Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование Тагиефф Пьер-Андре

В 1950 г. тогдашний историк не мог вообразить себе ни того, что сказка о еврейском заговоре по-прежнему будет будоражить умы в 2004 г., ни того, что она выйдет на улицы в форме лозунгов – и не только на Ближнем Востоке. Что здесь наиболее примечательно, так это гомологичное функционирование двух главных антиеврейских мифов, обладающих символической эффективностью в условиях современности, а также их периодически повторяющееся идеологическое породнение, как если бы они укрепляли один другого: миф о ритуальных убийствах позволяет приписать еврею склонность к кровожадности, тогда как миф о заговоре для завоевания мира позволяет универсализировать поле жертв этого «жестокого» народа, объединить таким образом народы – жертвы единого врага. Конечно, это мощный и грозный враг, но своей силой он обязан тайне, окружающей его действия: поэтому раскрыть тайны «Сионских мудрецов» значит лишить их главного условия мощи. Публикация «Протоколов» мыслится с этого момента как долг и как метод борьбы против воплощения зла. Ибо современным антиеврейским мифологам необходимо демонстрировать «доказательства»: они будут производить фальшивки, чтобы доказать существование заговора. Дело не обходится без парадокса: если тайное общество действительно является тайным, то из его недр не должно было бы выйти ни одного письменного изложения его секретов. Поэтому необходимо вообразить себе взаимодействия случайностей и уловок, чтобы сделать правдоподобным факт обладания секретами, раскрытие которых угрожало бы «международной секте» евреев[15]. Вот почему текст «Протоколов» обычно сопровождается комментариями и глоссами, включающими рассказ о похищении «документа» из какого-то сверхсекретного места, где его хранили.

1. Типология подходов

Природа текста «Протоколов» такова, что его изучение предполагает несколько подходов. Мы кратко рассмотрим четыре таких подхода, подчеркивая их неразрывность в перспективе глобальной истории, включая истолковывающее качество, свободно черпая вдохновение из арсенала социальных наук.

«Протоколы» можно изучать в рамках истории, типологии или психосоциологии теорий заговора, связанных с феноменом современных тайных обществ (конец XVIII–XIX в.), как факт и как миф[16]. Ученые смогли показать, что во время революционного периода господствовала «всеобщая одержимость»[17] заговором: схема «контрреволюционного заговора» повторялась в схеме «революционного заговора» софистов и франкмасонов[18]. Заговор, заполняя пустоту демократического воображаемого власти, одновременно становится «категорией политического объяснения»[19]. Текст «Протоколов» как «самую известную из всех конспирационистских фабрикаций»[20] можно анализировать в качестве образца конспирационистской ментальности. Можно также рассматривать «Протоколы» как выражение современного политического мифа, основные артикуляции которого обнаруживаются в других вариантах (иезуитский заговор, масонский заговор и т. д.)[21].

«Протоколы» можно также изучать в рамках истории антисемитизма и, более точно, – в рамках истории антиеврейских идеологических построений в Новое время и в современную эпоху[22]. В частности, данную фальшивку, носитель мифа, можно анализировать как способ легитимации преследований евреев[23].

Кроме того, «Протоколы» могут быть предметом исследования в качестве фальшивки в рамках истории подделок – forgeries, связанных с манипуляциями полицейских или с провокациями, организованными тайными агентами, и еще – в рамках истории присвоения текстов или литературных мистификаций, апокрифических произведений и псевдоразоблачений, имеющих отношение к «воображаемым заговорам»[24]. Но «Протоколы» являются фальшивкой, наделенной видовым отличием: их публикация как таковая – это предъявление обвинения народу, народу, которым управляют «Сионские мудрецы», ставящие целью завоевание мира.

Наконец, к изучению «Протоколов» можно подойти в рамках истории или антропологии демонологических верований, представлений о дьяволе, о сатанизме. В случае данной фальшивки мы имеем дело с представлениями и верованиями наполовину светского характера: разумеется, она содержит рассказы об особой категории демонов, но это современные демоны, даже модернистские или гипермодерные, которые живут и действуют в мире, лишившемся иллюзий, где царят лишь соотношения сил под цивилизирующим лаком морали и права[25]. Если сатана превратился в «Сионских мудрецов» и если религиозный архетип еврея трансформировался в негативный этнотип еврея, то это парадоксальное возрождение сатанизма следует правилам образования высказываний, приемлемых в современном мире. Короче говоря, хотя в тексте «Протоколов» устойчиво сохраняются демонологические схемы, в нем также признаются современные требования рационализации. Укажем на некоторые признаки принадлежности данного текста к современному видению истории:

Людские несчастья должны объясняться и показываться через определяемые факторы и причины, ведущие к их виновникам, проводникам несчастья. Нет ничего «без почему»: отрицательное в историческом существовании, само трагическое должно иметь «резон», на который можно было бы воздействовать.

Историю следует объяснить волей и действиями людей: теория всемирного еврейского заговора признает, таким образом, очевидности современного индивидуализма[26], она иллюстрирует, на свой манер, «интерпретацию через намерения авторов»[27]. Войны и революции – это потрясения и разрывы, вызванные волей людей[28], даже если дело идет об их активном меньшинстве.

Деятельное и тайное меньшинство обладает одновременно свойствами секты или тайного общества (по Зиммелю, это группа, «организованная по принципам»[29]), руководящей элиты (но здесь она невидима) и господствующей расы, высшей, но негативной, ибо высшей – во зле.

В 1941 г. Геббельс прибегает к этому эссенциалистскому и конспирационистскому подходу для легитимизации систематического истребления евреев:

Каждый еврей является нашим врагом. […] В силу своего рождения и своей расы все евреи участвуют в международном заговоре против национал-социалистской Германии[30].

История объясняется главным образом дурными намерениями меньшинства, организованного в мировом масштабе.

Активное меньшинство владеет современными методами пропаганды и манипулирования массами, использует эти методы; именно данная черта характеризует время изготовления фальшивки: конец XIX в. Его политический и социологический горизонт – это горизонт радикальной демистификации демократии, изнанка которой будет видеться как реальная мощь интернациональных олигархий[31], например, мощь космополитической плутократии с еврейской доминантой (типа Ротшильдов).

Что касается типа обольщения, производимого моделью понятности, которую предлагает теория заговора (еврейского или нееврейского), то он также по своей сущности является современным, отвечает вкусу и демистификации, удовлетворяет «демона подозрения»[32], возбуждает интерпретативную страсть, находящуюся в поисках признаков.

Дополнительный источник обольщения находится в редукционистском механизме, который воплощают «Протоколы»: фальшивка сводит сложность современной истории к единственному казуальному, но не трансцендентному принципу; следовательно, до него можно достать рукой, но при одном условии: надо идентифицировать и признать[33]. И как надбавка за обольщение фальшивка упрощает, усложняя: она наделяет принципом понятности историю, умеряя таким образом необходимость знать, как и необходимость защищаться от угрозы[34]; но она одновременно возбуждает воображаемое, усложняя картину, включая в нее истории подпольных сетей, тайных собраний, скрытых действий, вдыхающих фантастическое в производимое упрощение. Если истина спрятана, зашифрована, то для ее нахождения надо проникнуть внутрь, устремиться в лабиринт, разгадать уловки оккультных и злых сил.

2. Провиденциалистское видение и конспирационистское видение: убеждение знания

Вера во власть тайных обществ включает в себя два тезиса, современных по сути, но противоречащих один другому: тезис о том, что люди могут эффективно воздействовать на ход истории; тезис о том, что люди являются лишь инструментами движений или сил, управляющих мировым развитием. В противопоставлении этих двух положений мы узнаем противопоставление двух давних философских основ современности: рационализма картезианского типа и рационализма гегельянского типа. Каждый из этих двух рационализмов включает в себя модель разума в действии: с одной стороны, это модель рациональной воли, рассматривающая любой феномен в качестве средства для утверждения способности господствовать в реализации какого-либо рационального плана или программы; с другой стороны, это модель «уловки разума», превращающая человеческие существа в инструменты для достижения целей, которые они не могут понять. Теория тайного управления историей мира активным меньшинством как раз и реализует магический синтез этих двух видений рационального действия. Не люди вообще вершат историю, а какие-то люди: отсюда следует, что историю делают не человечество, не народы, не борющиеся классы, не толпы, не массы; она находится в руках небольшой группы лиц, просвещенных, но плохих, умных, но имеющих дурные намерения, циничных. Таким образом, Провидение заменяется одновременно силой активного и тайного меньшинства, а также идеей осуществления какого-то человеческого плана.

Идея судьбы приобретает человеческий облик, перевоплощаясь с помощью идеи об историческом осуществлении дурных намерений, в соответствии с определенным планом. Но следует также допустить наличие субъективного эха современной дезинтеграции органических сообществ и субъективистскую интерпретацию романтизмом процесса индивидуализации. Карл Шмитт следующим образом описывает эту склонность верить в теорию заговора, родившуюся на развалинах онтологической мысли:

Романтический век раскрывает страх изолированного индивида и его глубокое чувство быть обманутым. Человек бессилен в руках судьбы, которая играет с ним[35].

В центре теории заговора мы встречаемся с представлением людей в качестве марионеток, манипулируемых невидимыми силами. Но это силы людские, и если они сатанинские, то следуют модели бесчеловечности, присущей людям. Сатанинская причинность отныне приобретает человеческое лицо, Дьявол сделался человеком, Антихрист объявляется в тайных обществах, где Зло воплощается и становится активным.

Будучи юристом, политологом и философом, Карл Шмитт хорошо показал конспирационистскую идеологизацию современных объяснений рационалистского типа, относящихся к истории, на фоне чувства бессилия перед лицом необъяснимого переплетения событий:

В конце XVIII в. и даже позднее власть тайных обществ существовала не только в эстетике газетного романа: люди, совершенно невосприимчивые к романтизму, верили тогда в тайные интриги иезуитов, иллюминатов и франкмасонов. Это сооружение «тайны», идея силы, действующей закулисно и находящейся в руках тех, кто с невероятной злобой направляет человеческую историю, основаны, взятые вместе, на демоническом и фантастическом страхе перед чудовищной социальной силой, к которому часто добавляется некая секуляризованная вера в Провидение. Романтики, находившиеся в поисках действительности, с радостью видели, как безответственная и сумасбродная сила распоряжается людьми[36].

Теория заговора включает в себя тезис о непредвиденном эффекте, поскольку утверждается, что действие, исходящее из самых благих намерений, приводит к нежелательному результату, которого не хотели и не ждали, к худшему. Но в теории заговора имеется дополнительная аксиома: если цель действия оборачивается своей противоположностью или если движение отклоняется, начиная идти в совершенно другую сторону, то происходит это из-за тайного вмешательства скрытой силы, а это означает неопровержимое доказательство действенности «невидимой руки». В теории заговора за названной аксиомой следует другая: скрытая мощь не является иррациональной, это сила группы людей, одновременно решительных и обладающих высшей способностью рационального расчета. В этом смысле конспиративная мощь наделена «мудростью, находящейся по ту сторону Добра и Зла: как «мстительное» начало[37]. Как Провидение делает необъяснимые повороты, чтобы преподать людям жестокие уроки, так и тайные властители мира, эта элита Зла, эксплуатируют и добродетели, и низкие страсти, и гнусные интересы человеческих существ, наивных в своем подавляющем большинстве, для осуществления собственных целей. «Невидимая рука» – это секуляризация контр-Провидения, или Провидения на службе у Сатаны: то, что происходит, происходит по воле Сатаны, но принцип Зла более не является метаэмпирическим, и если оно остается невидимым и в той же мере непобедимым, то прочно обосновалось, как и его жертвы, на этом свете, в подлунном мире.

Очевидно различие в интерпретации между конспирационистским видением, наполовину светским и экономико-полицейским, и провиденциалистским видением, свойственным контрреволюционной теолого-политической мысли; оба они разделяют постулат о том, что «тайная сила, пренебрегающая человеческими советами[38]», вершит ход истории, но в то же время по-разному идентифицируют эту «тайную силу» и приписываемые ей намерения. В своей книге «История и истории в Библии», опубликованной в 1921 г., монсеньор Ландриё, епископ Дижонский, обличает, таким образом, беспокоящий и таинственный альянс «антихристианства и еврейства», обязанный своей силой, на его взгляд, «постоянному оккультному влиянию», о котором свидетельствует «История» через множество знаков, подлежащих расшифровке, отсылая всех к единому «плану» и к «центральному пункту»[39]:

Если подумать теперь о том, что ненависть евреев к Церкви Христовой не утихла, что эта ненависть лишь возросла с прогрессом христианства и что, с другой стороны, эта тайная организация, необходимая первоначально из-за слабости, стала силой, позволяя евреям обзавестись во всех странах мира орудиями действия и влияния, то легко себе представить, что оккультная Власть, располагающая подобными интернациональными ресурсами, обладает в действительности громадной мощью. Сегодня, когда нас предупредили, мы отдаем себе отчет, прекрасно чувствуем, что вдруг, неизвестно откуда, появляются какие-то таинственные мысли, но идут они из центрального пункта, насилуя и устрашая общественное мнение во всех концах света, чтобы вовлечь это мнение в неодолимые течения, вопреки нашим интересам и в направлении, всегда совпадающем с еврейской Мыслью: загадочный «дирижер оркестра», о котором говорил Либкнехт, обращаясь к суду над Дрейфусом, поднимает свою палочку всякий раз, когда Дело Израиля находится под угрозой, и руководит через голову дипломатов европейским Концертом[40].

Однако не следует непостижимую и сверхчеловеческую мудрость Провидения смешивать с дьявольским и негативно надчеловеческим умом «Сионских мудрецов». А главное, если говорить о тайных целях, иудео-масонский план господства над миром, предусматривая полное разрушение христианства и любых легитимных монархий, не является простой секуляризацией замысла Провидения, состоящего в том, чтобы восстановить христианство и монархию[41], даже через их «унижение» и «разрушение»[42]. Остается добавить, что скрытую мощь, постулируемую соответственно двумя теориями, провиденциализмом и конспирационизмом, определяют две черты: эта сила обладает умом, будь то ради Добра (провиденциализм) или ради Зла (конспирационизм), и она в принципе недоступна для простых смертных, непостижима для обычных умов. Это высший ум проявляет себя через уловки и обходные маневры.

В результате возникает парадокс: тому, кто способен видеть невидимое, теоретику Провидения или теоретику заговора, следует обладать таким проницательным взглядом, чтобы даже непроницаемое не могло бы от него ускользнуть; этот человек, проникая в недоступное, становится, таким образом, над человеком. Он видит с высоты или со дна загадочный код истории и, действуя, превращает загадку в прозрачный знак. И эту способность проникать в непроницаемое, которой наделяет себя дешифровальщик, сопровождает особое удовольствие. Убежденность в двух вещах – в том, что масса людей обманута «тайной силой» и «оккультной мощью», и в том, что внешний исторический хаос маскирует осуществление какого-то плана, – эта убежденность не обходится без удовлетворенного созерцания самое себя. Источник специфической удовлетворенности дешифровальщика – саморефлексия, убеждающая его в обладании скрытым знанием. Так, Жозеф де Местр не скрывает чувства превосходства, которое доставляет ему видение «сверху»:

Сладостно посреди всеобщего расстройства предчувствовать промыслы Господни[43].

Перед нами гностический момент провиденциалистского видения, которое основывает оптимизм на теории «невидимой руки» или непредвиденного эффекта, с непроницаемой иронией расстраивающих расчеты жалких человеческих существ. Это видение предполагает ультрапессимистическую антропологию и радикальный антигуманизм. Прорицателя радует здесь именно тот факт, что под его взором самонадеянные люди сводятся к существам мелким и ничтожным, что «человек поднимается на смех – Провидением, но также несколькими избранными умами, обладающими способностью раскрывать его замыслы, – поскольку, стремясь переделать мир от начала до конца, этот человек настолько же полно запутывается»[44]. С восторгом рассматривать человека в качестве орудия в руках «тайной силы» и жертвы как своих благородных иллюзий, так и своих низких страстей значит находить удовольствие в его унижении и в знании того, что он унижен. Говоря о непредвиденном эффекте, Хиршман справедливо отмечает: «Чтобы человека увидели таким, какой он есть, наполовину глупцом, наполовину преступником, – разве не лучше всего для этого показать, что, усердствуя, он получает противоположное объявленному им искомому?»[45] Этот тип высокомерия, связанный с уверенностью в полном обладании знанием, столь же драгоценным, сколь и редким, – вот что выражает ирония, даже сарказм, обращенные на стадо слепых и покорных жертв; это надменное самодовольство того, кто присуждает себе ясность сознания или необыкновенную силу проникновения, связанную с высшим разумом. Между тем следование правилу правдоподобия было, как кажется, главным требованием при составлении «Протоколов»; их основные действующие лица, «Сионские мудрецы», в психологическом плане отличаются уверенностью в том, что они хранят высшее знание, спокойной удовлетворенностью тем, что могут одновременно созерцать это знание и применять его в истории. Итак, «мудрецы» наделяются психологией дешифровальщика даже тогда, когда их называют агентами или вдохновителями того, что видится другим («стаду гоев») как загадочная поступь истории.

Таким образом, «Протоколы» выводят на сцену «мудрецов», описывающих и с цинизмом созерцающих дьявольский план, конвульсивно осуществляемый ими в истории через посредство разноцелевых действий слепых и презренных смертных, «гоев», на которых они смотрят сверху. Первый из «протоколов» в варианте Нилуса с грубостью описывает людей-скотов, которые мечутся и опьяняют себя:

Посмотрите на этих животных, пьяных от водки, одурманенных вином, которые право пить без ограничений получают вместе со свободой. Не допускать же нам и наших дойти до того же…[46]

Знание о том, что тайно порождает ход истории, и особенно аристократическое чувство того, что являешься единственным обладателем этого знания, а следовательно, и власти, – именно это радует «Сионских мудрецов». В варианте Бутми тезис о непобедимости «иудео-масонской силы» утверждается и объясняется следующим образом:

Наша власть непобедима, ибо она невидима, и она останется таковой вплоть до достижения ею уровня мощи, которую никакая сила, никакая хитрость не могли бы подорвать[47].

И здесь вновь речь идет о знании, предназначенном для элиты, о познании гностического типа. Между тем любое видение гностического типа действует успокоительно, в том числе и на простого читателя «Протоколов», который, знакомясь с ними, становится равным тайным властителям мира…

3. Сатанизм и конспирационистская теория: сомнение в качестве доказательства

Мы исходим из теологического варианта главного аргумента ad ho-minem, использованного распространителями «Протоколов»; этот аргумент можно изложить следующим образом: если кто-либо чистосердечно сомневается в правдивости «Протоколов», то есть в их подлинно пророческом содержании или в их истинностном значении, значит, в него вселился Сатана. Яркой иллюстрацией этого тезиса является реакция С.А. Нилуса на скептическое замечание Александра дю Шайла в 1909 г. Прочитав дома у Нилуса рукопись «Протоколов», А. дю Шайла в присутствии этого православного мистика подтвердил свое недоверие:

Я не верю в «Сионских мудрецов». Все это – из области «Разоблаченного Сатаны», «Дьявола в XIX веке» и других мистификаций[48].

На что Нилус ответил:

Вы действительно попали под дьявольское наваждение […]. Самая великая хитрость Сатаны заключается в том, что он заставляет людей отрицать не только свое влияние на дела в этом мире, но и свое собственное существование. А что вы сказали бы, если бы я вам показал, как совершается то, о чем написано в «Протоколах», как повсюду появляется таинственный знак близкого Антихриста, как повсюду ощущается скорый приход его царствия?[49]

Мощь Сатаны включает в себя способность ослеплять людей этой мощью и, например, мешать им видеть очевидное, узнавать, что мир движется с большей точностью по этапам, описанным и предсказанным в «Протоколах». Тот, кто не верит в ужасное открытие, одержим дьяволом. Его буквально ослепляют темные и злые силы. В этом типе аргументации мы узнаем то, что Карл Поппер называет конспирационистской теорией незнания, или обскуратистской теорией заговора (conspiracy theorie of ignorance); она «интерпретирует незнание не как простую нехватку знания, но как произведение какой-то тревожащей силы, причину нечистых и злокачественных влияний, которые портят и заражают наши умы и приучают нас коварными методами оказывать сопротивление познанию»[50]. Если же при свете истины люди отводят взгляд, отказываются видеть или верить, то, значит, они становятся жертвами заговора, «искажающего и цензурующего истину»[51].

В случае «Протоколов», которые, как считается, раскрывают мировой заговор, грозные силы противодействуют умам людей, убежденных в истинностном значении документа, и эти силы, стоящие в центре заговора, суть «Сионские мудрецы», а не кто-либо другой.

Конспирационистская теория работает здесь в форме уравнений. С одной стороны, все возражения относительно тезиса о подлинности «Протоколов», все причины в ней сомневаться без всякого иного анализа отвергаются, как если бы их предложили оккультные и пагубные силы, кровно заинтересованные в том, чтобы оставаться неизвестными или непризнанными (отсюда – тезис о еврейском заговоре вторичного характера или вторичного уровня, имеющем целью уничтожить или опорочить «Протоколы», раскрывающие первичный еврейский заговор, направленный на завоевание мира).

С другой стороны, теорией заговора объясняют все события, рассматриваемые как бедствия или катастрофы, все тенденции, расцениваемые как гибельные или беспокоящие. Известна ее общая схема: «Всякое плохое событие следует относить на счет злой воли вредоносной силы»[52]. Говоря об этой конспирационистской теории общества, или социологической теории заговора, Поппер замечает: она «является лишь вариантом формы теизма [он встречается, например, у Гомера], веры в богов, которые управляют всеми делами по своему произволу»[53]. Таким образом, теория заговора может играть либо роль теории познания, объясняющей невежество, ошибки или иллюзии действием злых сил, либо роль социологической теории, объясняющей все феномены разрыва, дисфункциональности или аномии манипулятивной силой тайных властителей. Но Попперсправедливо подчеркивает религиозное (скажем более точно – теологическое) происхождение теории заговора. По этой теории предполагается, что рядом с видимым миром, где мечутся обычные человеческие существа, находится невидимый мир, в котором помещаются тайные силы, будь то боги или их злобные преемники в современном десакрализованном пространстве:

Социологическая теория заговора развивается после того, как Бог был покинут, в поисках ответа на вопрос о том, кто играет Его роль. Его функцию выполняют ныне различные держатели власти, группы или индивиды: недоброжелательные группы давления, которых обвиняют в том, что они совершили махинации, вызвавшие Великую депрессию и все беды, нами переживаемые[54].

«Сионские мудрецы» в рамках этого видения обозначают «комплотеров, движимых дьявольскими намерениями»[55]; но поскольку речь идет о всемирном заговоре, сам этот конспиратор должен обладать такой природой, которая наделена вездесущностью. Это условие удовлетворяется благодаря постулируемому существованию «международного еврейства»[56].

Речь идет не о заговоре против какой-то определенной нации, например против Франции («Анти-Франция»), разоблаченном Моррасом в его теории «четырех государств конфедерации», но о заговоре против всех наций, даже против рода человеческого[57]. Это конспирационистское видение «еврейского вопроса» ведет к тому, что его значение чрезмерно преувеличивается. Сам Шарль Моррас, заявлявший о себе в 1927 г. как о противнике «любой чрезмерности, даже антисемитской»[58], через год напишет следующее, как если бы он был убежден доводами своего друга Роже Ламбелена, одного из первых распространителей «Протоколов» на французском языке, бичевавшего «еврейскую опасность»[59] как самую грозную:

Если, по словам У. Стида, «ни одного человека, будь он писателем, политиком или дипломатом, нельзя рассматривать как зрелого, пока он не попытался решительно разобраться в “еврейском вопросе”, то трилогия Роже Ламбелена (в особенности «Победы Израиля») четко ставит проблему и ведет ее на путь решения, где справедливость и общественный интерес должны согласоваться[60].

Разумеется, не только «Сионские мудрецы» воплощают этот тип интернациональной заговорщицкой силы: вредоносные божества, невидимые демоны и другие черти не столько исчезли из современного секуляризованного и расставшегося с иллюзиями пространства, сколько претерпели метаморфозу. Они превратились либо в существа, наделенные сознательными интенциями, либо в детерминизмы, обладающие ужасными эффектами (расовая или нездоровая наследственность, дьявольская сила бессознательного и т. д.). Поэтому можно вместе с Поппером сформулировать гипотезу эволюционистского типа: различные современные варианты теории заговора, трактуемые одновременно как пережитки и перевоплощения, это секуляризованные формы определенных религиозных верований:

Социологическая теория заговора» […] основана на идее, в соответствии с которой все социальные феномены – и в частности те, что в целом считаются нежелательными – безработица, бедность, дефицит, – это прямое следствие плана, задуманного определенными индивидами или мощными объединениями. Между тем эта концепция очень распространена, хотя, на мой взгляд, мы имеем дело с довольно примитивным типом суеверия. Он древнее историцизма (в котором можно видеть перевоплощение этой теории заговора) и является в своем современном варианте секуляризации религиозных суеверий. Больше не верят в проделки гомеровских божеств, которым приписывали перипетии Троянской войны. Место этих божеств ныне заняли Сионские мудрецы, монополии, капиталисты или империалисты[61].

Итак, мы подходим к различению двух основных видов использования теории заговора. В первую очередь это социологическое и психосоциальное использование: представление заговора позволяет ответить на социальный запрос, касающийся несчастий, потрясений и катастроф, поражающих человечество. Теория заговора вносит связность в это собрание негативных и опасных феноменов, она утверждает, что существует связь, переплетение всех форм несчастий и зол. А благодаря мифу о еврейском заговоре ответ уточняется, дополняется обозначение тайных виновников бед с помощью определения скрытой конечной цели, знание которой позволяет все прояснить: налицо заговор с целью овладения миром. Во вторую очередь теория заговора дает строго психологическое объяснение, которое позволяет ответить скептикам или людям наивным, ставящим следующие вопросы: почему люди не открывают глаза? Например, почему они не верят в подлинность и достоверность «Протоколов»? Почему, наконец, загораживаются от света, льющегося на них? Ответ конспирационизма прост и логически безупречен: этих несчастных ослепили заговорщики, что одновременно говорит об их ужасной мощи.

4. Феномен заговора в зеркальной галерее

Знаменитый экономический закон Т. Грешема, согласно которому «плохие деньги вытесняют хорошие», очень ярко проявляется и на идеологическом поле, в частности в области производства интеллектуальных продуктов, касающихся «еврейского вопроса», «антисемитизма» и т. д. Мифологические подходы вытеснили оттуда критические подходы. По словам Якоба Буркхардта, в интеллектуальной жизни возобладала эра «ужасных упрощающих» авторов, паразитирующих на идеологических разрывах, логика которых состоит в том, чтобы рассматривать любого противника как абсолютного врага. Именно в такое время врага можно сатанизировать, поступая с ним как с воплощением Зла. Анри де Ман в своей прекрасной книге «Эра масс и упадок цивилизации» (1951)[62] обращается к пророчеству Буркхардта:

Разум масс ныне реагирует лишь на самые грубые эффекты черного и белого. Чем сложнее становится мир, тем больше люди склонны не обращать внимания на нюансы и детали и доверяться простейшим образам, содержащим только очень ясный и только очень темный аспекты. Противоположные понятия, которые соединяют подобным образом (например, пару тезис – антитезис), чтобы выделить их с помощью контраста, поэтому особенно подходят для роли символов состояния эмоционального возбуждения[63].

Манихейское упрощение выражается в том факте, что сами идеологии «милитаризуются»:

Когда ты принимаешь чью-либо сторону, то надо принимать ее полностью […]. Теперь существуют только друзья и враги, герои и предатели […]. Вне этой модели какая-нибудь моральная и физическая жизнь невозможна, следует быть за или против вещи в форме «изма», который ведет умы в данный момент: вне этих двух сторон выбор невозможен, и тем более невозможным он окажется в день Страшного суда, где будут только праведники и проклятые[64].

Анри де Ман хорошо разглядел замкнутый круг нетерпимостей, дурную бесконечность нетерпимости, реагирующей на нетерпимость:

Люди каждодневно испытывают на себе нетерпимость, деспотизм и жестокость, отвечая на них не иначе как проявлением такой же нетерпимости, такого же деспотизма и такой же жестокости. Все это было бы немыслимо без «ужасных упрощающих», которые сфабриковали мозг массы[65].

Упрощение, находящееся в центре конспирационистской теории[66], – это то, что освещает неверным светом политическое поле. Всякое объяснение при помощи единственного и простого фактора представляет собой мифологизацию. На это резонно обратил внимание Даниэл Белл, изучая вопрос о «популистской» демагогии в США. Что касается североамериканских популистов конца XIX и начала XX в., обличавших одновременно власть денег и власть евреев, то этот автор замечал в 1960 г.:

Эти люди были «ужасными упрощающими». Вся политика объявлялась ими конспирационистской, и в центр картины ставились «международные банкиры» и «менялы». Таким образом, когда в конце тридцатых годов стала вырисовываться война, недоверие по отношению к банкирам, являвшееся корневым в брюзжащей популистской ментальности, сосредоточилось на евреях[67].

Но от анализируемого Рене Жираром[68] процесса миметического соперничества не ускользают и реакции против теории мирового еврейского заговора. Таким образом, антиантисемитские установки могут зеркально воспроизводить антисемитские установки, с которыми первые сражаются; международному еврейскому заговору будет противопоставлен мировой антисемитский заговор. Конспирационистская идея оккультной организации внешне разнородных и спонтанных действий начинает выглядеть так, как если бы ее разделяли самые непримиримые противники. Когнитивное смещение изображения, которое труднее всего исправить, как раз и состоит в том, чтобы вырваться из порочного круга взаимных конспирационистских обвинений. В своем капитальном труде о «Протоколах» Анри Роллен не смог это сделать, как и позже Норман Кон. Оба они зеркально воспроизвели тот тип мысли, который анализировали и который разоблачали; отвечать осуждением «Коричневого интернационала»[69] или «Антисемитского интернационала»[70] на осуждение «Еврейского (или «иудеомасонского») интернационала» значит оставаться в полемическом поле, в зеркальной галерее, где один миф о заговоре порождает бесчисленное количество двойников. На идею о сатанизирующей сущности еврея-заговорщика отвечает соответствующая идея об антиеврее-конспираторе. Редко появляются работы об «антисемитизме», авторы которых смогли остаться на расстоянии от этого воображаемого «дьявольского» заговора, приписываемого оккультным эссенциализируемым органам и силам[71].

В своем очень глубоком исследовании Максим Родинсон столкнулся с этой проблемой, критически осмысливая неявный социоцентризм очевидности, широко принятый в еврейских сообществах Запада, – очевидности, в соответствии с которой якобы имеются «связность, непрерывность, прочное единство» феноменов вражды к евреям, постулируется единая и постоянная вражда к ним, проходящая через всю мировую историю[72]. Подобное увековеченное видение антисемитизма состоит в том, что он представляется естественным, превращается в необходимость, даже в судьбу. Перед нами способ сделать нормальной, «фатальной» антиеврейскую ненависть. Короче говоря, М. Родинсон по-своему высвечивал одну из главных эпистемологических слабостей большей части литературы по «истории антисемитизма»: двойную веру в однородность и в неизменность всех проявлений враждебности и ненависти по отношению к евреям (с помощью категории «антисемитизм»). Убеждение в исключительности жертвы (мы самые преследуемые среди преследуемых, мы единственные избранники несчастья и т. д.) является к тому же одним из наиболее распространенных в человеческих группах убеждений, как и этноцентрическая презумпция (мы – самые лучшие, самые человечные среди человеческих существ, даже единственные настоящие люди). Такие социоцентрические иллюзии могут образовывать ядра политических мифов, способных интегрироваться в ту или иную идеологию – от национализма до традиционализма.

Родинсон предлагал неологизм для более специфического обозначения: убеждения в обреченности на всеобщую ненависть: panekhthrisme. Но предоставим этому автору возможность самому изложить основы его критической позиции:

Любой народ, любая социальная группа стремится увидеть в нападениях, которым она подвергается – даже в сопротивлении собственным нападениям, – проявления беспричинной злобы к ним остального человечества, сговора Зла против Добра, которое, очевидно, этот народ или группа представляет. Я предложил, быть может с некоторым педантизмом, назвать данный, очень общий феномен панэктризмом (от греч. ekhthros – враг). Предлагаемые объяснения (например, в религиозном иудаизме – зависть «наций» к богоизбранному народу) являются лишь объяснениями этого мифологического видения. Напротив, в параллельном антисемитском подходе в качестве центрального мифа выступает именно постоянная, фундаментальная, сущностная склонность евреев к нанесению вреда на протяжении всей истории, и объяснение этих воображаемых черт следует искать в религиозной или светской проблематике, в психологической, социологической, биологической или другой науке[73].

Таким образом, этот порочный круг образуется от прямого конфликтного столкновения двух вредоносных сущностей, функционируя в рамках обратимого манихейского мифа. Но можно ли выйти из этого круга? Избежать симметричных стигматизаций, усиления полемики? Из круга можно выйти, только зная его. Такова наша гипотеза. Гипотеза, восходящая к традиции Спинозы.

После ряда русских изданий «Протоколов» (1903–1917) эта антиеврейская фальшивка была переведена на немецкий язык в январе 1920 г., а затем, в том же году, – на английский (в Великобритании и в США), на французский, венгерский и польский. В следующем году к уже существующим многочисленным перепечаткам книги – русским, немецким, англо-американским – добавляются ее итальянское издание, новые переводы на французский и английский языки. Именно в 1920–1921 гг. «разоблачительный» документ начинает свое триумфальное шествие по свету. Однако уже летом 1921 г. появляется филологическое доказательство того, что речь идет лишь о плагиате. Эта операция по развенчанию мифа затормозит распространение фальшивки, по крайней мере в тех кругах, которые воспринимают рациональную аргументацию.

С весны 1921 г. и вплоть до последних месяцев 1933 г. циркуляции «Протоколов» в Европе мешала публичная демонстрация того, что этот «документ» являлся поддельным. Приход к власти национал-социалистов обусловит новый подъем массовой антиеврейской пропаганды, которой «Протоколы» требуются в качестве текста, разоблачающего тайные замыслы «Сионских мудрецов».

1. Запуск и резкие остановки: 1920–1921 гг.