Чудесный нож Пулман Филип
Щеки Уилла горели. Не в силах подавить волнение, он стал ходить по тропинке туда и обратно; голос его срывался, а глаза блестели от слез. Он продолжал:
— Они издевались над ней, как те дети над кошкой — тогда, около башни… Они решили, что она сумасшедшая, и хотели сделать ей больно, а может, и убить, я бы не удивился. Она была просто другая, и они ее ненавидели. В общем, я нашел ее и привел домой. А на следующий день, в школе, подрался с мальчишкой, который был у них главным. Я подрался с ним и сломал ему руку, и еще, кажется, несколько зубов выбил, не помню… Я бы и с остальными тоже подрался, но понял, что у меня будут неприятности и мне лучше остановиться, пока они не узнали про мать — я имею в виду, учителя и всякое начальство, — потому что они пошли бы к ней жаловаться и увидели, что с ней творится, и забрали бы ее. Поэтому я сделал вид, что раскаиваюсь, и сказал учителям, что больше не буду, и они наказали меня за драку, а я так ничего и не выдал. Но я ее защитил, понимаешь? Никто ничего не знал, кроме тех мальчишек, а они понимали, что я сделаю, если они кому-нибудь скажут; понимали, что в следующий раз я их убью, а не просто поколочу. Скоро ей стало лучше. И никто так и не узнал. Но после этого я доверяю детям не больше, чем взрослым. Они тоже способны на что угодно. Поэтому я не удивился, когда дети в Чи-гацце напали на кошку, а потом на нас.
— Я так обрадовалась, когда прилетели ведьмы!
Он снова сел, теперь уже спиной к Лире, и, не глядя на нее, провел рукой по глазам. Она сделала вид, что ничего не заметила.
— Уилл, — сказала она, — то, что было с твоей матерью… и с Туллио, когда до него добрались Призраки… Помнишь, вчера ты говорил, что думаешь, не из твоего ли мира они пришли…
— Да. Потому что иначе непонятно, что с ней такое. Она ведь не сумасшедшая. Эти мальчишки считали ее сумасшедшей, смеялись над ней и хотели сделать ей больно, но они ошибались: она не сумасшедшая. Просто она боялась того, чего никто не мог видеть. И волей-неволей делала вещи, которые казались тебе безумными, потому что ты не понимал, в чем их смысл, но она-то понимала! Вот и считала листья, как Туллио вчера трогал камни в стене. Может быть, так они пытаются спастись от Призраков. Поворачиваются спиной к тому, что их пугает, и стараются по-настоящему увлечься рассматриванием камней и щелей между ними или счетом листьев, как будто, если они заставят себя поверить в важность этого дела, угроза исчезнет. Не знаю. Похоже на то. Ей и в реальности было чего бояться — например, тех людей, которые пришли нас грабить, — но, кроме этого, было и что-то еще. Так что, может быть, в нашем мире и вправду есть Призраки, только мы их не видим и у нас нет для них названия, но они есть, и они нападают на мою мать. Вот почему вчера я так обрадовался, когда алетиометр сказал, что с ней все в порядке.
Он тяжело дышал, и его правая рука сжимала рукоять ножа, торчащую из ножен. Лира сидела очень тихо, и Пантелеймон тоже хранил молчание.
— Когда ты решил, что должен найти отца? — спросила она через некоторое время.
— Уже давно, — ответил он. — Я часто представлял себе, что он в тюрьме и я помогаю ему бежать. Долго играл так сам с собой, иногда по многу дней подряд. Или воображал, что он на необитаемом острове, а я плыву туда и привожу его домой. А потом оказывается, что он все на свете умеет и знает, как быть с матерью, и ей становится лучше, а он заботится о ней и обо мне, и я могу просто ходить в школу и дружить с ребятами, и у меня теперь тоже есть и мать, и отец. Я всегда говорил себе: когда вырасту, обязательно найду отца… А мать говорила, что я унаследую отцовскую мантию. Она говорила это, чтобы сделать мне приятное. Я не знаю, что она имела в виду, но это всегда казалось мне важным.
— И у тебя не было друзей?
— Как я мог с кем-то дружить? — сказал он, искренне удивленный. — Друзья… Они приходят к тебе домой, знают твоих родителей и… Иногда какой-нибудь мальчик приглашал меня к себе; я мог пойти, а мог не пойти, но я никогда не мог пригласить его в ответ. Так что настоящих друзей у меня никогда не было. Я бы с радостью… зато у меня была кошка, — продолжал он. — Надеюсь, что и с ней сейчас все в порядке. Надеюсь, кто-нибудь ее кормит…
— А тот человек, которого ты убил? — спросила Лира, и ее сердце забилось сильнее. — Кто он был такой?
— Не знаю. Если я и убил его, мне все равно. Он сам виноват. Их было двое. Они несколько раз приходили к нам и мучили мать, пока она снова не стала бояться, еще хуже, чем всегда. Их интересовало все, что касалось отца, и они никак не хотели оставить ее в покое. Не знаю, из полиции они или откуда. Сначала я думал, может, они из какой-то банды и считают, что отец ограбил банк и спрятал деньги. Но они не требовали денег, им нужны были бумаги. Какие-то письма, отправленные отцом. Однажды они вломились в дом, и тогда я понял, что в другом месте матери будет безопаснее. Понимаешь, я не мог пойти в полицию и попросить у них помощи: ведь тогда они забрали бы мать. Я не знал, что делать. В конце концов я вспомнил про ту пожилую женщину, которая учила меня играть на пианино. Она была единственная, к кому я мог обратиться. Я спросил, можно ли, чтобы мать немного пожила у нее, и отвел ее туда. Мне казалось, что там матери будет хорошо. А потом я вернулся домой, чтобы найти эти письма, — я знал, где она их хранит, — и нашел их, но тут снова явились те двое и залезли в дом. Была ночь или раннее утро. И я спрятался наверху, а Мокси — это моя кошка — вышла из спальни, но я ее не видел, и тот человек тоже, а когда я налетел на него, он споткнулся об нее и упал с лестницы… И тогда я сбежал. Вот и все, что случилось. Видишь, я не хотел его убивать, но если и убил, он сам виноват. Я убежал и приехал в Оксфорд, а потом нашел это окно. Причем только тогда, когда увидел ту, другую кошку и остановился посмотреть на нее, а она нашла окно первая. Если бы я ее не увидел… Или если бы Мокси не вышла тогда из спальни…
— Да, — сказала Лира, — тебе повезло. Мы с Паном тоже обсуждали сегодня, что было бы, если бы я не спряталась в гардеробе в комнате отдыха Иордан-колледжа и не увидела, как Магистр подсыпал яд в вино… Тогда и с нами ничего этого не случилось бы…
Они сидели на поросшем мхом камне в косых лучах солнца, пробивающихся сквозь ветви старых сосен, и думали, какая длинная цепочка крохотных случайностей должна была сложиться, чтобы привести их в это место. И каждой из этих случайностей могло бы не произойти. Может быть, другой Уилл в другом мире так и не заметил окна на Сандерленд-авеню и брел в глубь Англии, усталый и потерянный, пока его не поймали. А другой Пантелеймон в другом мире убедил другую Лиру не прятаться в комнате отдыха, и другого лорда Азриэла отравили, а другой Роджер остался в живых и вечно играет с той Лирой на улицах и крышах другого, неизменного Оксфорда. Вскоре Уилл почувствовал, что у него хватит сил идти дальше, и они вместе двинулись по тропинке в тиши обступившего их огромного леса.
