Око за око Грей Мари

— А если не провинюсь? — спросил перепуганный германец.

— Так рано или поздно состаришься — и все равно окончишь свой путь здесь!Здесь, в этом мерзком месте! — закричал прокуратор.

— Перестань задавать дурацкие вопросы! — шепнул германцу гет. — Ими тынапоминаешь прокуратору, что он такой же раб, как мы с тобой, и жизнь его тожеоборвется на этом самом острове!

Изумленный такой новостью германец замолчал, и прокуратор, немногоуспокоившись, приказал:

— Всем домой! Бегом! Рабам ходить по улицам Рима запрещено, рабы обязанытолько бегать!

Голос прокуратора и быстрые шаги удалились.

Прот приоткрыл мутные глаза. Он увидел вдали строгий силуэт Тарпейскойскалы, пустынной и безмолвной в честь праздника. За ней виднелись торжественныемакушки римских храмов. От быстрой, грязной воды Тибра веяло холодом. Сколькораз в мечтах и во сне покидал он этот проклятый Рим: и в отплывающей в роднойПергам римской триреме, и в повозке внезапно разбогатевшего и приехавшеговыкупить его отца, и просто с кошельком монет, утаенных от Луция... А оказалосьвсе так просто и страшно.

Прот пошевелился, пытаясь встать, но боль в боках и груди прижала его кземле.

Вспомнился сегодняшний вечер в доме Луция, когда его вдруг схватили двоерабов

и поволокли вэргастерий1, горящие глаза прокуратора, кричавшегопотным рабам: «Бей! Бей еще!!! Поддай! А ну, бросай плети! Ногами его! Ногами!!!»

Прот застонал, заново переживая случившееся. Боль слегка поутихла. Онповернулся на бок, затем присел и обхватил голову руками.

Вот что особенно обидно было ему: знать о том, где спрятаны пятьдесятмиллионов сестерциев, и не иметь никакой надежды добраться до них, услышать,зачем Луций едет в Пергам и не предупредить своего отца, мать об опасности тожестать рабами этих проклятых римлян... Вместо богатства и спасения близких ондолжен был умереть на острове вместе с другими несчастными.

Прот обвел глазами брошенных на острове рабов: трое лежали ничком, один —на спине с широко раскрытыми глазами. Еще один лежал поодаль — лицо его ужетронуло тление. Вздохнув, он представил, что через день-другой так же будетлежать и он, уже ничем не отличаясь от них, как вдруг услышал невнятный шум,идущий со стороны Палатина.

Прошло несколько минут. На мосту показалась толпа нарядно одетых римлян.Впереди шел молодой патриций в козьей шкуре, наброшенной на белоснежную тогу, ижрецы-луперки. С шутками и смехом они торопились закончить по традиции праздникЛуперкалий у храма Фавна — родственника бога Пана, виновника сегодняшнеготоржества.

Не в силах глядеть на веселящихся рядом с мертвецами людей, Прот невольнозакрыл глаза и мечтательно подумал: а что, если бы в роще, посвященной теперьПану, не оказалось в давние времена потайной пещеры и тенистой смоковницы?Тогда волчице негде было бы вскармливать Ромула и Рема, латиняне построили бсвой город в менее богатом и удачливом месте, и, глядишь, не стали бы такимимогучими и всесильными! Отец не продал бы его тогда за долги римскомуростовщику, тот не перепродал бы его отцу Луция, и был бы сейчас Прот вольнымчеловеком, имел жену и шептал ей самые нежные слова...

Хохот римлян и луперков, приблизившихся к храму Фавна, оборвал мыслиПрота.

— Веселятся... — послышался неожиданно рядом свистящий голос.

Прот, вздрогнув, повернул голову. Лежавший ничком в двух шагах от негораб оказался живым.

— Помоги мне... — прошептал он, делая попытку повернуться на бок.

Прот подполз к нему и увидел, что ноги раба покрыты пятнами свежей крови.

— Потерпи! — сказал он, зубами разрывая на полоски свою тунику. Приподнялокровавленную полу и отшатнулся. Вместо ног перед его глазами возникло месивоиз белых костей, мяса и жил.

— Кто тебя так? — с трудом выговорил Прот, борясь с подступившей к горлутошнотой.

— Кто? — через силу усмехнулся раб и показал подбородком на толпу римлян.— Они… Мы умираем, а они веселятся... У них это в порядке вещей...

— За что? — не зная, как наложить повязки и опуская полу, спросил Прот.

— А тебя? — вопросом на вопрос ответил раб.

— Я случайно узнал государственную тайну! — вздохнул Прот. — Они собираютсяпревратить в свою провинцию Пергам, убить царя. Это моя родина... — пояснил он,умалчивая о пятидесяти миллионах.

— Кровососы... Мало им Македонии и моей Греции, мало Карфагена,Испании... Сардинии... Теперь решили прибрать к рукам и Малую Азию?..

— Туда едет мой господин! — объяснил Прот, слегка удивленный такойобразованностью раба. — Он должен убить царя Аттала.

— Тогда тебе надо предупредить своего базилевса, опередить хозяина...

— Как?

— Надо бежать...

— Отсюда?!

— Бежать можно отовсюду... Даже из Мамертинской тюрьмы или вон — сТарпейской скалы! Была бы только цель...

— Но они не оставили на мне живого места! Я не могу даже встать! —пожаловался Прот. — Нет... Я не смогу!

— Цель! — упрямо повторил раб. — Ясная, нужная, которая не позволит тебеумереть спокойно... Она подарит тебе крылья, возвратит силы...

— Да ты философ, как я погляжу! — пробормотал Прот, думая, что сокровищаТита могли бы стать для него такой крылатой целью. Да только разве теперьдоберешься до них?

— Да, — услышал он слабый вздох. — Когда-то я был философом... Мечталсделать всех людей счастливыми, ответив им на главный вопрос смыслачеловеческой жизни. Увы! На него нет ответа… Потом я невольно стал воином. Таже цель поставила меня на высокую стену родного города, вложила в мои руки луки меч... Увы, это тоже не помогло ни мне, ни городу... Я стал рабом. И цель моястала рабской – выжить… «Даже домика не нажил он, куда бы раб принести бы могизвестье о конце хозяина»... — шепотом докончил философ, и Прот встревоженносклонился над ним:

— Ты бредишь?

— Нет... Это стихи... Я переписывал их сегодня утром со стены по приказугоспожи...

Философ изучающе посмотрел на Прота:

— Ты спросил, за что они меня так. Хорошо, скажу... Не так давно у менявновь появилась цель. Я и еще семь моих товарищей решили воспользоватьсясегодняшним праздником и — бежать!

— Из Рима?!

— Опять ты за свое... Я ведь уже объяснял тебе, что бежать можноотовсюду.

— Но куда? Как?!

— Хорошо, отвечу... В полночь мы уговорились встретиться у стены СервилияТуллия между Виминальскими и Эсквилинскими воротами. Я договорился с однимвладельцем парусника...

— С римлянином?!

— С вольноотпущенником... Он отвезет нас в Сицилию. Там — свобода. Там Евнобразовал целое царство из бывших рабов! Но владелец парусника затребовал с насбольшую сумму. И тогда мы договорились обворовать своих господ. Хотя... ясчитаю, что мы взяли лишь то, что заработали...

— И сколько же ты взял? Неужели столько, сколько заработал?! — не поверилПрот.

— Да... Пятьдесят денариев...

— Немного! Что, больше не оказалось?

— Почему? В шкатулке госпожи было еще много монет, но я подсчитал... Ябольше не заработал. Ведь я был простым скрибой в доме Корнелии, вдовы Гракха.Вместе с ее обезьянкой и карликом я сопровождал ее в выходах...

— И они поймали тебя?

— Да...

— Прямо на месте?! — поежился Прот.

— Увы! Корнелия появилась в самый неподходящий момент, когда я отсчитывалденарии... Ей срочно понадобился пергамент для письма...

— Она вызвалапрокуратора!.. — подхватил Прот.

— Да...

— Удивительно, как он еще не убил тебя прямо на месте!

— Мне повезло, если это можно назвать везением! — с горечью усмехнулсяраб. — У вдовы сегодня прекрасное настроение. Триумф сына! Ради него онаприказала лишь высечь меня розгами в назидание остальным рабам. Денарии,конечно, отобрали. Все, кроме одного... Его я все же ухитрился положить подязык. Ведь я до последнего надеялся, что успею в полночь повидаться стоварищами... Как я мог прийти к ним с пустыми руками? Этот денарий не позволялмне кричать и... погубил меня... Озверевший от моего молчания прокураторсхватил бич со свинцом и... раздробил мне колени... Он и до этого меня не особожаловал, а теперь, сам того не зная, отнял у меня последнюю надежду... Так чтосо мною все кончено… А ты беги! Ты — молодой, сильный, а что избит — так намли, рабам, привыкать к этому?

— Да я быубежал! — неуверенно сказал Прот. — Но как?

Раб вдругзамолчал и стал напряженно всматриваться куда-то ему за спину.

Прот обернулся и увидел бредущего по берегу пьяного луперка в шкурахповерх белой тоги. Шатаясь и голося какую-то песню, новоявленный жрец-луперкколотил длинным кнутом по волнам Тибра.

— Видишь его? — прошептал раб. — Сама судьба улыбается тебе...

Жрец остановился. Длинно сплюнул в реку. Погрозил кому-то невидимомукулаком.

— Уйдет... прошептал Прот.

— Молчи! — остановил его раб и неожиданно крикнул умоляющим голосом: —Эй, господин!..

— А? Что?— завертелся кругом римлянин.

— Господин, — повторил раб, — ударь нас своей плетью...

Жрец повернул голову к Проту, мертвецам и икнул:

— К-кто з-здесь?..

— Мы, несчастные! — жалостливо отозвался раб. — Подойди к нам! Ударьсвоей целительной плетью... Дай нам хоть последние мгновенья прожить безстрашных мучений!

— Пш-шел вон! — ругнулся жрец, разглядев в полутьме рабов. — Буду япачкать о вас свою плеть, чтобы прикасаться потом ею к одеждам благородныхграждан! Подыхайте, как можете!

Жрец развернулся и зашагал прочь.

— Уходит! — в отчаянии воскликнул Прот. — Все пропало!

— Постой!

Раб вынул изо рта серебряную монету, бросил ее на камень:

— Нет такого римлянина, которого не приманил бы звон серебра...

И точно...

— Эй, вы! — окликнул издалека луперк. — Что это там у вас?

— Да вот... — нарочито раздосадованным голосом ответил ему раб. —Денарий! Хотели дать его тебе за удар кнутом, да обронили...

— Денарий? — переспросил жрец, и шаги его стали быстро приближаться. —Где он?

— Да вот...

— Где?!

— Вот... вот...

Едва только луперк наклонился к монете, раб схватил камень и ударил имримлянина по голове. Удар получился таким слабым, что жрец только вскрикнул отудивления. Тогда раб из последних сил приподнял свое тело и вцепился обеимируками в горло жреца.

— А ну прочь! Падаль! Дохлятина! — изрыгая проклятья, захрипел римлянин,пытаясь стряхнуть с себя раба.

Прот подхватил камень, выпавший из руки его товарища по несчастью, иударил им по голове жреца. Раз, другой, третий...

— На тебе! Н-на! Н-на!!! — бормотал он.

Лишь увидев перед собой выпученные, застекленевшие глаза, опустил руку.

— Кончено!..

Он столкнул в сторону тяжелое тело жреца и вздрогнул: следом за луперком,не выпуская из рук его шеи, потянулся и раб. Он тоже был мертв.

— Отмучился, бедняга... — покачал головой Прот и вдруг вспомнил: «Вполночь на кладбище, между Виминальскими и Эсквилинскими воротами...»

Он сел. Поднял отлетевшую в сторону монету. На него смотрело по-мужскижесткое, волевое лицо Ромы, богини города Рима. Прот машинально перевернулденарий: ничего особенного в нем не было — кормящая под смоковницей близнецовволчица... Птица на ветке, нашедший их пастух Фавстул, опирающийся на длинный посох...

Сколько раз, совершая покупки для Луция, он держал в руках точно такиеденарии. Но сейчас вид этого вызвал в нем ярость.

«Волки! — задыхаясь, подумал Прот. — Самые настоящие волки, а не люди! Ипервый ваш царь, Ромул, убивший Рэма, был волком! И весь ваш сенат, и Луций, иКвинт, и Тит, и даже Корнелия — все волки! И ты, проклятый луперк, тоже волк!»

Выкрикивая проклятья, Прот стал срывать с убитого жреца полоски шкурзарезанных животных, обмотался ими, поднял плеть и, в последний раз оглянувшисьна философа, с трудом двинулся к деревянному мосту. Тело разрывалось от боли.Ноги подгибались.

Со стороны казалось: пьяный луперк возвращается домой с веселогопраздника. Потихоньку боль притупилась, тело вновь стало послушным.

Прот шел по узким, вонючим улочкам Рима, с трудом сдерживая в себерабскую привычку бежать. Редкие прохожие удивленно смотрели на припозднившегосялуперка, а потом, всплеснув руками, бежали к нему и просили ударить их плетью.

Сначала робко, а затем все сильнее, яростней Прот хлестал ненавистныелица, источавшие улыбки и слова благодарности, гнев его смешивался со слезами,смех — с проклятьями...

Очнулся он на старом кладбище, где обычно хоронили слуг, рабов ибездомных римлян — бывших крестьян, ставших бродягами. Семь рабов печальновыслушали рассказ о гибели своего товарища.

В полночь от пустынного берега у городской клоаки, куда стекались всенечистоты города и где нельзя было встретить посторонних глаз, отчалилнебольшой парусник.

В тот же час из Рима по гладкой, словно бронзовое зеркало, Аппиевойдороге в удобной повозке выехал посланник Рима в Пергам Гней Лициний.

КОНЕЦПЕРВОЙ ЧАСТИ

Частьвторая

ГЛАВАПЕРВАЯ

1.Свежие новости

Отправив домой купленных рабов, Эвбулид вернулся к «камню продажи».

Глашатаи на этот раз расхваливали партию чернокожих египтян, поджарыхмужчин с острыми плечами. Еще вчера молившие своих богов о высоком разливеНила, рабы стояли, скрестив на груди жилистые руки, и с тоской смотрели, какподнимаются по ступенькам их будущие хозяева, зажиточные афиняне.

Египтян сменили фригийцы, фригийцев — пленники из Каппадокии, Понта, их —малоазийцев — косматые геты, бородатые тавры...

Эвбулид ревниво оглядывал каждую партию, слушал цены и с радостьюубеждался, что самые лучшие рабы этого привоза достались именно ему, да еще потакой смехотворно малой цене!

Подтверждали это и завистливые взгляды соседей. Сомата — что гнездогорных пчел: не успеет самая быстрая найти сладкий цветок, как об этом ужезнает весь улей!

Приосанившись, он даже стал давать советы нерешительным покупателям,называя понтийцев — пергамцами, тех, в свою очередь, — каппадокийцами: все этирабы из неведомой ему Малой Азии были для него на одно лицо.

Вскоре Эвбулида уличили в невежестве, и он, опасаясь насмешек, а пущетого — сглаза, скороговоркой пожелал покупателям благосклонности богов изаторопился с соматы.

Радость переполняла его, искала выхода, но, как нарочно, на всей агоре небыло видно ни одного знакомого лица. Даже Армена, которому он мог рассказать окрепости рук сколотов, о сговорчивости их торговца, и того он отправил сосвоими новыми рабами на мельницу. Эвбулид обошел весь рынок, потоптался передхрамами, у Пестрой Стои и направился в гимнасий, где состязались атлеты. Средимножества зрителей, подбадривающих возгласами потных, обсыпанных мелким пескомборцов, он, наконец, увидел несколько своих знакомых. Все они, уже наслышанныео покупке, выразили буйный восторг. Но, узнав, что званого ужина по этомуслучаю не будет, сразу поскучнели, и один за другим перевели глаза на арену.

«Жаль, что нет Фемистокла!.. — подумал Эвбулид, глядя, как обнаженныйатлет под восторженные крики подминает под себя соперника. — Уж он-то иначепорадовался бы за меня!»

Обычно захватывающее его зрелище на этот раз показалось скучным, иЭвбулид выбрался из толпы, забившей здание гимнасия.

Улицы Афин по-прежнему были полны народа. Каждый торопился по своимделам.

Напрасно Эвбулид пытался завести разговор с остановившимся поправитьремешок сандалии гражданином и с зевакой-прохожим. Сославшись на неотложныедела, они продолжили путь. Никому не было дела до счастливого Эвбулида. Лишьфилософ сам пытался заговорить с ним, как всегда, обо всем и ни о чем. Но доэтого ли ему было в такой день!

Так, толкаемый всеми, он медленно брел по бурлящим улицам, пока взглядего не упал на знакомую надпись, сделанную прямо на стене одной из торговыхлавок:

«Здесь, за самую скромную плату, седые снова станут молодыми, молодые —юными, юные — зрелыми мужами! Модная стрижка, бритье, уход за ногтями, ращениеволос и самая приятная беседа — только у нас!»

Обрадованный Эвбулид машинально пригладил свои мягкие волосы, отмечая,что давно не мешало бы постричься, придирчиво осмотрел отросшие ногти и, едвасдерживая нетерпение, шагнул через порог лавки.

В тесном помещении было оживленно. Два цирюльника — оба метеки1:худой финикиянин и тучный грек из Элиды ловко обслуживали клиентов. Финикиянинтщательно выбривал щеки молодого грека. Элидец красил волосы пожиломуафинянину, придавая им красивый однородный цвет. Слушая вполуха, о чемрассказывают клиенты, они успевали делиться свежими новостями, услышанными отпредыдущих посетителей, перебивая друг друга и перевирая их, как только могли.

Два десятка человек, разместившись на лавках вдоль стен, увлеченнобеседовали между собой в ожидании своей очереди.

Эвбулид поискал глазами свободное место и направился к дородному капитанутриеры — триерарху2, который молча прислушивался к тому, очем говорят остальные.

— Сегодня на агоре поймали вора! — вытаращив глаза, воскликнул финикиянин.— Мерзавец утянул у торговца рыбой двадцать пять драхм!

— Не двадцать пять — а целую мину! — поправил элидец. — И не в рыбномряду, а на сомате!

— Говорят, на сомате продавали сегодня полузверей-получеловеков! —подхватил финикиянин, и его глаза стали похожими на круглые блюдца.

— Их было тридцать штук! — кивнул элидец. — Головы — скифов, туловища —циклопов, а на ногах — копыта.

— Один ка-ак кинется на покупателей! Пятеро — замертво, семь пока ещеживы!

— Какой-то ненормальный заплатил за них десять талантов!

— Не такой уж он и ненормальный! — возразил финикиянин. — Будет теперьпоказывать их по праздникам за большие деньги!

Эвбулид слушал метеков и давился от смеха. Слезы выступили у него наглазах.

— Ну и народ эти цирюльники! — обращаясь к триерарху, заметил он. —Голова — скифов... туловища — циклопов... десять талантов!

— Не вижу ничего смешного! — пожал плечами триерарх.— В море я встречалчудовищ и поужаснее! Сирен, мурен-людоедов. Одни только морские звери чегостоят!..

— Да дело в том, что это я купил этих «полузверей-получеловеков»! —пояснил Эвбулид.

— Ты?!

— Да, я!

— И будешь показывать их по праздникам?

— Какие еще праздники! — засмеялся Эвбулид. — Эти рабы — обычные люди,только очень высокие и сильные!

— И ты заплатил за них десять талантов?!

— Десять мин! И было их не тридцать, а только пятеро! И хотя эти пятеро,действительно, стоят тридцати, а то и ста обычных рабов, эти цирюльники вечновсе перепутают. Свет не видел больших лгунов и болтунов!

— Пожалуй, ты прав, — согласился триерарх. — Всего десять минут назадэтих чудовищ у них было двадцать, а сумма — в несколько раз меньше! — покачалон головой, глядя на заспоривших между собой метеков.

— А я говорю, что Рим двинется сначала на Понтийское царство! — доказывалфиникиянин.

— Нет — на Пергам! — возражал элидец. — Он ближе к Риму!

— На Понт! Зря что ли перепуганный Митридат превратил свой дворец вбоевой лагерь и спешно вооружает свое войско?

— Царь Митридат день и ночь возится со своим наследником! — качая наруках ножницы, словно воображаемого ребенка, объяснил посетителям элидец. — Чтоему Рим? Это Аттал должен волноваться!

— Глупец! Ты забыл, что Аттал — «друг и союзник Рима!», его предки самымипервыми в Азии стали носить этот титул!

— И все равно первым падет Пергам!

— Нет, Понт!

— Аттал!

— Митридат!

— Ты лжец!

— Я лжец?!

В руках цирюльников появились склянки с маслом и благовониями.

— Э-э, да так наши волосы чего доброго останутся без масла! — не безтревоги заметил триерарх и громовым голосом проревел: — А ну, кончай даромсотрясать воздух, трезубец Посейдона вам в глотки! Оба вы лжете!

— Как это оба? — опешил финикиянин, невольно опуская пузырек. — Если лжетон, то значит, прав я!

— Да! — подтвердил элидец. — А если он лжет — то моя правда!

— Кто-то же из нас двоих должен быть прав?

— Никто! — отрубил триерарх. — Ты, хитрец из Финикии, лжешь потому, чтоРим плевать хотел на всех своих друзей! Македония и Каппадокия тоже были егосоюзниками, и что с ними теперь? А твои слова, блудный сын Элиды, лживы хотя быуже потому, что у Митридата с Лаодикой нет наследника! Царю все время некогда,он почти не бывает в Синопе, проводя дни и ночи в учениях своих войск!

— Ага! — обрадовался финикиянин. — Значит, прав все-таки я: Митридатготовится к войне с Римом!

Триерарх обвел глазами примолкших посетителей и отрезал:

— Войско царю Понта нужно для того, чтобы захватить Вифинию и Армению! АРим больше не опасен ни Митридату, ни Атталу. Недавно я был в Сицилии и могусказать, что у Рима руки теперь коротки!

— Я слышал, Евн уже взял город Катану и осадил Мессану! — сообщил нарядныйщеголь, поправляя на плече дорогую фибулу.— Но ведь это же на самой границе сИталией! — обрадованно воскликнул элидец.

— А я что говорил? — улыбнулся триерарх. — Новосирийское царство растетдень ото дня! А Евн ведет себя, как настоящий базилевс!

— Вот было бы славно, если б его рабы вошли в Италию!.. — мечтательнопричмокнул языком финикиянин.

— И навсегда покончили с этим Римом! — поддержал элидец.

— Этого не будет, — неожиданно раздался уверенный голос с порога. —Никогда.

Посетители цирюльни с изумлением взглянули на вошедшего. Это был высокийстройный грек лет семидесяти, с аккуратно завитыми седыми волосами.

— Полибий... Полибий... — послышался восторженный шепот.

Изумление на лицах сменилось почтением. Греки задвигались, стараясьвысвободить рядом с собой место для редкого гостя.

Эвбулид тоже отодвинулся от триерарха. Он сразу узнал Полибия, котороговидел еще под Карфагеном, в свите главнокомандующего римской армии СципионаЭмилиана. Когда консул благодарил Эвбулида за спасение своего центуриона,Полибий тоже сказал несколько добрых слов соотечественнику и с тех пор всегдаузнавал Эвбулида. Вот и сейчас он приветливо улыбнулся ему как старомузнакомому.

Ловя на себе завистливые взгляды, Эвбулид вежливо спросил у Полибия:

— Скоро ли ты порадуешь нас окончанием своей «Всеобщей истории»?

— Надеюсь, что скоро, — дрожащим голосом, выдававшим его возраст, охотноответил Полибий. — Работается мне, правда, увы, не так легко, как прежде.Быстро устаю. Вот и сейчас даже не смог дойти до дома, — пожаловался он, —решил зайти сюда, отдохнуть... Да и годы, кажется, сделали менясентиментальным. Приходится затрачивать немало усилий, чтобы продолжать свою«Историю» без прикрас и слезливости.

