Око за око Сад Маркиз

            «Око за око» — первыйроман эпопеи «Вечный миг», о жизни человека до Рождества Христова. Востросюжетной, увлекательной форме автор размышляет о попытках духовного поискалюдей до прихода в мир Спасителя, во времена язычества. Это — их борьба за своюсовесть. Блуждающие, как в потёмках, ибо не было тогда Света Христова, просвещавшегомир, они даже не всегда понимают этой борьбы. И то, что считает, например,своим поражением главный герой романа эллин Эвбулид, который жертвуетсобственной свободой и жизнью, чтобы не погубить других людей, в итогеоказывается главной его победой. Как, наоборот, уверенный в том, что победил,римлянин Луций Пропорций, терпит сокрушительное поражение, окончательно убиваясвою совесть…

Евгений Георгиевич Санин

ОКО ЗА ОКО

(Вечный миг – 1)

исторический роман

Светлой памяти моей матери,

открывшей мне неведомый мир

античности.

Предисловие

Когда-то этакнига называлась «Колесница Гелиоса»…

            Вышедшая в 1993-мгоду 100-тысячным тиражом, она сразу же завоевала заслуженную любовь читателейи до сих пор является одной из самых «зачитанных» книг в библиотеках ипопулярной на сайтах любителей исторической литературы. Однако, несмотря наэто, автор во время своего воцерковления переосмыслил свой роман, и, крометого, написал большой эпилог, закончив, таким образом, сюжетные линии главныхгероев, чего не было ранее. Но работа не прекратилась и на этом. В итогепоявилась задумка большого романа-эпопеи «ВЕЧНЫЙ МИГ», включающего в себя 5книг: «Око за око», «Завещание бессмертного», «Солнце Правды», «Время Оно»,«Небесных якорь».

Роман-эпопеяпрослеживает судьбу целого рода от 2-го века до Рождества Христова до серединыпервого века, апостольских времен — на пути к Христу.

Пролог

Последняя треть второго века до нашей эры вступала на изнемогающую отлюдских бед и страданий землю.

Всюду, куда только ветер доносил звуки человеческого голоса, где шумели города, зеленели пашни, цвели сады, —люди воевали или готовились к войне.

Германцы — с фракийцами, сарматы — с предками славян, парфяне — с армянами: не было такогодня, чтобы где-нибудь не скрещивалисьбулавы с мечами, махайры с копьями, пики с палицами, чтобы не лилась человеческая кровь послекороткого свиста нашедшей свою жертву стрелы.

Слезы и смерть правили миром в то жестокое время. И все-таки жизнь брала свое.

Как выросшие каким-то чудом среди гранитных скал былинки,таилась на земле любовь,жило искусство, дарила людям недолгое счастье нежность.

Во Фракии и Германии, в Парфии и Армении рождались дети, они отстраивали разрушенные города,возрождали выжженные сады и создавали поэмы и статуи, которые до сегодняшнегодня поражают наше воображение.

Но было на земле и такое место, где пепелища зачастую так и оставались пепелищами, а руины — руинами.

Имя ему — Средиземноморье.

Первые две трети века пронеслись по многим его городам, грохоча обитыми гвоздями калигами римскихсолдат, сверкая серебряными орлами их непобедимых легионов, скрипя колесами обозов,наполненных награбленным добром.

Стон и проклятья стояли над развалинами столиц и поселений, надбесконечными вереницами вчерашних пахарей и гончаров, кузнецов и поэтов, женщини детей, уводимых угрюмыми легионерами в рабство.

Казалось, не было в мире силы, которая могла бы спасти человека, будьон царем или рабом, от неумолимых римских когорт…

Сокрушив в начале века Карфаген, Рим стал безраздельногосподствовать вЗападном Средиземноморье. Но уже вскоре это показалось ему недостаточным. Высмотрев новой жертвой Сирию,он подкупом, обещаниями и угрозами собрал вокруг себя многочисленных союзников и разгромил царство Антиоха Великого, вся «вина» которогозаключалась в том, что он попытался присоединить к себе Грецию, чье богатство давно уже притягивало жадные взоры самого римского сената.

Затем настал черед и самих союзников.

Первой участь Сирии разделила некогда могущественнаяМакедония.

