Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь Валентинов Андрей
– Эй, не поминайте! С Амфиараем, ребята, мы вот что сделаем…
- – …Окрест лежащие земли, широкое дрогнуло море
- И закипело волнами багровыми; хлынули воды
- На берега. Задержал Гиперионов сын лучезарный
- Надолго быстрых коней…
Жаль, нам, маленьким, разговаривать нельзя! Ничего, с Полидором мы уже договорились. Пир начнется, по первой выпьют, флейтисток позовут, нас выгонят…
И Полидор нам гидру покажет!
Полидор очень толстый – как и дядя Гиппомедонт. Зато у него есть серебряный обруч. Он его в волосах носит. Такой обруч есть и у дедушки Адраста. Но не серебряный – золотой.
Потому что дедушка – ванакт!
– Тумаешь, она согласится?
– Эрифила? Да она за твое, Полиник, ожерелье сама ножки разведет. Каждому по очереди…
– Тише! Дети тут! Эрифила-то согласится, но нам же не ножки нужны. Ножки ее, хе-хе, как у сороконожки…
– Мекистий!
– Да ну вас, завели! Ладно, так и сделаем. Как говорит в Аиде мой прадедушка Тантал: «Попытка – не пытка».
– Эй, богоравные, давайте-ка споем! Зря, что ли, жертву приносили? Сейчас, когда он про «радуйся» начнет.
– Капаней, пасть на ширину колчана!
– И-и-и раз!
– Р-р-радуйся мно-о-ого, о до-о-очерь эгидодержавного Зевса-а-а-а-а!!!
Ой, мои уши! Сейчас оглохну. И жрец оглохнет. И тети оглохнут!
– Ныне ж те-е-ебя помяну-у-ув, к тр-р-ра-а-а-апезе мы-ы-ы пр-р-риступа-а-а-а-а-а-аем!!!
Ну вот, и жрец не выдержал – за голову схватился. А крыша? Не развалилась? Не иначе, сама Сантида поддержала!
Смеются – все смеются. Мой папа, дядя Капаней (ух, раскраснелся!), дядя Полиник, дядя Мекистий… И мы смеемся. И даже жрец.
А может, мой папа – еще маленький? И остальные – тоже?
Ну ладно. Пора и к трапезе (к тр-р-ра-а-а-апезе!!!) приступать.
Проголодался!
Флейтисток не звали и не пили даже.
Зато нас выгнали – почти сразу. Вот только барана доели. У дяди Гиппомедонта самые толстые бараны в Ахайе. И сам он самый толстый.
(Это я шучу. Дядя Гиппомедонт – хороший.)
В общем, выгнали. Выгнали – и даже двери заперли. И всех теть выгнали. То есть не выгнали – их тетя Клея, дядина жена, ковры смотреть пригласила.
И хорошо. А мы пошли гидру искать!
Дом дяди Гиппомедонта на холме стоит. Почти рядом с храмом Сантиды. С холма даже море видно. Море – направо, а прямо – болото. Алкиония называется. Вот мы туда и пошли.
Про Алкионию нам Полидор рассказал. Он тут все знает. И я бы знал, если б вырос здесь. А интересно! Если к морю идти – прямо на могилу попадешь. Безголовую. Там сыновья басилея Египта лежат – те, чьи головы у нас в Аргосе похоронены. Стоило так далеко головы везти! А еще тут рек много – и Фрикс, и Понтин, и… В общем, еще две, я их и не запомнил. Правда, мелкие все. Как ручейки.
Полидор сказал, что надо поспешить, потому что скоро стемнеет. Сказал – а сам спешить не может. Толстый потому что. И щеки у него большие. Большие – и шевелятся. За обедом, наверное, не докушал.
С холма идти легко. Даже если не по тропинке. А за холмом лес. Правда, Полидор сказал, что это не лес, а роща. И растут там платаны. Священные. И в этой роще громко разговаривать нельзя. Мы и не разговаривали. Мы просто шли. А потом нас Полидор на полянку вывел. На полянке тоже платан – один. Очень-очень высокий. А за поляной – дырка в земле.
Темная.
Мы хотели дальше пойти, но Полидор сказал, что мы должны тут остановиться. Потому что это не просто платан, а Тот Самый.
Тот Самый!
Под этим платаном дядя Геракл…
Ух ты-ы-ы!
Долго мы платан этот смотрели. Оказывается, под ним гидра лежала, а дядя Геракл с дядей Ификлом и Иолаем-племянником подкрались… А гидра в пещеру убежала.
А они за ней!
Мы и в пещеру слазили, но тут же обратно вылезли. Темно! И гидры там давно нет. Ее дядя Геракл убил.
Пока мы платан и пещеру смотрели, солнце уже вниз пошло. За холмы. И Полидор сказал, что нам поспешить нужно. Потому что тут живых гидр нет, они только в болоте живут. В Алкионии.
Алкиония – за лесом. Тут, оказывается, два болота есть. Алкиония – Дионисово болото. Он, Дионис, через него в Гадес спускается. Там какой-то «дромос» есть. А еще дальше за Зимним ручьем (Хеймарром – по-здешнему) – Аидово болото. Там тоже «дромос», но уже самого Аида-Гадеса Подземного. Полидор сказал, что туда лучше не ходить. Особенно вечером.
Что ходить не надо – это понятно. А вот «дромос»…
(Полидор признался, что про «дромос» ему папа рассказал. Рассказал – и велел никому не передавать. Это – тайна.)
Мы с Капанидом ничего не сказали, но подумали. Если бы нам папы молчать велели, мы ни за что бы не проболтались. А Эвриал сказал, что «дромос» – это вход в гробницу. Он такое в Микенах видел. И у нас в Аргосе тоже. Когда его тетю хоронили.
Ну, тогда все понятно! Гадес – это гробница и есть. Для всех сразу. И нам сразу же дальше идти расхотелось.
Но – пошли!
– Только тихо! Пригнитесь!
Это – Полидор. Приказы отдает.
– Дальше не ходите – ноги промочите. Все! Ждем!
«Дальше» – это уже в болото. Мы на краю. Здесь мокро, под сандалиями чавкает. И воняет – в смысле, плохо пахнет.
– А когда?..
(Это Эвриал – который коричневый.)
– Тихо, говорю! Скоро. Сейчас!
И действительно…
– Ой! (Ферсандр, кажется. А может, и Эвриал.)
– Где?!! (Это мы все.)
– Тихо! Да вот же! Гидра!
Гидра?! Маленькая черная змейка… А вот и еще одна! И еще!
– Это что – гидра?
– Вот мелюзга глупая! Конечно, гидра! Они все такие.
Мы так огорчены, что даже не обижаемся на «мелюзгу». И это – гидры? Да это же просто змеи, у нас их возле Аргоса в каждом болоте навалом! Мелюзга, в общем.
Да как же так?
Смотреть дальше не захотелось. Тогда Полидор сказал, что пора назад идти. Мы и пошли.
Только сначала Полидор отдышался – он ведь толстый. Отдышался – и рассказал, что гидры тут, в Алкионии, водятся.
Маленькие.
Оказывается, гидры – почти как змеи. Только змеи расти не умеют. А гидры умеют. Но они не всегда растут, а только если в море попадают. А в море они попадают, когда сильные дожди бывают и болото разливается – до речки Фрикс. А речка в море впадает. Какие гидры до моря доплывают, те и растут.
А та гидра, что дядя Геракл убил, из моря выползла. Она по ночам ползала и овец кушала. И коз, и людей – кого встретит. Вот дядя Геракл ее и убил.
Значит, большие гидры все-таки есть?
Полидор сказал, что есть. В море. Если по берегу Фрикса идти, то как раз к морю выйдешь. А там – скала, на конскую голову похожая. Вот к той скале гидры и выплывают. Ночью. Иногда.
Они-то выплывают, но мы туда не пойдем. А не пойдем, потому что поздно. Поздно – и дядя Гиппомедонт запрещает. И вообще, к той скале ночью ходить нельзя.
И днем – тоже.
Тихо. Темно. За дверями – тоже тихо…
– Ну чего, Капанид, сбегаем?
Молчит, сопит.
Думает.
– Угу…
Это здесь тихо, а в зале до сих пор пируют. Но пируют как-то не так. И вина туда не носят, и флейтисток нет… И дядя Капаней не поет. Если бы пел – слышно было бы. До самой Лерны слышно!
– А тебе страшно?
Ну, как на такое отвечать, всем понятно!
– Да ни капельки!
– А Ферсандра возьмем?
Тут уж думать приходится вдвоем. Ферсандр – друг, но без папиного (в смысле, дяди Полиника) разрешения он и шагу не сделает.
– А мы… Мы только посмотрим. А если чего увидим – и его позовем.
– А дорогу ты помнишь?
Дорогу-то и я помню – вниз с холма, через священную рощу (это где платан Гидры) – а там вдоль берега Фрикса. До моря. Но странное дело, мне что-то не хочется идти. Живот, что ли, заболел?
– Ну пошли, Тидид?
Ой, заболел. Бурчит! Но… Делать нечего – сам напросился.
– Пошли!
В сенях – темно. И во дворе темно. У сарая…
– Тихо!..
У сарая кто-то охает. И ахает. В два голоса.
– Гы! (Это, понятно, Сфенел.)
Я тоже понимаю, что «гы». Наверное, рабыня с каким-нибудь пастухом. Видел я такое! Наши рабыни тоже…
Фу, противно! И еще попы голые!
Ворота открыты, тропинка сама стелется под ноги…
– Побежали!
Ветер в ушах – прохладный, пахнущий близким морем. Бежать легко, тропинка ведет вниз, под гору, луна уже взошла…
Хорошо!
Вниз, вниз, мимо вековых платанов, мимо полуразрушенных алтарей, где уже давно не приносят жертвы, мимо темной пещеры, мимо старых уродливых камней, которые кто-то вкопал прямо в землю…
Дальше, дальше!
Бежать легко, мы оба хорошо бегаем, только ветер свистит, только Селена-луна с небес смотрит…
…Почему мне вдруг кажется, что лучше уже не будет? Что добрые боги послали эту ночь…
Странная мысль уносится ночным ветром – прочь, прочь, прочь. Все хорошо, все отлично, а дальше будет еще лучше…
Вниз, вниз, вниз…
Скала и вправду походила на коня. Огромного, с большой тяжелой гривой. И сам конь – огромный. Стоит себе на дне, только голову из моря выставил.
А на море – огоньки.
Всюду – на волнах, на мокрых камешках и даже в глубине, где зеленые нереиды живут…
Ух ты!
То есть это потом «ух ты», а вначале даже страшно стало. Моря-то я почти не видел. Зато слыхал! В море опасно. Там живет страшный Поседайон, он еще и землю трясет, и в коня обращается… А скала-то – голова конская. Вот сейчас ка-а-ак двинется, ка-а-ак заржет! Ой, лучше не думать! А то меня Капанид за труса примет!
– Сели?
– Сели!
Ждем.
Ждем – а огоньков все больше, светятся, дрожат…
– А чего они флейтисток не позвали?
(Это я так, чтобы не молчать.)
Сопит Сфенел. Думает.
– Это потому, что мамы наши тут. То есть не наши… Ты, Тидид, извини…
Жаль, что я не могу рассказать Капаниду о маме. Он считает, что моя мама на Каменном Поле. Но я ему обязательно расскажу! Когда мама разрешит.
– И не потому, – возражаю я. – Помнишь, день рождения дяди Полиника был? Тогда все пришли, но флейтисток все равно позвали. Только их к столам не подпускали. И танцовщиц тоже позвали…
А на море – волны. И огоньки, огоньки…
…И черный конь. Вот сейчас заржет, подпрыгнет, ударит копытами прямо по белым барашкам, по огонькам!..
– А я знаю, почему, – вдруг заявляет Сфенел. – Они о войне говорят. Война будет, Тидид!
Да, будет. Я хоть и маленький еще, а понял. Недаром папа о войне заговорил!
– Они с Фивами воевать хотят. Чтобы дядя Полиник басилеем стал. А потом – с Калидоном. Чтобы твой дедушка твоего папу простил.
Почему мне вдруг не хочется, чтобы папа шел на войну? И чтобы дядя Капаней шел? И все остальные? Ведь война – это победа, это добыча, это – слава! А мой папа – самый сильный!
– Смотри!
Все забыто. Гидра! Перед самой скалой! Темная, горбатая, толстая…
– Да это же лодка! Рыбаки!
Фу ты!
Действительно лодка. Даже голоса слышны. Плеснули по воде весла (а на них – тоже огоньки!), и снова – тихо. Только волны.
– А кого на войну возьмут?
Нас – не возьмут, это понятно. А дядю Эгиалея? А Алкмеона? Ведь у него губа заячья!
Капанид снова начинает сопеть. Молчит.
– Мама плачет, – наконец вздыхает он. – А папа то кричит на нее, то целует. Мама говорит, что боится. Что ей сны плохие снятся.
Хочу сказать что-то ободряющее – и не могу. Моя мама…
«Лучше сыном изгнанника, чем сиротой…»
– Они победят! – говорю я упрямо. – Они всех побьют! Правда, Капанид?
– Угу…
Не нравится мне это его «угу». Ну никак не нравится!
– А дядя Амфиарай… – вновь начинает Сфенел.
– Тихо!
Это я. Шепчу. Шепчу потому, что темное…
…Гибкое, узкое, длинное! Прямо под самой скалой. И луна блестит. Прямо на этом самом!
– Видишь?
– Вижу!
А это самое уже не под скалой – плывет прямо к берегу. Быстро, бесшумно. По гребням волн, между огоньков…
– Сюда! Сюда плывет!
Ответить я не решаюсь. Это самое совсем близко. Уже и кожу разглядеть можно – гладкая, словно липкая. И плавник. То есть не плавник, а вроде как гребень…
– А вдруг она на берег…
– Да тише ты! Услышит!
Почему-то вдруг вспоминается, что наш храм, храм Трубы, назван в честь трубы, которая поход играет. И наступление, и если назад бежать надо (быстро-быстро!), тоже играет…
А вдруг это не гидра? Может, просто рыба такая? Вроде угря?
Плеск. Что-то тяжелое падает на песок. Нет, не падает! Прыгает! Прыгает, бьет тугими кольцами…
– Мама-а-а-а!
Только на миг я увидел? Или не увидел? Почудилось?
…Пасть – огромная, зубастая, с клочьями тины между клыков. И не только тины! Глаза…
– Ма-а-ама-а-а-а-а-а!
Орем оба – ни о чем не думая, ничего не соображая. А страшная голова – громадная, как конь, как целый бык, – уже совсем рядом, упругие кольца скребут по песку…
– Ходу! Ходу-у-у!
…Песок на зубах. Хорошо, что Сфенел подхватил, рывком поставил на ноги… Сильный он! Почти как дядя Капаней. Почти как мой папа!
…А сзади – шипение. Или это ветер в ушах?
Почему так трудно бежать? Нога? Да, кажется, лодыжка. Ничего, добегу! Наверное, уже можно остановиться, передохнуть…
А вдруг ОНА все еще сзади? Все еще ползет?
А вдали – или тоже чудится? – конское ржание. И будто бы – топот копыт…
Мы никому не расскажем! Даже папе, даже дяде Капанею. Даже Ферсандру. Мы лучше сначала вырастем, станем сильными, как наши папы, и гидру убьем. Убьем – а потом все расскажем. Все-все! Но про коня я рассказывать не буду, даже когда вырасту. Потому что бог Поседайон может обидеться. А богов надо бояться.
Так папа сказал!
А когда мы вернулись домой, началась война.
Антистрофа-II
Папа говорил, что, когда война близко, из Тартара вылезает злая Кера. Она не богиня, она хуже. Кера всюду летает и всех ссорит, чтобы дрались лучше. А затем с Олимпа идет Арей.
Вот тогда все драться и начинают!
Керу я не видел. Наверное, она летала, пока мы из Лерны возвращались. Зато уехал папа. Он не сказал, куда, но Капанид узнал от своего папы, что он уехал в Микены, к ванакту Эврисфею. Он попросит большое войско. А чем больше войско, тем лучше.
И еще папа велел мне переселиться к Сфенелу. Это тетя Эвадна предложила, Сфенелова мама. Она говорит, что ребенка и покормить некому. Ребенок – это я. То есть я уже не ребенок, но тетя Эвадна так думает. Она очень добрая, но у нее глаза больные. С тех пор, как война началась.