— Я читал твою последнюю книгу, в ней ты полностью верен себе! — уважительнозаметил Эвбулид и добавил то, что слышал от философов у Пестрой стои: — Этопрекрасное знание материала, глубокая философская оценка каждого приводимоготобой факта!

— Правда? — по-детски обрадовался похвале Полибий и вздохнул: — Этоумение быть точным во всем с каждым днем дается мне все труднее...

— И тем не менее ты написал тридцать два великолепных тома!

— Уже тридцать пять! — поправил Эвбулида Полибий и пояснил: — За два споловиной года, что я снова провел в Риме, я закончил еще три тома. Еще пять —и я расскажу потомкам, как Рим в течение каких-то пятидесяти лет сталвластелином всего мира!

— Как жаль, что я смогу узнать об этом лишь через несколько лет, когда тызакончишь весь свой труд! — вздохнул Эвбулид.

— Ну отчего же? — улыбнулся Полибий, и в его голосе появились молодыенотки. Эвбулиду даже поверилось в слухи, что историк до сих пор катается налошади! — Я этого не скрываю и сейчас!

Ножницы и расчески замерли в руках метеков. Посетители в дальних углахдаже привстали со своих мест, чтобы слышать каждое слово знаменитого историка.

— Если ты читал мои прежние тома, — продолжал Полибий, — то знаешь, что яотношусь ко всем государствам, как к живым организмам. Каждое государстворождается, мужает и ... умирает. Так было с Персией, с Македонией... Так, увы,происходит сейчас и с нашей Грецией. С Римской республикой дело обстоитсовершенно иначе. Преимущества ее государственного строя так велики, он стольсовершенен, что я сулю Риму расцвет и незыблемость на все времена!

— Как? — воскликнул пораженный триерарх. — Бесчинства римских легионов вчужих землях будут продолжаться вечно?!

— Я всегда был противником излишней жестокости римлян и не скрывал этогони здесь, ни в Риме! — возразил Полибий. — Но тысячу раз я согласен с выводомПанеция, который оправдывает политику Рима тем, что только единое мировоегосударство может осуществить божественное единство разума на земле!..

— Кажется, старик выжил из ума! Сейчас я высеку его собственным жекнутом! — прошептал на ухо соседу триерарх и громко, чтобы все слышали, спросилу Полибия:

— Так значит, каждое государство, совсем как человек, рождается?

— Да, — охотно кивнул тот.

— Мужает и гибнет?

— Конечно!

— Но тогда, по твоим же словам, если Рим родился и сейчас возмужал, то ондолжен и погибнуть! — торжествующе воскликнул триерарх. — И чем раньше, темлучше для всех нас! — ударил он кулаком по лавке.

— Рим? — вскричал Полибий. — Никогда! Рим — это счастливое исключение!Это — верх справедливости...

— То-то этот Рим забрал тебя с тысячью заложников себе, а вернул живымилишь триста! — усмехнулся в дальнем углу пожилой афинянин.

— Рим — это идеальный государственный строй! — Не слушая больше никого,увлеченно твердил Полибий. — Это смешанные надлежащим образом все три известныеформы правления: монархия, аристократия и демократия, это...

— И такому человеку благодарные греки поставили памятники в Мегалополе,Тегее, Мантенее, десятках других городов! — печально вздохнул триерарх.

— Ты забыл, что он десять лет назад вступился за Грецию! — с укоромнапомнил Эвбулид. — И сенат пошел на уступки только из уважения к егоавторитету!

Метеки, освободив кресла, почти одновременно подскочили к Полибию,который уже рассуждал сам с собой, перейдя на чуть слышный шепот.

— Садись в мое кресло! — умоляюще заглянул ему в глаза финикиянин.

— Нет, в мое! — оттеснил его плечом элидец.

Полибий очнулся и невидящим взглядом обвел цирюльню. Остановил удивленныеглаза на почтительно склонившихся перед ним метеках.

— Не беспокойтесь! Я отдохнул! — воскликнул он, легко поднимаясь с лавки.— Мне надо спешить — меня ждет тридцать шестая книга моей «Истории»! Весь смыслмоей жизни заключен в этом труде!