В поисках неприятностей Грэнджер Энн

Глава 1

В понедельник утром явился чиновник из жилищного отдела муниципалитета и вручил каждому из нас по повестке.

– Я действую по инструкции! – сообщил нам этот тип срывающимся от волнения голосом.

Он оказался на удивление молод, его пухлое, розовощекое личико в обрамлении кудрявых волос не оставляло в этом сомнений. Чиновник как мог старался выглядеть суровым, но у него это не слишком хорошо получалось. К тому же он нас явно побаивался.

Мне, впрочем, не верилось, что он всерьез напуган. Конечно, нас было больше, но ведь он знал, с кем имеет дело. И он, и его многочисленные сослуживцы не раз здесь побывали. Правда, раньше мы запирались изнутри и не пускали их, поэтому им приходилось стоять под окнами и орать во всю глотку. В основном в этом и заключалось их общение с нами. Но утром в понедельник мы открыли парадную дверь. Нам вынесли приговор. Мы все понимали, и он знал, что мы все знаем. Оживленные перепалки во весь голос утратили смысл. Затянувшийся конфликт разрешился на удивление мирно и скучно.

И все-таки тип из муниципалитета отнесся к нам настороженно – может, боялся, что мы, в знак протеста, разорвем врученные им повестки. Фитиль достал свою из конверта и вертел в руках, словно надеялся обнаружить в ней нечто важное. Терри сунула свою повестку в карман вязаного пальто. Нев как будто не собирался принимать свою повестку, но в конце концов все же взял. Получив свою, я сказала:

– Спасибо, хоть и не за что!

Чиновник откашлялся и провозгласил:

– Завтра я приду в суд вместе с нашим адвокатом. Мы будем добиваться решения суда о немедленном вступлении во владение домом. Скорее всего, суд удовлетворит наш иск, и вам придется подыскивать себе другое жилье. Даем вам срок до пятницы. Дело переходит в юрисдикцию суда и судебных приставов, поэтому спорить со мной бесполезно! Если хотите, попробуйте что-нибудь доказать завтра в суде, но, по-моему, у вас все равно ничего не получится.

Тип как будто оправдывался, хотя никто не удосужился ему ответить. Мы всегда, с самого начала, знали, что проиграем. И все же, несмотря ни на что, после его слов мне стало по-настоящему тошно. Я отвернулась и стала смотреть в окно, пытаясь напустить на себя невозмутимый вид.

Утро выдалось пасмурным, небо, затянутое тучами, грозило дождем, хотя наверняка он начнется только вечером. Сплошная облачность не давала подниматься выхлопным газам и прочим неприятным запахам. Я без труда улавливала душок горелого мяса и лука из гамбургерной «Дикий Запад» в соседнем квартале.

В это утро я не испытывала особой радости еще до прихода нашего гостя, потому что накануне, в пятницу, потеряла работу. Управляющий выяснил, что «у меня нет постоянного места жительства»… и все. «Отсутствием постоянного места жительства» он обозвал мое теперешнее проживание в сквоте. Иными словами, я самовольно вселилась в пустующий дом.

Формально мы и правда не имели никакого права жить в том месте, но в свое время никто не помешал нам вселиться в предназначенное к сносу и на то время фактически бесхозное здание. Мы успели прожить в сквоте достаточно долго, привыкли к нему и считали своим домом, больше того, даже надеялись на успех. Мы называли себя «коммуной творчески мыслящих художников на Джубили-стрит», хотя ни одно из наших творений не получило бы поощрения от Совета по искусствам или Национальной лотереи. И все же, балансируя на краю пропасти и прозябая в безвестности на Джубили-стрит, мы мечтали о славе. Конечно, мы были наивны до глупости. Мечтать гораздо приятнее, чем действовать на самом деле.

Кстати, Фитиль ни о какой славе не помышлял – его, пожалуй, следует исключить из наших стройных рядов. Фитиль жил сегодняшним днем и о будущей славе не грезил.

Зато Нев составил подробный план. Он даже дал мне почитать двадцатистраничное изложение своего будущего романа. Мне показалось, что будущий шедевр, во всяком случае по объему, бросает вызов «Войне и миру». Каждый день Нев безжалостно терзал старую механическую пишущую машинку. Слушая стук клавиш, я гадала, удастся ли ему когда-нибудь дописать свой опус.

Фитиль был уличным художником и мог изобразить на асфальте любую картину. Наверняка найдутся критики, считающие, что такую работу нельзя назвать творческой в полном смысле слова, ведь он только копирует и ничего не придумывает. Но видели бы вы, что способен изобразить Фитиль на тротуаре при помощи коробки мелков! Под его ловкими пальцами шедевры старых мастеров, набившие оскомину одной своей известностью и пылящиеся в музеях, обретали новую жизнь. Меловые творения Фитиля были настолько превосходно выполнены, что многие прохожие ахали, увидев у себя под ногами выразительные лица. Как-то раз случилось так, что мимо проходил искусствовед. Он был поражен тем, что увидел, и решил представить Фитиля миру. Уж не знаю, как бы он перенес на выставку тротуарную плитку! Похвалы искусствоведа смутили Фитиля. Он буквально ужаснулся своей возможной известности, схватил коробку с мелками и скрылся в неизвестном направлении. Вернее, уехал из Лондона. Где-то в провинции он украшал тротуары до тех пор, пока не решил, что о нем забыли и можно безбоязненно вернуться в столицу.

Ну а я… Мне до сих пор хочется стать актрисой. Правда, жизнь то и дело вмешивается в мои планы. Колледж, куда я записалась на курс актерского мастерства, я бросила. Если не считать нескольких ролей в одном уличном театре, звезды сцены и экрана из меня пока не вышло. Правда, я все равно надеюсь, что когда-нибудь стану знаменитой. Ну а пока не переставая борюсь с призраком нищеты и голода, так что забот мне хватает. А еще приходится присматривать за двумя моими товарищами.

Мы втроем первыми вселились в этот дом. Вскоре к нам присоединился Деклан, невысокий жилистый длинноволосый парень с лицом добродушного эльфа. Его руки и плечи сплошь покрывали татуировки. На одной руке была изображена страшная змея; на другой – Святое сердце Иисусово. По словам самого Деклана, он помнил, как ему накололи Святое сердце, зато понятия не имеет, откуда на его руке появилась змея. Однажды утром он проснулся в жестоком похмелье, смотрит – а змея ползет по его плечу.

– Я решил, что у меня белая горячка, – пояснил Деклан.

Иногда он вытягивал руку и задумчиво разглядывал змею. По-моему, она его немного пугала.

Деклан объявил себя рок-музыкантом без группы – гитариста его бывшей группы случайно ударило током, когда они репетировали в церкви.

– У бедняги волосы встали дыбом, – не без изумления рассказывал Деклан, скорбно качая головой. – Конечно, упокой Господь его душу, но вид у него сделался до жути смешной. Мы хохотали – конечно, до тех пор, пока не поняли, что он дал дуба. Тут мы сразу протрезвели и вызвали скорую помощь. А пока она ехала, толпились вокруг него и пытались вспомнить, как делать искусственное дыхание. Правда, все сразу поняли, что ему крышка. Да еще уселок накрылся, а на новый у нас бабла не хватало. И вдруг… хотите верьте, хотите нет, вбегает в церковь какой-то мозгляк и ну орать на нас! Мол, из-за нас пробки выбило во всем квартале. Никакого почтения к смерти, представляете? Ну, мы с барабанщиком взбесились, наорали на него, вздули как следует и выкинули в окно. Падать там невысоко, он отскочил от земли, как мячик. Но нас все равно посадили за нападение.

Деклан играл на бас-гитаре, а бас-гитаристу нужна группа.

Чуть позже у нас поселилась Люси с двумя детьми. К искусству Люси не имела никакого отношения. Она сбежала от мужа, который ее избивал, и до нас некоторое время жила в приюте для женщин, страдающих от домашнего насилия, в нескольких кварталах отсюда. Я познакомилась с ней, когда работала в овощном магазинчике Пателов на углу. Люси покупала там морковку для своих детей, чтобы им было что погрызть. В сырой морковке много витамина С и нет кислот, которые портят зубную эмаль. К тому же морковь дешевле многих фруктов.

Люси пыталась найти себе постоянное жилье и работу. Приют был переполнен, и она догадывалась, что долго ее там не продержат. Левая рука у нее была сильно изуродована – как-то муж рассердился на нее из-за того, что она задержалась с ужином, и приложил ее ладонь к раскаленной конфорке плиты. Шрамы от ожога выглядели ужасно, но что было еще хуже – у нее нарушилась подвижность левой кисти. Люси стеснялась своей руки и, если ее кто-нибудь спрашивал, как это произошло, уверяла, что обожглась сама, случайно. Правду она рассказала мне однажды вечером, уже после того, как переселилась к нам в сквот. Я никак не могла понять, почему она так долго не уходила от мужа, который издевался над ней.

– Уйти с двумя детьми непросто, – ответила Люси.

И все же она ушла, когда муженек начал избивать детей. По словам Люси, у ее супруга «проблемы с алкоголем». По-моему, у него проблемы с головой. Я и прежде нисколько не сомневаюсь в том, что мне живется куда лучше, но рассказы Люси лишний раз подтвердили, насколько драгоценна моя независимость.

Дом, который мы заняли, стоял на отшибе в конце целого ряда краснокирпичных домов, прижатых друг к другу. Его построили раньше, чем в моду вошла так называемая ленточная застройка. Нам приятно было считать, что мы живем в памятнике архитектуры ранневикторианской эпохи. Видимо, раньше наше жилище окружал большой сад. Остатки сада разрослись и превратились в настоящие джунгли. Полоска земли между фасадом и тротуаром была завалена разным мусором. По краям бывшего двора зияли глубокие ямы; там когда-то вкопали столбы для ограды, которая давно исчезла. Дом мог похвастать грязно-белым фасадом, с которого отваливались целые пласты штукатурки, колоннами по сторонам парадного входа и подъемными окнами, которые не поднимались. В подвале вечно стояла вода. Наверное, когда дом только построили, он считался очень красивым и жить в нем было уютно. Теперь он напоминал старую бездомную нищенку с нашей улицы, которая давно перестала за собой следить. Грязный, закопченный, дом не разваливался только потому, что мы как умели ремонтировали его. И все-таки это была крыша над головой, и мы старались сделать свое жилище уютным.

К сожалению, расположиться с удобством мы не успели. Через несколько недель после вселения нам вручили письмо из муниципалитета, который официально являлся собственником дома. В письме сообщалось, что дом запланирован к сносу, предусмотренному планом реконструкции квартала, и никакие наши действия не могут этому помешать. Вселившись, мы сразу обратились с просьбой к местным властям назначить нам регулярную арендную плату, но они проигнорировали нашу просьбу. Зато забросали письмами на канцелярите, который с трудом поддавался переводу на нормальный человеческий язык. Вскоре в доме отключили электричество – на всякий случай, если до нас не дошло. Воду, правда, оставили, но что толку, раз дело передали в суд?

Одно время Нев носился с мыслью включить дом в список архитектурных памятников. Мы даже написали в Комиссию по охране исторических зданий и памятников и в Национальный трест[1]. В ответных письмах нас благодарили за интерес к прошлому, однако сообщали, что наш дом не представляет интереса с исторической точки зрения и включить его в список охраняемых нецелесообразно.

Из соседних домов выселялись жильцы; после них оставались пустые, заколоченные оболочки. Мы держались, как легионеры в пустынном форте. Началось противостояние между нами и неистовыми воинами-берберами в лице вереницы муниципальных чиновников.

Мало-помалу нас начали вытеснять. Вначале местным властям, угодившим в собственную ловушку, пришлось подыскать новое жилье для Люси и ее детей, один из которых болел астмой. Потом ушел Деклан. Куда он подался, мы не знали, хотя он туманно намекал на какую-то группу, которой вроде бы нужен бас-гитарист. За неделю до того к нам наведывались суровые парни и спрашивали Деклана; мы решили, что у него какие-то неприятности. С другой стороны, у кого их нет? Мы никого не заставляли раскрывать душу.

Зато у нас поселилась Терри, миниатюрная блондинка с волосами, разделенными посередине пробором. Пряди спадали по обе стороны ее измученного личика, как уши у спаниеля. Появление Терри совпало с моментом, когда нам отрубили электричество, так что она с самого начала стала символом распада. Знаю, думать так жестоко, но, как оказалось, мои худшие опасения подтвердились.

В тот день, до того, как нам вручили приказ о выселении, я думала, что положение у меня хуже не придумаешь. Заведующий отделом упаковки магазина «Заказы почтой», в котором я до того трудилась, терпеть не мог сквоттеров, как, впрочем, и большинство добропорядочных граждан. Он все время пытался от меня избавиться, только повода не было. Работа меня в целом устраивала – несмотря на монотонность и низкую зарплату. Я ни разу не опоздала и не сбежала раньше времени. Не сломала ни одной вещи, не отправила по ошибке посылку не по тому адресу, не позволяла себе в виде шутки отправлять покупателям нечто совершенно неподобающее. Но заведующий обвинил меня в том, что я «утаила некоторые обстоятельства о себе», а у компании, как он выразился, «принципиальное отношение к обману».

Я бы ни за что не пошла паковать посылки, будь у меня другая работа. Платили там мало, чуть больше пособия по безработице, а условия, в которых мы трудились, заставляли вспомнить произведения Диккенса. И все-таки даже такая работа лучше, чем полная безработица. После того как меня выгнали, я стала и безработной, и – официально – бездомной. Понимая, что скоро у меня в буквальном смысле не будет крыши над головой, я затосковала.

Наше молчание как будто привело чиновника в замешательство. Он снова подал голос:

– Послушайте, вы обязаны освободить дом до пятницы. Судебные приставы, если понадобится, выкинут вас силой. Они вызовут полицию; уверяю вас, от них бесполезно убегать по крышам или, скажем, пытаться зацементировать себе ноги…

Мы продолжали молча смотреть на него. Подобные реплики в самом деле не требовали ответа. На такие глупости не способен даже Фитиль.

И Нев не выдержал:

– Вы что, шутите? Да любой, кто вскарабкается на эту крышу, тут же проломит ее!

Мне стало немного жаль нашего гостя, и я предложила ему чаю – мы как раз заварили свежий. Нев разжег камин от лучины – он нарубил на растопку старую деревянную садовую скамейку, стоявшую на заднем дворе. Чайник мы подвесили на крюк в изгибе каминной решетки.

Чайник нам наладил Деклан, пока жил с нами. Как раз тогда нам отключили электричество. Деклан уверял, что его бабушка в Ирландии всю жизнь готовила на семью из тринадцати человек при помощи одного только чайника, висевшего на таком же крюке. Деклан был буквально напичкан подобными историями. В половину из них верилось с трудом. Зато другая половина, звучавшая так же безумно, оказывалась вполне правдоподобной. Невозможно было понять, когда он говорил правду, а когда нет.

Конечно, мы готовили не только в очаге. У нас имелась плитка, которая работала на газовых баллонах. Но заправлять баллоны дорого, поэтому мы старались как можно чаще готовить на открытом огне.

От чая гость отказался, но вид у него сделался уже не такой испуганный. Однако он сразу же надулся от важности, и я перестала его жалеть.

– Мы неоднократно писали вам, информируя о том, чем грозят ваши действия. Несколько раз выселение откладывалось, но больше медлить невозможно. Мы сделали все, что в наших силах. Весь квартал подвергнется масштабной реконструкции. Из всех остальных домов на этой улице сквоттеры уже выселились – вняли доводам разума. Остались только вы. Мы всячески разъясняли вам, почему вас выселяют! У вас должны были сохраниться наши письма.

– Я все понимаю, – ответила я, стараясь держать себя в руках. – И ваша точка зрения мне ясна. Но поймите и вы нас. Нам негде жить. Если вы выкинете нас отсюда, мы станем настоящими бездомными. Местные власти могут предоставить нам другое жилье?

– Нет, – устало ответил чиновник. – Нет у нас другого жилья. Для миссис Хоу и ее детей было сделано исключение. Мисс Варади, из тех, кто остался, только вы еще могли бы доказать, что имеете какое-то отношение к нашему округу, да и то вряд ли! Все, что мы можем для вас сделать, – включить вас в список очередников. За трех ваших сожителей мы ответственности не несем. Попробуйте поискать жилье в частном секторе.

– Ни один домовладелец не сдаст нам квартиру! А если и сдаст, жить в ней нам не по карману! Здесь мы поддерживаем чистоту и порядок, – продолжала я. – Не устраиваем шумных вечеринок и вообще не делаем ничего, чего не делали бы вы сами. Посторонних на ночлег не пускаем. На самом деле мы – добросовестные жильцы. Точнее, были бы ими, если бы вы позволили нам оплачивать жилье и поставили нас на баланс. Больше мы ни о чем не просим. Что в этом плохого?

– В течение полугода дом должны снести. А сейчас оставаться в нем небезопасно; условия проживания не соответствуют нормативам. Электричество отключено, – не сердито и не раздраженно, а устало ответил чиновник. – Кстати, все это мы тоже разъясняли в наших письмах. Признайтесь, вы ведь их не читали?

В разговор вмешался Фитиль и сразу все испортил:

– Ага, мы их сразу рвали и кидали в камин, на растопку. Спички экономили.

Чиновник из жилищного отдела побагровел, в последний раз напомнил нам о необходимости поскорее выселяться и ретировался. Надо сказать, ушел он как раз вовремя. Пока он находился в доме и беседовал с нами, местная шпана начала проявлять интерес к его новенькому «форду-фиесте». Еще несколько минут – и какой-нибудь умелец вскрыл бы машину, забрался внутрь… и только бы хозяин ее и видел!

После того как наш гость ушел, мы созвали военный совет. Конечно, все понимали, что уйти придется, вот только мы не знали куда. Конец лета, вот-вот начнутся холода. В такое время неприятно оставаться на улице. К тому же жить на улице гораздо опаснее, чем в сквоте, пусть даже в таком, как наш, – с текущей крышей и прогнившей лестницей. Но представитель местных властей ясно дал нам понять, что ни на какую поддержку с их стороны мы права не имеем.

Терри сидела на ступеньке лестницы, крутила между пальцами прядь светлых волос и ждала, пока кто-нибудь что-нибудь предложит. Сама она не предлагала ничего, зато чужие идеи с ходу отвергала и, похоже, получала от своей критики настоящее наслаждение. Мир еще не видел такую зануду, как Терри. От работы по дому она предпочитала уклоняться, а когда приходилось скидываться на еду или еще что-нибудь, делала вид, будто не слышит. Я часто жалела, что у нас задержалась Терри, а не Деклан. Лучше бы она ушла, а Деклан вернулся! Он хотя бы умел все чинить и вообще был свой в доску.

Говорят, надо быть осторожнее со своими желаниями. Иногда они исполняются, и тогда приходится иметь дело с последствиями.

Терри заметила мои мрачные взгляды и моментально стала казаться маленькой и беспомощной. Это ей очень хорошо удавалось; наверное, из-за ее жалкого вида мы ее и приняли. И хотя актрисой в нашей компании считалась я, мне все чаще казалось, что Терри упустила свое призвание. Она посмотрела на меня сквозь завесу волос и жалостно произнесла:

– Мне некуда больше идти!

– Как и всем нам! – отрезала я.

Потом мы перешли в гостиную. Они втроем расселись полукругом и стали пить чай и смотреть на меня умильными щенячьими глазами. Кружка у каждого была своя; пить из чужой по правилам нашего дома запрещалось.

– Фран, что нам делать? – спросил Нев так доверчиво, что мне стало еще тоскливее.

В конце концов, решения всегда приходилось принимать мне. В тот день я ничего не могла придумать, хотя и понимала: должна что-то сказать. От меня ждали плодотворных идей. Поэтому я осторожно начала:

– Вот если бы удалось угнать какую-нибудь развалюху, в ней мы могли бы ночевать и переезжать с места на место…

– Уж лучше спать где-нибудь в подъезде, – сразу же возразил Фитиль. – Одно время я хипповал, ездил по стране со сторонниками «нью-эйджа»[2]. Больше не хочу. Надоело всякий раз, если хочешь сходить по нужде, копать яму, а по ночам слушать фолк-музыку. Даже не думай!

– Он в чем-то прав. Такое житье еще годится для лета, – добавил Нев. – Но зима – не шутки.

– И потом, полиция все время гоняет с места на место, – не преминула вставить Терри. – А в дождь жить в палатке врагу не пожелаешь! Все течет, сверху капает, и каждый готов на что угодно, лишь бы очутиться в сухом месте… Плавали, знаем!

– А мне здесь нравится, – задумчиво проговорил Нев. – В этом доме.

Фитиль стащил с бритой головы фетровую шляпу и заглянул в нее. Может быть, надеялся найти внутри свежую мысль. Видимо, ничего не найдя, погладил себя по затылку и снова осторожно надел головной убор.

– А мне нет, – сказала Терри. – Здесь крысы.

– Крысы везде, – ответил Фитиль. – Ничего страшного в них нет. Их приручить можно. Была у меня одна белая крыска; я везде таскал ее с собой за пазухой. И представьте, ни разу она меня не укусила! Я продал ее за пятерку одному типу, с которым познакомился в пивной. Правда, он был пьян в стельку. Наверное, принес крыску домой, а она его покусала. Других она кусала, а меня – ни разу. Меня животные любят.

И это истинная правда! Терри буркнула: мол, все потому, что от Фитиля воняет козлом, поэтому звери и считают его своим. Она еще больше надулась и поскучнела. Сидела, куталась в свое старое вязаное пальто, которое носила не снимая, и смотрела на меня исподлобья.

Ее пальто свалялось от грязи, но я как-то видела на нем бирку. Судя по названию фирмы, оно когда-то было очень дорогим. Я решила подшутить над Терри, но она обиделась и заявила, что получила пальто в Оксфаме[3]. Я ей не поверила – и сейчас вспомнила, о чем подумала тогда. Уверена, что пальто Терри украла. Она любила таскать то, что плохо лежит, хотя ей хватало ума не трогать мои вещи или вещи Нева. А может быть, наше имущество просто не вызывало ее интереса. Ну а Фитиль… Только полный псих украл бы что-нибудь у Фитиля. Пес сразу схватил бы вора. И даже если бы пес не стоял на страже, пожитки Фитиля как-то не вызывали желания в них покопаться.

Как я уже говорила, мы никогда не расспрашивали новых соседей о прошлом. Если уж человек дошел до того, что хочет поселиться в доме, предназначенном к сносу, пораженном гнилью и грибком, согласен жить без света и элементарных удобств, значит, ему нужна крыша над головой, а не лишние вопросы. И все-таки рано или поздно большинство рассказывали о себе хоть что-то. Но только не Терри. Она держала язык за зубами. Я понимала: кем бы она ни была раньше, деньги у нее водились. Это было видно невооруженным глазом. И у меня возникло еще больше вопросов насчет пальто.

Мы все утро обсуждали наше положение, но так ничего и не придумали. А потом даже поссорились – не из-за того, где нам жить дальше, а из-за собаки Фитиля.

Терри заявила, что у пса блохи: мол, вечно он чешется. О себе Фитиль позволял говорить все что угодно, но сразу вскипал, если кто-то обижал его пса. Его любимец выглядел забавно: одно ухо вывернуто наизнанку, другое стоит торчком. Передние лапы кривые. Фитиль подобрал щенка на помойке. Решил, что кто-то выкинул его, потому что малыш оказался самым слабым в помете. Как бы там ни было, своего любимца он выходил, и тот вырос нормальным, если не считать кривых передних лап. Пес был славный и ко всем, в общем, относился дружелюбно – правда, не когда охранял пожитки Фитиля. Мы все его любили, кроме Терри. Правда, она никого и ничего не любила.

Поэтому, когда Терри оскорбила его пса, Фитиль взвился и тоже высказал ей все, что он о ней думает. Слушать, как они орут друг на друга, было невыносимо. Дома я всегда старалась сдерживаться, потому что, как только один начинает орать, все тоже срываются на крик. Но мы уже и так ссорились, и несправедливые упреки Терри стали для меня последней каплей. Мне и раньше противно было слушать, как она поносит наш дом. Мы пустили ее к себе, дали ей крышу над головой, но она не преминула сообщить, что дом не соответствует привычным для нее нормам!

И я заорала:

– Ты – самая настоящая заноза в заднице! – Правда, я сказала не «задница», но это не важно. – Тебя никто к нам не звал, ты сама пришла! Мы на свою голову пустили тебя, и с тех пор ты только и делаешь, что ноешь и жалуешься с утра до ночи! Можно подумать, у тебя одной жизнь тяжелая! Тебе не хуже, чем всем остальным! – Вспомнив ярлык дорогой фирмы на ее пальто, я продолжала: – Знаю я таких, как ты. Когда тебе надоест здесь жить, ты просто вернешься туда, откуда пришла!

Терри побелела как мел. Откинула назад свои «уши спаниеля» и прошипела:

– Заткнись, Фран! Ты ничего обо мне не знаешь! Тебе просто нравится помыкать нами, вот и все! Сделай это, сделай то! Обожаешь командовать и чтобы твои приказы выполнялись! Со мной у тебя этот номер не пройдет, так и знай! Я тебе не подчиняюсь! Что, съела? Вечно изображаешь из себя мать настоятельницу! У нас коммуна, у всех равные права, поняла? Знаешь, почему остальные не против? У Нева нервное расстройство, а у Фитиля вообще нет мозгов. Ты привыкла, что они тебе не перечат, но я не такая, заруби себе на носу!

В ее голосе слышалась злоба, которую она раньше старательно скрывала. Но меня больше всего потрясло другое: само обвинение. Я вовсе не считала себя властной особой, которая обожает всеми помыкать. Мне не понравился нарисованный Терри портрет, и я решила оправдаться.

– Я никому и ничего не приказываю, а, наоборот, стараюсь помочь! Если бы ты, как все мы, что-то делала, из тебя, может, и вышел бы толк! Даже Фитиль – и тот старается!

Услышав мой комплимент, Фитиль удивился. Должно быть, его похвалили впервые в жизни.

– Спасибо, Фран! – сказал он.

Нев испуганно заметил:

– Слушайте, нам надо держаться заодно. Сейчас совсем не время разбегаться!

– Мы с тобой и Фитилем с самого начала держимся заодно… а она явилась потом. Если хочет, пусть убирается! – закричала я.

Терри вывела меня из себя, и оттого я злилась на нее еще больше. Теперь мне неприятно вспоминать о том дне. Я совсем не горжусь собой и понимаю, что не должна была набрасываться на нее. И Терри правильно заявила, что я ничего о ней не знаю.

Совершенно не помню, как Терри у нас поселилась. Кажется, ее привела Люси. Раньше мне казалось, что Терри осталась у нас главным образом из-за Деклана – он ей понравился. Кажется, и Деклану понравилась Терри, что, впрочем, не помешало ему уйти. По-моему, Деклан правильно сделал, что не взял ее с собой. Без нее ему куда лучше. Ну а я невзлюбила Терри с самого начала, не стану притворяться. И все-таки того, что произошло, я бы врагу не пожелала… И никто бы не пожелал.

Тип из муниципалитета приходил утром в понедельник. Понимая, что у нас почти не остается времени, мы с Невом отправились в Камден; кто-то говорил ему, что там есть какой-то сквот. Надо было проверить, найдется ли там местечко для нас. Отыскав нужное место, мы увидели, что дом пустой и стоит заколоченный. Тамошние власти успели выселить всех обитателей. А жаль, дом нам понравился. И выглядел он получше, чем наш. Потом мы немного послонялись в районе Камденского шлюза.

Фитиль и его пес ушли в западном направлении. Фитиль прихватил с собой мелки и открытку с репродукцией картины Эль Греко «Успение Богородицы». Ему оставалось найти лишь свободный клочок тротуара. Он не мог себе позволить тратить время даром, особенно теперь, когда погода снова портилась.

Терри не сказала, чем собирается заняться, да мы ее и не спрашивали. Никто не ожидал, что она займется чем-нибудь полезным – например, поищет нам другое жилье.

Знаю, о мертвых не принято говорить плохо. Это неприлично. О мертвых полагается говорить только хорошее, иначе они вернутся и начнут тебя преследовать. Теперь я убедилась, что это так и есть, потому что Терри преследовала меня. Возможно, не забыла, сколько я ей наговорила колкостей, пока она жила с нами, и сколько всего сказала потом… после того, как это случилось.

Вернусь к понедельнику. Мы с Невом пришли из Камдена довольно поздно. Знакомые пригласили нас отобедать с ними. Они были вегетарианцами, как Нев, поэтому накормили нас в основном бобами, правда приготовленными с выдумкой. Я с удовольствием ела горячее, пряное рагу, хотя и понимала, что потом желудок мне отомстит.

Когда мы вернулись, в доме царила тишина. Было темно из-за того, что отключили электричество. Мы жгли свечи. Войдя, я втянула воздух: кроме обычного запаха гнили, я уловила что-то еще, что подсказывало: в доме кто-то побывал. Никаких доказательств я предъявить не могла; у меня возникло лишь неясное ощущение, правда довольно стойкое. В доме побывал чужак. Совершенно посторонний человек, не такой, как мы. Не был он и представителем местных властей. Он оставил после себя след в виде запаха – почти неуловимого аромата какого-то одеколона. Одно время я работала в дешевой аптеке, где приторговывали парфюмерией по сниженным ценам. В одеколонах я разбираюсь – во всяком случае, умею отличить хорошие от дешевки. У нас пахло дорогим одеколоном – такие обычно покупают в подарок на Рождество.

Чужой запах в прихожей разозлил меня. Вначале я решила, что Терри опять воровала в магазине. А ведь я всегда ее отговаривала! Потом я немного остыла и подумала: а вдруг у нее на самом деле больше денег, чем она говорит? Что, если она купила такой одеколон для себя? По-моему, такие ароматы гораздо больше подходят женщинам, чем мужчинам. Правда, это лично мое мнение. Ну а Терри… Она никогда не признавалась, сколько у нее денег. И тратила то, что у нее было, на всякое барахло да на глянцевые журналы, в которых печатают идиотские советы, как превратить убогую квартирку в роскошные апартаменты, куда не стыдно позвать корреспондентов из «Хелло». Это в то время, когда мы жили на одном хлебе с маргарином и подставляли ведра под дыры в крыше!

Я поделилась своими мыслями насчет одеколона с Невом, но он ответил, что ничего не чувствует, потому что все забивает плесень. О том, что у нас побывал чужак, я решила умолчать. Не так просто было объяснить, почему мне так показалось. Люси верит в сверхъестественное; она-то и сообщила мне, что я – прирожденный медиум. Я ни во что такое не верю. Во всяком случае, не думаю, что верю. Если бы меня заставили объяснить, что я почувствовала в тот миг, теперь, оглядываясь назад, я могу признаться: наверное, я почуяла опасность. Будь я пещерной женщиной, я бы предположила, что рядом с моей пещерой бродит поросший шерстью мамонт. Но в тот день опасность таилась не снаружи. Она была внутри, в нашем жилище.

Мы вошли в гостиную и снова растопили камин, потому что продрогли от холода. Мы оба молчали, но думали, что на следующей неделе станет гораздо холоднее, а нам наверняка придется спать под открытым небом, пока мы не найдем себе другое жилье. Через какое-то время вернулся Фитиль с собакой и четырьмя банками пива. А еще он принес упаковку сосисок, которые решил поджарить на лопате вместо сковородки.

Сосиски пахли восхитительно. Жир шипел и капал в пламя, и его языки, красные и желтые, взметались вверх. Стало очень уютно, и нам было хорошо. Когда сосиски поджарились, стали хрустящими и темно-коричневыми, Фитиль предложил их нам. Можно как угодно относиться к Фитилю, но одного у него не отнимешь: он парень добрый и всегда делится. Нев от сосисок отказался, потому что он не ест мяса, а я отказалась из-за того, что бобы, которыми нас угостили, уже давали о себе знать. И потом, я была уверена, что Фитиль, скорее всего, с самого утра ничего не ел.

Часть сосисок Фитиль отделил для пса и положил их на каминную полку, чтобы остыли. Потом он спросил:

– Как вы думаете, Терри будет есть сосиски, когда вернется?

– С чего ты так о ней печешься? – ответила я. – Ей-то на нас наплевать! – Мои слова отражали мои тогдашние чувства. Терри все-таки была одной из нас, хотя и не нравилась мне. Если бы в то утро я с ней не поссорилась, я бы, наверное, предложила оставить ей еды.

Но в ту ночь она не вернулась – во всяком случае, мы думали, что она не вернулась. Мы ее не видели.

Терри не объявилась и на следующее утро, и Фитиль предположил, что она подалась в бега, как Деклан.

– Нашла себе другое жилье, – сказал он. – Нас бросила, а сама куда-нибудь переселилась. После того как к нам приходили из муниципалитета, ее винить трудно. Наверное, здесь оставаться уже бессмысленно.

Формально Фитиль был прав, и мы понимали, что наши дни здесь сочтены, но его слова не добавили нам радости. И все же мы испытали облегчение, решив, что Терри уже не вернется. Одной заботой меньше!

Нев предложил осмотреть ее комнату и проверить, на месте ли ее пожитки. Если комната пуста, тем лучше. Тогда о Терри можно забыть.

Мы дружно потащились на второй этаж. Пес не отставал от нас. Несмотря на кривые лапы, он отлично умел бегать вверх-вниз по лестнице.

Но у двери комнаты, в которой жила Терри, пес повел себя странно. Его ухо, обычно стоявшее торчком, прижалось к голове, как второе; он припал к земле и стал издавать странные звуки, отдаленно напоминающие жалобный вой.

Фитиль опустился на колени, погладил пса по голове и спросил, что случилось. Но пес не вставал и вид имел самый жалкий.

– Наверное, слопал что-нибудь тухлое, – предположил Нев.

Его слова встревожили Фитиля; он слышал, что собак сквоттеров часто травят. Фитиль опустился на пол и стал уговаривать своего любимца открыть пасть. Ему хотелось посмотреть, не в пятнах ли собачий язык.

А мы с Невом толкнули дверь и вошли.

Терри оказалась у себя. Она поднялась к себе еще вчера днем, когда мы уходили. Она была в комнате и когда мы вернулись, была там и ночью. И чуть раньше, когда Фитиль жарил сосиски, и гораздо позже, когда больной желудок погнал меня в уборную.

Она висела под потолком.

Я помню всю сцену очень отчетливо, почти как если бы сделала мысленный снимок, который всегда можно извлечь из памяти и всмотреться. Ее комната, как и весь дом, когда-то была очень красивой. Бледное солнце светило в высокие, узкие окна, над одним из которых сохранился кусок старого медного карниза. Обломок поблескивал на солнце, как золото. Углы были затянуты паутиной, в которой остались дохлые пауки. Фриз украшала лепнина с ионическим орнаментом. В середине потолка находилась алебастровая розетка, вся в пыли, с резными виноградными лозами, дубовыми листьями и желудями. Легко было представить себе причудливую люстру, возможно свечную, которая висела здесь в незапамятные времена.

Теперь на месте люстры висела Терри. Ее шею перерезало что-то темное – позже выяснилось, что это собачий поводок. Фитиль почти никогда не выгуливал своего любимца на поводке, потому что его пес был прекрасно воспитан и всегда шел с ним рядом. Поводок обычно валялся где попало и вот теперь очутился на шее у Терри.

Несмотря на потрясение, какое все мы тогда испытали, а может быть, наоборот, благодаря ему, я запомнила ее прекрасно, до мельчайших подробностей. На Терри, вернее, на ее теле были рваные джинсы с расстегнутой молнией спереди. Молочно белел голый живот. Кроме джинсов, на ней была лишь старая, выцветшая футболка, которая задралась почти до самой груди. Мышцы живота натянулись, отчетливо выпирали ребра. Босые ноги покрывали розовато-лиловые пятна. Я заметила «косточку» на ее левой ступне и подумала: больше она Терри не побеспокоит.

Как и комната, Терри была когда-то красивой, и, как комната, больше она красивой не была. За ночь под тяжестью тела шея удлинилась и стала как у представительниц какого-то африканского племени, которые специально надевают на шею металлические обручи. Кроме того, от врезавшегося поводка, перетянувшего шею, лицо раздулось и почернело. Из раскрытого рта высовывался распухший язык, как будто Терри, даже умирая, пыталась нас уязвить. Глаза, испещренные багровыми прожилками, вылезли из орбит и смотрели на нас.

Нев ахнул:

– Господи! Она повесилась!

Тогда у меня не было никаких оснований полагать, что он не прав. Рядом с трупом валялся опрокинутый полуразвалившийся стул. Я представила, как она забирается на него, надевает на голову петлю и спрыгивает с сиденья…

Видимо, ее постигла мучительная смерть. В старые времена палачи умели так завязывать петлю, чтобы у повешенных сразу ломались шейные позвонки. Ну а Терри умерла от удушья – причем задохнулась она не сразу. А стул оттолкнула случайно, когда болтала ногами. Наверное, поняла, что ее ждет на самом деле, раздумала кончать с собой и захотела снова ощутить опору под ногами. Может быть, она пыталась ослабить петлю и слезть. Она бы наверняка поумнела, если бы выжила, пусть даже и со шрамами на шее.

Наверное, в подобном положении многие самоубийцы решают все вернуть. Не Терри первой пришла в голову такая мысль. Видимо, оказалось, что вернуть все назад не так просто. Со смертью не шутят. Ее следует принимать всерьез. Так что, независимо от того, передумала она в конце концов или нет, все вышло как вышло.

Вот так мы получили труп – и вместе с ним кучу неприятностей.

Глава 2

Невозможно было заранее предугадать, сколько всего ожидает нас после нашего жуткого открытия. Но я сознавала, что власти обратят на нас самое пристальное внимание. Моим товарищам было не до предвидения будущего; они никак не могли отделаться от ужасной картины висящего под потолком тела. Нев выбежал вон; вскоре мы услышали, как его тошнит в уборной. Оказалось, что раньше он никогда не видел покойников. Я-то видела, и все равно смотреть на мертвую Терри мне было нелегко.

Фитиль наконец оставил в покое пса и вошел в комнату. Он не упал в обморок, но побледнел больше обыкновенного. Выражение лица у него всегда было измученное; теперь он, должно быть, напоминал ту белую крысу, которую он когда-то держал в качестве домашнего любимца.

– Давайте уйдем отсюда! – сразу взмолился он, вытирая обильно вспотевший лоб. Он буквально источал запах страха – словно затравленный зверь. – Давайте не будем тратить времени даром. Соберем наши пожитки – и ходу!

– Не будь идиотом! – посоветовала я. – Властям все о нас известно: и имена, и все остальное. Нас быстро найдут.

– Ну зачем она так? – спросил Фитиль. – Неужели из-за выселения? А знаете что? – Глаза у него заблестели. – Так мы и скажем тому козлу из муниципалитета! Мы скажем, что он ее довел!

– Фитиль, заткнись! – приказала я.

Мне нужно было подумать. Похоже, никто, кроме меня, не был сейчас способен мыслить здраво. Как обычно, самое трудное взвалили на меня. Фитиль, поддавшись слепому страху, собрался бежать неизвестно куда, а Нева все время тошнит. Вот и все, на что они способны! Иногда Нев и Фитиль кажутся мне парочкой младенцев; о них точно так же нужно было все время заботиться. Каждые пять минут думать за них и волноваться, где они и чем заняты.

Вернулся Нев; вид у него по-прежнему был болезненный, но он старался взять себя в руки.

– Разве не нужно… снять ее? – едва слышно спросил он. Голос его сорвался на предпоследнем слове. – Нельзя же оставлять ее вот так… висеть. Это неприлично!

С одной стороны, он, конечно, был прав. Висящая Терри в самом деле выглядела неприлично. Но мы не имели права трогать ее. Мы не должны были ни к чему прикасаться. Я постаралась как можно популярнее растолковать это им обоим.

Услышав мои слова, Фитиль явно испытал облегчение. Уж он-то совершенно не желал прикасаться к Терри. Зато Нев неожиданно разволновался.

– Нельзя оставлять ее там болтаться! – Голос у него стал громким и каким-то механическим, как будто шел из компьютера. Да, он произносил звуки, которые складывались в слова, и все равно казалось, будто их говорит не человек.

Неожиданно он метнулся к Терри; я не успела его остановить, как он схватил ее за ноги. Не знаю, что ему померещилось. Может быть, вообразил, будто сумеет стянуть ее без посторонней помощи. Но почти в тот же миг, как он коснулся ее, попятился назад с придушенным криком:

– Она совсем твердая…

Труп, пришедший в движение после его неуклюжего рывка, начал медленно вращаться на поводке, словно жутковатая скульптура-мобайл, свисающая с потолка. Я осторожно осмотрела крепление для люстры, на котором повесилась Терри. Мне показалось, что долго оно не продержится. Поразительно, что выдерживало до сих пор. Теперь в любой миг, особенно после того, как тело пришло в движение, оно с грохотом рухнет на пол и без нашей помощи. И если тело рухнет, нас ждут еще более серьезные неприятности.

А если Нев прав? Его слова навели меня на некоторые мысли. Я точно не знала всех признаков трупного окоченения, зато помнила, что до его наступления должно пройти двенадцать часов, и продолжается оно еще двенадцать, а потом постепенно проходит, в зависимости от разных факторов. Раз Терри сейчас, как сказал Нев, «совсем твердая», значит, смерть наступила вчера во второй половине дня. Надо сейчас же звать полицию, иначе придется объяснять причину отсрочки.

Нев был не в том состоянии, чтобы спорить, и покорно кивнул.

– А я говорю, надо делать ноги! – возразил Фитиль, которого мои доводы не убедили.

Представителей закона он не любил. Да и они его не очень-то жаловали. Пес задрал морду к потолку и завыл, словно соглашаясь со своим хозяином.

– Вот, слышите? – Фитиль ткнул пальцем в собаку. – Она… Терри его не любила… Прямо терпеть не могла. Вечно жаловалась, что у него блохи. А у него никаких блох нет. И все равно он оплакивает ее, видите? Звери лучше людей, я так считаю. Они порядочнее.

– Порядочность, – желчно возразила я, – требует, чтобы мы вызвали полицию!

Мы могли бы спорить до скончания века, но все решилось за нас. Снизу послышались голоса.

Вдруг испугавшись, мы переглянулись. Я проворно сбежала вниз, и… можете мне поверить? Вернулся тот кудрявый тип из муниципалитета. Он привел с собой подкрепление в виде своего сослуживца – обильно потеющего толстяка со злорадной ухмылкой на физиономии.

– Мы пришли проверить, готовитесь ли вы к выселению, – сказал первый, – и напомнить вам о сегодняшнем судебном заседании.

О суде-то я совсем позабыла! Впрочем, теперь все разбирательства утратили смысл. Сейчас представители местных властей были нужны нам меньше всего. Я лихорадочно соображала, как бы от них избавиться.

– Сюда нельзя! – выпалила я. – То есть… ну да, конечно, в суд мы непременно придем. Просто сейчас мы как раз готовимся съехать, так что вы не можете войти… сейчас нельзя.

Чиновник поднялся на площадку, где стояла я, и мрачно воззрился на меня.

– Вас, кажется, зовут Фран? И вы здесь за главную? Просто вы всегда говорите от имени остальных.

Я вздохнула, вспомнив, что в том же самом меня обвиняла Терри.

Ну да, я всегда говорю от имени остальных, потому что, если позволить остальным болтать, что им в голову взбредет, они все портят… Мысли у меня в голове скакали галопом; я придумывала, что бы такого сказать правильного, как бы получше объясниться.

– У нас тут кое-что случилось. Наша приятельница… с ней произошел несчастный случай. Мы должны вызвать помощь.

– Что за несчастный случай? – подал голос толстяк и начал подниматься по лестнице, отвратительно морща физиономию.

– Фран! – Кудрявый посмотрел на меня с озабоченным видом. – Вам нужна скорая помощь?

А он, наверное, не такой уж плохой, мельком подумалось мне. Но времени на психоанализ у меня не было.

Второй отрезал:

– Наркотики, можешь не сомневаться! Кто-то из них обкурился! И не нашел ничего лучшего, как сделать это сегодня! Долго он… она… без сознания?

– Мы не наркоманы! – закричала я. – Никто из нас не употребляет никакой дури!

Я говорила истинную правду. Вот еще одно правило нашего дома. Никаких наркотиков. Терри иногда курила травку, но тем дело и ограничивалось.

Толстяк принюхался и буркнул:

– Очень сомневаюсь!

– Здесь воняет плесенью! – ответила я.

Лестница надо мной заскрипела, и я услышала собачье рычание. Фитиль успокаивал своего любимца. Потом он подал голос:

– Вам нельзя наверх… Наша приятельница…

После его слов начался настоящий переполох. Первый чиновник взлетел наверх, как гончая, промчался мимо меня и Фитиля, отпихнул в сторону Нева, стоявшего рядом с дверью в комнату Терри. Пес гавкнул и хотел броситься на него, но Фитиль удержал его за ошейник.

– Где она? – завопил чиновник.

Его волнение передалось Фитилю.

– Она повесилась! – заорал он. – А все вы виноваты! Вы вчера пришли и велели нам выметаться, вот она и впала в депрессию!

Толстяк, пыхтя, поднимался по лестнице следом за своим коллегой. Проходя мимо меня, он посмотрел на меня исподлобья. От него плохо пахло; видимо, никто не удосужился посоветовать ему чаще мыться или пользоваться дезодорантом. Заскрипели ступеньки. Я надеялась, что плесень сделала свое дело и ступеньки проломятся под его тяжестью, но этого не случилось. Возможно, и к лучшему. Если бы толстяк брякнулся с лестницы, на нашей совести было бы уже два трупа.

Нев промямлил:

– Она там! Мы ее не трогали!

Два чиновника открыли дверь в комнату Терри. Сначала они долго молчали. Потом толстяк начал грязно ругаться.

Мы услышали, как он говорит:

– Этим воспользуется пресса!

Кудрявый чиновник помоложе велел своему коллеге заткнуться. Потом они начали перешептываться. Наконец, кудрявый вышел из комнаты и обратился к нам:

– Мы вызовем полицию. А вы оставайтесь здесь. Никого не впускайте. Ни с кем не говорите! – Он помолчал. – Мой коллега, мистер Уилсон, побудет с вами.

Толстяк с самым мрачным видом затрусил вниз. Выглядел он уже далеко не так уверенно. Пес Фитиля, которому толстяк явно не нравился, снова зарычал.

Толстяк попятился.

– Какой он породы? Питбуль?

– Он что, похож на питбуля? – возмутилась я. – Начать с того, что он вполовину меньше!

– Не сомневаюсь, в нем течет кровь стаффорда, – с гордостью ответил Фитиль. – Уж если он во что вцепится зубами, его не оттащишь!

– Бога ради, – обратился Уилсон к своему коллеге, – поскорее привези сюда полицейских!

В ожидании полицейских все устроились в гостиной, в том числе и Уилсон. Он сидел у двери, скрестив руки на пивном животе – ни дать ни взять женщина на сносях. Наверное, боялся, что кто-нибудь из нас набросится на него. Если он не следил за нами, то опасливо наблюдал за псом.

Фитиль притулился в дальнем углу, обхватив любимца руками, и что-то нашептывал в его задранное ухо. Пес то и дело поворачивал голову и взглядывал на хозяина. Один или два раза он лизнул его в лицо. Я понадеялась на то, что полицейские не сочтут пса опасным и не застрелят его.

Нев пока держался неплохо. Он сидел у камина. Если бы не дрожащие пальцы, никто бы и не заметил, насколько он подавлен. Время от времени он посматривал на меня, словно ища поддержки. В ответ я улыбалась ему. Правда, улыбки стоили мне немалых усилий. Настроение у меня было хуже некуда. Голова шла кругом. Очень хотелось хоть в чем-то разобраться до того, как сюда нагрянет полиция.

Для начала нас спросят о Терри, а мы ведь почти ничего о ней не знаем. Наверное, надо отправить их к Люси – может быть, ей известно о Терри больше. Да, наверное… Я пыталась вспомнить все, что Терри рассказывала о себе с тех пор, как поселилась с нами. Но она мне сразу не понравилась, поэтому я старалась общаться с ней только по необходимости… Упустила все подходящие возможности, вот так!

Выговор Терри выдавал хорошее происхождение и образование. Она говорила, как мои одноклассницы из частной дневной школы. Я ходила туда до тех пор, пока отцу вежливо не порекомендовали меня забрать. Конечно, Терри частенько вставляла в свою речь словечки, которых набралась на улице; она всеми силами старалась не выделяться среди обитателей нашего квартала. Только у нее ничего не выходило. Она все равно говорила по-другому. И потом, ее вязаное пальто с биркой дорогой фирмы… Терри таскала его с тех самых пор, как попала к нам. Вязаное пальто было на ней в тот вечер, когда Люси привела ее к нам в сквот. Я точно знаю, что в Оксфаме таких не выдают. Терри взяла его с собой из дому, где бы ее дом ни был!

Не знаю, были ли у нее друзья и чем она занималась целыми днями… Полицейские наверняка спросят, кто из парней – Нев или Фитиль – был ее приятелем. Ни один из них не был. По умолчанию считалось, что Нев со мной, но наши отношения можно назвать чисто платоническими. Точнее, я заботилась о Неве. В одиночку он справлялся с трудом. Общество Фитилю составлял его пес. Люди ему, в общем, не требовались.

Терри положила глаз на Деклана. Но мы не знали, куда ушел Деклан, да и потом, ему и без нас неприятностей хватало. Мне не хотелось наводить полицию на Деклана. Мне он нравился.

Итак, возвращаемся к самому важному вопросу. Почему? Почему она покончила с собой? Я никак не могла понять, что случилось, ведь встречалась с Терри каждый день. Она не выглядела ни подавленной, ни встревоженной; во всяком случае, тревожилась из-за выселения не больше, чем все остальные. Несмотря на слова Фитиля, мне не верилось, что Терри решилась на крайние меры, волнуясь из-за выселения. В последние дни она была такой же, как всегда, ворчуньей и нытиком… В подсознании у меня вдруг зазвучал тревожный набат, и мне очень не понравились его звуки и то, на что он указывал.

Я вдруг вспомнила, как была одета Терри, когда мы ее нашли. На ней были незастегнутые джинсы и мятая футболка. Я никак не могла понять, почему она не застегнула джинсы. Если бы она разгуливала в таком виде до того, как повесилась, джинсы непременно сползли бы до лодыжек. Может, она натянула их в спешке и, собираясь покончить с собой, не стала возиться с молнией? Или… В голову мне пришла мысль нелепая и совершенно неуместная. Может быть, кто-то другой в спешке и страхе натягивал джинсы на ее уже безжизненное тело, попробовал застегнуть молнию и бросил, когда не получилось? Я вспомнила о запахе мужского одеколона в прихожей, который почуяла, когда мы с Невом вернулись из Камдена, и свою тогдашнюю догадку: в наше отсутствие в сквоте побывал чужак.

Я прогнала неприятную мысль и сосредоточилась на другом. Трупное окоченение. Допустим, Терри умерла вчера во второй половине дня. Полиция наверняка захочет выяснить, где все мы были в то время, когда видели ее в последний раз, и не выглядела ли она расстроенной или подавленной. Учитывая обстоятельства, вряд ли они поверят, если мы начнем уверять их, что ничего не подозревали. Придется доказывать, что нас не было на месте происшествия. Не такие мы люди, которым можно верить на слово! Итак, всем нам необходимо решить один очень щекотливый вопрос: найти алиби.

Нам с Невом, если повезет, еще можно доказать, что часть времени мы просидели у его друзей, которые угощали нас тушеными бобами по-мексикански. А Фитиль? На первый взгляд уличный художник всегда работает при свидетелях. Но все они, как правило, спешат и лишь мельком косятся на согбенную фигуру, которая трудолюбиво расписывает мелками квадрат тротуара. Некоторые подходят, чтобы получше разглядеть картину, но на самого художника, как правило, внимания не обращают.

Должно быть, я пошевелилась, потому что заметила, как глазки-бусинки Уилсона впились в меня. Он напрягся, когда я привстала; наверное, подумал, что я собираюсь выпрыгнуть в окно и бежать по улице, как персонаж боевика. Наверняка он много времени по вечерам просиживает перед телевизором!

Нев встал и сказал:

– Мне нужно выпить воды.