Ветер с Итиля Калганов Андрей

Глава 13,

в которой хазарский отряд идет по партизанскому следу

Они шли по чужому лесу, примечая каждую деталь. Ни одна примятая травина, ни одна надломленная ветка не оставалась незамеченной.

Впереди бежала вислоухая собачонка, носом-пуговкой выискивая следы. Такая малявка может растерзать разве что воробья, однако нюх у нее отменный, не бывало случая, чтобы ушел беглец… Дождь только что начался и был еще слишком слаб, чтобы смыть запахи, но собачонка никак не могла взять след. В испарине, поднимающейся от земли, был разлит какой-то тревожный, едва уловимый запах. Может, из-за него ничего и не выходит? Пес нервничал, то и дело оглядывался, пытаясь поймать взгляд хозяина – Хабулая.

Ищейку звали Лисок. Был он весь рыжий, с темными пятнышками на ушах. Он деловито перебирал лапами, зарывал морду во влажную траву, шарил сторожким носом, втягивая воздух, но след не давался, будто заговоренный. Пес поскуливал и воротил взгляд. Но хозяин, как нарочно, смотрел в другую сторону. И сыскача это огорчало, пожалуй, даже больше, чем перспектива вновь оказаться в затхлой переметной суме.

Хабулай заслуженно гордился своим воспитанником. Такую собачку надо растить сызмальства, натаскивать на рабах, и лишь годам к двум она достигнет разумения. В степи или лесу, когда выслеживаешь беглеца, такая вот кроха – незаменимый помощник. Без нее лучше и не браться за поиски.

Воинов было семь: Хабулай, Чупран и еще пятеро, присоединившихся позже, когда стало ясно, что у врага закончились бронебойные стрелы. Они поднялись на откос левее от того места, где предположительно затаился стрелок. Стараясь идти как можно тише, двинулись к его укрытию.

Хабулай ступал бесшумно. Сердце билось мощно и ровно, по руслам жил бежала кровь, чувства, как всегда в минуту опасности, обострились, но разум был спокоен, холоден.

Все вокруг было пронизано жизненной силой. Этот лес, это небо, рассекаемое молниями, этот дождь… Она билась в сердце, растекалась по телу дурманящими знойными потоками. Ради этого одуряющего чувства Хабулай, наверное, и стал воином…

Ветер вдруг сделался резким, порывистым. Казалось, сама природа внезапно ополчилась на хазар, захотела их погибели.

Деревья извивались словно змеи, сбрасывающие кожу. Ветви хлестали по бесстрастным лицам воинов. То и дело лес озарялся вспышками молний. Оглушительные громовые раскаты сотрясали небо. Дождь превратился в настоящий ливень – будто вода застыла уходящей ввысь прозрачной стеной. Казалось, лес промок до последнего листа.

«Все, след Лисок уже не возьмет», – подумал Хабулай.

Непогода заставила хазар укутать луки, боящиеся влаги, в куски бычьих шкур и спрятать в чехлы-налучья. Случись что, полагаться можно будет лишь на саблю. Но сабля-то хороша в конном бою, когда к скорости руки плюсуется скорость коня. В пешем же бою опытный славянский воин, умеющий вкладывать в каждое движение силу бедер и корпуса, так управляется с тяжелым мечом, что тот летает как пушинка. Прорваться саблей через стальной свистящий кокон – задача не из легких.

И еще одна мысль вдруг стала свербить Хабулая. Славянские луки не боятся воды! Наборный, клеенный рыбьим клеем, обернутый берестой, с тетивой, сплетенной из жил диких туров, вражеский лук не потеряет упругости, хоть в Днепр его окунай. А это означает, что дичь может сама превратиться в охотника! Достаточно подпустить отряд шагов на пятнадцать-двадцать, и даже обычная стрела сможет пробить латы. Конечно, если не будет другого выхода, воины Хабулая достанут луки, не дадут перестрелять себя как куропаток. На один бой луков хватит, а что потом?

Десятник остановился, поднял правую руку со скрещенными средним и указательным пальцами. Воины, рассыпанные по лесу, повторили тайный знак, означавший, что враг должен быть поблизости. Каждый из них видел по крайней мере одного из товарищей, и весть разнеслась мгновенно.

Аппах уже наверняка нахлынул на селение, как приливная каспийская волна на берег. Десятник на мгновение прикрыл веки, представляя горячащую кровь картину: вот всадники вихрем проносятся меж домов; вот зазевавшийся людин, не успевший вовремя схорониться в темном своем жилище, изрублен в куски; вот какой-то воин спрыгивает с коня и врывается в дом, вырезает его обитателей. Как бы хотел Хабулай быть сейчас внизу, вместе с «сынами тархана»…

Он жадно прислушался. Ничего – ветер относил звуки. Тихо подозвал Чупрана:

– Пойдешь со мной.

Десятник отвел правую руку в сторону, повернул ладонь ребром к земле. Воины повторили жест, и отряд развернулся широкой цепью. Хабулай и Чупран выследят зверя и погонят на ловцов, а остальные его встретят…

Он чуть слышно пощелкал языком. В лесу, а тем более в такую бурю, этот звук было различить почти невозможно, но только не для Лиска. Собачка тут же вынырнула из кустов и засеменила к хозяину.

– Рядом!

Хабулай вышел из леса и подошел к краю обрыва. Внизу дымилось селение, но хазары им еще не овладели. Под стенами ярилась драка. Нет, не драка – избиение. Всадники носились меж ополоумевших людей и рубили, рубили…

Покуда «охотники» пытались достать стрелка, к селению подтянулись ополченцы. «Аппах, – покачал головой десятник, – зачем ты промедлил, зачем не послал на стену еще одного воина? Не завязнуть бы…»

Несколько смердов сгрудились, ощетинились рогатинами. Один из всадников пустил пару стрел, в «частоколе» образовалась прореха… Воин направил в нее коня, разметал «копейщиков». «Лук бы поберег, – недовольно подумал Хабулай, – мог бы и так управиться».

Что же, если славяне ищут смерти, они ее найдут. Малой крови не будет – «дети тархана» вырежут всех! Глаза десятника превратились в щелочки. Много бы дал он, чтобы оказаться сейчас внизу… Но он должен покончить с убийцей его воинов. Да, сперва Хабулай расправится с этим псом, а потом присоединится к кровавому пиршеству. Он решил!

Хабулай прошел вдоль обрыва. Какую бы он на месте славянского стрелка занял позицию? Кусты или высокая трава не подходят – даже если после первой стрелы сразу метнешься в сторону, все равно не уйти, попросту накроют смертоносной тучей. Значит, надо искать место, где лес выходит почти на самый обрыв. А что его искать, когда деревья стоят шагах в тридцати?

Десятник показал кулаком вперед. Воины поднялись и тенями заскользили по лесу, обходя открытое место. Хабулай не видел их, но знал, что они рядом. Знал он и то, что любая его команда будет мгновенно передана по цепи.

От славян всякого можно ожидать. Еще на службе у Истомы Хабулай понял, что народ этот не боится смерти, а в бою даже ищет ее. Кто знает, может, колчан у стрелка совсем опустел, тогда единственное, что остается ему, дабы не посрамить свой род, – вступить в открытую схватку. Конечно, славянин постарается не связываться со всем отрядом, а вот против двух воинов его шансы неплохи, особенно если подстережет и прыгнет на спину из ветвей… Хабулаю очень хотелось, чтобы славянин поступил именно так. Именно на этот случай и был взят Чупран, державший в руке свернутый кольцом аркан. Низкорослый, даже в латах выглядевший по-мальчишески щуплым, Чупран мог поймать своим арканом необузданного скакуна или могучего воина…

Они добрались до деревьев.

– Гляди в оба! – велел Чупрану Хабулай. – Он должен быть где-то здесь. Ты знаешь, что делать.

Место, откуда бил лучник, они нашли довольно быстро. Человек всегда оставляет следы, и не важно, что это – примятая трава, сломанная ветка или клочок одежды, зацепившийся за острый сук. У старой разлапистой ели мох был попримят, кое-где в раскисшей земле виднелись отпечатки подошв. Хабулай даже заметил, куда ведет след – к тропе, змеившейся неподалеку.

Хабулай подошел к следу и, присев на корточки, принялся его изучать. Отпечаток почти полностью заполнен водой. Что ж, значит, придется обойтись без ищейки. Хотя…

Хабулай подозвал собаку, взял на руки, потрепал по мохнатой шее. Опустил на землю рядом с отпечатком:

– Искать!

Лисок припал носом к следу, но тут же отпрянул, жалобно заскулил. Повизгивая, прижался к ноге хозяина. Сыскача как подменили. Ничего подобного с ним до сих пор не было.

Что же случилось с собакой?

Десятник вновь поставил Лиска перед следом:

– Искать!

Лисок присел на задние лапы, ощерился и угрожающе зарычал. Морда его, обычно глуповато-добродушная, вдруг преобразилась. Теперь на ней странным образом смешивались злоба и страх, причем страх двоякий: перед хозяином, который мог наказать хорошим пинком за нерадивость, и перед неведомой опасностью.

– Ко мне!

Собака, жалобно повизгивая, подбежала к Хабулаю. Тот взял ее на руки, погладил. Сыскача била мелкая дрожь.

«Странные следы оставляет славянин, – подумал десятник. – Похоже, охота предстоит непростая».

Глава 14,

в которой Cтепан Белбородко понимает, как чувствует себя пескарь, за которым гонится щука

– Ступай за мной след в след, – приказал Алатор.

Степан пожал плечами:

– Вроде не по болоту идем.

– Дело твое, я предупредил.

Алатор был мрачнее тучи, так что с расспросами Степан решил повременить. Белбородко даже чувствовал себя виноватым, что с ним случалось крайне редко. Как-никак, потерял святая святых – оберег (зацепился за сучок, ремешок лопнул). За такое и по шее не грех получить!

Вокруг колыхались папоротники. Степану невзначай вспомнилось, что как раз в таких зарослях водятся гадюки, и стало не по себе. Лес был редким, лишь иногда попадались большие деревья. В основном же – чахоточный молодняк, наподобие того, что вылез на поле близ деревеньки Бугры, не к ночи будь помянута.

Алатор вдруг остановился, сложил ладони рупором и заорал:

– Э-ге-ге-гей!!!

Оберег оберегом, но это уже хамство!

– Спятил?! – рыкнул Степан.

– Не боись, пришлец, тебе Перун поможет, – осклабился воин. – Э-ге-ге-гей, сюда, я здесь!!!

– Нет, брат, похоже, нам с тобой не по пути, – сказал Степан.

– Неволить не стану, только сброю отдай.

– Да подавись ты!

Белбородко стянул кольчугу, швырнул к ногам Алатора.

– И куды ж ты теперь? – ухмыльнулся тот.

– Не твое дело!

– Знамо, не мое, только не выберешься ты из леса. От хузар-то, может, и уйдешь, кто тебя знает, а вот лес не отпустит.

– Наворожил, что ли?

– Тю, наворожил! – хохотнул Алатор. – Думаешь, как я один селение ихнее от татей охранял?

– Почем мне знать?

– В лесу самострелов понаставил, да ям накопал, да колышки в разных местах понатыкал. Зайдешь да ноги и попортишь. А еще ножевых капканов да петельных силков здесь припрятана целая тьма, кое-где даже бревна-суковатки подвешены… Ежели не знаешь дороги, ни в жисть не выберешься. Вот тати и стали пужаться, слухи разные поползли, де, нехорошее место, гиблое. А то ж не нечисть виновата, то ж я. – Алатор ловко облачился в доспех. – Ну что, пришлец, останешься, али как?

– Раньше не мог сказать?

– От тоби раз! – всплеснул руками воин. – Да кто ж меня спрашивал?! Ты, это, пришлец, чем злобиться, лучше послухай. В папоротниках много всякого припасено, а за ними и того больше. Собачка хузарская нюх от дождя потеряла, обычный след ни в жисть не отыщет.

– Какой это, обычный? – бурукнул Степан.

– А такой, который зверь или человек оставляет. Тебя же, касатик, учует. А нам того и надо.

– С чего это она учует?!

Алатор смущенно кашлянул:

– Дык зря, что ли, ты снадобьем натирался. Этакую вонь собака в любую дождину унюхает. Оно, конечно, волком от тебя несет и кровью собачьей, и еще кое-чем… Занервничает ищейка, от следа шарахаться станет. Только опытный охотник сразу смекнет, что к чему. Поймет: где беспокоится пес, там и след.

– Ну ты и гад! – вырвалось у Степана. – Сам-то небось не натерся.

– Дык зачем нам два следа? – невозмутимо сказал Алатор. – Пусть по твоему идут и думают, что это мой.

– Хороша идея, – скривился Степан.

– А коли хороша, ты и подмогни им выйти к этому месту, а я уж встречу, не сумлевайся. Видно, далеко они еще, не слышали, как я кричал, а может, и слышали, только не поняли, откудова голос – в лесу звук плутает. Ты покричи, пошуми, помоги направление определить. Может, и нет у них опытного следопыта, тогда лишь на звук и пойдут.

– Ну, допустим, – сказал Степан, – пойдут хазары за мной, мне-то куда деваться.

– А ты на дерево влезь, вона дубок раскорячился, – указал Алатор.

– А если увидят, как я на дерево лезу?

– Не боись, пришлец, за тебя Перун встанет.

«По зубам бы твоим да по кривым», – с тоскою посмотрел Степан на ухмыляющуюся рожу.

– Ить, договорились?

Идея вновь поработать «живцом» Степану мало приглянулась. Он было раскрыл рот, дабы опротестовать оную, но Алатор вовсе не рассчитывал на дискуссию и, не дав ему сказать ни слова, бросился прочь. Степан, сотрясая воздух проклятиями, было кинулся за ним, но вскоре потерял след (негодяй петлял, как заяц, уходящий от своры гончих) и остановился. Бежать по «минному» полю, не зная проходов, Степан не решился. Чешуйчатая спина «напарника» еще некоторое время маячила среди малокровных деревьев, но вот она скрылась из виду в разлапистых елках, и Степан остался один. На минном поле!

«Минное поле» образовывало неправильный многоугольник площадью километра в три-четыре. Почва была мшистая, играла под ногами. Белбородко подумал, что лучшего места для колышков а-ля вьетконг и представить себе трудно. А он аккурат посреди, вот и думай…

Чахоточные березы и осины утопали в папоротниковых волнах. Кое-где попадались старые деревья, но молодняк уже высосал из земли все соки, и им оставалось только медленно умирать. Одна такая береза с сухими, словно опаленными, сучьями стояла совсем рядом. Он постучал по стволу, посыпалась кора.

– Ну что, трухлявая, укроешь меня? – Растревоженная его стуком, возмущенно цвиркнула какая-то пичуга. – Вот и я думаю…

Возможно, Алатор полагал, что всякий мало-мальски приученный к лесу человек без труда отыщет свои следы. Но Степан-то к лесу приучен не был и, сколько ни шарил вокруг, понять, где именно они прошли, не мог. Мох распрямился, папоротники сомкнулись…

«Итак, что мы имеем? – озираясь, выискивая тропу для отступления, думал он. – В числителе – недосказанности, в знаменателе – неопределенности.

Для начала вовсе не очевидно, что Алатор попросту не наврал с три короба насчет ловушек, дабы избавиться от ненужного балласта в моем лице. Впрочем, тешить себя радужными надеждами – занятие бессмысленное, лучше рассчитывать на худшее…

Допустим, что Алатор сказал правду, но это вовсе не означает, что сия правда может сыграть мне как-нибудь на пользу. Мало того, что я совершенно не представляю, каким образом вести за собой хазарский отряд, не подставляя собственной башки, так еще и понятия не имею, где Алатор поставил ловушки, если, конечно, они в действительности существуют. Не ровен час, сам в какую-нибудь змеиную яму угожу.

А теперь самое интересное. Алатор не может не понимать, что леса я не знаю и, удалившись на мало-мальски приличное расстояние от этих треклятых папоротников, вряд ли смогу вновь найти их. Что из этого следует? Есть две версии, и обе препоганые.

Первая – он попросту задал стрекача, подставив меня в качестве добычи. Это было бы вполне разумно, у меня ведь на лбу не написано, что не я гвоздил хазар стрелами. А лук можно и бросить…

Вторая – он сказал правду, но не всю. В лесу действительно есть ловушки, но они разбросаны повсюду, а не только среди редколесья. В этом случае папоротники – всего лишь своеобразный ориентир. Вокруг него на площади с некоторым радиусом притаились смертоносные приспособления. Алатору не так важно, чтобы хазарский отряд угодил именно сюда. Ему всего и надо, чтобы хазары пересекли невидимую черту.

Теперь давай разберемся, почему он не показал мне никаких вешек. Я ведь могу сгинуть, так и не выйдя на неприятельский отряд.

Допустим, я наступлю на колышек и пропорю ступню, – криво усмехнулся Степан, – что делает человек в таком случае? Совершенно верно, орет благим матом. А если угодит под самострел? Так ведь опять же вряд ли, чтобы сразу насмерть, глядишь, мои стоны и привлекут кого. Но это значит… Совершенно верно, хазары где-то совсем рядом, как та истина. Даром, что ли, Алатор разорялся?»

Гроза умчалась куда-то на восток, и в воздухе пахло свежестью. В кронах все еще шелестел дождь, завывал ветер, но это была уже не сама буря, а лишь ее отголоски. Степан прислушался, не к ветру – к себе. Что он чувствует? Страх, одиночество, обиду? Нет, ничего подобного. Словно ты сидишь в кинотеатре, лущишь фисташки и смотришь фильм. Вот ты, а вот экран, на котором мелькают цветные картинки. Тебе любопытно, что произойдет дальше, но действие не затрагивает тебя. Ты всего лишь зритель. То, что происходит, происходит с кем-то другим, не с тобой. Ты досмотришь фильм, выйдешь из темного зала и, вновь окунувшись в круговорот повседневных дел, забудешь и сюжет, и имена героев…

«Черта с два – не с тобой, – выругался Степан. Ведь знаешь прекрасно, как стресс на башку действует, чего же ведешься? Сперва появляется ощущение нереальности, потом впадаешь в оцепенение, накатывает безразличие. Вот тогда-то Костлявая и приходит, причем не за твоей канарейкой…»

А может, есть из всей этой катавасии какой-то выход? Должен быть. Дрожащая листва, тонкие скрюченные стволы, папоротники, овраг…

Стоп. Какой же ты идиот! Перед тобой нить Ариадны, а ты все на ощупь да по стеночке. Незачем Алатору ставить ловушки в овраге, ведь «тати» понятия не имеют, куда он ведет, а значит, не могут его использовать для скрытного передвижения. С тем же успехом можно было бы спрятать капкан в каком-нибудь дупле…

До оврага было рукой подать – шагах в пятнадцати он, а то и ближе. Но эти пятнадцать шагов Белбородко запомнил надолго. Не соврал Алатор…

Степан отломал безжизненную ветку с березы. Пригодилась все-таки! Как слепой, принялся шарить меж папоротников.

«Если вы увидите человека с белой тростью, улыбнитесь ему – это инвалид по зрению». Кажется, ничего неожиданного впереди нет. Сделал шаг. Вновь окунул палку в резную листву, провел полукругом, как сапер миноискателем. Кончик наткнулся на что-то твердое, едва выступающее из земли. Нет, туда не пойдем. Отвел «щуп» градусов на пятнадцать, вновь провел по мху, надавливая, чтобы можно было засечь притопленные колышки. Кажется, чисто. Шаг в сторону. Стопа к стопе. Вновь палкой ворошим листву, вновь шаг…

Этаким манером Белбородко прошел две трети пути без особых приключений, но тут что-то страшно щелкнуло, и от палки осталась половина. Затаив дыхание, Степан обрубком раздвинул папоротники. Так и есть – капкан, таким слона изувечить можно. Деревянные челюсти снабжены стальными зубами, ногу разнесут в клочья.

Теоретически, можно добраться до березы, отломить новую ветку и повторить все сначала. Но только теоретически. Папоротники уже сомкнулись, схоронив следы…

Белбородко разулся, связал шнурки и закинул кеды на плечо. Придется работать ногой, как палкой-щупом. Вся надежда на адреналин, обостривший чувствительность.

Он чуть присел на правой ноге, а левой принялся шарить перед собой, плавно продвигая ступню полукругом. Что-то царапнуло ногу, странно, вокруг ведь мох. Мозг среагировал мгновенно – опасность, туда нельзя. Отвел немного ступню, провел над землей, прикоснулся ко мху, не перенося вес, чуть нажал. Чисто. Прилепляя ступни одну к другой, встал на выбранную точку и обрубком раздвинул листву. Вроде ничего особенного, тот же мох… Степан пригляделся. Тот, да не тот, слишком уж ровный, и папоротники стоят заметно реже. Он с силой надавил обрубком, тот ушел вниз – ловчая яма.

Белбородко бросило в пот. Не доверься он интуиции, лежал бы сейчас на дне с колом, торчащим из груди… И никто, ни одна живая душа не вспомнила бы о нем…

«Успокойся, – приказал он себе, – дыши!»

Он представил, что стоит по колено в воде. Быстрый поток обжигал холодом, вихрился у ног. Могучая и неведомая сила гнала его, заставляла пениться на порогах, падать со скал. Он как бы раздвоил сознание, позволив одну его часть увлечь потоком. Вторая же цепко следила за тем, что происходит.

Вот он несется меж скал, вихрится вместе с водоворотами. Граница между «я» и «не я» исчезла. Он больше не был человеком, лишь небом, водой, рыбами, скользящими в глубине.

Степан подсогнул ноги в коленях и сделал зачерпывающее движение, поднял сложенные чашечкой ладони на уровень пояса. Энергия наполнила нижнюю часть живота. Он пропустил ее выше, на уровень солнечного сплетения, потом – через сердце, горло и, наконец, выпустил из макушки снопом света. Ослепительная вспышка разметала все человеческие чувства. На мгновение словно раскрылась шторка фотообъектива. Всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы безошибочно выбрать путь.

Как во сне, Степан сделал несколько шагов и, обессиленный, упал в овраг, натянул кеды, собрал разбредающиеся мысли.

Что дальше? Пройти чуть вперед, отыскать затаенное местечко и схорониться, и гори все синим пламенем? Мысль неплоха, только вот затаиться посреди лесной прогалины сложновато, хоть и в овраге.

Хазары и вправду были рядом – что-то мерещилось Степану: то ли голоса за буераками, то ли ругань ветра, повстречавшего чужаков. Чутье подсказывало: они там, за кустарниками, за папоротниками, за черт знает чем.

«Будь я черепахой, а вокруг пустыня Сахара – зарылся бы в песок, спрятав голову в панцирь. – Белбородко бежал по оврагу, согнувшись в три погибели. – Или это жуки-скарабеи в песок зарываются? И страусы. А черепахи? Они в море ползут по морскому бережку. Черепахи – твари умные, долгоживущие, хоть голова у них и с кулачок. А ведь действительно хрустят ветки!»

Он на мгновение высунулся. Меж деревьев виднелись чешуйчатые фигуры. Хазары!

Степан нырнул в «траншею» и припустил бегом. «Да плевать на все! – мысленно вопил он. – Пле-вать, и катитесь вы к тому-то сему-то. Жить хочу! Отсижусь где-нибудь, а там – будь что будет».

Да, это было неблагородно, даже гадко. Ну и что, что с того? Степаном овладел темный животный страх. Гнал его, словно косулю от стаи волков. И сердечко трепыхалось, и в пот бросало… Выражаясь психологическими терминами – двигательная буря. Еще есть мнимая смерть, когда живая тварь замирает в ожидании расправы, но буря всяко лучше. Хоть это утешает.

Самое гнусное то, что Степан прекрасно понимал, что с ним происходит. Понимал, что паника никуда, кроме могилы, не ведет, понимал, что стыдно, что мужики так себя не ведут, по крайней мере те, что с пачек «Мальборо», но ничего поделать не мог. Страх гнал его.

Он мог бы вновь «подышать», но еще неизвестно, чем бы это закончилось. Предыдущее «камлание» доконало его, сил почти не осталось…

Впереди овраг врезался в заросли кустарника. Ветви переплелись так, что казалось, будто над ним вырос зеленый холм. Вот она – надежда! Нырнуть в этот холм и затаиться. Сидеть, пока снег не пойдет, кореньями и червями питаться…

Он уже хотел кинуться в буйные заросли, как вдруг заметил, что вход преграждает бечева. Хватило разумения остановиться, оглядеться. Бечева шла чуть наискось, теряясь во мраке. Белбородко осторожно, стараясь не касаться, пошел вдоль. Так и есть, в листве застыл самострел, хищный наконечник смотрел прямо в грудь. Алатор поставил самострел в том единственном месте, которое могло представлять интерес для разбойников.

Степан придержал спусковой крючок и стянул с него петлю. Снял оружие с рогатин, державших его над землей.

Впереди было темно. Белбородко пошел на ощупь. Кажется, ничего неожиданного. Он привалился спиной к земляной стене оврага и замер, прижимая к себе взведенный самострел.

«А может, покончить со всем разом – лечь горлом на стрелу и спустить курок? Все равно я уже мертв. По всем канонам, со всех точек зрения. По крайней мере, для своего мира. – Степан уже мог различить хруст веток, короткие фразы на непонятном языке. Похоже, „охотники“ не слишком таились. Шли спокойно, уверенно, осознавая силу, как эсэсовцы времен советских кинофильмов.

Он представил наглые сытые морды, рукава, закатанные по локоть, шмайссеры, подрагивающие в такт шагам, уверенного унтер-офицера с презрительно искривленными губами – собрал все, что вспомнил. Помогло, умирать расхотелось. «Одного утащу с собой, – сказал Степан себе, примеряясь к самострелу, – за Родину, за… – тут он запнулся, – за расширение граней восприятия».

Первым желанием было выскочить и всадить стрелу во вражину, а потом броситься на ножи, или что у них там? Мечи? Сабли? Точно, сабли.

Помнится, была одна история: пришли к полянам хазары и дань потребовали, а те мечами откупились, дескать, ваша сабля одноострая, а наши мечи обоюдоострые, вот и думайте… Хазары подумали и решили, что плохая это дань, неправильная, пригорюнились… Дескать, порешат нас дикари эти… И порешили же, когда Волга половину хазарского каганата затопила. Прошел Ярослав огнем и мечом… В котором, бишь, веке?

Да бес с ним, с веком! Темно и муторно умирать бесславно! «Уж лучше я их заманю поглубже, – решил Степан, – вдруг Алатор объявится? Овражка-то аккурат по папоротникам плетется… А подохнуть успею, ей-ей успею, с этим торопиться не стоит».

Стараясь не высовываться, он бросился вперед. Пробежав изрядно, отдышался, набрал в легкие побольше воздуха и заорал: «Э-ге-гей, сюда, я здесь!» Вновь побежал.

Некоторое время было тихо. У Степана даже мелькнула мысль, не отнес ли ветер его вопль? Но вдруг откуда-то слева раздался крик, так может кричать лишь смертельно раненный.

Одним гадом меньше! На душе у Белбородко вдруг стало легко и весело, будто надел чистую рубаху после бани.

Глава 15,

в которой хазары идут по следу Степана, полагая, что преследуют славянского воина, и в которой читатель узнает, чей именно предсмертный крик так обрадовал Степана в овражке

Как волки, преследующие сохатого, не дают ему ни мгновения передышки, изматывают до полусмерти, выжидают, пока он совсем обессилеет, и уж потом набрасываются всей стаей, так хазары гнали славянского стрелка, ждали, когда тот выбьется из сил.

Но воин лишь дважды мелькнул меж деревьев и всякий раз тут же пропадал, словно проваливался сквозь землю.

Это был его лес, он знал здесь каждую тропку и с самим лешим наверняка был на короткой ноге. Между тем следов, которые указывали направление преследователям, было предостаточно. То и дело отряд натыкался на лоскут, зацепившийся за острый сучок, или на перышко из оперения стрелы, купающееся в луже, а раз даже вышли на куст шиповника, в ветвях которого запуталось несколько волос. Неоднократно Хабулай натыкался на отпечаток подошвы. Наверняка этих отпечатков было больше, но проклятый дождь залил их – вокруг была одна сплошная лужа.

Хабулай ломал голову над тем, почему опытный воин оставил столько отметин. Может, славянин заманивает отряд в ловушку? Что ж, пусть попробует!

Сыскач совсем извелся. Пес то спокойно бежал, пытаясь вынюхать врага, то вдруг принимался скулить и повизгивать…

Хабулай уже давно наблюдал за питомцем. Что-то здесь не так, не будет хорошо вышколенный охотник вести себя как слабоумный щенок. Его что-то пугает, сбивает со следа… Хотя, с какого следа-то?! Как после такой бури собака может чувствовать запах славянина?

Внезапно у Хабулая мелькнула догадка.

– Лисок, рядом! – Виновато виляя хвостом, сыскач подбежал к хозяину.

Десятник знаком приказал воинам остановиться и отошел от отряда шагов на пятнадцать. Конечно, не стоило удаляться одному, но десятник не думал об опасности – догадка сжигала его. План был прост – уйти от того направления, которым следовал враг, и посмотреть, что произойдет с собакой.

– Искать, Лисок!

Решив оправдаться перед хозяином, пес с удесятеренным рвением принялся за дело. Часто дыша, высунув язык, он наматывал круги вокруг Хабулая, обнюхивал землю влажным черным носом, чихал, отирал лапой мурзатую морду и то и дело косился на хазарина – видишь, как я стараюсь.

Хабулай видел и мотал на ус. Стоило свернуть с маршрута, как ищейка перестала беспокоиться. Значит, это вражьи следы сводили пса с ума!

Ах, если бы Хабулай понял это раньше, отряд не потратил бы впустую столько драгоценного времени. Видимо, славянин заговорил следы, вот пес и бесится. Хазарские колдуны и не то могут… Но одного не учел: что оставил след едва ли не более отчетливый.

– Молодчина, Лисок, – похвалил собаку десятник, – возвращаемся.

Они вернулись к отряду, и десятник вновь приказал: «Искать!» Сыскач не посмел ослушаться, принялся нюхать землю, но тут же мелко задрожал, повизгивая, отпрыгнул.

Хабулай взял его на руки, потрепал и сунул в заплечную суму.

– Славянин прошел здесь, – сказал он уверенно. Догадка подтвердилась.

Эта заплечная сума была предметом насмешек всего отряда. «Эй, Хабулай, – ухмылялись воины, – ты бы торбу поизрядней заимел да полонянку туда посадил, все пользы больше, чем от твоей псины, – девка-то и похлебку сготовит, и любовью усладит». Десятник огрызался для вида, но зла не таил. Все в отряде знают, что собачка эта стоит того, чтобы таскать ее за собой. Не зря ведь куябский князь давал за нее серебра по весу! Пусть веселятся, зубы показывают. Главное, чтобы в бою спину не показали.

В лесу было много поваленных деревьев. Корневища, словно всклокоченные волосы лесных духов, торчали во все стороны. Хабулай окликнул Чупрана:

– Ты говорил, что понимаешь язык леса.

– В плену у древлян и не тому научишься, – хмуро отозвался тот.

– Посмотри, может, заметишь чего. Вон у той коряги пес особенно нервничал.

Чупран подошел к поваленному дереву, наклонился, принюхался.

– Волком пахнет.

– Каким еще волком?

– Он намазал себе ступни снадобьем из волчьего жира, – пробурчал Чупран, – чтобы отпугнуть ищейку. Известный древлянский способ.

Чупран взобрался на ствол и на четвереньках пополз по нему.

– Здесь славянин споткнулся, – сказал он уверенно.

Хабулай подошел к тому месту, на которое указывал Чупран, но ничего не заметил.

– Он зацепился за сучок и чуть не упал. Видишь, мох немного примят, в луже плавают кусочки коры?

Хабулай подумал, что давно надо было попросить помощи у Чупрана, он ведь и правда о лесе кое-что знает. Но как же не хотелось десятнику этого делать. Заносчивый молодой воин не преминет позубоскалить над ним, выставит все так, будто Хабулай завел отряд в глушь, и если бы не Чупран, славянин наверняка бы ушел. В том, что поход увенчается успехом, Хабулай пока не сомневался…

Десятник вскинул две перекрещенные руки. Это означало, что отряд должен сгруппироваться вокруг него. Когда воины собрались, он коротко приказал:

– Разбиться на группы. По одному не ходить. Между группами – пятнадцать шагов. Тот, кто увидит какой-нибудь след, – даст знать. Вот так, – Хабулай сложил ладони и ухнул совой. – Со мной пойдут Баргыс и Чупран.

Земля раскисла, и идти было трудно. Славянин то и дело оставлял следы, то одна, то другая группа подавала условный сигнал. Лисок, бежавший впереди Хабулаевой тройки, время от времени начинал скулить и повизгивать, почуяв острый запах волка. Десятник успокаивал собаку и вновь отправлял вперед.

Скоро хазары найдут врага!

Тонкий ремешок, зацепившийся за сук, трепыхался на ветру. Хабулай поискал вокруг. Должен быть где-то оберег. Так и есть – валяется в луже. Странная вещица – в черный железный круг вписана ощеренная волчья пасть, из нее на шесть сторон расходятся лучи, как в солнечном знаке. Почему волк? Разве славяне поклоняются волку? Надо показать находку Аппаху, сотник говорил что-то насчет воинского братства, к которому собираются примкнуть хазарские воины…

Вскоре отряд вышел на прогалину. Она простиралась стрелищ на десять во все стороны и была довольно бугриста. Тонкие, едва окрепшие деревья соседствовали с доживающими свой век дубами и елями. Широкий овраг прорезал прогалину, кое-где берега его укрывал кустарник, – идеальное место, чтобы отсидеться.

Внезапно издалека донесся крик, повторился несколько раз.

Хабулай поднял руку, и обе группы замерли.

– Прикажи мне! – горячо сказал Чупран. – У меня с ними счеты! – Воин ухмыльнулся, поиграл хвостом аркана. – Я приволоку его живым, как собаку…

– Не рискуй, – сказал десятник, – обойди его и гони на нас, а уж мы встретим… Возьмешь Баргыса.

Молодой воин хмуро взглянул на командира:

– Я сам выгоню его из логова. Пусть Баргыс прикрывает тебе спину. Твоя жизнь дороже.

– Ты споришь со мной?!

– Позволь Чупрану добыть славу, раз он этого так хочет, – второй воин с улыбкой смотрел на Хабулая, – отпусти его.

Баргыс был одним из самых опытных воинов в сотне Аппаха, он участвовал в десятках страшных битв и ни разу не был серьезно ранен, только на правом предплечье белел пустячный шрам. В бою он кидался в самую сечу, но всякий раз оставался невредим. В сотне поговаривали, что он заключил сделку с самой Смертью…

На лице его, выдубленном степными ветрами, никогда не расцветала даже чахлая улыбка, оно всегда оставалось сумрачным. Словно он постоянно думал о том, какую цену пришлось заплатить за отсрочку, словно жизнь опостылела ему, но расстаться с нею по своей воле он не мог.

Сейчас же лицо его было озарено внутренним светом. Хабулай никогда не видел воина таким.

– Что ж, если за тебя просит сам Баргыс, – задумчиво проговорил десятник, – иди. – «Что-то должно произойти, – подумал Хабулай, – это знак!»

То был действительно знак, знак Смерти.

– Скоро встретимся… – вслед Чупрану прокричал Баргыс.

Чупран ступал мягко, неслышно, обходил валежник, сторонился веток, чтобы не выдали его приближения. Прошлогодняя листва была влажной и скользкой и, что намного хуже, скрывала кротовые норы. Но об этом Чупран узнал лишь после того как поскользнулся и носком сапога угодил в одну из них.

Острая боль пронзила ногу.