Если враг не сдается Нестеров Михаил

1

– …ему было не больше пятнадцати, может, четырнадцать, – они, подонки чеченские, рано взрослеют. Его уже было не перевоспитать – не осталось такой среды. Я попросил его поднять бутылку с водой. Когда он нагнулся, я выстрелил ему в затылок: не из жалости к этому уроду – с такими давно все понятно, надо только кончать. Мне человека убить, как два пальца… Ничего не чувствую. Бах! Мозги по всему подвалу. Чеченцы – сволочная нация, уроды, которые испокон веков жили грабежами и убийствами, – это у них в крови. Воюет сейчас тупорылая чеченская молодежь, которая выросла между двумя войнами. Если вывести войска, боевики, собравшись, передавят несогласных как вшей. И не только в Чечне, а в любом российском городе, в любой воинской части, где служат эти уроды.

И еще о чувствах. Сейчас говорю за себя, но большинство офицеров не чувствуют себя гражданами своей страны: России не существует. Они воюют за малую часть российского народа. А для них, офицеров, эта малая часть – солдаты. Россия пинками гонит их на горные чеченские пастбища – не бросать же их.

У моей разведывательно-диверсионной группы свой горный район в Чечне, своя задача: поиск и уничтожение боевиков без суда и следствия. Мне уже месяца три никто в плен не сдавался. Последний раз – четверо «чехов». И то потому, что мы с ребятами крепко обложили их. Другого выхода у них не было. Они вышли с поднятыми руками. Мои парни поставили их на колени и разрешили помолиться. Что дальше? Мы подарили им легкую смерть.

– Это вы похищаете по ночам людей и потом уничтожаете?

– Процентов тридцать из них похищены и убиты в результате криминальных разборок между самими чеченцами, двадцать – боевиками. А процентов пятьдесят уничтожаем мы. Под это дело порой и невинные люди попадают. Чеченцы власть делят, оговаривают друг друга. Так что иногда поздно что-либо исправить – человека нет. Только не надо меня в чем-то обвинять. Рано или поздно каждому замазанному в крови придурку снесут башку.

И вообще я бы заварил такую спецуху. Для начала уничтожил бы всю чеченскую верхушку. Любыми путями. Подстрелил бы или взорвал. Свалил бы все это на ваххабитов, а потом поделил бы Чечню между Ингушетией, Дагестаном и Ставропольским краем. Такой республики не должно быть. Она должна раствориться в России, а чеченцев надо ассимилировать. Знаете, что говорят мои ребята? Умные вещи: «Дайте нам веру в будущее, и мы перемелем всех».

Я лица своего от камеры не прячу, смотрю открыто, говорю прямо то, что знаю и думаю, в чем уверен. Но показал бы больше, представься такая возможность: того пятнадцатилетнего урода-боевика, чьи мозги я размазал по подвалу. Ответ. За каждый кадр, где режут русского солдата. Только вы не покажете. Потому что России вражеская кровь не нужна – своя слаще.

– Думаете?

– Иногда делаю, а думаю потом. Но совесть никогда не мучает. Неважно, сколько человек ты убил, важно другое: как ты будешь жить с теми, кто еще жив.

– Жалеете о чем-нибудь?

– Да. Что не могу перечеркнуть свою жизнь и сначала начать – как в песне поется.

– И с чего бы вы ее начали?

– С начала. С самого начала. Заново.

– Каким вы видите свое будущее? Может, это контрактная служба, военное училище?

– Вряд ли. Я не хочу состариться вместе со своим автоматом. Но я не боюсь, что кто-то, как и я, подарит мне легкую смерть. Холодею лишь от одного, что подохну от шальной пули.

– Чеченские боевики назначили за вашу голову большую награду. Что вы испытываете по этому поводу?

– Жалость к подателю моей головы. Боевики обманут его. Потом, возможно, хлопнут.

– Жалость, вы сказали. Вы способны на сострадание?

– Недавно я был в отпуске. Присутствовал при сносе школы, в которой учился. Стоял в десятке метров. Камни и щепки летели мимо меня. Плакал.

– Вы верите в удачу?

– Когда работаешь 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, удача приходит сама.

– Еще один вопрос. Почему вас называют Миротворцем?

– Каждого как-нибудь да называют.

Миротворец прикурил сигарету. Отвечая на вопросы репортера телеканала РТР, сержант-спецназовец смотрел на него и лишь изредка бросал взгляд в объектив видеокамеры. Оператор тоже лишь иногда брал крупным планом его длинное скуластое лицо с раздвоенным подбородком и светло-серыми, водянистыми глазами. Порой ему становилось жутковато от холодного взгляда Миротворца – «волкодава», специалиста по диверсиям. Несколько странным показался репортеру ответ Миротворца на один из первых, как бы общих вопросов: как воспитывают солдат в учебных подразделениях спецназа. «Так, – ответил «волкодав», – чтобы они ненавидели командира на учебном полигоне и чтобы ненависть превратилась в любовь в реальном бою. Всего один шаг, но опытный командир его всегда чувствует».

Странный, противоречивый человек, действительно сильный и одинокий, как волк, но такой же сильный в качестве вожака стаи. Своей стаи бойцов из спецподразделения ГРУ. Там его почитают, поэтому ему необязательно исполнять девять заповедей.

Акела? – задался вопросом корреспондент, заканчивая интервью. И ответил себе сообразно: плохо ему будет, если он промахнется. Если уже не промахнулся, согласившись на откровенную беседу. После выхода материала в эфир вокруг него загалдит не только «генеральская свора» из ОГВ на Северном Кавказе: «Акела промахнулся!» И он сползет со скалы советов. Его никто не станет защищать – не хватит смелости. Он еще молодой, но уже «продвинутый»; обесценится ли он в глазах общества, которому свое мнение, продиктованное свыше, навяжут средства массовой информации? Один – нет, разговор о целом пласте таких же «продвинутых» сверстников Миротворца. Чтобы пресечь этот яркий пример для подражания, его поспешат объявить психически неуравновешенным – причем лишь раз, дабы не разгоралась вокруг него шумиха. И быстренько эвакуируют его на «большую землю», чтобы, не дай бог, кто-нибудь не подарил ему легкую смерть. Сраженный чеченской пулей, он действительно станет героем.

Но самым странным противоречием в этом интервью был контраст между тем, что говорилось, и тем, кем говорилось. Не верилось, что эта слаженная, порой грубая, но в основном беспощадная и трезвая речь принадлежит старшему сержанту, 23-летнему парню. Чтобы мыслить и говорить с такой жесткой убежденностью, нужно пройти путь военного как минимум в десять лет. Может, он выступает не от себя, а от группы товарищей, среди которых есть и офицеры? Этот вопрос журналиста остался открытым.

«Был бы жив сосед, что справа, он бы правду вам сказал».

Генерал-майора Николая Мельникова, прилетевшего в Ханкалу, встречал капитан из штаба внутренних войск. А лучше бы никто не встречал, злился генерал. Он был одет в камуфлированную куртку без знаков различия; а спускаясь по трапу, надел солнцезащитные очки. О, это крайне важная деталь, позволившая Николаю Александровичу скрыть свои полыхающие огнем мигалки. От того же капитана, которому также не помешала бы светомаскировка: на его лице, показалось генерал-майору Мельникову, было выписано что-то клиническое, типа язвы открытой формы. Впрочем, Мельников ошибался: в глазах офицера, поднесшего руку к головному убору, не было и намека на иронию.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Капитан Рявкин…

– Здравствуй, – козырнул в ответ Мельников и пожал офицеру руку.

– Как долетели? – справился капитан и указал рукой на «УАЗ», стоявший в пятидесяти метрах от самолета. – Нам сюда.

– Неплохо, – ответил Николай Александрович, на языке которого вертелась распространенная язвительная фраза: «Спасибо, что спросил». Прикурив на холодном ветру и чуть отставая от Рявкина, он проявил нетерпение: – Где этот змей?

Капитан, воспользовавшись тем, что генерал был на шаг позади, пошарил по хмурому небу своими ясными глазами, словно отыскивал на нем воздушного змея – отчего-то китайского производства.

– Дожидается вас в общежитии. Нам разрешили привезти его, до утра он в вашем распоряжении.

– Далеко ехать? – спросил Мельников, занимая место в машине и так же за руку здороваясь с водителем, сержантом внутренних войск.

– Мигом доедем, товарищ генерал! – обнадежил Рявкин.

Мигом… А побыстрее нельзя?

Для беседы генерала с сыном была подготовлена комната в общежитии для приезжих, в основном там останавливались родственники военнослужащих. Генерал прошелся по мрачному коридору со скрипучими половицами, отметил, послушав неспокойный фон голосов, неважную звукоизоляцию, словно общагу строили кагэбэшники. Открытого разговора тут не получится, пришел к выводу Мельников, остановившись перед дверью, на которую ему указал провожатый.

Генерал толкнул скрипучую дверь, оставаясь на месте; желания шагнуть за порог у него не было.

С койки поднялся высокий молодой человек. Красивый, падла, хотя и бритый наголо; стройный, сволочь, хотя и в мешковатом камуфлированном костюме. Перед генералом стоял совсем не тот человек, которого последний раз он видел полтора года назад. Вживую. Повзрослевший, возмужавший, с легким налетом усталости на лице.

– Миротворец… – Генерал, прикуривая очередную сигарету, не сводил глаз с сына; боковым зрением видел застывшего рядом капитана Рявкина. Тот проявлял явное любопытство и не спешил с казенным вопросом: «Разрешите идти?» – Миротворец, – повторил Мельников-старший, насылая в голос иронию и многозначительно выпячивая губу. – Помню, на гражданке тебя прозвали Фролом Кургановым. Там у тебя было два дела: гулять и портить девок.

– Пап, зайди, а? – Старший сержант дал отмашку провожатому, кивнув и скосив глаза в сторону: «Давай, капитан, канай отсюда».

Рявкин, словно генерал спал, тихонько обошел его сзади и исчез из виду.

А Мельников так и остался стоять у порога. Вряд ли таким образом он выказывал свое недовольство или пренебрежение, не походило это и на воспитание. С воспитанием генерал, окончивший Саратовское училище внутренних войск, Военно-политическую академию, занимавший должности начальника политотдела полка, бригады и дивизии, а теперь исполняющий обязанности командующего войсками Приволжского округа внутренних войск, участник Первой чеченской кампании, – так вот, с воспитанием он явно опоздал.

Избалованный, со всеми – в том числе и с жизнью – грубо на «ты», генеральский сынок… Что от него осталось? И вообще он ли это? Если снять с него камуфляж и одеть в гражданку, проявятся ли его знакомые черты? Прежнего Игоря Мельникова словно не стало, а вместо него из «ящика» показался совсем другой человек, вовсе не родной сын, но с определением «наш». В ушах Николая Александровича до сей поры стоял испуганный голос жены: «Коля, скорее! НАШЕГО показывают».

«Нашего» показали во всей красе и в полном патриотическом смысле этого слова. «Наш» мочил врагов – скрытно, хладнокровно; «наш» вел к победе свой народ, с каменным лицом сопереживал ему; он то ли просил, то ли требовал дать свободу ему подобным, чтобы они перемололи всех!

Боевик. Не сын, а передача по телевизору походила на крутой боевик, где главную роль супермена играл мордоворот, здорово смахивающий на Игоря Мельникова. Начало крутое, но где пролог? Где вступление, где та российская сказка, в которой обычный дурак превращается, как и положено, либо в тупую смертоносную машину, либо в олигарха? Следовало показать по «ящику» разнузданного героя нашего времени: джинсы – майка – пиво. И его окружение, отличающееся лишь цветом маек и потертостью заморских штанов. На «заднике» хорошо бы показать сутулого генерала – еле-еле его видно – и дать титры: «Сын по стопам отца не пошел». И многообещающее многоточие, стилизованное под прошитую автоматной очередью окровавленную грудь отпетого негодяя. И дабы не искушать зрителя однотипностью подачи информации, запустить голос за кадром – гнусавый такой голос, знакомый многим по переводам американских кинофильмов: «В свои 22 года он, пока еще Фрол Курганов, но еще не Миротворец, неожиданно заявил, что хочет… в армию! Может, он таким образом хотел спастись от многочисленных дружков, которые служили при нем аппаратом машинного доения? Или он убегал от подруг, каждая вторая из которых была уверена, что забеременела от генеральского сынка и непременно в генеральских хоромах? Каждая вторая рассчитывала на продолжительную веселуху, заодно предвкушая растерянную харю будущего папаши. Только наш герой никого веселить не собирался. Он выбрал для себя подразделение с самой строгой дисциплиной, какую только можно себе представить: армейский спецназ. Под «крышу» отца, то есть спецназ внутренних войск, лезть не захотел из принципа».

– Так и будешь стоять в дверях? – спросил Игорь.

И генерал не узнал голос сына. Вообще что он сможет объяснить своим голосом? Ничего. Ему требуется защита, без нее он никто – ни прежний разнузданный генеральский сынок, ни возмужавший, с перекошенной крышей, Миротворец. Для кого-то – наверное, для большинства российской молодежи – он предстал профессионалом высокого уровня, со своими понятиями о том, что происходит в Чечне, какими методами нужно бороться с «чеченской заразой». Разумеется, по молодости лет он в чем-то заблуждался, а в чем-то был откровенно прав. Но свою точку зрения не только имел, но и сумел высказать ее очень громко, на всю страну.

– Я скажу тебе, что станет с тобой в ближайшем будущем, – словно отвечая на свои мысли, сказал генерал. Он вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. Не сдержав усмешки, протянул сыну руку. – Ну, здравствуй.

– Привет! – Игорь коротко и облегченно рассмеялся, пожимая отцу руку. – Как мама?

