Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом Першанин Владимир
– И гаубицу он фугасным накрыл. А потом пушкарей из пулемета причесал.
– И-и-эх, жизнь солдатская…
А босой пехотинец, натянув ботинок, растерянно его разглядывал.
– Он же левый. Мне правый нужон. Левый-то у меня есть.
– Шагай, в чем Бог послал, – посоветовал Иван. – Или сходи на мины. Там и левых, и правых хватает.
Маленький белорус за словом в карман не лез. А смерть, если уж прицепилась, то не отстанет. Через день мы потеряли еще одного товарища, и сам я едва вылез из передряги.
Я не запомнил имени и фамилии красноармейца, вместе с которым Князьков направил нас к деревушке у дороги. Имена и фамилии уходят быстрее, чем какие-то характерные черты человека. Кажется, он был высокий, на голову выше меня. Служил в армии год или полтора. Родом был с наших южных краев, из-под Астрахани. По дороге он рассказывал, как ловил с братом воблу. По мешку за день весеннего лова приносили. А брат, хоть и младше его, уже пропал без вести. Так написала мать в последнем письме. Еще он нахваливал соседку-разведенку, красивую бабу, которая приклеилась к нему, хоть и старше на три года.
– Три года, Леха, это ничего? – спрашивал у меня астраханец.
– Конечно, ничего, – соглашался я.
– Вот и говорю, – неизвестно чему радовался мой напарник.
Несмотря на равный с ним возраст и то, что я в армии перед войной не служил, астраханец сразу признал во мне командира. Во-первых, Князьков меня старшим назначил, во-вторых, грамотный, в институте учился, и к тому же танкист. А танкистов пехота всегда уважала. Мой напарник, может, и по немцу толком выстрелить не успел, а наш БТ в немецкие танки снаряды всаживал, две пушки и несколько пулеметов разбил. На счету экипажа было как минимум два десятка уничтоженных фрицев.
И еще я почувствовал, что мой авторитет в нашей небольшой группе вырос после того, как мы с Игорем Волошиным остались прикрывать на разбитом танке под артиллерийским огнем всю группу. После этого и Князьков меня звал советоваться, когда собирался вместе со старшиной Шуваевым и Иваном Войтиком что-то обсудить, а я ведь всего-навсего рядовым башнером был. Значит, заслужил. В разведку меня чаще других посылали. И сейчас шли мы к одной из деревушек, которые кормили и обогревали нас на всем долгом пути из окружения. Глянуть, есть ли там немцы, а дальше действовать по обстановке. Главное – найти безопасный ночлег. В лесу уже ночевать было тяжко. То дождь со снегом, то ветер холодный с вечера так закрутит, что ни один шалаш и еловая подстилка не спасут.
Так получилось, что астраханец шел, немного обгоняя меня, вымеряя своими длинными ногами огромные шаги. Я его придерживал, но моего напарника гнал вперед голод и надежда отоспаться в теплой хате. Не доходя до села, я выбрал место, и мы минут двадцать наблюдали за маленькой, в одну улицу, деревней. Дорога была пустынная, кроме редких сельчан, никого не заметили. И все же мы поторопились. Не рассчитывали, что в этой глуши окажутся немцы.
Произошло все вот как. Мы осторожно приблизились к баньке, стоявшей на дальнем конце огорода. Рядом журчал мелкий, воробью по колено ручеек. Вода в нем была прозрачная, а камни разноцветные: желтые, красно-коричневые, зеленоватые. Мы перешли ручей по двум плоским валунам. Огород был крупно и глубоко перекопан к зиме. Мы шли по тропинке к дому, и никто нас не видел. Может, потому, что сеял мелкий холодный дождь, ветер хлестал брызгами и на улице делать было нечего. Сначала, осмотревшись, двинулся я, затем астраханец. Вдруг мы увидели задний борт грузовика, который показался нам чем-то нереальным среди пустой, утопающей в лужах улице.
Немцы загнали машину радиатором к калитке. Мы замерли. С досадой промелькнуло в голове, что не ночевать нам сегодня в теплом доме и снова оставаться голодными. А через минуту все перебила уже другая мысль – выбраться отсюда живыми. Двое немцев вышли из третьего дома по улице и торопливо шагали в нашу сторону. Один был в шинели нараспашку, другой – в плащ-палатке. Они несли холщовую сумку с чем-то съестным и у обоих были винтовки.
Мы пятились за палисадник, а немцы почти бежали, не глядя на нас. Нам оставалось несколько шагов, чтобы нырнуть за угол дома, когда один из них поднял голову. Мы не желали стрельбы. В деревне, наверное, остановились на ночь водители небольшого подразделения. Может, всего человек шесть-семь. Но уж никак не двое.
И мы, и фрицы застыли на месте. Немцы не хватились за винтовки. Неожиданность прошла, но оба солдата понимали, что их положение хуже нашего. Мы держали оружие наготове, а винтовки немцев висели за спиной. Может, и разошлись бы живыми-здоровыми, но заскрипела калитка, и мы бегом бросились назад. Бегущих бьют. Мы на секунду про это забыли, а фрицы сдергивали с плеч винтовки. Мы уже нырнули за угол, когда треснули два выстрела. Мой напарник споткнулся на скользком, как мыло, черноземе и упал на спину. А из-за угла уже вылетал завоеватель, передергивая на бегу затвор. Я нажал на спуск. Очередь с пояса, россыпью ударила в солдата, опрокинув его в лужу.
Второй немец успел отскочить. Пули выбили куски щепок из бревенчатого сруба. Астраханец с трудом поднялся, и мы побежали к баньке. Метров семьдесят голого огорода. Я ожидал, что второй немец высунется снова, и дал на всякий случай еще одну очередь. Когда мы миновали баньку и перескочили ручей, по нам открыли огонь из-за плетня. Стреляли из двух-трех винтовок, и это было хуже, чем автоматы. Нас ловили на мушку с упора, а мы не могли бежать быстро, скользя в грязи, едва не падая. Я плюхнулся в бурьян и добил диск двумя длинными очередями. От плетня полетели сухие прутья, но одинокий выстрел догнал астраханца. Я вставил запасной диск, в котором было десятка три патронов, и выпустил очередь, прижимая фрицев.
– Земеля… браток.
Мой товарищ лежал на спине, дергая ногой в трофейном немецком сапоге. Пуля попала ему между лопаток и вышла из груди. Такие раны смертельны. Из-под шинели выбивало густую темно-красную массу, а когда я рванул крючок шинели, густеющая кровь хлынула мне на ладони. Пуля ударила в землю, облепив меня комочками грязи. Вторая глухо ударила в уже мертвое тело. Я обернулся.
Из-за плетня продолжали стрелять, но меня взбесило то, что «мой» убитый немец уползал, и, помогая, его тянул за шиворот второй гад-фриц. Я вогнал в них три очереди подряд. Оба немца замерли. Патроны в пулемете закончились. А через плетень застучал автомат. Перепрыгнул один, затем второй немец. Они хотели взять меня живым. Отомстить за своих убитых или раненых. Повесить, изрубить тесаками. Я подхватил трехлинейку погибшего товарища, выстрелил раз, другой и побежал, петляя, ожидая каждую секунду пулю между лопаток. Как раз в то место, куда получил ее мой земляк-волжанин. Повезло, пули прошли мимо, и я остановился отдышаться лишь на краю леса.
Теперь нас оставалось семь человек. Князьков выслушал меня с каким-то странным выражением. Я вернулся без пулемета, с винтовкой волжанина и тремя патронами в обойме. Возможно, он мне верил. Я оставил раненого (пусть даже смертельно!) Игоря Волошина и мог оставить без помощи другого раненого. Наверное, я все же накручивал ситуацию. Князьков неожиданно обнял меня за плечи.
– Молодец, что выжил. И фрицам врезал.
– Двоих уделал, – с трудом приходя в себя, сказал я. – Или наповал, или – калеки.
– Эх, Лешка! Играешь со смертью. Не надо было с фрицами связываться.
– Не хотели мы стрельбы, – оправдывался я. – Немцы внезапно появились, мы возле крайнего дома стояли. Хотели убежать, а они уже в нас целятся. Пришлось стрелять. Жаль, парень погиб. Так получилось.
– Ладно, иди полежи. Успокойся.
Ребята сидели в шалаше, наскоро срубленном из сосновых веток. Какой шалаш спасет от дождя, который уже падал вместе с мокрыми хлопьями снега! Разожгли небольшой костер, который без конца гас. Мне сунули кружку горячей воды, снова расспрашивали, как все получилось.
– Жалко парня, – сказал механик танкетки.
– Ты бы пошел, тебя бы жалели, – отозвался Иван Войтик.
– Послали – пошел бы.
– Чего тебя посылать? Целую неделю стонешь да царапины ковыряешь. А Лешка молодец. За одного нашего – двоих фрицев уложил.
– Может, и не наповал, – сказал я. – Но врезал крепко. Так и остались лежать.
– Значит, подохнут, – подвел итог Шпень. – Двигайся ближе, Леха, к костру.
Какое-то время лежали молча, прислушиваясь к шуму ветра. Костер почти не горел. Слишком сыро и сверху, и снизу. Жались теснее друг к другу, но всех трясло от холода.
– Это еще ничего, – рассказывал Иван Войтик. – Я в лесу однажды застрял. Кабана завалил, а оставлять жалко. Мороз под тридцать, декабрь, ночи длинные. Костер развел и валежник подбрасываю. Мяса поджарил, снегу вскипятил. А два пальца на ноге отморозил. Валенки сырые были, в ручей провалился.
– Шел бы ты со своим мясом! – матюгнулись в ответ. – У тебя там костер, мясо. А тут вода да снег.
– Лейтенант, мы здесь околеем к утру, – подал голос старшина Шуваев. – Надо строить настоящий шалаш или идти дальше.
– Машина была одна? – уточнил Князьков.
Он никак не назвал меня. Просто бросил в темноту вопрос.
– Одна, – ответил я. – На улице мы больше не видели ни одной поблизости.
– Тогда одна и была, – снова подал голос старшина. – Если больше, то ставили бы вместе. Охранять легче. И за Лехой не погнались. Они бы ему гонки устроили, будь их побольше.
– За таким героем себе дороже гоняться, – усмехнулся лейтенант Князьков. – Навалял из пулемета немцев. Те, кто выжил, трясутся небось.
– Или удрали, – дельно заметил Прокофий. – Чего им рисковать зазря? Они ведь не знают, сколько нас. Может, целый батальон прорывается. А если раненые у фрицев имелись, наверняка в лазарет повезли.
Снова замолчали. Я ощупал противогазную сумку со своим нехитрым барахлом. Там же лежала завернутая в полотенце «лимонка». Одну я брал в деревню, но в горячке не догадался ею воспользоваться. Запал лежал отдельно. Я аккуратно ввинтил его. Шпень недовольно буркнул, чтобы я не валял дурака. Или хочу всех за компанию взорвать? Но я знал, что делаю.
– Роман Васильевич, – обратился я к лейтенанту. Без звания, неофициально. – У меня есть две «лимонки». К нагану почти двадцать патронов. Винтовка. До сельца три километра, даже меньше. Сорок минут хода. Я вернусь через два часа.
– И чего тебе там понадобилось, – помолчав, ответил Князьков. – Герой-разведчик, так, что ли?
– Подковыривать не надо. Я в герои себя не записываю. Хочу посмотреть, что в деревне творится. Если немцы там, закачу гранату под грузовик.
– Или часовой тебя на штык посадит.
– Это мы еще посмотрим. Да и нет там уже немцев. Прокофий верно рассуждает. Смылись. А возвращаться по такой грязище им ни к чему. Ну, нарвались на них отступающие красноармейцы и дальше ушли.
– Лешка, пожалуй, дело говорит, – снова подал голос старшина Шуваев. – Заснуть – не заснем… И жрать хочется. Только идти надо всем.
– От холода завтра не встанем, – поддержал его Войтик. – Раздолбаем этот грузовик. Согреемся хоть.
Двое-трое невесело посмеялись. Смерть вчера, смерть сегодня. И ночью кто-то погибнет, если сцепимся с немцами. Некоторые, их было меньше, предпочитали пересидеть в холоде, но не рисковать. Большинство, обозленные, голодные, не задумываясь о последствиях, были готовы идти в село. Патронов в достатке лишь к наганам и пистолетам, но зато есть гранаты и пулемет с полным диском. Маленький отряд под командой Князькова и Шуваева быстро, почти лихорадочно, готовился к предстоящему бою.
Гранаты – тем, кто умеет с ними хорошо обращаться. Мне оставили лишь одну, зато дали семь патронов к винтовке. Теперь будет две полные обоймы.
– Ты из нагана хорошо пуляешь, Леха, – хлопнули меня по плечу. – Ночью лучше нет оружия, чем наганы и гранаты. Уроем гадов фашистских.
Человек не так и часто бывает счастливым. Вот в этот момент я им был. Я затеял этот ночной поход, и все меня поддержали. Но в селе немцев не оказалось. Кому больше повезло, фрицам или нам – не знаю. Скорее всего, местным жителям. Нас встретили хоть и без восторга, но, в общем, радушно. Рассказали, что днем был бой. Строчили из пулеметов, убили одного германца, а второго сильно поранили. И германцы стреляли, убили одного молодого ладного парня. А потом собрались и уехали. А тело парня-красноармейца люди отнесли в дальний конец огорода и завернули в шинель. Завтра похоронят. Мы сходили и убедились, что это астраханец. Завернули поплотней в шинель и вернулись в дом.
Мы пили самогон, ели картошку с салом и грибами. Князьков подкатывался к хозяйской дочке и хвалил меня. И подвыпившие бабы наперебой рассказывали, как германцы торопились. Загрузили говяжью тушу, несколько овец и дотемна укатили, выставив из-под брезента стволы.
Я спал на полу, на сухом сене, поверх которого постелили большое рядно. Тепло, сытно, под боком храпел Прокофий Шпень, о чем-то бубнил с дедом старшина Шуваев. Князьков все крутился вокруг хозяйской дочки. Я в полусне ему завидовал, а потом словно провалился.
Через двое суток мы ночью прошли еще не устоявшуюся линию фронта и добрались до своих. Погиб сержант Шпень. Он попал под пулеметную очередь нашего «максима». Слишком бдительной и пугливой была пехота, которую мы материли во все лопатки, когда обезоруженные шли в штаб, неся на руках неподъемное тело нашего механика-водителя. Жалко мне было Прокофия, хороший мужик был. И танк умело водил. Сколько раз нас из-под снарядов выводил. Один я из экипажа остался. Так закончилось мое первое хождение на войну.
ГЛАВА 8
Неделю нас проверяли. Затем вместе с другими танкистами зачислили в запасной полк. Ни о каком продолжении учебы для нас, недоучившихся курсантов, речь не шла. Слишком сложным было положение на фронте в ноябре сорок первого. Бои шли на подступах к Москве, а если глянуть на карту, то линия фронта шла с севера на юг, через Великие Луки, Ржев, Тулу, Мценск. 17 ноября немцы взяли Ростов-на-Дону.
Наш запасной танковый полк располагался недалеко от города Усмань, километрах в сорока юго-восточнее Воронежа. Сюда пригоняли технику: новые «тридцатьчетверки», тяжелые КВ, но много было и старых легких танков. Недели две мы проходили обучение на «тридцатьчетверках», потом началось наступление под Москвой, и нас, человек семьдесят танкистов, перебросили в расположение Юго-Западного фронта.
Сто двенадцатый танковый полк, в который мы попали, срочно формировался и пополнялся техникой. Лейтенант Князьков был назначен командиром роты. В роте было шесть «тридцатьчетверок», один КВ и три легких БТ. Князьков не хотел отпускать от себя танкистов, с кем прошел октябрьские бои. С Иваном Войтиком дело решилось довольно просто. Опытный тракторист, кроме того, он проходил курсы вождения Т-34 еще в мае сорок первого года. Он занял свое привычное место механика-водителя на новом мощном танке Т-34, которым командовал лейтенант Князьков. Меня зачислили в этот же экипаж стрелком-радистом, хотя в рациях я совершенно не разбирался. Но по крайней мере пулемет был хорошо мне знаком, а связь все равно не действовала.
Все решалось быстро. Мы получили боекомплект, нас переодели в новые теплые куртки, комбинезоны. Неожиданно меня вместе с Князьковым вызвали в штаб батальона. Комбат, капитан, с орденом Красной Звезды, расспросил, насколько хорошо я знаю легкий БТ-7. Я удивился. К легкой маневренной «бэтэшке» я привык, мог заменить любого из экипажа, а из пушки и пулемета настрелялся по всем целям. Князьков несколько раз пытался вмешаться в разговор. По его словам, БТ я знал слабо, в основном находился в роли заряжающего и пулеметчика. Но парень грамотный, способный. Поэтому Князьков принял решение взять меня стажером на Т-34.
– Какие стажеры, лейтенант? – усмехнулся комбат. – Немцев от Москвы гонят, такие бои идут, а ты под бочок всю свою прежнюю команду хочешь забрать. У меня три новеньких БТ-7, а командовать некому. Сколько немцев на счету?
Вопрос был обращен ко мне.
– Примерно пятнадцать или чуть больше, – вытянулся я.
– Не врет? – кивнул он Князькову.
– Пятнадцать точно есть, а скорее всего – побольше, – ответил лейтенант. – Мне он на «тридцатьчетверке» пригодится.
– А мне – командиром БТ-7, – подвел итог разговора комбат.
Князьков всеми силами старался перетянуть меня к себе, полагая, что за толстой броней Т-34, да еще рядом с ним, я буду в большей безопасности, чем в устаревшем БТ, броню которых пробивают любые пушки. Но приказ был подписан. Мне присвоили звание «сержант», и я принял свою вторую машину. Танк был действительно новый. На свежей матово-зеленой краске выделялись царапины, полученные при погрузке-выгрузке. С одной стороны, мне было жаль покидать «тридцатьчетверку». А с другой, меня распирала гордость. Еще утром был рядовым стрелком, а сейчас уже сержант, и под моей командой целый экипаж.
Башенный стрелок, Костя Осокин, лишь недавно закончил курсы и в бою еще не был. Мне он сразу понравился. Светловолосый, с открытым простодушным лицом. В общем, наш, русак. Он, не скрывая, завидовал тем, кто попал на «тридцатьчетверки». Эти танки были в зените своей славы. Бригады «тридцатьчетверок» гнали немцев в декабрьском наступлении от Москвы. А слухи о массовых потерях легких Т-26 и БТ уже давно ходили среди танкистов.
Я рассказал Косте, что «бэтэшка» – хорошая, маневренная машина, не уступающая немецким. Сдуру можно и лоб прошибить, а если вести бой грамотно, на скоростях (я повторял слова Князькова), метко бить с коротких остановок, то немецкие танки и пушки не так и страшны. Механик-водитель Грошев (имени не запомнил), маленький, жилистый, но не в меру ехидный, тут же поинтересовался, сколько танков осталось от нашего батальона. Отвечать, что ни одного, мне не хотелось. Врать – тоже. Я уклончиво ответил, что потери мы несли большие, но и немцам доставалось.
– И где он сейчас, твой батальон? – не отставал Грошев.
Я с трудом сдержался, чтобы не послать его матом, куда подальше. Мне было обидно за погибших ребят, о которых допытывается желчный, видать себе на уме, механик-водитель. Вместо этого я резко спросил:
– Вы сами воевали, товарищ младший сержант?
– Было дело…
– Где именно? – теперь уже не отставал я.
Я имел право как командир знать о прохождении службы своими подчиненными. Оказалось, что Грошев в боевых действиях участия не принимал. Какое-то время простоял во втором эшелоне, попал под бомбежку. Вот и весь опыт. Зато гонора хватало. Все же механик-водитель, второе лицо в экипаже.
– Знаешь что, если хочешь выжить, – просто сказал я ему, – не надо хитрить, что-то из себя строить. Мы – один коллектив. Ты по возрасту старше нас. Держаться на до дружно. И приказы мои выполняй как положено. Я в командиры не рвался – начальство поставило, потому что какой-никакой опыт имею. И наступал, и отступал, и по фрицам настрелялся достаточно.
Отродясь таких длинных речей не говорил, но отношения надо было строить сразу. Подействовало. Разговор пошел проще. Поговорили об октябрьских боях под Брянском, затем меня вызвал командир взвода, младший лейтенант Голик. Посидели вместе с двумя другими командирами танков. Боевой опыт имел только один из них. Никита Голик, мой ровесник, окончил Челябинское танковое училище и на передовой находился всего ничего. Выпили спирта, закусив его хлебом с сушеной рыбой. Немного поделились друг с другом, кто, откуда, чем занимались до войны, и разошлись по экипажам.
С неделю простояли на окраине довольно большого села. Запомнились ежедневные политзанятия. В те дни шло активное наступление под Москвой, и наши политруки охрипли от бесконечных речей перед бойцами и даже местным населением. Мы тоже обсуждали наше наступление, но ни мне, ни Войтику слово «разгром» не понравилось. Дали, дают немцам по зубам! Впервые за всю войну в Европе. Но о разгроме говорить рано, когда за спиной у фрицев такая огромная оккупированная территория. Однако радовались все. Разгром не разгром, а удары по фашистам поднимали боевой дух. Были и такие, кто считал, что теперь мы двинем к границам без остановок. Но большинство положение воспринимали трезво. Разгром под Москвой – это еще не победа.
Наша передышка длилась недолго. Вспоминается случай во время нашего короткого отдыха. Мы с одним из командиров танков познакомились с местными девчатами. Они пригласили нас на вечеринку, сказав, чтобы мы захватили для компании третьего «командира». Так и выразились – командира, имея в виду лейтенанта. Мы ведь сержанты были, средние командиры. Я хотел захватить Ивана Войтика, но водителям категорически запрещалось отлучаться от танков. Да и мы вырвались, потому что Князьков помог. А я в благодарность пригласил Князькова третьим в компанию. Хоть и командир роты, но мы с ним столько прошли, что без посторонних на «ты» разговаривали. Друзьями стали. Князьков согласился и даже взял организацию в свои руки. Мы собирались идти с коробкой зефира и двумя бутылками портвейна, купленными в военторге.
– Это – несерьезно! – заявил Князьков. – Вы на что рассчитываете с такими дешевыми подарками?
Рассчитывал я на многое. Но Князьков был прав. Бедненькие у нас были подарки. Подумают девчата, что мы жадничаем.
– На большее денег не хватает, – оправдывался я. – Не сахар же с собой тащить?
– Хоть и сахар. Сколько лет девкам?
– Лет по девятнадцать-двадцать.
– Ясно.
Что ясно, я не понял, но с помощью Князькова пришли мы в гости с вещмешком, в котором, кроме нашего вина-зефира, лежали две фляжки водки, тушенка, сахар, пара колец копченой колбасы и даже хлеб. Девушек было трое. Я сразу положил глаз на Женю, белокурую, красивую телефонистку с узла связи. Считал, что имею на это право. Ведь это я знакомился с ними. Женя была самая бойкая. Ахнула, когда, развязав мешок, я выложил на стол такие деликатесы.
– Вот это женихи! – и чмокнула меня в щеку. Вечеринка как вечеринка. Пили кто водку, кто вино.
Закусывали. Хотя девчата, кроме Жени, скромничали, но ели с аппетитом. Голодно в тылу – сразу видно. Я Жене кусочки подкладываю, подливаю в рюмку, прижимаюсь теснее. Всякие мысли бродят, особенно когда бедром к ней прижмусь. Танцы, конечно. Под мелодию «Рио-Рита», «Отцвели уж давно хризантемы в саду» и прочее.
У второго сержанта с подругой дела неплохо шли. И на кухню бегали, наверное, целоваться. И перешептывались на ухо. А моя Женя к Князькову все больше липнет. И он ее обнимает за спину, к себе прижимает, теснее некуда. Я не выдержал, отозвал лейтенанта на кухню. Выдал откровенно, как старшему товарищу:
– Роман, мы тут не в строю. Если командир роты, то можно девушку у друга отбивать?
Выпивши оба были. Он меня за плечо обнял, прижал к себе, даже по волосам, как мальчишку, потрепал:
– Леха, друг! Женя не девушка.
– А кто же? – растерялся я.
– Мы друзья и ссориться из-за баб не станем. Сам видишь, Женька ко мне жмется. Валя одна сидит, хорошая девчонка. Танцуй с ней.
– А чего ты мне указываешь! – полез я на рожон, но пришла Женя и увела лейтенанта танцевать.
Валя была девушка поскромнее. Я же, как дурачок, на все яркое кидался. Сел, налил себе еще. Надулся на всех, как индюк. Две пары танцуют, а мы с Валей молча сидим. Она девчонка, видать, с самолюбием была. Посидели немного, встает Валя и говорит:
– Я, пожалуй, тут лишняя. Пойду домой. Провожать меня не надо.
И пошла одеваться. А Князьков меня снова за плечи трясет. Не будь дураком! Вся компания облепила нас, с Вали пальто стащили, посадили рядом со мной. Заставили выпить на брудершафт. Поцеловались. Выпили еще и пошли танцевать. Потом на кухне целовались, и Валя, молодец, не вспоминала мне Женю. И ночевать остался я вместе с Валей в какой-то пустой, очень холодной комнате. Помню, что накрывались двумя одеялами, шинелью, пальто.
До утра не спали. Занимались, как сейчас говорят, любовью. Друг другу все о жизни рассказывали. Мало что я запомнил, кроме обнаженного женского тела, прижимавшегося ко мне. Договорились встретиться еще. Но в полку объявили боевую тревогу. Сутки мы не вылезали из танков, потом двинулись ускоренным маршем. Прощай-прости, Валюша! Не успел я с тобой попрощаться.
13-я армия, в составе которой начал воевать наш отдельный танковый батальон, сыграла важную роль в наступательной операции под Москвой. Люди, знакомые с историей войны, знают, что Гитлер, после того как его войска начали отступление, были разбиты целые дивизии и корпуса, отдал приказ, строго запрещающий своим офицерам оставлять занятые позиции. Здесь, на Восточном фронте, в Подмосковье и на других участках, полевые суды расстреливали своих же соотечественников-немцев за отход без приказа. Сопротивление немцев было ожесточенное.
Продвижение войск 13-й армии в результате понесенных потерь во второй половине декабря замедлилось. В пяти дивизиях армии к концу декабря насчитывалось менее 15 тысяч бойцов и командиров (практически одна полнокровная дивизия), то есть личный состав четырех дивизий выбыл из строя убитыми и ранеными. Но наступление продолжалось, и наш полк был снова включен в состав другой армии, наступающей в трехстах километрах южнее Москвы.
Мой первый и последний бой состоялся 26 или 27 декабря под городком Чернава на Оке. Был пасмурный морозный день. Батальон форсированным маршем двигался по одной из бесчисленных дорог, пробитых отступающими немецкими войсками. Я видел застывшую, присыпанную снегом, уничтоженную немецкую технику, трупы фашистов. Или немцев? Как-то меня поправили, что не все немцы были фашистами. Согласен. Но будь Ганс хоть трижды интернационалист и даже когда-то принимал участие в митингах против Гитлера – сейчас он стал фашистом. Он шел в рядах фашистской армии, чтобы захватить мою землю, дом, убить мою семью. А сейчас сам валялся на обочине, а по его расплющенным ногам шли наши танки.
Огромный грузовик с развороченным мотором завалился набок. Рядом два трупа. Сгоревший старый знакомый Т-3 с распахнутыми люками. Задрав длинный ствол, стояла в связке с сожженными тягачами дальнобойная пушка. Снова трупы… В одном месте, неподалеку от дороги, за грядой берез мы увидели кучку военных и лежавшие на снегу тела. Остановились и пошли глянуть. В низинке лежали расстрелянные советские военнопленные, сто – сто двадцать трупов. Что меня поразило, все они были страшно истощены, многие лежали в одних гимнастерках, головы были обмотаны полотенцами или портянками. Видимо, шинели и телогрейки забрали немцы. Мы постояли возле расстрелянных несколько минут со снятыми шлемами, потом опять вернулись к танкам.
– Теперь фрицы дождутся пощады, – крикнул сквозь шум мотора Костя Осокин, когда мы тронулись. – Даже раненых не пощадили.
Увиденное оставило тягостное впечатление. Двигались молча, только курили. Через полчаса колонна остановилась, и командиры рот побежали к комбату совещаться. Прошли два самолета. Я невольно пригнулся. Но это были наши, толстенькие истребители И-16, знакомые мне еще по довоенным фильмам. Где-то за лесом слышались взрывы. Прибежал Князьков.
– Ну, ребята, готовьтесь. Лешка, вперед не лезь. Делать все по моей команде. Ясно?
– Чего не ясно! Вы расстрелянных видели? Вот гады-фашисты!
– А если гады, давите их без пощады, – сказал Князьков. – Некоторым злости не хватает. Теперь сами посмотрели, что фашисты творят. Леша, впереди сильная драка. Ты уже тертый танкист. Я на тебя надеюсь.
Стало приятно, что Князьков выделил меня среди взводных командиров. Я уже не дулся на него, что он выхватил у меня из-под носа красивую Женю. С Валей было не хуже. Просто тогда меня долго не отпускало самолюбие. Но сейчас все эти воспоминания перебивала страшная картина расстрелянных наших ребят. Когда я видел красноармейцев с винтовками в руках – это было другое дело. Они погибли в бою, такая участь в любой момент могла ожидать и меня. А смотреть на расстрелянных безоружных парней было куда страшнее. Перекурив и кратко передав инструкции комбата, двинулись дальше. Догнали отступающий на лошадях обоз. Большинство немцев сразу бросились в перелесок. Их расстреляли из пулеметов, не останавливаясь. Человек пятьдесят или больше. Я заметил, что наши по лошадям старались не стрелять. Во многих танках сидели вчерашние крестьяне, привыкшие жалеть скотину порой сильнее, чем человека.
Двоих немцев поймали и быстро допрашивали. Потом отвели в сторону и расстреляли у обочины. По цепочке передали сведения, что вот-вот можно ожидать стычки с артиллерийским прикрытием.
– Товарищ сержант, – наклонился ко мне Костя, – Красная Армия ведь пленных не расстреливает. Ну, ладно, от фашистов всего ждать можно, но мы же Красная Армия. Нехорошо как-то получается.
– А куда их девать? – крикнул снизу механик Грошев, который слышал, что надо и не надо. – У нас почетного конвоя для них нет. А тебя не догадались отрядить. И вообще, вспоминай почаще, как немцы наших сотнями расстреливают. Тогда дурацкие вопросы перестанешь задавать.
– Понимаешь, Костя, – через минуту-две отозвался я. – Не та ситуация. Девать их действительно некуда. И люди столько нагляделись, так что пощады фрицам трудно ждать.
Десятки наших пленных, расстрелянных возле дороги, – это еще не все. Не рассказывать же парню про «гиблый овраг», где на каждом метре, а то и в два слоя, лежали трупы таких же ребят, изорванных, побитых минометным огнем. Или как летели на окопы полутонные бомбы, сметающие все живое в пыль, а «мессеры» гонялись за бойцами, разгоняя, сбивая их в кучи. Потом из четырех-пяти стволов расстреливали, как в тире, вместе и поодиночке, и показывали нам фигуры высшего пилотажа, прежде чем снова наброситься на людей, лишенных всякой защиты.
Вскоре мы увидели наши подбитые танки. Штук пять подбитых и сгоревших, у одного возились ремонтники. Мы выяснили, что впереди их накрыли из засады. Звуки боя доносились уже поблизости. Батальон разделили на две части. Первая рота с комбатом осталась на месте, а наша вторая и третья двинулись вдоль дубовой гряды. Я понял так, что перед нами поставлена задача – ударить во фланг. Знакомое возбуждение охватило весь экипаж.
– Слышь, командир, – позвал меня снизу Грошев. – Ты за орденами не гонись. У меня двое детей, да и Костю пожалей. Пусть КВ и «тридцатьчетверки» впереди прут. У них броня толстая.
Обогнали пехотную роту, окопавшуюся в снегу. Большие пятна крови в протаявшем снегу, трупы красноармейцев, сложенные в ряд. С десяток тел, лица прикрыты шапками. Ротный капитан сказал, что справа и слева тоже есть пехота, но немцы ведут сильный пулеметный огонь. На предложение выделить людей для десанта ответил отказом.
– У меня всего полста человек осталось. Смахнут их за минуту с ваших коробок. Пулеметы подавите сначала.
Немцы с пулеметами куда-то убрались. Мы шли последние и увидели, что пехотинцы, не торопясь, стали подниматься. Потом тяжелый КВ, идущий впереди, наскочил на мину. Поднялся шум, гам, ударили противотанковые пушки. Выходит, удар с фланга не удался? Отвечать на мой вопрос было некому. Наша вторая рота неслась на скорости вперед, забирая левее к дороге. Прошли мимо подорвавшегося КВ. Мина была мощная, вырвала два нижних массивных катка, порвала гусеницу, торчали погнутые оси. Мелькнуло в голове: если мы попадем на такую, от нас одни ошметки останутся.
Впереди, с остановки, дважды выстрелил Т-34. Потом зигзагами рванул вперед. Грошев замедлил ход, а я высматривал цель. Увидел метрах в трехстах, среди заснеженных деревьев, одну и вторую вспышку. С запозданием донеслись хлопки противотанковых 50-миллиметровок, и Грошев снова снизил скорость. Я выпустил три осколочных снаряда.
– Грошев, вперед!
Но хитроумный механик дождался, пока пройдут обе «бэтэшки», и поплелся у них в хвосте. – Быстрее, – кричал я.
– Сейчас, – бормотал Грошев, силой дергая рычаги. – Кажись, в коробке скоростей что-то…
Механик скрежетал передачами, танк дергался на месте. Грошев явно пытался изобразить неисправность. Еще не хватало, чтобы меня приняли за труса! Я влепил сапогом в плечо механика.
– Газу! Жми вперед.
Грошев оставил в покое сцепление и прибавил скорость. Впереди встала как вкопанная «бэтэшка». Я чутьем понял, что ее уделало крепко. А потом увидел сквозную дырку в башне. Из переднего люка вывалился механик, а из пробоины взвился, как выстрел, язык пламени. Поднялся и опустился в командирский люк. Видимо, у командира танка не хватило сил выбраться. Я высунулся. Лезть в танк, который уже горит, было слишком рискованно. Но снаряды обычно не детонируют сразу, если не попали в боеголовку. Рискнуть? Я поколебался несколько секунд, которые уже ничего не решали.
Наш собрат БТ-7 взорвался и вспыхнул. Впереди уползала с дымящимся двигателем «тридцатьчетверка». Она продолжала бегло вести огонь. Зато Грошев снова мудрил, прячась за деревья. Я не видел цели.
– Под трибунал пойдешь, сука!
Что-то крикнул, поддерживая меня, Костя Осокин. Грошев правым боком выполз из низинки. Если получим снаряд, то в борт или башню, а этот урод выживет. Я выхватил из кармана наган.
– Еще один фокус, и я тебя шлепну!
– Машину сам поведешь? – огрызнулся механик.
– Сам. Без тебя обойдемся. А Костя с орудием справится.
Грошев знал, что управлять легким танком я умею. С руганью прибавил газу, и пронеслись через открытую поляну – самое опасное место. Болванка с опозданием врезалась в дерево, справа по курсу, и, выломив огромную щепу, закувыркалась в снегу. Двигатель подбитого Т-34 уже не дымил, а горел чадным пламенем. Кто говорил, что солярка слабо горит? Пламя ворочалось огромным комком, охватывая башню. Горела краска. Из лопнувшего запасного бака тоже вытекала огненная струя. Открылся верхний люк. Заряжающий, я его узнал, рывком перебросил тело и скатился по броне на снег, катался, сбивая пламя.
Он оказался единственным членом экипажа, которому удалось спастись. Механик-водитель, откинув люк, уже выбрался по пояс, когда огонь выхлестнул сразу из верхнего и переднего люков. Механик словно попал под струю огнемета. Даже сквозь рев двигателя я услышал отчаянный крик человека. Все это происходило в двадцати шагах от нас. Грошев, с перепугу, так надавил на газ, что танк рванул вперед, и снаряд, предназначенный нам, лишь рикошетом прошел по округлости башни. От удара я свалился на всякий хлам, лежавший внизу, а Костю ударило головой о металл. Костю спас танкошлем, а всех нас трусоватый механик-водитель Грошев. Я так и не запомнил его имени.
Пока я расчухался и высунулся глотнуть морозного воздуха, механик, не снижая скорости на виражах, миновал еще одну поляну, а навстречу нам разворачивался трехметровый ствол с набалдашником, как головка змеи. Костя уже вбил в казенник снаряд.
– Осколочный! – крикнул он.
До орудия оставалось метров сто двадцать. Наш снаряд, взорвавшись, проломил щит. Град осколков и обломков щита вымели орудийный окоп как метлой. Когда мы проносились мимо, ни один человек из расчета не стоял. Кто-то шевелился, другой отползал в сторону.
– Осколочный, – снова кричал Костя. – Вторая гадюка справа!
Мы уже миновали линию, на которой стояла батарея, и вышли ей во фланг. Будь сейчас осень, все было бы изрыто траншеями, из которых в любом месте могла вылететь под гусеницы мина-сковородка, но копать глубокие укрытия немцы уже не успевали. Я выстрелил в пушку сбоку, снаряд взорвался на бруствере. Т-34 почти в упор развалил ее своим тяжелым снарядом.
Мы пролетели мимо горящей «бэтэшки» третьего взвода и, перевалив через бруствер, раздавили разведенные, словно ноги, станины третьей пушки. Свернули казенник и обрушились всей массой на двоих артиллеристов. Они до конца оставались на своих местах, но не успели довернуть ствол. Грошев, матерясь, выбирался из окопа. Двое немцев бежали к деревьям. Наши стволы были слишком задраны вверх, и пулеметная очередь лишь подстегнула их.
Неподалеку «тридцатьчетверка» Князькова, крутясь на месте, раздавила еще одну пушку. Выбралась из развороченного орудийного окопа, дымящегося на морозе вывернутой из глубины землей, встала неподалеку от громадины КВ. Оба танка с места посылали снаряды и длинные очереди в оставшиеся пушки, пулеметные гнезда, разбегающихся немцев. Мы раздолбали эту шестиорудийную батарею 50-миллиметровок, оставив все же пять своих подбитых и горящих танков. Немцы не сдавали позиции легко! Оставшиеся танки съезжались к КВ, возле которого стоял командир третьей роты, капитан с орденом Красного Знамени. Возбужденный, как и все, он отдавал команды.
Подтягивалась пехота. По обычной привычке шарили в поисках трофеев. Я выскочил размяться, подошел к Князькову. Он ковырялся в ящиках со снарядами. Ему мешал труп немца, лежавший на них.
– Оттащите его, – приказал он.
Когда мы отволокли еще теплое тело в шинели и каске в сторону, лейтенант достал и показал нам снаряд с приваренной головкой, которая была тщательно отшлифована и отличалась от остальной части снаряда лишь цветом.
– Титан или вольфрам, – сказал Князьков. – А внутри почти двести граммов специальной взрывчатки. Пробивают броню и взрываются внутри танка. Делали для «тридцатьчетверок» и КВ. Упаси бог попасть под такую гадину. Но их не так и много.
Рядом, в окопе, я подобрал противотанковое ружье на сошках с магазином, расположенным позади рукоятки. Хотел забрать его с собой в танк, но лейтенант посоветовал:
– Поищи лучше автоматы и консервы. А эту мандулину отдай пехоте. У тебя же пушка. А вообще, ты молодец! Немецкую «пятидесятку» разломил точно. И расчет почти весь накрылся.
Надо было ответить: «Служу трудовому народу!» Командир объявил мне благодарность за умелые действия в бою. Но я, растерявшись, ответил:
– Спасибо, Роман Васильевич! Наводчик у меня хороший, – похвалился я. – Костя Осокин. И вообще… учимся воевать. Мы и вторую пушку разделали. Гусеницами ее смяли.
Князьков засмеялся и пошел к своему танку. Потом мы догоняли отставшую немецкую колонну. Сопровождавший их Т-4 успел подбить «тридцатьчетверку», но его засыпали снарядами, и он загорелся. Я обогнал Князькова. Четыре разнокалиберных грузовика уходили на скорости, но по забитой обломками дороге, где было трудно разогнаться. Я приказал Грошеву остановиться. Стрелял осколочным, целясь в мотор головного грузовика. Попал со второго выстрела. Двигатель разлетелся на куски, поплыл дым вместе с языками огня дизельного топлива.
Из кузова выскочили не меньше двух десятков немцев. Вот куда надо было целиться! Половину бы точно уложил. Врезал снаряд в разбегающихся солдат, но выстрел пропал вхолостую. Слишком быстро убегали по истоптанному снегу те, кто гнал нас от границы.
– Бей во второй, Лешка! – кричал Костя Осокин.
В следующий грузовик я попал с первого выстрела. Прямо в кузов. Из дыры в кузове, через порванный брезент в заднем борту, вылезали раненые, оглушенные. Выпал и повис труп. Но убежало человек десять, не больше.
– Бьем сволочей! – орал я, целясь в третий грузовик, объезжающий по обочине подбитые машины.
И в третий грузовик попал удачно. Он ведь почти полз. Из него уже выскакивали фрицы, когда снаряд взорвался под кузовом, разбросав несколько человек и разметав в стороны кучу деревянных щепок и клочьев брезента. Я был слишком возбужден тремя удачными попаданиями и, торопясь, выпустил пулеметный диск по ползущим и разбегающимся серым фигурам. Кого-то зацепил, но лучше бы ударил еще одним снарядом. Для пулемета расстояние было далековато.
Остальные танки, обгоняя нас, разбивали один за другим грузовики. Снаряды «тридцатьчетверок» разламывали машины на куски. Мы промчались вдоль дороги, кружа и подминая под гусеницами все подряд. Многие немцы убегали по снегу к лесу. Некоторые танки останавливались и вели огонь по темным фигуркам на снегу.
– Вперед! – высунувшись из люка, показывал направление комбат. – Не задерживаться!
Я тоже, развернув башню, стрелял из пулемета. Но танк сильно трясло, и я, сменив очередной диск, прекратил стрельбу. С азартом победителей мы мчались догонять еще какую-то колонну. Многие из нас шли в свою последнюю атаку.
Немецкая пушка, калибра 88 миллиметров в некоторых странах имела в войну простое название: «восемь-восемь». Орудие обладало большой мощностью. В декабре сорок первого это были в основном зенитки, которые пробивали за полтора километра броню толщиной 80 и больше миллиметров. В октябрьских боях нам посчастливилось избежать столкновения с ее десятикилограммовыми снарядами. Делая все усилия остановить наступление Красной Армии под Москвой, немцы бросили довольно большое количество хорошо приспособленных для борьбы с танками КВ и «тридцатьчетверками» этих зениток. Я видел их до 27 декабря только на плакатах. Возможно, раньше и попадались среди разбитой техники смятые длинноствольные зенитки, но под снегом угадать их было трудно.
Когда взорвалась первая «тридцатьчетверка», мы не поняли, в чем причина. Выстрела никто не слышал. Танк просто дернулся, и через секунду-другую грохнул боезапас, отбросив башню шагов на пять. Наша гордость Т-34 горел, как облитая соляркой поленница сухих дров. Спустя минуту два снаряда, выпущенные издалека из двух орудий, подбили КВ. Танки, ведя беспорядочный огонь, усилили ход и шли зигзагами. Но батальон стискивала дорога и глубокий снег по обочинам. Наши быстроходные танки не могли дать полной скорости. За несколько минут вспыхнула еще одна «тридцатьчетверка», а у БТ-5 просто снесло башню. Оба танка горели, пачкая сажей сине-белый декабрьский снег. Из этих двух экипажей успели выбраться лишь три человека. Комбат дал команду рассредоточиться. Первая и вторая рота свернули налево, на боковую дорогу, а наша, третья – направо, под прикрытие сосен и бугра. Стояла тишина, потом раздался взрыв на дороге. Сдетонировали снаряды в горевшем КВ. Трое танкистов (экипаж КВ – пять человек) бежали к нам. А я считал оставшиеся танки нашей роты. Их было шесть, в том числе две легкие «бэтэшки».
Прибежали танкисты. Рассказали, что их накрыли из дальнобойной пушки. Стреляли издалека, но вторую вспышку они видели. Младший лейтенант, командир танка, показал направление. Князьков связался по рации с комбатом, сквозь треск помех, доложил, что услышал от младшего лейтенанта.
– Беги к комбату, – снимая наушники, сказал Князьков младшему лейтенанту. – Он тебя вызывает.
– Через дорогу? – уныло спросил тот, продолжая топтаться на месте. Он опасался пулеметов.
– Дырка от снаряда большая была? – уточнил Князьков.
Младший лейтенант показал на пальцах калибр.
– Ясно. Немцы зенитки в ход пустили. Беги смело. Они не ближе чем в километре от нас.
Младший лейтенант, в валенках и засаленной телогрейке, сдвинул шлем на затылок и побежал через дорогу. Он сильно пригибался, даже один раз упал, но немецких пулеметов поблизости не оказалось. Мы с облегчением проводили глазами нырнувшего в кусты младшего лейтенанта. Сегодня он чудом избежал смерти от снаряда, а если бы немцы пулеметчиков в засаде оставили? Но, видимо, все они поторопились убраться подальше, под защиту своих дальнобойных зениток.
Четыре сгоревших танка за считаные минуты. Мы курили, вполголоса переговариваясь. Грошев, подавленный, измерял уровень масла.
– Гонит сильно, – пробормотал он.
– Долей, – огрызнулся я. – Проверь соединения в маслопроводе и не вздумай в поломки играть. Сам видишь, что творится.
– Вижу, не слепой. Если у них такие пушки сильные, чего на рожон переть? Артподготовка нужна.
– Еропланы, бомбы, – скривил ему рожу Войтик. – Ты же все равно за нашими спинами прячешься.
– У вас броня толще.
– Говорливый у тебя подчиненный, – сказал Князь ков. – Пусть машиной занимается, а не языком треплет.
Грошев, недовольно бурча, полез в люк, а мы все глядели на горевшие танки. Они стояли почти правильной цепочкой, метрах в семидесяти друг от друга. На дороге показались две отставшие немецкие упряжки с гаубицами. Видимо, они пытались догнать своих. По ним открыли огонь. Размолотили обе. Несколько крупных лошадей-першеронов неслись по снегу, волоча обрывки упряжи. Но зенитки молчали. Ждали, пока мы вылезем на дорогу. Снова заработала рация. Князьков отвечал: «Есть!» – и что-то уточнял. Потом выбрался из танка, рассеянно глянул на меня и стал объяснять командирам взводов, где находятся немецкие орудия.
– БТ пойдут впереди, – неожиданно закончил он разъяснение предстоящего боя. – От вас шума меньше, двигайтесь на малом газу. Понял, Голик?
Наш взводный кивнул.
– А мы – следом. Идите под прикрытием деревьев. Как увидишь пушки, посылай связного. Сам в драку не лезь.
В эти минуты я понял, что это мой последний бой. Есть у человека предчувствие. Потом я вспомнил, что такое предчувствие испытывал и раньше. Оно не сбылось. Но когда это было? Я подошел к Войтику, который курил, сидя за рычагами.
– Ваня, если что, фамилию, имя знаешь. Красноармейский район Сталинграда. Напишешь в райвоенкомат, а там мой адрес найдут. Я ведь медальон выбросил.
– Брось, Леха, – начал было Иван, но я, отмахнувшись, пошел к своему танку.
Предчувствие сбылось лишь частично. Спустя четверть часа, погиб со всем экипажем мой командир взвода, розовощекий младший лейтенант Голик. Снаряд врезался наискось, куда-то в переднюю часть, вырвал ведущее колесо вместе с гусеницей и подкрылком. Я шел в полусотне метров и хорошо все видел. Обломки железяк еще крутились в воздухе, когда второй снаряд ударил в основание башни, отбросив ее на трансмиссию. Взрыв превратил БТ-7 младшего лейтенанта Голика в месиво горящих обломков. Костя Осокин охнул, а Грошев круто свернул под прикрытие толстой сосны.
Зато я разглядел вспышку выстрела. Метрах в шестистах. Наш танк Князьков оставил за бугром и приказал стрелять в сторону вспышки навесным огнем. Эту науку я в училище не освоил, а в бою мы стреляли прямой наводкой.
– Корректируй огонь. Старайся отвлечь их внимание, – втолковывал Князьков. – А мы ударим с фланга.
«Тридцатьчетверки» ушли. Мы остались втроем. Я навел «сорокапятку» примерно на то место, где видел вспышку, приказал Косте быть наготове и стрелять по моей команде. Сам добежал до вершины бугорка.
Читать бесплатно другие книги:
