Раздумья Атланта Корепанов Алексей

Такая аргументация в свое время меня вполне успокоила и прибавила оптимизма… но в данном случае под большими неприятностями полиморф мог подразумевать вовсе не смерть. И вообще дело было не в этом! Полиморф сулил большие неприятности не только мне, но и моим близким. Дочери. Алене. Возможно, бывшей жене и бывшей теще. Возможно, нижегородской тетке по отцовской линии… Я не знал, что такое эти полиморфы, и на что они способны. И поэтому склонен был предполагать худшее. Но подарить блюдо, абсолютно ничего не зная о возможных последствиях… для себя… для других…

Голова моя тяжелела от водки, а в груди закипала горячая злость, совершенно беспредметная злость, порожденная отчаянием, осознанием тупиковости ситуации. Резко смахнув на пол хлебную горбушку, я выдернулся из-за стола и направился в комнату.

Блюдо по-прежнему висело на стене, каким-то непонятным образом переместившись с речного дня назад, в мою квартиру. Я снял его, вернулся на кухню и достал с полки молоток и широкое зубило. Я понятия не имел, из какого сплава сделано блюдо, но намеревался обрабатывать его молотком до тех пор, пока оно не потеряет свою форму и не перестанет быть пригодным для любого применения. Положив на пол зубило, я установил на нем ребром злополучное блюдо и, придерживая его за край левой рукой, размахнулся и правой рукой, вооруженной молотком, нанес первый сокрушительный удар. Потом еще и еще.

Не знаю, что могли представить себе соседи в связи с поднятым мною грохотом, да и не думал я о соседях; стиснув зубы, я вовсю орудовал молотком, стремясь, для начала, хотя бы согнуть блюдо. Дребезжала в сушилке над раковиной посуда, а солонка свалилась со стола, рассыпав все свое содержимое…

Несмотря на все мои отчаянные усилия, блюдо не поддавалось; тут нужен был, наверное, не молоток, а кувалда. Или заводской пресс. Нанеся не менее полусотни ударов, я добился только того, что на покрывающем блюдо то ли лаке, то ли эмали, то ли каком-то другом составе появились многочисленные трещины. Но не более. Положив молоток, я, отдуваясь, сел на пол возле блюда. И увидел, что кое-где кусочки темно-зеленого покрытия отвалились после моей яростной атаки и под ними обнаружились пятна кирпичного цвета, испещренные мелкими тускло-золотистыми письменами, совсем не похожими на покрывающие поверхность блюда узоры.

Повозиться пришлось довольно долго, но все-таки мне, с помощью зубила и молотка, удалось полностью расчистить эти письмена. Я сидел на полу, пропотевший от макушки до подошв, разглядывал преобразившуюся реликвию и думал о том, что, возможно, письмена эти рассказывают о ее предназначении. Лично мне они, разумеется, ничего не говорили, но я знал, кому их нужно показать – когда-то я уже показывал блюдо, желая выяснить его историческую ценность.

Я сидел, чувствуя, как давит на плечи груз нежданно-негаданно появившихся проблем, я был потрясен и подавлен происшедшими событиями; злость прошла, сменившись безмерной усталостью и ощущением тревоги, готовой вот-вот воплотиться в чудовищные, зримые формы… Оставив инструменты и блюдо на полу, я поплелся в ванную.

А потом, уже добравшись до подушки, я громко сказал незримым наблюдателям: «А пошли вы все в задницу! Плевать я на вас хотел…» – и почти сразу провалился в черную пустоту, в которой мелькали какие-то тревожные полуобразы, постепенно приближаясь и неотвратимо сжимая кольцо…

Тревога не оставила меня и утром, когда я с тяжелой головой и гнуснейшим настроением потерянно бродил по квартире и все никак не мог заставить себя собираться на работу. Блюдо никуда не исчезло, оно все так же лежало на полу, усыпанное темно-зелеными шелушинками, и тусклые угловатые письмена выглядели зловеще, как надпись над вратами Дантова Ада. Слова псевдо-Кузи о грядущих больших неприятностях не давали мне покоя, и я внутренне готовился к самому худшему…

Я вновь взял реликвию с собой, и весь день старался не думать ни о чем, кроме того дела, за которое получал зарплату… но допускал ошибку за ошибкой, а после обеденного перерыва и вовсе запорол задание – какая там работа, если сидишь в постоянном напряжении и ждешь, что вот-вот обрушится потолок или ворвутся в нас компьютерный центр лихие налетчики, паля из автоматов по беззащитным котягам…

Ближе к вечеру меня позвали к телефону. Я с замиранием сердца взял трубку, ожидая услышать какое-нибудь страшное известие, но это по междугородке звонила Алена.

– Андрюшенька, что там у тебя? Все в порядке? Помогли твои меры?

Я, конечно же, не собирался плакаться ей по поводу своих проблем. Я постарался придать голосу побольше бодрости и ответил:

– Полнейший порядок, Аленушка. Ноу проблемз.

– Ты что-нибудь выяснил?

– Попробую сегодня, проконсультируюсь у специалистов. А как твои дела?

Алена ответила, что уже взяла билет на завтрашний автобус, приедет в пятнадцать десять, но на работу, конечно, не пойдет – глупо, вернувшись из командировки во второй половине дня, идти на работу, да еще и в пятницу. Она предложила встретиться вечером и погулять (о моей квартире она даже не упоминала), и мы договорились, что завтра в семь я буду ждать ее на бульваре у швейной фабрики.

Алена была цела и невредима, но это не могло служить поводом для излишнего оптимизма – возможно, полиморфы просто давали мне время для принятия решения, прежде чем претворять в жизнь угрозу насчет больших неприятностей.

Отбыв до конца трудовой день, я пришпорил «Агасфера» и направился к тому человеку, который уже осматривал раньше мамино блюдо. Вадим Юрьевич, так звали этого человека, когда-то преподавал в нашем пединституте, а теперь, насколько мне было известно, был связан с каким-то международным культурологическим фондом и слыл экспертом по раритетам (это вам не котяга какой-нибудь!). Посредником в нашем знакомстве выступил года три-четыре назад один мой приятель, и я время от времени оказывал Вадиму Юрьевичу кое-какие компьютерные услуги. Собственно, именно для этого Вадиму Юрьевичу и было нужно знакомство со мной. Разумеется, услуги я оказывал не без корысти для себя.

Подогнав «Агасфера» под самое крыльцо, я взял завернутое в газету блюдо и поднялся на третий этаж. Вадим Юрьевич открыл дверь, прикрикнул на резвящегося в прихожей огромного бульдога, пожал мне руку и предложил пройти в комнату. Был он высок, сухощав и седовлас и внешностью своей всегда напоминал мне то ли шерифов, то ли ковбоев из старых вестернов.

– Да можно и здесь, Вадим Юрьевич. – Я извлек блюдо из газеты и протянул эксперту. – Вот, посбивал с него облицовку.

Вадим Юрьевич осторожно принял блюдо кончиками пальцев (так следователи обращаются с уликами-вещдоками, оставленными на месте преступления), повернул к свету, заинтересованно оглядел письмена. Я напряженно уставился на него, словно он должен был прямо сейчас, с ходу, перевести этот текст. Неожиданно у меня мелькнула мысль о том, что текст может оказаться чем-нибудь вроде: «этим полукреслом мастер Гамбс начинает новую партию мебели…»

– Оч-чень интере… – начал было Вадим Юрьевич, медленно покрутил блюдо, как корабельный штурвал, и посмотрел на меня каким-то отрешенным взглядом. Я понял, что он, пожалуй, меня уже не видит. – Вы не возражаете, Андрей, если я пока оставлю его у себя?

– Ради Бога, Вадим Юрьевич!

– Я потом вам позвоню, у меня ваш рабочий и домашний есть. – Вадим Юрьевич вновь рассматривал письмена, склоняя голову то к левому, то к правому плечу. – Тут, по-моему, очень интересные… очень интересные…

Я сообразил, что уже совершенно лишний здесь, в этой прихожей.

– До свидания, Вадим Юрьевич. Извините, что побеспокоил.

– Хорошо, хорошо, Андрей, – совершенно рефлекторно отозвался эксперт, продолжая покручивать блюдо. – Я позвоню.

Я возвращался домой, и в душе моей трепетала слабая надежда на то, что расшифрованные Вадимом Юрьевичем знаки подскажут мне выход из невеселого моего положения. Я вел машину очень осторожно, я был предельно внимательным и тащился со скоростью дорожного катка. Меня ждал наполненный тревогой и ожиданием беды вечер, и сколько таких вечеров было впереди?..

Без трех минут семь я подошел к швейной фабрике и начал прогуливаться по бульвару, в тени высоких лип. На бульваре было многолюдно, туда-сюда сновали троллейбусы, за столиками под полосатыми тентами молодежь баловалась мороженым, пивом и пепси-колой. Противники пока выжидали, не вмешивались в события – три часа назад я позвонил Алене и узнал, что она уже приехала и намерена отмыться от дорожной пыли и вообще привести себя в порядок. А полчаса назад теперь уже она позвонила мне и сказала, что только что вышла из парикмахерской и берет курс на бульвар.

Я бродил по бульвару, высматривая Алену среди гуляющих и спешащих по своим делам людей. Первая волна беспокойства обдала меня в семь пятнадцать. Потом волны покатили одна за другой, все более крутые, все более настойчивые. Я пока еще отбивался от них, но следом за ними шел девятый вал… Он обрушился на меня в семь сорок пять – со времени Алениного звонка миновал уже час с четвертью, а за час с четвертью можно было, не особенно спеша, пройти полгорода. Я понял, что Алена не придет.

Перебежав дорогу перед самым носом грузовика, я бросился к телефону-автомату. Трубку подняла Аленина мама. На мой вопрос она ответила, что Алена домой не звонила, и тут же встревоженно поинтересовалась, что случилось. Я заверил ее, что ничего не случилось; просто мы, вероятно, разминулись, сказал я. Я был почти уверен, что охотники за блюдом приступили к исполнению своих обещаний.

Промаявшись еще минут сорок (за это время надежда сгорела окончательно, и дым успел развеяться), я вновь набрал номер Алены. Выслушал информацию взволнованной и расстроенной Алениной мамы и с тяжелым сердцем отправился за «Агасфером». Противник произвел первый выстрел.

Оказывается, Алена уже позвонила маме. Из травмопункта. Спеша на свидание, она спускалась по ступенькам сквера-каскада и подвернула ногу. Да так, что не могла идти. Добрые люди помогли ей выбраться из сквера, а до травмопункта она доехала на маршрутном такси. И выяснилось, что у нее даже не вывих, а трещина… Ей уже наложили гипс, и теперь она ждала, когда я заберу ее оттуда…

Я, наплевав на осторожность, гнал «москвич» к травмопункту, уныло и обреченно думая о том, что это только начало, только первый, сравнительно легкий удар (хотя для Алены он был, конечно, не таким уж и легким), и что ни о каком случайном совпадении не может быть и речи. Будущее не сулило ничего хорошего.

Алена сидела на скамейке возле травмопункта, еще больше похорошевшая после парикмахерской, но не очень веселая; на ее правой ступне вместо туфельки красовалась гипсовая нашлепка, а туфельку Алена держала в руке.

– Вот и сходили за хлебушком… – грустно сказала она, когда я подошел к ней. – Ты становишься опасным, Андрюша, к тебе опасно ходить на свидания.

Это она, конечно, пыталась шутить, но слова ее были сущей правдой; началась пальба по близким мне людям. Вернее, пока еще не пальба, а пристрелка… «То ли еще будет», – подумал я.

С моей помощью Алена доскакала до «Агасфера» и я повез ее домой. Не к себе, конечно, а к ней.

– По-моему, там была кожура от банана, – удрученно сказала Алена, морщась от боли. – Елки-палки, могла ли я подумать лет десять назад, что в своем родном, отнюдь не тропическом городе когда-нибудь переломаю кости из-за кожуры от банана!

Я привез Алену домой, послушал охи и ахи ее родителей, в подробностях узнал историю падения и накладывания гипса, а потом Алена приняла снотворное, дабы сном заглушить боль.

Потом мы с Алениным папой посидели немного на кухне, выпили по рюмке коньяка и я узнал о его политических симпатиях и антипатиях, а также о том, какие меры нужно немедленно принять, чтобы попытаться вытащить страну из экономической пропасти. Потом на кухню пришла Аленина мама, сообщила, что Алена наконец заснула, и я откланялся.

Дома я с ногами залез на диван и уставился в пространство. Мне было очень плохо. И чем больше я вот так бесцельно сидел, стараясь ни о чем не думать, тем сильнее охватывало меня беспокойство, накладываясь на мое и без того сквернейшее душевное состояние.

Я попытался отыскать причину беспокойства, и мне это удалось. Я поднялся, вышел в прихожую и набрал номер своей бывшей жены.

– Я вас слушаю, – сказал в трубке голос Людмилы.

И только сейчас я сообразил, что совершенно не знаю, как вести разговор. Но просто взять и положить трубку я тоже не мог. Я должен был проверить.

– Здравствуй, Люда, – сказал я после короткой внутренней борьбы. – Это Андрей.

– Здравствуй, – не сразу отозвалась она, и ее голос был подобен никогда не тающим горным льдам. Потом воцарилось выжидательное молчание.

– У вас ничего не случилось? – выдавил я, чувствуя всю глупость своего вопроса. С тех пор, как она ушла к маме, мы не звонили друг другу.

– С чего это вдруг такая забота? – холодно осведомилась Людмила. – И что у нас должно случиться?

– Да нет, это я так, – торопливо ответил я. – Не случилось – и слава Богу. До свидания.

Сигналы отбоя зазвучали в трубке сразу же после моих последних слов. Я еще немного постоял возле телефона, а потом вернулся в комнату и включил телевизор, уповая на то, что он хотя бы ненадолго приглушит чувство обреченности, подавившее во мне все другие чувства.

Пресс наступавшей ночи все сильнее давил на землю, давил на грудь, мешая дышать… Чьи-то тени маячили за окном, недобрые тени… Под кустами прятались полулюди-полукошки с горящими глазами, тянули ко мне руки-лапы с хищно шевелящимися пальцами, и пальцы заканчивались огромными кривыми когтями…

Телефонный звонок прогнал дремоту с кошмарными видениями. На экране телевизора кто-то в кого-то стрелял – выпученные глаза, кровавые пятна поперек спины, залитые кровью подбородки…

– Слушаю, – сипло сказал я в телефонную трубку.

– Будь ты проклят!

Я не сразу узнал голос Людмилы. Уже не горные льды это были, а вулканы, извергающие потоки огненной лавы.

– Что… что случилось?

– Будь ты проклят! Порчу решил навести, сволочь? Лесю только что на «скорой»… С отравлением… Это ты позаботился, да?..

Утром меня разбудили глухие удары, доносящиеся со двора. Это значило, что наступила последняя суббота месяца и сосед с третьего этажа выбивал ковры под бдительным оком наблюдающей с балкона жены.

Вставать мне не хотелось – я был бы рад вообще не просыпаться, навсегда переселиться в собственные сны…

Вчера, после звонка Людмилы, я заехал за ней и бывшей тещей, и мы до двух часов ночи просидели в вестибюле больницы. Все обошлось. На этот раз все обошлось… Пищевое отравление у дочки тоже, безусловно, было не простым совпадением, а демонстрацией возможностей. Кто будет следующим – я сам?..

Я лежал и думал, думал, думал… Как избавиться от блюда? Его нельзя выбросить – оно все равно вернется ко мне. Его, скорее всего, нельзя уничтожить – что-то подсказывало мне, что блюдо уцелеет даже в аду атомного взрыва. Его можно только подарить. Слова лже-Кузи сбывались: я действительно готов был подарить блюдо кому угодно… только не полиморфам… Они (или он? или оно?) очень долго искали его – и вот наконец нашли. Зачем оно им? Мне не верилось в то, что они так настойчиво стремятся заполучить блюдо ради свершения добрых дел.

А что если подарить блюдо не конкретному человеку, а учреждению или организации? Передать в музей или в тот же культурологический фонд… Но где гарантия, что я не навлеку тем самым беду на сотрудников музея, на организаторов фонда? Фонд… Как там дела у Вадима Юрьевича, вычитал ли он что-нибудь из той надписи?..

Утро было солнечным и безмятежным, а мне хотелось выть от тоски.

Конечно, оставался еще один выход. Если предположить, что полиморфы уже давно начали поиски блюда и только сейчас отыскали его, то, значит, найти его было сложно. А коль так – я мог, в принципе, сменить место жительства и спрятаться от них, лечь на дно, затеряться на просторах родины моей. В принципе. И жить, каждый день жить в ожидании, принимая окружающих тебя людей за полиморфов, никому не верить и ждать, ждать… Нет, уж лучше бы такого выхода вообще не было…

Звонок телефона заставил меня вздрогнуть и я грустно отметил, что начал бояться звонков. Я вздохнул и направился к телефону.

– Доброе утро, Андрей. – Я немного расслабился, потому что узнал голос Вадима Юрьевича. – Если вы ничем таким не заняты, можете зайти – я уже получил результаты.

– Какие результаты? – вновь насторожился я.

– Результаты экспертизы вашего текста, – несколько удивленно ответил Вадим Юрьевич. – Или я не туда попал? Это двадцать три-пятнадцать-ноль девять?

– Извините, Вадим Юрьевич, – смущенно отозвался я. – Я просто еще не совсем проснулся. Сейчас я к вам приеду.

Прежде чем отправиться к эксперту, я позвонил Алене, а затем Людмиле. Алена еще спала, как сообщила мне ее мама, а ночь провела плохо, часто просыпалась от боли. Людмила была немногословна и холодна и посоветовала мне не лезть со своей фальшивой заботливостью. Из чего я заключил, что опасность пока миновала. Никакой радости мне эти разговоры не доставили, и душа моя была как утопленник на дне реки с привязанным кем-то к ногам камнем…

Вадим Юрьевич вновь, как и в прошлый раз, приступил разыгравшегося в прихожей бульдога и провел меня в кабинет. Кабинет у него был солидный, оборудованный словно по описаниям из книг о прошлых веках – с застекленными шкафами темного дерева от пола до потолка, забитыми книгами; с креслами и обширным письменным столом с антикварного вида лампой и каменными статуэтками; с тяжелыми черными шторами, закрывающими окно, и мрачного вида картиной на стене, изображающей, по-моему, что-то вроде Страшного Суда; в интерьер не вписывалась, пожалуй, только портативная пишущая электромашинка «Ятрань» на тумбочке у окна. Блюдо я заметил сразу

– оно находилось на столе, увенчивая собой стопку книг, окруженную исписанными листами бумаги.

– Садитесь, Андрей. – Вадим Юрьевич указал на кресло, собрал со стола эти исписанные листы и сел в кресло напротив. – Хотите кофе?

Я отрицательно качнул головой и нетерпеливо подался к нему. Эксперт перебрал листы, взглянул на меня и неожиданно улыбнулся широкой улыбкой ковбоя и шерифа.

– Могу вас поздравить, Андрей. Моя предыдущая оценка раритета оказалась несколько поспешной. Мы имеем дело именно с раритетом. Даже не прибегая к лабораторному исследованию, из анализа текста можно с очень высокой степенью вероятности предположить, что возраст блюда никак не менее трех тысяч лет. Истинного блюда, а не той оболочки, под которой скрыт его первоначальный облик. Да, не менее трех тысяч лет, – повторил Вадим Юрьевич, с удовольствием глядя на меня. – Можете сами убедиться; сейчас я вам покажу ближневосточные источники, а потом сравним с египетскими сообщениями.

Он потянулся было к книгам на столе, но я остановил его.

– Вадим Юрьевич, я не сомневаюсь в вашей правоте. Меня интересует текст. Что там написано?

Эксперт не добрался до книг и вновь повернулся ко мне. У него было несколько изумленное лицо, но потом он улыбнулся и притронулся ладонью ко лбу.

– Ах, да, вы ведь специалист в несколько иной сфере. Видите ли, Андрей… – Он пошевелил пальцами и задумчиво прищурился, глядя на пол; у меня возникло впечатление, что он размышляет, как бы объяснить мне что-то в доступной форме. – Может быть, сравнение будет неудачным, но мне извинительно – в компьютерном деле я не профессионал. Вот, допустим, залезу я в какую-нибудь вашу компьютерную программу, да? И ведь, наверное, ничего в ней не пойму, не зная других программ. Вроде бы каждый знак в отдельности понятен, а если все в целом взять – какая-то абракадабра получится. Какой-нибудь «зеленый снег свистит беззвучным ухом». Да?

– Ну почему же… – начал я, но Вадим Юрьевич не дал мне пуститься в объяснения.

– Это я просто к примеру, Андрей. Возможно, пример неудачный. Я к тому, что если дать вам сейчас мой перевод надписи на вашем блюде, дословный перевод, то получится именно «беззвучно свистящий глазом зеленый снег».

– Ухом, – машинально вставил я.

– Ну да, ухом, глазом – какая разница! – Вадим Юрьевич махнул рукой.

– Чтобы понять смысл, нужно, как минимум, во-первых, владеть информацией о сходных текстах из других источников – я не говорю «аналогичных», я говорю «приблизительно сходных»! Во-вторых, разбираться в оттенках значения того или иного слова – «парк осенний гол» и «забили третий гол». В-третьих, иметь представление о символике слов и словосочетаний, знать, что именно в каждом случае подразумевается. То есть понимать их истинное значение. Представьте, что вы иностранец и вам попался текст с такими, скажем, оборотами: «валять дурака»; «дело в шляпе»; «вешать лапшу на уши»… Поймете ли вы, иностранец, абсолютно незнакомый с русским языком, подлинное значение этих выражений, даже если будете пользоваться словарем? Вы переведете дословно – и останетесь в недоумении, причем здесь лапша на ушах.

А теперь представьте, – увлеченно продолжал Вадим Юрьевич, – что вы имеете дело не с элементарным текстом типа «мама мыла раму», а с текстом литературным, с ритмической прозой на грани поэзии, изобилующей метафорами, аллегориями и, возможно, гиперболами… А речь идет именно о таком тексте. – Он кивнул на блюдо. – Смог бы понять древний грек, о чем говорит, например, Пастернак, попадись этому греку для перевода ну хотя бы такие строки: «Пути себе расчистив, на жизнь мою с холма сквозь желтый ужас листьев уставилась зима»? Да наш грек с ума бы сошел от этого «желтого ужаса»! А Хлебников? «Они в голубое летеж, они в голубое летуры. Окутаны вещею грустью, летят к доразумному устью, нетурные крылья, грезурные рты! Незурные крылья, нетурные рты!» Что поймет здесь наш переводчик?

Я решил промолчать, поскольку вопрос, по-моему, был чисто риторическим.

– А возьмем хрестоматийный пример. Как вы думаете, Андрей, какое понятие кроется за вот такими словами: «метатель огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев»?

Я пожал плечами. Для меня это действительно было «зеленым снегом, свистящим молчаливым ухом».

– Воин! – Вадим Юрьевич поднял палец. – Цепочка этих слов обозначает воина, бойца. Это древнескандинавский многоступенчатый кеннинг. Если знаешь, разобраться нетрудно: конь корабельных сараев – корабль; луна корабля – щит; ведьма щита – копье; вьюга копий – что? Битва. Огонь битвы

– меч, а метатель меча – воин. Все очень просто. Но без чутья, без нюха тут никак не обойтись. И это будет мое «в-четвертых»… Ваш текст, Андрей, можно пересказать, как говорится, своими словами, можно изложить его смысл, потому что взятый сам по себе он вам ничего не скажет. Это похлеще «зеленого снега».

– Так мне именно это и нужно, Вадим Юрьевич! Именно смысл и нужен.

Эксперт положил листки на пол возле меня, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

– Тогда позвольте еще немного общих положений. Как мы недавно узнали, существует весьма и весьма древняя теория, именуемая Учением трех мудрецов Джавайи о великом равновесии. Тексты обнаружены два года назад в Северной Африке. Согласно этому учению наша Вселенная является не единственной данностью, а просто последним на настоящий момент звеном в цепи предшествующих вселенных. Она устойчива исключительно благодаря тому, что в ней поддерживается абсолютное равновесие двух противоположностей, того, что мудрецы Джавайи обозначают, как «ран» и «хак». Эти понятия в самом общем смысле соответствуют нашим категориям Добра и Зла. Разумеется, я излагаю не само учение, а даю несколько отвлеченную и крайне упрощенную схему. «Рак» и «хак» распределены во Вселенной, конечно же, неравномерно, не так, как полосы на арбузе или красная и синяя полусферы детского мяча; они перемешаны, они вообще не существуют, так сказать, в чистом виде. Вселенная – это смесь «ран» и «хак»; по весу они равны друг другу. И пока это равенство соблюдается, Вселенная, балансируя на канате, сохраняет равновесие и может существовать. Если же «хак» начинает перевешивать, Вселенная, условно говоря, дает крен, соскальзывает с каната и падает, пополняя собой средоточие предшествующих миров, в которых царит абсолютное Зло, поскольку Добро после падения полностью уничтожается Злом… Так утверждают мудрецы Джавайи.

– А если наоборот? Если перевешивает Добро?

Вадим Юрьевич переменил позу – ссутулился и положил руки на колени, и внимательно посмотрел на меня.

– Видите ли, Андрей, учение мудрецов Джавайи не предполагает, что «ран» когда-нибудь в какой-либо вселенной сможет взять верх над «хак». Учение содержит некий парадокс: умножение «хак» ведет к падению, краху, но умножение «ран» не ведет к падению в другую сторону, в средоточие миров, наполненных Добром, или к взлету к этим мирам; умножение «ран», Добра, просто позволяет сохранять равновесие, позволяет как можно дольше балансировать на канате…

– Но это же несправедливо… – пробормотал я.

Вадим Юрьевич развел руками и вновь улыбнулся своей ковбойско-шерифской улыбкой.

– Это всего лишь одно из воззрений, одно из мнений о мире, Андрей. И я столь долго морочу вам голову лишь потому, что в тексте на вашем блюде тоже говорится о понятиях «ран» и «хак». Кстати, я не располагаю никакими данными о том, что эти противоположности, вернее, именно эти термины – «ран» и «хак» – упоминаются где-нибудь еще. Разумеется, кроме североафриканских текстов. Андрей, ваше блюдо уникально! Не берусь определить его ценность в денежном выражении, но смею предположить, что вам хватит надолго. Если вы не будете возражать, я готов сделать предложение руководству нашего фонда о приобретении блюда.

Все это, конечно, было очень здорово, но нисколько меня не радовало. Продажа реликвии ничего не меняла – я просто подставил бы других…

– Спасибо, Вадим Юрьевич, – сказал я. – Так что там говорится о «ран» и «хак»?

– Ваш текст, Андрей, является, если можно так выразиться, методическими рекомендациями, указывающими путь к достижению преобладания «хак» над «ран». Я хочу повторить: вселенные, сорвавшиеся с каната, не исчезают; они продолжают свое существование, но в них господствует абсолютное Зло и им никогда уже не суждено вновь попытаться балансировать на канате. Второй попытки не дано. Рекомендации эти адресованы не людям, а неким сущностям, которые обозначены в тексте как «дуг-дхор». Вероятнее всего, имеются в виду духи или демоны, способные, как следует из текста, для умножения «хак» трижды пронестись сквозь Луну, проникнуть в земные недра и даже превратиться в дерево и дождаться удара молнии. И это только малая часть рекомендаций. В случае выполнения их в полном объеме гарантируется, так сказать, положительный конечный результат, то бишь быстрое нарушение баланса «ран» и «хак» в пользу «хак» и падение в миры Зла. Конечно, быстрое относительно Вселенной, а не нас с вами, поскольку речь идет о сотнях лет. В общем, Андрей, – эксперт улыбнулся, – советую вам беречь блюдо от этих дуг-дхоров. А еще лучше, если эту функцию возьмет на себя наш фонд. Вы так и не сказали, как относитесь к моему предложению. Или вам необходимо подумать?

Вадим Юрьевич поднял с пола листки со своим переводом и принялся любовно перебирать их, давая мне время для размышлений. Но я не стал размышлять. Я подался к нему и тихо сказал:

– Дело в том, Вадим Юрьевич, что они уже приходили за блюдом.

…И тянулся, тянулся, тянулся бесконечный субботний вечер. Позади была встреча с Вадимом Юрьевичем, позади был визит к Алене. Позади были километры серых тротуаров, пройденные мной в бесцельном блуждании по городу. Мне просто не хотелось возвращаться домой и оставаться в одиночестве в своей квартире.

Завернутое в газету блюдо лежало на кухонном столе.

Вечер нужно было чем-то заполнить, и я принес в прихожую инструменты и принялся ремонтировать дверь. Но ни на минуту не переставал думать все о том же: о блюде; о дуг-дхорах; об учении трех мудрецов Джавайи.

Я не собирался ни в чем убеждать Вадима Юрьевича. Я просто рассказал ему обо всем, что случилось со мной за эти дни. Мне был нужен человек, который мог бы хоть что-нибудь посоветовать, подсказать… или даже снять с меня часть моего бремени…

Вадим Юрьевич слушал меня молча и внимательно, и ни разу в его глазах не мелькнула тень недоверия. Как оказалось, он слишком много знал об оккультизме, чтобы считать его заблуждением или преднамеренным обманом. Я закончил свой сбивчивый рассказ, смахивающий на бред, и Вадим Юрьевич долго молчал, размышляя. Мы сидели в его сумрачном кабинете и мне казалось, что там мало воздуха; хотелось выбраться на простор, подставить лицо ветру… и в то же время я почему-то чувствовал себя в безопасности в этом кабинете с черными шторами на окнах – словно сквозь них не могло прорваться Зло.

Потом Вадим Юрьевич заговорил. Он сказал, что крайне трудно бороться с демонами, чьи истинные имена нам неизвестны. Тут не помогут ни кровавая жертва, ни магический круг, ни заклинания – демон не только не подчинится, но и просто не явится, и бесполезными будут как перевернутая пентаграмма, так и сама Печать Соломона. Бороться крайне трудно, но не безнадежно, сказал Вадим Юрьевич. Потому что имена дуг-дхоров все-таки можно установить, если набраться терпения и поочередно перечислять все имена демонов, известные из древних источников. Дуг-дхоры проявляют себя не в дальнем космосе, а здесь, на Земле, поскольку именно наш мир, как центр Вселенной, играет главную роль в решении ее судеб, именно здесь возможно изменение баланса «хак» и «ран». А коль дуг-дхоры связаны с нашим миром – их имена можно отыскать. Не беда, что тексты учения трех мудрецов Джавайи не упоминают этих имен; дуг-дхоры могут фигурировать в других источниках как «демоны зла» или «духи тьмы» или под какими-то другими определениями, но имена их, несомненно, известны. Достаточно перебрать имена, повторил Вадим Юрьевич, вызвать дуг-дхоров и связать их клятвой оставить попытки поисков путей к умножению Зла.

Решение этой проблемы Вадим Юрьевич брал на себя. У него, как представителя фонда, были большие связи, и он намеревался привлечь и убедить нужных людей.

Моя задача была иной. Я должен был ждать и терпеть…

Всего лишь. Всего лишь ждать и терпеть, и не падать духом, и не отчаиваться, и, стиснув зубы, позволить прокручивать себя через мясорубку больших и малых неприятностей. Как долго будет работать эта адская мясорубка, сказать, конечно же, не мог никто. Но я должен был ждать и терпеть – в противном случае дуг-дхоры получат желаемое и направят мир в средоточие Зла…

Вот и все, что требовалось от меня…

Только в первом часу ночи я прекратил возиться с дверью и поплелся спать. С утра предстояла поездка на дачный участок – плоды земли требовали заботы и ухода. Я лежал в душной темноте, стараясь ни о чем не думать, и зловещий хруст равномерно и непрерывно звучал во мне, и ничто не могло заглушить его – это хрустела огромная невидимая мясорубка.

Дождь все стучал и стучал по корпусу «москвича», от реки тянуло какой-то гнилью, и я вдруг подумал, что можно выбраться из машины, зайти подальше от берега, на глубину, и лечь на дно. В прямом смысле. И навсегда. Правда, это отнюдь не снимало проблему. Я был волен уйти – но проблема оставалась. И решать ее пришлось бы уже не мне, а тому, кто станет следующим владельцем блюда. Решать ее пришлось бы моей дочери…

И внезапно я осознал, что весь мой альтруизм, все мое нежелание подставить других улетучилось без следа. Потому что теперь пострадал не кто-то другой, пусть даже близкий, не Алена, не моя дочь, а я. Я сам. И это, несомненно, только начало. Цветочки. Ждать и терпеть… Сколько же придется ждать и терпеть? Да пропади все оно пропадом, да провались в тартарары – я же, в конце концов, не бессребреник Атлант, чтобы, до треска в костях сгибаясь под тяжестью неба, не давать ему упасть на землю! Не год, и не два – сотни лет будет крениться Вселенная, сотни лет падать в скопище миров Зла. Сотни лет! Так почему это должно меня волновать? Пусть волнуются те, другие, кто будет через сотни лет… Подарить блюдо этим демонам, чтобы отстали, отвязались, подарить – и наплевать и забыть…

Дождь никак не хотел кончаться. Притупившаяся было боль в боку вспыхнула с новой силой, сливаясь с непрерывной болью в то ли вывихнутой, то ли сломанной ноге. Мне показалось, что небо едва заметно посветлело – ночь, как всегда, не могла устоять перед напором наступающего дня.

Ждать и терпеть… Но не Атлант же я, не Атлант!

Терпеть…

Господи, если бы все это оказалось всего лишь компьютерной игрой, новой, необычной, но – игрой. Если бы…

Дождь стихал. Меня не покидало странное ощущение, что кто-то с небес разглядывает мое беспомощное тело и ждет. Чего ждет?

Ночь не хотела сдаваться, и я не знал, придет ли когда-нибудь рассвет…