Ох уж эта Люся Булатова Татьяна

– Подожди соглашаться, может, раздумаете.

– Не раздумаем, – заверила Петрова.

В окно выглянули остальные девушки и затараторили. В результате условий оказалось не одно, а очевидно больше: полы мыть, еду готовить, по тумбочкам не лазить, чужое не надевать, в комнату заходить не через центральный общаговский вход, не через вахту, а исключительно через окно.

Неспортивная Петрова прыжков с препятствиями не испугалась, в очередной раз заверила благодетельниц, что очень даже «за», и позвала Валентину.

– Ва-а-аль!

Валентина медленно подошла.

– Ва-а-аль, представляешь, девочки согласились нас приютить.

– Где?

– Здесь. У них в комнате.

– Хорошо, – с достоинством ответила Валечка, подхватила свой фанерный чемодан и направилась к входу в общежитие.

– Стой! – засуетилась Петрова. – Туда нельзя. В окно нужно лезть.

– Зачем?

– Вахтер не пустит, у нас пропуска нет.

– Я в окно не полезу, – категорически отказалась еще одна неспортивная девушка.

– Я тебе помогу, – пообещала Люся.

– А ты сама-то залезть пробовала?

– Нет.

– Ну, пробуй давай.

Отступать Петровой было некуда, позади – только застеленные газетами скамейки. Люся браво подошла к распахнутому окну, поставила правую ногу на кирпичный выступ, приподнялась, зацепилась руками за подоконник и взлетела вверх. Там ее приняла Тамара:

– А вещи?

– А вещи Валя подаст.

– Вот эта толстая?

– Она не толстая, – вступилась за подругу Петрова.

– Очень даже толстая, – настаивала Тамара, – и недовольная. Э-э-эй, – завопила она. – Ве-э-щи дава-а-ай!

Валя даже не повернула головы.

– Слушай, она у тебя не просто толстая и недовольная, но еще и глухая! Как твою толстуху зовут?

– Валя.

Тамара набрала в грудь воздуху и заорала:

– Валенти-и-на, агло-о-охла? Ве-е-щи дай!

Валя, втянув голову в плечи, повернулась на крик. Тамара засмеялась:

– Услышала, корова такая.

– Не надо ее так называть, – обиделась за подругу Петрова.

– Ничего с ней не случится…

И снова – уже нараспев:

– Валенти-и-на, вещи давай.

И вдруг та засуетилась на месте и перебежками бросилась к окну. Петрова глазам не верила: под зычными командами Тамары Валя превращалась из барыни в услужливую холопку. Люсе даже померещилось, что вместо привычной одежды на Вале появилась форма горничной, украшенная белым кружевным фартучком. Девушка зажмурилась, пытаясь отогнать наваждение, и, чтобы прошло поскорее, глубоко задышала. Результат не заставил себя ждать: пышная Валентина в прежнем обличье суетливо металась около окна, безропотно подавая нехитрое, но громоздкое барахло.

Тамара, скрестив руки, строго смотрела на старания Люсиной спутницы:

– Теперь ты давай, – зычно скомандовала грозная покровительница.

Валечка послушно кивнула головой и попыталась повторить подсмотренные в полете Петровой спортивные па. Так же поставила ногу на выступ, так же зацепилась руками за подоконник, но взлететь, подобно птице, не смогла. Только нелепо взмахнула руками-крыльями и грузно приземлилась на ноги.

– Давай еще раз, – снова скомандовала Тамара.

Валя вновь повторила попытку и так же безрезультатно.

– Ну и корова, – подытожили глядевшие в окно девушки.

Валентина готова была заплакать, но собравшаяся у нее за спиной толпа любопытных заставила собрать волю в кулак и вновь попытаться взять высоту. Не тут-то было. В результате Тамара обратилась к зрителям:

– Подтолкните, что ли, девушку!

Валя покраснела, но помощь приняла. Студент-медик, отвешивая скабрезные замечания, пристроился сзади и возложил руки на крупные ягодицы. Валя снова залилась краской, но как-то приободрилась.

– Не надорвись, – съязвила Тамара, глядя на довольное лицо соседа по общежитию.

– Не надорвусь, – заверил тот и, не отпуская рук, скомандовал спортсменке-неудачнице: – На счет «три» подскакивай. И-и-и раз, и-и-и два, и-и-и три!

Валечка послушно и старательно подпрыгнула. Получилось гораздо лучше. Высота была взята с виду легко, но по правде – не совсем: девушка плюхнулась на подоконник, выставив на всеобщее обозрение шикарный зад.

Толпа загоготала, Петрова с Тамарой начали старательно тянуть Валю за руки, а личный тренер – с видимым удовольствием подталкивать под ягодицы. Сама же Валечка добросовестно пыталась помочь процессу.

Вскоре коллективные усилия увенчались успехом. Дебютантка перевалилась через подоконник и оказалась в комнате. И в этот момент Люсина подруга, эта ничтожная ренегатка, прошипела:

– Сво-о-лочь!

Петрова ахнула, задохнулась от обиды и, поправив сползшие очки, поняла: дружба кончилась.

– То есть вы разругались?

– Нет, мы не ругались, – Люся пыталась избежать осуждения.

– И дальше жили душа в душу?!

– Жить дальше вместе не было нужды. Валя завалила первый же экзамен, но не особо расстроилась: позвонила родителям и сообщила, что домой не вернется…

– Вот это Валя! Откуда такая самостоятельность?

– Да не было никакой самостоятельности! Тарас нас все-таки разыскал. Точнее, ее. До меня ему не было никакого дела.

– Вытащил из окна?

– Зря смеешься. Вытащил из окна. Девчонки, хоть Валю и невзлюбили, выгонять не стали. Вот она целыми днями на подоконнике и висела.

– Пока вы экзамены сдавали…

– Пока я экзамены сдавала. Вот пока я экзамены-то сдавала, – Люся лукаво улыбнулась, – Тарас ее и нашел.

– Она его нашла?

– Нет, – Петрова была за справедливость. – Он ее нашел.

– Дальше понятно: страсть вспыхнула вновь, и он предложил ей руку и сердце.

– Насчет руки и сердца не знаю, но кое-что предложил. Причем на Томкиной кровати. В общем, был скандал.

– С Тамарой?

– И с Тамарой, и с комендантом, и в очередной раз с тетей Ниной.

– Теперь живут счастливо?

– Теперь они не живут: Тарас спился, Валя много работает, вся больная.

– Значит, нет чудес на белом свете?

– Видимо, нет.

Петровой явно не хотелось в этом признаваться, но ведь она – за справедливость!

Ну уж если за справедливость, то иногда Люся в Айхал звонила, с Валей разговаривала, точнее, слушала. А подруга тоже иногда отправляла Петровой письма. С фотографиями: в центре – толстая блондинка с крутым перманентом и вытаращенными глазами, вокруг нее – великовозрастные дяди-дети уголовной внешности, чьи мизинцы украшали золотые печатки с крупными камнями.

Свои фотографии Люся ей не отправляла.

Об Одессе Петрова всегда рассказывала с воодушевлением, что и понятно – молодость. На вопросы о личной жизни с готовностью отвечала:

– Знаешь, я такая наивная тогда была, мне всегда казалось, что парням нравиться не могу, что они со мной дружат.

– Это медики-то дружат?

– У тебя какое-то извращенное представление о нашей профессии.

– Минуточку, не вы ли рассказывали, как девчонки на свидание с морячками в окна прыгали, а потом под утро возвращались? Не всегда же в Одессе было лето.

– Ну, во-первых, не все прыгали. А во-вторых, мне особо некогда было – я работала.

– То есть вы не прыгали?

– Я? Нет.

– Значит, кроме Павлика, вспомнить нечего?

– Ну почему же?

Петрова хитро улыбалась и потягивалась.

Был Владик. Студент-старшекурсник. Номенклатурное дитя с правильными представлениями о жизни. Суть этих представлений сводилась к постоянному соответствию родительским пожеланиям: халат – белый, диплом – красный, жена – скромная.

Иногда Владик отступал от заданного курса, преимущественно ночами. Сокурсницы страстно его желали, активно кокетничали, но выбор красавца обычно падал на тех, кто с готовностью, без ужимок откидывал матримониальные запросы и легко соглашался поделиться с ним радостью. Естественно, плотской.

Любовником Владик слыл отменным: нежным и обстоятельным. Понятно, что Петрова об этом не догадывалась, причем по причинам самым что ни на есть простым: она вообще ни о чем подобном не догадывалась. Хотя кое-что и до ее ушей долетало. И, стоит добавить, сразу куда-то отлетало.

Первую сессию Люся трудилась, как каторжная. Не секрет, что многие вещи она понимала буквально, поэтому слова преподавателей, что студент первого курса работает на свою репутацию, а оставшееся время репутация – на него, восприняла как руководство к действию.

На первом году обучения Петрова ни разу не ходила на танцы в гарнизонный Дом офицеров, ни разу не проспала утреннюю лекцию, ни разу не сбежала ни с одного общественного мероприятия. Колхозы, субботники, политинформации, комсомольские собрания факультета – все это она воспринимала с противоестественной для семнадцатилетней барышни ответственностью. Кроме того, Петрова устроилась на работу в первую городскую больницу нянечкой. Собственно, ее одесский послужной список мог служить лучшей рекомендацией в профессии: нянечка – медсестра детского отделения, потом – хирургического, потом еще какого-нибудь. Отнюдь не каждый новоиспеченный доктор мог похвастаться таким количеством медицинских «университетов». А вот Петрова могла бы, но… не стала – тщеславием не отличалась. «Ну, было и было…» – пожимала она плечами, чего, мол, тут рассусоливать?

– Вы что, действительно решили набраться опыта и медицинскую карьеру начать с мытья уток?

– Да брось ты, мне были нужны деньги.

– То есть вот так примитивно?

– А ты как хотела? – признаваясь в этом, Люся сердилась. Миф о воплощении высокой мечты рушился на глазах младшей подруги. Петрова ощущала себя предательницей по отношению к юности, а потому искала пути к реабилитации.

– Ты понимаешь, – тянула она. – С одной стороны, я зарабатывала себе на жизнь.

– Что, стипендии не хватало?

– Конечно, не хватало.

– Ну, присылали же что-то из дома?

– Мама Лена пересылала алименты, но я отправляла их обратно.

– Зачем?

– Мне было неловко: она же меня растила, а я – кусок из семьи. С другой стороны, я многому научилась в профессии.

Петрова не лукавила. Кстати, пациенты этим активно пользовались: поставьте систему, откапайте взрослого дяденьку, сделайте ребеночку клизму, вставьте дочечке свечечку, уколите, погладьте и все такое. Но это позже, а пока Петрова стала каторжницей.

Готовилась к сессии ночами и не в комнате, вместившей четырех будущих медичек, а в холле на этаже. Именно его в одну прекрасную ночь и пересек Владислав Геннадьевич Измайлов, тайком пробиравшийся из женского отсека общежития в мужской.

Встреча с Люсей стала для номенклатурного дитяти полной неожиданностью. Никто не мог потрясти обласканного старшекурсницами студента, но вот Петрова сумела. Конечно, зрелище это было не для слабонервных ценителей женского очарования. Линялый байковый халат, изрядно потертый и выцветший под мышками (одевался для тепла бегавшими на лестницу перекурить студентками), две худые ноги в шерстяных носках природного окраса (производитель – черный козел), распухший от очередного приступа аллергии нос и очки в оправе, лишенной изящества. Петрова шмыгала и прикашливала, но дело свое продолжала – старательно раскрашивала анатомический атлас уже неизвестно на какой странице.

Поначалу Владик заподозрил в этом существе одну из дежурных, но быстро сориентировался, что род занятий свидетельствует о принадлежности к иной социальной категории. Потом выкатил грудь вперед и замер над ничего не подозревавшей Петровой.

– Какой курс? Почему нарушаете правила проживания в общежитии? – гаркнул шутник.

Впрочем, это Люсю нисколько не смутило. Она подняла отекшее лицо с заплывшими глазами и, поправив очки, спросила:

– Что?

– Повторяю вопрос: какой курс и почему нарушаете правила проживания в общежитии?

– Говорите тише, пожалуйста. Все уже спят.

– Не все: я не сплю, вы не спите, она не спит, он не спит, они не спят, мы не спим…

Петрова шутку не оценила и переспросила:

– Кто не спит?

– Никто, – стушевался Владик.

– В смысле? – озадаченно посмотрела на него полусонная студентка.

– Измайлов, – представился полуночник и приземлился рядом. – Владислав Геннадьевич, студент-медик, курс пятый.

– Петрова, – Люся приняла правила игры. – Людмила Сергеевна, студентка, пока не медик, курс первый.

– Молодо-зелено?

– Кому как…

– Мне молодо!

– Да ради бога, студент-патриарх.

– Патриарх?

– Что, не устраивает?

– Ты откуда такая языкастая?

– Языкастая, очкастая?

– При чем тут это?

– Ну, ленивый не заметит.

– Да я и есть ленивый. Чего творим?

Люся перевернула страницу и торжественно прочитала:

– Мышцы.

– Молодца. А днем чего, недосуг?

– Недосуг, работала.

– Нужда замучила?

– Да нет.

– Ради интереса науке служим?

– Может, и так.

– Науке служить – мозги сушить.

– То-то я смотрю, они у вас девственно влажные.

– Ка-а-ак?

– Не я первая начала.

– А слабо по ночному городу со мной прогуляться?

– Слабо, Владислав Геннадьевич. И по ночному, и по любому другому.

Измайлов опешил:

– Это почему?

– Это потому. Не хочу.

– С чего это?

– Да ни с чего – не хочу и все.

– А если на свидание приглашу?

– Если на свидание, – Люся улыбнулась. – Тогда подумаю.

Петрова захлопнула атлас, прихватила карандаши (те вкусно стукнули друг об друга) и резко встала:

– Спокойной ночи, студент-медик пятого курса.

Владик, не проронив ни слова, убрал ноги. Полуночница в байковом халате прошла мимо, не оглянувшись.

А дальше – как в романтической истории: любопытство героя, поиск незнакомки, встреча, первое свидание, второе свидание, прогулки под луной, ночной пляж, платонические чувства, предложение выйти замуж, разлука.

– А разлука-то зачем?

– А я замуж вышла.

– За кого?!

– За Павлика.

– Я понимаю, что не за Петю. Чем Измайлов-то вас не устроил?

– Всем устроил.

– Тогда в чем дело?

– Я была ему не пара.

– Кто это сказал?

– Все это сказали.

Роман Петровой с Измайловым стал главным событием того учебного года. Причем Люсе даже никто не завидовал, потому что никто не верил в искренность интереса Владика. Студенческое сообщество постановило считать происходящее измайловской блажью: хочет парень взять крепость приступом – пусть берет. Все ждали грехопадения Петровой. Ставок, конечно, никто не делал, но спорить – спорили. Отчаянно.

Всякий раз Владик терпеливо встречал Люсю с дежурства, по-барски организовывал ей экскурсии по Одессе, курировал на экзаменах, пожимал в кино ручку и, обнимая, почему-то всегда прижимался к ее виску. Прижимался, еле ощутимо целовал и вздыхал грустно. Петровой это нравилось.

– И больше ничего не было?

– Нет.

– Почему?

– Он от меня этого не требовал.

– Боже мой, какое целомудрие!

– Не все объясняется постелью, и это тебе известно.

– С семнадцати до сорока все этим объясняется.

– Он говорил, что ему это от меня не нужно.

– А что ему тогда было нужно?

– Общение. Мы очень много разговаривали.

– О чем?

– Обо всем.

– Тогда почему разрыв?

– Разрыва не было.

– А что было?

– Он уехал. Попросил ждать его.

– И вы ждали?

– Да, целый год.

– Просто не вернулся?

– Нет, вернулся.

– Тогда в чем же дело?

– За мной ухаживал Павлик. Ему сказали. Он решил не мешать.

– Это он вам объяснил?

– Да. В открытке.

– То есть ни встречи, ни разговора не было?

– Нет, – Петрова загрустила. – Я тогда думала, что умру.

Но не умерла, а ушла в работу. Это стало привычкой. Не умерла еще и потому, что могла погибнуть на самом деле: в Одессе случилось землетрясение, и Люся поняла, что от любви не умирают – есть силы пострашнее.

Например, силы земли. В тот день Петрова дежурила в детском инфекционном отделении. Как обычно, готовила инъекции к вечерним процедурам. Как обычно, сверяла каждую дозу с назначением в истории болезни. Как обычно, десять раз себя перепроверяла, пересчитывая шприцы на эмалированном лотке. Все было, как обычно, за исключением одного – в процедурной слышалось постоянное позвякивание, этакий хрустальный перезвон.

Грешным делом Люся подумала, что звенит в ушах от недосыпания. Потрясла головой и растерла уши – звон продолжался и с каждой минутой становился все сильнее и звучал все отчетливее. Прислушавшись, Люся различила в хрустальном гуле звуки металла (тонкое клацанье) и стекла (нежное дребезжание). А потом по скользкому белому кафелю на нее просто поехал какими-то косыми рывками столик, издавая довольно мерзкий визг.

Петрова не поверила своим глазам и по привычке подтянула очки к переносице. Все правильно: никакого переутомления, чистая реальность, данная нам в ощущениях. Вокруг все вибрировало.

Люся выглянула в коридор и обмерла: с потолка сыпалась побелка и отваливалась штукатурка. Больничный коридор стал похож на заброшенную каменоломню, над которой неосмотрительно пустили метро. На потолке обнажились когда-то замазанные шпатлевкой трещины, и из них струйкой сыпался белый порошок. Несколько раз гасла лампа на столе у дежурной сестры, а сама сестра с перекошенным лицом следила за действиями своей подчиненной. Между медсестрами словно возник беззвучный диалог:

«Похоже, землетрясение?»

«Похоже, да».

«Что делать будем?»