Римский консул Эмилий Павел в битве при Пидне нанес страшное поражение царю Персею и провел его передсвоей триумфальной колесницей по ликующим улицам Рима.

Потом подошла очередь острова Родос и Ахейского союза. Лучшиелучники мира, воинызнаменитой македонской фаланги, ахейские пехотинцы-гоплиты теперь сами стали рабами и подданнымивеликого Рима. Былаотправлена в Италию заложниками и тысяча знатных греков.

Но даже это не спасло Грецию от римского владычества.

В печально знаменитом 146-м году до Рождества Христова почтиодновременно с разрушениемКарфагена был стерт с лица земли цветущий город Коринф. Оставшиеся в живых его жители былипроданы в рабство, и с этого часа великая эллинская страна потеряла свою самостоятельность,превратившись в римскую провинцию1 Ахея или по-римски Ахайя.

К началу 620-го года от основания Рима2 в число таких провинций,из которых наместники, иримские купцы, и ростовщики выкачивали все богатства, уже входили Италия, Сицилия, Корсика, Сардиния,Македония, Испания…

«Вечный город» напоминал огромную акулу, переваривающую добычу и уже жадно поглядывающую на весьостальной мир, как бы собираясь заглотить его целиком. Останавливало его лишь то, что в последнее времяослабела армия республики, и все неспокойнее становилось в самом Риме.

Воспользовавшись этим, восстала Испания. Упорно держаласьв течение вот уже семилет ее небольшая крепость Нуманция. Вновь ожила свободолюбивая Сирия, а в пограничной с Италией Сицилиипоявилось целое царство восставших рабов.

И, тем не менее, Рим продолжал оставаться самыммогущественным и ненасытнымгосударством мира. Поправить его финансовые дела, дать новых рабов и земли могла только новаяпровинция. Становилось ясно, что недалек тот день, когда римские легионы превратят в нее еще односвободное царство. Нокакое?..

Впонтийских гаванях и пергамской библиотеке, в александрийском мусейноне и афинских термах, виудейских дворцах и даже в далеких галльских хижинах только и говорилось об этом…

Частьпервая

«Если раб увидит во сне, что он освобожден, это означает смерть. Иботолько она освобождает раба от господина и от труда."

Из «Сонника» Артемидора

ГЛАВАПЕРВАЯ

1.Филоромей1

В мужской половине скромного дома Эвбулида, состоявшего, как ибольшинство афинских жилищ, из двух комнат-клетушек, задолго до рассветасобралась вся его семья. Морской ветер порывами налетал на дверь, и в обогретоелишь пламенем жаровни помещение доносилось влажное дыхание аттической зимы. СамЭвбулид, молодой эллин с открытым, рано располневшим лицом, сидел за низкимстоликом и перекладывал из ларца в кошель серебряные монеты.

— Сто пятьдесят пять, сто пятьдесят шесть, сто пятьдесят семь, —приговаривал он, посматривая сияющими глазами на жену и детей. Те, в своюочередь, неотрывно следили за каждым его движением.

Крупные монеты с профилем Афины Паллады выглядели вызывающе среди убогойобстановки: старых клине-лежанок, грубых сундуков, дешевой глиняной посуды поуглам.

Единственнойдорогой вещью в доме был мраморный канделябр в виде вазы, купленный хозяиномполмесяца назад в лавке римского торговца.

... В тот день, засидевшись в харчевне, Эвбулид явился домой навеселе ипрямо с порога заявил жене:

— Радуйся, Гедита, с этого дня мы начинаем новую жизнь!

— Этого нам только не хватало... — проворчала Гедита и с укором взглянулана мужа. — Дети голодные, а ты тратишь деньги на вино. Небось, еще и угощаешьсвоих друзей, любителей выпить за чужой счет...

— Глупая женщина! Я говорю правду! — воскликнул Эвбулид. — У нас теперьесть своя собственная мельница!

— А может, новый дом или земельный участок за городом?

— Будет тебе и участок! И новый дом, и дорогая мебель с фигурныминожками. Все будет! Но сначала нам принесут целую гору денег, которую я одолжилу одного оч-чень важного и хорошего человека!

