Горящая земля Корнуэлл Бернард

– Ослак, господин, здешний аббат.

– Земляной вал в хорошем состоянии?

– Его построили древние люди, – пояснил аббат Ослак, – и он сильно зарос травой, но ров глубокий, а вал все еще крепкий.

Таких земляных валов в Британии много, немых свидетелей сражений, бушевавших на этой земле, еще до того, как мы, саксы, явились сюда, чтобы принести новые войны.

– Вал достаточно высок, чтобы его было легко защищать? – уточнил я у аббата.

– Ты мог бы удерживать его целую вечность, если бы у тебя было достаточно людей, – уверенно ответил Ослак.

Я пристально посмотрел на него, заметил шрам поперек его переносицы и решил, что аббат Ослак был воином, прежде чем стать монахом.

– Но зачем приглашать Харальда осаждать нас там? – спросил Альфред. – Когда у нас есть Эскенгам с его стенами и складами?

– И на сколько хватит этих складов, господин? У нас тут достаточно людей, чтобы сдерживать врага до Судного дня, но недостаточно еды, чтобы протянуть до Рождества.

Бурги не снабжались едой, которая требовалась большой армии. Назначение обнесенных стенами городов состояло в том, чтобы сдерживать врага и давать возможность гвардейцам, хорошо обученным воинам, нападать на осаждающих на открытой местности, снаружи.

– Но Феарнхэмм? – спросил Альфред.

– Именно там мы уничтожим Харальда, – недобро проговорил я и посмотрел на Этельреда. – Прикажи своим людям отправиться к Феарнхэмму, кузен, и там мы поймаем Харальда в ловушку.

Бывали времена, когда Альфред задавал вопросы, проверяя мои идеи, но в тот день он выглядел слишком усталым и слишком больным, чтобы спорить. И у него явно не хватало терпения слушать, как остальные подвергают сомнению мои планы. Кроме того, он научился доверять мне, когда речь шла о военных делах, и я думал, что он согласится с моим туманным предложением. Но он меня удивил.

Повернувшись к церковникам, он жестом велел одному из них к нам присоединиться. Епископ Ассер, взяв под локоть молодого коренастого монаха, подвел его к креслу короля. У этого монаха было твердое, костистое лицо и темные волосы с выбритой в них тонзурой – жесткие и колючие, как шкура барсука. Он мог бы быть красивым, если бы не молочно-белые глаза. Я решил, что он слеп от рождения.

Нащупав кресло короля, монах опустился на колени перед Альфредом, который отечески положил руку на его склоненную голову.

– Итак, брат Годвин? – ласково спросил он.

– Я здесь, господин, я здесь.

Голос Годвина был чуть громче хриплого шепота.

– И ты слышал господина Утреда?

– Я слышал, господин, я слышал.

Брат Годвин поднял слепые глаза на короля. Некоторое время монах молчал, но лицо его все время подергивалось, подергивалось и гримасничало, как у человека, одержимого злым духом. Он начал издавать давящиеся звуки, и, к моему удивлению, это не встревожило Альфреда, который терпеливо ждал, пока наконец лицо юного монаха не приняло обычное выражение.

– Все будет хорошо, господин король, – проговорил Годвин. – Все будет хорошо.

Альфред снова похлопал Годвина по голове и улыбнулся мне.

– Мы сделаем так, как ты предложил, господин Утред, – решительно проговорил он. – Ты направишь своих людей к Феарнхэмму, – обратился он к Этельреду, – а мой сын будет командовать силами восточных саксов.

– Да, господин, – послушно отозвался я.

Эдуард, самый молодой из собравшихся, выглядел сконфуженным, его глаза смущенно перебегали от меня к отцу и обратно.

– И ты, – Альфред повернулся, чтобы посмотреть на сына, – будешь слушаться господина Утреда.

Этельред не мог более сдерживаться.

– А какие у нас гарантии, – раздраженно спросил он, – что язычники придут к Феарнхэмму?

– Мои, – резко ответил я.

– Но ты не можешь быть в этом уверен! – запротестовал Этельред.

– Харальд отправится к Феарнхэмму и умрет там.

В этом я ошибся.

Гонцы поскакали к людям Этельреда, стоявшим у Силкестра, с приказом двинуться на Феарнхэмм следующим утром при первых проблесках зари. Как только они окажутся там, то должны будут занять холм к северу, сразу же за рекой. Эти пятьсот человек были наковальней, в то время как люди в Эскенгаме стали моим молотом. Но чтобы заманить Харальда на наковальню, придется разделить наши силы, а правила войны запрещали так поступать. По самым радужным подсчетам, у нас имелось на пятьсот человек меньше, чем у датчан, и, разделив нашу армию на две части, я приглашал Харальда уничтожить эти части по отдельности.

– Но я полагаюсь на то, что Харальд – порывистый идиот, господин, – сказал я Альфреду той ночью.

Король присоединился ко мне на западных укреплениях Эскенгама. Он появился со своей обычной свитой священников, но махнул им, чтобы они отошли и мы могли поговорить наедине. Мгновение король стоял, пристально глядя на далекое зарево огней, туда, где люди Харальда опустошали деревни, – и я знал, что он оплакивает все сожженные церкви.

– Он и вправду порывистый идиот? – мягко поинтересовался Альфред.

– Это ты мне скажи, господин.

– Он дикий, непредсказуемый, он устраивает внезапные набеги, – перечислил король.

Альфред хорошо платил за сведения о норманнах и продолжал вести скрупулезные записи о каждом их вожде. Харальд разорял Франкию, пока его не подкупили тамошние люди, чтобы он ушел, и я не сомневался, что шпионы Альфреда рассказали ему все, что смогли выяснить насчет Харальда Кровавые Волосы.

– Ты знаешь, почему его зовут Кровавые Волосы? – спросил Альфред.

– Потому что перед каждой битвой, господин, он приносит коня в жертву Тору и мочит свои волосы в крови животного.

– Да.

Альфред прислонился к палисаду.

– Как ты можешь быть уверен, что он пойдет на Феарнхэмм?

– Потому что я заманю его туда, господин. Я сделаю западню и вздерну его на наши копья.

– Женщина? – уточнил Альфред, слегка содрогнувшись.

– Говорят, она для него особенная, господин.

– Я тоже об этом слышал. Но Харальд заведет себе других шлюх.

– Она – не единственная причина, по которой он явится в Феарнхэмм, господин. Но хватило бы и ее одной.

– Женщины приносят грех в этот мир, – проговорил Альфред так тихо, что я едва расслышал его.

Прислонившись к дубовым бревнам парапета, он смотрел в сторону маленького города Годелмингам, что лежал в нескольких милях к востоку. Людям, которые там жили, приказали бежать, и теперь единственными тамошними обитателями были пятьдесят моих человек, что стояли на страже, чтобы предупредить нас о приближении датчан.

– Я надеялся, что датчане больше не пожелают захватить мое королевство, – печально нарушил молчание Альфред.

– Они всегда будут стремиться захватить Уэссекс, – ответил я.

– Все, о чем я прошу Бога, – продолжал король, не обратив внимания на мои слова, – это чтобы Уэссекс был в безопасности и им правил мой сын.

Я ничего на это не ответил. Не существовало закона, провозглашающего сына преемником своего отца-короля. А если бы такой закон написали, Альфред не был бы правителем Уэссекса. Он сел на трон вслед за своим братом, хотя у этого брата имелся сын Этельвольд, отчаянно желавший стать королем Уэссекса. Когда отец его умер, Этельвольд был слишком молод, чтобы взойти на трон, но теперь ему было лет тридцать – возраст, в котором мужчина достигает наивысшего мастерства в искусстве напиваться вдрызг.

Альфред вздохнул и выпрямился.

– Ты будешь нужен Эдуарду в качестве советчика, – пробормотал он.

– Я должен чувствовать себя польщенным, господин.

Альфред услышал покорную нотку в моем голосе, и она ему не понравилась. Он напрягся, и я ожидал его обычного выговора, но король скорее огорчился, чем рассердился.

– Господь благословил меня, когда я взошел на трон, – тихо проговорил он. – Господин Утред, казалось невозможным отбить атаки датчанам. Однако милостью Божьей Уэссекс уцелел. У нас есть церкви, монастыри, школы, законы. Мы создали страну, где обитает Бог, и мне не верится, что воля Господа заключается в том, что все это должно исчезнуть, когда меня призовут предстать пред Его судом.

– Может, до этого момента еще много лет, господин, – сказал я все тем же почтительным тоном.

– Не будь дураком! – прорычал Альфред с внезапным гневом.

Он содрогнулся, на мгновение прикрыл глаза, а когда заговорил снова, голос его был тихим и безжизненным.

– Я чувствую приближение смерти, господин Утред. Это похоже на засаду. Я знаю – она там, и ничего не могу поделать, чтобы ее избежать. Она заберет меня и уничтожит, но я не хочу, чтобы вместе со мной она уничтожила Уэссекс.

– Если такова воля вашего Бога, – грубо ответил я, – тогда я ничего не могу поделать, да и Эдуард не в силах этого остановить.

– Мы не марионетки в руках Божьих, – раздраженно буркнул Альфред. – Мы все – Его инструменты. Мы выковываем нашу судьбу.

Он с горечью посмотрел на меня, потому что никогда не мог простить, что я предпочел христианству другую религию.

– Разве ваши боги не вознаграждают вас за хорошее поведение? – спросил король.

– Мои боги своенравны, господин.

Я услышал слово «своенравны» от епископа Эркенвальда, который использовал его как оскорбление. Но как только я узнал, что оно означает, слово понравилось мне. Мои боги своенравны.

– Как ты можешь служить своенравному богу? – спросил Альфред.

– Я и не служу.

– Но ты сказал…

– Что они своенравны, – перебил я, – но так уж боги развлекаются. Моя задача – не служить им, а развлекать их, и, если мне это удастся, они вознаградят меня в следующей жизни.

– Развлекать их?

Судя по голосу Альфреда, он был шокирован.

– Почему бы и нет? – вопросил я. – У нас есть кошки, собаки и соколы, которых мы держим для своего удовольствия, и боги создали нас для того же. Зачем тебя создал твой Бог?

– Для того, чтобы я был Его слугой, – твердо проговорил Альфред. – Если я – кошка Бога, тогда я должен ловить мышей дьявола. Это – долг, господин Утред, долг.

– Ну а мой долг – поймать Харальда и отсечь ему голову. Полагаю, это развлечет моих богов.

– Твои боги жестоки. – Он содрогнулся.

– Люди жестоки, а боги сотворили нас подобными себе. Некоторые боги добры, некоторые жестоки. Вот и мы такие же. Если это позабавит богов, Харальд снесет мою голову с плеч.

Я прикоснулся к своему амулету-молоту.

Альфред поморщился:

– Бог сделал нас своими инструментами, и я не знаю, почему он выбрал тебя, язычника. Но Он и вправду выбрал тебя, и ты хорошо мне служил.

То, с каким жаром говорил король, удивило меня, и я склонил голову в знак признательности:

– Благодарю, господин.

– А теперь я хочу, чтобы ты послужил моему сыну.

Я должен был это предвидеть, но почему-то его просьба застала меня врасплох.

Мгновение я молчал, пытаясь придумать, что сказать.

– Я согласился служить тебе, господин, – в конце концов ответил я, – и служил тебе, но у меня есть свои битвы, которые я должен пройти.

– Беббанбург, – негромко проговорил он.

– Он – мой, – твердо проговорил я. – И прежде чем умру, я желаю видеть, как мое знамя развевается над его воротами и как мой сын достаточно окреп, чтобы его защитить.

Альфред пристально посмотрел на зарево вражеских огней. Я заметил, как широко разбросаны эти огни, – это говорило о том, что Харальд еще не сосредоточил свою армию в одном месте.

«Чтобы собрать всех людей, грабящих сельскую местность, нужно время, – подумал я, – значит битвы не будет ни завтра, ни послезавтра».

– Беббанбург, – сказал Альфред, – это островок англичан посреди моря датчан.

– Верно, господин. – Я заметил, что он употребил слово «англичане».

Слово это включало в себя все племена, явившиеся сюда из-за моря, будь то саксы, англы или юты, и говорило об амбициях короля.

– Лучший способ обезопасить Беббанбург, – продолжил Альфред, – это сделать так, чтобы его окружало больше английских земель.

– Прогнать датчан из Нортумбрии?

– Если будет на то Божья воля. Я желаю, чтобы сын мой совершил это великое деяние.

Альфред повернулся ко мне и на мгновение перестал быть королем, став всего лишь отцом.

– Помоги ему, господин Утред, – умоляюще проговорил он. – Ты – мой dux bellorum[2], мой военный вождь, и люди знают, что, если ты ведешь их в бой, они победят. Прогони врага из Англии, таким образом верни свою крепость и сделай так, чтобы сын мой был в безопасности на дарованном ему Богом троне.

Он не льстил мне, а говорил правду. Я был полководцем Уэссекса и гордился этой репутацией. Я шел в битву, блистая золотом, серебром и славой, и должен был понимать, что богов это возмутит.

– Я хочу, чтобы ты дал клятву моему сыну, – сказал Альфред тихо, но твердо.

Я мысленно выругался, но уважительно уточнил:

– Какую клятву, господин?

– Я хочу, чтобы ты служил Эдуарду, как служил мне.

Так Альфред привяжет меня к Уэссексу, к христианскому Уэссексу, лежащему так далеко от моего северного дома. Я провел первые десять лет жизни в Беббанбурге, в огромной скалистой твердыне на Северном море. Когда же отправился на войну, крепость осталась под присмотром моего дяди, и он украл ее у меня.

– Я дам клятву тебе, господин, – сказал я, – и никому другому.

– У меня уже есть твоя клятва.

– И я буду ее держать.

– А когда я умру, – горько поинтересовался он, – что тогда?

– Тогда, господин, я отправлюсь в Беббанбург, и возьму его, и буду властвовать там, и проведу свои дни рядом с морем.

– А если моему сыну будет угрожать опасность?

– Тогда его должен защищать Уэссекс, как я сейчас защищаю тебя.

– И с чего ты решил, что способен меня защитить?

Теперь Альфред сердился.

– Ты заберешь мою армию к Феарнхэмму? Ты не можешь быть уверен, что Харальд придет туда!

– Он придет туда, – ответил я.

– Ты не можешь этого знать!

– Я заставлю его прийти.

– Каким образом? – требовательно спросил Альфред.

– За меня это сделают боги.

– Ты – дурак! – огрызнулся он.

– Если не доверяешь мне, – с тем же напором отозвался я, – тогда у тебя есть зять, который хочет быть твоим полководцем. Или твой сын сам будет командовать армией? Предоставишь такой шанс Эдуарду?

Король содрогнулся; я подумал – от гнева, но, когда он заговорил, голос его был терпелив.

– Я просто хочу знать, почему ты так уверен, что враг сделает то, чего ты от него ждешь.

– Потому что боги своенравны, – высокомерно заметил я, – и я собираюсь их развлечь.

– Просто скажи мне, – устало пробормотал Альфред.

– Харальд – дурак. И к тому же влюбленный дурак. У нас его женщина. Я заберу ее в Феарнхэмм, и он последует туда же, потому что одурманен ею. Но даже если бы у меня не было его женщины, он все равно последовал бы за мной.

Я думал, что король будет издеваться над этим, но он молча поразмыслил над моими словами, а потом молитвенно сложил руки:

– Я испытываю искушение усомниться в тебе, но брат Годвин заверил, что ты даруешь нам победу.

– Брат Годвин?

Мне хотелось узнать побольше о странном слепом монахе.

– С ним говорит Бог, – заявил Альфред со спокойной уверенностью.

Я чуть было не рассмеялся, но потом подумал, что боги и впрямь говорят с нами, хотя обычно с помощью знаков и предзнаменований.

– Он принимает все решения за тебя, господин? – угрюмо уточнил я.

– Бог помогает мне во всем, – отрезал Альфред и отвернулся.

Колокол звал христиан на молитву в новой церкви Эскенгама.

Боги своенравны, а я собирался их развлечь.

И Альфред оказался прав. Я был дураком.

Чего хотел Харальд? Или, если уж на то пошло, чего хотел Хэстен?

Насчет Хэстена ответить было проще, потому что он куда более умный и амбициозный человек и желал владеть землей. Желал стать королем.

Скандинавы явились в Британию в поисках королевств, и самые удачливые нашли свои троны. Один скандинав правил в Нортумбрии, другой – в Восточной Англии, и Хэстен хотел быть равным им. Он желал заполучить корону, сокровища, женщин и высокое положение, а оставалось только два места, где Хэстен мог все это обрести. Одно – Мерсия, а второе – Уэссекс.

Мерсия предлагала лучшие перспективы. Она не имела короля и была расколота войной. Север и восток страны управлялись ярлами, могущественными датчанами, имевшими сильные войска, каждую ночь запиравшими свои ворота на засовы; в то время как юг и восток оставались землей саксов. Последние искали защиты у моего кузена Этельреда, и тот защищал их, но лишь потому, что унаследовал огромные богатства и наслаждался твердой поддержкой своего тестя Альфреда.

Мерсия не являлась частью Уэссекса, однако выполняла приказы оттуда, и Альфред оставался истинной силой, стоящей за спиной Этельреда.

Хэстен мог напасть на Мерсию; он нашел бы союзников на севере и на востоке, но рано или поздно очутился бы лицом к лицу с войсками сакской Мерсии и Альфреда Уэссекского. А Хэстен был осторожным человеком. Он устроил лагерь на пустынном берегу Уэссекса, но не совершал ничего провокационного. Выжидал, уверенный, что Альфред заплатит ему за то, чтобы он ушел, – что король и сделал. А еще Хэстен ждал, желая посмотреть, что натворит Харальд.

Вероятно, Харальд хотел трона, но больше всего он жаждал все, что блестит. Он жаждал серебра, золота и женщин. Как ребенок, который видит что-то красивое и вопит до тех пор, пока этого не получит. Жадно собирая свои побрякушки, он мог захватить и трон Уэссекса, но не трон являлся его целью. Харальд явился сюа потому, что тут было полно сокровищ, и теперь разорял землю, захватывая добычу, в то время как Хэстен просто наблюдал.

По-моему, хитрый датчанин надеялся, что дикие войска Харальда так ослабят Альфреда, что он, Хэстен, сможет потом явиться и захватить всю землю. Если Уэссекс был быком, то люди Харальда – взбесившимися от крови терьерами, которые нападали стаей; большинству их них суждено будет умереть во время этой атаки, но они подорвут силы быка, и тогда явится мастиф Хэстен и закончит дело.

Итак, чтобы сдержать Хэстена, мне нужно было сокрушить самые сильные войска Харальда. Бык, может, и не ослабеет, но терьеров надлежало убить, а они были опасными и злобными, однако недисциплинированными, и теперь я буду искушать их сокровищем. Я буду искушать их гладкой красотой Скади.

Пятьдесят человек, которых я разместил в Годелмингаме, бежали из этого города на следующее утро, отступив перед большим отрядом датчан.

Мои люди в тучах брызг проскакали через реку и вереницей въехали в Эскенгам, в то время как датчане стояли вдоль дальнего берега и смотрели на яркие знамена, свисающие с восточного палисада бурга. На знаменах были вышиты кресты и святые – указание на высокий ранг Альфреда. И чтобы враги знали наверняка, что король в бурге, я заставил Осферта медленно пройтись по стене, облачившись в яркий плащ, с обручем из сияющей бронзы на голове.

Осферт, один из моих людей, был незаконнорожденным сыном короля. Об этом знали немногие, хотя его сходство с отцом бросалось в глаза. Его родила служанка, которую Альфред затащил в постель в те дни, когда христианство еще не взяло в плен его душу.

Однажды, в момент неосторожной откровенности, король признался мне, что Осферт для него – постоянный упрек.

– Напоминание, – сказал Альфред, – о грехе, некогда совершенном мною.

– Это сладкий грех, господин, – легкомысленно ответил я.

– Большинство грехов сладки – такими их создал дьявол.

Какой извращенной должна быть религия, чтобы превратить удовольствия в грех? Старые боги, хотя они никогда не отказывали нам в удовольствиях, в наши дни увядают. Люди бросают их, предпочитая бич и узду христианского распятого Бога.

Итак, Осферт – напоминание о сладком грехе Альфреда – сыграл в то утро короля. Я сомневался, что он этим наслаждался, потому что терпеть не мог отца, который пытался превратить его в священника. Осферт восстал против такого предназначения и вместо этого стал одним из моих личных воинов. Он не был прирожденным бойцом, в отличие от Финана, но в дела войны привнес недюжинный ум, а ум – оружие с острым лезвием, которое далеко разит.

Все войны заканчиваются «стеной щитов», где люди рубятся в пьяной ярости топорами и мечами. Однако искусство войны заключается в том, чтобы манипулировать врагом и сделать так, чтобы, когда приближаются эти мгновения хаоса, преимущество было на твоей стороне.

Поставив Осферта на стене Эскенгама, я пытался искусить Харальда. Я намекал нашим врагам, что там, где находится король, есть сокровище. Приходите в Эскенгам, говорил я им. И, чтобы искушение стало сильнее, показал Скади датским воинам, собравшимся на дальнем берегу реки.

В нас было выпущено несколько стрел, но враги прекратили стрелять, когда узнали Скади. Она невольно помогла мне, вопя людям на другом берегу реки:

– Придите и убейте их всех!

– Я заткну ей рот, – вызвался Стеапа.

– Пусть сука скулит, – возразил я.

Она притворялась, будто не говорит по-английски, но наградила меня испепеляющим взглядом, прежде чем посмотреть через реку.

– Они трусы! – заорала Скади датчанам. – Сакские трусы! Скажите Харальду, что они умрут, как овцы.

Скади шагнула ближе к палисаду. Она не могла перелезть через стену, потому что я приказал надеть ей на шею веревку, которую держал один из людей Стеапы.

– Передайте Харальду, что его шлюха здесь! – крикнул я людям на другом берегу реки. – И скажите, что она слишком шумит! Может, мы вырежем ей язык, чтобы послать Харальду на ужин!

– Козье дерьмо! – обозвала она меня.

Потом потянулась к вершине палисада и выдернула стрелу, вонзившуюся в одно из дубовых бревен. Стеапа немедленно шагнул, чтобы ее разоружить, но я махнул ему, веля отступить. Не обращая на нас внимания, Скади уставилась на наконечник стрелы, потом внезапным скручивающим движением сорвала его с оперенного древка. Древко она швырнула через стену, посмотрела на меня, поднесла наконечник к губам, закрыла глаза и поцеловала железо. Скади пробормотала несколько слов, которые я не расслышал, снова прикоснулась губами к железу, толкнула наконечник себе под рубашку, поколебалась и кольнула себя между грудями.

Бросив на меня торжествующий взгляд, она показала окровавленный наконечник, бросила его в реку, подняла руки и запрокинула лицо к летнему небу. Скади завопила, привлекая внимание богов, а когда ее вопль утих, снова повернулась ко мне.

– Утред, ты проклят, – известила она таким тоном, словно говорила о погоде.

Я подавил желание прикоснуться к амулету-молоту у себя на шее, потому что, поступив так, показал бы, что боюсь ее проклятий. Вместо этого я глумливо усмехнулся, притворяясь, что отмахиваюсь от ее слов:

– Не трать попусту дыхание, сука.

И все-таки я опустил руку на меч и потер пальцем серебряный крест, вставленный в рукоять Вздоха Змея. Крест для меня ничего не значил, если не считать того, что это был подарок Хильды, моей бывшей любовницы, а теперь – невероятно набожной аббатисы. Думал ли я, что, прикасаясь к кресту, заменяю тем самым прикосновение к молоту? Боги бы с этим не согласились.

– Когда я была ребенком, – внезапно проговорила Скади все тем же небрежным тоном, как будто мы были друзьями, – мой отец избивал мою мать до потери сознания.

– Потому что она походила на тебя? – спросил я.

Она не обратила внимания на мою реплику:

– Он сломал ей ребра, руку и нос, а после, в тот же день, забрал меня на высокие пастбища, чтобы я помогла пригнать обратно стадо. Мне было двенадцать лет. Помню, как падали снежинки и как я его боялась. Хотелось спросить, почему он покалечил мою мать, но я боялась подавать голос. Потом он сам мне рассказал. Сообщил, что хочет выдать меня замуж за своего ближайшего друга, а мать против. Мне тоже была ненавистна мысль о таком браке, но он сказал, что я все равно выйду за этого человека.

– Предполагается, что я должен испытывать к тебе жалость? – уточнил я.

– Поэтому я столкнула его с обрыва, – продолжила Скади. – Я помню, как он падал сквозь снежинки, а я наблюдала, как тело отскакивает от скал, и слышала, как отец вопит.

Она улыбнулась:

– Я оставила его там. Он был еще жив, когда я согнала стадо вниз. Я перелезла через скалы и помочилась ему на лицо, прежде чем он умер.

Скади спокойно посмотрела на меня:

– Это было моим первым проклятием, лорд Утред, но не последним. Я сниму с тебя проклятие, если ты отпустишь меня.

– Думаешь, ты можешь напугать меня так, что я верну тебя Харальду? – забавляясь, спросил я.

– Ты вернешь меня, – уверенно проговорила она. – Вернешь.

– Уведите ее, – приказал я, устав от Скади.

Харальд явился к полудню.

Один из людей Стеапы принес мне весть об этом, и я снова поднялся на укрепления, чтобы увидеть Харальда Кровавые Волосы на другом берегу реки. Он был в кольчуге, вместе с ним прискакали пятьдесят его товарищей. На его знамени был вышит топор без топорища; древко венчал череп волка, выкрашенный в красный цвет.

Харальд оказался крупным мужчиной; конь его тоже был большим, но все равно конунг как будто сидел на карликовом скакуне. На таком расстоянии я не мог разглядеть его хорошенько, но ясно видел его желтые волосы, длинные, густые, не запятнанные кровью, и широкую бороду.

Некоторое время он пристально смотрел на стену Эскенгама, потом расстегнул пояс с мечом, бросил оружие одному из своих людей и послал коня в реку.

День был теплым, но поверх кольчуги Харальд носил еще и огромный плащ из черной медвежьей шкуры, благодаря которому казался чудовищно огромным. На его запястьях и вокруг шеи блестело золото, как и на уздечке его коня.

Харальд довел коня до середины реки, там, где вода захлестывала сапоги датчанина.

Любой из лучников на стене Эскенгама смог бы его подстрелить, но Харальд демонстративно разоружился, что означало: он желает поговорить, и я отдал приказ, чтобы в него не стреляли.

Сняв шлем, он рассматривал людей на укреплениях до тех пор, пока не заметил Осферта в бронзовом обруче на голове. Харальд никогда не видел Альфреда и принял внебрачного сына за его отца.

– Альфред! – заорал он.

– Король не разговаривает с разбойниками! – крикнул я в ответ.