С Барнаби Бракетом случилось ужасное Бойн Джон
Стадион постепенно заполнялся, а Барнаби меж тем вынул из рюкзака открытку и начал писать. Но успел лишь наполовину — мимо него протиснулось семейство: два огромных родителя и довольно щуплый мальчик, примерно ровесник Барнаби. Они заняли три следующих места. У всех троих с собой были горы еды: огромные картонки с воздушной кукурузой, по полдюжины сосисок, целые литры газировки, мешки шоколадных батончиков и сладостей. Барнаби даже испугался, не лопнут ли они, если все это съедят. Недописанную открытку он сунул в задний карман, а на соседей постарался не слишком пялиться.
— А у тебя что, еды нет? — спросил у него мальчик, севший рядом, и Барнаби покачал головой.
— У меня нет денег, — ответил он.
— Я могу с тобой поделиться, если хочешь, — сказал мальчик и сунул Барнаби в руки часть пакетов. — Я все равно столько не ем. Родители слишком много покупают. Считают, что со мной что-то не так, раз я такой худой. Меня, кстати, Уилсон Уэнделл зовут.
— А меня Барнаби Бракет, — ответил Барнаби, с удовольствием беря картонку попкорна, несколько горячих сосисок, пакетик желейных конфет и четырехлитровую бутыль чего-то черного, холодного и сладкого. Эту жидкость можно было сосать через соломинку, и все тело от нее потом начинало покалывать. Еда была такая тяжелая, что Барнаби решился снять рюкзак. Наверное, он и без рюкзака никуда не улетит. И Барнаби поставил рюкзак себе под ноги.
— Ешь, Уилсон, — сказала мама мальчика, сунув руку поглубже в картонку попкорна, чтобы выкопать те кукурузинки, что посолонее.
— А то совсем растаешь, — добавил папа, слизывая с обертки сосиски смесь кетчупа и горчицы.
— Я ем, — ответил Уилсон, кладя в рот попкорнину и тщательно ее жуя. — Терпеть не могу эту дрянь, — шепотом признался он Барнаби. — А они не будут довольны, пока я не стану таким же, как они.
— Ну, все время так питаться нельзя, — согласился Барнаби, с аппетитом все уминая. — Но если голоден, как я сейчас…
— Ты смешно разговариваешь, — перебил его Уилсон. — У тебя что с голосом?
— Ничего, — ответил Барнаби. — Я просто австралиец.
— У меня тетка в Мельбурне живет, — сказал Уилсон. — А сам я там ни разу не был. А правда, что у вас там вода в унитазе неправильно смывается?
— Все зависит от того, что считать правильным, наверное, — ответил Барнаби.
Уилсон немного подумал и хрюкнул в знак согласия.
— А кто у тебя любимый футболист? — спросил он немного погодя.
— Кирен Джек,[18] — ответил Барнаби. Он десятки раз видел по телевизору, как играет пятнадцатый номер, а в спальне на стене у него висел большой плакат с портретом этого футболиста. — Я болею за «Сиднейских лебедей».
— Никогда про такого не слышал, — сказал Уилсон. — И про команду такую — тоже.
— Ну, он один из величайших футболистов в мировой истории, только и всего, — сказал Барнаби.
— А мне Коуди Харпер нравится. — Уилсон показал вниз, где на поле выбежала команда. Все зрители на стадионе завопили в один голос. — Никто в «Аргонавтах»[19] так больше мячик не пинает.
— Это какой? — спросил Барнаби.
— Седьмой номер, — сказал Уилсон. — Хотя в этом сезоне у него дела идут паршиво. Болельщики требуют, чтобы тренер его выпер. А я — нет. Я-то знаю, что у него однажды все наладится. Что за…
Весь стадион хором застонал: небеса внезапно прохудились, пошел дождь. Вдруг все трибуны вздрогнули, заработали моторы где-то по сторонам стадиона, и над полем начала съезжаться огромная крыша. Барнаби разочарованно задрал голову. Башня рядом со стадионом ему очень понравилась.
— Туда ходят все туристы, — сообщил Уилсон, заметив, на что смотрит Барнаби. — Едут доверху на лифте, потом выходят на стеклянный пол и смотрят вниз на весь город. Ладно, еще одну конфетку съем. — И он сунул руку в пакетик, лежавший на коленях Барнаби. Там он выбрал самую маленькую, но самую вкусную на вид желейную конфетку.
Весила эта конфетка не больше грамма, но от этого самого грамма, наверное, зависело, уравновешен Барнаби на земле или не уравновешен. Потому что едва Уилсон вытащил руку из пакетика, как Барнаби ощутил, что его охватывает знакомая тяга полета. Он начал отрываться от сиденья курсом в небо.
— Ой-ой, — сказал он, протянув руку к рюкзаку. Но либо он сунул его слишком глубоко под сиденье, либо уже поднялся слишком высоко, — в общем, он рюкзак не достал. Он уже взлетел.
— Ничего себе! — закричал Уилсон. Все болельщики на стадионе — и даже футболисты на поле — повернули головы к летящему Барнаби. В суматохе Коуди Харпер быстро забил гол — свой первый за много лет, — но, поскольку никто этого не заметил, гол не засчитали. Из заднего кармана Барнаби выпала недописанная открытка и спорхнула прямо на колени Уилсону.
Барнаби слышал рев толпы и махал людям внизу, но их крики восторга вскоре сменились аханьем: он-то поднимался все выше, но половинки крыши тоже не стояли на месте. Они неуклонно съезжались.
Теперь могло произойти только три вещи.
Первое: крыша закроется, не успеет он долететь до верха.
Второе: Барнаби вылетит наружу, не успеет крыша закрыться.
Третье — и хуже такого ничего произойти не может: крыша закроется ровно в тот миг, когда Барнаби Бракет долетит до нее, и его разрежет напополам.
К несчастью для него, именно третье и произошло.
Но не волнуйтесь — не совсем.
Потому что за миг до того, как половинки крыши сомкнулись и накрыли стадион полностью, Барнаби успел протиснуться в щель между ними — такую узкую, что в нее поместился бы только восьмилетний мальчик. Минуту спустя он уже смотрел на «Небесный купол» сверху, и белая крыша становилась под ним все меньше. Барнаби поднимался.
— Помогите! — крикнул он, маша туристам на башне неподалеку. Они замахали ему в ответ, словно это — еще одно развлечение, которое им устроил мэр Торонто.
Показалась маленькая обзорная площадка на самой вершине, и Барнаби заметил, как по лестнице к ней быстро бежит фигурка в черном. Вот человечек распахнул дверь; в руках он держал нечто вроде рыболовной удочки. Он размахнулся и забросил ее в воздух. И тут Барнаби понял, что никакая это не удочка — то был хлыст.
— Хватайся за кончик! — крикнул человек, и Барнаби изо всех сил оттолкнулся от воздуха вправо, чтобы дотянуться. И он поймал самый кончик хлыста самыми кончиками пальцев. Потом взялся покрепче, а человек подтянул его за хлыст к перилам обзорной площадки, перевалил через них и тут же уселся на него сверху, чтобы Барнаби опять никуда не улетел.
— Спасибо, — произнес Барнаби, с облегчением глядя на него.
— На крепчайшее здоровье, — ответил человек, тоже глядя на него — но так, словно хотел съесть его живьем. — Я спас тебе жизнь, молодой человек. Это значит, что она теперь — моя.
Барнаби удивленно воззрился на него.
— Шучу, — сказал человек и довольно неприятно улыбнулся.
Что-то в его голосе подсказало Барнаби: нисколько этот человек не шутит. Через секунду человек встал с него, поднял его за руку, и они вошли внутрь. Барнаби стало очень неуютно: человек сцепился с ним руками и держал очень крепко, чтобы он не сбежал, если ему вдруг захочется.
— Туго тебе пришлось, — покачал головой человек. — Давай тебе воды попить дадим, а?
— Все в порядке, — ответил Барнаби. Он думал обо всех самолетах, что готовились к вылету из Торонто в Южное полушарие. — Мне вообще-то пора идти.
— Чепуха, — сказал человек. — Куда тебе идти?
— Домой, конечно, — сказал Барнаби.
— А дом — это где?
— В Сиднее, Австралия.
Человек улыбнулся:
— Так ты не из Торонто?
— Нет. И не могли бы вы отпустить мою руку, пожалуйста? Мне больно.
— О нет, этого я бы сделать никак не мог, — ответил человек. — Иначе ты у меня снова улетишь, а этого мы допустить никак не можем, правда? Я же сказал — теперь твоя жизнь принадлежит мне.
— Вы же сказали, что пошутили.
— И по-прежнему шучу. — Человек гадко улыбнулся. У него было очень бледное лицо, сальные черные волосы, а одет он был в какой-то черный фрак с красными лентами на лацканах. Он резко взмахнул рукой, она странно щелкнула, и хлыст, которым он выловил Барнаби из воздуха, сам собой свернулся. Человек сунул его в чехол где-то на ноге.
— Зачем вы носите с собой хлыст? — спросил Барнаби.
— Это моя работа, мне положено. Ты же бывал раньше в цирке, наверное?
— Нет, — покачал головой Барнаби. Элистер не пускал его в цирк, когда тот приезжал в Сидней на гастроли, примерно по той же причине, по которой Элинор не пускала на футбол. — Но я видел цирк по телевизору.
— Ну так вот, я работаю в цирке. Вроде как цирке, — объяснил человек. — В очень особенном цирке. То есть ни львов, ни тигров, ни клоунов у нас нет. Ничего такого.
— Тогда что же это за цирк? — спросил Барнаби.
— О, а тогда это будет подсказка, нет? Так, значит… — произнес человек и открыл бутылочку воды, которую вынул из внутреннего кармана. Он протянул ее Барнаби. — Возьми вот, выпей-ка. Тебе сразу станет лучше после всех твоих треволнений.
— Но я не хочу пить, — сказал Барнаби. — И я нисколько не волновался.
— Пей, — повторил человек таким тоном, что Барнаби понял: лучше выпить, иначе у него начнутся неприятности. Поэтому он взял бутылочку и выпил все одним глотком. На вкус жидкость была обычной водой, только пахла сладковато, а во рту потом остался горький привкус. То есть на обычную воду совсем не похожа. — Вот умница, — произнес человек и опять улыбнулся. Пустую бутылочку он снова спрятал во внутренний карман. — Теперь давай минутку подождем, а потом можно будет двинуться в путь.
Барнаби кивнул и зевнул: он вдруг понял, что очень устал. «Подожду минутку, — подумал он, — а потом скажу ему спасибо и двинусь дальше».
Но едва он это подумал, как глаза у него сами собой закрылись, ноги стали как студень, а в голове зашумело. Он решил, что сейчас рухнет на пол, но этого не случилось — человек подхватил его и закинул себе на плечо.
И совсем перед тем, как глубоко заснуть, Барнаби услышал последнее — голос этого человека. Тот кричал:
— Прочь с дороги, пожалуйста! У меня сыну плохо! — А сам бежал вниз по ступенькам башни вниз, круг за кругом, — и весь Торонто, похоже, закружился в каком-то сне, от которого Барнаби никак не смог бы проснуться. Если б даже очень захотел.
Глава 17
Открытка с запахом курицы
— Что он нам хотел сказать? — спросил Генри, переворачивая открытку на другую сторону: где же продолжение?
— Откуда я знаю? — сказала Мелани. — Тут больше ничего не написано. Наверное, он бросил писать.
Генри нахмурился.
— Но если он не дописал, зачем было ее отправлять? — спросил он. — Почему сначала не закончил? Чепуха какая-то.
— Откуда я знаю? — повторила Мелани. — Может, что-то случилось и он не смог.
— Что, например?
— Да не знаю я, Генри! Загадка. И вообще нам, похоже, не полагалось находить эту открытку. Она лежала смятая в мусорном ведре.
— Поэтому от нее пахнет курицей? — спросил Генри, понюхав открытку и наморщив нос.
— Видимо, да. Я пустые пакеты выбрасывала и увидела. Наверное, утром принесли и мама или папа ее выкинули.
— Что и странно. Ведь это открытка от нашего единственного брата…
— У меня он не единственный брат, — заметила Мелани.
— А, ну да. Ну, от моего единственного брата. И от твоего второго любимого брата.
— Гм-м… — произнесла Мелани и наморщила лоб, задумавшись.
— Так почему они не хотят, чтобы мы ее увидели? Они же знают, как мы по нему скучаем.
Генри встал, подошел к окну спальни и посмотрел на сад внизу. Там Капитан У. Э. Джонз обнюхивал брошенную бельевую веревку, на которой когда-то загорал маленький Барнаби. Последние недели пес был просто безутешен. Что бы кто вокруг ни делал, очевидно было — он скучает по своему хозяину. Он даже больше не разрешал Элистеру и Элинор выгуливать себя: сидел в корзинке и дожидался Генри или Мелани из школы, а когда они только показывались в дверях, со всех ног бежал на прогулку.
— Все это отчетливо странно, — произнес Генри, вновь поворачиваясь к сестре и глядя на пустую койку брата. — В конце концов, если они нам сказали правду, почему не показать нам открытку? Знают же, как мы за него беспокоимся.
— Ну конечно, они сказали нам правду, — ответила Мелани, подходя к зеркалу проверить, как у нее лежат волосы. — Они ж не сами Барнаби выгнали из дому. Это он рюкзак снял, ты же знаешь. Он всегда на него жаловался. Но все равно, мне кажется, самое главное сейчас — то, что он пытается вернуться домой.
— От Канады до Австралии далеко. Мы проходили по географии. Это практически другой край света.
— В наши дни добраться нетрудно никуда, — сказала Мелани. — Самолеты все время туда-сюда летают. Да он может долететь до Сиднея сегодня к вечеру, если сильно захочет. Говорит же — у него есть билет на самолет.
— И все равно, у меня такое чувство, что ничего он не прилетит.
— У меня тоже.
Брат и сестра сели на койку Барнаби обдумывать все возможности. Но ни к какому определенному выводу так и не пришли.
— Я по нему скучаю, — в конце концов сказала Мелани и глубоко вздохнула.
— Я тоже, — кивнул Генри. — Неплохой он брат был, с учетом всего.
— Лично мне всегда нравилось как раз то, что он летает. По-моему, от этого он вовсе не был необычным. Мне кажется, он у нас просто был особенный.
— Все, кого я знаю, им за это восхищались.
— Все, кроме мамы и папы.
— Да, они этого терпеть не могли, — согласился Генри. — Как ты думаешь, если он вернется, он будет и дальше летать?
— А почему нет?
— Им это очень не понравится.
— Но может, они не будут больше против, раз он к ним вернется живым и здоровым? Они по нему тоже ведь скучают.
— Если и скучают, то очень хорошо это прячут.
— Ой, Генри, не говори такого.
— Но это же правда, нет? Похоже, их это все не очень заботит, верно? Если хочешь знать, мне кажется, они счастливы, что Барнаби больше не с нами.
И Генри откинулся на спину — но понял, что наткнулся на какой-то странный горбик под покрывалом. Он сунул туда руку и вытащил довольно увесистый предмет, который кто-то, очевидно, там спрятал.
«Дэвид Копперфилд».
— Ой! — в один голос сказали Генри и Мелани и удивленно переглянулись.
Что же все это может значить?
Глава 18
Уродчество
Когда Барнаби проснулся, у него голова болела от уха до уха. Он немного полежал совсем неподвижно, рассчитывая, что заснет опять, но пол под ним ходил вверх-вниз ходуном. Вытянувшись, он уперся руками и ногами в какие-то прутья — и, к своему ужасу, понял, что его засунули в клетку.
— Проснулся, — сказал голос слева от него, и Барнаби встревоженно повернулся туда.
— Кто здесь? — спросил он. — Где я?
— Не переживай, в безопасности, — произнес второй голос.
Глаза Барнаби постепенно привыкли к сумраку, и он понял, что вокруг — мрачная и длинная комната без окон. Ее освещали только две слабые лампочки на потолке. К стенам прижимались ряды пустых клеток, похожих на ту, в которой лежал он, а на полу посередине сидела группа людей и смотрела на него.
— Не бойся, — сказал пожилой мужчина.
— Тебя поймали, — прибавила маленькая девочка, стоявшая с ним рядом.
— Вы кто? — спросил Барнаби. Потом пригляделся и очень удивился: у мужчины не было ни ушей, ни носа, зато имелись роскошные пышные усы — рыжие в середине и каштановые на кончиках. Словно у него на лице собрались все краски осени.
— Фрэнсис Делавэр, — ответил мужчина. — К твоим услугам. А ты кто будешь?
— Меня зовут Барнаби Бракет, — ответил Барнаби.
— Что ж, Барнаби Бракет, ты, похоже, в хорошенькую переделку попал, а? Насколько мы с друзьями поняли, у тебя сложность с тем, чтобы оставаться на земле. Проблемы с тяготением — я прав?
— Ну да, — ответил Барнаби, смущенно пожав плечами.
— И ты пролетел мимо не того человека, — сказал парнишка лет шестнадцати. Он подковылял вразвалку поближе, и Барнаби в изумлении уставился на него. Там, где у людей на ногах полагаются ступни, у парнишки были ласты. Он походил на смесь паренька и пингвина. — Не пялься на меня, пожалуйста, — грустно прибавил он.
— Извини, — ответил Барнаби. — Просто я раньше такого не видел. А как вы можете меня слышать, мистер Делавэр, если у вас нет ушей?
— Это я понимаю не больше твоего, — ответил мужчина. — С таким же успехом я мог бы тебя спросить, как ты летаешь. Ты ведь сам этого не знаешь, правда?
— Нет, это загадка.
— А ты бы не хотел выйти из клетки? — спросил парнишка с ластами — его звали Джереми.
Барнаби кивнул. Ему открыли дверцу, он выбрался — и тут же подлетел к потолку.
— Очень раздражает, наверное, — произнес еще один молодой человек. К его плечу был приделан другой такой же молодой человек, похожий на него, как брат-близнец. Сиамской разновидности.
— Раздражает, наверное, — повторил близнец.
— Я уже привык, — сказал Барнаби. — Но все равно, нет ли у вас тут чего-нибудь тяжелого, чтобы я мог оставаться на земле?
Фрэнсис Делавэр куда-то скрылся и немного погодя вернулся с чем-то похожим на цепь с ядром на конце.
— Такое годится? — спросил он. — Можем привязать тебе к ноге.
— Идеально, — ответил Барнаби. Они дотянулись до него, спустили с потолка и привязали цепь ему к лодыжке, чтобы он мог стоять среди них. — Все очень запутанно, — продолжал Барнаби. — Помню только, что летел к вершине башни, а потом меня спас какой-то мужчина и дал мне воды.
— То была не вода, — сказала маленькая девочка, в которой на первый взгляд ничего необычного не было. Ее звали Дилайла. — Он всех нас так поймал. Мы все пили эту так называемую воду.
— Мы все? — переспросил Барнаби. — А вы вообще все — кто?
— Мы известны, — объявил крайне обиженным тоном Фрэнсис Делавэр, выпрямляясь во весь рост, — под названием «Уродчество».
— Уро… — как? — не понял Барнаби.
— Это оскорбление, — гневно выпалил второй близнец.
— Такого слова вообще не бывает, — добавил первый.
Зазвенел целый хор голосов: все утверждали, что их оскорбляет это слово, и каждый говоривший был обижен сильнее предыдущего, — пока всех не заглушила довольно симпатичная женщина в цветастом платье.
— Называет так нас равно все он, — объявила она командирским тоном. — Можем не поделать ничего этим с мы но унизительно конечно это.
— Прошу прощения? — осведомился Барнаби, моргнув раз-другой. Он не очень сообразил, почему именно ничего не понял. Может, он в придачу еще и с ума сошел?
— Да, боюсь, к Фелише придется немного привыкнуть, — сказал Джереми, мальчик с ластами. — Все, что она говорит, выходит наоборот. Ее нужно слушать с конца до начала, если получится. Или читать от конца к началу, когда она что-то пишет. Мы, честно говоря, этого уже почти не замечаем, привыкли. Но странно, что когда она поет, то слова у нее складываются как надо.
— Тогда почему же она все время не поет? — спросил Барнаби.
— Ой, она ужасная певица. Слезы на глаза наворачиваются. В нехорошем, то есть, смысле. Знаешь, как гвоздем по грифельной доске елозить?
— Фразы короткие говорить попробую я, — пожала плечами Фелиша. — Проще быть может тебе так.
— Ну ладно, — сказал Барнаби, стараясь не смеяться, хотя это и впрямь было смешно. И чуть не упал. — А почему комната у нас так качается?
— Это не комната, — ответил Джереми. — Это кубрик.
— Мы на судне, — сказал Фрэнсис Делавэр.
— На судне? — удивился Барнаби.
— Судне на, — подтвердила Фелиша.
— А что мы делаем на судне?
— Пытаемся с него сбежать, — раздался знакомый голос. Из теней возник мальчик — ровесник Барнаби. Совершенно обычный — ничего ненормального в нем не было. За исключением аккуратных стальных крюков, которые были у него вместо рук.
— Лиэм Макгонагалл! — воскликнул Барнаби, с изумлением и восторгом узнав своего друга по академии для нежеланных детей «Юный лосось». Он бросился к Лиэму, но ядро на цепи было слишком тяжелым, и он рухнул на палубу ничком, а носом уткнулся в ласты Джереми. От них пахло сардинами.
— Поднимите его, пожалуйста, кто-нибудь, — тихо произнес Джереми, весь залившись краской. — Это ужасно унизительно для нас обоих.
Несколько рук и крюков подняли Барнаби на ноги.
— Привет, Барнаби, — сказал Лиэм.
— Что ты тут делаешь? — спросил Барнаби. — И как я вообще оказался на судне?
— Лиэм, можешь все ему рассказать, — произнес Фрэнсис. — С самого начала, будь умницей.
Мальчик откашлялся и начал:
— Мужчина, с которым ты познакомился в Торонто, — всего-навсего один из самых отвратительных людей, что когда-либо ходили по земле.
— Не поспоришь, — вставил Джереми.
— Ужасен он ох.
— Его зовут капитан Элайас Шлангейсон, — продолжал Лиэм, — и он некогда работал в цирке инспектором манежа.
Тут Дилайла вдруг оглушительно чихнула — и совершенно исчезла.
— Ой, мамочка, — раздался голос с того места, где она стояла. Ее голос, вообще-то. — Что, опять, да? У кого-нибудь есть нюхательная соль?
Фрэнсис сделал шаг вперед и извлек из внутреннего кармана довольно причудливую табакерку, открыл ее и высыпал на ладонь горку какого-то серого порошка. Вытянул руку перед собой — и горка немедленно исчезла с хлюпом. Затем снова очень громко чихнули. Перед ними вновь возникла Дилайла.
— В общем, — продолжал Лиэм чуть громче, — если вы тут закончили… Как я говорил, капитан Шлангейсон был инспектором манежа, но ему прискучили звери и захотелось чего-то поинтереснее. И вот тогда-то он и познакомился с Фрэнсисом Делавэром.
— Да, я был первым, — признал Фрэнсис.
— Как видишь, Барнаби, у Фрэнсиса нет ни носа, ни ушей, однако он идеально слышит и различает запахи. Для нас это просто удивительная черта характера, а вот для капитана Шлангейсона он — урод.
— Капитан считал, что людям захочется платить деньги, чтобы меня увидеть, — подхватил Фрэнсис. — И он был прав. Люди платили. Некоторое время нас было всего двое. Дохода почти никакого, разумеется, — но потом он отыскал Дилайлу.
— Я была второй, — сказала девочка. — Он увидел, что происходит, когда я чихаю, и поймал меня тоже.
— А так бывает всегда? — спросил Барнаби.
— Всякий раз. Поэтому я всегда держу при себе нюхательную соль. Ну или кто-нибудь из моих друзей ее носит. Мне нужно лишь чихнуть еще, и тогда я опять появляюсь.
— Как причудливо, — сказал Барнаби.
— Она так живет, — произнес Джереми с болью в голосе. — Не обзывайся, пожалуйста.
— Я не хотел. Я только…
— Хочешь поносить мою нюхательную соль, Барнаби?
— Очень, — ответил мальчик и сунул табакерку во внутренний карман.
— Она так живет, — повторил Джереми и снова покраснел. — Я обзывательств не потерплю.
— Он не хотел ничего плохого, — сказал Лиэм. — Так, на чем я остановился? Ах да. Потом в аквариуме где-то под Бристолем капитан Шлангейсон познакомился с Джереми. И, как видишь…
Джереми посмотрел на свои ласты и грустно покачал головой.
— А нам должны были сделать операцию и разделить нас, — произнес один сиамский близнец.
— Но он выкрал нас из больницы, — добавил второй.
— Радиопередачу мою слушал регулярно он, — сказала Фелиша. — Живу я где выследил ночью однажды и. Голову на мне мешок накинул. Заперли меня что поняла я и потом а.
— А ты? — спросил Барнаби Лиэма. — Как он тебя поймал?
— Ну, после пожара в академии родители переехали в Индию. Однажды «Уродчество» три вечера выступало в «Ареал-Мире», и он меня поймал на улице рядом. Сказал, что мне, судя по всему, хочется пить, предложил воды, и я не успел сообразить, как… — Он обвел взглядом кубрик и пожал плечами.
— Суть в том, что так или иначе, но всех нас он считает уродами, — сказал Фрэнсис. — И чем больше нас у него было, тем больше он хотел вернуться на арену. Только не с дрессированными животными, а с людьми. Должно быть, он сказал спасибо своей счастливой звезде, когда увидел, как ты летаешь в небе. Такие уроды, как ты, — это его слово, не мое — каждый день не появляются.
— Но это же неправильно! — воскликнул Барнаби. — Я не урод! Я Барнаби Бракет!
— Мальчик, который отказывается подчиняться закону всемирного тяготения, — произнесла Дилайла. — Для капитана Шлангейсона это признак уродчества.
Барнаби ошарашенно заозирался.
— Так что же с нами будет? — спросил он. — И почему мы вообще на корабле?
— После твоего появления мы сразу вышли в море, — сказал Фрэнсис. — И плывем по Атлантическому океану в Европу. Там любят посмотреть на качественных уродов.
— В Европу! — вскричал Барнаби, пытаясь мысленно представить карту мира. — А куда именно в Европу мы едем?
— По-моему, начнем с Ирландии, — сказал один близнец.
— Это первая страна, куда попадаешь на том берегу, — добавил второй.
— А Ирландия близко от Сиднея? — спросил Барнаби.
— Вообще-то не очень, — ответил Джереми. — Хотя поближе, чем Торонто.
— Но если ты живешь в Сиднее, — сказал Фрэнсис, — что же ты один делал в Торонто?
Барнаби задумался. Стоит ли рассказывать им о том ужасном, что случилось у Кресла миссис Мэкуори? Но все они были с ним так откровенны, рассказали про свои жизненные несчастья, поэтому честно будет поделиться и с ними. И он рассказал им всю историю.
— Но это же ужас, — сказал Фрэнсис.