— Иди спать, Эвбулид! — не поверив ни одному слову мужа, усталопосоветовала Гедита. — Да, и когда принесут эту гору денег, не забудьпредупредить, чтобы сняли обувь за дверью...

Однако Эвбулид, вопреки обыкновению, не спешил на свою половину. Хитроприщурившись, он вытянул вперед руку, которую до этого держал за спиной, ипоказал канделябр.

— Значит, не веришь! А это тогда что?

— О, боги! — всплеснула руками Гедита, глядя на вырезанное в центреканделябра изображение Гелиоса, мчащегося в своей колеснице. Белые лошади, богв лучистом венке, разные животные, страшные скорпион и рак на его пути были,словно живые. — Неужели в Афинах есть еще люди, которые могут позволить себетакую роскошь?..

Гедита проворно вытерла руки о край хитона, осторожно дотронулась дорозового мрамора. Камень был нежным и гладким, как кожа ребенка. Подняла намужа недоуменные глаза:

— Откуда это?

— Из самого Рима!

— Тебе дал его на время кто-то из твоих римских друзей? Надолго? Хорошо,если на весь завтрашний день, чтобы дети смогли вдоволь налюбоваться им!..

Загадочно усмехаясь, Эвбулид поставил канделябр на столик, закрепил наподставках-лепестках три бронзовых светильника, залил их маслом и поднеспоочередно к каждому раскаленный уголек.

Весело затрещали фитили. Яркие язычки пламенинаполнили комнату непривычно ярким светом.

— Как красиво... — прошептала Гедита.

— Еще бы! — важно заметил Эвбулид. — Ведь я купил этот канделябр каксимвол нашего будущего богатства. И, зная твой несносный характер, какдоказательство того, что я не лгу!

— Так он — наш?!

— Так же, как и этот  твой заплатанный хитон!

— И, значит, мельница с целой горой денег...

— Мельница и двенадцать мин!1

— … правда?!

Всю ночь Эвбулид не спал, обсуждая с женой, как счастливо они заживут,когда мельница начнет приносить им доход. Это уже не остатки от наследстваумерших родителей и не жалкие пособия государства, которые едва позволялисводить концы с концами!

Эвбулид быстро успокоил Гедиту, что долг — дело обычное, многие афинянетеперь прибегают к его помощи, чтобы вырваться из нищеты, и она мечтательношептала:

— Первым делом соберем приданое для Филы! Девочке скоро двенадцать лет,еще год-другой, и пора будет замуж.

— Выдадим ее за богатого афинянина!

— Богатого и красивого, а еще — умного: пусть будет счастлива!

— Диоклу справим новую одежду. Стыдно смотреть на него: парню двенадцатыйгод, а он ходит в лохмотьях!

— Клейсе — красивую куклу...

— Тебе — дорогой отрез на хитон2 и рабыню по хозяйству!

— А твой римский друг не обманет? — вдруг испугалась Гедита. — Не передумает?

— Квинт? Никогда! Это ведь бывший римский центурион3, а ониумеют держать слово! — засмеялся Эвбулид и торопливо зашептал: — Он уже дал мнесегодня сто драхм. И дал бы еще, да больше у него при себе не оказалось. Но онпообещал, что остальные через полмесяца принесет его раб!

— Как это было бы хорошо...

Наутро Гедита первым делом поспешила к жене соседа Демофонта поделитьсярадостью. Но та неожиданно огорчила ее.

Целый час она рассказывала о жертвах ловких ростовщиков, окончательноразорившихся или даже проданных в рабство, обещала подробно разузнать все омельнице и о римлянине и так напугала Гедиту, что теперь та смотрела на монетыс нескрываемым ужасом.

Несколько раз она порывалась остановить мужа и просить вернуть этиденьги, пока не поздно. Но унылый в последнее время голос Эвбулида был такимликующим, а всегда озабоченное лицо его излучало столько радости, что готовыеуже сорваться слова замирали на языке.

И Гедита, чтобы удержать слезы, только крепче прижимала к губам крайхитона.

…— Сто шестьдесят три, сто шестьдесят четыре, — словно почувствовав еесостояние, улыбнулся жене Эвбулид. Подмигнул сыну: — Сто шестьдесят пять!

Диокл, худой и юркий, как все дети Афин в его возрасте, мигнул в ответсразу обоими глазами и снова впился в серебро восторженным взглядом.

Фила зевнула в кулачок и украдкой оглянулась на дверь гинекея, где ееждала давно уже остывшая постель.

Пятилетняя Клейса, укутанная в обрез старого плаща-гиматия,наклонилась к глиняной кукле и стала тихонько напевать, баюкая ее.

— Диокл, не ослепни! — посмеивался подмечавший все вокруг Эвбулид. —Фила, так ты все свое приданое проспишь! Армен, а ты что — тетрадрахму решилпроглотить?1

Высохший, болезненный раб закрыл рот и горестно усмехнулся:

— Зачем мне теперь серебро? Впору уже обол Харона2 за щеку,да только нам, рабам, не положено...

Он закашлялся, схватившись рукой за грудь, и так надсадно и долго хэкалгорлом, что Эвбулиду самому захотелось прокашляться за него. Он с жалостьюпокосился на своего единственного раба и сказал:

— Что закон жалеет для вас даже медный обол — это так. Но здесь все свои.Придумаем что-нибудь, когда Аид3 позовет тебя в свое печальное царство.

— Как будет угодно господину... — благодарно взглянул на Эвбулида Армен.— Лишь бы у него потом не было неприятностей. Я уже и на могильную плитунакопил, господину останется лишь заказать в скульптурной мастерской надпись,какую он сочтет справедливой...

— Это будет длинная и красивая надпись! — пообещал Эвбулид. — Как тебенравится, скажем, такая: «Здесь отдыхает от земной жизни самый преданный ипокладистый раб Афин — Армен, двенадцать лет верой и правдой прослуживший вдоме Эвбулида. Кто бы ты ни был, прохожий, — свободный или раб, как и я, —прощай!»

— Нет! — всхлипнул Армен и замотал головой. — У господина будут неприятности,что он похоронил раба на кладбище, вместо того, чтобы бросить на свалку загородом. Пусть господин оставит одно только слово: «Прощай».

Он задумался, но монеты, мелькавшие в руках Эвбулида, отвлекли его отпечальных мыслей. Подбородок Армена опять отвис, обнажая беззубый, с острымиосколками корней рот. Морщинистое лицо раба выразило крайнюю степень изумления:откуда вдруг такое богатство в доме, где еще вчера за счастье почиталось иметьлишний обол?..

2.Тот самый центурион

— Сто восемьдесят...

Мягкие, холеные пальцы Эвбулида потянулись к теплу светильника и,подрагивая, замерли над ним.

Холодна зима в третьем году 161-й Олимпиады4, и хотя,как обычно, не принесла она в Аттику ни снегов, ни мороза, — этотпредрассветный ветер с моря, эти дожди и промозглые туманы сейчас кажутсяособенно невыносимыми. Хвала богам, что наступил антестерион!1 И вотчто особенно приятно было Эвбулиду: именно в этот месяц возрождения природы егосемья начинала новую жизнь. Это ли не доброе предзнаменование самих богов?Довольная улыбка раздвинула его полные губы.

Снова и снова переживал он тот счастливый миг, когда перед зданием судавдруг заметил лицо, поразившее его знакомыми чертами. Высокий стройный человекв римской тоге с жестокой усмешкой на тонких губах что-то сердито выговаривалсклонившемуся перед ним афинянину.

Где-то уже встречал Эвбулид этот презрительный взгляд, а еще суховатыещеки с острыми скулами, тонкий, с горбинкой, нос, чуть навыкате глаза. Но где?Когда?..

Римлянин неожиданно оттолкнул рухнувшего к его ногам афинянина,замахнулся...

И Эвбулид вспомнил: ночной бой у Карфагена, осажденного римскойконсульской армией и их вспомогательным отрядом... Жестокая схватка на стене,куда привел отчаянных смельчаков бесстрашный Тиберий Грахх... Занесенный надголовой римского центуриона длинный меч пуна, и страшный удар его, Эвбулида,македонской махайрой по несущей смерть союзнику руке...

Сомнений не оставалось — это был тот самый центурион.

— Квинт! — радостно закричал Эвбулид, бросаясь к нему. — Пропорций!!

Римлянин недоуменно повел головой. Остановил удивленный взгляд наЭвбулиде. Брови его узнавающе дрогнули:

— Эв...булид?!

Потом они сидели за кувшином вина в харчевне, куда Эвбулид затащилстарого боевого друга. Квинт Пропорций, подобрев от второй кружки вина, сталупрекать его за то, что тот живет в неподобающей славному прошлому нищете.

— Что я могу поделать? — разводил руками Эвбулид. — Хотел взять в долг,чтобы обзавестись прибыльным делом, но никто не дал даже двух мин! Кто можетпоручиться, что я не только выплачу проценты, но и верну сам долг? И потом,Квинт, у кого занять? Теперь в обнищавших Афинах таких, как я, — каждый второй!Есть еще, правда, твои земляки, римские ростовщики, но мы, афиняне, гм-м...боимся их!

— Боитесь? — стукнул кулаком по столу Квинт. — Скажи прямо, чтоненавидите нас!

— Но, Квинт, ты должен понять моих земляков! — примирительно заметилЭвбулид. — За что грекам любить вас? Тебя я не имею в виду — ты мой друг, и мнехорошо известны твоя честность и мужество. Но скажи: зачем вашему Риму — нашаГреция? Воевали бы и дальше с варварами, а мы помогали вам, как под Карфагеномили в Сирии. Так нет — зачем-то вам понадобилось разрушать прекрасный Коринф,играть на бесценные сокровища его храмов в кости! Ведь вы уже захватили всюГрецию, спасибо, хоть для Афин сделали исключение...

— Я воин! — багровея, уставился на него тяжелым взглядом Пропорций. — Чтоприказали, то и сделал. Приказал консул2 Сципион Эмилиан сровнятьс землей Карфаген — сровнял. Повелел сенат разрушить Коринф и продать егожителей в рабство — разрушил и продал. Ну а ценности храмов... подумаешь,ценности! Консул Муммий, отправляя наш корабль с ними в Италию, прямо приказал:«Если с этими картинами, статуями и расписными вазами что-нибудь случится, еслиони разобьются или утонут, то вы должны будете изготовить новые, причем точнотакие же!» И если бы так случилось, если б Нептун послал бурю, или Марс —вражеские корабли, то изготовили бы! Приказ консула — высший приказ дляримского воина!

— Квинт, ты говоришь, сам не зная что! — воскликнул ошеломленный Эвбулид.— Разве можно изготовить вторую Афродиту Праксителя или «Медею» Тимомаха?!3И потом, выходит, если тебе прикажут идти на Афины...

— Я воин! — вместо ответа повторил Квинт. — И если сенат решит взятьАфины и продать в рабство твоих Просителей и Тимомахов — возьму и продам. Илиприкажет консул убить тебя, и... — он красноречиво провел ребром ладони погорлу и вдруг расхохотался: — Ну ладно, ишь, как побледнел! К тебе это неотносится. Ведь ты однажды спас мне жизнь! А я умею платить добром за добро.Твое счастье, что ты встретил меня! Видел сегодня около меня грека? Это мойдолжник. Я через суд отобрал у него мельницу. С этой минуты она — твоя!

— Квинт!.. — весь неприятный разговор мигом вылетел из головы Эвбулида.Он обхватил римлянина за плечи, заглянул ему в лицо: — Это правда? Ты... нешутишь?!

— Разве я похож на человека, который любит шутить?

— Но тот несчастный… — замялся Эвбулид. — Что теперь будет с ним?

— А это уже его дело! — нахмурился Квинт. — И вообще — он или ты спас мнежизнь под Карфагеном? Почему я должен заботиться о нем? Ты говоришь, что тебеникто не хочет дать в долг? Я дам!

Квинт небрежно бросил на стол тяжелый кошель. Развязал его, пересчиталмонеты:

— Здесь сто драхм, ровно одна мина.  И мой раб принесет тебе еще десять,даже — одиннадцать мин!

— Квинт, так много...

— Ровно столько, сколько нужно для начала выгодного дела. Суди сам: чтобывертеть каменные жернова на мельнице, тебе понадобятся ослы или мулы. Но у вас,в Афинах, они дорого стоят. И потом, как сообщил мне брат Луций, этой веснойожидаются высокие цены на корма. Поэтому купишь на эти деньги пару подходящихрабов. Это обойдется дешевле. Ну и приведешь себя в порядок!

— Квинт, ты спасаешь меня! — вскричал Эвбулид.

— Тогда мы квиты, и совесть моя отныне спокойна! — кивнул Пропорций иделовым тоном посоветовал: — Дело веди, как следует, чтобы не получилось, как сэтим греком. Не хватало еще мне судиться со своим боевым товарищем! А какимибудут проценты с мельницы и двенадцати мин, я подумаю...

— Конечно, дружище! — кивал ошалевший от счастья Эвбулид. — В первый женумений1 я куплю рабов и тем же вечером снетерпением буду ждать тебя на ужин!..

3.Римский триумф

И вот этот нумений пришел...

            ...—Сто восемьдесят один, сто восемьдесят два, — возобновил счет Эвбулид, стараясьотогнать навязчивую мысль, что он мог не встретиться с Квинтом. Мало ли: судназначил бы его тяжбу с должником на другой час или он начал бы свой день спосещения гимнасия или цирюльни, а не здания суда...

— Да... — зябко поежился Эвбулид. — Если бы я не увидел Квинта...

— Не слишком ли ты доверяешься этому римлянину? — осторожно спросилаГедита. — Эти римляне так жестоки, словно у них нет сердца! Причем, я слышала,все до единого! Почему они такие, а, Эвбулид? — с болью в глазах посмотрела онана мужа.

— Не знаю, — подумав, пожал плечами тот и быстро добавил: — Но Квинт нетакой!

— Может быть. Но соседи говорят, что его мельница готова вот-вотразвалиться.

— Молчи, женщина! — скорее по древней традиции, чем со зла одернул женуЭвбулид. — Ты еще будешь вспоминать его имя в своих молитвах и обетах!

— Да я хоть сейчас дам обет молчать целый месяц, лишь бы этот Квинтсегодня покинул Афины и забрал у нас все, что дал! Ведь на этой мельнице всегоодин раб... И к тому же совсем слепой!

— Да, он слеп, — согласился Эвбулид. — Но дело свое знает лучше всехзрячих мельников Афин, вместе взятых!

Он вспомнил свое первое посещение мельницы, тягостное чувство при виде еепокосившихся стен и уверенные слова Квинта: «При хорошем старании на этом местечерез пять лет можно выстроить целый дворец из мрамора!»

Эвбулид привлек к себе Гедиту, успокаивающе сказал:

— Поверь, этому старому мельнику нужно двух, самое большое — трех хорошихрабов в подмогу. И тогда мельница будет приносить огромный доход! Нам хватитденег для того, чтобы расплатиться с Квинтом и самим жить в достатке!

— А как это —в достатке, отец? — воскликнул Диокл.

Эвбулидмечтательно прищурился:

— А чтобы не ворочаться по ночам от мысли, что твоей матери придетсянаниматься на рабскую работу или идти в кормилицы, как это сделала жена нашегососеда Демофонта. Что тебе надо становиться позолотчиком шлемов или резчикомгемм, потому что в доме кончились деньги и неоткуда их взять. Нет, сын! Ужлучше самому носить позолоченный шлем и видеть такую гемму готовой — в перстнеу себя на пальце! Словом, жить надо для того — чтобы жить! И жить — достойно!

— Можно подумать, ты только что вернулся с философского спора у Пестройстои!.. — проворчала Гедита.

— Нет, так я думал всегда! Этот главный вопрос, касающийся смысла жизни,мною решен раз и навсегда. И никто, ничто на свете не заставит меня изменитьэтого мнения! А теперь — и подавно! Верно, Диокл?

— А… как же совесть? — покосившись на Гедиту, уточнил тот.

— Что? — не понял Эвбулид.

— Совесть! — обвел руками неопределенный круг Диокл и пояснил: — Мамаговорит, что самое главное в жизни — жить по совести!

— Это само собой разумеется! — важно кивнул Эвбулид и нравоучительноподнял указательный палец. — Добродетель торжествует и на земле, и даже послежизни. Все злодеи обречены на вечные мучения в мрачном царстве Аида!

— А все добрые будут там жить в достатке и счастье?

— Н-нет… — слегка запнулся Эвбулид. — Они тоже обречены на вечныестрадания, но… не так, как злодеи! — тут же добавил он.

— У-у! Разве это справедливо?

— Ничего не поделаешь, так определили для нас, смертных, сами боги!

— Ну, нет! Тогда я уж лучше хорошо поживу в этой жизни! Я сам буду носитьпозолоченный шлем и золотой перстень с самой красивой геммой! — закричал Диокл,не сводя с серебра загоревшихся глаз.

— И это будет справедливо, ведь ты — свободнорожденный! — торопливокивнул Эвбулид, обрадованный сменой темы, неразрешимой даже для лучших умовЭллады. Иное дело — разговор о том, как следует жить. Он с детства привык, каки все афиняне, с презрением смотреть на любой труд. И, проводя все дни вразвлечениях и степенных беседах, был уверен, что труд — это удел рабов, а егодолг — развивать свой ум и поддерживать в бодрости тело, чтобы быть достойнымгражданином Афин…

— Двести пятьдесят тетрадрахм, или десять мин! — наконец, провозгласилон, бережно похлопал кошель по вздувшемуся боку и высыпал оставшиеся в ларцемонеты прямо на стол: — А эти полторы мины нам на безбедную жизнь и на то,чтобы достойно угостить сегодня ужином Квинта Пропорция, да хранит егоГеркулес!

— Геракл! — укоризненно поправила мужа Гедита. — С тех пор, как в Афинахпоявился этот Пропорций, ты даже наших богов стал называть по-римски, и ониотняли у меня покой. Эвбулид, прошу тебя, одумайся! Открой глаза! Мельница,целая гора драхм — чем мы станем расплачиваться с ним? Говорят, он берет оченьвысокие проценты!

— Все теперь берут высокие проценты!

— Но не все грозят своим должникам подать в суд и продать за долги ихмастерские, а самих их — в рабство!

— Пусть это заботит других! — махнул рукой Эвбулид, умалчивая о прежнемвладельце мельницы. — И вообще, слушала бы ты поменьше кудахтанье соседок!Запомни: мы с Квинтом — друзья!

— Но раз друзья — почему тогда проценты?

— Уверен: это будут самые низкие проценты в Афинах!

— А помнишь Фемистокла? — голос Гедиты потеплел. — Вот это действительнобыл друг. Вспомни: ведь это его эранос1 спас нас от голоднойсмерти, а Филу — от тяжелой болезни! Как это несправедливо, что его изгнали изАфин лишь за то, что он хорошо отнесся к чужому рабу! Где он теперь? Жив ли?..

— Судьба изгнанника тяжела, — вздохнул Эвбулид, вспоминая яростногоспорщика, а в сущности мягкого и доброго Фемистокла. — Многие из них попадают врабство, лишившись поддержки родного города...

— Но для вас, афинян, это страшнее смерти! — ужаснулась Гедита. — Ведь высовершенно ничего не умеете, не знаете ни одного ремесла! Вы изнежены, какдети!

— Ты, кажется, забыла, что я воевал? — распрямил плечи Эвбулид.

— Когда: двенадцать лет назад? А с тех пор, вспомни: ты хоть раз оделсябез помощи Армена? Или сделал что-нибудь своими руками?

— Я? Афинянин?!

— Ну да: подправил жаровню, заделал щели в двери, починил крышку сундука?

— Своими руками?!!

— А что? Не считает же зазорным Демофонт, такой же свободный афинянин,как и ты, заниматься ремеслом! Все очень хвалят шлемы, которые он золотит…

— О, боги, слышал бы сейчас эти слова Квинт!

Воспользовавшись спором родителей, Диокл изловчился и схватил лежавшую накраю столика монету. Армену он жестом объяснил, как вырывают глаз у слишкомнаблюдательных рабов. А распахнувшей глаза Клейсе показал остроклювую сову намонете

и угрожающепромычал:

— У-уу!

Девочка заплакала. Гедита прижала ее к себе и снова принялась осыпатьмужа упреками:

— Квинт, Квинт… Ты прямо помешался на нем и на всем римском! Скажи, зачемты купил этот мраморный канделябр? Из-за него соседи прозвали тебя филоромеем!Только богатые и беспечные римляне могли придумать такое расточительство! Малотого, что он дорого стоит, так на нем еще и три светильника — разве на нихнапасешься масла?

— А тебе не надоел наш старый, глиняный, в котором вместо масла —трескучая пакля? От его жалких благовоний вечно свербит в носу! — не на шуткувспылил Эвбулид. — Все стены от копоти чернее моря в безлунную ночь. Мне будетстыдно сегодня перед Квинтом, что мы живем в такой нищете! И вообще, что ты,женщина, можешь понимать в деловых вопросах и настоящей мужской дружбе?Занимайся лучше своей прялкой, а то у тебя заболит голова!

— А что такое настоящая дружба, отец? — сжимая в кулаке монету, спросилДиокл.

Эвбулид потрепал его за вихры и, прищурясь, вздохнул:

— Это, сын, военные походы! Короткие ночи у костров, когда ты делишься сдругом своим плащом. Это страшный бой, когда ты спасаешь его от неминуемойгибели. Это благодарность самого консула Сципиона Эмилиана, который дает тебе,чужестранцу, право пройти в его триумфе по вечным улицам Рима...

Эвбулид умолчал, что пьяный Квинт, заблудившись, лишь раз ночевал в станегреческого отряда, отобрав у него в холодную ночь плащ, а все его участие втриумфе заключалось в том, что он нес перед римскими когортами одну измногочисленных корзин с награбленным у пунов серебром.— Да, я до сих пор помнютот день, — важно сказал он, путая мечту с явью. — Эх, еще бы хоть раз в жизнипройти вместе с Квинтом в римском триумфе! Ио (ура), ио, триумф!— подражаяакценту римских торговцев, затянул он слышанную в Риме песню, но его прервалазвонкая затрещина, которой Гедита наградила потянувшегося за новой монетойДиокла.

— Твой сын вконец уже распустился! — упрекнула она, запуская руку вскладки одежды Диокла и вытаскивая пригоршню альчиков для игры в бабки. —Гляди, чем он занимается вместо учебы! У него на уме одни только эти астрагалыда проклятые игры в пиратов да орлянку! Прикажи ему ответить любой урок — и не услышишьни слова. Зато он с закрытыми глазами покажет тебе место, где живут беглые рабыи носильщики. Их вертеп стал для него вторым домом! Да отвернет от меня свойсветлый лик Паллада, если он толком знает хотя бы алфавит!

— Диокл, ты огорчаешь меня! — недовольно протянул Эвбулид. — А еще хочешьносить позолоченный шлем! Я, конечно, не в состоянии пока, как некоторые,покупать тебе двадцать четыре маленьких раба, имена которых начинаются на всебуквы алфавита!.. Но если сегодня к вечеру ты не выучишь и не расскажешь нам сКвинтом за ужином урок, скажем... — на глаза ему попался канделябр, — оГелиосе, или лучше — о его непослушном и плохо учившемся сыне Фаэтоне, то...

— Выучу, отец! — закричал Диокл и умоляюще заглянул Эвбулиду в глаза. —Только и ты мне потом расскажешь про этот самый тр... триумф, ладно?

— Ладно...

— Честно?!

— Слово воина! — приосанившись, кивнул Эвбулид и, вдруг увидев, какосветились щели в дверях, ахнул: — Армен, быстро лутерий1 мне игиматий! Гедита, где завтрак? Разве ты не видишь — солнце встает: мне давно ужепора на агору!2 Эх, Сципиона Эмилиана на вас нет, вотбы кто быстро приучил вас к порядку! Интересно, где он сейчас и с кем тамтеперь воюет?..

ГЛАВАВТОРАЯ

1.Разрушитель Карфагена

Консул Сципион Эмилиан был вне себя.

Полчаса назад сенат на своем собрании направил его в восставшую Испанию,отказав в дополнительном наборе войска!

Оставшись наедине с городским претором3, Эмилиан дал волю своемугневу. Он вел себя так, словно перед ним уже были стены Нуманции, а непочтенный сенатор и благородные своды храма Сатурна.