Али Бабаев и сорок покойников Ахманов Михаил

– Начнем по новой? – спросил Маркелов и, дождавшись кивка Пожарского, смешал фишки.

– На тебе остановились, Валера, – пробасил доцент. Давай-ка, выставляй. Что-нибудь медицинское, заумное, и в сексуальном аспекте.

Калитин, нахмурив светлые брови, выложил, что заказали: «эксгибиционизм». Словесник Маркелов почесал темя и алчно облизнулся.

– Какие возможности! Велик и могуч наш русский язык…

Застучали фишки, и на доске появилось «имбецил». Пожарский прищурил глаз, зацепился за букву «м» и написал: «минет». «Гениталии», отбил выпад доктор, соединив «т» от минета с «и» от эксгибиционизма.

– Ведешь в счете, – отметил Пожарский. – Только что-то мы вправо уклоняемся… Нехорошо, коллеги, недопустимо! В нынешний век многопартийности и демократии нужно стремиться к равновесию.

– Сейчас исправим, – согласился Маркелов и выставил слева вверху «педик». «Пенис» – продолжил доцент.

– Тоже нехорошо, вверх полезли, – констатировал Калитин, пересчитал свои фишки, призадумался и протянул вниз слово «экология».

– Как-то не в тему, – усомнился словесник. – Не в тему, однако попробуем уравновесить… – Он приласкал пальцами первое экологическое «о», выложил «зоофилия» и с довольной улыбкой взглянул на Пожарского.

– Атака на нижний левый угол, – объявил тот, нацелившись на хвост эксгибиционизма. – Копуляция!

«Торчок» написал доктор, использовав второе экологическое «о», и Маркелов тут же выставил поперек «копуляции»: «шлюха».

– Нездоровые мысли у тебя, Иван Ильич, – вздохнул Пожарский. – Хотя ассоциация верна.

– А с мыслей что возьмешь, доцент? Хотя они, конечно, мрачноваты… А все от того, что я девять лет трудился в училище коммунального хозяйства, пытаясь привить сантехникам любовь к Пушкину и Блоку… Понимаешь, что это значит?

– В теории – да, – снова вздохнул Пожарский и произвел на свет слово «садист». – Но можно выслушать развернутые тезисы.

– Мысли – одно, дела – другое, – пояснил словесник. – Ведь что такое мысли? Пчелы, пьющие скрытый нектар разума… Они роятся в лугах воображения, и кружат их ветры тайных желаний, поливают дожди ассоциаций, греет солнце фантазии… – (Ну, завернул!.. – подумалось Бабаеву. – Златоуст!) – Есть пчелы, что собирают сладкий мед, а есть такие, что любят мерзкий – собственно, не мед, а сущее дерьмо. И если бы каждая мерзкая мысль, пришедшая мне в голову, была реализована на практике, я бы давно срок мотал. За грабеж, растление малолетних и тяжкие телесные повреждения… Впрочем, скорее всего не за это.

– А за что? – с профессиональным интересом полюбопытствовал врач и написал под «торчком»: «кидала».

Соединив их словом «облом», Маркелов признался:

– За массовое смертоубийство учащихся. Что вполне естественно, если вспомнить род моих занятий.

Вдруг погрустнев, Пожарский с горечью пробасил:

– Занятия… лекции и семинары… студенты, аспиранты, экзамены и конференции, доклады и статьи… Где вы? Ау!.. – Он хлопнул себя по коленке и, нарушая правила, выставил всюду, где можно, слово «бля».

Пять раз, машинально отметил Бабаев. Крепко доцента разобрало! Видать, тоскует… Он ткнул пальцем в последнее «бля», прилепившееся к копуляции, и воззрился на Пожарского:

– Это почему, уртак?

– А потому, что жизнь такая, Али Саргонович. Жизнь, градиентом ее по ротору… А бытие, как известно, определяет сознание.

В личном деле сообщалось, что Пожарский, в прошлом доцент Технического института имени Кулибина – расстался с наукой не добровольно, а был сокращен, когда американцы внесли Кулебяку в черный атомный список и лишили грантов. Отчасти по вине Бабаева – в своих ближневосточных палестинах он занимался не только делами военными, но вербовал вдобавок местных студиозусов, желавших получить образование в России. Собственно, еще в Союзе – в те времена, когда заокеанские буржуи были Союзу не указ, и лишь Политбюро решало, чему, когда и как учить народы Азии и Африки. Кто же знал, что цепь причин и следствий замкнется на Пожарском! А также на Калитине и Маркелове, если взглянуть на проблему пошире…

Острое чувство вины вдруг обожгло Бабаева, хоть он и понимал, что, в общем-то, ни в чем не виноват – как не виновны другие служилые люди, творившие дело свое без жестокости, по велению сердца и долга. Но ощущение вины не проходило; иррациональный порыв, не поддающийся разуму, не склонный считаться с логикой, вдруг захватил его и, словно змея, таившаяся в руинах памяти, жалил и жалил, пуская в раны жгучий яд. Такое с ним уже бывало – в тот миг на Тульском оружейном, когда он повстречался с Ниной.

Али Саргонович встал, не покачнув стола и не смешавши фишек, прочистил горло, оглядел своих телохранителей и молвил:

– Вот что, уртаки… такая, значит, диспозиция… вы мне подходите. Я вас беру! Всех! Только без вашей победоносной лавочки. Лавочка мне – как шайтану благословение Аллаха… Контракты ваши выкуплю и вдвое положу оклад, плюс транспортные и сверхурочные… еще – на представительство… оружием обеспечу, «гюрзой», не этими пукалками… – он ткнул пальцем в кобуру с ТТ на поясе Маркелова. – Подъемные дам, чтобы справили костюмы, а не таскались в пятнистых робах, людей не пугали… Все могу, что обещал! Депутат я или не депутат?

– Депутат, – подтвердил Маркелов, переглянувшись с коллегами, чьи лица особой радости не выражали. – А делать-то что, Али Саргонович? Чем заниматься прикажете? Таскаться по бутикам с вашей супругой, а с сыном – по кабакам? Дочку возить на шейпинги? Тетю – на рынок, дядюшку – в баню? Словом, служить семейству, лизать задницы, беречь и охранять, так? – Щека его дернулась, он грохнул фишками, выложил «дурдом» и сообщил: – Мы низко пали, Али Саргонович, но не настолько же!

– Хотя свободное падение продолжается, – с кривой усмешкой добавил Пожарский.

Бабаев наклонился над столом и заглянул в лицо Маркелову. Глаза у того были белые, бешеные.

– Себя уважаешь… хорошо… Мужчина должен себя уважать, иначе он и не мужчина вовсе, а так, ослиная моча… А в остальном ты, ашна [20], ошибся. Йок жены, йок детей, я бэр, [21] как скорпион в пустыне, и сам могу себя сберечь и защитить. Ты, златоуст, мне для другого нужен. В катибы пойдешь, а? В спичрайтеры? Речь мне писать такую, чтобы в Думе всех слеза прошибла, и тех, кто слева от падишаха, и тех, кто справа! А ты, – он повернулся к белобрысому Калитину, будешь мой личный табиб [22]. Пульс мне щупать будешь, банки ставить и раны врачевать.

– Какие раны? – всполошился Калитин. – Конечно, Дума у нас не подарок, но вроде не случалось ни поножовщины, ни стрельбы, как у армян… На кулачках дрались – было! И нарзаном поливали… Так ведь нарзан не серная кислота!

– Все под Аллахом ходим, – философски заметил Бабаев. – Ты про указ президента слыхал? Про Дуэльный Кодекс и все остальное? Вижу, слыхал… Так что будут у нас, табиб, и пули, и боевые раны. Я ведь не обычный депутат, а независимый – таких, знаешь ли, не жалуют. Политика – штука опасная, серьезная… – Он выдержал многозначительную паузу и поглядел на доцента. – Очень серьезная, а потому мне нужен политический советник. Ярманд… Ты, Сергей Альбертович!

Стул под Пожарским крякнул и с жалобным стоном присел на задние ножки. Выбираясь из его обломков, доцент отдувался и растерянно басил:

– Помилуйте, шеф… ффу… помилуйте, Али Саргонович… Конечно, подъемные и сверхурочные, курьерские и представительские… очень даже соблазнительно, очень… Однако какой из меня хармант? Какой политик и советник? Во-первых, я – ффу!.. – честный человек… а, во-вторых, всю жизнь занимался гомеополярными связями в нитридах и карбидах бора! Что я смыслю в политике? Ничего! Ровным счетом ничего!

– Это ты врешь, уртак, – прервал его Бабаев. – Ведь связями занимался? Занимался! Значит, связь с общественностью обеспечишь. А что до всего остального, так в политике главное – реализм! Намерения политика должны быть реальны как у жеребца, что бежит за кобылой… А у тебя очень практичный ум, ты верно оценивашь ситуацию. – Он кивнул на доску с пятью «бля» и добавил: – И не скули, как шакал под луной! Сказал – советник, значит, будешь советник!

С этими словами Али Саргонович решительно повернулся, вышел в неширокий коридор и встал там, размышляя: то ли идти направо, в кабинет, звонить «победоносцам», то ли двинуться налево, в приемную к Земфире – сказать, чтобы зачислила в штат новых сотрудников. Но не успел он обдумать эту проблему, как за спиной послышалось осторожное покашливание.

Это был эндокринолог Калитин, взиравший на него, как правоверный бедуин на пророка Мухаммеда.

– Чего тебе? – проворчал Бабаев.

– Хмм… Я, так сказать, готов к исполнению обязанностей… табибских обязанностей. Прямо и неотложно! Сей момент! Ручку… позвольте ручку, Али Саргонович…

Бабаев с недоуменной гримасой протянул ему руку. Врач, жадно схватив ее, приложил к запястью большой палец и уставился на часы. Лицо его выражало почти неземное блаженство.

– Пульс у вас как у космонавта… еще бы давление измерить, кровь на анализ взять и кардиограммку… кардиограммку тоже бы не помешало… – Калитин прикрыл глаза, шмыгнул носом и выдохнул: – Ах! Месяц не подходил к больнице и не касался пациента… не выписывал рецепты, не смотрел анализы, не ругал за то, что нарушают диету… Месяц! Бог мой, целый месяц!

Дивана, догадался Бабаев. Это персидское слово имело два значения, бесноватый и блаженный; как полагали персы, всякий лишившийся разума блажен, ибо над ним простерта рука Аллаха. Калитин, безусловно, не был бесноватым, а вот блаженным – наверняка. Из тех врачей божьей милостью, что Клятву Гиппократа ценят больше прочих клятв… Как там в личном деле? Вежлив, внимателен, склонен к самопожертвованию…

Отобрав руку, он вцепился в обшлаг калитинского комбинезона.

– Почему ушел из больницы? Тебе белый халат нужен, а не эти пестрые обноски!

– Почему ушел? А потому… Три тысячи рэ, двое детей, жена, теща и больная мама… Жена тоже врач… и ее мать, и моя, и покойный отец… все были врачами, а до того, в екатерининские времена лекарями… И нищих в нашем роду не водилось! Ни в прошлом, ни теперь! – Голос Калитина дрогнул, глаза подозрительно заблестели, и Бабаев, чтобы не смущать его, отвернулся.

Врач, успокоившись, снова взял его за руку.

– Ну, а как у нас с железами дела? Главное, с поджелудочной и щитовидной? Будьте со мной откровенны, Али Саргонович… Вы мужчина видный, крепкий, однако в вашем возрасте могут быть деликатные проблемы… аденома, сексуальная дисфункция и все такое… Как у вас с этим? Не угнетает?

– Не жалуюсь, – буркнул Бабаев. Потом подумал о Нине и усмехнулся.

– А диабет? Есть подозрения на диабет? – Теперь глаза Калитина сияли искренней надеждой.

– Подозрения были, – признался Али Саргонович. – Как-то в детстве, когда я переел зеленых слив…

– То был понос, а не диабет, – разом потускнев, определил Калитин. – У диабета совсем другие симптомы… Ну, ничего! Все у нас впереди! – Он приободрился и добавил: – Пятнадцать процентов населения старше шестидесяти лет страдает диабетом. И знаете, Али Саргонович, число пожилых больных все время растет!

– А это обязательно? В процент твой попасть?

– Не обязательно, но желательно. Диабет пожилых это такой недуг… – Калитин мечтательно закатил глаза. – Диету заставляет соблюдать, не пить и не курить, и в результате, при легких формах заболевания, пациенты живут лет до девяноста. И есть еще один фактор, даже пословицу сочинили: кто диабетом заболел, от рака не умрет.

– Вот так утешение! – Ухмыльнувшись, Бабаев обошел врача и двинул прямиком к Земфире, уже не сомневаясь, что штат его пополнился очень ценными сотрудниками. Может, не бейбарсы, зато какие мудрецы! Один из трех так просто находка… будет кому лечить диабет в преклонных годах.

«Если случится диабет, – подумал Али Саргонович, – и если я доживу до шестидесяти».

Домой Бабаев вернулся к восьми часам. Жил он по-прежнему в Выхино, на Ташкентской, хотя им с Гутытку было в двухкомнатной хоромине тесновато. К тому же они завели здорового пса, ротвейлера по кличке Кабул, который вселился в прихожую, потеснив вешалку для одежды. Неудобство, конечно, зато пес помогал Гутытку адаптироваться в столице. Молодой талды-кейнар гулял с ним трижды в день, а в остальное время катался на метро, разглядывал московские небоскребы и приобщался к другим достижениям цивилизации. Но Бабаева кормил отменно, освоив приготовление харчо, плова и люля-кебаба.

Две живые души скрашивали одиночество, и все же Бабаев тосковал. Странно, но прежде тоска в его сердце не гостила – в своих зарубежных вояжах он вспоминал о родине без печали, с гордостью человека, несущего тяжкий, но необходимый крест. Родина была крепкой опорой, и мыслилась ему как нечто мощное и светлое, прочное и неделимое. Родина была огромна – шестая часть суши, что простиралась от южных гор до северных морей. И эта Родина принадлежала ему, Али Бабаеву, и сотням миллионов других людей, честных мирных тружеников, нуждавшихся в его защите. Он, боец невидимого фронта, старался их защитить. Собственно, ради этого он жертвовал всем семьей, любовью, нормальной жизнью, своими нерожденными детьми. И вот он вернулся на Родину, пусть не такую большую, как прежде, зато до одурения свободную, вернулся и узнал, что нищих здесь больше, чем в Багдаде, что учителя с врачами служат в охранниках, и что сам он, Али Бабаев, – лицо кавказской национальности…

Ему захотелось увидеть Нину – страстно, до боли в сердце. Нина была как якорь, заброшенный в прошлое, неизменный якорь в переменившемся мире.

Али Саргонович доел кебаб, напился чаю и сказал Гутытку:

– Завтра у нас выходной и послезавтра тоже. В Тулу поедем, Гут. Все трое.

– На митинг, Бабай?

– Нет. Я же сказал – выходной. Отдыхать будем. В ресторан пойдем, в театр, в парке погуляем.

– А почему не в Москве? Москва хороший город. Мне нравится. Ресторанов много, театров много, и парк тоже есть.

– Почему, почему… – пробурчал Бабаев. – Ты, джадид, уже месяц в Москве, пора и с окрестностями познакомиться. Недаром у арабов сказано: увидев Мекку, отправляйся в Медину.

Гутытку наморщил лоб, задумался, потом глаза его хитро блестнули:

– Ты иногда спишь беспокойно, Бабай, кричишь то на арабском, то на персидском. Непонятное кричишь, но одно слово я понял: Нина. К ней в Тулу поедем?

– Догадливый! – сказал Бабаев. – Ну, тогда понимаешь: ночевать тебе в гостинице.

– А Кабул?

– Кабул мне не помешает.

Выехали утром, на сером «жигуленке», который Бабаев собирался заменить на что-то более престижное, да так и не собрался. Али Саргонович у руля, рядом – Гутытку, а на заднем сидении Кабул, тут же уснувший после сытного завтрака. Отстояли положенное в заторах, выбрались на Тульское шоссе, и тут Бабаев ударил по газам, выжал из машины сотню с гаком. Водитель он был опытный, ездил на всем, что движется, от ишака и верблюда до вертолета. Понеслись мимо леса и поля, сады и луга, ельники и березовые рощи, щеголеватые дачные поселки и деревушки с вросшими в землю избами. Гутытку, полюбовавшись на это зеленое изобилие, вздохнул мечтательно и сказал:

– Не тундра однако. Красиво! А под Багдадом тоже так?

– Под Багдадом персиковые сады, – ответил Бабаев. И добавил: – Были.

Гутытку снова вздохнул.

– Счастливый ты, Бабай. В таких местах бывал, такие видел чудеса! Багдад видел, Каир видел, Тегеран… Нил, пирамиды, Великого Сфинкса… Мекку с Мединой тоже видел, да?

– Да, – бросил Али Саргонович, а про себя подумал: век бы на них не глядеть. В Мекку он прибыл под видом дервиша, проинспектировать местных агентов – было подозрение, что служат они трем хозяевам, денег сосут немерянно, а толку – как шерсти с осла. Подозрение подтвердилось, и он ликвидировал ренегатов. Неприятная работа! К тому же пришлось обойти вокруг Каабы и целовать священный камень. Это в сорокаградусную жару, в толпе завывающих паломников!

– Не хочешь рассказывать, не надо, – произнес Гутытку, любивший послушать про сады Семирамиды и вообще про сказочный Восток. – Однако какая дорога без беседы? Давай я мало-мало расскажу. Еврейский анекдот хочешь? Дед Мойше их столько знал, что…

Ссс… Фрр! Рры-ы!

Мимо пронеслась огромная машина, «ландкрузер» или что-то в этом роде. С таким шумом пролетела, что Кабул рыкнул со сна и заскреб когтями по сиденью.

Обогнали Бабаева справа, едва не сбив кронштейн с зеркальцем в последний миг он успел отвернуть и пересек сплошную осевую, заехав передним колесом на встречную полосу. Быстро выправив свой «жигуленок», он пробормотал сквозь зубы: «Хакпур [23] трахнутый! Ну, я тебя!» – и прибавил газу. Но догнать обидчика было нереально – тот шел на скорости сто семьдесят, рассекая воздух подобно метеору. Бабаев снова выругался, уже на ассирийском; к этому языку он прибегал в крайнем раздражении.

– Как ездит, верблюжий плевок! Где дорожная полиция? Как их теперь называют?… ГАИ?… ГИБДД?… Куда они смотрят, дети слепцов? Кого за руль пускают? В Багдаде за такое…

– Успокойся, Бабай, – сказал Гутытку. – Кто гонит нарты с закрытыми глазами, найдет свою смерть. Найдет, не сомневайся! Божьи мельницы мелют не быстро, но верно.

– Так твой дед Мойше говорил?

– Нет, это английская пословица.

– Ну конечно, ты ведь у нас знаток языков, – буркнул Али Саргонович и через некоторое время произнес: – Давай свой еврейский анекдот. Хочу слегка развеселиться.

Гутытку оживился.

– Однажды Кац решил записаться в ниндзя и купил черный плащ с капюшоном…

Позади взвыла сирена. Кабул, окончательно проснувшись, зарычал. Прервав историю, Гутытку произнес:

– А вот и дорожная полиция, Бабай. Однако нам сигналят.

Бабаев свернул на обочину и остановился. Полез было в карман за депутатским удостоверением, да вспомнил, что оно в столе, в офисе на Лесной. Чертыхнулся, вытащил права, паспорт и воинский билет.

В окне замаячила усатая рожа.

– Сержант Кузьмин. Нарушаем, господа-товарищи? Документы!

– Это федеральная трасса, – сказал Бабаев. – Я ехал быстро, но с дозволенной скоростью.

– С дозволенной, – подтвердил сержант Кузьмин, изучая бабаевские документы. – Тут претензий нет. Но ехали быстро и выехали на встречную полосу. В неположенном месте. Хоть ты и пан полковник, а в неположенном нельзя. Никак нельзя.

– Меня подрезали! И ты, сержант, это видел! – рявкнул Бабаев.

Сержант ухмыльнулся и махнул в сторону своей машины.

– Кого я могу догнать на этой развалюхе, тот и виноват. Штраф платить будем?

Бабаев понял, что пререкаться бесполезно.

– Сколько?

– Пятьсот по квитанции или триста сюда.

Сержант Кузьмин подставил широкую ладонь. Кабул грозно рыкнул и потянулся куснуть наглеца.

– Придержи собачку, полковник. Я ведь к тебе со всей душой… А могу две квитанции выписать, и обе – по пятьсот.

– Знал бы ты, от кого бакшиш получаешь, – с горечью молвил Али Саргонович, отсчитывая три сотенные. – Не от полковника Бабаева – от законодательной ветви власти! От депутата Государственной Думы!

– Загибаешь, полковник. Депутаты на «жигульках» не ездят, отозвался сержант Кузьмин, спрятал деньги и был таков.

Кабул скалил зубы и глухо рычал – должно быть, не нравились ему мздоимцы. Развернувшись на сиденьи, Гутытку потрепал пса по спине, почесал за ушами. Задумался, что-то вспоминая, и произнес:

– Предупреждал дед Мойше: береги задницу от геморроя, а мошну от гаишника. Так и есть! Однако ты расстроился, Бабай… Хочешь, я за руль сяду?

– Я думал, Гут, ты на собаках да оленях ездишь, – сказал Бабаев в изрядном удивлении. – Где водить научился?

– Научился… – Гутытку неопределенно повел рукой.

Они поменялись местами. Вскоре Али Саргонович убедился, что на джадида можно положиться: ехал он точно по струнке, скорость держал уверенно и не лихачил. Вспомнились Бабаеву слова Тутуна Зензинсона насчет «машина водить» и невольно подумалось, что всех талантов своего помощника он еще не знает. Вдруг Гутытку и в английском спец?… Вдруг и с топориком управится, если злодей полезет в юрту?…

– Гляди-ка, Бабай, – вдруг сказал Гутытку. – Не тот ли хакпур, что нас обогнал?

На обочине виднелся знакомый силуэт. Хозяин, покинув свой наземный крейсер, облегчался в придорожных кустиках, а его приятель курил, облокотившись на заднюю дверцу. Оба – мужики под тридцать, коротко стриженые, с квадратными плечами, одетые щеголевато: золотой цепью курильщика можно мамонта удавить. То ли бандиты, то ли новые русские, подумалось Бабаеву.

– Тормози, – велел он Гугытку и, когда «жигуль» замер метрах в пяти от «ландкрузера», вылез из машины. Хозяин заморского дива уже закончил свои дела в кустах и с сосредоточенным видом подтягивал штаны. Его приятель бросил равнодушный взгляд на Бабаева и отвернулся.

– Слушай, хурдак [24], – сказал Али Саргонович, – ты мне триста рублей должен. Плюс моральную компенсацию.

Водитель «ландкрузера» застегнул ширинку и покосился на Бабаева. Так чугунная сковорода могла глядеть на ситечко для чая.

– Я тебе ничего не должен, чурка. Разве, бля, по чучмекской твоей роже.

Голос у него тоже был как у чугунной сковороды.

Холодная ярость охватила Бабаева. Гневался он редко, но в гневе был страшен и отвечал на оскорбление с той скоростью, с которой молния падает с небес.

– Придется обойтись моральной компенсацией, – процедил он сквозь зубы и метким ударом поставил хурдаку фингал под левым глазом.

Лицо стриженого побагровело. Он размахнулся, целясь Бабаеву в висок, и заорал:

– Ты, падла черномазая! Ты откуда взялся, бля? Из Душанбе? Ну, сейчас будет тебе дюшанбей по яйцам и почкам! Жеваной бумагой станешь харкать!

Его кулак просвистел мимо уха Бабаева.

– У молодого льва больше страсти, у старого – злости, – заметил Али Саргонович и поставил хурдаку фингал под правым глазом. Потом свернул нос на бок.

– Колян! Бля, Колян! – завопил его противник. – Ты че стоишь, Колян?

Но Колян вовсе не стоял, а лежал на асфальте, корчась, подвывая и держась за промежность. Стоял Гутытку, с сочувствием глядя на мучения Коляна. Кабул, приподнявшись на заднем сидении, тоже обозревал поле сражения. Удивительно, но сейчас ротвейлер не скалился и не рычал, как на сержанта Кузьмина, а вел себя спокойно, как подобает псу, которому не подали команду «фас!». Должно быть, понимал, что случай совсем другой, чем с сержантом, и что хозяева справятся своими силами.

Водитель «ландкрузера» ощупал нос и уставился на пальцы. Пальцы были в крови.

– Бля! Ты мне лицо разбил, гнида!

– А зачем ты его подставил? – откликнулся Бабаев и приемом кхун-фук сшиб противника на землю. Потом приказал: – Лезьте под машину, ослиный кал. Оба!

Места под «ландкрузером» было много, и оба стриженых там поместились. Али Саргонович заглянул в салон, ухватился за руль, выдрал его вместе с рулевой колонкой и зашвырнул в кусты. Это его немного успокоило.

– Мужик, а, мужик! – послышалось из-под машины. – Не жить тебе, фраер недорезанный! Своей смертью помрешь, так выкопаем и кишки на шкворень намотаем! Бля буду, а достану! Номер твоей тачки я запомнил! Пробьем через легавых!

Опять «бля», всюду сплошное «бля», и никакого благолепия! – с горечью подумал Али Саргонович, вспомнив партию в «Эрудит». Несчастная, несчастная ватан [25]!

Ярость его улеглась, он направился было к своим «жигулям», но вдруг замер словно пес у лисьей норы и внимательно оглядел стоявший на обочине «ландкрузер». Что-то скользнуло мимо него… скользнуло, но отложилось на задворках памяти… Что-то он заметил, но сразу не обратил внимания… И что-то ему подсказали… Что?

Номер! Номер у джипа был замечательный – «я 007 аб». Очень впечатляющий номерок!

Али Саргонович разглядывал его минуту, и две, и три. Затем сказал Гутытку:

– В багажнике – инструментальный ящик. Возьми там отвертку, Гут, и открути номера с этой колымаги. С собой их заберем.

Гутытку принялся за дело. Из-под машины донеслось:

– Не делай этого, мужик! Знаешь, чьи это колеса? Знаешь, на кого ты, бля, наехал? Мы, бля, арбатские, из бригады Два Кадыка! Он тебя с дерьмом сожрет!

– Было бы три кадыка, я бы, пожалуй, испугался, – сказал Бабаев. – А так – нет!

Прихватив трофей, они с Гутытку сели в машину и поехали своей дорогой, все ближе и ближе к городу Туле, куда и прибыли без новых приключений. И были те два дня для Бабаева счастливыми, были такими, какие на Востоке отмечают белым камушком, и вспоминают долго, и говорят о них – бишр! И значит это – радость.

Но о делах Бабаев не забыл – посетив оружейную лавку в Туле, приобрел красивый ящичек из палисандра. В нем, на мягком черном бархате, покоились пистолеты, дремали, ожидая, когда коснутся их руки дуэлянтов.

Денис Ильич Полуда, алюминивый магнат, финансировал не меньше сотни боевых группировок, выполнявших при его управляющих структурах роль цепных псов. Часть из этих команд принадлежала ему безраздельно, другие были в совместном владении с Пережогиным, Семирягой и прочими партнерами, включая думские фракции и ФСБ. По функциям и составу группы существенно различались. В элитные подразделения разведки и личной охраны привлекали бывших сотрудников спецслужб, людей компетентных, искушенных во всяких хитростях, дисциплинированных и преданных. Ниже стояли «черные рейдеры» и продажная ментовка, решавшие вопросы конкуренции силовым путем, и при нужде готовые усмирить рабочее быдло и слишком независимые профсоюзы. К следующему уровню относилась мафия чистой воды, бандитские «бригады», используемые для особо грязных дел, погромов, взрывов и прочих акций устрашения. Из их среды набирали киллеров, ибо расходный материал, особенно кавказский, украинский и среднеазиатский, был недорог: после выполнения задачи убийцу устранял другой убийца, его – третий, и так далее по цепочке. Имелись и другие уровни, включавшие людишек всякого сорта: бритоголовых неофашистов, антисемитов, радикальных мусульман и даже пенсионеров – эти могли устроить бучу где угодно, хоть на Красной площади. Но с таким фуфлом, как и с откровенными бандитами, Денис Ильич не контактировал, то была забота службы безопасности. Впрочем, и с рейдерами он общался лишь в исключительных случаях, если хотел убедиться, что его приказы будут выполнены точно и в должный срок.

Это общение носило односторонний характер: сидя в своем кабинете Полуда слушал, как Литвинов, шеф разведки, инструктирует наемников. Он не знал ни имен их, ни кличек, только помнил, что один – милицейский майор, уволенный из органов, а другой – казах, то ли бывший учитель, то ли инженер. Люди опытные и надежные – настоящие ландскнехты-ветераны! В их отрядах было сотни полторы бойцов, вполне достаточно для намеченной операции.

«Казах, – думал Денис Ильич, всматриваясь в скуластое лицо на видеопанели, – это хорошо, что он казах. Молодец Литвинов! С умом подбирает исполнителей!»

Хмыкнув, он поинтересовался, сколько в группе уроженцев Средней Азии, выслушал ответ и одобрительно кивнул. То, что надо! Аязбаев, карагандинский резидент, добавит своих узкоглазых джигитов, и все будет выглядеть как местная разборка. Ни единой ниточки не потянется! Ни к «Норильским полиметаллам», ни к Красноярскому алюминиевому, ни к прочим фирмам и компаниям предпринимателя Полуды! Политические осложнения ни к чему; все же Зыряновск нынче в Казахстане, а этот вшивый Казахстан, как ни крути, чужая страна, хоть кормится за счет России.

«Ничего, и там порядок наведем, – размышлял Денис Ильич, слушая ровный уверенный голос Литвинова. – Наведем! Были тугрики ваши, а станут наши… Независимости захотелось?… Жрите! Жрите ее в своих кибитках вместе с бараньим дерьмом и запивайте кумысом! Жрите, а нашего не трогайте! Ни заводов, что русскими поставлены, ни шахт, где мы ломались, но возведенных нами городов!»

Сам Полуда нигде не ломался и ничего не возводил, однако душа за державу болела. В Союзе российских предпринимателей его считали государственником и прочили на пост министра черной и цветной металлургии. Он уже входил в правительство при бывшем президенте, который его отличал и ценил. А как не ценить! Без Полуды, без Пережогина, без Сосновского, президент не стал бы президентом и не обрел бы неувядающей славы спасителя отечества. Такова потаенная суть демократии: президенты приходят и уходят, а капитал остается…

Вслушиваясь в неторопливую речь Литвинова, бывшего генерала КГБ, Денис Ильич довольно кивал головой. Зыряновский медно-никелевый комбинат являлся лакомым куском! И процедуру его аннексии разработали до мелочей, с той основательностью, с которой в Генеральном штабе планировалось вторжение в Будапешт и Прагу и операции в Афганистане, Никарагуа и прочих местах. Правда, все это не привело к победе, но экономическая экспансия не похожа на военную: танки горят, солдат убивают, а деньги бессмертны.

Полуда наклонился к Литвинову и прошептал ему в ухо:

– Скажи этим оглоедам: сделают все как надо, премирую. Каждому – по сотне штук. С выражением скажи, чтобы слюна у байстрюков закапала!

«Оппозиционная газета», 23 июня 200… года

По данным Госстата все большее число специалистов покидают сферы образования, медицины, науки и культуры, радикальным образом меняя профессию и источники дохода. Бедственное положение врачей, учителей и сотрудников научных институтов общеизвестно; опытный работник получает оклад три-шесть, в лучшем случае десять тысяч рублей, что составляет в пересчете на международную валюту от полутора до пяти тысяч долларов в год. Ставки в Европе для этих представителей миддл-класса – тридцатьпятьдесят тысяч долларов в год, а в Соединенных Штатах – вдвое больше. Стоит ли удивляться, что перспективные ученые покидают страну, а самые энергичные и толковые из оставшихся меняют профессию! Вчерашний химик становится юристом, учитель – бухгалтером, врач – массажистом, грузчиком или дворником. Мы теряем интеллект нации. Отсюда следует печальный вывод: в школах и ВУЗах трудятся плохие преподаватели, в больницах и поликлиниках – плохие доктора, в научных институтах – плохие ученые. Почему так? А потому, что хороших там уже не осталось. Предвидим, что ситуация еще ухудшится, ибо приличные специалисты, еще работающие в указанных сферах, – люди пожилого возраста, естественная убыль которых скоро низведет Россию на уровень Нигерии и Берега Слоновой Кости.

Естественно, существуют элитные школы, институты и медицинские центры. Там можно получить образование (какое – большой вопрос!) и врачебную помощь (качество тоже под вопросом), но лишь за немалые деньги.

«Военный альманах», 25 июня 200… года

Министерством обороны приобретен разведывательно-ударный вертолет RAX-66 «Команч». Эта боевая машина поступила на вооружение ВВС США в 2001 году. Цель многомиллионной покупки – сравнение тактико-технических данных «Команча» с отечественными аналогами и усовершенствование последних.

«Команч» может выполнять боевые задачи в любых погодных условиях, на равнине и в горной местности. Длина фюзеляжа около 13-ти метров, высота и ширина – 3,3 и 2,3 метра соответственно, взлетная масса – около восьми тонн, крейсерская скорость – до 315-ти км/час. Вертолет способен оперировать на дистанции, превышающей две тысячи километров. Вооружение: противотанковые ракетные снаряды, ракеты класса «воздух-воздух» и «воздух-земля», две 30-мм авиационные пушки. Вертолет размещен на военном аэродроме Тушино-прим, где и проводятся его испытания.

«Театральный монитор», 29 июня 200… года

Известный композитор Зураб Церетшвили завершил работу над партитурой своего нового балета «Белое солнце пустыни», созданного по мотивам одноименного фильма советских времен. Можно сказать, композитор попал в яблочко: популярность этого кинобоевика была огромной, что автоматически обеспечит успех балетной версии. По словам Церетшвили, он не испытывал сомнений в тематике произведения, но долго колебался, как ее разрабатывать, в виде оперы или балета. Остановился на балете, поскольку эта форма более динамична и лучше соответствует боевым сценам из фильма. Балет принят к постановке Большим театром.

«Известия РФ», 29 июня 200… года

Указ президента о дуэлях для защиты чести и достоинства с воодушевлением воспринят большинством граждан. Результаты опроса, проведенного нашей газетой в Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде и Казани, выявили следующие мнения (цитируем): «Давно пора!», «У нас только силой можно отстоять справедливость», «Мы забыли, что такое честь. Теперь придется вспомнить», «Где продают оружие? Покупаю!», «Не знал, как справиться с пьяным соседом. Теперь знаю», «Очень своевременная мера», «Президент, как всегда, мудр», «Есть не буду, пить не буду, а на пистолет скоплю!», «А можно ли вызвать на дуэль иностранца – например, таджикского гастрабайтера? Из-за них я потерял работу.» Эти и некоторые другие высказывания свидетельствуют, что люди не совсем верно поняли указ. Повторим еще раз: он направлен на защиту чести и достоинства, а не на физическое устранение персон, которые не по нраву тем или иным гражданам.

«Столичный комсомолец», 2 июля 200… года

Указ президента о дуэлях опубликован 1 июня, но вводится в действие с 1 сентября сего года. Трехмесячный срок понадобился для производства оружия и его доставки в торговую сеть (кстати, пара пистолетов ПД-1 стоит немалых денег, около пятидесяти тысяч рублей), а также для создания контролирующих структур – ОКДуП, медкомиссий, выдающих справки о вменяемости, и так далее. Месяц уже прошел, осталось два, и чем ближе мы к знаменательному моменту, тем яснее вырисовывается вопрос: КТО? Кто же станет первым дуэлянтом в новейшей истории России? Безусловно, этот человек (и его противник, если он выживет) получит заслуженную славу, которая сравнится лишь с известностью Чкалова, Стаханова и первого космонавта. А слава привлекает деньги, внимание прессы и слабого пола, а также прочие дары Фортуны… По нашим сведениям, многие уже наготове – закупили пистолеты, озаботились справкой и присмотрели вероятного противника. Мы рассматриваем это как признак боевого духа, который не угас в нашем народе со времен Пугачева и Стеньки Разина.