Блиндажные крысы Пучков Лев

Искусно исполненный чай меня слегка взбодрил, и я ответил на все вопросы Ольшанского. Благо напрягаться для этого не пришлось: наш рыцарь синего мундира словно бы сам побывал в учреждении, где меня недавно мытарили — он безошибочно называл последовательность, так что мне оставалось только утвердительно мычать и угукать. Все концептуальные вопросы, что задавали мне во время допроса, он также предвосхитил, из чего я заключил, что не особо-то и нужен коллегам: они и так в курсе всего, что со мной случилось.

— Так я и думал, — удовлетворенно пробурчал Ольшанский в завершение беседы. — Даже неинтересно, ничего нового, никаких вывихов, все по избитой стандартной схеме.

— Ну, так оно и к лучшему, — поправил его доктор. — Легче работать.

— А где инженер? — спросил я.

— Решает квартирный вопрос, — ответил доктор.

— Ню-ню…

Да кто бы сомневался! Хитрая эгоистичная скотина. Чудовище. В то время как надо вкалывать, оно валяется в стельку пьяное. Когда команда под ударом, можно сказать — судьба решается, оно решает какой-то шкурный квартирный вопрос. Короче, горбатого могила исправит.

— Он решает ваш квартирный вопрос, — хмыкнув, уточнил доктор, умудрившись прочесть подоплеку в таком скверном источнике информации, каковым сейчас являлся мой мутный взгляд.

— Наш? У нас проблема с квартирами?

— Да, у вас проблема, — доктор кивнул на Степу с Юрой. — Если основная гипотеза подтвердится, вам троим придется экстренно съезжать на нелегал и какое-то время где-то жить.

Вот оно как… Ну что ж, в очередной раз подумал про человека плохо. Впрочем, мне сейчас простительно, после всех этих психоделических экзерциций я немного не в себе.

До сеанса связи с шефом оставалось несколько минут, спать мне не предлагали, так что я решил потратить время с пользой и занялся любимым делом: стал задавать глупые вопросы умным людям.

Вот они, эти вопросы:

— Насколько серьезно подставились Степа с Юрой, выдернув меня из крепких объятий Службы?

— Почему арестовали именно меня и никого другого из команды?

— Кто мне звонил в архив?

На все вопросы ответил Ольшанский:

— В архив звонил я. По твоей внезапной изоляции… Ну, я и Сёма — люди известные и очень вредные, если нас взять, вони будет немерено. Степа с Юрой люди опасные и неудобные: просто так к себе не подпустят, а если подпустят, то при задержании могут легко образоваться лишние трупы. Ты у нас — слабое звено. Неизвестен. Неопасен. А знаешь ровно то же, что и остальные члены команды. Вывод делай сам. Теперь по степени вины и соучастию: злодейское нападение на представителей власти с причинением вр. здор. разной степ. тяж. и орг. поб. из-под стр. — да, вы все трое преступники. Кстати, спасибо, что напомнил…

Тут Ольшанский достал телефон и принялся с кем-то общаться. Через минуту он поблагодарил собеседника, вполне удовлетворенно присвистнул в свою трубку (не телефонную, а ту, что с табаком) и резюмировал:

— Да, умалчивать не стали, инцидент прошел по инстанции как нападение и побег, везде доложено, принимаются первичные меры. Внимание, плюшка: в розыск подают всех троих. Здорово, да? Вы там что, на месте преступления визитки оставили?

Последний вопрос был адресован Степе и Юре. Степа пожал плечами и лениво зевнул, а Юра глумливо хмыкнул.

Между тем это очень актуальный вопрос: после столкновения Никита сотоварищи были очень заняты, рассматривать, кто там меня вынимает из машины, им было явно недосуг.

— Ааа! — озарился я. — То есть они предполагали, что… эмм… умм…

— Живость ума не утрачена, — похвалил доктор. — Это хорошо. А рассудочно-речевая связь со временем восстановится, это не фатально.

По наплевательской реакции наших боевиков я сделал вывод, что ничего страшного не произошло: это, видимо, какие-то аппаратные игры в поддавки. Наверное, Домовитый встретится с начальником тех, кто меня «принимал», выпьют коньяка и все утрясут. А как иначе? Никогда не поверю, что все на самом деле обстоит именно так, как только что озвучил наш злой прокурор. Судя по тому, что звонил в архив именно он (вот уж не ожидал от такого солидного камрада!), нетрудно вывести резюме: наш плешивый гений сыска — большой любитель некорректных шуток.

У меня был еще четвертый вопрос, сугубо личного характера, и касался он недавно испытанного мною состояния.

— Доктор, скажите… А это… Гхм… Вот — клаустрофобия. Раньше — никогда в жизни, и вдруг… Как-то так — шарах! Ну просто жуть какая-то, это было что-то… что-то…

Тут я покраснел. Нет, не из-за сиюминутного своего косноязычия — хотя тоже неслабый повод, я вообще-то парень речистый, переговорить могу кого угодно. Просто я вспомнил обстоятельства, сопутствующие этому приступу, и мне стало неловко: доктор у нас умник, но догадается ли он не задавать лишних вопросов на предмет выяснения некоторых пикантных подробностей?

— Был острый приступ клаустрофобии? — деловито уточнил доктор. — А до этого никогда такого не случалось?

— Так точно.

— Важное уточнение: доводилось ли ранее находиться в условиях, провоцирующих клаустрофобию? Кладовка из детства, сломанный лифт, узкий проход, пещера…

— В лифте пару раз застревал. Раз с приятелем, другой — один.

— И как?

— Ничего. Когда один был, пришлось торчать долго, даже поспал. Нет, никаких приступов.

— Ясно. А здесь, очевидно, было так: тесная кабинка, обитая изнутри мягким материалом, без каких-либо выступов-выпуклостей, поверху — отверстия для поступления воздуха…

— Доктор, вы как будто сами там побывали!

— То есть все так и было?

— Совершенно верно.

— Паническая атака, навязчивые идеи, пугающие ассоциации?

— Ну, в общем… Да, и паника и… эмм… казалось, что меня похоронили заживо, и…

— Что?

— Ну, как будто кто-то там, наверху, сидит возле могилы и слушает, как я беснуюсь от ужаса… и получает от этого удовольствие.

— Все понятно, — кивнул доктор. — Инфразвуковой стакан.

— Да, «стакан» — такое понятие фигурировало… Но — инфразвуковой? А какой смысл? С какой целью?

— Стандартная процедура, — успокоил меня доктор. — Нередко предшествует наркоанализу — это своего рода предварительная подготовка. Никаких пыток. Никакого насилия. Все стерильно и вроде бы гуманно.

— В гробу я видел таких гуманистов, — злобно пробурчал я. — Посадить бы их самих в этот стакан — я бы на них посмотрел.

— Ну, насчет следователя не скажу… Но врач, сопровождающий процедуру, — он через это прошел, причем неоднократно, вот это я могу вам гарантировать на сто процентов.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю, — мягко поправил доктор. — Я это знаю совершенно точно. Врач, который с вами работал, он должен в мельчайших подробностях представлять, что чувствует пациент. Это делается не в угоду врачебной этике, а для абсолютной уверенности в результативности процедуры…

После такого объяснения у меня возникло подозрение, что наш доктор — человек интеллигентный и вроде бы добрый — сам принимал участие в такого рода процедурах. Вообще, я очень мало знаю о своих коллегах, мы работаем вместе меньше недели, а рассказывать о себе они не торопятся, так что приходится открывать каждого из них постепенно, исподволь, мелкими дозами вытягивая информацию при любом удобном случае…

С Домовитым общались по «скайпу».

Памятуя о предупреждении насчет дурацких вопросов, я сам напряг извилины и сделал вывод, почему именно так, а не лично или посредством телефонной конференции. Человек занятой, выезжать в народ ему некогда, а тащить всю толпу к себе — проблемно, с их жахнутой на всю голову системой проверок и пропуска через эти козлячьи «смотровые».

Рискуя прослыть идиотом, не могу, однако не признаться: по наивности своей я полагал, что беседа с шефом поставит жирную точку во всей этой неприятной истории. Пожурит, ободрит, пальчиком погрозит — ай-я-яй, не делайте так больше, мерзавцы, а в завершение скажет: расслабьтесь, парни, я эту проблемку решил, так что с вас бутылка коньяка, а теперь можете разбегаться по домам и отдыхать — заслужили. Ну а завтра с новыми силами приступим к выполнению непосредственных обязанностей, займемся наконец-то тем, для чего нас и создали…

Домовитый был не в своем кабинете, и непонятно, в кабинете ли вообще: в помещении было темно, где-то поблизости громко играла совершенно дебильная музыка — «Сосущие», «Хрустящие», или «Импотенция» — в общем, черт поймешь, они для меня все на одну ноту — в итоге шеф едва ли не жевал микрофон и получались щелчки, треск и шумы.

Я думал, он хотя бы слегка обрадуется, поприветствует меня: все-таки блудный пипл из пенатов прибыл, мытарства испытывал за всю команду. Увы, если эмоции и были, то отнюдь не в мою сторону: Домовитый был озабочен, хмур, и я бы даже сказал — испуган, он периодически озирался и вообще вел себя беспокойно.

— Ну-ка, покажите героя.

Камера у нас была плохонькая, приходилось ее постоянно крутить, крупным планом все не влезали.

— Ага, вижу. Теперь Петровича. Есть, понял. Петрович, давай по-быстрому…

Ольшанский четко и коротко доложил о моих мытарствах: я бы сам, наверное, мямлил бы бесконечно долго, а со временем, я так понял, у шефа были проблемы.

— Понял, спасибо… Герой! Есть, вижу. Слушай, герой, ты мне вот что скажи: про архив что-нибудь спрашивали?

— Про какой архив? — я без злого умысла притормозил — ей-богу, кроме как «Архив Смерти» (это кино такое, если кто не в курсе) на ум ничего более не приходило.

— Ну, блин… Про архив, в котором ты был на момент задержания! — раздраженно напомнил Домовитый.

— A-а, понял! Нет, про архив разговора нет было.

— Совсем? Никаких упоминаний?

— Никаких.

— Про то, для чего ты туда пришел, про то, что ты там делал — вообще ни слова?

— Вообще ни слова. Их этот вопрос совершенно не интересовал.

— Семен!

— Тута, — доктор направил камеру на себя.

— Сёма, он все помнит? Не может быть такого, чтобы после ЭТОГО — какие-то провалы, амнезия, ну, я не знаю, что там еще…

— Избирательно — вполне может быть. Но не в его случае. Он все прекрасно помнит, функциональных расстройств я не наблюдаю.

— Герой!

— Здесь я.

— Значит, ты на сто процентов гарантируешь, что про архив не было сказано ни слова.

— Ну я же сказал вам…

— Гарантируешь?

— Гарантирую.

— Ну, слава богу! — Домовитый сразу как-то расцвел — повеселел, расправил плечи и приободрился. — Ну, а остальное — мелочи жизни. Петрович!

— Слушаю.

— Значит так: у нас никаких изменений. По происшествию вообще ничего не знаю, давай, сам там — добывай, выясняй, держи меня в курсе. Ну и, работайте, как договорились. Тут сейчас так: или мы их уработаем, или они нас. Третьего не дано. Так что, отдыхать некогда, засучиваем рукава, и за дело. Все, ребята, если вопросов нет, побежал я.

Не понял, это что, вообще, было?!

Нам вроде бы обещали сеанс связи с шефом — человеком, который по нескольку раз на дню общается с Самим и может одним движением решить любой вопрос независимо от категории сложности. А что делает шеф? Он выпытывает совершенно никчемные детали, а о деле не сказал ни слова. Замечательно!

Меня такой сеанс связи поверг в оторопь: полагая, что чего-то недопонял или упустил ввиду своего нетипичного состояния, я буквально крикнул, боясь, что шеф сейчас удерет:

— У меня вопрос!

— Герой проснулся, — Домовитый недовольно скривился и демонстративно посмотрел на часы. — Я уже и забыл, что у нас есть любитель засыпать начальство вопросами. Слушаю тебя, только давай побыстрее — ты же видишь, у меня тут некомфортная обстановка и времени в обрез.

— А когда вы будете решать по нам?

— Решать по вам… По вам — в смысле? — Домовитый тоже притормозил — совсем как я, то ли сделал вид, что не понял вопроса, то ли в самом деле не понял.

— Ну… Вы же имеете доступ к Самому, верно? Можете запросто зайти и сказать все как есть — и одним движением решить вопрос, чтоб все это прекратилось…

— Что именно прекратилось?

— Ну… Розыск, положение наше — что мы, типа, преступники…

— А, вот ты про что! — прозрел Домовитый. — Да, доступ имею. Но толку от этого не имею — скорее, один вред… В общем, специально для тебя: нас законсервировали, дали команду приостановить любую деятельность. Де-факто и де-юре нас сейчас вроде бы и нет. Решать вопрос по вам я не буду: не из вредности, а ввиду отсутствия таковой возможности. Саша, не мой формат перед тобой оправдываться, но все равно скажу: ты как себе это видишь? Там мои башибузуки угробили четверых сотрудников в больнице — один еле дышит, трое — намертво, чуть было не взорвали режимный объект и подвергли при этом опасности жизнь более полусотни человек, ухайдокали целую толпу, в то время как в принципе, с имеющимся массивом данных, можно было решить все это «поверху», по кабинетному, аппаратно, одним словом! И в конечном итоге организовали побег из-под стражи с нападением на представителей власти, но давайте мы им все это простим, выдадим ордена, и пусть себе трудятся дальше! Вот так, да?

— Ммм… — у меня даже слов не нашлось в ответ на такую нелицеприятную тираду.

— Саша, не мычи, это не поможет. Я тебе скажу: нет, я не буду подходить к Самому с такими дикими просьбами. И ни один даже самый конченый самаритянин не будет этого делать, потому что это не просто бессмысленно, но и опасно — и для меня, и для всех вас.

— И что нам теперь делать? — от великой растерянности я этот вопрос не проговорил, а буквально проблеял, с высоким тремоло в первом слоге слова «делать» — Юра за моей спиной не удержался и хрюкнул от удовольствия.

— Как что? Я же сказал: или мы их уработаем, или они нас. Работать! Спрятаться, как следует, и работать, вкалывать, выкладываться, пока есть смысл. Потому что по прошествии некоторого времени — при отсутствии результатов, этот смысл пропадет и все останется как есть, в первую очередь это касается вашего статуса врагов общества.

— Что значит — «прятаться и работать»?! Это какая-то метафора, что ли?

— В общем, Саша — все, время кончилось. Там вокруг тебя специалисты и попрятаться, и поработать, так что обстоятельно во все посвятят. Работайте. Теперь у вас есть очень веский стимул: надо очень быстро и искрометно поработать сейчас, иначе потом придется медленно и печально работать в рудниках до конца жизни. Все, удачи.

И отключился, вельможный негодяй.

Вот так ни… Что за… Какого…

Мой пришибленный психоделическими трюками мозг не дал мне взорваться тысячами эмоций, но в помутненном сознании четко зафиксировалось отчаяние.

Это что же получается…

То, что сказал Ольшанский про наш статус «преступников» — это не шутка?!

Листья дубовые падают с ясеня — вот ничего себе так ничего себе!!!

Теперь тот факт, что шеф не стал встречаться с нами очно-лично интерпретируется несколько иначе и в полном соответствии с форматом ситуации: все просто, ребята, мы — преступники, и общение с нами его скомпрометирует.

Между тем в поведении моих коллег абсолютно ничего не изменилось: они все восприняли как должное, и, как мне показалось, на страшное резюме по нашему статусу вообще никак не отреагировали.

— Саша, я вижу вы в шоке? — сочувственно спросил доктор.

— Эмм… Да, в нем самом. Я даже не знаю, как теперь…

— Как теперь жить? Саша, не волнуйтесь: мы рядом, поможем, подскажем, подсобим — одним словом, пропасть не дадим. Мы живы-здоровы, не в каземате, имеем свободу для маневра, и, что немаловажно, у нас есть рабочая гипотеза. Так что ничего страшного не произошло, поверьте мне, бывают ситуации значительно хуже этой. Верно я говорю, коллеги?

Ольшанский зачем-то хмыкнул, по-моему, совсем не в тему, а Юра со Степой согласно кивнули.

Ну да, для таких головорезов это действительно мелочи жизни, охотно верю.

Но для меня это нечто… нечто… Черт, даже и не знаю, как сформулировать, — расстроен я, ребята, ничего толкового в голову не лезет.

— Кстати, вот это совсем не понял: а при чем здесь вообще архив? — вспомнил я. — Тут такие проблемы, а он все про архив спрашивал…

— Вот как раз архив это о-очень важно!

Ольшанский с доктором переглянулись и гнусно захихикали, словно бы им на презентации плюшевых мишек вместо проморолика показали чудовищную порнографию.

Ну не дебилы ли? Тут земля под ногами горит, а они прикалываются не пойми над чем.

— САМ дал команду: всем сидеть по домам, никуда не соваться, все мероприятия свернуть, — пояснил Ольшанский. — А Вован, значит, зарядил тебя в архив, поработать, как я понял, с неким фолиантом, верно?

— Ну, в общем…

— А фолиант, как я понял — особого допуска?

— Эмм… Понимаете…

— Саша, боже меня упаси спрашивать про суть документа — даже и не пробуй рассказать, что это такое! Ты просто скажи: вас к нему просто так пустили или были какие-то предварительные танцы с бубнами?

— Ну да, были. Нас в какие-то балахоны обрядили…

— Все, этого достаточно, — остановил меня Ольшанский. — Ну вот теперь представь себе, что допрос начался бы не с животрепещущих для них проблем, а с архива: какого черта ты там делал, да кто тебя послал и с какой задачей. И какая картинка бы получилась? В то время как дана команда всем затаиться и ничего не делать, Вован начинает втихаря шелестеть с документами особого допуска, а это уже один шаг до крамолы и заговора.

— Да ну, это просто смешно! Какой там может быть заговор? Бред какой-то…

— Ну, это для тебя смешно и бред, — Ольшанский ткнул пальцем в потолок. — А там все видится несколько иначе. И в несколько иных масштабах.

— Ладно, бог с ним — с заговором, но мог бы хотя бы в двух словах поставить задачу, ободрить, успокоить… Вот что мы сейчас, после такого заявления, должны делать?

— Как что? Тебе же сказали: прятаться и работать, — Ольшанский был совершенно серьезен, и я не понял, это опять юмор такой или на этот раз руководство к действию. — Сейчас поедем, по-быстрому проверимся на статус, и уже по результатам определимся, как именно прятаться и в каком формате работать.

— Что значит, «проверимся на статус»?

— Поехали, по дороге мы тебе все расскажем.

— А мне, наверное, стоит в больницу прокатиться? — уточнил доктор.

— Да, хорошо, что напомнил. Давай в больницу. Подключай все свои знакомства, талант и обаяние нам нужно знать всю подноготную этого происшествия. Потому что официальная версия мне совсем не нравится…

Сегодня Ольшанский был вне официоза: без своего представительского «мерса» с водителем-молотобойцем, без синего мундира и даже без кожаного плаща. В неброском партикулярном наряде, весьма гармонично сочетающемся с нежно-розовой плешью, он более всего походил на проворовавшегося бухгалтера. Встреть я его неделей раньше, никогда бы не подумал, что это следователь по особо важным делам и светило сыска.

Перемещались мы на серебристом «кашкае», по причине сумеречного состояния я даже не поинтересовался, личная это машина прокурора или специально под случай позаимствованная у кого-то из друзей.

По дороге, как и было обещано, мне в общих чертах обрисовали ситуацию.

Преамбула была такова: арестовав меня, наши недруги одним движением решили сразу две проблемы. Добыли информацию по ряду острых вопросов и элегантно вывели нас из игры. Последствия моего выдирания из цепких лап правосудия были вполне предсказуемы, но поступить иначе мои коллеги не могли.

— Почему же не могли? Если было сразу ясно, на что мы нарываемся, устраивая мне побег, не проще ли было оставить меня в пенатах?

— Нет, не проще. Во-первых, нужно было достоверно узнать, какие именно вопросы интересуют контрагентов. Сам понимаешь, по вектору интересов легко определить чаяния и стремления. Ну а во-вторых, есть определенные правила игры, и мы их приняли. Тут столько коллизий и нюансов, что неподготовленному человеку вникать придется очень долго, так что лучше ни о чем не спрашивай и воспринимай этот пункт как данность.

— Понятно. Хотя нет, ничего не понятно, но… Давайте дальше…

Дальше была информация о том, кто нам противостоит. Тут Ольшанский прочел целую лекцию по структуре вражьего клана, из которой я мало что понял, но два момента уяснил четко: у них там сейчас ротация, сумятица и бардак, что для нас в принципе неплохо, но комиссию по расследованию всего подряд опять возглавляет человек из клана (только более хитрый и во всех отношениях страшный), что для нас едва ли не фатально.

Вот такие странные фокусы. И зачем, спрашивается, было что-то менять, кого-то арестовывать, смещать, низвергать и так далее, если в итоге во главе всего опять оказался человек из клана?!

— Короче, те же яйца, только в профиль, — глубокомысленно заметил Юра.

Совершенно верно. Грубо, конечно, но в целом, ситуация обрисована верно.

Теперь пара слов о том, зачем с нами так поступили в части, касающейся моего ареста и последовавших за ним процессов. И хотя это выглядит как тривиальная месть за то, что мы влезли куда не следует и тем самым здорово навредили интересам сильных мира сего, на самом деле все далеко не так просто, как кажется. Дело в том, что своим вмешательством мы запустили целую цепь событий, которые весьма на руку тем, кто сейчас как раз берет власть в противостоящем нам клане, так что, по логике, они, как это ни странно звучит, должны быть нам благодарны.

Почему в таком случае с нами так нехорошо поступили? Вот тут как раз все просто и понятно: нас элементарно убрали с дороги, чтобы мы не путались под ногами. Тут тоже масса нюансов, в которых можно долго разбираться, но самый важный для нас вывод на теперешнем этапе звучит примерно так: у наших противников сейчас большие проблемы и довольно шаткое положение, они здорово нервничают и со всех сторон «обставляются» — хотя, по большому счету, могли бы не размениваться на такую незначительную штатную единицу, как наша команда, — мы для них сейчас не помеха. Иными словами, они сейчас устраняют буквально все, что может хотя бы даже гипотетически представлять для них опасность.

В связи со всем вышесказанным, а также еще целым рядом факторов, которые до меня не довели ввиду отсутствия времени, у нас есть двухступенчатая рабочая гипотеза, основанная отчасти на фактах, отчасти на предположениях.

Ступень первая: противостоящий нам клан кого-то ищет. Ищет и официально, и неофициально, буквально на всех доступных уровнях, с приложением всех имеющихся сил и средств.

Ступень вторая: клан лихорадочно «подчищает хвосты» и активно проводит «работу над ошибками». Сегодня ночью были ликвидированы два вроде бы совершенно безвредных для клана человечка: инженер, которого мы достали из коллектора, и врач, оказавший нам содействие, друг нашего доктора. Теперь наш док исследует обстоятельства этого летального события.

И сегодня же ночью кто-то забрался в квартиру к Ольшанскому, усыпил его и его подружку и уволок буквально все, что хоть как-то касалось нашей беседы с пленным инженером.

Про вот это последнее происшествие Ольшанский говорил скупо и неохотно. В этот момент он весь потемнел от рвущейся наружу злобы и жажды немедленного насилия, и это показалось мне несколько странным. Насколько я знаю из фильмов и книг, когда ночью к человеку в дом кто-то забирается, а потом он узнает об этом, человек должен испытывать растерянность, страх и подавленность перед лицом очевидной незащищенности — своей и своих близких.

В общем, я могу ошибаться, но мне показалось, что наш прокурор страстно желает отыскать того, кто к нему забраться, и… убить его. Возможно, лично, своими руками. Возможно, не просто убить, а садистски, каким-то изощренным мучительным способом. Не знаю, почему, но… вот так мне показалось.

Однако, бог с ними, с моими домыслами, не в том я сейчас состоянии, чтобы решать такого рода шарады, так что давайте побыстрее закончим с гипотезой, а то у меня от всего этого уже голова идет кругом.

Итак, из гипотезы плавно вытекают задачи, которые нам предстоит решать.

Во-первых, нам нужно искать того (тех), кого ищет клан. Нет, мы понятия не имеем, кого ищут наши оппоненты и почему они тратят на розыск столько усилий, но если объект поиска так нужен клану, значит и нам он тоже пригодится. И если нам удастся преуспеть в поисках и переиграть оппонентов, для нас это будет огромный плюс.

Во-вторых, нужно как можно быстрее выяснить, что же такого фатального могло прозвучать в коротком разговоре с пленным инженером. Что там было такого ценного, из-за чего клан убил двоих людей (один из них, кстати, сам был из клана) и рискнул провернуть филигранную акцию по проникновению в квартиру Ольшанского?

— Работал, кстати, мастер, — тут Ольшанский почему-то покосился на Юру.

— Это не я, — заверил Юра.

— Хм… Это понятно. Однако, как только образуется лишнее время, надо будет обязательно разобраться по этому хитролазу.

— Разберемся, — кивнул Юра. — Если это то, о чем я думаю, мы его найдем…

В завершение была озвучена наша мотивация. Зачем, вообще, мы должны что-то делать и во все это ввязываться, в то время как могли бы просто затаиться, «лечь на дно» и ждать разрешения ситуации?

Вот тут как раз все очень просто. Такое понятие как «презумпция невиновности» (это когда ты не должен ничего доказывать — невиновен и все, сидишь себе на попе ровно, потребляешь пончики и ждешь, когда закончится объективное и беспристрастное расследование) — это сугубо западные и заокеанские штучки, у нас они не работают. У нас повсеместно и всегда работает презумпция «права сильного». Иначе говоря, нам нужно во что бы то ни стало доказать, что наши враги — от председателя комиссии и далее — негодяи и преступники. Если мы этого не сделаем, нам конец. То есть негодяями и преступниками будем мы. Как видите, мотивация вполне доступная и животрепещущая.

Ну и напоследок, уже вне гипотезы, а по развитию ситуации: для начала нам следует «провериться на статус».

Тут равновероятно возможны два варианта.

Первый — стандарт: это обычные аппаратные игры. То есть нас перевели в разряд преступников, чтобы устранить как потенциальную опасность и связать руки нашему шефу. На самом же деле нашей системной ловлей никто заниматься не собирается, поскольку все силы и средства брошены на розыск реального объекта опасности, а сами по себе мы особой угрозы для клана не представляем.

Второй — перестраховка: нас будут реально искать, ловить, если понадобится — уничтожать, иными словами, проведут по нам все положенные оперативно-розыскные мероприятия.

От чего зависит выбор варианта — вопрос без ответа, то ли от настроения иерархов клана, то ли от ретивости промежуточных исполнителей — это уж как фишка ляжет. Проверить, как она ляжет, можно также двумя способами: «поверху», аппаратно, и «понизу» — чисто эмпирически.

Первый способ весьма распространен и практикуется, когда между противоборствующими сторонами сохранится некое подобие «теплых отношений». То есть Домовитый пинком открывает дверь пред. комиссии и спрашивает: «Эй, обалдуй, я слышал, ты там моих архаровцев на статью разводишь, это будет как обычно, понарошку, или в формате «все включено»?»

Способ, как видите, очень простой и не затратный, но… в нашем случае совершенно неприемлемый ввиду жесткой «контры» между Домовитым и председателем комиссии.

Поэтому нам ничего не остается, кроме как прибегнуть к способу номер два: «понизу — эмпирически».

— Это каким образом?

— Это элементарно. У тебя там сейчас должна торчать «наружка». Если ее нет — это самое веское свидетельство в пользу первого варианта. Если есть, надо проверить реакцию. Зайдете, засветитесь, посмотрим, как будут реагировать. Если вас не тронут, значит, первый вариант. В этом случае открывается масса возможностей: и жить легче, и работать можно свободно, без особых ухищрений, и таким образом сэкономить массу времени, сил и средств.

— А если все же будет второй вариант?

— Тогда вас попробуют захватить, — простецки объяснил Ольшанский. — Но это не беда — вы просто убежите, и всех делов.

— Просто убежим?! Я, например, не смог просто убежать, тогда, у архива, так что…

— Но сейчас-то ты не один, — Ольшанский был непоколебим и излучал такую уверенность, словно в нашем распоряжении была как минимум танковая бригада при поддержке парашютно-десантного полка. — Так что просто убежите, и вся недолга. И тогда мы будем точно знать, каков наш статус и в каком формате строить свою дальнейшую работу.

От возмущения у меня не нашлось слов, но надобность в них отсутствовала: моего мнения никто не спрашивал.

— Все понятно, — кивнул Степа.

— Значит, получается что-то типа «не фаза»? — хмыкнул Юра.

— Что значит «не фаза»? — не понял я.

— Это анекдот такой, бородатый — ты что, не знаешь? — удивился Юра.

— Не знаю.

— Ну, короче: идут два электрика, старый и молодой. Видят, лежит оборванный провод. Старый — молодому: а ну, возьми его. Тот берет. Ну что, не долбануло? Нет. А, ну значит — не фаза.

— Не понял, в чем юмор. А если бы его ударило током?

Тут мои спутники переглянулись и разом заржали — и даже умный Ольшанский.

Боже, покарай меня за то, что я связался с идиотами! Сделай мне в наказание уродство, что ли, какое-нибудь. Пусть, к примеру, детородный орган мой отрастет до колена и мешает мне при ходьбе — чтобы не шел за кем попало, а сидел дома и набирался ума-разума…

— Саша, ничего страшного нет, поверь мне, — отсмеявшись, успокоил меня Ольшанский. — Сейчас приедем и по-быстрому во всем разберемся…

Прямо в адрес мы не поехали: встали в трех дворах от моего дома, я дал справку по особенностям — этаж, подъезд, куда выходят окна, как лучше пройти, и еще ряд мелочей — после чего Ольшанский достал из багажника реквизиты и на три счета перевоплотился в бомжа. Реквизиты были таковы: безобразная клеенчатая сумка, клеенчатый же драный плащ, пыльный кудлатый парик, стоптанные башмаки и старая растрескавшаяся клюка.

— Ну и как я вам?

Скажу сразу: я был в шоке. Не верилось мне, что старший следователь по особо важным делам может заниматься такой вот клоунадой. Все это было настолько несерьезно и необычно, что очень хотелось спросить: Сергей Петрович, голубчик, а вас вчерась случайно не били по черепу чем-нибудь тяжелым?!

— Я выдвигаюсь к логову Алекса, — Ольшанский кивнул Степе. — А вы с Юрой прошвырнитесь по соседним дворам, гляньте, нет ли каких признаков активности на предмет засад и прочих «резервов».

И все трое убыли на рекогносцировку, оставив меня охранять машину.

Черт-те что и сбоку бантик… Никогда не поверю, что этому учат в генеральной прокуратуре!

Минут через десять вернулись Степа с Юрой. Судя по их невозмутимым физиономиям, ничего подозрительного они не обнаружили, но у Юры в руках был пакет с пирожками.

— В «Мадагаскаре» взял?

— Угу, — Юра, с аппетитом уплетая пирожок, протянул мне пакет. — Налетай, подешевело, было рубль, стало два!

— Выкинь немедленно, — посоветовал я.

— С чего бы это вдруг? — удивился Юра.

— Ты знаешь, из чего они делают пирожки? У нас тут, как они открылись, вся живность со дворов пропала: кошки, собаки, а кое-где даже бабок поубавилось.

— Да ладно! — Юра подозрительно понюхал пирожок и пожал плечами. — А пахнет вроде бы нормально. Ты что, турист, прикалываешься так?

— Я здесь живу, — мудро ответствовал я. — Владею обстановкой. И не хочу, чтобы мой коллега жрал то, что еще вчера гавкало и мяукало.

— Вот это обломал… — огорчился Юра, выбрасывая пакет в ближайшую урну. — Предупреждать надо, что у вас в районе всякую гадость продают.

— А кто заявлял о намерениях? Предупреждать надо, что собираешься покупать всякую гадость…