Николай Александрович, не ответив на вопрос сына, продолжил:

– Ты многое приобрел за эти полтора года. Не все, но опять же многое ты потеряешь, когда вернешься домой. Утерянные позиции. Ты начнешь штурмовать утерянные позиции: расслабляться пивом, оттягиваться с подругами. Но уже более сильным, – в духе военно-политической морали продолжал Мельников, – и с прежним опытом распутной жизни. Из тебя выйдет военно-гражданский гибрид – хочешь ты этого или нет. А теперь я хочу спросить: кто подтолкнул тебя к этому дурацкому интервью?

– Никто не подталкивал, я сам.

– Сам… Просто так, беспричинно, да? А я могу назвать причину. Тебя достала служба, война, если хочешь. Тебя достал десинхроноз [2]. Ты здесь, но все твои мысли дома. То же самое произошло полтора года назад, когда ты был в кругу доставших тебя друзей.

– Ну чё ты все достал да достал! – психанул Игорь. – Никто меня не доставал. Тебя, как я понял, больше волнует твоя репутация. Колись, товарищ генерал. Скажи, что вторая звезда и должность командующего войсками округа тебе пока не светит. Я не хотел тебя подставлять, я высказался, понял? Чтобы у людей что-то сдвинулось в их уродских мозгах. Нельзя так. Знакомо, правда?

– Ты спятил, скажи честно?

– Нет. Но что-то важное в себе погубил. Разве и это тебе ни о чем не говорит?

«Генеральский сынок?» Мельников давно перестал морщиться от этого определения, но еще ни разу оно не звучало в вопросительной форме. Выходит, меняется его качество? В лучшую сторону? Хорошо бы так, но хлопотать за сына придется именно в этом качестве; погоны не сбросишь – ни с себя, ни с него; развода друг другу не дашь. И когда это кончится? Никогда. Тянет вечностью; но особого желания жить вечно (такой жизнью, как сейчас) отчего-то нет.

Хлопотать…

Словцо-то неплохое. Как хорошо хлопотать по дому, на даче; слегка тревожные, но ставшие привычными хлопоты перед новым назначением тоже порой приходятся по душе. Но вот это чуть суетливое слово деформируется и, меняя свойства, превращается в просьбу. Придется даже не ходатайствовать, а просить на самом высоком уровне прощения за слова сына. Николай Мельников хорошо помнил, когда в середине интервью Игорь чуть придвинулся к видеокамере: «Вот интересный момент: «То, что не удалось Басаеву, оказалось по плечу начальнику Генштаба Квашнину. Который создает чеченские формирования. Хотите пример? Вы его знаете: чеченская спортивная рота СКА Московского военного округа. Чеченская боевая единица. Генерала на … послать – легко, избить офицера – еще легче, обоссать памятник погибшим на Кавказе бойцам – их долг и удовольствие».

Хорошо сказал сынок. С упоминанием фамилии и должности генерала армии. И как тут не представить военную палатку, битком набитую заговорщиками. Они шепчутся, делятся соображениями, вынашивают планы, засранцы!

Но про «чеченскую боевую единицу» сказал верно. Сто пятьдесят человек, сосредоточенных в одном месте и в самом центре родины, в любой момент готовых взять в руки оружие. И таких подразделений по стране хватает. Если апеллировать, то… цитатами, взятыми из интервью. Что могут посчитать и поддержкой отпрыска-заговорщика. Переворачивай как хочешь.

Генерал Мельников улыбнулся – впервые за эти полчаса, пролетевшие, как одна минута. Не сводя с сына глаз, насмешливо и со знанием садовода-профессионала произнес:

– Посадив семя, я вырастил вид, а не культуру. А с другой стороны, где бы я взял привитой саженец?

Игорь отреагировал мгновенно, как и подобает спецназовцу:

– Женился бы на даме с ребенком, и все дела.

Генерал рассмеялся.

– Как мать, спрашиваешь? – Он пожал плечами. – Вроде ничего.

– А ты? Как работа?

– Не спрашивай. Увязли всем округом в охранении железнодорожных составов с боевыми отравляющими веществами: зарин, зоман, иприт, люзит и прочая отрава. Везут и везут к нам на «Каустик-2» по Южно-Уральской «железке». Скоро загадят весь Приволжский округ. Кто-то на этом делает деньги и набирает политический вес, а кто-то однажды, не дай бог, задохнется.

– Интересно. Поподробнее не расскажешь?

– Я же сказал: не спрашивай. Я спрошу тебя. Хочешь послужить под Самарой? Все равно тебя уберут из подразделения. Лучше будет с моей помощью.

– Меня никто не заставит написать рапорт.

– Тебя переведут приказом.

2

Та связующая нить, что мысленно удерживала Сашку Литвинова в войсковой части 1286-Р, а иначе Школа по подготовке снайперов Приволжско-Уральского военного округа (ПУрВО), оборвалась, когда пассажирский поезд «Орск – Москва», несильно грохнув сцепками вагонов, отошел от орского железнодорожного вокзала и, набирая скорость, с участившимся пульсом перестука колес покатил в сторону таких же заснеженных краев, туда, где молодого бойца спецназа поджидали новые товарищи, командиры, впечатления, обстановка, наверное, иные отношения. В общем, много нового.

Сашка, хранивший в своей душе немало старого, по-своему дорогого, давшегося ему тяжелым трудом, потом и кровью, грустно улыбнулся. Прихватив со столика пачку сигарет и зажигалку, он вышел в студеный тамбур, где ритм дороги ощущался острее, и закурил. Подышав на замороженное стекло, он всматривался одним глазом, как в оптику снайперской винтовки, в проносящиеся мимо дома и деревья, в путаницу проводов, провисших между покосившимися телеграфными столбами.

Ритм. Рваный. Неспокойный. Щемящий душу. На него ложатся строки из песни: «А стекло… на прицеле от влаги… опять… запотело… Снайпер, сняв… рукавицу, его… аккуратно протер…» Про него, про сержанта Сашку Литвинова песня.

Позади осталась какая-то станция, названия которой Литвинов прочесть не успел, а сосредоточил свой острый взгляд на полноватом мужичке с сигнальным флажком, вышедшем провожать поезд, – точь-в-точь командир войсковой части подполковник Николай Дичев, где прошли шесть месяцев службы: главное, в фуражке, коренастый, с широкими бровями, сросшимися на переносице. Ты, говорит, Сашка, самостоятельный парень, тебе провожатого не надо, один доедешь, тем паче без пересадок. Вроде как не боевой командир, прошедший Чечню и Дагестан, говорил с ним, а добрый деревенский дядька, провожающий племянника. У Литвинова не было клички, все просто звали его Сашкой, что на самом деле и стало его позывным. Наверное, потому, что характер у него был покладистый, улыбка – доброжелательной. Так его называл и репортер центрального телеканала.

«О-о… – снова улыбнулся сержант, продолжая «подсматривать» за дорогой, – тема щекотливая, но, с одной стороны, приятная».

Сашка окончил школу (роту) снайперов, аналог солнечногорской, созданной по инициативе заместителя министра обороны генерала Топорова в 1999 году. После он два месяца проходил боевую стажировку в Чечне, куда повзводно школа направляет своих курсантов. Мечтал попасть после учебки в Асбест-5, в 12-ю отдельную бригаду спецназа. Или в Самару, где дислоцирована 3-я Гвардейская отдельная бригада СпН. Но – совершенству нет предела: из одной учебной роты, как из одного вуза в другой, Сашка «попал» под эксперимент Генштаба (первый – в результате военной реформы), целью которого было сформировать на базе учебного центра войск СпН Приволжско-Уральского военного округа отдельное экспериментальное подразделение спецназа, способное создавать на территории противника активно действующий фронт. Вот так – ни много, ни мало. Именно в учебный центр нес его сейчас пассажирский «Орск – Москва». Нес избранного – одного из целого выпуска роты, первого среди равных.

В школе снайперов Сашка сдружился с сержантами и офицерами, штатскими инструкторами – теми, кто раньше занимался спортивной стрельбой, биатлоном, даже охотой (командир части Дичев и начальник штаба Румянцев были ярыми охотниками). Проходили службу в роте солдаты и сержанты срочники, а контрактников – ни одного. Сашка слышал, что часть одного выпуска школы – из контрактников – попала в криминальные структуры. Теперь сержант Александр Литвинов, несмотря на свои двадцать один год и шесть месяцев, профессионально делает свою работу, ориентированную на «фиксированную ликвидацию и действия в составе пары или пары пар».

Во время боевой стажировки Литвинова задействовали не в одной спецоперации, насыщенность боевых выходов группы спецназа, в которую входил Сашка, была высокой. Он работал по своему профилю – против снайперов, когда просто в качестве наблюдателя с последующей наводкой на противника огня артиллерии, а когда сам бил в цель из «СВД».

Репортер. Центральный телеканал. Щекотливая тема.

…Сашка сидел спиной к видеокамере и на вопросы репортера отвечал неохотно; а взгляд оператора, смотрящего через визир камеры, отчего-то жег затылок сержанта. И вообще он согласился на интервью под давлением коменданта Октябрьского района Грозного, где была расквартирована группа спецназа ГРУ. Корреспондент обещал изменить голос сержанта Литвинова, но по какой-то причине слова своего не сдержал. И мать с отцом, конечно же, узнали сына по голосу. Каково им было слышать, что Сашка за одну только ночь убил двух чеченских снайперов и навел огонь группы спецназа на их прикрытие в составе четырех боевиков.

Стране нужны герои – это понятно. Скрывает герой свое лицо – зрителя совсем захватывает: невидимый фронт, рашн коммандос, супер, класс; за один вечер шестерых, и тут же по совковой программе идет пересчет: а сколько в месяц, в год? Стране нужны герои. А семье? – рассуждал повзрослевший Сашка. Нужны родителям постоянные думы о том, что их сын убивал? Защищал ли он в это время Родину – не очень-то и важно. Скорее не Родину защищал, а ее интересы, и здесь Литвинов видел громадное различие. Сложная тема, и Сашка, углубляясь в нее, запутывался все больше и больше. И откровенно завидовал прямому, как мачтовая сосна, командиру разведгруппы спецназа ГРУ, ориентированного на поиск и уничтожение боевиков без суда и следствия, старшему сержанту Мельникову по кличке Миротворец. У Миротворца своя правда, устал он от беспредела – так и сказал: «Нужно, чтобы у людей что-то сдвинулось в их уродских мозгах. Нельзя так. Я здесь не то чтоб совсем свихнулся, но что-то важное в себе погубил. Человека убить, как два пальца… Ничего не чувствую».

Отрывисто говорил. И его слова тоже ложились на рваный ритм железной дороги. Далеко сейчас Миротворец, но его слова близко, артиллерийскими залпами бьют из-под колес. И с каждым залпом все ближе. Их судьбы невероятным образом пересекались: «уставшего от беспредела» Миротворца, открыто выступившего по ТВ, начальство решило «спрятать» под тот же эксперимент Генштаба и особо совестью не мучилось: Миротворец был способен создать на территории противника активно действующую группу диверсантов (не фронт, конечно), но что дальше?.. Он не свихнулся, но, по его словам, уже ничего не чувствовал. И отсчет пошел с того момента, когда завалил он первого своего «духа». А после буквально вырвался, как джинн из бутылки, не на свободу, а на волю.

«Какой он на самом деле?» – задавался Сашка вопросом. Старшего сержанта Мельникова он видел только по телевизору и то не поверил, что с экрана говорит именно этот парень. Ему показалось, что кто-то озвучивал Миротворца.

…Сашка открыл дверь тамбура и, выбросив окурок в беснующуюся между вагонами снежную кашу, вернулся в купе, где продолжился разговор с попутчиками.

Один из них – Сашкин ровесник – в армии не служил и наивно допытывался, как там, хоронят ли пресловутые окурки, процветает ли дедовщина. Действительно, наивный. Дедовщина сидит в тебе. Сильный избавится от нее, слабый – нет. Такова реальность, выживает сильнейший. Есть ли в этом правда, ответ лежит во времени, в том, в котором мы живем, философски ответил Сашка.

Он не хотел показать себя умудренным опытом сержантом, спецназовцем, просто все то, что он видел и прошел в учебке, а позже во время боевой стажировки в Чечне, буквально выплескивалось наружу. Этот парень, не нюхавший пороху, не виделся Литвинову «косильщиком» от армии, по большому счету это его личное дело. В чем-то он, несомненно, выигрывал, предъявляя на медкомиссии липовые справки, в чем-то уступал тому же сержанту Литвинову. В чем? Хотя бы в том, что ничего не сдвинется, говоря словами Миротворца, в его «уродских мозгах».

У Сашки сдвинулось, факт, что сдвинулось, во всяком случае, он имел собственную точку зрения на то, что действительно происходит в Чечне, точнее, он соглашался с тем, что республику вернули к мирной жизни раньше, чем отвоевали… Он видел все это своими глазами, когда смотрящими открыто, а когда через оптику снайперской винтовки. Видел много того, что не укладывалось в голове. Как солдаты, которым не выдали индивидуальных жетонов, писали на бумаге свои имена и фамилии, адреса, закладывали эти жалкие и в то же время дорогие клочки бумаги в гильзы, сплющивали дульца и зашивали их в одежде на правом плече и левой ноге, держа в голове страшное слово «фрагменты». Никто не хочет остаться неопознанным трупом, никто не хочет покоиться под камнем с надписью «Неизвестный солдат».

Вот она, правда войны, правда пацанов, Сашкиных ровесников. Да и какие они пацаны, носящие кто на груди, а кто в одежде свои личные данные? Поймет это попутчик? Никогда. Пока сам не возьмет в руки гильзу, которая будет биться на груди, как борется с неспокойными волнами бутылка с запиской о помощи, брошенная в океан.

Бездна.

Россия.

Синонимы.

Сашкин попутчик ехал в Самару, Литвинов же не доедет до нее около ста пятидесяти километров. Он один. Без провожатого, как выразился комбат. Его точила, не могла не точить душу мысль повидаться с родителями. Жаль, что Коломна не на пути, жаль, что поезд не останавливается в родном городе – хотя бы на пять минут, которые могли пройти в коротком свидании с матерью. Только коротком. Перрон, гудки локомотивов, предостерегающие голоса проводниц и диктора вокзала: «Просьба пассажирам занять свои места…» Пять минут, так много и так мало. «На перроне. У вагона. Всего лишь пять минут».

– А ты махни в Коломну, – подогревал Сашку попутчик. – Один же едешь.

– У меня предписание… Патруль задержит.

– Слушай, а почему после командировки в Чечню тебя снова в школу снайперов отправили?

– Так положено после стажировки – курс заканчивал.

– Значит, в той части, куда ты едешь, ты никого не знаешь?

– Как и меня тоже, – невесело усмехнулся Сашка, занятый своими мыслями. Коломна. Перрон. Свидание. Предписание. Патруль.

Чертов патруль! Им свою спину не покажешь и голосом, который слышала вся страна, свой дурацкий поступок не объяснишь.

Эх, вздохнул Сашка, смех да и только.

– Не грусти, парень, напишешь родичам, они приедут к тебе.

– Не получится, – покачал головой Литвинов. – Отец болеет, с постели не встает, мать всегда рядом с ним.

– Ну, позвонишь по телефону.

Сашка вспомнил, как дозвонился соседке из Чечни по спутниковому телефону – по сотовому оттуда не дозвонишься – и попросил ее позвать мать. Трубку рвали друг у друга из рук, связь периодически прерывалась. Желающих поговорить с родными было море, а «спутник» забросили на «вертушке» буквально на несколько минут. «Мам, ты?.. Я это. Пару слов всего. Как у вас? У меня все нормально, папе привет». И все. Чьи-то жадные пальцы, побелев в одно мгновение, вцепились в трубку, голос боевого товарища стал чужим: «Светка?.. Привет, любимая! Куда, сука, лезешь?! Нет, Светик, не тебе…»

– Выпьешь?

– Не, – отказался Сашка. – Не буду.

– Сушняк, – настаивал попутчик. – «Ркацители». Десять градусов. Сок. Стаканчик не повредит.

Парень извлек из кармана нож необычной формы – с длинной костяной рукояткой, куда убиралось длинное же и узкое изогнутое лезвие, с шилом и штопором, которые складывались с другой стороны рукояти.

– Ого! – одобрил Литвинов, понимающий толк в хорошем оружии. Хотя оружием его можно было назвать с натягом: нож был складной.

– Фирма, – улыбнулся попутчик, ловко орудуя штопором и поблескивая золотой печаткой на безымянном пальце. – Франция, «Леджоле» – к твоему сведению. Подарок.

– От подруги?

– Как угадал? – Парень, подмигнув сержанту, налил в два стакана. Два других попутчика – видимо, муж с женой, которые активного участия в разговоре не принимали, – от выпивки отказались и тактично вышли из купе (уже в очередной раз) и встали у окна, раздвинув шторы. Чем напомнили рекламу сока «Добрый».

– Таким и убить можно. – Литвинов подержал на ладони увесистый нож, целое произведение искусства. Да, такой подарок стоит недешево. Испанская наваха в миниатюре. В руках мастера он может вполне сойти даже за нож для метания.

– Можно и убить, – подтвердил парень. – Умеючи. Ну, давай за знакомство. Кстати, меня Игорем зовут. Кто знает, может, после нашей встречи я тоже надену военную форму. Если честно, я завидую тебе, парень. Честно. Железки, которые я толкаю в Кр-ском крае… – Он махнул рукой. – Дерьмо это все. Там видно будет, явлюсь в военкомат по первой повестке. – Он снова подмигнул Сашке: – Тебе бы гражданскую одежду, брат, и слово «патруль» можно забыть надолго.

Литвинов хмыкнул, невольно оглядывая одежду попутчика: темная рубашка, джемпер с треугольным вырезом, на крючке висела кожаная утепленная куртка.

Нет, он ни за что не поддастся на уговоры, которые из уст Игоря Батерского походили на подковырки, смешанные с сочувствием. Хотя была, была у него возможность прокатиться до Московской области: в предписании, выданном сержанту Литвинову в штабе, перепутали числа, согласно им ему надлежало прибыть в учебный центр не завтра, а через три дня.

– И ты молчал?! – Батерский налил по второму стакану. – Поехали ко мне, отдохнешь как белый человек.

– Не, – Сашка снова замотал слегка захмелевшей головой.

– Слушай, брат, расскажи, как там, в Чечне? Мне интересно.

Да, покивал Литвинов, интересно. И только… только сейчас вдруг до него дошло, что и он поначалу испытывал любопытство. Не сказать, что ребяческое, но с верой в свое… бессмертие в Чечне. Уже потом, когда над головой просвистела первая вражеская пуля и он в ответ послал свою, интерес уступил место вниманию – в прямом смысле этого слова. Не сменил вовремя позицию, противник – такой же скрытый и коварный – тотчас накажет за это. Работа против снайпера – одна из самых тяжелых и опасных. Внимание! Кругозор сузился до размеров тарелки, горизонт словно отдалился, но в то же время центральная часть его, как в воздушную трубу, воронкой ввинчивается в оптику прицела и дальше, в самую глубину пульсирующего зрачка. Со всех сторон неожиданно рождаются приглушенные звуки, перекрывающие друг друга, будто перешептываются привидения; шипящие восклицания перемешиваются с вопросительными интонациями, жалобы тонут в ответных упреках. Потусторонний мир словно оживает – оказывается, дверь в него открывается при помощи современного вооружения.

Но все это в напряженных мозгах, в воображении. Как только начинаешь понимать это, посторонние звуки исчезают; у кого-то навсегда, а кто-то изредка продолжает слышать их, порой зазывает, испытывая ни с чем не сравнимое возбуждение, причастность к неизведанному. Порой близость этого порога для кого-то становится вечностью…

Сашка расположился в глубине комнаты полуразрушенного дома, направив ствол винтовки в сторону подслеповатого окна. Лежка выбрана грамотно – толковый снайпер никогда не встанет непосредственно у окна даже ночью. В составе группы спецназа он выполнял главную задачу: обнаружить позицию чеченского снайпера, который накануне дважды работал по 61-му блокпосту, результат его творчества – трое убитых: офицер и двое солдат срочной службы. С помощью станции ближней разведки засекли боевиков (скорее в обычном составе: снайпер, тройка автоматчиков, гранатометчик с помощником) при их отходе. А уходили они, так ловко обходя растяжки, словно передвигались солнечным днем, а не в кромешной темноте.

Командир группы спецназа лейтенант Петренко полностью доверял своему снайперу. Именно молодые давали сейчас сто очков вперед более старшим товарищам, поскольку они проходили курсы по новейшим программам боевой подготовки снайперов для различных войсковых подразделений.

Сержант Литвинов не стал вдаваться в подробности, почему именно в этом здании он выбрал позицию, наверное, он чувствовал противника-снайпера – плоть от плоти своей профессии, предугадывал его тактику, с большой точностью определяя его очередную точку. И лейтенант Петренко, видя в «хлопчике» профессионала, сказал лишь: «Добре».

Как-то Литвинов поймал себя на странной мысли: в оптическом прицеле «СВД» нет перекрестья, но все же оно незримо присутствовало в голове стрелка. Он видел на сетке прицела основной угольник для прицеливания, шкалу боковых поправок, дальномерную шкалу и тем не менее ставил крест на своем противнике.

Чеченский «щелкунчик» был одет в свободный, скорее всего грязновато-серый самодельный костюм, в «ночнике» же он виделся бутылочного цвета. «Чех» расположился на сваленном платяном шкафу, включил ночник на винтовке, обмотанной для маскировки тряпьем. Литвинов медлил с выстрелом – чеченский «кукушонок» уже его, по необъяснимой причине он хотел дать ему возможность увидеть себя и опередить его на мгновение. Он поймает этот момент, когда, выискивая цель, винтовка в руках снайпера успокоится и замрет.

Вот это мгновение. Сашка не держал палец на спусковом крючке, его подушечкой он касался предохранительной скобы, как бы не теряя связи с оружием, и во время выстрела он просто согнул палец, испытав привычное сопротивление спуска.

Он знал, куда попадет пуля – точно в стекло оптики, направленной на него, и это было отнюдь не ребячество. Сашка показывал противнику свое мастерство: он не дал ему выстрелить, а сам произвел два точных выстрела, выводя из строя оружие чеченского снайпера, а потом и его самого.

– Я тут же сменил позицию, – рассказывал Литвинов, – и как оказалось, не зря: из соседнего дома по моей точке отработал второй снайпер. – Он показал пальцами расстояние: – Прямо над головой пуля просвистела.

У сержанта хватило выдержки отметить, куда именно угодила пуля, скорее по звуку, эту отметину в стене Сашка потом внимательно рассмотрел. А до этого, определив угол, а заодно и точку второго снайпера, навел на него спецназовцев лейтенанта Петренко, но снял его сам – первым же выстрелом уже из другого окна-бойницы. Тут же по огневой точке отработала вся группа спецназа, накрыв боевиков сосредоточенным огнем из гранатометов.

Литвинов мог бы и в отпуск поехать, и обещанную награду к груди прицепить, но по достоинству оценил как начальство, так и себя: его единственного из выпуска направили в экспериментальное подразделение спецназа.

3

Бойцы самарского ОМОНа расположились в салоне белой «Газели» с затемненными стеклами. На лобовом стекле машины была приклеена бумажка с номером: 1-к, «курсирующий» по маршруту Железнодорожный вокзал – поселок «Мехзавод», и ценой за проезд в семь рублей. Лейтенант патрульно-постовой службы Озеров уже десять минут проверял документы у водителя микроавтобуса и частенько бросал взгляд в сторону Московского рынка, откуда должна была появиться ведомая оперативниками городского Управления внутренних дел машина – шестая модель «Жигулей» с госномером Е710НР63. Постовой уже начал нервничать: очень долго он делает вид, что проверяет документы у водителя «Газели», готового, как и его товарищи в салоне, к активным действиям. Очень активным, злился гаишник. Полоснут из штурмовых автоматов – и его дневная выручка пойдет в кассу бюро ритуальных услуг. И ему уже не придется забивать голову, с какой стороны прозвучит роковая очередь: и свои могут не промазать по нему, и чужие. Да, неплохая будет надпись на мраморе: «Вот это ты проверил документы! Теперь можешь спать спокойно, дорогой друг».

По легенде лейтенанту Озерову предстояло как бы невзначай оторвать взгляд от документов и рефлекторно взмахнуть жезлом «шестерке»: «К обочине». Этак лениво – «к обочине». Мол, денег уже полный карман, сейчас «машу» на контору. Потом неторопливой (ни в коем случае не деловой!) походкой направиться к «Жигулям». А перед этим отпустить водителя «Газели». Который резко затормозит напротив легковушки, а из салона с оглушительным матом выскочат омоновцы. Вот тут и жди самой большой неприятности. Это только в кино самурайскими мечами летящие пули отбивают, жезлом еще никто ни разу не пробовал.

– Они уже близко, – предупредил водитель-омоновец, слыша через открытую дверцу включенную на приеме рацию.

– Думаешь, ты меня успокоил?

– Не психуй, брат, все будет путем. Задницу на кон можешь поставить.

– Чью задницу?

– Свою. Считай, твои плечи передернуло непроизвольно. Вот они. – Омоновец скосил глаза в сторону.

«Умер во мне артист», – черно сострил, суеверно прикусив язык, гаишник: держа в одной руке удостоверение омоновца и слегка поворачивая голову вдоль Московского шоссе, он другой рукой чуть приподнял жезл, отточенным кистевым движением указал им вбок и снова сосредоточился на созерцании документа. «Пять… десять секунд», – считал он. Пожалуй, хватит. Боковым зрением он видел вышедшее из «Жигулей» лицо кавказской национальности. И еще две кучерявых головы просматривались через заднее стекло.

– Можете ехать, – лейтенант козырнул омоновцу, одетому в потертую кожаную куртку, и пошел навстречу чеченцу. Шел и слушал за спиной скрежет шестеренок в коробке передач оперативной «Газели» и характерную для «газовских» моделей трескотню выхлопной трубы.

Сближавшийся с ним чеченец некогда входил в преступную группировку, которая контролировала авторынок на Алма-Атинской, что в 15-м микрорайоне Самары. Руководил ею чеченец по имени Саид, состав группировки разношерстный – выходцы из Северного Кавказа, русские. Стригли клиентов, как баранов, позже предприняли попытку легализовать преступный бизнес, имели серьезные проблемы с самарской братвой. Последние, приехав на «стрелку», положили на капот «чеченской» машины кучку искусственного говна, которое в те времена продавалось в каждом киоске. «Чехи» восприняли это как оскорбление, начали горячо возмущаться, самарцы ответили пистолетным огнем, уложив одного чеченца рядом с оскверненной машиной.

– Лейтенант патрульно-постовой службы Озеров, – невнятно прогнусавил гаишник, поднимая к головному убору руку с болтающимся на кистевом сгибе жезлом. Приняв от чеченца документы, лейтенант продолжил движение к «Жигулям».

«Место для подобного мероприятия было выбрано удачно», – в очередной раз и без воодушевления одобрил он. До автобусной остановки и светофора метров сто пятьдесят, до кольца еще дальше. Народу мало, в основном народ толпится по ту сторону дороги, где раскинулся Московский рынок, аквапарк и мебельный центр. Так называемый 16-й километр, по большому счету – пригород, за которым вставал серый лес многоэтажек Приволжского микрорайона с центральной «просекой» – Московским шоссе.

– Номера грязные, – мимоходом заметил лейтенант и вдруг поймал себя на мысли, что за время следования к «шестерке» абстрагировался от волнений, вызванных оперативными действиями коллег. Казалось, что он буквально удалялся от них, оставляя за спиной и неприятные чувства, и все материальное, что было с ними связано. Его «маленькое, но ответственное поручение» сливалось, становясь одним целым, с начавшейся работой выдержанных, как добрый коньяк, спецназовцев; едва «Газель» начала движение, бойцы скрыли лица под масками и, мигом изготовив автоматы, передернули затворы. Этакий коллективный разум.

Этот пост у гаишника был постоянный, без него дорога местным водителям казалась чужой. Так что его подмена на переодетого в форму оперативника или омоновца изначально не планировалась, дабы даже такой, казалось, мелочью не возбудить у местных же чеченцев подозрений. К операции готовились серьезно.

Лейтенант Озеров приостановил шаг, поравнявшись с машиной, мимоходом заглянув в салон и лениво проигнорировав кивок пассажира. Напряженного пассажира, заметил он.

– Номера грязные, – повторился он, успокаивая водителя и поворачивая к нему круглое лицо, на котором вдруг появилась хоть и бледноватая, но все же игриво-лукавая улыбка.

Чеченец давно все понял и держал дорогое и слегка потертое портмоне наготове.

Тормоза у «Газели» работали надежно, колеса встали, как тракторные гусеницы. Дверь отъехала в сторону, выпуская вооруженных омоновцев. Один из них – самый молодой, лет девятнадцати, и самый здоровый – имел кличку Картавый. Получил он ее, считай, по недоразумению. Когда он пришел «устраиваться» в ОМОН, командир спросил его фамилию. Тот ответил: «Суглобов». – «Сугробов? Ты что, картавый?» – «Нет, – обиделся Суглобов, – я горбатый». Так с легкой руки начальника местного ОМОНа и прилепилась к Олегу Суглобову кличка Картавый.

Суглобов с ходу припечатал чеченца к капоту «шестерки». Выворачивая тому руку, снес мощной подсечкой под колени.

Вообще захват произошел быстро и на профессиональном уровне. Держа пассажиров под прицелами автоматов, омоновцы, едва ли не вырвав дверцы «Жигулей», выволокли чеченцев и положили мордами на холодную дорогу. Но в целом лопухнулись оперативники, не догадавшиеся, что вслед за шестой моделью «Жигулей» с чеченцами следует еще одна машина на подстраховке.

Бежевая «Нива», управляемая 26-летним Сулимом Цекаловым, не превышая скоростного режима, подъезжала к месту захвата. Точнее, к месту провала. Намного забегая вперед, Адлан Магомедов, сидевший на месте переднего пассажира, пытался поймать конец нити, рвануть ее на себя и узнать, откуда произошла утечка информации. Вот прямо сейчас, немедля! Нетерпение и жажда сиюминутного мщения раздули и без того широкие ноздри молодого чеченца. Давить – своих и чужих, своих – в первую очередь. Его мало интересовала реакция Шамиля Басаева на эти события, чувство собственного достоинства желчью растекалось по внутренностям; одна утечка родила другую.

Адлан, которому в январе исполнилось 23 года, не был готов умереть ни за веру, ни за Шамиля Басаева, ни за сложивших свои головы родных братьев, – и вообще он не был тем человеком, которого вдохновляют чужие подвиги, а лишь свои, и его задача – жить, жить и сжигать русских собак, где бы они ни находились. Ему было пятнадцать лет, когда он впервые взял в руки остро отточенный нож и перерезал горло пленному российскому солдату. Было бы ему тридцать или сорок в то время, он, может быть, и вернулся бы потом к мирной жизни. Война не родила его, она его воспитала, вскормила кровоточащей грудью. Материнское молоко и кровь до сей поры бурлили в его венах, смешанные переделанным под эту жуткую смесь сердцем. Два разнородных вещества – бинарный вариант – при соединении взрывались в груди, ядом вскипали при каждом ударе сердца, работавшем в режиме сепаратора.

Сепараторный мир Адлана Магомедова, внутренний и внешний. Если бы он сдал анализ своей крови, лаборанты сошли бы с ума: по всем признакам эта кровь принадлежала зверю.

Одна утечка родила другую. Но не больше – об этом говорил звериный инстинкт чеченца: его людей взяли – вон они, в зоне хорошей видимости, лежат мордами вниз, с заломленными за спину руками, – а за Адланом и его группой нет даже слежки. Еще все можно поправить и не допустить дальнейшей утечки информации.

«Нива» не превышала скоростного режима, установленного на этом участке дороги, однако гаишник, своей толстобрюхой фигурой занявший едва ли не всю первую полосу, энергичными жестами погонял водителей: «Быстрее! Быстрее! Не фига глазеть!» – мелькал в его руке жезл. И все же большинство машин, наоборот, сбавляли ход, водители и пассажиры не могли оторвать глаз от сцены захвата, главными действующими лицами в которой были здоровенные спецназовцы, точнее, не лицами, а масками – шапочками с прорезью для глаз, раскатывающимися до самого горла, мечтой любого чеченского снайпера; сколько таких укутанных в «шерсть» голов, считай, подсвеченных однодольных мишеней, они продырявили…

Магомедов сжимал в абсолютно сухих ладонях пистолет-пулемет «ПП-90М1», который в тульском КПБ прозвали «нашим ответом «Бизону», со шнековым магазином на 64 патрона «парабеллум». Небольшая, удобная и незаменимая вещь в ближнем бою, 64-зубая пила «дружба». Народов. Чеченского и русского.

И в Самарской области они неплохо дружили. Земляк Адлана, директор «КАМАЗ Волга-Центра», что на 18-м километре, помогал боевикам деньгами, документами, самарской пропиской, техникой; бери любую машину – «КамАЗ», «Ниву», «Волгу». «Оку»? Бери «Оку».

«Быстрее! Быстрее! Не фига глазеть!»

Это на первый взгляд казалось, что силы не равны – что такое трое боевиков против полутора десятков омоновцев, экипированных в бронежилеты и вооруженных штурмовыми автоматами, – силы уравнивали фактор неожиданности и пятьдесят килограммов тротила в багажнике захваченной машины.

«Быстрее! Быстрее!» – продолжал мелькать жезл гаишника. Его взгляд лишь на мгновение задержался на смуглолицем пассажире «Нивы» и переметнулся на следующую за ней «десятку».

«Быстрее!»

Мероприятие затягивалось, с минуты на минуту в работу включатся взрывотехники, машину, начиненную тротилом, под конвоем отгонят на какой-нибудь военный полигон.

«Нива» с боевиками Адлана Магомедова отъехала от места захвата на пятьдесят метров. С одной стороны – пора начинать, с другой – рано, вернее, близко, мощная взрывная волна может накрыть на столь малом расстоянии.

Магомедов не готовился к такому повороту, но исключал его – тоже вряд ли, просто он всегда был готов к любым неожиданностям. Судьба не часто баловала его сюрпризами, в основном он сам преподносил подарки.

Шестьдесят метров.

Пора.

– Тормози, Сулим, – ровным голосом распорядился Адлан, взявшись за ручку дверцы.

Сидевшая до этой поры без движения девушка двумя точно рассчитанными движениями оказалась стоящей на коленях на заднем сиденье машины. На вид ей было двадцать четыре – двадцать пять, натуральная блондинка, латышка по имени Грета Брасас, классный снайпер, о чем говорил ряд зарубок на прикладе ее «буллпапа». Сейчас Грета, один из лучших боевиков Адлана Магомедова, готовилась к выстрелу из пехотной «мухи». Из одноразового гранатомета ей предстояло сделать один-единственный и точный выстрел. Передней частью «мухи» она выбила заднее стекло и быстро привела оружие к выстрелу.

Звон рассыпавшегося стекла совпал с первой автоматной очередью. Вторая прозвучала несколькими мгновениями позже, когда Сулим Цекалов, оставив свое место водителя, так же оперативно, как и командир, вылез из машины, поставив ее на ручной тормоз и не глуша двигатель, и принял положение для стрельбы с колена.

Мясорубка. Как под Ведено. Как в Шалях. Шнеки едва успевали перерабатывать патроны в огонь и свинец, вылетавшие из коротких стволов. Оба чеченца для более точной стрельбы откинули плечевые упоры автоматов, складывающиеся наверх. Все внимание на группу спецназовцев, которые отреагировали на первые автоматные очереди резкими перемещениями в разные стороны, словно рассыпалось на части одно целое, но в ответ пока не прозвучало ни одного выстрела. И водители проезжающих мимо и навстречу машин в реакции не уступили милицейскому спецназу: разом взвизгнули десятки покрышек на подсохшем Московском шоссе, давая автомобилям ускорение.

Московском…

Жаль, что оно находится не в столице – мог бы пожалеть Адлан, выполняющий приказы Шамиля Басаева, который распорядился «отойти» от вставшей на уши Москвы и совершать теракты в крупных городах России. Жертвы, они и в Йошкар-Оле жертвы.

Магомедов в каждое мгновение готов был услышать хлопок «мухи» и проследить за стремительным полетом гранаты, оставляющей за собой дымный след. Вот и ответный огонь, а Грета отчего-то медлит. Задача у нее непростая, но на то она и профессионал; знать бы, как все обернется… Магомедов прихватил бы с собой скорострельный гранатомет.

Своим наметанным глазом Грета Брасас видела то, что в пылу схватки не мог заметить Адлан. Безупречную реакцию и отвагу проявил один из омоновцев, в одно мгновение протиснув свое большое тело в «шестерку», в которую целилась латышка. То был Олег Суглобов. Картавый действовал очень быстро, заводя двигатель и тут же – без пробуксовки, на высоком профессиональном уровне – трогая «Жигули» с места. И только сейчас Магомедов, громко выругавшись, увидел маневр Картавого: спецназовец пытался увести машину со взрывчаткой из-под обстрела. И поедет он только прямо, чтобы при развороте в бензобак не попала автоматная очередь. А когда поравняется с «Нивой», у него уже будет порядочная скорость, чтобы избежать попадания пуль.

– Грамотная сука! – процедил сквозь зубы Адлан и сместил ствол автомата.

Он не понимал, как такой громила мог скрыться за панелью, при этом управляя автомобилем. «Шестерка» с ревом продолжала набирать обороты, а за рулем – никого. Словно она была огромной моделью и управлялась с пульта дистанционного управления.

Эта сцена буквально затмила собой и свист пуль над головой Магомедова, и их частые шлепки в кузов «Нивы», – Адлан держал оборотистые «Жигули» под прицелом, но палец на спусковом крючке никак не мог получить команды. Что, наверное, и спасло боевиков: машина стремительно сокращала дистанцию, а вместе с ней неотъемлемым грузом приближался мощный заряд. Ведал ли об этом спецназовец Картавый, управляя этой торпедой, сказать, кроме него, не мог никто. Смертник. Торпедоносец. Он один переломил ход скоротечного боя, направив оружие противника против него.

Чеченец похолодел в одно мгновение. Нет, этот безумный омоновец не умчится вдаль, он резко затормозит напротив «Нивы», над которой, как весенние шмели, продолжали жужжать пули. И это шоссе может стать, как в «шепелявой» песне, шоссе длиною в жизнь.

– Не стреляй, Грета! – выкрикнул Адлан.

Но Грета не была дурой. Хотя выстрел произвела. Но не в «шестерку», а в лежащих на асфальте товарищей. Обладая каким-то панорамным зрением, она видела, как дернулся и моментально согнулся пополам Сулим Цекалов, раненный в грудь и живот. Не теряя времени, Грета, отбросив бесполезную трубу «мухи», вьюном скользнула меж сидений и заняла место водителя. Быстрый взгляд в панорамное зеркало ничего не дал, смертоносные «Жигули» с Картавым за рулем в это время находились в мертвой зоне, почти поравнявшись с «Нивой». Магомедов, запрыгивая в машину, боялся одного: скрипа тормозов «шестерки». Что последует потом – яснее ясного: омоновец, заблокировав «Ниву», откроет огонь, стреляя через заднее стекло машины и не опасаясь ответных очередей.

– Тварь!

Магомедов не хотел становиться смертником, особенно сейчас, когда на кону была всего лишь одна-единственная жертва – этот полоумный смельчак, да несколько десятков раненых. Чеченец плюхнулся на сиденье, успев отметить, что группа омоновцев прекратила обстрел «Нивы». Во-первых, трескотня автоматов заметно спала после выстрела из «мухи», который наверняка зацепил кого-то из ментов, во-вторых, они опасались попасть в своего товарища, дошел ли до них его отчаянный маневр или нет.

В мастерстве Грета не уступала «зеленому» омоновцу: когда Картавый, приподняв над панелью голову, вывернул руль вправо и утопил в пол педаль тормоза, отрезая путь «Ниве», девушка, включив заднюю передачу и так же выворачивая руль, резко подала назад и, выжав сцепление и включив сразу вторую передачу, проехала правыми колесами по неподвижному телу Сулима.

Полуобернувшись в кресле, Магомедов давал короткие очереди по «шестерке», целясь выше крыши. Противник отвечал тем же. Лишь когда «Нива» отъехала на полста метров, парень в камуфляже и маске снова показался в своей красе: проворно выбрался наружу и стремглав бросился к тротуару.

– Ублюдок! – коротко выругался Адлан, выпуская из автомата последние патроны и не надеясь, что они попадут в бензобак. – Интересно, как его фамилия…