Проклятие Гавайев Томпсон Хантер

– Это твоих рук дело, – зашипел он на меня, – это ты его на меня натравил.

Он опрокинулся на полотнище, закатывая глаза и обнажая зубы, сраженный болевым спазмом.

– Будь ты проклят, – простонал Ральф, – все твои дружки ненормальные, а теперь ты завел знакомство еще и с поганым наркоманом!

– Успокойся, Ральф. Здесь все – наркоманы. Нам повезло встретить порядочного. Скиннер – мой закадыка. Он – официальный фотограф гонки.

– О, Боже, – ахнул он, – я ведь знал, что так и будет.

Я глянул через плечо, не смотрит ли жена, а потом вмазал ему в висок, чтобы привести в чувство. Он повалился на кровать… в этот самый момент вошла Анна с чайником и несколькими чашками на плетеном подносе, которые они заказали в обслуживании номеров.

Чай Ральфа угомонил, и вскоре он говорил уже сносно. Поездка за 20 тысяч километров от Лондона оказалась суровым испытанием. Жена Ральфа пыталась сойти с самолета в Анкорэдже, а дочь прорыдала всю дорогу. В самолет дважды при снижении к Гонолулу угодила молния, и у массивной чернокожей женщины с Фиджи, сидевшей рядом с ними, случился эпилептический припадок.

Когда они наконец сошли на землю, багаж Ральфа потерялся, а таксист заломил двадцать пять фунтов за то, что довез до отеля, где регистратор конфисковал их паспорта потому, что у Ральфа не было американских денег. Менеджер положил его фунты в гостиничный сейф, для безопасности, но позволил расписаться за плавание в маске с дыхательной трубкой в серферской будке на пляже за "Ресторацией Хо-Хо".

На этой стадии Ральф ощущал полную безнадежность, желая просто побыть один и расслабиться в море… поэтому он напялил ласты и погреб к рифу, но был подхвачен волной и брошен на щербатую скалу, проделавшую дыру в его спине и выкинувшую на берег как утопленника.

– Кто-то притащил меня в хижину, – сказал он, – а потом ширнул адреналином. К моменту, когда я доковылял до фойе, я истекал пОтом и кричал. Им пришлось дать мне успокоительное и погрузить в грузовой лифт.

Только отчаянный звонок Уилбуру воспрепятствовал менеджеру отправить Ральфа в тюремную камеру государственной больницы где-то в другой части острова.

Скверная история. Его первая поездка в тропики, о которой он мечтал всю жизнь… и вот ему каюк или, по меньшей мере, пожизненное увечье. Семья деморализована, добавил Ральф. Возможно, никто из них уже не увидит Англию и даже не будет достойно похоронен. Они помрут как псы, бессмысленно, на обломке скалы посреди совершенно чужого моря.

Пока он все это пережевывал, дождь бил по окнам. Отпустить шторм на перерыв было некому, и он неистовствовал много дней. Погода хуже, чем в Уэльсе, сказал Ральф, а боль в спине вынуждает его горько пить. Анна плакала каждый раз, как он просил налить еще виски.

– Это ужасно, – сказал он, – вчера я выдул целый литр.

Ральф всегда был пасмурен в загранкомандировках. Я бегло оценил его рану и заказал в гостиничном магазине подарков зрелое алоэ.

– Пришлите его сюда, – сказал я операторше, – еще нам понадобиться чем его накрошить – у вас есть большие ножи? Или тесак для мяса?

Несколько секунд ответа не было, потом донеслись вскрики и шарканье ног, и в трубке зазвучал мужской голос:

– Да, сэр. Вы, кажется, просили оружие?

Я мигом смекнул, что имею дело с бизнесменом. Самоанский говор, утробно каркающий, но инстинкт подсказывал, что он – швейцарец.

– Что у вас есть? – спросил я, – мне нужно размельчить алоэ.

Он взял тайм-аут, но вскоре вновь был на проводе.

– Есть отличный набор столовых ножей – 77 лезвий, включая превосходный мясницкий секач.

– Это я могу и в обслуживании номеров заказать, – сказал я, – что еще есть?

На сей раз пауза протянулась дольше. На заднем плане я слышал женщину, кричащую что-то о «сумасшедшем», который "отрубит нам головы".

– Ты уволена, – заорал он, – я устал от этого нытья. Не твоего ума дело, что у нас покупают. Вон отсюда! Нужно было уволить тебя еще раньше!

Послышались звуки потасовки и журчание злых голосов, после чего он вернулся.

– Думаю, у меня есть то, что вам нужно, – мягко произнес он, – заостренная самоанская булава. Ею вы и пальму раздробите.

– Сколько она весит?

– Ну… э-э… да, конечно… не могли бы вы подождать минутку? У меня есть почтовые весы.

Еще больше шума на том конце, сильное дребезжание и, наконец, голос:

– Она очень тяжелая, сэр. Мои весы не выдерживают. – Он крякнул. – Да, сэр, эта штуковина тяжеленная. Предположу, что килограмма четыре с половиной. Ею машут как кузнечным молотом. Нет такого существа в природе, которое с ее помощью нельзя было бы прикончить.

– Сколько стоит?

– Полторы.

– Полторы? За палку?

Секунду ответа не было.

– Нет, сэр, – сказал он по истечении, – то, что я держу в руке – не палка. Это боевая самоанская булава, которой порядка трехсот лет. А еще это великолепнейшее оружие, – добавил он. – Я бы мог с ее помощью вашу дверь вынести.

– Не стоит. Пришлите мне эту штукенцию в номер немедленно, вместе с алоэ.

– Да, сэр. А как будете расплачиваться?

– Как угодно. Мы богаты до неприличия. Деньги для нас – мусор.

– Без проблем, – сказал он, – буду через пять минут.

Я повесил трубку и повернулся к Ральфу, который беззвучно корчился в очередном спазме на грязном резиновом полотнище.

– Все улажено, – заявил я, – считай, ты уже на ногах. Мой знакомый из магазина подарков уже поднимается с алоэ и убойной полинезийской булавой.

– О, Боже! – прокряхтел Ральф, – еще один!

– Ага. – Сказал я, накатывая себе новый стакан виски. – В его голосе было что-то не то. Вероятно, церемониться с ним не стоит.

Я отсутствующе улыбнулся и продолжил:

– Мы все равно примемся за твое добро, Ральф, рано или поздно. Так почему не сейчас?

– Какое добро? – вскрикнул он, – ты прекрасно знаешь, я не употребляю наркотики.

– Хорош, Ральф, я уже устал от твоего заплесневелого вранья. Где оно?

Прежде чем он успел что-либо ответить, в дверь постучали, и в комнату с воплями "Алоха! Алоха!" скакнул гигантский самоанец, размахивавший здоровенной черной берцовой костью.

– Добро пожаловать на острова, – проревел он, – меня зовут Морис. Вот ваше оружие.

То была устрашающая хрень, которая без затруднений разнесла бы вдребезги мраморный унитаз.

– А вот подарок, – улыбнулся Морис, извлекая увесистый бокс спелой марихуаны из кармана, – там такой еще навалом.

– Анна! – завизжал Ральф, – Анна! Вызови менеджера!

Я хлопнул Мориса по плечу и вывел в коридор.

– Мистер Стедман сегодня не в себе, – объяснил я, – он пошел понырять и повредил спину о коралловый риф.

Морис кивнул:

– Дайте знать, если понадобится помощь. У меня куча родственников в Гонолулу. Я знаю многих врачей.

– Я тоже. Я сам врач.

Мы пожали руки, и он вприпрыжку направился к лифту. Я вернулся в спальню и размельчил алоэ, игнорируя старческие причитания Ральфа. Его жена нервно смотрела, как я аккуратно накладываю на рану зеленую кашицу.

– С его спиной все порядке, – уведомил я ее, – только раздулась. Он подцепил какой-то яд с огненного коралла, но алоэ его вытянет.

После лечения алоэ Ральф отключился, но через двадцать минут бесновался вновь, и я убедил его съесть кулек корня валерианы, который его моментально успокоил. Спазмы стали легче, и он смог сесть на кровати и упереться в вечерние теленовости, чтобы расстроиться от сцены, в которой громила пинал куски туристской плоти по общественному пляжу рядом с Пирл Харбор. Глаза Ральфа потускнели, а лицо стало болезненно бледным. Капли слюны стекали с подбородка. Несмотря на замедленную речь, он просветлел, когда я сообщил ему, что через три часа за нами заедет лимузин, чтобы откантовать на вечеринку.

– Мы сможем завести знакомства, – сказал он, – я хочу заключить сделку с "Бадвайзером".

Я пропустил это мимо ушей. Это говорит корень валерианы, подумал я. Видимо, я многовато ему скормил.

Ральф опять распустил слюни, зрачки – в кучу. Он хотел-было свернуть сигарету, но рассыпал табак по всей постели, и мне пришлось отобрать у него машинку для скручивания.

По-моему, он даже не заметил.

– Дождь еще не прекратился? – пробормотал он, – я не выдержу этой мерзкой погоды, она меня убивает.

– Не беспокойся. Это всего лишь сраный шторм. Все, что от нас требуется – это пробыть здесь гонку. Потом скипнем в Кону и расслабимся. Там погода хорошая.

Ральф кивнул, пялясь сквозь ливень на красный гольф-кар, медленно ехавший по дорожке "Загородного клуба Уайлили".

– Кона? – спросил он, в конце концов, – я полагал, мы поедем на Гуам, к политикам.

– Что?

– Гуам.

– Мне набрал какой-то обсос из Орегона…

– Это Перри, – пояснил я, – из "Бега".

– Точно. Редактор. Он велел нам ехать на Гуам, чтобы взглянуть на долбанные выборы.

– Что?!

– В следующее воскресенье.

– Нет, Ральф, – сказал я, поразмыслив, – на этот день назначен Марафон в Гонолулу. То, ради чего мы здесь.

– Марафон?

Я пристально на него посмотрел. Рот не закрывался, а глаза превратились в красные щелки. Корень валерианы скоро отпустит, но, возможно, не так скоро, как хотелось бы. Между тем, совсем без стимуляторов Ральф может околеть.

Я протянул ему бутыль виски, которую он охотно ухватил обеими руками, тихо захныкав, поднеся ее к губам. Он сделал глоток, издал животный клич и заблевал всю кровать.

Я поймал его, когда он скатился на пол, и отволок в ванную. Последнюю треть метра он проковылял на своих двоих и рухнул на колени в душевой кабинке. Я пустил воду, оба крана до отказа, и прикрыл дверь, чтобы ни жена, ни дочь не слышали его дегенеративных воплей.

Вечеринка выдалась бестолковая. Мы прибыли, опоздав на ужин, и везде висели таблички "НЕ КУРИТЬ". Ральф попытался общаться, но выглядел настолько больным, что никто из гостей не желал с ним контактировать. Многие были бегунами мирового класса, фанатиками своего здоровья, поэтому от вида Ральфа они поеживались. Алоэ подлечило его спину, но он все еще выглядел, как жертва разбоя, физический облик которого астрономически далек от идеального. Он хромал из комнаты в комнату со своим альбомом, в прострации от корня валерианы, пока мужчина в серебряном найковском спортивном костюме не вывел его наружу и не посоветовал пройти обследование в лепрозории Молокая.

Я нашел его за подпиранием ствола лецитиса на крыше, когда он вел ожесточенные дебаты о вреде марихуаны с каким-то незнакомцем.

– Чертовски скверная привычка. – говорил Ральф. – Меня тошнит от этого дыма. Надеюсь, тебя посадят.

– Ты – галимый алконавт, – отвечал незнакомец, – из-за таких, как ты, у марихуаны плохая репутация.

Я быстро встал между ними, бросив полную кружку пива на пол. Незнакомец отпрыгнул назад, как ящер, и встал в стойку карате.

– Ты едешь в тюрьму, – сказал я, – тебя предупреждали не продавать наркоту этому человеку. Разве не видишь, он болен? – Что? – закричал дилер и бросился в свирепой попытке пнуть меня по ногам кедом с тяжелыми набойками.

Он промазал и повалился на меня, потеряв равновесие. Я затушил о его лицо сигарету, и он зашатался между нами, бешено сбивая с подбородка угли.

– Проваливай! – Крикнул я. – Нам не нужны наркотики! Оставь их себе!

Его схватили, когда он торопился к выходу. Лимузин ждал нас на подъездной дорожке. Водитель завел двигатель, увидев нас, и вывез с продолжительным визгом резины.

По дороге в отель у Ральфа случилось два спазма. Водитель истерил и предпринимал потуги просигнализировать шоферу скорой на бульваре Вайкики, но я пригрозил кинуть ему за шиворот сигарету, если он не привезет нас прямо в гостиницу.

Когда мы добрались, я отправил водилу обратно на вечеринку забрать остальных. Клерк-самоанец помог мне дотащить Ральфа до номера, после чего я съел два пакета корня валерианы и отпал.

Следующие несколько дней мы провели, погрузившись в исследования. Ни один из нас не имел ни малейшего представления о том, как проходят марафоны и зачем люди в них участвуют. Я решил пообщаться с бегунами.

Это дало плоды, как только до Ральфа дошло, что мы не собираемся на Гуам, а «Бег» – не политический журнал… К концу недели наши уши настолько вяли от растерянной тарабарщины об "отрыве от соперников", "углеводной ценности", "втором дыхании" и "теории «пятка-носок»", подкрепляемой килограммами непостижимой пропаганды Бегового Бизнеса, что мне пришлось купить новый вещмешок от Пьера Кардена, чтобы все это вместить.

Мы побывали на всех мероприятиях, предварявших гонку, но, казалось, наше присутствие нервирует людей, и мы закруглились, проводя исследование в "Ресторации Хо-Хо". Мы убили столько времени, опрашивая бегунов, что я, в конечном счете, потерял нить и будоражил людей попусту.

Лило как из ведра, но мы научились с этим уживаться… и в полночь накануне гонки поняли, что готовы.

Поколение обреченных

Мы появились в эпицентре около четырех утра – за два часа до начала, но там уже стоял дурдом. Половина бегунов бодрствовала всю ночь, не в силах заснуть и слишком заведенная для беседы. Воздух переполняли вонь испражнений и вазелина. К пяти часам образовались огромные очереди к ряду биотуалетов, установленных доктором Скаффом и его людьми. Предгоночная диарея – стандартный кошмар всех марафонов, и Гонолульский не был исключением. Существует множество причин выбыть из гонки, но слабый кишечник – не из их числа. Задача в том, чтобы пробежать дистанцию с брюхом, полным пива и другого дешевого топлива, которое очень быстро переваривается…

Углеводная ценность. Никакого мяса. У таких людей протеины сгорают слишком медленно. Им нужна энергия. Их желудки болтаются, как крысиные яйца, а мозги забиты страхом.

Придут ли они к финишу? Хороший вопрос. Они очень хотят футболки чемпионов. Победить никто не рассчитывает, но все опасаются: Фрэнк Шортер, Дин Мэтьюс, Дункан МакДональд, Джон Синклер… У них самые скромные номера на футболках: 4, 11, 16, и они, по-видимому, придут первыми.

Бегуны в футболках с четырехзначными номерами выстраивались в шеренгу сзади, у них уходит время на то, чтобы взяться за дело. Карл Хетфилд был на полпути к Бриллиантовой Голове, когда большинство только выбросило баночки с вазелином и задвигалось, при том, что каждый из них сознавал, что не увидит даже пяток победителя до окончания гонки. Разве что взять у него автограф на банкете…

Здесь идет речь о двух определенных группах людей, двух совершенно разных марафонах. Первые напьются и окукляться к половине десятого утра, когда вторые будут, пошатывясь, шкандыбать мимо дома Уилбура у подножия "Холма Разбитых Сердец".

В 5.55 мы запрыгнули в заднюю дверь фургона для радио-прессы, на лучшие места во всем мероприятии, и покатили перед потоком со скоростью 17 километров в час. Согласованный план заключался в том, чтобы сбросить нас у дома Уилбура и подобрать по пути обратно.

Какой-то урод с четырехзначным номером на груди сошел с дистанции, как гиена, набравшая темп, и стал приближаться к нашему фургону. Две дюжины полицейских мотоциклов хотели вмешаться… но он резво слинял.

Мы выскочили из фургона у дома Уилбура и сразу же выгрузили содержимое его укомплектованного бара рядом с обочиной, где устроили опорный пункт, и несколько минут просто стояли под дождем, осыпая всеми мыслимыми ругательствами возникающих бегунов.

– Ты обречен, чувак, тебе не светит.

– Эй, жирдяй, как насчет пивка?

– Трахните его кто-нибудь!

– Отсоси и сдохни! – любимое скиннеровское.

Один передовой грузный бегун, обернувшись, прорычал ему:

– Поговорим на обратном пути.

– Это вряд ли. На то, чтоб вернуться, тебя уже не хватит. Ты и до финиша не дотянешь. Окочуришься.

Мы ощущали ту редкую свободу, когда без стеснения изрыгаешь любое, самое жестокое оскорбление, приходящее на ум, потому что остановиться никто из них не мог. Как шайка лишенцев, мы сидели на корточках близ беговой дорожки с телевизором, пляжными зонтами, ящиками пива и виски, громкой музыкой и дикими курящими женщинами.

Лил дождь – легкий теплый дождь, но достаточно плотный, чтобы улицы не высыхали, так что мы могли слышать каждый шаг на тротуаре, когда бегуны лишь появлялись на горизонте.

Передовики находились в тридцати секундах от нас, когда мы спрыгнули с едущего фургона, и удары их башмаков по мокрому асфальту были ненамного громче дождя. Звук тяжелых резиновых подошв, молотящих и шлепающих по улице, до нас не доносился. Этот шум послышался позже, когда передовики скрылись из виду, и пришел черед доходяг.

Передовики бежали мягко, ощущался отрегулированный, как роторный двигатель Ванкеля, шаг. Никакой растраты энергии, никакой борьбы за улицу или взбрыкиваний, как у бегунов трусцой. Они плыли, и плыли очень прытко.

У доходяг все иначе. Плыли из них лишь несколько человек, и немногие быстро. Чем медлительнее они были, тем больше производили шума. К моменту, когда появились четырехзначные, звуки стали тревожно оглушительными и беспорядочными. Мягкий свист передовиков деградировал в адский топот доходяг.

Мы следили за гонкой по радио в течение следующего часа или около того. Было слишком дождливо, чтобы торчать у обочины, поэтому мы переместились в гостиную – посмотреть футбол по ТВ и съесть большой завтрак, который Кэрол Уилбур сварганила "для синяков", прежде чем отправиться на Марафон в четыре утра (она финишировала впечатляюще, около 15.50). Было без чего-то восемь, когда нам позвонили, чтобы мы вышли на обочину, и нас подхватил фургон.

Дункан МакДональд, простой парень и двукратный победитель, возглавил гонку примерно на 24-километровой отметке и настолько обошел остальных, что единственный расклад, при котором он мог проиграть, было падение, что было маловероятно, несмотря на его реноме бомжа и здоровое презрение к традиционным тренировочным привычкам. Даже пьяный он был первоклассным бегуном и трудной мишенью для обгона.

С ним и рядом никого не было, когда он миновал 38-километровую отметку напротив уилбуровского дома, и мы проехали последние 3 километра до финишной прямой, держась за заднюю дверь радиофургона, метрах в 10 от него… и когда он спустился с холма с Бриллиантовой Головы, окруженный полицейскими мотоциклами и двигаясь как генсек во времена Черчилля, за ним тянулся длинный шлейф.

– Боже, – проворчал Скиннер, – ты посмотри, как бежит эта скотина.

Даже Ральф не остался равнодушен:

– Изумительно, – прошептал он, – перед нами атлет.

Что нельзя было оспорить. Бегун, работающий в полную силу – изящное зрелище. И впервые за всю неделю Беговой Бизнес произвел на меня впечатление. Трудно было представить нечто, что смогло бы остановить Дункана МакДональда в этот момент, а он, вдобавок, дышал далеко не тяжело.

Мы послонялись около финишной ленты, чтобы посмотреть на победителей, потом вернулись к Уилбуру, чтобы понаблюдать доходяг. Они брели – скорее мертвые, чем живые, пациенты – весь остаток утра с переходом в полдень. Последние приковыляли в седьмом часу вечера, как раз поспели к закату и взрыву аплодисментов среди нескольких рикш, все еще патрулировавших парк около финиша.

В марафоне, как в гольфе: главное – участие. Вот почему Уилсон распродает гольф-клубы, а «Найк» – кроссовки. Восьмидесятые будут не лучшим периодом для игр, где ценятся только победители – за исключением самой верхушки профессионального спорта, например, Суперкубка или мирового первенства по боксу в супертяжелом весе. Остальным дисциплинам придется адаптироваться к новой тенденции или свыкнуться с упадком. Кто-то начнет спорить, но таких раз, два и обчелся. Концепция победы через поражение уже пустила корни, и многие согласны, что она не лишена смысла. Марафон в Гонолулу – наглядный пример Новой Традиции. Гран-при за участие в гонке – серая футболка для каждого из четырех тысяч «финишировавших». Это тест, не проходят который лишь выбывшие из борьбы.

Никто не подготовил специальную футболку для победителя, который настолько всех обогнал, что лишь горстка участников видела его после гонки… и никто из них достаточно не приблизился к МакДональду в те последние 3 километра перед финишем, когда он шел как бескомпромиссный лидер.

Оставшиеся пять или шесть или семь или восемь тысяч участников бежали по своим личным причинам… только это нам и нужно – разумный повод, так сказать… Зачем этим долбоебам бежать? За что они так люто себя наказывают, заведомо не рассчитывая на приз? Что за больной инстинкт может подвигнуть восемь тысяч предположительно вменяемых людей встать в четыре утра и переть по улицам Вайкики в темпе вальса 42 яйцедробильных километра, тогда как самый хлипкий шанс на победу есть меньше, чем у дюжины из них?

Эти вопросы – из тех, что могут разнообразить пребывание в формате "все включено" в номере лучшего отеля Гонолулу. Но выходные на исходе, и все мы перекочевали в Кону, на 240 километров по ветру – на "золотое побережье" Гавайев, где любой, даже скукожившийся торчок, докажет вам, что жизнь лучше, шире и ленивей и… да… даже богаче во всех смыслах, чем на любом другом острове в этом маленьком шершавом лабиринте вулканических прыщей посреди Тихого океана, в 8000 километров от ближайшей суши.

Ни у кого из этих бегунов нет вразумительной причины. Только дурак пустится в объяснения, почему четыре тысячи японцев неслись на предельной скорости мимо осевшего мемориала в центре Пирл Харбор вместе с еще четырьмя-пятью тысячами убежденных американских либералов, скрюченных от пива и спагетти. При этом все и каждый рассуждают об этом с такой серьезностью, что лишь один из тысячи смог улыбнуться идее о 42-километровой гонке, которая включает четыре тысячи японцев и завершается в двух шагах от Пирл Харбор утром 7 декабря 1980.

Минуло 49 лет. Что эти люди празднуют? И почему в этот замызганный кровью юбилей?

Гонолулу – это загадочная жопа, обрастающая тайнами все больше и больше. Мы ведем речь о том, чего не знаем. То, что выглядело, как оплаченный отпуск на Гавайях, обернулось сверхъестественным кошмаром – и как предположил один-единственный респондент, мы ищем Последнее Убежище для либерального ума или, по крайней мере, Последнее Средство, которое может помочь.

Беги, чтобы выжить, спорт – это все, что тебе осталось. Те же люди, что сжигали свои чековые книжки в шестидесятых и канули в семидесятые, сейчас на дистанции. После того, как политика провалилась, а личные взаимоотношения доказали свою непредсказуемость; после того, как Мак-Говерн пошел на дно, а Никсон лопнул у него на глазах… после того, как застрелили Теда Кеннеди, а Джимми Картер сунул руку в карман каждого, кто ему доверял, нация повернулась лицом к атавистической мудрости Рональда Рейгана.

И вот, наконец, пришли восьмидесятые, а вместе с ними и время узнать, у кого острее зубы… Примешь ты это или нет, но ты – зритель на странном спектакле двух поколений политических активистов и социальных анархистов, которые переродились – двадцать лет спустя – в бегунов.

Как так вышло?

Вот что нам предстоит выяснить. Ральф проделал путь из самого Лондона – с женой и восьмилетней дочерью – чтобы разделаться с этим вопросом, который я описал ему, как жизненно важный, при том, что он может оказаться заурядным пустословием.

Почему было не рвануть в Эспен пострадать фигней?

Или проскрести в Голливуд? Только бы добраться, несмотря на сброд… Или даже вернуться в Вашингтон – на последний акт "Спи спокойно, Снаряд с радиовзрывателем"?

Зачем мы проделали путь на острова, которые называют не иначе как «бутербродными», чтобы посетить даун-шоу подобно тем восьми тысячам человек, что измываются над собой прямо на улицах Гонолулу, называя это спортом?

Ну… причина есть; или, по крайней мере, была, когда мы на это соглашались.

Фата-моргана.

Она всему виной – некая дикая и утонченная галлюцинация в небе. Мы оба ушли из журналистики; десять лет работы в мыле за все более скромное вознаграждение наделяют человека причудами. И однажды ты понимаешь, что можешь поднимать куда больше денег, просто снимая телефонную трубку раз в неделю, нежели разгребая мусор на потребу толпе в ритме, сочетающем нечто вроде трех часов сна за 30, 60 или даже 88 часов на ногах. После этого сложно внушить себе мысль о том, чтобы вновь залезть в долги к "Америкэн ЭКспресс" и «Мастеркард» ради лишнего взгляда на происходящее с малой высоты.

Журналистика – это билет на аттракцион, в ходе которого тебя вовлекают в те новости, которые другие смотрят по ТВ – что приятно, но аренду этим не оплатишь, а тот, кто не в состоянии оплатить аренду в восьмидесятые, неминуемо попадает в переплет. Мы переживаем крайне гадкое десятилетие, Дарвиновский бестиарий, который не несет ничего хорошего вольным каменщикам.

В самом деле. Настал час писать – или даже снимать кино – для тех, кто способен сохранять каменное лицо. Потому что тут водятся денежки; в журналистике – нет.

Но деятельность бурлит, и на нее легко подсесть. Заманчиво знать, что ты всегда можешь набрать номер и отправиться куда угодно – при оплате за 24 часа и, особенно, если за чужой счет.

Вот что мы упускаем: не деньги – активность; именно поэтому я все же уломал Ральфа вырулить из его замка в Кенте для поездки на Гавайи, чтобы взглянуть на этот странный, неизведанный феномен под названием «бег». Настоящего повода не было; просто я почувствовал, что пора куда-то вырваться… разозлись и настройся… езжай на Гавайи под Рождество.

Зачем они лгут нам?

Мы слились из Гонолулу на следующий день, опережая шторм, из-за которого закрыли аэропорт и отменили турниры серфингистов на северном побережье. Ральф ополоумел от боли в спине и погоды, но Уилбур убедил его, что Кона – место солнечное и уютное.

Дома были подготовлены, и агент, мистер Хим, должен был встретить нас в аэропорту. Дядя Джон обещал приехать навестить нас с семьей через несколько дней. Между тем, загорай и ныряй прямо перед домом, где море мирное, как озеро.

Ну-ну. Я был к этому готов – и даже Ральф разволновался в предвкушении. Непрекращающийся дождь в Гонолулу надпомил его дух, а рана в спине все не заживала.

– У тебя нездоровый вид, – сказал я, когда он плелся ко входу в аэропорт с гигантской печатной машинкой IBM, украденной из отеля.

– Я болен, – заорал он, – мое тело гниет. Слава Богу, мы едем в Кону. Мне нужен отдых. Я должен увидеть солнце.

– Не волнуйся, Ральф, – успокоил я, – Уилбур все устроит.

Так я тогда полагал. Ему не было резона лгать, во всяком случае, очевидного.

* * *

Это было… как будто корабли невзначай вторглись в их жизнь в самую кульминацию, катарсис, изменивший их судьбу. С полинезийским возбуждением моряки были уже хорошо знакомы. В этой бухте целый народ, казалось, находится на грани массового помешательства…

Каноэ привел шлюпку Кука в деревню Килакекуа на востоке бухты. Как только они причалили, и Кук сошел на берег, все моряки ощутили контраст между нынешней тишиной и бедламом, окружавшим корабли. Они также ощутили, что атмосфера намного отличалась от предыдущих церемоний, словно они угодили в смешанное положение почитания и ограничений – между богами и пленниками.

Канина крепко взял Кука за руку, когда они пристали к вулканической скале и повел его, как заключенного. Туземец шел впереди них, снова и снова растягивая погребальную песнь. Слово «Лоно» преобладало над другими, и когда его слышали аборигены, выходившие поприветствовать прибывших, они падали ниц.

Шеренга людей выстроилась во всю длину стены камней из лавы, во всю деревню, согласно традиции, которая здесь называлась хеиау. Они пришли к огромной и впечатляющей прямоугольной черной постройке 20 на 40 метров посреди покачивавшихся кокосовых деревьев, окруженной сумбурно составленным забором, на колья которого были насажены 20 человеческих черепов.

Грубо высеченные гротескные деревянные маски скалились им со столбов, прибавляя грозности этому святому месту. Тему развивал устрашающий эшафот с установленными полукругом двенадцатью масками и высокий алтарь, на котором лежали подношения, среди которых было множество фруктов и громадный, полусгнивший боров.

Появились четверо туземцев, ритуально облаченные, несущие жезлы в собачьей шерсти и монотонно распевающие слово "Лоно".

Ричард Хью «Последнее путешествие капитана Джеймса Кука»
* * *

Но он лгал. Почти все, что он говорил, всплыло обманом. Нам предстояло жить в аду. Рождество превращалось в кошмар. Страху и одиночеству было предначертано завладеть нами, а жизни – выйти из-под контроля. Хиреть день ото дня. Без намека на перепихон и малейшего смешка. Впереди были лишь сумасшествие, безысходка и мерзость.

Мистер Хим, риэлтор, ждал нас в аэропорту Каилуа-Кона, маленьком пальмовом оазисе у моря, в 16 километрах от города. Солнце слабело, а на посадочной полосе были лужи воды, но мистер Хим заверил нас, что погода стоит чудная.

– Мы, конечно, примем небольшой душ после обеда, – сказал он, – но, я думаю, вам он покажется освежающим.

В его машине не хватало места для нашего багажа, поэтому я ехал в город с местным рыбаком, представившимся Капитаном Стивом, который сказал, что мы будем жить на пляже совсем рядом с ним. Мы запихнули багаж в его пикап шевроле, а остальных я отправил с мистером Химом.

Ральф агитировал против того, чтоб оставить меня с незнакомцем.

– Он – наркоман. По глазам видно. Не случайно он сидел здесь, как тролль, когда мы сходили с самолета.

– Нелепо, – сказал я. – Он встречает свою подружку. Тут дружелюбные люди, Ральф, не то, что в Гонолулу!

– О, Господи, – простонал он, – опять ты врешь. Они повсюду, как кусты марихуаны, и ты – один из них!

– Верно, – сказал я, – равно как и этот Хим. Он сунул мне бокс травы, не успели мы сойти с самолета.

Ральф вытаращился на меня, а потом быстро притянул к себе дочь.

– Это ужасно, – заворчал он, – вы хуже любых извращенцев.

Дорога по шоссе из аэропорта в город была одной из отвратительнейших за всю мою жизнь. Пейзаж составляла пустыня враждебных черных камней, километр за километром по лунному ландшафту под зловещими, нависающими облаками. Капитан Стив объяснил, что мы пересекаем поток застывшей лавы, оставшийся после одного из последних извержений четырехкилометровой горы Мауна Ки слева от нас, там, в тумане. Где-то далеко справа проклевывалась тонкая линия кокосовых пальм, ставших визитной карточкой запада Америки, одинокой стены рваных вулканических скал, маячащих белыми шапками в океане. Мы были в 4 километрах восточнее таверны "Тюлений камень", на полпути к Китаю, и первым, что я увидел на окраине, была бензозаправка впритирку к "МакДональдсу".

Капитан Стив смутился от описания того места, куда меня вез. Когда я нарисовал ему пару первоклассных пляжных домиков с выходом на черный мраморный бассейн и густую зеленую лужайку, скатывающуюся в безмятежную бухту, он печально покачал головой и сменил тему.

– Мы выйдем на серьезную рыбалку, – сказал он.

– Я ни одной рыбы в жизни не поймал, – признался я. – У меня не тот темперамент.

– В Коне обязательно поймаешь, – пообещал он, когда мы заворачивали за угол в центре Кайлуа, людном торговом квартале с голодранистым полуголым народом, снующим туда-сюда сквозь дорожное движение как песчаные крабы.

Мы уже передвигались ползком, пытаясь не задеть пешеходов, но, миновав таверну «Кона», попались блондинистому пузану с бутылками пива в каждой руке, который несся на нас с тротуара, крича:

– Ты – грязная сука! Шею сверну!

Он обрушился на машину на полной скорости, шмякнув мою руку о дверь. Он упал, а я попытался открыть дверь, чтобы вылезти и станцевать на нем, но травмированная клешня онемела. Двигать ею я не мог, даже пальцы не шевелились.

Я пребывал в шоке, когда мы остановились на красный, и заметил рой ослепительно прикинутых проституток, стоящих в тени бенгальской смоковницы на обочине. Внезапно в моем иллюминаторе выросла женщина, громогласно поливавшая помоями Капитана Стива. Она пыталась забраться внутрь и вцепиться в него, но моя рука отнялась, так что я не мог закрыть окно. Когда она полезла через меня, я схватил ее руку и вкрутил окурок ладонь. Включили зеленый, и Капитан Стив рванул прочь, оставив шлюху визжащей на коленях посреди перекрестка.

– Молодчина, – похвалил Капитан. – Этот парень раньше на меня работал. Первоклассный был механик.

– Что? Эта потаскуха?

– Это не потаскуха, а Боб из Хило, трансвестит бессовестный. Он на этом углу с остальными уродами каждый вечер ошивается. Они все трансвеститы.

Мне стало любопытно, не этим ли живописным маршрутом вез мистер Хим Ральфа с семьей. Я представил их дерущимися до потери пульса с оравой трансвеститов в эпицентре пробки и не врубающимися что к чему. Дикие шлюхи с грубыми размалеванными рожами рявкают низкими голосами, размахивают сумками с кайфом перед лицом Ральфа и требуют американских денег.

Мы застряли в этом гадюшнике минимум на месяц с арендной платой в 1000 долларов, половину из которых я заранее выдал мистеру Химу.

– Ситуация хреновая, – сказал Капитан Стив, когда мы набирали скорость, выезжая из города, – эти уроды захватили главный перекресток, а копы ничего не могут поделать.

Он неожиданно свернул, избегая ДТП с участием грушевидного бегуна трусцой.

– Боб из Хило выживает из ума всякий раз, как видит мою тачку. Я уволил его после того, как узнал, что он подрабатывает подстилкой, а он нанял адвоката и подал иск за моральный ущерб. Он хочет полмиллиона долларов.

– Боже! – сказал я, растирая пострадавшую руку. – Банда развратных полубаб, берущих на абордаж автотранспорт на главной улице.

– Ага. – завелся он. – Я сделал над собой не одно усилие в отношении Боба, но он стал слишком непонятно обращаться с клиентами. Как-то я пошел за лодкой утром с жуткого похмелья и обнаружил его спящим на ведерке со льдом с оранжевыми волосами и размазанной по всему лицу помадой. После операции он сделался по-настоящему разнузданным и странным. Начал помногу пить. Я никогда не знал, чего еще от него ждать. Однажды утром он показался в джинсах с вырезанной жопой, но я не сказал ему ни слова, пока мы не бросили якорь, и позволил насладиться победой. Однажды на борту у нас была семья японцев, и все они разом посходили с ума. Дедушка был известным рыбаком лет ста от роду, и родственники притащили его в Кону, чтобы он поймал своего последнего марлина. Я был в рубке, опять же полусонный и похмельный, когда услышал страшные крики из каюты. Мне показалось, Боба там убивают. Я спустился по лестнице с заряженным 45-ым, но получил по морде острогой от старухи ростом в метр с кепкой и вырубился. Когда я очухался, лодка наворачивала круги, а Боб матерился в аутригере. Из его спины торчали два крючка, а воду сильно разбавила кровь, но японцы не дали мне остановиться, чтобы затащить его на борт. Старик хотел застрелить Боба, и мне пришлось дать им 500 долларов налом, прежде чем они позволили подобрать его. Они пырнули его еще раза три-четыре по пути в порт.

Он усмехнулся.

– Это был мой худший опыт на море. Они сообщили обо мне в Береговую Охрану, и те едва не отобрали у меня лицензию. История попала на первую страницу газеты. Меня обвинили в попытке изнасилования, и пришлось отбиваться на открытом слушании.

Он опять засмеялся.

– Боже! Как такое объяснить – первый помощник капитана расхаживает по палубе с членом наголо!

Я промолчал. От услышанного мне стало не по себе. Куда мы приехали? Вопрос еще тот. А если Ральфу захочется порыбачить? Капитан Стив казался вменяемым, но его истории – жуть. Они противоречили большинству представлений о современном спортивном рыболовстве. Многие клиенты обедали одним лишь кокаином, сказал он; другие шизели после пива и лезли в драку, если не клевало. Если рыба не проявляла активность до полудня, капитана начинали прессовать. За пятьсот долларов в день клиенты хотели крупную рыбину, а если за день не клевало вообще, на закате, на обратном пути, разгорался мятеж.

– Никогда не знаешь заранее, – констатировал Стив, – бывали люди, хотевшие насадить меня на багор без видимой на то причины. Потому-то я и ношу 45-й. Бессмысленно звать копов, когда ты в 40 километрах от берега. Спасение утопающих дело рук сам знаешь кого.

Он глянул в сторону прибоя, задевая взглядом камни метрах в тридцати справа от нас. Там был океан, это я знал, но солнце село, и все, что мне посчастливилось рассмотреть – это мрак. Ближайшая к нам суша в этом направлении – Таити, в 2600 милях к югу.

Пошел дождь, и Капитан включил дворники. Все продвигались вперед бампер к бамперу. С обеих сторон шоссе обступали недостроенные жилые здания – новые кооперативные корпуса и сырые стройплощадки, развороченные бульдозерами и башенными кранами.

Обочину заполонили патлатые отморозки с досками для серфинга, не обращающие внимания на уличное движение. Капитан Стив начинал терять терпение, но успокоился тем, что мы почти у цели.

– Есть тут один запрятанный проезд, – пробрюзжал он, сбавляя скорость, чтобы посмотреть номера на жестяных почтовых ящиках.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Блины и оладьи – всегда уместный десерт. Их можно смело подавать как с фруктами, медом, творогом и в...
Эта книга вам поможет питаться вкусно и полезно и не тратить много времени на готовку. В ней вы найд...
Книга – память о фотокорреспондентах газ. «Правда» Михаиле Михайловиче и Марии Ивановне Калашниковых...
Нью-Йорк. Наши дни. Аделина, девушка с экстрасенсорными способностями. Она еще не знает, что являетс...
Повесть «Гимн» Айн Рэнд – социально-политическая антиутопия. Это критика тоталитарного общества, под...
«Кто сказал, что слоны не могут танцевать?» – история грандиозного преобразования корпорации IBM в и...