Цветы на нашем пепле Буркин Юлий

1

Паутину плетет паук, паук,

Он не сможет тебя поймать.

В синем-синем небе птица летит,

Но не может тебя поймать.

Нынче – куколка ты, осторожна ты.

Мы – личинки твои, о, Мать.

«Книга стабильности» махаон, т. III, песнь XXI; мнемотека верхнего яруса.

Ливьен разбудила трескотня выстрелов. За время экспедиции это было уже пятое нападение на их караван. Выбравшись из шелкового спального мешка и быстро одевшись, она привычным движением сняла с крепления искровой автомат и осторожно выглянула из палатки. Как и все молодые теплокровные бабочки, она прекрасно видела в темноте, но в лагере никакого движения не заметила. Нападение, похоже, уже отбили и без нее – выстрелы раздавались из кустарника в глубине леса.

Пригнувшись, она вышла под открытое звездное небо, расправила крылья и вспорхнула в пронизанную свежестью ночь – в направлении шума и знакомых запахов соплеменниц.

Лететь пришлось недолго – минуты две, но когда она была еще на полпути, стрельба прекратилась. А когда добралась до своих, убедилась, что все обошлось.

Семь из двенадцати членов экспедиции (двое, видно, так и не проснулись, а двое часовых не могли покинуть пост) столпились над телом. Конечно же, это была урания, и конечно же, это был самец. Ливьен лишь мельком глянула на труп и отвела глаза: зрелище было ужасным. Чья-то пуля превратила лицо нападавшего в сплошное кровавое месиво.

Грудь, живот и руки дикаря были покрыты золотистой пыльцой. Ливьен знала из инструктажа, что это – окраска «любовной охоты».

– Проклятые идиоты! – обернулась к Ливьен экспедиционный биолог Аузилина. В ее миндалевидных фиолетовых глазах стояли слезы. – Теперь я всю жизнь буду чувствовать себя убийцей.

– Брось, – коснувшись поникших крыльев, обняла ее за плечи Ливьен, – он сам виноват.

– Да нет, Ли. Ты ведь знаешь, самое страшное в том, что они не хотят нас убивать. Они просто ищут любви.

– «Любви!..» – желчно передразнил Аузилину кто-то за спиной Ливьен. – Не называй этим словом то, чего им надо! Похоть – вот это подходящее слово!

Ливьен обернулась. Ах, вот это кто – старая Ферда. Ну, эта-то, наверное, уверена, что и в супружеской постели происходит сплошное изнасилование.

– Возможно, они хотят, чтобы их потомство росло в цивилизованном Городе и ассимиляция – единственный тому шанс, – вмешалась в разговор оператор думателя Сейна.

– У нас не может быть общего потомства, – просто, чтобы что-то сказать, констатировала общеизвестный факт Ливьен.

– Но они этого могут и не знать.

– Смотрите! – вскрикнул кто-то из склонившихся над телом. – У него на крыльях нет коричневых чешуек! Это метис!

– Ерунда, – возразила Ферда. – Метисы – выдумка неотесанных домохозяев. Обычный мутант, возомнивший из-за своего уродства, что он такой, как мы.

– Хватит болтать, – прервала обсуждение старший координатор экспедиции Инталия. – В лагерь. Не хватало еще нам дождаться здесь повторного нападения. – Она тряхнула крыльями и первая взмыла над травами. За ней последовали остальные.

Но спать легли не сразу. Несмотря на то, что завтра предстоял долгий и изнурительный труд (перенося имущество на очередное место стоянки, они по четыре-пять раз перелетали туда-обратно), возбуждение было слишком велико, чтобы успокоиться сразу.

Еще минут двадцать они просидели у костра, лакомясь подогретым нектаром и обсуждая происшедшее.

Есть темы, которых не следует касаться лишний раз. Дома это могло бы привести к беде. Но здесь атмосфера была несколько иной, и Ливьен решила сделать вид, что по молодости (а она была самой молодой в группе) не понимает этого.

– И все-таки, – с невинными интонациями произнесла она, хлебнув нектара, – почему бы не приобщить дикарей к культуре? От этого выиграли бы все: они перестали бы быть дикарями, а мы не опасались бы их нападений.

– А ты уверена, что мы ужились бы вместе? – с усмешкой отозвалась Инталия.

– Конечно! Мы вполне могли бы жить рядом, места хватило бы всем!

– Мы-то – да. А они? Кто знает, как они используют силу, когда обретут ее? Мы не имеем права рисковать, ответственность слишком велика. Пока думатели есть только у нас, мы должны стараться сохранить это положение как можно дольше. Когда дикарь глуп, с ним еще можно бороться, куда страшнее умный дикарь.

Ливьен показалось сомнительным выражение «умный дикарь». Какой же он тогда дикарь? Но она промолчала.

Заговорила Лелия, историк-археолог, неуставной, но легальный лидер группы, носящая живую диадему гильдии Посвященных. И обратилась она именно к Ливьен:

– На свете немало бессмысленных и несправедливых вещей. Почему, например, нам не разрешают брать в экспедиции самцов, в то время как они сильнее и выносливее? Почему…

Ее прервала Инталия:

– Лелия! Я могу простить подобные речи несмышленой девчонке, но ты, моя дорогая… Если такое повторится, по возвращению я вынуждена буду… – Она замолчала. А продолжила уже с другой, усталой, интонацией: – Ладно. Отбой.

Полуночники разбрелись по палаткам. Завернувшись в крылья, Ливьен еще долго не могла уснуть. Существовавшее положение в обществе Города маака казалось ей естественным, ведь она родилась и выросла в нем. Но все-таки… Какая-то странная тревога всегда таилась в ее душе. Чем дикари хуже нас, ведь они устроены точно так же? Почему самцы имеют единственную роль – домохозяев и продолжателей рода, в то время, как явно приспособлены природой к тяжелому труду и войне, уж, во всяком случае, не хуже, чем самки? Они не отличаются умом, но ведь им не разрешается образование в верхнем ярусе… Почему разговоры о думателях окутаны негласным запретом, хотя все и всё о них знают? Хотя нет, не всё. Откуда они берутся – думатели?

Она уснула, так и не ответив себе ни на один из этих вопросов.

Утро выдалось великолепное. Оставив палатку, Ливьен в какой уже раз залюбовалась окружающей красотой. Громадные деревья с широко расставленными корнями-подпорками, покрытыми мхом и растениями-паразитами, словно праматери-гусеницы из древних махаонских легенд, удерживали небо над их небольшой полянкой. Лианы, сложенные кольцами, петлями и спиралями, оплетали абсолютно всё – от корней до вершин, а концы их свисали обратно от вершин к земле. Громадные белые и желтые цветы вьюнов своим легкомысленным видом только подчеркивали суровую прелесть векового леса.

Стесняться было некого, и бабочки, разбуженные колокольчиком координатора, абсолютно нагие и безоружные выскакивали из палаток на свежий воздух, поочередно трясли вьюны за лепестки и, смеясь и визжа, умывались в осыпающейся росе. Только караульные на срок несения дежурства были лишены этого удовольствия: намочив крылья, бабочка временно лишается способности летать, и этим могли воспользоваться дикари или махаонские диверсанты.

Растирая тело душистым прополисом, Ливьен разглядывала своих раскрасневшихся подруг и в тысячный раз поражалась мудрости и утонченному вкусу природы, создавшей такое совершенство. Гармония изящества и рациональности. Тонкие талии и стройные ноги, упругие груди и темно-радужные крылья… Трудно поверить, что их предки – обычные бабочки-насекомые, довольно невзрачные крылатые червяки со злыми глазами, напрочь лишенные интеллекта.

Да и прочие представители фауны не идут с ними ни в какое сравнение!

Мелко вибрируя крылышками, чтобы те побыстрее обсохли, Ливьен задумчиво шагала к палатке, когда ее кто-то негромко окликнул. Ливьен оглянулась. Это была Лелия:

– Девочка, я давно наблюдаю за тобой и вижу, что ты постоянно погружена в размышления. Не тревожит ли тебя нечто такое, чего не замечают другие?

Вопрос обрадовал Ливьен. Пожалуй, именно Лелия была тем, с кем ей хотелось бы сойтись ближе. Но сама она на первый шаг не решилась бы никогда.

– Меня мучают вопросы, на которые я не могу найти ответов.

– Я могла бы помочь тебе. Когда-то я и сама страдала от несуразностей нашей жизни. Если хочешь, давай, встретимся и побеседуем. Сегодня ночью.

Ливьен согласно кивнула, и Лелия отвернулась. Ни Инталия, ни кто-либо из ее подручных не слышали их разговора, и уже это казалось Ливьен маленькой победой. Хотя почему она так это оценивает, она и сама вряд ли смогла бы объяснить. Ведь не могла же Посвященная всерьез опасаться навета координатора. Хотя, кто знает… Возможно, Лелия просто не хочет напоминать Инталии о своих неограниченных правах ради такой мелочи, как беседа с юной сумасбродкой?

Каждая бабочка-самка маака носит на голове золотую диадему с камнем – символ материнства и готовности к нему. Но только члены гильдии Посвященных имеют «живые Камни», дающие им законную власть над прочими. Это вовсе не значит, что они стоят вне критики и общественного долга. Напротив, сейчас, например, Инталия в любой момент могла приказать Лелии делать ту или иную работу, и та подчинится ей, как старшему координатору экспедиции. Однако если Лелия, поднеся ладонь к Камню, оживит его, тот вспыхнет ярким бирюзовым светом, и все, включая Инталию, обязаны будут выполнять ее приказы, не обсуждая.

Непослушание Посвященному, оживившему камень, строго карается Координационным Советом, а сейчас, по законам военного времени, может стоить ослушавшемуся жизни. Своим Правом Посвященные пользуются крайне редко, каждый такой факт впоследствии рассматривается Советом, и если повод оказывается недостаточно веским, бабочка лишается живого Камня.

Еще одна особенность. Камни различаются по старшинству, и возраст их отсчитывается от момента «рождения» – первой активации. Старший камень, загоревшись, гасит более молодой.

Весь день группа занималась привычными экспедиционными делами. Разобрав палатки и демонтировав пищеблок, путешественники компактно укладывали их в хитинопластовые мешки, а затем, ухватив поклажу за лямки по углам, вчетвером, сопровождаемые одной вооруженной охранницей, летели к месту очередной ночевки.

Таким же образом переносили и чехол с думателем. На этот раз его носильщиком была и Ливьен. И, как обычно в процессе его транспортировки, Сейна, державшая мешок с одного из углов, причитала:

– Девочки, девочки! Только осторожней! Он плохо спал этой ночью, и сейчас ему дурно. Переднюю сторону повыше! Еще выше, у него преджаберья затекают… Все, все, стойте, он больше не может, давайте, спустимся, передохнем!.. – Она буквально обливалась слезами.

– Отставить нытье! – по обыкновению рявкала Инталия, которая тоже всегда участвовала в его переносе. – Остановка только в лагере! – А затем, помягче: – Ничего, отлежится…

Ливьен понимала, что для координатора главное – не допустить возможность похищения думателя, а его самочувствие интересует ее постольку-поскольку. Случись думателю погибнуть, координатору, конечно, пришлось бы ответить перед Советом по всей строгости военного времени. Но утеря его живым – преступление много большее. Хотя не ясно почему, ведь общаться-то с ним все равно может только один единственный оператор…

Так, с причитаниями и окриками, драгоценный груз без остановок был доставлен к месту. Сейна тут же упала на колени, расстегнула мешок, откинула передний клапан флуонового чехла и, утерев краем крыла свое заплаканное лицо, приникла лбом к поросшему шелковистой щетиной морщинистому надлобью думателя – чуть выше жвал.

На этот раз Ливьен не полетела обратно, а, руководствуясь боевым расчетом, встала на охрану возле Сейны и ее питомца. Не в первый уже раз наблюдала она эту сцену, почему-то казавшуюся ей одновременно и трогательной, и непристойной. Закрытые глаза Сейны обрамились синеватой тенью. Ее удивительно красивое беззащитное лицо стало бледно-желтым, как воск, и приобрело выражение то ли боли, то ли – мучительного сладострастия. Время от времени по нему пробегала судорожная рябь, и в такие мгновения Ливьен казалось, что это – начало агонии.

Но нет. Как и всегда, все закончилось без осложнений. Минуло около получаса, и Сейна, обессиленная, отползла в сторону. Свернувшись калачиком, она моментально провалилась в глубокий, похожий, скорее, на обморок, сон. А оживший думатель начал шевелить жвалами, требуя пищи. Но кормить его в этот момент инструкцией строго запрещалось.

Ливьен, предохраняя Сейну от солнечного удара, накрыла ее несколькими крупными листьями подорожника, и, продолжая нести караул, погрузилась в размышления.

Думатель сильно напоминает обыкновенную куколку, только в два-три раза крупнее, и имеет отсутствующие у куколки жабры. А его жвалы и брюшные сегменты развиты в значительно большей степени. Благодаря последним он, кстати, даже способен передвигаться. Но очень медленно. Эта его способность упрощает уход за ним. Он абсолютно слеп и глух, но имеет острое обоняние. Когда Сейна проснется, она разложит перед ним весь его дневной рацион пищи – четыре порции в полуметре друг от друга, на одной прямой. В течение дня, ориентируясь по запаху и орудуя сегментами, думатель с передышками проползет это расстояние, поглощая порции одну за другой. И «поужинает» как раз перед заходом солнца.

Ливьен прекрасно сознавала, что, являясь абсолютно самостоятельным существом, думатель походит на куколку лишь по капризу природы, по недоразумению. Но сходство это в сочетании с беспомощностью задевали ее материнские чувства. Несмотря на отвратительный характер всех без исключения думателей, Ливьен иногда испытывала к ним приливы безотчетной нежности.

Как восхищала ее мудрость природы, создавшей бабочек, так же не переставала поражать ее и неисповедимость путей эволюции, произведшей на свет думателя – тварь не способную ни на что, даже на самозащиту и добычу пищи. Но умеющую думать. Думать на порядок быстрее и эффективнее любой, пусть даже самой что ни на есть способной, бабочки. Думать и телепатически передавать результаты своих размышлений оператору.

Новые технологии, изобретения, прекрасные произведения искусства – всем этим маака обязаны думателям. Можно сказать, только благодаря им бабочки стали цивилизованным народом. Недаром думателей так холят и лелеют… Но это сейчас. А раньше? Как выжили их предки в беспощадной межвидовой борьбе за существование? И почему они сотрудничают только с народом маака?..

Хоть часть вечно мучивших ее вопросов Ливьен надеялась разрешить в предстоящей беседе с Лелией.

Только к вечеру, когда новый лагерь был уже окончательно развернут, Сейна пришла в себя, и на этом дежурство Ливьен возле думателя автоматически закончилось. Но она тут же сама напросилась в команду заготовителей, которую Инталия сформировала в помощь поварам – собирать нектар и пыльцу, искать орехи, плоды и ягоды, а возможно даже, если повезет, поохотиться на съедобных рыжих муравьев. Это было интереснее, нежели бессмысленно прозябать в лагере, а по-настоящему устать она не успела.

Порхая от одного крупного цветка к другому и перекликаясь, чтобы не заблудиться, команда сборщиков углубилась в чащу. Время от времени то тут, то там раздавались выстрелы, но звуки эти не внушали тревоги: таким образом бабочки отгоняли назойливых птиц.

Поход обошелся без приключений. Котомки были наполнены, и команда вернулась в целости и сохранности. В принципе, бабочки почти не нуждаются в пище. Питание – основное занятие гусеницы, ее удел и смысл существования. Бабочке же для поддержания жизнедеятельности достаточно слегка перекусить один раз в пять-семь дней. Но в период тяжелых физических нагрузок питание все же рекомендуется более интенсивное. И Инталия придерживалась этой рекомендации.

Поужинав, члены экспедиции разбрелись по палаткам. Но Ливьен не спала. Выждав около часа, она выбралась наружу, сложила крылья и, стараясь не шуметь, подползла к палатке Лелии. Полог палатки не был застегнут, Ливьен приподняла его и нырнула внутрь.

– Ли? – услышала она тихий голос хозяйки.

– Да, это я.

– Тебя не заметили?

– Нет.

– Хорошо. У нас с тобой меньше часа.

Это Ливьен знала и сама: через час сменится караул, и перед тем, как отправиться на отдых, освободившиеся часовые произведут обход, проверяя, все ли на месте. Если к этому времени она не вернется в палатку, начнется переполох.

Рука Лелии коснулась ее плеча, затем сползла вниз, нащупала ладонь и потянула к себе. Способность видеть в темноте с годами притупляется, а Лелия была далеко не молода.

– Сюда, ближе. Располагайся.

Ливьен присела возле Посвященной.

– Так вот, девочка, – заговорила та. – Прежде всего хочу объяснить, зачем я позвала тебя.

Ливьен хотела сказать, что догадывается о цели их встречи, но сдержалась. А Лелия продолжила:

– Ты молода и любознательна. Тебя удивляют странности нашего бытия, и ты еще не научилась не замечать их. Любознательность в нашем обществе не считается добродетелью и не поощряется, более того, она подавляется – прямо или косвенно. Но именно те, кто ухитряется сохранить в себе это качество, входят в привилегированные слои. Гильдия Посвященных поручила мне подготовить себе замену – на случай, если я погибну. Посвященного враг постарается убрать прежде всего. В экспедиции должен быть кто-то способный взять в этом случае управление в свои руки и довести дело до конца. И я сделала свой выбор. Я, маака Лелия из семьи Чара, выбрала тебя.

От неожиданности у Ливьен пересохло в горле.

– Но почему?.. Чем я заслужила?

– Хотя бы тем, – усмехнулась Лелия, – что не разучилась задавать глупые вопросы. Тайный обряд свершится прямо сейчас. Или ты против?

– Нет, – выдохнула Ливьен.

– Молодец. Я знала, что ты ответишь так. Обряд прост и рационален. Прежде всего я открою тебе тайны нашего народа. Почему мы воюем с дикарями. Почему мы воюем с народом махаон. Почему наши самцы общественно-пассивны, и им не разрешается получать образование в верхнем ярусе. Кто такие думатели, и откуда они берутся… Это и многое другое. Но я не имею права давать тебе эту информацию, пока ты не получишь от меня живой Знак.

Лелия подняла руку, и оказалось, что она держит в ней диадему – точную копию той, что Ливьен носила с момента своего превращения из куколки в бабочку.

– А эту безделушку отдай мне.

Ливьен послушно сняла с головы украшение и протянула Лелии. Та, кивнув, приняла его, но когда Ливьен попыталась взамен надеть на свою голову драгоценный дар Посвященной, та остановила ее словами:

– Подожди. Зажми камень в кулаке. Он еще не знал ничьего прикосновения, и тот, кто коснется его первым, на век станет его единственным владельцем.

Ливьен накрыла камень рукой, согнула пальцы и ощутила, как неожиданно возникшее в ладони тепло, подобно электрическому разряду, пробежало по всему ее телу. Длилось это долю секунды и было скорее приятно, чем наоборот.

– Достаточно. Отпусти, – скомандовала Посвященная.

Ливьен разжала кулак, и чистый бирюзовый свет выхватил из тьмы тронутое улыбкой понимания лицо Лелии.

– Отныне, – слегка щурясь, торжественно произнесла она, – только твоя рука, эксперт Ливьен из семьи Сигенонов, сможет оживлять его. Наклонись.

Ливьен склонила голову и, совсем не к стати, полюбопытствовала:

– Живой камень – изобретение думателей?

– Ты неисправима, – терпеливо улыбнулась Лелия. Диадема легла на волосы Ливьен. – Вопросы в такой торжественный момент…

– Простите… – потупилась Ливьен.

– Но этим-то ты и нравишься мне. Да. Это изобретение думателей. Ты удивишься, если узнаешь, как давно они помогают нам. Даже бумагу и умение выплавлять из руд металлы подарили нашим предкам они.

Ливьен и вправду оторопела:

– А что же мы сами?.. Хоть что-то… – И сама перебила себя, испуганная догадкой: – А, может быть, это не они нам служат, а мы им?..

– Похвальная свобода мышления, – заметила Лелия одобрительно. – Я убеждаюсь, что не ошиблась в тебе, девочка. Но с думателями дело обстоит не совсем так, как ты предположила. Все значительно сложнее. К этой проблеме мы вернемся позже. Будем последовательны. Слушай же и постарайся не перебивать. Полученный тобою живой Знак внешне ничем не отличается от обычного украшения. То, что Камень живой, не знает пока никто, кроме тебя и меня. Пока есть я, ты должна хранить эту тайну. Свечение Камня, кстати, не только отличает его от простого, но и действует на подкорку мозга бабочки – таким образом, что все происходящее в этот момент раз и навсегда врезается в ее память…

– Я несколько раз присутствовала при оживлении Камня и ни разу не ощущала, что мою волю подавляют…

На этот раз Лелия слегка рассердилась.

– Я этого и не говорила. Будь внимательнее! Свечение влияет лишь на память, и распоряжение, которое ты даешь в момент активации, может быть сколь угодно обширным; исполнитель его запомнит. Так, например, ты уже никогда не сможешь забыть этот наш разговор.

Свет Камня был теперь не таким интенсивным, как в начале, но еще окрашивал лицо Лелии бирюзой. И выражение его было торжественно-суровым:

– Итак, запомни. Если я умру, а вероятность этого обстоятельства достаточно велика, ты должна активировать Знак и взять управление в свои руки.

– Смогу ли я?

– Обязана, – отрезала Лелия. – Да это не так уж и сложно. Тебе не придется постоянно контролировать подчиненных и командовать ими, ты ведь видишь, я не занимаюсь этим. Твоя задача – знать, куда и зачем идет экспедиция, при необходимости отдавать распоряжения координатору и лишь в самых чрезвычайных ситуациях – прибегать к непосредственному руководству, активируя Камень.

Ливьен хотела возразить, что она не знает, какова цель экспедиции, но сдержалась. И правильно поступила, потому что именно об этом и продолжила Посвященная:

– Скажи, почему, проявляя любознательность по всем иным вопросам, ты никогда не спрашивала, куда и зачем мы идем? Тебе не кажется противоестественным, что никто из вас не знает этого?

– Это – военная тайна…

– О, да. Но не для тебя отныне. Знай же: мы ищем Пещеру Хелоу.

Ливьен почувствовала, как кровь ударила ей в лицо. Сказанное Лелией было настоящим кощунством. Хелоу – бог махаонов, бог заклятых врагов маака, разрушающих их инкубаторы с несмышлеными гусеницами и куколками. Лишь за то, что маака – атеисты, не признающие Хелоу. Искать Пещеру Хелоу, значит – поверить в его существование, предав тем самым идеалы своего народа. Даже произносить вслух это имя считалось у маака неприличным.

Нарочито ровным голосом Лелия продолжала:

– Ибо прежде всего мы должны понять, кто мы, и откуда мы взялись…

То, что она говорила, было столь дико, что Ливьен, не зная как вести себя, инстинктивно попыталась встать.

– Сиди! – Властно произнесла Посвященная и крепче сжала ее ладонь. – И слушай. Затем ты теперь и носишь Знак, чтобы знать то, о чем другим запрещено даже думать.

Ливьен неохотно опустилась на циновку.

– Вопрос о том, существовал ли Хелоу на самом деле или нет – вовсе не причина, а лишь повод для войны. Причина – та же, по которой мы, не щадя, убиваем дикарей: мы и махаоны не можем ассимилировать, а значит, рано или поздно мир станет достоянием только одного вида. ТОЛЬКО ОДНОГО! – повторила она с нажимом. – Интерес же Совета, и прежде всего – НАШЕЙ Гильдии, – (Ливьен с трепетом осознала, что и она теперь – Посвященная), – к Пещере, которая, по некоторым данным, все же существует, носит отнюдь не абстрактно-академический, а жизненно важный военно-стратегический характер. Представляется вполне вероятным, что именно там, в Пещере…

В этот миг раздалось легкое шуршание, и полог палатки приподнялся. Лелия замолчала. Ливьен обернулась, и увидела, что внутрь просунулась огромная мохнатая лапа.

Вскрикнув, Ливьен отскочила к противоположному краю палатки. Лелия подслеповато прищурилась:

– Что случилось, Ли? – встревоженно спросила она.

– Кот! По-моему, это лесной кот! Где у вас автомат?

– Вот он! – Лелия выдернула искровик откуда-то из-за спины и теперь держала его на вытянутой руке.

Лапа, тем временем, несколько раз суетливо ударила о пол, проскребла в нем когтями глубокие борозды и вновь выжидательно приподнялась.

Решившись, Ливьен упала на пол и, расслабив крылья, перекатилась обратно к Лелии. Лапа ударила о землю, промахнувшись буквально на миллиметр.

Ливьен выхватила автомат из руки Посвященной и дала очередь по кожистым подушечкам лапы.

– Мяу! – возмутился хищник, ткань палатки с треском лопнула и отлетела в сторону. Полосатая морда чудовища хитро оскалилась, и он с размаху стукнул Ливьен второй лапой.

Уже теряя сознание, она почувствовала, как острые зубы хватают ее за крылья. А последним, что зафиксировало ее меркнущее сознание, был жаркий запах зверя и ощущение, что ее куда-то стремительно влекут. И – стрельба по зверю ее товарищей.

2

Если в небе горит звезда, звезда,

То не ты ли зажег ее?

Если в сонном ручье вода, вода,

То не ты ли пролил ее?

Если ты задумал уйти совсем,

Не уйдет ли с тобой весь мир?

«Книга стабильности» махаон, т. VI, песнь II; мнемотека верхнего яруса.

В первый и единственный раз до этого Ливьен наблюдала кота в верхнем ярусе инкубатора, на экскурсии по галерее фауны. Несмотря на огромные размеры, зверь показался ей удивительно грациозным и подвижным. Даже милым. Рядом с ним домашний любимец бабочек, гигантский богомол, смотрелся бы медлительной и неказистой букашкой. Да он и был насекомым, не более того. Кот же был ТЕПЛОКРОВНЫМ, и, именно поэтому к бабочкам был в какой-то степени ближе. Однако, отсутствие крыльев – у него и у нескольких более мелких теплокровных (исключая, само-собой, птиц), населяющих Землю (все они были грызунами) – казалось Ливьен патологией.

Совершенно бессмысленный с позиции рациональности, мохнатый, напоминающий гусеницу, отросток сзади туловища указывал на то, что предки монстра все же летали: у птиц хвост имеет важное аэродинамическое значение. Но почему этот рудиментарный отросток не только не исчез вместе с крыльями, но и развился до неимоверной длины, казалось загадкой, точнее – просто капризом природы.

И все же там, в галерее, когда цельнослюдяные стены делали кота абсолютно безопасным для экскурсантов, Ливьен ловила себя на мысли, что не может не любоваться изяществом этого полного оптимизма животного. Сейчас же, очнувшись и увидев над собой склонившуюся кровожадную полосатую морду, она испытала приступ парализующего волю ужаса.

Похоже, кот уволок ее глубоко в чащу: слух Ливьен не улавливал ни выстрелов, ни каких-либо других звуков искусственного происхождения, а ведь в лагере сейчас должен царить форменный переполох.

Бабочка лежала на мягком мху. Без сознания она, по-видимому, была не долго, во всяком случае, сейчас все еще ночь. Боль нигде не ощущалась. Значит, она не ранена. Кот сидел перед ней и внимательно наблюдал. Она шевельнулась, и кот с обострившимся любопытством склонил голову на бок.

Она перевернулась на живот и поползла. Но удавалось ей это недолго. Мягко, но мощно лапа кота придавила ее к земле и, подтянув на прежнее место, отпустила.

Ливьен быстро поднялась на ноги и побежала, расправляя на бегу крылья. Но взлететь не успела. Удар лапой повалил ее на землю. Кот встал, потянулся, сделал пару шагов к ней и, приблизившись, уселся вновь.

«Проклятый зверь! – чуть не плакала Ливьен от досады. – Он забавляется. Сейчас он сыт и будет так мучать меня, пока не проголодается, а я окончательно не выбьюсь из сил. А потом – сожрет».

Что же делать? Притвориться мертвой?

Ливьен замерла и закрыла глаза. Но кот был не так глуп. Он жаждал игр и провести его было непросто. Вытянув лапу, он выпустил коготки и осторожно притронулся к ее бедру. От укола Ливьен дернулась… Притворяться дальше не было смысла, и она вскочила. Кот отреагировал неожиданно: он вдруг подпрыгнул, и, встав на задние лапы, навис над ней всей своей тушей. В страхе она упала опять… Кот, мгновенно успокоившись, вновь уселся перед ней. Ливьен разрыдалась во весь голос. Было ясно, что живой из этой переделки ей не выбраться. Но пусть бы он убил ее сразу!

Кот придерживался иного мнения. Он в очередной раз осторожно подпихнул ее лапой, приглашая продолжить предсмертные игрища.

Слезы душили ее, но она была вынуждена встать и, пошатываясь, сделать несколько шагов. «Если бы знать, в какой стороне лагерь, – пронеслось в ее голове, – можно было бы так, «играя», понемногу приблизиться к нему…» Даже если бы это и не удалось, если бы это не спасло ее, появилась бы хоть какая-то надежда и цель… Но сориентироваться не получалось.

Драться? С такой махиной? Но, может быть, это хотя бы ускорит дело? Ливьен наклонилась, схватила замеченный под ногами обломок сухой ветки, двумя прыжками подскочила вплотную к зверю и, целя в глаз, с размаху ударила. Но попала чуть ниже – в щеку.

Кота такой поворот событий несказанно обрадовал. Он «испуганно» выгнул спину, шерсть его распушилась, пасть издала громкий шипящий звук… Но этот псевдоиспуг моментально перешел в баловство. Кот неожиданно упал, перевернулся на спину и, задрав морду, чтобы не потерять бабочку из виду, несколько раз поочередно то правой, то левой передними лапами легонько ударил ее по бокам. Относительно легонько. Ливьен не сумела удержать равновесия и в какой уже раз свалилась на землю.

И тут кот взвизгнул. В этом звуке уже не было игры. Ливьен удивленно подняла глаза. Кот снова стоял на ногах. Тряся головой, он старательно тер лапой нос, словно пытаясь избавиться от назойливого муравья. Нет, не от муравья, а от вонзившейся в плоть стрелы. Стрелы дикарского лука!

Ливьен огляделась, но никого не увидела.

Раздался упругий свист, и еще две стрелы угодили в цель: одна – рядом с первой, другая застряла в кончике кошачьего уха, пробив его насквозь.

Кот обиженно мявкнул и, потеряв всякий интерес к Ливьен, грациозными прыжками умчался в чащу. Но облегченно вздохнуть она не успела. Слетая с травянистых листьев папоротника, к ней высыпало не меньше двух десятков вооруженных луками диких бабочек-ураний. Все они были самцами. Их одежду составляли лишь набедренные повязки из свежих цветочных лепестков, тела были покрыты черными и фиолетовыми разводами боевой раскраски.

Сложив крылья и бесшумно, как водомеры по озерной глади, скользя по мху, они окружили Ливьен.

Обессиленная, она сумела подняться только на колени и стала поспешно поправлять одежду. Но это не очень-то удавалось ей: ударяя, кот зацепил когтями воротник форменной шелковой блузы, и все ее левое плечо было теперь оголено, а вместе с ним наружу стремилась и маленькая упругая грудь.

Все так же беззвучно кольцо дикарей, убедившихся, что цивилизованная самка безоружна, подтянулось к центру, и множество рук и спереди, и сзади принялись ощупывать ее, стягивать с нее лохмотья. Глаза самцов горели вожделением, а лепестки их набедренных повязок не скрывали эрекции.

Душевных и физических сил Ливьен хватило лишь на то, чтобы, стоя на коленях и обхватив себя за плечи, дергаться и не позволять дикарям касаться груди.

Еще не успели на ее лице высохнуть слезы отчаяния, вызванные издевательством кота, как хлынули новые – слезы унижения и страха перед насилием. Но мало-помалу ее душу стала наполнять ярость.

«Грязные похотливые тараканы», – прошептала она. И придумать ругательство обиднее было, пожалуй, трудно: регулярные наплывы тараканьего племени – бич Города маака. Непрошеные гости не кусались, не являлись разносчиками инфекций и не были слишком уж прожорливы. Но они были ПРОТИВНЫ. Противны, огромны и ужасно плодовиты. Еще вчера твое гнездо принадлежало только тебе, и вдруг за одну ночь его оккупировала толпа невесть откуда взявшихся тварей высотой по щиколотку и такой силы, что, не будь они пугливы и осторожны, они вполне могли бы сбить тебя с ног. Они везде бесцеремонно суют свои грязные усы, они топчутся по обеденной подстилке, переворачивая посуду… Ночью, когда ты спишь, они могут даже пройти по тебе, того и не заметив; или наоборот – выясняя, съедобна ли ты, усами и лапками тебя ощупывать… Точно так же как сейчас эти дикари. Мерзость! Тараканов следует уничтожать!

Ливьен вскочила на ноги и, сжав кулаки, оглядела трусливо отпрянувших самцов.

– Ну, давайте, давайте, подходите, тараканы! – взвизгнула она, крутанулась всем телом в махаонском боевом приеме и ударила пяткой в челюсть ближайшего дикаря. Затем расправила крылья для полета – пусть уж они лучше расстреляют ее своими стрелами…

Но не тут-то было. Левое крыло оказалось поврежденным. Да будь оно и целым, взлететь ей не удалось бы все равно: жадные руки самцов уже ухватились за края ее крыльев, и теперь она не могла даже повернуться, чтобы ударить кого-нибудь еще. Она сделала несколько попыток, но лишь ощутила боль в местах срастания крыльев с телом, и при каждом рывке боль эта усиливалась.

За исключением вопля Ливьен, вся эта сцена проходила в полной тишине. Но тут ее нарушил чей-то гортанный окрик. Дикари отпустили Ливьен и неохотно расступились. И перед ней предстал самец неожиданного вида: если бы не дикарская одежда и краска на теле, она была бы уверена, что перед ней – маака. Ни расцветкой, ни формой крыльев он ничем не отличался от горожанина. Единственным отличием было более мощное телосложение.

Бросив толпе несколько слов на их тарабарском языке, он в упор посмотрел в лицо Ливьен пронзительным взглядом небесно-голубых глаз и обратился к ней на неожиданно сносном языке маака:

– Не бойся. Не убивать. Будешь жена Рамбая, – и ударил при этом себя в грудь.

Ливьен пораженно молчала, а самец, удовлетворенно хмыкнув, взял ее за руку и потянул к себе. Но ей удалось выдернуть пальцы из его ладони и на шаг отступить. Окружавшие их дикари неожиданно громко загоготали.

Ливьен ожидала увидеть на лице своего самозваного жениха злобное недовольство, но вместо этого обнаружила лишь удивление и тень обиды.

– Рамбай, – ткнул он себя пальцем в грудь, – хороший муж. Зачем не хочешь? Не красивый?

В душе Ливьен вынуждена была признать, что самец действительно красив. Но что из того?

– Я – самка, – ответила она мягко, стараясь не злить дикаря. – И я сама должна выбирать себе мужа.

– У вас так? – опять удивился Рамбай. Но тут же успокоился. – У нас не так. Ты – у нас. Пойдем. – И, снова ухватив сраженную его железной логикой Ливьен за запястье, повлек в чащу трав. Прихрамывая, она потащилась за своим «спасителем». Толпа недовольно гудела. Но Рамбай, не обращая на это внимания, продолжал говорить:

– У нас так. Самец выбирает. Я – самец. Своих жен выбирал сам. Всегда.

Ливьен передернуло. К тому же еще и многоженство.

Тем временем ее спутник сделал какое-то неуловимое движение, и в его свободной руке появилась стрела, точно такая же, как те, что отогнали кота. Он что-то сердито проворчал, переломил стрелу пополам и бросил обломки под ноги. Ливьен не сразу поняла, что произошло. А когда поняла, поразилась: он на лету поймал стрелу, посланную кем-то ему в спину! Его поистине дикарские слух и ловкость еще раз указали ей на разделяющую их пропасть.

Через несколько секунд стая ураний пролетела над их головами, и Ливьен сообразила, что они с Рамбаем двигаются пешком только потому, что он заметил повреждение ее крыла.

– Зачем тебе жена маака? – первой нарушила она наступившее молчание и, преодолев смущение, обосновала свой риторический вопрос: – Я не смогу продолжить твой род.

– Сможешь! – радостно сообщил он, остановившись, и поощрительно улыбнулся, вводя Ливьен в краску. – Сможешь, сможешь. Меня воспитало племя. Но мои родители жили в Городе.

Вот оно что. Ливьен слышала о случаях, когда заблудившуюся в лесу молодую бабочку маака подбирали и воспитывали дикари. Но она слышала так же, что найденыш при этом так никогда и не становился полноправным членом племени, был всячески угнетаем и унижаем. Что с этим самцом дело обстоит совсем не так, тут же подтвердил он сам, говоря без гордости, а, как бы, просто констатируя факты:

– Рамбай самый меткий и самый сильный, самый смелый и самый хитрый. Рамбай давно бы стал вождем, если бы имел потомство. Все мои жены были бесплодными, потому что я – маака. Роди мне несколько личинок, и я отпущу тебя. Если захочешь. Лучше – если не захочешь, – добавил он, а затем спросил: – Имя твое как?

– Ливьен.

– Ливьен, – повторил он задумчиво улыбаясь. – Ливьен красивая. – И вдруг беззастенчиво погладил ее неприкрытую грудь. У нее перехватило дыхание.

– А если ты мне не нравишься?! – выдавила она.