А дядя Капаней смеяться перестал. Он домой поздно приходит, потому что войско гонять надо. И не просто гонять, а как Дионисовых козлов. Это дядя Капаней так сказал.
И еще у нас на улице плачут. И на соседней плачут. И не маленькие, а взрослые тети.
Мне тоже почему-то хочется плакать. Но я не плачу.
В доме дяди Капанея много интересного. Дядя Капаней прапраправнук (на самом деле там «пра» еще больше, но я не запомнил) царя Анаксагора. А царь Анаксагор правил Аргосом сразу же после потопа. И Микенами правил. И Коринфом. Поэтому у дяди Капанея на стене висит большой щит – потрескавшийся, старый. И еще – жезл из золота. Но жезл не висит на стене, а лежит возле алтаря.
А тетя Эвадна сказала, что лучше бы все это сквозь землю провалилось. Прямо в Гадес.
Дядю Эгиалея не берут на войну. Он это сам сказал, когда в гости зашел. Дядя Эгиалей будет городом править вместо дедушки Адраста. Потому что дедушка Адраст сам войско возглавит.
Дядя Эгиалей грустный. Это потому, что его на войну не берут. И еще он говорит, что пусть лучше войско ведет один козел, чем десять львов. Дядя, наверное, шутит, но почему-то не улыбается.
А дядя Капаней сказал, что папа скоро вернется. Что папе ванакт Эврисфей обещал большое войско. Папа – молодец!
А мамы все нет. Мне без нее очень скучно.
– Уже начали?
– Нет, они дядю Амфиарая ждут…
Сфенел хмурится, морщит лоб. Прямо как дядя Капаней. Это значит, что он волнуется. Я лоб не морщу, но тоже волнуюсь.
– Без него начинать нельзя, он – лавагет. Вот они и ждут…
Они – это наши папы. Дядя Капаней, дядя Полиник, дядя Гиппомедонт, дядя Мекистий. И дядя Патренопей, который в Тиринфе живет. Его я в первый раз вижу, потому что он в Аргос редко приезжает. А вот сегодня приехал. И еще тут Этеокл. Это – не брат дяди Полиника, это его родич. Он из Беотии на большой колеснице прикатил.
И дедушка Адраст здесь. На нем сегодня красный фарос. То есть не красный, а пурпурный. И еще золотой венец.
И на папе тоже – венец, но серебряный. Я даже не знал, что у папы такой есть. Папа сказал, что это венец из Калидона. Папа – сын дедушки Ойнея, а значит – калидонский наследник. Хотя дедушка Ойней его и не любит.
Наши папы впереди. Мы – сзади. Тут все, даже Алкмеон с Амфилохом, даже близнецы дяди Полиника. Они маленькие, хотят спать, но их не отпускают.
Потому что сегодня будет клятва.
Тут мы не бываем. Это не наша улица. Здесь – пеласги.
«Здесь» – это у жертвенника Дождевику.
Это мы его так зовем, а на самом деле его называют не Дождевик, а Зевс Листий. Этот жертвенник – особый. Если на нем что-то попросить, то Зевс обязательно услышит. Или поклясться – он тоже услышит.
Папа приехал сегодня утром, но даже к дяде Капанею не зашел, а сразу поехал в Лариссу к дедушке. А потом вернулся, поцеловал меня и пошел говорить с дядей Капанеем.
А вечером мы все пошли клясться.
Мы молчим. И все молчат. Уже темно, поэтому принесли факелы. У дедушки Адраста темное лицо. Наверное, это из-за факелов. А может, не из-за факелов, а из-за дяди Амфиарая.
Ферсандр рассказал, что дядя Амфиарай очень громко ругался. Он не хочет воевать. Он всех пугает богами. Но дядя Полиник сказал, что дядя Амфиарай все равно приедет.
Дядя Полиник улыбается. Это потому, что он скоро дома будет. Ему войско ворота откроет, и он снова в Фивах сможет жить.
Только почему-то никто больше не улыбается.
Мы все ждем, уже темно, Адраст (не дедушка, а сын дяди Полиника) плачет – домой хочет. А его братик спит. Я тоже хочу спать, но я уже большой, и я потерплю.
– Слышите? (Это Эвриал, который коричневый.) Колесница!
Читать бесплатно другие книги:
