Они ведь едят щенков, правда? Бакли Кристофер

— Ого, Вордсворт! Я поражен. Я-то думал, вы не читали ничего, кроме Джейнова «Современного оружия массового поражения».

Он крутанулся в кресле и приступил к сочинению речи в жанре «Я обвиняю!» от лица ИПК. А потом остановился.

— Может быть, все-таки дать Белому дому хоть немножко времени на осмысление? Вы же знаете — они прямо сейчас собрались там, в оперативном штабе.

— Ага, — сказала Энджел. — Созерцают собственный пуп.

— Черт побери, — проговорил Роджер П. Фэнкок, директор Совета национальной безопасности. — Это что же такое!

Этот возглас был предназначен, скорее, мировому пространству в целом, чем молодому, подающему надежды международнику по имени Блетчин.

— Как будто у нас и так хлопот мало, — сказал Фэнкок. — Ну, хоть бы раз, хоть бы единственный раз кто-нибудь вошел в эту дверь и принес бы мне не очередную страшилку, а какое-нибудь приятное известие!

Это что — личное внушение? — недоумевал Блетчин.

Фэнкок хмуро поглядел на совершенно секретную телеграмму от посла США в Пекине, которая оповещала его о том, о чем двадцать минут назад уже сообщили по каналу Си-эн-эн.

— Спасибо за предостережение, — риторически проворчал Фэнкок, скомкал телеграмму и бросил в корзину для бумаг.

— А разве это не следует сжечь, сэр? — спросил Блетчин.

Каждый день сюда приходил сотрудник со специальным пакетом и осведомлялся: «Имеется ли секретный мусор?»

— Блетчин, — сказал Фэнкок, — это же только что озвучили на Си-эн-эн.

— Да, сэр. Но все равно, это была совершенно секретная телеграмма.

— Зачем у нас вообще имеются сейчас посольства? Знаете, зачем, Блетчин? Затем, чтобы можно было назначать послами финансовых директоров предвыборных кампаний. Я говорил ему: «Он хочет стать послом? Хорошо — отправьте его на Багамы. На Бермуды. В Намибию. На Сейшелы». И куда же он его отправляет? В Китай. В Китай! А нам нужны там профессионалы, Блетчин. А не… сборщики денег на эти кампании. Дармоеды. Вот они кто.

— Да, сэр.

Фэнкок почесал голень. От стресса у него обострялся псориаз.

— Значит, они утверждают, что он представляет угрозу для общественного здоровья, так? Как, по-вашему, какой конфуцианец из бюро пропаганды додумался до такого, а?

— Я разговаривал с Джадом Дэвисом из Госдепа, — сказал Блетчин. — И он считает…

— На самом деле очень ловко придумано. И знаете, почему? Сомневаюсь, что вы это знаете.

Блетчин считал, что знает, однако почувствовал, что сейчас благоразумнее промолчать и дать директору Фэнкоку поменторствовать вволю.

— Это шифровка, — фыркнул Фэнкок. — Вот что это такое. Шифровка. И знаете, как должна звучать дешифровка? «Плевать нам с высокой колокольни на то, что вы все, американцы, думаете. Вот так». Им правда плевать. Кроме шуток, плевать. С китайцами можно иметь дело, Блетчин. Тут, видит Бог, у меня за плечами богатый опыт. Но стоит им только почуять, что их припирают к стенке, как всё: они поднимают мосты и выставляют лучников на башни. И с такой позиции уже ни на дюйм не сдвинутся. Игра окончена. А станет ли от этого легче наша работа? Рискнете высказать догадку, Блетчин?

— Связаться с доктором Киссинджером?

Это было самым любимым делом Блетчина — устраивать срочные телефонные переговоры с Генри Киссинджером, особенно в необычное время суток.

Фэнкок надул щеки, как иглобрюх. Бикон-хиллская рыба-фугу.

— Нет, — ответил он. — Давайте прибережем Генри до той поры, когда никто уже не захочет ни с кем разговаривать. А такое время неизбежно наступит, как завтрашний рассвет. Разве что нам повезет — и Его Святейшество отбросит коньки еще до того, как весь мир погрузится в хаос.

Фэнкок кинул на своего помощника настороженный взгляд. А вдруг он ведет записи — для своих будущих мемуаров о Белом доме?

— Я просто выпускаю пар, Блетчин.

— Да, сэр.

— Иначе просто не выдержишь. Иначе тут и спятить недолго. Он исключительный человек, этот Далай-лама. Мне довелось с ним пообщаться. Очень спокойный. И при этом довольно башковитый. С хорошим чувством юмора. Обожает непристойные анекдоты. Ужасная штука эта фемотомо…

— Феохромоцитома.

— Да уж, как бы она там ни называлась, это не сахар. Наверное, я должен отправить ему письмо. Подготовьте черновик — и постарайтесь внести личные нотки.

— Да, сэр.

— Ну, упомяните о том, что я вспоминаю наши встречи. Пусть Сьюзен найдет записи о них в журнале. Скажите, что его мудрость очень помогла мне, и так далее. Что президент и первая леди, а также вся нация присоединяются к моему письму, и так далее. Пожалуй, нет смысла выражать надежду на «скорейшее выздоровление». Тогда — молитвы. Найдите какое-нибудь подходящее к случаю буддийское выражение чувств. И цветы, Блетчин. На пятьдесят долларов, думаю, можно купить какой-нибудь приличный букет в Кливленде. Возьмите деньги из кассы с мелочью — не с моего личного счета.

— Да, сэр.

Покончив таким образом с рубрикой «разное», Фэнкок вновь придал своему лицу всегдашнее выражение легкого негодования, подобающее очень умному, воспитанному и культурному человеку, которого выбросило на остров, населенный сплошь пролетариями и невеждами, посреди кишащего акулами моря. И все же браминский кодекс чести — то, что французы называют noblesse oblige[45], — велел продолжать борьбу. С того, кому больше дано, и все такое, — да, это и про него тоже.

— Зачем, — сказал Фэнкок, — скажите мне, зачем они на прошлой неделе назначили пресс-конференцию на завтра, если уже знали, какие события на носу? Я понимаю: и он, и Джифф иногда не догоняют, но тут уж — приходится признать, что весь отдел связей с общественностью — просто зона бедствия. Ее нужно оклеить желтой лентой и в придачу выставить оградительные конусы.

Блетчин кивнул. Директор Фэнкок прививал своим протеже высокомерное презрение к прессе, делая исключение только для таких китов, как Foreign Affairs, Financial Times, The Economist, и нескольких наиболее утонченных британских изданий.

— Не можем же мы допустить, чтобы он вышел к журналистам и заявил, что мы продолжаем «наблюдать» за ситуацией. Пускай даже очень «пристально».

Блетчин сказал:

— Сэр, звонили из офиса посла Дина.

— О, какая радость!

— Просят о встрече.

— С президентом? Совершенно исключено. Передайте им — пускай утрутся и сидят тихо.

— Нет, сэр. С вами. Они представили это как официальную «срочную» просьбу. Он хотел бы увидеться с вами сегодня.

— Передайте им: пусть представят себе снежный ком, окруженный языками адского пламени.

— Я уже сказал им, что у вас очень плотный график. И все равно…

— Хорошо. Только тяните время. Скажите им… в шесть часов. А теперь, первым делом — добудьте мне Барни Стрекера. Передайте ему — я хочу видеть его у себя toute de suite[46]. Мне не важно, чем он сейчас занят и с кем именно. Живо, Блетчин. Ну, что там еще?

— А не нужно ли сначала известить об этой просьбе Дикинса? — спросил Блетчин. Он говорил о начальнике Стрекера, директоре ЦРУ. — Вы же знаете, он не любит, когда мы обращаемся напрямую…

— Блетчин, просто выполните то, о чем я прошу. И живо давайте, живо.

Блетчин помчался звонить.

Барни Стрекер, замдиректора ЦРУ по проведению операций, подъехал к Западному крылу меньше чем через час на личном автомобиле, за ним следовали два черных джипа, набитых телохранителями, у которых имелось распоряжение, отданное самим Стрекером: в случае вооруженного нападения лучше его застрелить, чем допустить, чтобы его похитили. Еще в молодые годы Стрекер провел три года прикованным к стене в военной тюрьме в Рангуне — и с тех пор решил, что лучше умереть, чем вторично пройти через нечто подобное.

Блетчин всегда нервничал в присутствии Стрекера. Он проводил его в оперативный штаб, сведя обмен любезностями до минимума. Директор Фэнкок уже ждал там — вместе с помощником министра Госдепа по делам Восточной Азии и Тихоокеанского региона, а также с несколькими военными — членами Объединенного комитета начальников штабов. Фэнкок позвал сюда сотрудников Госдепа и Пентагона просто для того, чтобы потом можно было заявить, что с ними была проведена консультация. Его совершенно не интересовало их мнение по данному вопросу, и он планировал выпроводить их из комнаты как можно скорее.

— Барн!

— Приветствую, Рог. Джим. Бад. Фред. Ребята.

Барни Стрекер был человеком живым и общительным. Пятнадцать лет прослужил в Корпусе морской пехоты, двадцать — в ЦРУ. Когда этот крупный мужчина плюхнулся в кресло, послышался свист вытесненного воздуха. Поскольку в комнате не было президента, Барни, следуя своей привычке, задрал ноги и положил их прямо на стол Оперативного штаба, выставив на всеобщее обозрение черные ковбойские сапоги из кожи питона. Фэнкок покачал головой. Ну, знаешь, Барн.

— Что, господа, — сказал Стрекер, — свинская каша заварилась, да?

— Да уж, — ответил Фэнкок.

— Дин-Дон сюда едет?

У помощника министра Госдепартамента округлились глаза.

Фэнкок и Стрекер знали друг друга вот уже больше двух десятилетий. Выйдя из Корпуса, Стрекер решил получить магистерскую степень в области международных отношений. Доктор Фэнкок стал тогда его советником. Ему нравилось преподавать — в перерыве между правительственными должностями. Ему нравилось общество блестящих юных умов, перед которыми можно было разглагольствовать целыми часами, глядя, как они ловят каждое его слово. Его семинар назывался «Стратегии отступления в постгегемоническом мире». Уже по самому названию семинара можно было догадаться, что говорилось там больше всего о том, как управлять внешнеполитическим курсом, чтобы избегать катастроф, нежели о том, чтобы создавать условия для этих катастроф. Большинство его студентов были типа Блетчина: дерганые выпускники колледжей «Лиги плюща», стремившиеся сделать хорошую карьеру, при этом держась подальше от грязных окопов, в которых проходили учебную практику люди вроде Барни Стрекера. Фэнкок и Стрекер — выходцы из совершенно разных миров, но Фэнкок быстро проникся симпатией к дерзкому южанину из Миссисипи, а потом, многие годы, они поддерживали эту неправдоподобную, асимметричную дружбу. Это было неким подобием ролевой игры, в которой каждый преувеличивал собственные черты характера: Фэнкоку отводилась роль вежливого, надменного, строгого патриция, а Стрекеру — неотесанного, нахального и неисправимого мужлана. Такая модель устраивала обоих. Им нравилось щекотать друг друга там, где было приятно.

— Дин-Дон? — заметил Фэнкок. — Действительно, его превосходительство посол Китайской Народной Республики попросил меня о встрече. Поэтому я и пригласил сюда вас, а также помощника министра Нэдлера, адмирала Голиатиса, генерала Симмза и еще несколько человек. Я счел, что было бы полезно ознакомиться с вашим мнением. Я хочу сказать, прежде чем посол прибудет сюда и приговорит меня к Смерти от Сотни Ударов.

Стрекер усмехнулся:

— Хотите с ним поцапаться?

— Да нет, Барни, не особенно.

— Спросите его о той сладенькой пташке, которую он припас себе в Нью-Йорке.

Стрекер подмигнул помощнику министра из Госдепа. Военные с трудом сдерживали смех.

— Она работает в их консульском отделе, — добавил Стрекер, — но, насколько я слышал, ее истинный талант…

— Барн, — оборвал его Фэнкок. — a suffit[47].

— Просто пытаюсь помочь вам, — пожал плечами Стрекер.

— Как вам наверняка известно, пресс-секретарь, по своей… мудрости, на прошлой неделе отличился и назначил пресс-конференцию для президента — на завтрашний день.

— Отлично выбрано время.

— Не наше дело — задавать вопросы. — Фэнкок вздохнул. — Джентльмены, едва ли нужно подчеркивать, что настоящая дискуссия носит сугубо конфиденциальный характер. — Он обратился к секретарю: — Запись ведется? Если да, то отключите проклятый диктофон. — Потом он развернулся к Стрекеру. — Барн, кто у нас есть в ближайшем окружении Его Святейшества? Совсем близко к телу?

— Никого.

— Никого?

— Ни души.

— Ну, должен сказать, такой ответ немножко разочаровывает.

— Мы пытались. Еще бы мы не пытались! Но он — будто тефлоновый: ничего к нему не липнет.

— Вы говорите о Его Святейшестве? — уточнил Фэнкок.

— О нем, о нем смом. О Джетсуне Джамфеле Нгаванге Ловзанге Даньцзине-Джямцо. Мне этот малый очень по душе. Режет правду-матку. Не то что некоторые другие из этих религиозных пастырей. Я бы скорее с ним имел дело, чем с архиепископом Кентерберийским, причем хоть каждый день. У него такая аура.

— Да, — сказал Фэнкок. — мне доводилось общаться с ним несколько раз.

— Тогда вы понимаете, о чем я. У него есть харизма. Я знаю, вы, бостонцы, писаете кипятком по поводу семьи Кеннеди. Так вот — у этого парня харизмы больше, чем у всего этого клана, выехавшего на пикник у себя в Хайаниспорте.

— Благодарю за культурно-историчекую справку, — сухо бросил Фэнкок. — Ладно, Барн, давайте признаем, что Его Святейшество — человек огромного магнетизма. Так почему у нас никого нет в его ближнем кругу?

— Дело в том, что мы пытались внедрить своих людей. Но он всякий раз просекал их — в точку! — как будто на опознании в полиции. У этого парня антенны — как у марсианина. Ладно, все верно — он же живой Будда, правда? И после третьего раза он нам передал: «Завязывайте с этим, ребята! Мне не нужны шпики в моем окружении. У меня и так много забот — не хватает еще, чтобы китайцы думали, что я работаю с вами». И тогда нам пришлось отстать.

Фэнкок сказал:

— Значит, зря мы тратим все эти миллиарды на нужды разведки.

— Но-но, Рог, не надо! Не надо заводить эту песню. Мои кадры засели в президентских кабинетах, во дворцах и даже в шатрах посреди пустыни. У меня есть люди та-а-ак высоко, что вам понадобился бы ректоскоп, чтобы разглядеть их. Я просто хочу сказать — легче было бы свалить одного из двенадцати апостолов, чем внедриться в окружение этого типа.

Фэнкок вздохнул.

— Успокойтесь, Барни. Я и не ставил под сомнение ваш профессионализм. Я лишь пытался указать на то, что в данном случае было бы приятно ступать на землю не босиком, а хотя бы в сандалиях.

— Вот китайцы, — продолжал Стрекер, сделав вид, будто сменил гнев на милость, — их МГБ — они-то внедрили своих людей в его ближний круг. Но этот номер вышел лишь потому, что сам Его Святейшество не против.

— А почему?

— Ну, так он и сам может за ними приглядывать. Скармливать им время от времени что-нибудь — с тем чтобы в Пекине все были спокойны и довольны. — Стрекер немного помолчал. — А этот так называемый инцидент с отравлением в прошлом месяце в Риме?

— Так они не…

— Конечно нет. Да и зачем бы они с этим возились — теперь-то? Когда старикану уже семьдесят шесть. Однако надо отдать должное его тибетской душе: ему удалось-таки поднять со дна разную любопытную муть. О да, не все благополучно в Поднебесной. В Чжуннаньхае. Если бы их стены умели говорить! Да, впрочем, они это и делают.

— А что там происходит?

— Ну, — сказал Стрекер, — на прошлом заседании Постоянного комитета разгорелась очень оживленная дискуссия о том, можно ли впускать Его Святейшество на родину. Похоже, Ло с Ханем решили сделать ход против Фа. Надеюсь, у него хватит сил, чтобы дать им отпор. На кону стоит слишком многое.

— Вы что же — думаете, там назревает переворот?

— Упаси меня бог, чтобы я читал вам лекции по китайской истории, — сказал Стрекер, — но, если я не ошибаюсь, кажется, первая передача власти в Китае мирным путем за последние четыре тысячи лет произошла — постойте-постойте, — в две тысячи втором году, верно? Мы не предсказываем государственного переворота. Пока. Однако в последнее время Ло и Хань как-то очень сплотились. Прямо как ребята в «Горбатой горе»[48].

Фэнкок был явно поражен.

— Не хотите же вы сказать…

— Это просто метафора, Рог, просто метафора. — Стрекер поглядел на помощника государственного секретаря. — Я уверен, что наш добрый Государственный департамент имеет свой взгляд на вещи. Но, если наши сведения верны и Ло с Ханем действительно планируют захват власти… Можете назвать меня трусом, но от одной только мысли, что Китай окажется в руках этой парочки, у меня руки тянутся к бутылке. Впрочем, вы же — стратег и мыслитель гарвардской выучки, а я — всего лишь тупой морпех, силящийся кое-как прожить день.

Фэнкок попросил присутствующих поделиться своими мнениями. И потом терпеливо слушал, как помощник министра Госдепартамента отметал всё, сказанное Стрекером, как ни на чем не основанную чепуху.

— Благодарю вас, джентльмены. Я ознакомлю президента с вашим мнением по данному вопросу.

Когда госдеповцы уходили, он нарочно сказал достаточно громко, чтобы слышали остальные:

— Барн, проводите меня до моего кабинета. Я хотел расспросить вас о том, что произошло в Омане на прошлой неделе.

Он объявил Блетчину, что их нельзя беспокоить, и закрыл дверь.

— Барн, ну зачем вы каждый раз вытворяете такие штуки с Госдепом?

— У каждого из нас есть свое хобби.

— Что нам делать? Что — черт возьми — нам делать?

Стрекер поерзал на сиденье.

— Ну, я знаю, что я бы сделал лично.

— И что же?

— Вам это не понравится.

— Ну же, говорите.

— Десять кубиков хлористого калия.

Фэнкок, моргая, продолжал смотреть на него. Он вдруг напомнил Стрекеру бронзовый бюст одного из его выдающихся предков — того самого, который в тысяча шестьсот лохматом году велел повесить в Бостоне квакершу — возможно, за то, что она утверждала, будто класть в овсянку сахар в воскресенье — не грех.

— Барн, — проговорил Фэнкок, — ради всего святого. Что вы такое говорите?

— Вы спросили, Рог, а я вам ответил.

— Вы что же — советуете мне отправиться к Президенту США и сказать ему: «Черт возьми, давайте-ка просто укокошим его — и дело с концом», да?

— Ну, — сказал Стрекер, — я же не говорю, что ему стоит вдаваться в такие подробности прямо на пресс-конференции…

Фэнкок принялся махать руками, как будто отбивался от целого роя пчел.

— Это… нельзя же… ну просто… да как мы…

— Рог, это решило бы проблему.

Фэнкок рухнул в свое кресло.

— Да уж. Хорошо, что я не стал задавать этот вопрос там, в присутствии остальных. Черт возьми, Барни!

Стрекер ухмыльнулся.

— Да уж лучше б задали. Вот потеха была бы поглядеть на физиономию Нэдлера!

— Убить всеми почитаемого мирового духовного лидера… Далай-ламу… в одной из наших собственных больниц. В Кливленде!

— Ну-ну, только не надо мочить трусы от «Брукс-бразерс». Не этому учат в Школе расширенных международных связей. Я вовсе не утверждаю, что такой способ действий — наиболее приятный. Но в том, что Тибет может всколыхнуться и запылать огромным пожаром, тоже приятного мало. Или в том, что все наработанные американо-китайские отношения с бульканьем отправятся в унитаз, — тоже. Рог, ведь этот старикан и так уже умирает. Вы же сами слышали, что сказали доктора. Его же госпитализировали не с аппендицитом — и не для инъекции «Ботокса»! Почему бы просто… чуть-чуть не ускорить дело? Избавить всех от нежелательной «бури-и-натиска». Когда умирал король Георг Пятый, врач дал ему такую дозу кокаина и морфия, чтобы его смерть как раз стала новостью для утренних выпусков газет. В общем, если вдуматься, этот способ не так уж плох…

— Это не одно и то же, Барни! Ради всего святого.

— Незачем так кричать. Незачем так кричать, Рог. Послушайте, нам только что поднесли полную миску куриного дерьма. Согласны?

Фэнкок еле заметно кивнул — с видом страдающего от головной боли человека, который ждет, когда же подействует аспирин.

— Ну вот, а сейчас у нас есть возможность превратить эту миску с куриным дерьмом в горку отличного салата с курицей. И в придачу, — добавил он, сверкнув глазами, — выдать это за блюдо китайской кухни.

Фэнкок удивленно на него посмотрел.

— О чем это вы?

— Представить дело так, как будто это сделали они.

— Обвинить китайцев… в том, что они его убили?

— Выслушайте меня, Рог. Представим себе, что видеокамера, установленная у дверей его палаты, показывает, как некто с заметными азиатскими чертами лица, в белом халате, прокрадывается к нему. Как раз накануне того дня, когда Его Святейшество испускает последний вздох на этой жалкой планете и наконец вкушает праведный покой. И представим себе, что результаты вскрытия свидетельствуют о том, что он скончался отнюдь не от естественных причин? Хорошо. Ну, а теперь: ничего не просачивается в прессу, понимаете? Больница обязана оповестить ФБР. ФБР докладывает генеральному прокурору. А генеральный прокурор представляет донесение Большому Человеку. А потом Большой Человек велит своему главе национальной безопасности, великому Роджерсу П. Фэнкоку, подать сюда посла Дин-Дона — мигом, сию же секунду, — чтобы тот объяснил: что, черт возьми, позволяет себе его страна, убивая Далай-ламу прямо на больничной койке, в Кливленде, штат Огайо?

— Ну, а Дин-Дон — после того, как санитары «скорой помощи» приводят его в чувство, — разумеется, станет все отрицать. Яростно отрицать. Я бы на его месте тоже так отрицал. Ладно, не важно. И тут вы перегибаетесь через стол и влепляете ему парочку пощечин, говоря:

«Убирайся из моего кабинета, жалкий выродок, пособник убийц ламы! И как тебе не стыдно!»

— Он помчится к себе в посольство, весь в поту, начнет звонить в Пекин и кричать: мол, что за чертовщина, у них тут есть улики, оказывается, это мы его убили! Пекин скажет: «Не трусь. Мы его не убивали».

— Потом Большой Человек звонит президенту Фа и говорит ему: «Это же черт знает что! Вам должно быть совестно. Но знаете что? Давайте не раздувать скандал вокруг этого: мы вышлем вам „Федерал-экспрессом“ останки, а вы устроите ему погребение в Лхасе, чин чином». После чего он вешает трубку.

— Ну, а Фа — может быть, он ловится на эту удочку, а может быть, и нет. Зато теперь у него есть повод вызвать Ло на ковер — перед всем Постоянным комитетом — и задать ему хорошенькую взбучку: «Глядите, что вы натворили! Ваше счастье, что Белый дом решил не раздувать скандал. Вы уволены! Давайте сюда ваш ярлык и ваш ‘блэкберри’». Ло может отрицать все что угодно, это уже не важно: перевес будет на стороне Фа. Для него это повод устроить чистку. Фа остается при власти. Его Святейшество получает достойные похороны на родине, Китай демонстрирует великодушие, и весь шум утихает. Ну, что скажете, Рог? Рог, старина, вам что — плохо?

Глава 18

Ну не умница ли мамочка?

— Вид у вас очень веселый, — заметил Жук, глядя на Энджел: она направлялась прямо к нему, цокая высокими каблуками по мраморному полу «Военной комнаты». Вид веселый и соблазнительный, — подумал Жук — сегодня она демонстрировала и длинные ноги, и глубокое декольте.

— Взгляните-ка на эти цифры, — сказала Энджел и шлепнула газету на стол Жука.

Газета была сложена так, что в глаза сразу бросался заголовок:

В США СТРЕМИТЕЛЬНО ПАДАЕТ

ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОДДЕРЖКА КИТАЯ В СВЯЗИ

С ОТКАЗОМ ПЕКИНА ПОЗВОЛИТЬ

ДАЛАЙ-ЛАМЕ ВЕРНУТЬСЯ НА РОДИНУ.

— Стремительно падает, — ворковала Энджел. — Не просто «падает», не «ухудшается», не «снижается». А стремительно падает.

Жук бегло просмотрел статью.

— Ну да, ну да, — сказал он. — На тридцать пунктов. Это и в самом деле стремительное падение.

— Вы слышали сегодня утром Пенелопу Кент? — спросила Энджел. — Она призывала к полному бойкоту всех китайских товаров. Обожаю эту женщину! Она идиотка, это правда, но, перефразируя Ленина, — полезная идиотка.

— Бойкотировать, — повторил Жук. — Ну-ну, желаю успехов! Вы только взгляните вокруг. Все эти компьютеры. Ваш «блэкберри». Да нет, все три ваших «блэкберри». И еще айфон. Что еще? Вот эта — надо сказать, довольно откровенная — юбка. Эти туфли…

— Итальянские, — возразила Энджел. — У меня и чек есть. Думаете, такое качество может быть «Произведено в Китае»?

— В общем, я бы не стал, затаив дыхание, следить за бойкотом китайских товаров. В таком случае экономика США уже через десять минут со страшным скрежетом остановится.

— Благодарю вас, Капитан Очевидность. Ну-ка, Жук, понюхайте розы! Отвесьте поклон. Мы добились успеха! Я не говорю, что теперь можно сидеть сложа руки, но можно… — Энджел разгладила газету, — немножко порадоваться. За самих себя, таких молодцов. Ну неужели вы не чувствуете ни капельки гордости?

Она как-то по-особенному посмотрела на него. Жук подумал: Уж не флиртует ли она? А как же быть с правилом: «Я не сплю с лоббистами»?

— Я ощущаю теплое покалывание по всему телу, — сказал Жук. — Осталось подлить еще несколько галлонов топлива в разгоревшийся огонь — и, как знать, мы можем добиться взаправдашней войны. Вот тогда наша работа будет окончена. Я уже вижу на горизонте ждущие нас Нобелевские премии. Хотя, пожалуй, это не будут премии мира…

— Сегодня вечером мне опять предстоит схлестнуться с Драконшей, — сообщила Энджел. — Может, составите мне компанию, подержите полотенце? Думаю, схватка будет очень жаркой.

— Почел бы за честь — держать ваше полотенце, — сказал Жук. — Но я думаю, разумнее не высовываться. Что-то вы в последние дни стали радиоактивны. Прошу считать это комплиментом.

Энджел протянула руку.

— Чувствуете? Горячо? Осторожнее, детка, не обожгитесь!

Более чем верно. Энджел появилась на обложке одного еженедельника: Держись, Пекин! Энджел Темплтон вывела тебя на чистую воду.

Между тем от внимания Жука не ускользнуло, что Энджел стала называть его «деткой». Что это — мимикрия? Она ведь слышала, как он несколько раз обращался так к Минди по телефону (обычно очень жалобным тоном). Или, может быть, она подает ему какой-то сигнал? Жук не мог этого понять. Его тянуло к ней. Но он сказал себе: Берегись: драконы!

— Я бы с удовольствием посмотрел вашу схватку с Драконшей, но мне и правда надо держаться тише воды ниже травы. Вы звезда. А я вполне доволен своей ролью закулисного гения. Думаю, и для правления «Пантихоокеанских решений» предпочтительнее такое положение вещей.

Энджел села на стол Жука, развернулась к нему и скрестила ноги. Эти бесконечно длинные ноги в чулках. Ее коленки чуть не упирались ему в грудь. Жуку едва ли требовалась азбука Брайля, чтобы прочитать этот язык тела, хотя если вдуматься, то система Брайля предлагала самый приятный способ. Энджел улыбалась ему.

Жук предусмотрительно скрестил ноги.

— Да? — спросил он. — Чем могу помочь?

— «Пантихоокеанские решения», — повторила Энджел. — Мы ведь с вами так и не поговорили толком об этом вашем фонде?

— Вы ни о чем меня не спрашивали.

— Ни о чем не расспрашивай, ничего не рассказывай — да?

— Вы не задавали мне никаких вопросов, когда мы шли в банк обналичивать наши чеки.

— У меня нет никаких претензий. Напротив, я получила огромное удовольствие от работы с вами. Мы с вами добились какой-то невероятной синергетики.

Жук еще крепче стиснул ноги.

— Ну да, великие умы… Как говорится…

Он чувствовал запах ее духов. С типично мужской забывчивостью он пытался вспомнить — душится ли она обычно на работе, — и никак не мог вспомнить. Но если все-таки нет, тогда… почему надушилась сейчас? И почему, вообще, она сидит перед ним в такой позе на столе? Почему ее колени едва не упираются ему в грудь? И эти ноги. И эта юбка. Хватит пялиться на ее ноги!

— «Пантихоокеанские решения», — повторила Энджел мелодичным, капризным тоном. — Я наконец решила навести справки. И попросила своих ребят кое-что разузнать. И вот выясняется, что об этих самых «Пантихоокеанских решениях» практически ничего не известно. Вернее, вовсе ничего не известно. Этот фонд был учрежден всего за неделю до того, как мы с вами встретились. И просто невозможно не заподозрить, что это всего лишь какой-то фасад.

— Я ведь вам уже говорил, — сказал Жук, — что мое правление состоит из людей, которые предпочитают не светиться. Наш девиз: «Под радаром, но на гребне успеха». — Жук надеялся, что Энджел забыла про этот лозунг, придуманный для шпионского вертолета «Гроуппинга».

— Мне, — сказала Энджел, имитируя голос Марлен Дитрих, — хотелось бы увидеться кое с кем из вашего правления.

— Ну, — рассмеялся Жук, — не сомневаюсь, они тоже захотят с вами увидеться. Особенно после всех моих громких похвал в ваш адрес.

— О, — произнесла Энджел, подражая теперь Барбаре Стэнвик[49], — ну, а вы-то разве не умница?

— Нет-нет, я предпочитаю воздавать должное тем, кто это заслужил.

— А я еще не говорила, что «Таймс» собирается дать статью о нас?

— Нет, не говорили. Что ж. Это… здорово.

— Они уже поручили это трем репортерам.

Жук подумал: Совсем не здорово.

— Один из них — Люк Тирни.

Действительно не здорово.

— Это у них один из главных журналистов-исследователей, да?

— Ну да, — ответила Энджел. — Он настоящий бобр-труженик. Грызет, грызет. Он решил всё разузнать про «Пантихоокеанские решения». Я, как обычно, отмалчивалась. Но он был очень настойчив. Впрочем, даже ему почти ничего не удалось выяснить про ваш фонд. Поэтому я и посоветовала ему поговорить напрямую с вами.

— Ну, мне кажется, вот это ни к чему, — возразил Жук. — Я уверен: моему правлению не понравится, если мое имя вдруг появится в «Таймс». Мне не нужна такая слава. Нет-нет.

— Тогда, — бархатистым тоном проговорила Энджел, — что вы предлагаете? Не думаю, что он так просто отстанет. Вы же знаете этих журналистов-проныр.

— Давайте я поговорю со своим советом директоров, — сказал Жук.

Энджел улыбалась ему. Жук подумал: Значит, кайфуешь от всего этого, дорогая?

— Ну, так поговорите, — сказала она. — Поговорите со своим «советом директоров».

Ее пальцы потянулись к его шее. Жук отпрянул.

Страницы: «« ... 7891011121314 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Время создания Великой России было переломным моментом не только в отечественной, но и во всей миров...
«Белогвардейщина» – пожалуй, лучшее за последние годы исследование, посвященное Белому движению. Ее ...
В книге известного российского писателя Валерия Шамбарова исследуется одна из самых страшных и загад...
На страницах книги рассматривается организация семейного чтения как метод дополнительного образовани...
Об истории биодинамики спорят, ее изучают, претворяют в жизнь.Существенное отличие биодинамического ...
Выход В. Путина на политическую арену в РФ у всех в памяти: никому не известный подполковник КГБ вдр...