был свят и нетерпим.
- Узнал – и хорошо и смутно мне в подлунном мире,
- И по-сердечному мне просто стало с ним.
- Не привелось спираль наук исполнить.
- От философии, от споров я поник устало, –
- Искусства искорка осколком русских молний
- Ко мне на камень сердца пала.
- Ка-кая ло-ги-ка?! Моих родных в застенках
- Терзали, – я – я рвался умереть
- За слов их медь,
- От доброты чрезмерной черезмерно злых!
- Цветов немного есть, но много есть оттенков,
- И полюбился мне тогда один из них.
- В те годы красный цвет дробился радугой,
- И, жаром переливчатых полос его обваренный,
- Я недоумевал речам Смирнова, Радека,
- Стонал перед загадочным молчанием Бухарина.
- Я понимал, я чувствовал, что что-то здесь не то,
- Что правды ни следа
- В судебных строках нет, –
- И я метался: что? –
- Когда?
- Сломило Революции хребет?
- Делил их камер немоту – и наконец
- В затылок свой я принял их свинец.
- А годы шли. Цвета бежали за цветами,
- Безшумно выскользнув, из красного ушла его душа –
- И беззастенчиво взнесли над площадями
- Всё то, над чем глумились, потроша.
- Сегодня марши слушаю по радио – шагают
- Лейб-гвардии Преображенский и Измайловский полки!!{57} –
- Что я? Где я? Мне уши изменяют?
- Их марши бывшие играют –
- Бывшие большевики…
- Шли годы. Воздвигались монументы,
- Вшивалось золото в чиновничьи мундиры позументом,
- Ораторы коснели, запинаясь по шпаргалкам,
- И на трибуны под унылые аплодисменты
- Вожди являлись жирною развалкой.
- И сверх могил, нарыхленных как грядок,
- Парил немыслимый, неслыханный порядок.
- Я помню зал Ленмастерских. Собрание рабочих,
- Какие в годы те до изнуренья длились.
- В однообразных прениях часами ночи
- Часы вечерние давно сменились.
- Молчали, хлопали, вставали в нужный миг.
- Всё было, как заведено. Всё было, как везде.
- И вдруг на сцену поднялся старик,
- Очки, обмотанные ниточкой, воздев.
- Он был – как старых пролетариев рисуют на плакатах,
- Годов десятых неприлично ожившая быль.
- В углубинах лица его осела черновато
- Металла и металла спиленная пыль.
- Никто не доглядел, когда просил он слова,
- И не приметили, как был он неположенно взволнован,
- Когда, уставясь отрешённо в зал,
- Глубоким голосом сказал,
- Как в жизни говорят не в каждой
- И говорят – однажды:
- «Вот она – звёздочка – в сердце моём,
- Зажжённая – Владимиром – Ильичом
- В Тысяча – Девятьсот – Пятом!..»
- Устало морщились: оратор!
- Сейчас международных дел коснётся,
- Гляди, за час до сути доберётся.
- А он, вцепясь в трибуны аналой{58},
- Гремел перед толпой,
- Раздвинув междубровье:
- «Зря
- – баррикады
- – строили
- – встарь?
- Зря, значит,
- – мы
- – умирали?
- К ТРОНУ
- – бредёт
- – по рабочей
- – крови
- ЦАРЬ!
- СТАЛИН!!!»
- Партер откинулся, нагнулся бельэтаж,
- И сладкий ужас оковал
- Оцепеневший зал,
- И слышно было, как упал
- Стенографистки карандаш{59}, –
- Слова, как кони, понесли упряжкой взбешенной,
- Дробя по лбам, по головам, по памяти, по лжи, –
- И кто-то крикнул одиноко: «Он – помешанный!»
- И кто-то закричал испуганно: «Держи!»
- На сцене топот,
- В первом ряде шум, –
- А он разил, разил их словом протопопа,
- Безсмертный Аввакум!
- Ему заткнули рот, уволокли за сцену,
- Ещё донёсся хрип из-за кулис,
- Забегали посланцы вверх и вниз, –
- А зал,
- Огромный зал –
- Молчал…
- И на трибуну, на замену,
- Не сразу вышел кто-то полный.
- Как верноподданного гнева сдерживая волны,
- Застыл с рукою вскинутой:
- «Товарищи! Спокойно. Меры приняты».
Глава пятая. Беседь
…восстановить каторгу и смертную казнь через повешение.
(Из Указа Президиума Верховного Совета, апрель 1943.)
- Я там не жил. Я не там родился.
- И уже не побываю там.
- А ведь вот как сердцем природнился
- К этим недобычливым местам…
- Топь. Да лес. Пшеница не возьмётся.
- Нет бахчей. Сады родят не буйно.
- По песку к холодному болотцу
- Только рожь да бульба.
- На пригорках – серые не машущие млыны.
- На толоках – жёлтые без запаха цветы.
- Церкви обезглавленные… Срубы изб унылых…
- Гати хлипкие… Изгнившие мосты…
- Турск, Чечерск, Мадоры и Святое…
- Жлобин… Рогачёв…
- Что-то я оставил там такое,
- Что уж больше не вернётся нипочём…
- Вечно быть готовым в путь далёкий,
- Заставлять служить и самому служить, –
- Снова мне таким бездумно лёгким
- Никогда не быть.
- Отступаем – мрачен, наступаем – весел,
- Воевал да спирт тянул из фляги.
- Ола. Вишеньки. Шипарня. Беседь.
- Свержень. Заболотье. Рудня-Шляги.
- Страх, и смех, и смерть солдатская простая…
- Днепр и Сож. Березина и Друть{60}.
- Что-то я такое там оставил, –
- Не вернуть…
–
- Доходя до быстрой мути Сожа,
- В прутняке, в осиновых лесках,
- Осенью холодной и погожей
- Медленная Беседь стынет в берегах
- Озерком без ряби и без стрежня.
- Изжелта-багряный прибережник
- Ветви вполреки переклоняет…
- В тихую погоду
- Слышно, как на воду
- Дерево листы свои роняет…
- Хорошо сюда прокрасться в тишине,
- Белку высмотреть, услышать мыши шорох, –
- Хорошо сюда вомчаться на коне,
- В хлёст ветвей, копытом в жёлтый ворох,
- Выпугнуть ушкана-зайченёнка –
- «Э-ге-ге!» – кричать ему вдогонку.
- Мы ж врубились в эту дремлющую глушь
- Шалыми размахами армейских топоров,
- Со змеиным стрепетом катюш{61},
- В перегуле пушек, под моторный рёв.
- От Десны рванувши вёрст на двести,
- Мы за Сожем с ходу заняли плацдарм
- И, пройдя, покинули деревню Беседь
- Штабам, журналистам, комиссарам.
- Тяжек был плацдарм Юрковичи-Шерстин.
- Много мы оставили голов
- У его поваленных осин,
- У его разваленных домов.
- Жилку тонкую единственного моста
- Мины рвали…
- Что ни день – в атаку подымались ростом –
- И в сырые норы уползали.
- Тёмной ночью осени, отрезанных от армии,
- Били нас, толкали нас в чёрную реку –
- Бой по расширению плацдарма!
- Кто поймёт твой ужас и твою тоску?
- Вся в воронках мёртвая, открытая земля…
- Всё изрыто, всё, что можно рыть, –
- Ни бревёнышка, ни локтя горбыля
- Над собой окопчик перекрыть.
- День и ночь долбят, долбят, долбят
- В тесноту людскую,
- И не ляжет ни один снаряд
- Впустую…
- В рыжей глине пепельные лица,
- Штык копнёшь – она уже мокра, –
- Деться некуда! Убогий клок землицы,
- Километра два на полтора.
- Нас и нас клюют из самолётов,
- Нас и нас секут из миномётов,
- Шестиствольным прошипеть, прорявкать скрипунам{62} –
- Жмись к земле! И эти все – по нам!..
- День и ночь сапёры мост латают,
- И в воде связисты ловят провода, –
- Немцы сыпят, сыпят на мост – и сливает
- С моста розовенькая вода…
- Связь наладят – и с Большой Земли
- Сыпят, сыпят в Бога, в крест и в веру:
- – Залегли,
- Такую вашу мать?
- До последнего бойца и офицера
- НА – СТУ – ПАТЬ!!!
–
- Как-то раз в щели, на вымокшей соломке,
- Дудку стебелька безсмысленно жуя,
- Опрокинулся, не знаю – я? не я?..
- Я не слышал – били тихо? громко?
- Плохо видел – что? темно? светло?
- Вся душа – одно дупло,
- И направить – ничего не мог.
- Я отерп, не помнил я ни прежних лет, ни дома,
- Только вот жевал, жевал трубчатый стебелёк
- Соломы,
- И дремадушила, как стена.
- В щель – боец, с земли переклонённый:
- «Где комбат?.. Товарищ старший лейтенант!
- Вызывают! В штаб дивизиона!»
- Штаб? Какой там штаб?.. Ах штаб!.. Да будь ты трижды!
- Где-то живы люди? Пусть живут, но лишь бы
- Нас не трогали. Да драть их в лоб с комдивом –
- Это вылезать и ехать под обстрел?
- Мост-то как? Неуж’ на диво
- Цел?
- Ха, гляди! Культурно рус воюет!
- Год назад не встретить бы такую
- Распорядливую переправу:
- Вскачь коней! Шофёры – газ! Не кучась,
- С правого – на левый, с левого – на правый, –
- Есть ещё солдаты на Руси!
- Ветерком на левый берег, в кручу –
- Выноси!
- И теперь уж рад, что я хоть начас вызван
- Из проклятых мест, из чёрной ямы той,
- Глубоко вдыхая воздух жизни,
- Медленно я ехал просекой лесной.
- Лес бурлил. Здесь двигались открыто.
- На пору худую блиндажи покрыты
- Были в два, и в три, и даже в шесть накатов.
- Как всегда, шофёры первыми наглели –
- Заведя машины мелко в аппарели,
- Под осколки выставили скаты.
- ПМП[4], конюшни, склады – не ступить!
- Лес редя, стволы пилили и валили,
- Тракторами к котлованам их тащили,
- И дымили кухни, и топить
- Собирались баньку полевую,
- Батарея пушек занимала огневую,
- Батарея гаубиц с поляны надрывалась,
- Раздавали водку радостной толпе{63}, –
- И в войну играло, и скрывалось
- Только генеральское НП[5].
- Как это устроено! – приди сюда из тыла –
- Здесь передовая
- И куда какая! –
- Жить тебе не мило,
- Свет тебе не мил, –
- А приди сюда с передовой
- – Тыл
- Какой!..
–
- Беседь – вся в сугробах серого песка.
- Люди, лошади, машины – ни свободного домка.
- Мастерские, рации – бомбёжкою не сдунь их! –
- Всё забито в банях, всё забито в клунях.
- Улицей мелькали в беленьких халатах
- Девушки из медсанбата:
- Редко – скромная (солдатской истой доли
- Волею? неволею? отведать привелось),
- Больше – дерзкие, балованные в холе,
- Набекрень кубанки на копне волос.
- Из-за Сожа доносился бой,
- Утомлённо били батареи.
- Кроткое, неяркое, низко над землёй
- Плыло солнце осени, не грея.
- В штабе – занавески накрахмалены.
- Бьют часы. Простелены дорожки из полсти.
- На стене – плакаты: два – со Сталиным,
- «Папа! Убей немца!», «Не забудем – не простим!{64}»
- Писари выскрипывали чётко.
- Буркнули при входе: «Здравия желаем».
- – «Как, орлы?» – «Да плохо». – «Что же?» – «Самоходка.
- Что ни ночь – кидает. Отдыху не знаем».
- …Как положено, комдив меня ругал:
- – «Вот что… это… я тебя… не вызывал…
- Думал – опытный… сумеешь… это… возлагал…
- Ночью был налёт! по корпусу!! по штабу!!!
- Кто стрелял?? Не знаешь? Ну, сбреши хотя бы…
- Мне вот надо к ним, а спросят цели?.. не могу…
- Вы – мышей не ловите на правом берегу!
- Что-то я не вижу огневой культуры.
- Можете идти!» Я – в дверь. Из двери – замполит:
- – «Обер-лёйтенант! Здоров! Ты почему не брит?
- Вот тебе газеты, вот тебе брошюры, –
- Разъяснить, раздать. Провёл политбеседу –
- “Смерть за смерть и кровь за кровь”{65}?
- На вот, переделай вновь
- И верни, чтоб завтра же к обеду –
- На бойцов доклады наградные:
- Коротки одни, растянуты иные.
- Подвиг Рыбакова как-то слишком выпячен,
- Подвиг Иванова по стандарту выпечен».
- Я шагнул – и помпохоз тут: «Подтверждайте ж факты!
- Если потонуло трое карабинов –
- Дайте акты!
- А с бензином?
- Против нормы пятерной перерасход?!
- Дайте оправдательный отчёт!
- Эй, Москва слезам не верит! Что, велик оклад?
- Вычтем, вот в двенадцать с половиной крат!»
- За рукав – парторг: «Ну, как там ваш народ?
- Заявленья о приёме подаёт?
- Твоего – не видно.
- Покажи пример.
- Стыдно! –
- Офицер!»
- Помначштаба: «На-ка вот армейские приказы.
- Очень важные, знакомься, не спеши».
- Тут начхим: «А как у вас противогазы?»
- Тут и врач: «А баня как? А вши?»
- Я – вслужился, знаю доблесть воина:
- Козыряю – слушаю – не слышу.
- Всё равно я сделаю по-своему,
- А они по-своему опишут.
- День не первый в армии, с порядками знаком.
- Прикажите на небо – прищёлкну каблуком:
- – «Разрешите ехать?» Но начальник штаба:
- – «Оставайся ночевать. Торопишься – куда?
- В волосах – соломка… У тебя там – баба
- На плацдарме, да?»
- Руку на плечо мне положив с приязнью:
- – «Нержин! Ты когда-нибудь на настоящей казни
- Был?..»
–
- Там, где улица села кончалась
- И кустился ельник, там, у свежего столба,
- В уброд по песку глубокому сбиралась
- Зрителей толпа:
- Подполковники, майоры, лейтенанты,
- Девушки-ефрейторы, мальчики-сержанты,
- Смершевцы, врачи, политотдельцы,
- Бабы здешние в платочках, мимоезжие гвардейцы.
- Место лобное – нехитро, без затей.
- Всё готово:
- В бурых полосах, едва обтёсан, столб сосновый,
- На столбе наставка, крюк на ней.
- Ровно в пять дорогою из тыла
- Подкатил по гати лёгкий «виллис»{66}.
- Два полковника в машине было.
- На средину вышли и остановились.
- С узкими погонами юристов были оба –
- Низенький еврей и русский, крутолобый.
- Пистолетным ремешком играя,
- Маленький визгливо крикнул: «Приведите!»
- Вышли двое автоматчиков из свиты
- И с заносом распахнули полотно сарая.
- Вывели. Одет в гражданское, кой-как.
- Полусонный. И соломка в волосах взлохмаченных.
- Руки за спину связали. Смотрит озадаченно.
- – Он не немец? – шепчут. Нет. Русак.
- На толпу уставился. Меж автоматами хромая,
- Подошёл спокойным вялым шагом.
- – Не читали приговор… – Не знает!.. – Он не знает!..
- Маленький полковник развернул бумагу,
- Переправил матовую портупею
- Щегольской планшетки.
- Старшина с широкой красной шеей
- Вынес и под столб поставил табуретку.
- Неестественно, с руками за спиной,
- Опустивши голову, глаза потупя,
- Подсудимый стал, как тот актёр плохой,
- Чтоб с галёрки видели, что он преступник.
- Рваные портки. Ошмыганная блуза.
- Слышал он? не слышал? как судья картавил:
- «Именем Советского Союза…
- Трибунал… дивизии… в составе…»
- Не могли найти чтеца другого!
- Торопливо выплюнет два слова,
- За губой другие два оставит:
- – «Родине… изменник… Николаев…
- Будучи… немецких оккупантов…»
- Напряжённо сгрудились, внимая,
- Бабы робкие, лихие лейтенанты.
- Рыжий столб лучом последним золотя,
- Заходило солнце жёлтое за Сожем,
- В трёх верстах, за лесом, в грохоте и дрожи,
- В очередь пикируя, бомбили, залетя,
- Переправу «юнкерсы» одномоторные.
- Выше них, над ними, лёгкие, проворные,
- «Яки» с «мессершмиттами»
- Дрались,
- И в дыму и в пламени валились вниз
- Самолёты сбитые.
- С переправы в «юнкерсов» зенитки
- Густо и неметко хлопали.
- Белые разрывы вспыхивали хлопьями.
- …Эх, сейчас сапёры, вымокнув до нитки,
- Брёвна уплывающие ловят, чем придётся.
- И никто, никто туда не обернётся!
- «По апрельскому указу… по статье… казнить…»
- И не вскинут глаз, как подошла в зенит
- Сквозь закатно-солнечную невидь,
- Замерла над головами прямо
- «Фокке-вульф сто восемьдесят девять» –
- Рама{67}.
- Нет, гвардейцы видят. Вот её заметил
- Из штабных один. За ним другой и третий,
- Бросив слушать, головою запрокинулся,
- Вот ещё, ещё – и вся толпа.
- Кто-то от средины в сторону подвинулся,
- Кто-то прочь шарахнулся сглупа.
- Приговор умолк. С надеждой напряжённой
- Поднял голову на смерть приговорённый,
- Приглашая судей вместе умереть.
- Ей, разведчику дотошному, сквозь трубы
- Наше стадо до песчинки рассмотреть –
- Много ли труда?!
- Ну бы
- Бомбочку сюда?!
- И была, была одна минута:
- Кто умрёт – качалось на весах,
- Будто бы решалось не людьми, не тут, а –
- В небесах.
- Но – была ль она без бомбового груза
- Или бомбы на другое берегла, –
- Оставляя в силе «именем Союза»,
- Рама дрогнула – и уплыла.
- Все вздохнули. Застонал негромко
- Подсудимый, опуская взор,
- И полковник чёрный кое-как докомкал
- Приговор.
- Крутолобый раскатил поверх голов: «Понятно?!»
- Грохот переправы… Тишина…
- И тотчас же, очень аккуратно,
- Приступил к работе старшина.
- Ни движенья лишнего. На всё – ухватка:
- В спину – толк! – к столбу направил, не грубя,
- Там его поставил около себя,
- Первый взлез и снасть проверил для порядка.
- Крюк найдя добротным и хорошей –
- Толстую верёвку,
- Человека, не натужась, взвошил,
- В петлю головой просунул ловко,
- Петлю сузил, оглядел кругом –
- Не легла ли ниже или выше, –
- Спрыгнул – и мгновенно сапогом
- Табуретку вышиб.
- А повешенный, до смерти домолчав,
- Застонал теперь, задёргался, хрипя.
- Может, думал он, что он – кричал?
- Может, помощи искал вокруг себя,
- Когда стал он медленно кружиться,
- Поворот за поворотом обходя, –
- Словно бы искал он дружеские лица
- И отвёртывался, не найдя.
- За спиной его сгибались,
- Разгибались
- Десять пальцев – каждый по себе! –
- Словно он считал свои мученья,
- Словно пересчитывал мгновенья,
- Прожитые на столбе.
- Заслудило незакрытые глаза его,
- Рот застыл, как корчился, дрожа, –
- И не стало больше Николаева,
- А остались два спинных тяжа:
- Правый, левый – каждый сам собой,
- То плечо подкинет, то тряхнёт ногой –
- Как на ниточках невидимых Петрушка{68},
- Как под током мёртвая лягушка,
- Танец небывалый, танец дикий
- Выплясал и – весь…
- – «Что с тобою, Нержин, погоди-ка!..
- Ночевать останься!» – «Ехать надо. Шесть».
- Утопая вязко по песчаной толче,
- Расходились люди. Расходились молча.
- Ночевать? Нескоро тут привыкнешь.
- Легче ехать в ад плацдарменной ночи.
- Николаев! Почему не крикнешь?!?
- Почему – молчишь?..
«В день, когда узнал я вас по имени…»
- В день, когда узнал я вас по имени,
- Бытию и плоти вашей я не придал веры.
- Это было в мае. Из болот, от Ильменя,
- Мы пришли к Орлу, на солнечную Неручь.
- Ни зерна ржаного. Ни плода. Ни огородины.
- Край тургеневский, заброшенный и дикий…
- Вот когда я понял слово Родина –
- Над крестьянским хлебцем, спеченным из вики, –
- Горьким, серым, твёрдым, как булыга,
- В мелких чёрных блёстках, как угля кристаллах…
- Сморщенная бабушка невсхожею ковригой
- Нас, солдат голодных, угощала.
- Были мы обстреляны и на пустое слово – кремни,
- Но, видав под Руссой только ржавую болотистую мредь,
- Мы сошлись на том, что здесь, за эту землю,
- Как-то и не жалко умереть.
- То весенним дождиком омыта,
- То теплом безудержным облита,
- Не обсеяна, – травинками тянулась к благодати,
- Колыхая радостную боль в солдате.
- Перекрестки, церкви, избоньки косые
- Оспины войны носили.
- На горе алели на закате
- Камни неживого Новосиля.
- По овражкам – мирные ручьи.
- В сочных рощах – соловьи!..
- В полдень – пчёл жужжание. Степных цветов головки.
- По колено – шелестящая духмяная трава.
- И в стеблях её запутались листовки
- О какой-то армии РОА,
- О Смоленском Русском Комитете,
- Имена незнаемые, Власов на портрете{69}.
- Не скрестясь в бою – в листках, дождями съёженных,
- Нам сдаваться предлагали нагло.
- Так это казалось мертворожденно!
- Так это немецким духом пахло!
- И написано – чужой рукой, без боли,
- Русскими? Не верилось никак.
- И рассеивал-то их по полю
- Равнодушный враг.
- Но – пришлось поверить. Наши одноземцы
- В униформе вражеской держали оборону
- Намертво! дрались отчаянней, чем немцы! –
- Для кого? – несчастные! – для чьей короны?..
- Легче немцам было к нам попасть, чем русским.
- Наши ваших, ой, не жаловали в плен!
- …Помню дымный жаркий полдень под Бобруйском,
- Взрывы складов и пожарищ тлен.
- Закипающее торжество котла!
- На дыбках и впереверть немецкие машины.
- По шоссе катилась, ехала и шла
- Наша победившая лавина.
- Хруст крестов железных под ногами,
- Треск противогазов под колёсами,
- Туши восьмитонок под мостами,
- Целенькие пушки под откосами,
- Битюги, потерянно бродящие стадами,
- «Фердинандов» обожжённых розовый металл{70},
- Из штабных автобусов сверкание зеркал,
- Фотоаппараты, рации и лампы,
- Пламя по асфальту от разбитых ампул,
- Ящиками порох, бочками бензин,
- Шпроты вод норвежских и бенедиктин.
- А навстречу, без охраны, бесконечной вереницей
- Тысячами шли усталые враги,
- У переднего записка: «Посылаю фрицев.
- Кто там будет ближе – в плен им помоги».
- Обессилевши, ложились у дороги и вставали,
- И, поддерживая раненых, опять брели.
- Их не трогали. Из них шофёров выкликали
- И сажали за трофейные рули.
- Но когда под иззелена-серым
- Дознавались братца-землячка, –
- Прыгали, соскучась,
- Окружали, скучась,
- Матерились, били
- Или,
- Взглядом допросясь у офицера
- Дозволяюще-небрежного кивка,
- Отведя в сторонку, там решали участь
- Облачком дымка.
- Робкой группкой, помню, шло вас до десятка,
- Я катил своих машин шестёркой,
- Спрыгнул на ходу и, развевая плащ-палаткой,
- Опустился перед вами с горки.
- Руки на-грудь, замер изваяньем:
- «Русские? – «Так точно». – «Власовцы?» – Молчанье.
- Вдруг поняв, что я принёс не злое,
- Сдвинулись ко мне с доверчивым теплом,
- Словно лоб мой не таврён эмалевой звездою,
- Ваша грудь – серебряным орлом.
- Оглядясь – не слушает услужливое ухо? –
- Я не больно вольно княжествую сам, –
- Гневно, повелительно и глухо
- Я сказал, переклоняясь к вам:
- «Ну, куда, куда вы, остолопы?
- И зачем же – из Европы?!
- Да мундиры сбросили хотя бы!
- Рас-сыпайсь по деревням! Лепись по бабам!..»
- Онемели. Почесали в затылях.
- Потоптались. Скрылись в зеленях.
- И хотел бы верить, что с моей руки
- Кто-нибудь да вышел в приймаки.
- На шоссе взбежав, я сел, поехал дальше.
- Солнце било мне в стекло кабины.
- Потаённые я открывал в себе глубины,
- О которых не догадывался раньше.
- …Вашей жизни, ваших мыслей след
- Я искал в берлинских передачах{71}
- И страницы власовских газет
- Перелистывая наудачу –
- Подымал на поле боя и искал чего-то,
- Что за фронтом и за далью скрылось от меня.
- И – бросал. Бездарная работа,
- Шиворот-навыворот советская стряпня:
- То артист заезжий выступал паяцем,
- Тужились смешить поэмкой «Марксиада»
- Со страниц листка, –
- Но от этого всего хотелось не смеяться:
- Душу опустелую рвала досада
- И тоска.
- Зренья одноцветного, мертвенности руки
- Я узнал разгадку много позже:
- Всё это писали, оскоромясь, те же, тоже
- Школы сталинской политруки.
- Утолить мою раздвоенность и жажду
- Мог бы кто-то, на тропу мою война его закинь,
- Но – не шёл. Лишь подразнить однажды
- С власовцем таким свела меня латынь.
- Хоть латынь из моды вышла ныне
- (Да была ль ей мода в вотчине монголов?) –
- Я люблю мужскую собранность латыни,
- Фраз чекан и грозный звон глаголов.
- Я люблю, когда из-под забрала
- Мне латынью посвящённый просверкнёт.
- В польскую деревню на закате алом,
- Выбив русских, мы вошли. На полотне ворот,
- Четырьмя изломами черты четыре выгнув,
- Кто-то мелом начертил врага эмблему
- И, пониже, круглым почерком: «Hoc signo
- Vincemus!»[6]
- Кто ты, враг неведомый? Ты с Дона? Или с Клязьмы?
- И давно ли на чужбине? и собой каков?
- И кому писал ты? Разве
- Учат Тита Ливия в гимназиях большевиков?{72}
- И ещё – что ослепило вас, что знак паучий
- Вы могли принять за русскую звезду?
- И – когда нас, русских, жизнь научит
- Не бедой выклинивать беду?
Глава шестая. Ванька
Читать бесплатно другие книги:
Наш малыш здоров, мы закаляемся и ведем правильный образ жизни, но нет никаких сомнений в том, что в...
Третья часть родительского справочника от доктора Комаровского включает в себя популярное изложение ...
Справочник включает в себя популярное изложение основ науки о лекарствах, а также обзор лекарственны...
Первая часть родительского справочника от доктора Комаровского содержит сведения, имеющие отношение ...
Новая книга доктора Комаровского – не только всеобъемлющее руководство, посвященное актуальнейшей те...
Далекое будущее, умирающая Земля, последний город человечества – гигантский Клинок, пронзающий всю т...