Пара не пара – парень не парень Кузьмина Надежда

© Кузьмина Н., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Перепутанные нити

Вы в одну соедините.

Что получится, взгляните —

Узел иль узор?

Или нить, что шёлком вьётся,

Вдруг внезапно оборвётся?

Усмехаясь чуть лукаво,

Ткёт судьба ковёр…

Глава 1

Тот прожил хорошо, кто прожил незаметно.

Овидий

Эльма Тьери Эл’Сиран

Как утверждал мой частный учитель математики господин Ферналь, минус на минус всегда даёт плюс. Думаю, этот теоретик не от мира сего в криво сидящем на длинном носу пенсне и с вечно перемазанными чернилами манжетами что-то путал. В свои семнадцать я твёрдо знала, что в жизни дело обстоит с точностью до наоборот: неприятность, помноженная на неприятность, вовсе не становится сюрпризом, а почти всегда разрастается и распухает, превращаясь в гигантскую проблему, а то и настоящую катастрофу.

А как иначе объяснить несусветную жуть, в которую вылились не вовремя сломанный каблук и некстати вывалившийся из рук таз?

Началось всё с неудобных новых туфель на высокой шпильке, которые я, Эльма Эл’Сиран, решила надеть по случаю прибытия в наш захолустный Меровен невероятно важной персоны – Дланей Правосудия самого Владыки всея Сорренты, герцога Ульфрика Тауга Эл’Денота.

Вообще, в Меровене привыкли жить тихо. Городок стоял в уединённой, протянувшейся с запада на восток горной долине близ южных границ Сорренты, и ведущая в центр страны дорога здесь заканчивалась, дальше ехать было некуда. Хотя меровенцы никуда и не ехали. Сидели сиднем в родном городишке и нескольких окрестных деревушках и были вполне себе счастливы. На северных склонах долины извека выращивали виноград, на южных – пасли тонкорунных овец, а ещё у нас были плантации особого душистого хмеля и лаванды. Тем и жили, причём весьма неплохо. Только очень уж скучно… В Меровене никогда ничего не происходило. Если вдруг терялась чья-то кошка или намечалась неожиданная свадьба – об этом потом судачили месяцами. Иногда, глядя в зеркало, мне хотелось завыть: «Ну хоть бы что-нибудь случилось! Так же жить невозможно! Хочу быстрее вырасти и уехать в столицу!»

Наверное, боги меня услышали.

И усмехнулись. Даже не усмехнулись – хищно осклабились.

Но, возвращаясь к теме захолустного застоя, когда на Фонтанной площади у городской ратуши объявили, что нас посетит невероятно важный владетельный вельможа из столицы, в Меровене поднялась невообразимая суета. Девицы и замужние леди бросились к единственному в городе приличному портному. Кто успел добежать первым – тому повезло, прочим предложили «освежить» наряды, притачав актуальные в этом сезоне кружева на манжеты и модные сейчас стоячие, под подбородок, воротники. Магазин готового платья обделённые барышни брали штурмом, обеспечив владельцу за два дня годовой доход. Мощённые камнем улочки драили аж с мылом и щёлоком, а городской Глава издал распоряжение, что хозяева всех домов, выходящих на центральную улицу, обязаны украсить балконы коврами или богатыми тканями, развесив оные по перилам. Вдоль фасадов домов на пути к ратуше полагалось расставить вазоны с цветами.

Моя тётушка, выслушав новости, поджала губы и хмыкнула:

– Видать, много Глава из казны украл, что сейчас так суетится!

Я хихикнула: тётя Анель – судейская вдова и моя единственная, пусть и не кровная родственница – по жизни была реалисткой и ошибалась редко. И за те шесть лет, что мы жили вдвоём, заразила и меня совершенно неприличным для воспитанной девицы благородного происхождения скептицизмом.

Хотя, если быть точнее, первые четыре года под тётиной опекой я его старательно развивала и пестовала, а последние два – училась прятать. Потому что однажды тётушка подняла на меня лорнет и вздохнула:

– Эль, будешь такой заразой – никто замуж не возьмёт. Или женятся на приданом, а через месяц сбегут из дома к любовнице попокладистее. А как у нас в Сорренте с разводами, сама знаешь.

Я прониклась. С разводами и впрямь дело обстояло плохо. Пробьёт над головой трижды храмовый колокол – и всё – никуда не денешься, пока он не зазвонит снова, провожая на погост усопшую рабу. Вперед ногами, в гробу с рюшечками. Зато приданое имелось – о-го-го даже по столичным меркам! Кроме доставшихся по наследству оливковых садов и лавандовых полей, я была владелицей конезавода, где разводили уникальную славящуюся на всю страну породу упряжных лошадей – «золотую меровенскую». Выносливые, резвые рысаки с гордой статью и гладким ходом имели невероятную, дивную масть – не просто соловую или буланую, а именно золотую, включая хвост и гриву. Пара или четвёрка меровенцев, запряжённая в карету, свидетельствовала о состоянии и статусе владельца больше, чем если бы тот утыкал транспортное средство драгоценными камнями или отлил кучерский облучок из самородного золота. Дурная идея, кстати, золото – оно жутко тяжёлое и слишком мягкое для чего-то дельного.

А определялась заоблачная цена меровенцев их редкостью – златогривые красавцы желали рождаться исключительно в Меровене. Я – наследница семейного дела – знала, в чём секрет. Жерёбых кобыл выпасали на горных склонах, где, среди прочего разнотравья, росла мисорра. Невзрачное растение с ажурными листиками забирало из почвы соли минералов, которые и влияли на масть потомства. Причём в любом другом месте та же мисорра никакого воздействия не оказывала. Даже у нас годились не все пастбища.

К торжественному дню мы готовились на пару с подругой Леськой – Левесеньерой Эл’Легарт, у семьи которой имелся дом с балконом, выходящим на главную улицу. С него Леська и решила наблюдать за прибытием кортежа и бросать, как это описано в модных романах, букеты. Мол, все восхитятся и в нас влюбятся! Даже если окажется, что к Дланям Правосудия приложен нос крючком или изрядное брюшко, ведь наверняка у такого родовитого важного вельможи имеется свита? А может, в его эскорте есть даже легендарные сабельники в синих мундирах с золотым галуном! Говорят, в столичный полк сабельников не брали дворян ниже трёх с половиной локтей[1] ростом, а те, которым посчастливилось туда попасть, все были красавцами как на подбор!

В общем, мы, пара истосковавшихся по впечатлениям наивных провинциальных девиц, с энтузиазмом принялись за сборы.

Сначала нам повезло. Причём можно сказать, повезло даже дважды. Потому что платья к лету мы обе пошили совсем недавно и теперь могли с законным моральным удовлетворением наблюдать за суетой и суматохой, охватившей большую часть женской популяции Меровена. Включая жену городского Главы, которую мы обе недолюбливали за надутый вид и любовь к нравоучениям и которую промеж себя звали не иначе как «жаба крапчатая» – за странную нездоровую тягу к тканям в горошек.

Радовались ровно час, пока Леську не стукнуло:

– Эль, а какие туфли мы наденем?

Я вообще об этом не думала. Обычно, если не танцуешь на балу, то даже мысков обуви из-под пышной юбки не видно. Но тут-то балкон… а вдруг подует ветер, а я в башмаках с поцарапанными носками? Ужас какой!

Переглянувшись, мы подхватили подолы и, молясь, чтобы не опоздать, рванули в обувной магазин.

И всё же опоздали – всё модное, относительно модное, не совсем старомодное и просто новое уже раскупили. Леська, пустив в ход хлопанье голубыми глазищами и призывный звон шёлкового кошелька, уговорила хозяина – господина Петира – пустить нас в мастерскую, может, там есть что-то подходящее и почти готовое? Ах, не совсем готовое, элегантные высокие каблуки ещё как надо не прибиты? Но зато расшитая шёлком тиснёная борнесская кожа чудо как хороша! А каблуки… ну, мы ж не на балу скакать собираемся, на бал надо надевать лёгкие туфельки для танцев, мы будем стоять на месте, опираясь о перила… Ну, ну?!

Господин Петир покачал головой, но уступил. В конце концов, не отказываться же от восьми золотых! А если клиент предупреждён об изъянах, но всё равно хочет купить, – его дело.

Вот так я и обзавелась той судьбоносной парой, которая к тому же оказалась на полразмера меньше, чем надо бы. И ведь счастлива была, идиотка такая!

За букетами нас понесло на ближайшее фамильное лавандовое поле – а что, лаванда выглядит хорошо и пахнет приятно. И срезать её проще простого… вот мы немного и увлеклись. Болтая и строя грандиозные планы по покорению и пленению сабельников, брели и брели, щёлкая ножницами, вдоль ряда, а когда спохватились, обе большие корзины оказались набиты до отказа сиреневыми тонкими душистыми побегами. Как мы их до дому-то дотащим?

Дотащили, потому что бросить было жалко.

Ввалившись в прохладную, казавшуюся полутёмной после солнечного дня гостиную Леськиного дома, без сил рухнули на диван. Отдышавшись, позвали горничную и велели той замотать охапки цветов в мокрую ткань, чтоб свежести не потеряли, поставить в воду и поместить в прохладное место. А то какая радость вялой флорой с балкона швыряться? Только пусть сначала принесёт нам большой кувшин холодного лимонада, а то устали и запарились.

– Да, нелёгкое дело – встречать гостей, – важно констатировала улёгшаяся поперёк дивана Леська.

– Нам же ещё самим готовиться, – вздохнула я.

– Хозяйка, лаванда в вазы и кувшины не лезет, больно много! – выглянула из двери горничная.

– Ну, ведро возьми, – отмахнулась Леська.

– Пробовала ведро. Тоже не лезет, – развела руками горничная. Наморщила лобик: – А можно в таз? Он, правда, мелкий, но так я на ночь воды подбавлю.

– Какой таз? – заморгала Леська.

– Медный, для варки варенья. Он не шибко глубокий, зато красивый, блестит и с ручкой.

Мы переглянулись: наверное, красивый таз лучше тривиального ведра? Невозможно же представить – стоят на балконе, улыбаясь кавалерам, две юные изысканные леди, а между ними торчит какое-то ведро! А без воды всё мигом при нашей жаре завянет!

Итак, решено, цветы будут ждать своего незабываемого часа в тазу.

А мы пока займёмся собой.

Наверное, если б Леськины родители не отъехали по делам в поместье, не зная о творящемся в городе переполохе, и если бы моя тётушка проявляла хоть каплю интереса к светской жизни, мы бы так далеко не зашли.

Но остановить нас было некому.

Наряжаться отправились в мой дом, стоявший на соседней улице. Леди Анель, как всегда после обеда, отдыхала, так что разгулу фантазии юных дев никто не мешал.

– Лесь, а балкон на юг выходит. При таком солнце мы ж все в веснушках будем!

– Гм-м… Ничего, наденем шляпки с вуалями. Так будет по-взрослому и красивее! Эй, ты чего задумалась?

– Тётя Анель говорила, что есть специальные белила от солнца, ими можно лицо намазать. Помнишь, мы читали о том, как привлекательна интересная бледность? А ещё я вспомнила про парик в гардеробной…

– Который мы мерили, а твоя тётушка нас отругала? – Глаза Леськи загорелись: – Локоны там… Все кавалеры с коней попадают! Дай надену!

– Сама надену! – огрызнулась я.

Так и вышло, что на следующий день поутру встречать на балкон прибытие Дланей Правосудия я вышла в бронзовокудром завитом парике, густо набеленная и под вуалью. Подслеповатая родная тётушка меня б, на себя не похожую, при встрече на улице однозначно не признала. Пожалуй, только это и можно было назвать милостью судьбы.

Лаванду, чтобы зря не мять, горничная вынесла прямо в тазу.

– Едут, едут!

– Где, где? – вытянула я шею, привстав на цыпочки.

Рядом с весенне-лазурной мной подпрыгивала бледнолицая Левесеньера в красном платье с обильным кружевом. Ну, немножко слишком… зато так нас точно заметят! Ковры, кстати, мы на балкон повесили только с боков, так, чтобы через вязь чугунной решётки спереди можно было разглядеть и наши расшитые юбки, и новые туфли на высоких каблуках.

Возглавляли процессию конные сабельники в синих мундирах. Именно такие, как мы представляли – молодые, статные, красивые до невозможности. Один, поймав мой взгляд, усмехнулся и закрутил тёмный ус. Мне почему-то стало неловко, глаза сами собой опустились, обрывая контакт.

Главная персона – герцог Ульфрик – ехал перед чередой карет в открытой чёрной лаковой коляске вместе с городским Главой лордом Беруччи. Одет герцог был, несмотря на яркий весенний день, в чёрный камзол с золотым галуном и пуговицами, а лицо… Почему он мне сразу не понравился? И почему я послушалась Леську, толкавшую меня под локоть и шипевшую:

– Цветы, цветы кидай! А то не успеем, проедут!

Мы договорились, что высыплем всю лаванду разом, чтобы получился цветочный дождь. Я схватила медный таз, развернулась, размахнулась как могла широко, чтобы вся лаванда улетела одним махом, – и тут подломился тот самый злосчастный каблук. Чувствуя, что падаю, взвизгнула и выпустила из рук посудину, в которой, как оказалось, на дне была ещё и вода. И таз, выплеснув радужную плёнку воды, вращаясь и сверкая на полуденном солнце, по красивой дуге полетел вниз с балкона вслед за охапкой лаванды…

Бутерброды падают маслом вниз. Тазы падают дном кверху. А если близ точки падения есть чья-то голова, то и прицеливаться не надо – таз сам её найдёт. Мой отыскал безошибочно. Счастье, что не герцогскую, а всего лишь кучерскую. Я в ужасе начала пятиться назад, глядя на облитую водой и усыпанную цветами фигуру в малиновой ливрее, голову которой теперь венчал сияющий в лучах солнца скособоченный таз.

Леська ахнула.

Гнедая лошадь ехавшего сбоку сабельника заржала, заложила уши и попыталась встать на дыбы. Соседняя вороная, наоборот, шарахнулась и по-собачьи присела.

Городской Глава выпучил глаза и на всю улицу выдал длинную тираду из слов, которых благородным господам знать не положено.

Встречавшая кортеж толпа горожан радостно заулюлюкала и захохотала.

Герцог вперился злобным взором в наш балкон.

Леська уронила веер и даже не юркнула, а выпала в завешенную тюлем дверь.

А я, я – с перепугу забыв про сломанный каблук, сделала шаг назад, оступилась и плюхнулась прямо на попу с богатым турнюром. И только и смогла, что закрыть лицо веером, испуганно моргая глазами поверх кружевного края.

И почему-то, несмотря на гомон и крики толпы, цокот копыт по булыжной мостовой, я ясно, будто рядом, расслышала разговор в остановившейся прямо под балконом коляске.

– Кто такая? – совершенно спокойным холодным голосом задал вопрос герцог.

– Эльма Эл’Сиран, ваша светлость, – торопливо отозвался Глава. И заискивающе продолжил: – Это она от смущения, девочка совсем молоденькая. Она из семьи богатых землевладельцев, уже четыре века живущих в Меровене. Простите бедняжку, сирота она, живёт под опекой тёти.

– Богатые, говорите? Тётя? Не кровная родственница? Ну-ка, расскажите мне эту историю поподробнее…

С этого всё и началось.

На городской бал по случаю прибытия владетельного вельможи я идти отказалась, хоть приглашение получила. Страшно было представить, как все вокруг станут смеяться, обсуждая злополучный медный таз. И – нет, я не стану сейчас об этом даже думать! – сколько эту посудину будут поминать мне потом.

Тётушка, до которой слух о последних событиях ещё не дошёл, попыталась выспросить, что стряслось. Но я отговорилась, что, мол, на солнце долго стояла, а теперь дурно так, что не до бала, голова кружится до невозможности. Да, да, мне ужасно жаль, но что же делать? Какие тут танцы и реверансы, когда на ногах еле держишься? Нет, кровь пускать не стоит… я тихонько полежу, и всё само пройдёт. Это же не последний бал?

Зря, зря я не рассказала тёте, в чём дело. Да, та отругала бы, может, даже наказала… но тогда бы для неё не стало неожиданностью внезапное приглашение в особняк городского Главы. И тётя была бы готова к разговору. А я, всю ночь провертевшаяся на кровати без сна и задремавшая лишь под утро, и понятия не имела, какие тучи сгущаются над моей неразумной головой.

Гром грянул, когда я вышла к обеденному столу, а тётушка Анель вернулась из дома лорда Беруччи, где остановился важный гость.

На достойной леди не было лица.

Буквально. Интересная бледность безо всяких белил. Такой я ещё тётю не видела. А та уставилась на меня с непонятным жалостливым и беспомощным выражением на лице:

– Эль, деточка моя глупая, что ж ты натворила и почему не сказала мне? – вздохнув, уронила на пол вышитый бисером изящный ридикюль и упала в кресло сама. Обернулась к вошедшему следом кучеру, а по совместительству мажордому Тоду: – Никому не открывай! Если спросят, леди Эль больна, прямо при смерти, мы ждём лекаря. Да, пошли кого-нибудь за доктором Летиром!

Я – при смерти?

Ну да, спала ночью я плохо, зато позавтракать успела хорошо. И вроде ничего ядовитого не глотала. Больше похоже, что умирать – прямо здесь и сейчас – собралась сама тётя Анель. Что с ней?

– Я от нашего главного городского взяточника и казнокрада, – будто услышав мой вопрос, поджала губы тётя. – Только дело не в нём. Пойдём к тебе в комнату, поговорим! – Обернулась: – Тод, как придёт доктор, проводи его к нам.

Что же случилось?

Почему-то казалось, что нечто очень серьёзное.

Я угадала. Даже не серьёзное – фатальное.

Длани Правосудия Владыки всея Сорренты, герцог Ульфрик Тауг Эл’Денот не собирался прощать безмозглую криворукую наивную перепёлку, принародно нацепившую его кучеру на голову таз. Тем более что перепёлка оказалась на диво жирной, то есть перспективной в плане ощипывания и потребления в том или ином виде. А в том, что его светлость с данными Владыкой полномочиями, влиянием и связями и меня, и тётю пережуёт и косточки выплюнет, сомнений не возникало. Это понимала даже я. Наивная и неопытная – не значит дура.

– Эль, ну-ка, расскажи мне, и очень подробно, что вчера произошло? – строго обратилась ко мне тётя, не успели мы присесть на край кровати под кисейным балдахином.

Я заёрзала. Потупилась. Натянула на коленях подол. Сжала кулаки. Случись такое с кем другим, я б ухихикалась, живописуя происшествие. Но сейчас отчего-то было совершенно не до смеху.

– Дырку глазами в подоле просверлишь. Давай уж!

– Мы хотели букеты с балкона бросать, а вместе с цветами улетел таз. Потому что подломился каблук, – выдавила я краткую версию происшедшего.

– Понятно. То есть покушения на жизнь и честь Дланей Владыки вы не планировали? Кстати, вы – это ты и Левесеньера Эл’Легарт?

Какого покушения? И как кого-то можно убить медным тазом? Разве что его булыжниками вместо цветов нагрузить… но такой и не выронишь, потому как не поднимешь. Но, выходит, меня обвиняют в каком-то покушении? Мама… во что я влипла?

К слову, то, что Леську назвали полным именем, не значило, что тётя на неё сердится. Просто до того, как стать вдовой, она почти двадцать лет была женой моего дяди, уважаемого судьи, причём жили они в Кентаре, большом городе на полпути к столице. И по-женски любопытная леди Анель, обнаружив неженские острый ум и деловую жилку, не стеснялась ходить в суд и давать облечённому властью мужу советы. К которым тот охотно прислушивался. Потом, когда лорд Филинт Эл’Сиран решил отойти от дел и отправиться на покой, они с леди Анель перебрались в Меровен, поближе к остальным родственникам. Кстати, и тут, пока дядя был жив, он, точнее, супруги вдвоём вели дела самого разного толка. Недаром целую стену в гостиной занимал стеллаж с книгами в потёртых тёмных кожаных переплётах. Я по совету тёти их читала. Сначала бурчала под нос, зевала, а иногда жульничала, подкладывая под талмуд с описанием судебных тяжб любовные романы, которые девице с ветром в голове казались намного занимательнее. Но с какого-то момента, примерно года полтора назад, до меня дошло, что распутывание дел о наследстве или делёж земли, когда половина свидетелей врёт, причём сразу и не скажешь – какая именно, намного интереснее выдуманных историй идеальных дев и безупречных лордов. Уж очень те все были подозрительно одинаковые: временами казалось, что прочёл одну книгу – прочёл все. Правда, тётя строго-настрого велела никому не говорить, что я вместо романтических сказок, чтение коих приличествует юным леди, жгу свечи до утра и хихикаю, а иногда и ржу во весь голос, разбирая очередной судейский казус или выискивая несуразность в заковыристом деле.

– Так, поняла, – кивнула леди Анель. – Твою любимую Леську предлагаю не впутывать, это не поможет. Потом я тихонько возьму у неё свидетельские показания и заверю у нотариуса. Вдруг пригодится. – Тётя вздохнула: – Жаль, у её родителей связей нет. Но покушение – лишь повод, дело не в нём, а в том, что ты – несовершеннолетняя с богатым приданым. Что глазами хлопаешь? Герцог хочет стать твоим опекуном и – зуб даю – за оставшиеся до твоего восемнадцатилетия семь месяцев наследство уполовинится, а ты окажешься замужем за каким-нибудь проигравшимся столичным хлыщом или старым пердуном, который заплатит побольше.

– Как – опекуном? – заморгала я.

– Так. Я тебе не кровная родственница, кровных не осталось. И, как оказалось, с обязанностями опекуна не справляюсь. Воспитываю плохо, надлежащим образом не учу, вследствие чего и воспоследовало то покушение и оскорбление должностного лица Владыки при исполнении оным служебных обязанностей. Чуешь, куда ветер дует? А если стану артачиться – это мне сказали прямым текстом, в лоб, – делу дадут официальный ход. И, если доказать отсутствие злого умысла не сумеем – а кто против всемогущего герцога пойдёт, не наш же Глава, у которого самого рыльце в пушку по самую макушку? – светит нам обеим конфискация имущества и чуть ли не каторга. Леди головы после указа папаши нынешнего Владыки не секут, но от того не легче.

Тётя Анель закусила губу, плечи задрожали…

Ох, что же я, романтическая косорукая идиотка, наделала! Если бы я хотя бы сразу рассказала о том, что случилось!

А теперь, как ни верти, моё будущее накрылось медным тазом.

Глава 2

Незнание законов не освобождает от ответственности.

А вот знание – нередко освобождает.

Е. Лец

Всё, что сумела совершенно не готовая к разговору с герцогом тётя Анель, – это добиться трёх дней отсрочки, пока «переволновавшаяся девочка, которая мечется сейчас в горячке, не придёт в себя». Моей смерти до перехода к нему опекунства Длани не желали, с дохлой чужой перепёлки взять нечего. Но горячку и беспамятство предстояло подтвердить доктору.

– Так, быстро встала, разделась, влезла в постель! – скомандовала тётя.

Ясно. Если заглянет один доктор Летир, то проб-лем не будет, потому что когда-то дядя Филинт спас того от ростовщиков, а старичок доктор относился к редкой породе людей, долго не забывающих сделанное добро. Но если герцог пошлёт кого-нибудь проверить моё состояние или – вот ужас! – заявится поглядеть на добычу сам?

Только плохо он знает мою тётю…

Меньше чем за полчаса в моей комнате сменили шторы – теперь окна загораживали тяжеленные бархатные портьеры, не пропускавшие к постели недужной меня и лучика солнца. Я сама, в фисташкового цвета балахоне под подбородок, снова перемазанная белилами, создающими интересную бледность на цветущей физиономии, с синюшными, опять-таки искусственного происхождения кругами под глазами, красными припухшими веками и имитирующим запёкшуюся корку воском на губах, улеглась в кровать на спину, изображая свежую покойницу. Правда, не успев лечь, снова вскочила с воплем:

– Парик!

Тётя, в это время отправлявшая к знакомому нотариусу Тода, который вернулся от доктора, чуть не поперхнулась. Но после моих разъяснений задумалась…

– Не знаю, хорошо ли то, что ты на себя похожа не была… но пусть пока так. Дополнительные возможности лишними не бывают.

Так к моей маскировке добавилось то самое бронзовокудрое изрядно встрёпанное чудо куафёрского искусства, и – до кучи – чело мне увенчали мокрым полотенцем.

– Уф! Сейчас сама умру… – тётя присела рядом. Огляделась: – Нужен кувшин с водой на тумбочку, пяток пузырьков с разными микстурами и полупустой стакан. Ещё можно повесить на спинку стула клизму.

Почувствовала, как краснею под белилами. Клизму-то зачем напоказ выставлять, стыдно же!

– Затем. Такая гадость! На неё как взглянешь, так ноги сами вон из комнаты несут, – прищурилась тётя. – Ты тут зря не разлёживайся, думай, что делать будем!

К этому моменту я уже осознала, что, скорее всего, из загребущих дланей герцога мне не вырваться. Откажусь – будет плохо и мне, и тёте. Может быть, даже хуже, чем если соглашусь… хотя кто меня спрашивает? Правда, перспективы пугали. Опекунство с устройством брака несовершеннолетних подопечных в нашем королевстве было обычным делом и – для опекунов – законным и освящённым традициями способом набить мошну. Только почему-то среди вступающих таким образом в семейную жизнь лордов молодые, симпатичные и богатые не фигурировали.

Вот же накликала я себе перемен! И на голову, и на остальные части тела…

Но – стиснула зубы – смиряться не собираюсь, не знает ещё этот герцог, с кем связался! Я этому гаду длани загребущие повыкручу…

– Эль, не сопи так! Тебе положено дышать на ладан. Да, не дёргайся, сейчас водичкой на тебя побрызгаю, будет вроде как пот.

– Только осторожнее, чтоб белила не поплыли, – забеспокоилась я.

– Скорбь, скорбь на лице изобразить не забудь! И глаз не открывай! О, кто-то вроде пришёл.

Ну да, вдали тоненько зазвенел дверной колокольчик.

– Эль, зажмурься! – скомандовала шёпотом тётя, услышав приближающиеся шаги. – И молчи, что бы ни происходило! Дыши часто и неглубоко, помнишь?

– Поняла! – зашипела в ответ, сжав – самообладания не хватало – под одеялом кулаки так, что ногти впились в ладони.

Хлопнула дверь. Я замерла.

– И где ваша больная? – раздался безжизненный голос, знакомый по событиям вчерашнего злополучного дня.

Герцог! Надо же, сам явился, на добычу посмотреть. Небесный Владыка и Девы-Заступницы, что делать-то?

Я до последнего момента уговаривала себя, надеялась, что тётя Анель что-то неверно поняла, ведь не может же быть так – уронил случайно таз и вся жизнь кувырком! Но, похоже, может.

Шаги – кажется, вошедших было двое – смолкли. Где-то совсем рядом громко недовольно хмыкнули и приказали:

– Занавески раздвиньте!

– Не-ельзя-с занавески, – послышался чуть блеющий голос доктора Летира. – От яркого света возникает возбуждение, способное привести к припадку, который, от периферической нервной системы перейдя по позвоночному столбу к центральной и затронув мозжечок, перекинется на лобные доли, отвечающие за разум больной…

– Девы-Заступницы, – запричитала тётя, – ваша светлость, простите бедное дитя неразумное, сами видите, как она страдает и мучается! Под утро такой жар был, что думала, теряем мы её…

– Ваше дитя меня вчера чуть не прибило! – голос был бесцветным и одновременно ехидным. – Ладно, не трогайте шторы, раз на свету у вашей «деточки» ум за разум заходит. Проверим по-другому…

Хорошо, что я держала кулаки сжатыми так, что было больно. Иначе б точно дёрнулась, когда внезапно под нос сунули жутко вонючую и едкую нюхательную соль. Но как-то же я должна среагировать? А как? Ну, быстро, быстро, соображай! Чуть дёрнула головой, слабо застонала и впилась ногтями в ладони так, что глаза непритворно набухли слезами. Мотнула головой ещё раз – и почувствовала, как по щеке покатилась слезинка. Ой, а она белила не смоет?

Снова послышалось недовольное «Хм!», а потом – после недолгого молчания – герцог сообщил:

– Даю три дня. Делайте что хотите, но к этому моменту девица должна быть в состоянии проследовать из Меровена в Кентар, где находится моя резиденция. А вы… – Возникла тяжёлая пауза, словно герцог кого-то глазами буравил. Это он к кому обратился? К доктору или к тёте? – … когда подпишете бумаги о передаче опекунства?

К тёте. Может, приоткрыть один глаз, посмотреть? Нет, удержусь, опасно.

– После того, как Эль придёт в себя. Я должна сказать ей всё сама. А если она умрёт от горячки – сами же видите, в каком девочка состоянии! – то и подписывать ничего не стану! – Голос тёти звучал решительно. – Так что дайте возможность лечить ребёнка как следует.

Снова наступило молчание. Наверное, сейчас герцог прокручивает в голове, как можно надавить на тётю. Ответ – никак. Её на том балконе не было.

– Хорошо. Я пробуду в Меровене неделю. Даю вам пять дней, леди Эл’Сиран.

– Благодарю за милосердие, ваша светлость!

Зашуршали юбки, похоже, тётя присела в низком реверансе.

Когда тяжело хлопнула дверь, я поняла, что всё это время почти не дышала.

– Молодец, что выдержала и не стала подглядывать, – выдохнула тётя через минуту. – Он отвернулся, но встал так, чтобы наблюдать за тобой через зеркало.

Девы-Заступницы, во что я влипла?

Через полчаса доктор Летир, навыписывавший лекарств и сочинивший мудрёный диагноз, грозивший мне эпилептическими припадками, буде недолечусь, удалился. Кстати, добрый старичок своими глазами видел полёт моего таза и, подхихикивая, искренне негодовал, не понимая, как такое вот курьёзное недоразумение можно счесть покушением. Вот так и можно, если покушавшаяся – девица при большом приданом.

Не успел уйти доктор – как пожаловал нотариус, господин Вельемир. Также бывший дядин друг, которому, как считала тётя, можно верить.

Совещание по поводу моего имущества и того, как его уберечь от загребущих Дланей, длилось почти три часа.

Господин Вельемир иллюзий по поводу чистоты помыслов знатных и власть имущих не питал и тоже полагал, что вероятной целью герцога было богатое наследство, куда тот запустит лапы, лишь только получит опекунство. А с тем, что останется, выдаст, точнее, продаст, меня замуж. Поимев дополнительную прибыль. Вот только положение дел таково, что если заявить в лоб: «Нет, не пойду!» – можно сделать ещё хуже. И пойти уже не замуж, а под суд, который – будем реалистами – наверняка закончится плачевно.

– Эль, ты мне доверяешь? – уставилась на меня тётя.

Кивнула. Ну да, если не ей, то кому?

– Тогда первое, что делаем, это перекладываем все твои деньги, лежащие в банке, на другой счёт, открытый на моё имя. Основанием для этого послужит старая расписка твоего отца, которому я когда-то якобы одолжила денег. Расписку сейчас состряпает господин Вельемир, а о подписях позабочусь я сама. – Тётя повернулась к внимательно слушающему господину Вельемиру, чуть кокетливо склонила голову: – Выручишь?

Нотариус подмигнул. Тётя шлёпнула его по руке веером и продолжила:

– А чтобы не вышло так, что я споткнусь на крыльце, стукнусь головой и отправлюсь к Девам на небеса, а ты останешься нищей, одновременно пишем на твоё имя встречную долговую расписку на всю сумму – это около тридцати тысяч золотых. Срок погашения долгового обязательства назначим в следующем январе. Допустим, через месяц после твоего совершеннолетия. Согласна?

Я кивнула, одновременно прокручивая в голове комбинацию. Делаем вид, что тётя дала деньги родителям и не спешила требовать их назад, потому что я осталась сиротой и жила рядом, но сейчас, раз я ухожу из-под её опеки, долг надо вернуть. А что это и не долг вовсе, будем знать только мы. И, что бы дальше ни случилось, эти деньги через восемь месяцев возвратятся ко мне. Герцог Ульфрик до них не доберётся.

– Если напишем долговую на сумму посолиднее, можно обременить закладом какую-нибудь недвижимость, скажем, ваш дом, – задумался нотариус. – Тогда особняк будет невозможно продать.

– Хорошо, – согласилась тётя. – Дом и один из оливковых садов. Но не зарываемся, герцог не идиот и доверчивостью не страдает. Где-то в старых бумагах я подходящий кусок пергамента видела. А чернила разведём, чтобы выглядели чуть выцветшими…

Нет, ну я знала, что тётя – умная женщина, но какая она молодец! Я тоже хочу, дожив до её лет, иметь друзей вроде доктора Летира и господина Вельемира.

– Сейчас с этими бумагами закончим, как раз заложат коляску – и едем в Южный Сельскохозяйственный банк. Тот ещё два часа работать будет, отлично успеем.

Вообще-то банков, точнее, отделений банков, в Меровене было целых два: упомянутый среднеразмерный Южный Сельскохозяйственный и Центральный Фалерийский. Второй имел филиалы не только в Сорренте, но и в соседних странах – лежащей от нас к югу за горами Вермилье и восточном Геарсе. Тётя предпочитала иметь дело с местным, потому как на Фалерийский, по её словам, случись что, сам Владыка всея Сорренты управы не найдёт.

Гм, а там, где Владыка не справится, герцогу и вовсе ловить нечего.

Мне кажется, или в этой мысли есть рациональное зерно?

Проговорила вслух. Тётя с нотариусом задумались, уставившись друг на друга, а потом дружно подскочили в креслах, одновременно выдохнув:

– Оформляем заём!

Эк они синхронно! Но сама мысль была интересной.

Как известно, займы берутся под залог. И, пока за взятое не расплатишься, залог отчуждению – то есть продаже, дарению или смене собственника по другим основаниям – не подлежит. Нельзя также один раз заложенное имущество перезаложить вторично. Конечно, желающие смошенничать находились всегда, но наказание по соррентийским законам за такое было достаточно суровым.

– Берём заём под залог имущества до твоего совершеннолетия, – обернулась тётя. – Что хочешь спасти в первую очередь?

Ясно, что: конезавод с угодьями, бывший фамильной гордостью и главным достоянием рода Эл’Сиран почти три века, а ещё, если выйдет, оливковый сад, который больше всего любила мама.

– Сумма нужна такая, чтобы было не подкопаться и сделку не объявили фиктивной, – качнул головой нотариус.

– Но такая, чтобы заведомо суметь вернуть долг. В поручители пишем меня. Тогда, если даже Эль будет не в Меровене, я расплачусь своевременно, – подхватила тётя.

– Откройте счёт на долг с процентами в другом банке и дайте поручение перечислить деньги в срок. С запасом времени, конечно. Тогда, что бы ни случилось, залог вы не потеряете.

– Само собой.

– А полученную сумму куда деть, подумали?

– Потратить деньги – для настоящей леди не проблема! – победно усмехнулась тётя. – Пустим на приданое, развитие отечественного коневодства и ещё кой-какие мелочи!

По мере составления документов я их подписывала. Все, кроме фальшивой долговой расписки. Связано это было с тем, что по соррентийским законам распоряжался имуществом подопечного опекун, но начиная с шестнадцатилетия воспитанник считался ограниченно дееспособным и имел право знать, как происходит управление его собственностью, и, более того, должен был самолично визировать все сделки на сумму больше ста золотых.

Даты, само собой, ставили задним числом – сейчас я лежала в горячке.

– Ну, вот мы тебя и обобрали, – чуть нервно хихикнула тётя час спустя. – Можно отправляться по банкам! Тебе на людях показываться нельзя, так что сиди тут и думай – что мы забыли?

– Леську! – спохватилась я.

– А, – махнула рукой тётя, – я твою Левесеньеру на обратном пути от Беруччи уже предупредила, чтоб стрелой летела к родителям и передала, что в город семейству Эл’Легарт можно будет вернуться не раньше, чем через десять дней. Пусть тихо сидят в поместье, коли не хотят этого поместья лишиться.

– А если мне тоже сбежать? – загорелась я. – Ведь если меня не будет под рукой, то есть под Дланью, то и замуж будет выдавать некого! Заочных же браков у нас нет? Мне же всего семь месяцев продержаться надо!

– Юная леди, ты каким местом читала Гражданское право Сорренты? Не помнишь статью триста семнадцать, пункт третий? – Тётя, наставив лорнет, строго уставилась на меня.

Я потупилась: ой, совершенно не помню ничего такого, у меня же пока нет двадцатилетнего опыта судебной практики…

– Так вот там сказано, что если опекун назначен Короной, а подопечный, явив бунтарский дух, неуважение и неподчинение законной власти, сбежал, то по наступлению совершеннолетия всё имущество преступника переходит Короне. Напоминать, что Длани Владыки – прямой представитель оной, – надо?

Не надо. Поняла.

Но это не значит, что я смирилась. Буду думать… может, что и придумаю. Есть пословица, что волку непросто догнать зайца, потому что для волка приз в гонке обед, а для зайца – жизнь.

К моменту, когда на Меровен опустились синие сумерки, а из-за гор, серебря листву олив, выплыла рыжеватая крупная луна, тётя вернулась из похода по банкам. Мероприятие оказалось успешным: теперь я была с ног до головы в долгах как в шелках и чувствовала себя нищей церковной мышью, накрывшейся тем самым злополучным медным тазом.

Было страшновато, но злорадство присутствовало. Трофейная перепёлка тощала и чахла на глазах.

Но что делать дальше?

Тётя тоже об этом размышляла. Изображать горячку целых полгода вряд ли выйдет. А если и выйдет – так объявят слабоумной, и тогда Живоглот, как успела прозвать тётя герцога, сможет претендовать на пожизненное опекунство.

– Почему живоглот-то?

– В Ольсиве, откуда я родом, речка текла, а в ней сомы водились. Их у нас живоглотами звали за то, что заглатывают мальков и рыбок поменьше целиком. Видела, какой у сомов рот?

Видела. Губастый и зубастый. А что, похоже!

Кстати, тётя рассмотрела герцога намного лучше меня, лицезревшей его всего раз, с балкона. А вид сверху на сидящую особь искажает перспективу.