Они шли и шли, отдыхали и снова трогались в путь, и деревья постепенно редели, а почва становилась все более каменистой. Лира сверилась с алетиометром; тот сказал, что они идут в правильном направлении. К полудню они добрались до поселка, где еще не побывали Призраки: на склоне холма паслись козы, неподалеку была тенистая лимонная роща, а дети, которые плескались в ручье, закричали и разбежались, увидев девочку в рваной одежде и бледного мальчика с горящим взглядом и в заляпанной кровью рубашке, вышедших из лесу в сопровождении поджарой борзой.
Взрослые держались с опаской, но охотно дали им хлеба, сыра и фруктов в обмен на одну из Лириных золотых монет. Ведьмы не показывались в поле зрения, хотя Уилл с Лирой знали, что в случае опасности они очутятся рядом в мгновение ока. После упорного торга с местной старухой Лира купила у нее две фляги из козловой кожи и рубаху из тонкого полотна, и Уилл с удовольствием избавился от своей, грязной, вымывшись в ледяном ручье и обсохнув на жарком солнце.
Освеженные, они зашагали дальше. Идти стало труднее: теперь им приходилось отдыхать не в тени раскидистых деревьев, а в тени утесов, и твердая земля обжигала ноги даже сквозь подошвы ботинок. Солнце слепило глаза. Дорога шла в гору, и они двигались все медленнее и медленнее; когда солнце коснулось вершины скалистого хребта, под ними открылась небольшая долина, и они решили, что на сегодня прошли достаточно.
Спустившись по склону — при этом они не раз поскользнулись и с трудом одолели густые заросли карликового рододендрона, над густыми блестящими листьями и алыми соцветиями которого гудели многочисленные пчелы, — дети выбрались на дикий луг у горного ручья, куда уже не попадали лучи вечернего солнца. Трава здесь была по колено, и в ней обильно цвели лапчатка, горечавка, васильки.
Уилл жадно напился из ручья и лег. Он не мог больше бодрствовать, но не мог и спать; в голове у него шумело, все вокруг было словно подернуто какой-то мутной пеленой, а руку саднило по-прежнему. Хуже того — она снова была вся в крови.
Серафина осмотрела его рану, положила на нее свежий компресс из листьев и замотала еще туже, чем раньше, но в этот раз он увидел на ее лице тревогу. Он не стал ни о чем спрашивать — какой в этом смысл? Ему было ясно, что заговор не подействовал, и она, очевидно, тоже это понимала.
Когда сгустились сумерки, рядом раздались шаги Лиры: она легла поблизости от него, и вскоре он услышал тихое мурлыканье. Ее деймон в облике кошки дремал, сложив лапы, всего в каком-нибудь полуметре от Уилла, и мальчик прошептал:
— Пантелеймон!
Глаза деймона открылись. Лира лежала не шевелясь. Пантелеймон шепнул:
— Что?
— Пан, я умру?
— Ведьмы не дадут тебе умереть. И Лира тоже.
— Но заговор не сработал. Я опять теряю кровь. Вряд ли ее у меня так уж много. Она опять течет из раны и не хочет останавливаться. Мне страшно…
— Лира этого не замечает.
— Разве?
— Она считает, что ты самый храбрый боец, какого она только встречала, такой же храбрый, как Йорек Бирнисон.
— Тогда, наверное, я попробую и дальше не подавать виду, что боюсь, — сказал Уилл. Он помолчал минуту-другую, а потом добавил: — По-моему, Лира храбрее меня. По-моему, у меня еще никогда не было такого хорошего друга.
— Она думает про тебя то же самое, — прошептал деймон.
Вскоре Уилл закрыл глаза.
Лира лежала в темноте без движения, но глаза ее были широко открыты, а сердце громко стучало в груди.
Когда Уилл очнулся в следующий раз, мрак вокруг был полным, а руку его дергало еще сильнее прежнего. Он осторожно приподнялся и увидел неподалеку Лиру, которая поджаривала на костре кусок хлеба, проткнув его палочкой. Тут же, на вертеле, жарились несколько птиц; когда Уилл подошел к костру, чтобы сесть рядом, на траву опустилась Серафина Пеккала.
— Уилл, — сказала она, — прежде чем ужинать, съешь эти листья.
Она дала ему горсть мягких, горьковатых на вкус листьев, слегка напоминающих шалфей; он молча принялся жевать их, а потом с усилием проглотил. Они были вяжущими, но, съев их, он почувствовал себя бодрее, и ему стало не так зябко, как раньше.
Они поужинали жареной дичью, сдобрив ее лимонным соком; потом другая ведьма принесла им немного черники, которую нашла под осыпью, а затем и все остальные их спутницы собрались у костра. Они тихо разговаривали; несколько ведьм только что летали на разведку, и одна из них видела над морем воздушный шар. Услышав об этом, Лира мгновенно выпрямилась.
— Шар мистера Скорсби? — спросила она.
— В нем были двое, но на таком расстоянии мне не удалось разглядеть, кто именно. А еще дальше собирался шторм.
Лира захлопала в ладоши.
— Если это мистер Скорсби, — воскликнула она, — то мы сможем полететь с ним, Уилл! Ах, если бы это и правда оказался он! Ведь я даже не попрощалась с ним, а он был так добр… Надеюсь, что мы с ним еще увидимся, — очень надеюсь…
Ведьма Юта Камайнен — ее деймон-малиновка с красной грудкой и яркими глазками сидел у нее на плече — внимательно слушала, так как имя Ли Скорсби напомнило ей о том, куда отправился аэронавт после совещания на озере Инара. Она была той самой ведьмой, которая любила Станислауса Груммана и чью любовь он отверг, — ведьмой, которую Серафина Пеккала взяла с собой в этот мир, чтобы она не убила его в своем.
Возможно, Серафина заметила бы это, но ее внимание было отвлечено другим: она подняла руку и насторожилась, и ее примеру последовали все остальные ведьмы. Уилл и Лира услышали далеко на севере слабый крик какой-то ночной птицы. Но это была не птица — ведьмы сразу распознали голос деймона. Серафина Пеккала встала на ноги и устремила в небо пристальный взгляд.
— По-моему, это Рута Скади, — сказала она.
Все сидели молча, склонив голову, и вслушивались в необъятную ночную тишь.
Затем раздался второй крик, теперь уже ближе, а потом третий; и тогда все ведьмы схватили свои ветки и прыгнули в воздух. Вернее, все, кроме двух, которые стояли рядом, вложив стрелы в луки, охраняя Уилла и Лиру.
Где-то наверху, в темноте, шла битва. Казалось, лишь с опозданием в несколько секунд до них доносятся шум полета, свист стрел, крики боли и гнева, отрывистые команды.
И тут вдруг — так внезапно, что они не успели отпрыгнуть в сторону, — рядом с ними шмякнулось оземь кожистое тело, кое-где покрытое свалявшейся шерстью. Лира сразу признала в этом существе скального мару или кого-то, очень на него похожего.
Из его бока торчала стрела; вдобавок он покалечился при падении, но все равно сумел приподняться и, злобно оскалясь, кинулся на Лиру. Ведьмы не могли стрелять, потому что рисковали попасть в девочку, но Уилл подоспел вовремя и резко взмахнул ножом наотмашь — голова чудища отлетела и покатилась по земле. Воздух вышел из его легких с булькающим свистом, и оно упало замертво.
Тогда они снова подняли головы, потому что участники битвы спустились ниже, и в свете костра мелькали белые руки и ноги в вихре черного шелка, зеленые сосновые ветки, серо-коричневая, покрытая струпьями кожа. Как ведьмам удавалось сохранять равновесие при этих стремительных поворотах, резких остановках и бросках вперед, не говоря уж о том, чтобы целиться и попадать в цель, — это было выше понимания Уилла.
Еще один скальный мара, а потом еще один упали в ручей и на скалы неподалеку и больше не шевелились; и вскоре все остальные с пронзительными воплями и щебетом обратились в бегство и исчезли в темноте в северном направлении.
Несколько секунд спустя к костру спустились Серафина Пеккала с товарками и еще одна ведьма — редкой красоты, черноволосая, с яростно горящим взором и щеками, пылающими от гнева и возбуждения.
Новая ведьма увидела обезглавленного мару и сплюнула.
— Не из нашего мира, — сказала она, — и не из этого. Мерзкие твари. Их целые тысячи, и они плодятся как мухи… А это кто? Неужели Лира? И кто этот мальчик?
Лира ответила ей твердым взглядом, хотя ее сердце забилось быстрее, потому что Рута Скади жила в таком постоянном напряжении душевных сил, что это вызывало нервный трепет в каждом, кто оказывался поблизости.
Затем ведьма повернулась к Уиллу, и он ощутил такой же прилив легкого волнения, но, как и Лира, ничем себя не выдал. Он все еще держал нож; она поняла, что убитый мара — его рук дело, и улыбнулась. Он воткнул нож в землю, чтобы очистить его от крови мерзкого создания, а затем сполоснул в ручье.
Тем временем Рута Скади говорила:
— Серафина Пеккала, я узнаю столько нового: все прежнее меняется, или умирает, или теряет смысл. Я голодна…
Она ела как зверь, жадно разрывая зубами остатки жареной птицы, набивая рот горстями хлеба и запивая все это большими глотками воды из ручья. Пока она насыщалась, другие ведьмы оттащили прочь мертвого мару, подложили в костер веток и выбрали новых дозорных.
Остальные уселись вокруг Руты Скади, чтобы послушать ее рассказ. Она поведала им о своей встрече с ангелами и о путешествии к твердыне лорда Азриэла.
— Сестры, представьте себе огромнейший замок — крепостные валы из базальта вздымаются к небесам, и со всех сторон туда сходятся широкие дороги, по которым везут бочки с порохом, провизию, броневые плиты, — как он все это организовал? Мне кажется, он готовился к этому долгое время, целые века. Он начал готовить это еще до того, как мы родились, сестры, хотя он намного моложе нас… Как это может быть? Не знаю. Не могу понять. По-моему, он повелевает временем, заставляя его бежать быстрее или медленнее, как ему угодно. А еще в эту крепость стягиваются самые разные воины из разных миров. И мужчины, и женщины, и духи, жаждущие битвы, и вооруженные существа, каких я в жизни не видела, — ящеры и обезьяны, огромные птицы с отравленными шпорами, создания до того диковинные, что им невозможно подобрать имя на нашем языке. Кстати, в других мирах тоже есть ведьмы — вы об этом не знали, сестры? Я говорила с ведьмами из мира, похожего на наш, но во многом от него отличающегося, потому что эти ведьмы живут не дольше наших людей и среди них есть мужчины — ведьмы-мужчины, которые летают, как мы…
Ведьмы из клана Серафины Пеккала слушали рассказ Руты Скади с недоверием и благоговейным ужасом. Но сама Серафина верила каждому ее слову, и ей не терпелось услышать, что было дальше.
— Ты видела лорда Азриэла, Рута Скади? Тебе удалось проникнуть к нему?
— Да, удалось, и это было нелегко, потому что он живет в самом центре всей этой кипучей деятельности и направляет ее во всех отношениях. Но я сделалась невидимой и отыскала дорогу в его личные покои, когда он собирался отходить ко сну.
Все ведьмы понимали, что случилось дальше, а для Уилла с Лирой это было еще тайной за семью печатями. Поэтому Рута Скади опустила эту часть истории и продолжала:
— Я спросила у него, зачем он собирает вместе столько сил и правда ли то, что мы о нем слышали, — действительно ли он бросил вызов Властителю, — и он рассмеялся.
«Значит, об этом говорят в Сибири?» — спросил он, и я сказала, что да, и на Свальбарде тоже, и во всех северных землях — я имею в виду на нашем севере; а затем поведала ему о нашем договоре и о том, как я покинула наш мир, чтобы найти его и все выяснить.
И он пригласил нас присоединиться к нему, сестры. Пополнить ряды его армии, которой предстоит сразиться с Властителем. Я всем сердцем желала тогда же принести ему присягу в верности за всех нас; я буду счастлива, если мой клан примет участие в этой войне. Он доказал мне, что мятеж, на который они отважились, справедлив — стоит только вспомнить, что делали слуги Властителя во имя его… И я подумала о детях в Больвангаре и о других ужасных пытках, которые видела в наших южных землях; а он рассказал мне о многих иных невероятных жестокостях, творимых во имя Властителя, — о том, как в некоторых мирах они пленяют ведьм и сжигают их живыми, сестры, — да-да, они сжигают ведьм, таких же, как мы…
Он открыл мне глаза. Он показал мне вещи, которых я никогда прежде не видела, все ужасы и жестокости, которые совершаются во имя Властителя ради того, чтобы уничтожить всю радость и правду жизни.
Ах, сестры, как я хотела сразу ринуться в бой вместе со своим кланом!
Но я понимала, что сначала должна посоветоваться с вами, а затем полететь в наш мир и обсудить все с Йевой Каску, Рейной Мити и другими королевами ведьм.
Поэтому я невидимкой покинула его покои, нашла свою облачную сосну и пустилась в обратный путь. Но стоило мне отлететь немного от крепости, как поднялся сильный ветер; он зашвырнул меня в горы, и я была вынуждена искать убежище на высокой скале. Зная, какого рода существа живут на скалах, я снова обернулась невидимкой и услышала в темноте голоса.
Похоже, я наткнулась на гнездо самого старого из всех скальных мар. Он был слеп; другие мары принесли пищу — какую-то вонючую падаль, найденную у подножия гор, — и теперь слушали его поучения.
«Дедушка, — сказали они, — долго ли ты живешь на свете?»
«Очень, очень долго. Когда я родился, людей еще и в помине не было», — отвечал он слабым, надтреснутым и дрожащим голосом.
«Правда ли, что скоро разразится величайшая битва за всю историю мира, дедушка?»
«Да, дети мои, — сказал он. — Самая последняя битва — и та будет не такой жестокой. Скоро мы наедимся досыта. Это будут дни довольства и изобилия для всех мар из всех миров».
«А кто победит, дедушка? Удастся ли лорду Азриэлу ниспровергнуть Властителя?»
«В армии лорда Азриэла миллионы воинов, собравшихся из разных миров, — отвечал им старый мара. — Эта армия крупнее той, что когда-то уже сражалась с Властителем, и управляется она лучше. Что же касается войск Властителя, то их в сотни раз больше. Но Властитель уже в преклонном возрасте — он ведь гораздо старше меня, дети мои, — и его воины либо напуганы, либо чересчур самодовольны. Так что силы противников примерно равны, однако лорд Азриэл вышел бы из этой битвы победителем, поскольку он пылок и отважен, да к тому же уверен, что правда на его стороне. Но существует одно препятствие: у него нет Эзахеттра. А без Эзахеттра его и его армию ждет поражение. И тогда нам хватит пищи на долгие годы, дети мои!»
И он рассмеялся и начал глодать вонючую старую кость, которую ему принесли, и все остальные разразились ликующими воплями.
Можете представить себе, как внимательно я прислушивалась в надежде узнать еще что-нибудь об этом Эзахеттре, но вой ветра заглушал все, и мне удалось расслышать только вопрос молодого мары: «Если лорду Азриэлу нужен Эзахеттр, почему он не призовет его?»
И старый мара ответил: «Лорд Азриэл знает об Эзахеттре не больше тебя, сын мой! Это шутка! Смейся громче, смейся…»
Я хотела подобраться к мерзким тварям поближе, чтобы лучше слышать, но тут силы мне изменили; я не могла больше оставаться невидимкой. Молодые мары увидели меня и закричали; мне пришлось спасаться бегством, и я ускользнула обратно в этот мир через невидимое окно в воздухе. Несколько мар полетели за мной — сейчас трое из них лежат вон там, на скалах, мертвые.
Но у меня нет сомнений в том, что мы нужны лорду Азриэлу, сестры. Кем бы ни был этот Эзахеттр, лорду Азриэлу нужны и мы! Мне очень хотелось бы сейчас же вернуться к лорду Азриэлу и сказать ему: «Не тревожься, ибо мы летим к тебе — мы, ведьмы севера, и мы поможем тебе победить…» Если ты согласна со мной, Серафина Пеккала, давай созовем на большой совет всех ведьм, из всех кланов до единого, и отправимся на войну!
Рута Скади закончила свою речь; Серафина посмотрела на Уилла, и ему почудилось, что она спрашивает у него позволения что-то сказать. Но он не знал, что от него требуется, и она снова повернулась к Руте Скади.
— Мы не можем, — ответила она. — Сейчас наша задача — помочь Лире, а она обещала помочь Уиллу найти отца. Тебе лучше лететь обратно, с этим я согласна, но мы должны остаться с Лирой.
Рута Скади нетерпеливо мотнула головой.
— Что ж, должны — значит, должны, — сказала она.
Уилл лег на землю, потому что его рана не давала ему покоя — теперь она болела гораздо сильнее, чем тогда, когда была еще свежей. Вся рука у него вспухла. Лира тоже легла; Пантелеймон свернулся у ее шеи, глядел на костер из-под полуприкрытых век и слушал сквозь сон, как беседуют ведьмы.
Рута Скади отошла немного вверх по берегу ручья, и Серафина Пеккала присоединилась к ней.
— Ах, Серафина Пеккала, тебе стоило бы посмотреть на лорда Азриэла, — тихо сказала латвийская королева. — Он величайший полководец на свете. Он помнит о своих войсках каждую мелочь. И подумай только, как дерзок его замысел — объявить войну создателю! Но кто, по-твоему, этот Эзахеттр? Почему мы ничего о нем не слышали? И как нам заставить его примкнуть к лорду Азриэлу?
— Может быть, это вовсе не воин, сестра. Мы знаем так же мало, как тот скальный мара, который задавал вопросы. Может быть, старик, который ему отвечал, смеялся над его неведением. Похоже, это слово означает «погубитель Бога». Ты знала об этом?
— Так вдруг это мы и есть, Серафина Пеккала? И если я права, тогда насколько сильнее станут его войска, когда мы к ним присоединимся! Ах, как мне хочется поразить своими стрелами тех злодеев из Больвангара — из всех Больвангаров во всех мирах! Зачем они это делают, сестра? Во всех мирах слуги Властителя приносят детей в жертву своему жестокому богу! Зачем? Зачем?
— Они боятся Пыли, — сказала Серафина, — хоть я и не знаю, что это такое.
— А этот мальчик, которого ты нашла, — кто он? Из какого мира?
Серафина Пеккала рассказала все, что ей было известно об Уилле.
— Я не знаю, почему его роль так важна, — закончила она, — но мы служим Лире. А ее прибор говорит, что она должна помочь этому мальчику. И еще, сестра: мы пытались залечить его рану, но не смогли. Даже колдовской заговор не принес результата. Может быть, травы в этом мире не имеют такой целебной силы, как в нашем. Здесь слишком тепло, и кровяной мох не растет…
— Он странный, — сказала Рута Скади. — Он из того же теста, что и лорд Азриэл. Ты смотрела ему в глаза?
— Честно говоря, — ответила Серафина, — у меня не хватает на это смелости.
Две королевы молча сидели у ручья. Время шло; одни звезды заходили, другие вставали; со стороны лагеря донесся тихий вскрик, но все было спокойно — просто Лиру что-то напугало во сне. Ведьмы слышали вдалеке рокот бури и видели, как над морем и подножием холмов вспыхивают молнии, но здесь непогода им пока не грозила.
После долгого молчания Рута Скади сказала:
— Эта девочка, Лира. Какова ее роль? Неужели она заключается лишь в том, чтобы помочь этому мальчику найти отца? Мне казалось, ей предстоит совершить нечто большее.
— Сейчас она должна помочь ему. А что касается будущего — да, ее роль гораздо важнее. Нам, ведьмам, давно известно, что она спасет мир от его роковой судьбы. Нам известно ее имя, которое так хочет узнать миссис Колтер, хотя пока это ей не удалось. Та ведьма, которую она пытала на корабле близ Свальбарда, едва не выдала его, но Ямбе-Акка пришла к ней вовремя. Но теперь у меня возникла еще одна мысль: может быть, этот таинственный Эзахеттр и есть наша Лира? Не ведьмы, не ангелы, а всего лишь спящий ребенок? Вдруг именно она способна нанести Властителю роковой удар? А зачем бы еще миссис Колтер искать ее с таким упорством?
— Миссис Колтер была возлюбленной лорда Азриэла, — сказала Рута Скади. — А ведь Лира — их дитя… Если бы я выносила этого ребенка, какая ведьма из нее получилась бы! Она была бы королевой из королев!
— Тихо, сестра, — шепнула Серафина. — Слушай… И что это за свет?
Они встали, встревоженные тем, что кто-то мог проскользнуть незамеченным мимо их караула, и увидели в лагере какой-то странный блеск, совсем не похожий на отсвет костра.
Они неслышно побежали назад, по дороге вкладывая стрелы в луки, и вдруг остановились.
Все ведьмы спали на траве, рядом с Уиллом и Лирой. Но вокруг детей стояли ангелы — их было около десятка — и смотрели на них.
И тут Серафина поняла то, для чего в языке ведьм не было слова, — суть паломничества. Она поняла, почему эти существа готовы ждать тысячи лет и преодолевать огромные расстояния с единственной целью провести несколько мгновений рядом с теми, от кого многое зависит, и как это способно изменить всю их дальнейшую жизнь. Она поняла этих прекрасных паломников, созданных из разреженного света, стоящих вокруг девочки с грязным лицом, в клетчатой юбке, и мальчика с раненой рукой, который хмурился во сне.
Что-то пошевелилось на шее Лиры. Пантелеймон, белоснежный горностай, сонно открыл черные глазки и огляделся без всякого испуга. Позже Лира будет думать, что все это ей приснилось. Видимо, Пантелеймон воспринял внимание ангелов к девочке как должное: вскоре он снова свернулся калачиком и смежил веки.
Наконец одно из небесных созданий расправило крылья. Прочие, хоть и стояли близко, сделали то же самое; их крылья соединились без малейшего сопротивления, проникли друг в друга, как лучи света, и вокруг спящих на траве детей образовалось сияющее кольцо.
Потом Наблюдатели по очереди взмыли в воздух; они поднимались вверх подобно языкам пламени и увеличивались в размерах, становясь огромными; но вскоре они оказались уже далеко и унеслись на север, как падающие звезды.
Серафина и Рута Скади мигом оседлали свои ветки и полетели следом, но тут же поняли, что за ангелами им не угнаться.
— Таких ты и видела, Рута Скади? — спросила Серафина, зависнув в воздухе и провожая взглядом катящиеся к горизонту крошечные огоньки.
— По-моему, эти больше, но того же племени. У них нет плоти, ты заметила? Они состоят из чистого света. Должно быть, их ощущения совсем не похожи на наши… А теперь, Серафина Пеккала, я оставлю тебя и полечу к ведьмам из нашего мира, чтобы собрать их вместе. Когда мы встретимся снова, битва уже начнется. Желаю тебе всего наилучшего…
Они обнялись в воздухе, потом Рута Скади повернулась и полетела на юг.
Серафина посмотрела ей вслед, а затем обернулась, чтобы еще раз взглянуть на исчезающих вдалеке ангелов. Эти удивительные существа не вызвали в ней никаких чувств, кроме сострадания. Сколько же они теряют из-за того, что им не дано ощутить ни землю под ногами, ни ветер в волосах, ни легкое покалывание звездного света на обнаженной коже! И она отломила крохотный кусочек от сосновой ветки, на которой сидела, и жадно, с наслаждением вдохнула острый смолистый аромат, а потом медленно спланировала обратно, к своим спящим у костра спутникам.
Глава четырнадцатая
УЩЕЛЬЕ АЛАМО
Ли Скорсби посмотрел вниз — слева от него простирался безмятежный океан, справа тянулся зеленый берег — и заслонил глаза от солнца, пытаясь обнаружить признаки человеческого присутствия. С тех пор как они покинули Енисей, прошли уже целые сутки.
— Так это и есть новый мир? — спросил он.
— Новый для тех, кто родился не здесь, — ответил Станислаус Грумман. — А вообще-то он такой же древний, как мой или ваш. Лорд Азриэл потряс все основы бытия, мистер Скорсби, — ничего подобного прежде еще никогда не бывало. Помните, я говорил вам об окнах между мирами? Теперь они открываются в самых неожиданных местах, поэтому ориентироваться стало труднее, но мы летим как раз туда, куда нам нужно.
— Новый он или старый, выглядит этот мир довольно странно, — сказал Ли.
— Да, — согласился Станислаус Грумман, — нам он кажется странным, хотя для кого-то он, без сомнения, родной.
— Похоже, тут никого нет, — заметил Ли.
— Вы ошибаетесь. Вон за тем мысом стоит город, который некогда был богатым и могущественным. Там и до сих пор живут потомки построивших его купцов и аристократов, хотя в последние три столетия им приходилось нелегко…
Спустя несколько минут, когда шар пролетел еще немного, Ли увидел сначала маяк, потом изогнутый каменный волнолом, а потом башни, купола и красно-коричневые крыши прекрасного города; неподалеку от гавани, в роскошном парке, возвышалось величественное здание, похожее на оперный театр, вдоль широких бульваров выстроились шикарные отели, а в маленьких переулках цвели плодовые деревья, в тени которых прятались уютные балкончики частных домов.
Вскоре Ли окончательно убедился в правоте Груммана: город действительно был обитаем. Но когда они подлетели еще ближе, аэронавт с удивлением обнаружил, что не видит внизу никого, кроме детей. На улицах города не было ни одного взрослого. Дети играли на пляже, забегали в кафе и выскакивали обратно, ели и пили, выходили из домов и магазинов с набитыми сумками. Ли увидел группу дерущихся мальчишек, которых подзуживала рыжеволосая девочка, и маленького мальчугана, который бил камнями стекла в ближайшем доме. Весь город напоминал огромную площадку для игр, но без единого воспитателя; это был мир, где хозяйничали только дети.
Но тут были еще какие-то существа. Когда Ли заметил их впервые, он невольно протер глаза, но это не был обман зрения: он и вправду видел эти клочья тумана или чего-то более прозрачного, чем туман, эти странные сгустки в воздухе… Кем бы они ни были, город кишмя кишел ими: они плыли над бульварами, залетали в дома, сбивались в кучи во дворах и на площадях. Дети бродили среди них, как будто ничего не замечая.
Однако сами они отнюдь не были невидимками для странных существ. Чем дальше летел шар, тем понятнее становилось аэронавту их поведение; вскоре ему стало ясно, что некоторые дети интересуют их больше всего и они следуют за ними по пятам. Это были дети постарше — насколько Ли мог разобрать, наблюдая за ними в подзорную трубу, они находились уже на грани превращения во взрослых. Там был один мальчик — худенький, высокий, с копной черных волос, — которого полупрозрачные существа окружили такой тесной толпой, что его силуэт словно дрожал в воздухе. Они вились над ним, как мухи над куском мяса. А мальчик не замечал их, хотя время от времени протирал глаза или встряхивал головой, точно что-то застило ему взор.
— Что это за существа, черт возьми? — спросил Ли.
— Люди называют их Призраками.
— И что они делают?
— Вы знаете что-нибудь о вампирах?
— Только по сказкам.
— Вампиры питаются кровью, а Призраки — вниманием. Сосредоточенным, осознанным интересом к внешнему миру. Дети им не нужны, поскольку дети еще не умеют как следует сосредотачиваться.
— Значит, эти Призраки — противоположность тем негодяям из Больвангара.
— Наоборот. И Жертвенный Совет, и безжалостных Призраков больше всего привлекает одно и то же свойство человеческой природы — способность людей переходить от невинности к искушенности. Жертвенный Совет боится Пыли и ненавидит ее, а Призраки питаются ею, но и для тех и для других она представляет главный интерес.
— Они сгрудились вокруг того паренька…
— Он взрослеет. Скоро они нападут на него, и он навсегда сделается вялым и равнодушным ко всему. Он обречен.
— Господи боже! Нельзя ли его спасти?
— Нет. Если попытаемся, Призраки тут же нас атакуют. Но сюда, наверх, они не доберутся, поэтому все, что в наших силах, — это наблюдать и лететь дальше.
— Но куда подевались взрослые? Не может же весь мир быть населен одними детьми!
— Призраки превратили этих детей в сирот. Таких беспризорных здесь сколько угодно — они собираются в шайки и бродят по округе, пробавляясь чем придется, а уцелевшие взрослые пытаются спастись бегством. Сами видите, в городе есть чем поживиться, так что голодная смерть беспризорникам не грозит. Похоже, в этот город нагрянуло сразу много Призраков, и все взрослые сбежали. Заметили, как мало судов у пристани? Детям же бояться нечего.
— А тем, кто постарше? Вроде того несчастного паренька?
— Мистер Скорсби, так уж устроен этот мир. И если вам хочется положить конец жестокостям и несправедливостям, вы должны везти меня дальше. Передо мной стоит важная цель.
— Сдается мне… — сказал Ли, с трудом подыскивая нужные слова, — сдается мне, что с жестокостью надо бороться там, где на нее наткнешься, а помощь оказывать там, где в ней нуждаются. Или это не так, доктор Грумман? Я ведь всего только невежественный воздухоплаватель. Такой невежественный, что даже верил россказням о том, будто шаманы, например, умеют летать. Вы вот шаман, а не умеете.
— Почему же, умею.
— Как это так?
Аэростат терял высоту, и земля приближалась. Прямо на их пути высилась квадратная каменная башня, но Ли словно не замечал препятствия.
— Мне нужно было отправиться в полет, — сказал Грумман. — Я призвал вас, и вот я лечу!
Он прекрасно видел опасность, которая им грозила, но ни на минуту не усомнился в том, что аэронавт тоже видит ее. И как раз вовремя Ли перегнулся через борт корзины и дернул веревку одного из мешков с балластом. Песок высыпался, и аэростат мягко взмыл вверх, миновав башню с запасом метра в два. Десяток потревоженных ворон, каркая, поднялись в воздух позади них.
— Да, тут вы правы, — сказал Ли. — Что-то в вас есть необычное, доктор Грумман. Вы, часом, не якшались с ведьмами?
— Было дело, — ответил Грумман. — И с учеными, и с духами тоже. И везде я находил глупость, но в ней всегда попадались крупицы мудрости. Без сомнения, ее было гораздо больше, чем я сумел распознать. Жизнь полна тягот, мистер Скорсби, но мы все равно дорожим ею.
— А наше с вами путешествие? Мудрость это или глупость?
— Величайшая мудрость, какую я только знаю.
— Скажите мне снова, в чем ваша цель — вы собираетесь найти носителя чудесного ножа, и что потом?
— Я объясню ему, в чем состоит его цель.
— И это поможет ему защитить Лиру, — напомнил аэронавт.
— Это защитит нас всех.
Они летели все дальше, и вскоре город позади них скрылся из виду.
Ли сверился с приборами. Стрелка компаса все еще гуляла по циферблату как хотела, но высотомер, насколько аэронавт мог судить, работал нормально и показывал, что они летят примерно в трехстах метрах над морским берегом и параллельно ему. Впереди маячила окутанная дымкой гряда высоких холмов, и Ли порадовался тому, что не забыл взять на борт побольше балласта.
Но когда он в очередной раз обозревал горизонт, в груди у него тихонько екнуло. Эстер почувствовала это, навострила уши и повернула голову так, чтобы одним золотисто-карим глазом видеть его лицо. Он взял ее, посадил к себе за пазуху и снова поднял подзорную трубу.
Нет, он не ошибся. Далеко-далеко на юге (если в том направлении, откуда они прилетели, действительно находился юг) плыло еле различимое пятнышко — другой воздушный шар. Знойное марево и расстояние скрадывали все детали, но этот другой шар явно был больше и летел выше.
Грумман тоже заметил его.
— Враги, мистер Скорсби? — спросил он, заслоняя глаза от солнца и вглядываясь в жемчужную даль.
— Определенно. Не знаю, что лучше: то ли нам сбросить балласт и подняться повыше, чтобы поймать более сильный ветер, то ли держаться низко, чтобы нас не заметили. Хорошо еще, что это не дирижабль, иначе они нагнали бы нас в считанные часы. Нет, черт побери, я все-таки поднимусь: ведь на их месте я бы уже нас засек, а у них зрение наверняка не хуже нашего.
Он опустил Эстер на прежнее место и, перегнувшись через борт, развязал еще три мешка с балластом. Шар немедленно взмыл вверх, и Ли вновь приложил к глазу подзорную трубу.
Минуту спустя он твердо убедился в том, что их заметили: в дрожащем мареве произошло какое-то движение, разрешившееся струйкой дыма, направленной вверх и под углом от другого шара, и, когда эта струйка еще немного удлинилась, на ее конце вспыхнуло пламя. В первые мгновения ярко-красное, оно расплылось затем серым пятном, но этот сигнал был столь же ясным, как звон набатного колокола в ночи.
— Нельзя ли сделать ветер посильнее, доктор Грумман? — спросил Ли. — Я хотел бы засветло долететь вон до тех холмов.
Но они удалялись от берега, и теперь им нужно было пересечь широкую бухту. На противоположном берегу, километрах в тридцати-сорока от них, темнела гряда холмов; когда шар набрал высоту, Ли увидел, что их можно было бы с большим правом назвать горами.
Он повернулся к Грумману, но обнаружил, что его спутник впал в глубокий транс. Глаза шамана были закрыты; он мягко покачивался взад и вперед, и на лбу у него выступили капли пота. Из его горла исходили низкие ритмичные стоны, а его деймон, также погрузившийся в забытье, вцепился когтями в край корзины.
И то ли потому, что они поднялись выше, то ли благодаря стараниям шамана с моря потянуло свежим ветерком: Ли почувствовал, как он овевает лицо. Подняв взгляд, аэронавт увидел, что баллон накренился на градус-другой в сторону холмов.
Но ветер, помогавший им лететь быстрее, в равной мере помогал и их преследователям. Второй шар не приближался к ним, но и не отставал. И когда Ли снова направил на него подзорную трубу, он увидел в мерцающей дали за ним другие пятнышки, поменьше и потемнее. Они двигались согласованно и становились яснее и четче с каждой минутой.
— Дирижабли, — сказал он. — Тут от них не спрячешься.
Он попытался прикинуть, какое расстояние отделяет их от дирижаблей, а какое — от холмов впереди. Они явно набирали скорость; внизу ветер уже срывал с верхушек волн белую пену.
Грумман присел отдохнуть в углу корзины, а его деймон принялся чистить перья. Глаза шамана были закрыты, но Ли знал, что он не спит.
— Ситуация у нас такая, доктор Грумман, — сказал он. — Я не хочу, чтобы дирижабли догнали нас в воздухе. Защиты от них нет, и они нас мигом собьют. Садиться на воду я тоже не хочу, ни вынужденно, ни по своей воле: поплыть-то мы поплывем, но им ничего не стоит разбомбить нас сверху. Поэтому я хочу добраться до тех холмов и там совершить посадку. Я уже вижу там лес, а среди деревьев легко спрятаться на какое-то время — может быть, и надолго. Но солнце уже садится. По моим расчетам, до заката у нас осталось часа три. Сейчас трудно судить, но мне кажется, что к тому времени мы успеем достичь того берега, а дирижабли сократят расстояние между нами примерно наполовину. Ну вот, думаю, вы меня понимаете. Я хочу, чтобы мы приземлились в тех холмах, потому что любой другой вариант — это верная смерть. Наверное, они уже установили связь между перстнем, который я им показывал, и скрелингом, убитым мной на Новой Земле, и наверняка пустились за нами вдогонку отнюдь не ради того, чтобы вернуть нам забытый на стойке бумажник. Так что нынче вечером, доктор Грумман, наш полет должен будет закончиться. Вы когда-нибудь совершали посадку на воздушном шаре?
— Нет, — ответил шаман. — Но я доверяю вашему опыту.
— Я попробую забраться в холмы как можно выше. Но это дело рискованное: чем дальше мы полетим, тем ближе к нам они окажутся в конце. Если я сяду, когда они будут совсем близко, они увидят, куда мы направимся; но если я сяду слишком рано, мы можем не добежать до деревьев. Как бы там ни было, боюсь, в скором времени нам не миновать перестрелки.
Грумман сидел невозмутимо, перекладывая из руки в руку магический амулет из перьев и бусин; Ли уловил в его движениях какой-то сложный, но осмысленный ритм. Его деймон не сводил глаз с дирижаблей.
Прошел час, потом другой. Ли жевал незажженную сигару и прихлебывал холодный кофе из жестяной фляги. Солнце позади них опустилось ниже, и Ли видел, как на берег залива и подножия холмов впереди наползает длинная вечерняя тень, хотя сам воздушный шар и горные вершины еще купались в золоте.
За их спиной, иногда почти теряясь на фоне слепящего закатного неба, все росли и росли маленькие точки дирижаблей. Они уже догнали другой шар и теперь были хорошо видны невооруженным глазом: четыре корабля, развернутых в линию. Здесь, над бухтой, царила глубокая тишина, и далекий шум двигателей, похожий на тонкое навязчивое жужжание москитов, был отчетливо слышен.
Когда до берега и подножия холмов оставалось еще несколько минут полета, Ли увидел в небе за дирижаблями нечто новое. Там, вдалеке, темнели грозовые тучи — они громоздились друг на друга и широким фронтом, гася яркие закатные лучи, ползли в их сторону. Как он не заметил их раньше? Если собирается буря, то с посадкой тянуть не стоит.
Вскоре от туч к морю протянулась темно-зеленая пелена дождя; теперь шторм будто преследовал дирижабли так же, как они преследовали шар аэронавта, ибо полоса дождя наклонилась к ним и в тот момент, когда солнце наконец исчезло за горизонтом, среди туч блеснула гигантская молния и несколько секунд спустя раздался такой мощный раскат грома, что корзину с двумя путешественниками качнуло, а в горах еще долго перекатывалось гулкое эхо.
Потом они увидели вторую вспышку, и в этот раз огромный зигзаг молнии ударил из туч прямо в один из дирижаблей. Горючее воспламенилось мгновенно — на иссиня-черном фоне словно расцвел огненный цветок; воздушный корабль медленно, как сигнальная ракета, скользнул вниз и, пылая, опустился на воду.
Ли тяжело вздохнул, точно выйдя из забытья. Грумман стоял рядом с ним, держась одной рукой за обруч подвески; его утомленное лицо избороздили глубокие морщины.
— Так это вы вызвали шторм? — спросил Ли.
Грумман кивнул.
Теперь небо напоминало тигровую шкуру — золотые полосы чередовались на нем с пятнами и полосами насыщенного черно-коричневого цвета, и эта картина менялась с каждой минутой, ибо чернота быстро поглощала блекнущее золото. Море внизу было точно одеяло из лоскутов черной воды и фосфоресцирующей пены; сбитый дирижабль тонул, и последние языки объявшего его пламени превращались в ничто.
Однако три оставшихся по-прежнему летели дальше, и даже сильные порывы ветра не могли сбить их с курса. Вокруг них вспыхивали все новые атмосферные разряды, и по мере приближения шторма Ли начал опасаться за газ в своем собственном баллоне. Одно-единственное попадание молнии сразу превратило бы их шар в горящий факел, а шаман вряд ли был способен контролировать шторм настолько умело, чтобы этого избежать.
— Правильно, доктор Грумман, — сказал он, — я собираюсь пока что забыть о дирижаблях. Сейчас главное — долететь до гор и приземлиться в целости и сохранности. Вы до поры до времени сидите спокойно и держитесь за что-нибудь, но будьте готовы по моей команде выпрыгнуть из корзины. Я вас предупрежу и постараюсь, чтобы посадка вышла как можно мягче, но в таких условиях это зависит от удачи не в меньшей степени, чем от сноровки.
— Я доверяю вам, мистер Скорсби, — ответил шаман.
Он уселся обратно в угол корзины, а его деймон остался сидеть на обруче, глубоко вонзив когти в кожаную обмотку.
Теперь ветер нес их очень быстро, и огромный баллон ходил ходуном и дергался под его порывами. Натянувшиеся веревки скрипели, но Ли не сомневался в их прочности. Он сбросил еще немного балласта, внимательно следя за высотомером. Во время бури атмосферное давление падало, и в показания высотомера нужно было вносить соответствующую поправку; очень часто это приходилось делать прямо в уме с помощью нехитрых вычислений. Ли произвел необходимые подсчеты, на всякий случай перепроверил получившиеся цифры, а потом избавился от последнего балласта. Теперь у него осталось единственное средство управления — клапан на баллоне с газом. Подняться выше было уже нельзя; они могли только спуститься.
Он вгляделся в окружающий полумрак и различил впереди очертания громадных холмов, темные на темном небе. Снизу доносился неумолчный рев, словно волны одна за другой разбивались о скалистый берег, но он знал, что это шумит в листве ветер. Уже так далеко! Они двигались быстрее, чем он ожидал.
Но с посадкой нельзя было медлить. Ли был от природы хладнокровен и не привык сетовать на судьбу; обычно он лишь приподнимал бровь, лаконично приветствуя очередную неприятность, но теперь даже он почувствовал укол отчаяния, ибо как раз то, что ему следовало сейчас делать, — а именно, отдаться на волю шторма и ждать, пока он утихнет сам собой, — практически неизбежно привело бы их к гибели под огнем преследователей.
Он сгреб Эстер в охапку и усадил ее к себе за пазуху, для пущей надежности застегнув брезентовую куртку до самого верха. Грумман сидел неподвижно и молчал; его деймон, крепко вцепившись когтями в край корзины, боролся с ветром, взъерошившим ему перья.
Читать бесплатно другие книги:
