восемнадцать плюс Кащеев Алексей

Авторские отчисления от продажи книги будут переданы

благотворительному фонду «Русь сидящая»

Книга издается в авторской редакции

Составитель Елена Яковлева

Оформление обложки minamilk

Вступительная заметка – ответственное дело, и, разумеется, одним-единственным просмотром рукописи я не ограничился. При первом беглом чтении с экрана компьютера книжка Алексея Кащеева произвела на меня отрадное впечатление, при повторном, с бумаги – тоже, но задним числом я обратил внимание, что страниц с моей карандашной пометкой «минус» и «плюс/минус» больше, чем однозначно «плюсовых».

В ответ на эту бухгалтерию всякий мало-мальски искушенный в поэзии читатель тотчас вспомнит несколько звонких поэтических имен со сходным раскладом удач и промахов. Но я не стану испытывать здравую скромность А. Кащеева, ставя его по названному признаку в какой-либо блистательный ряд, а повторю общеизвестное: обаяние удачного произведения подсвечивает и менее впечатляющие опусы того же автора, если, конечно, и во взлетах, и в падениях ощутима его поэтическая личность. Так, впрочем, и в человеческих отношениях с их чересполосицей. Просто искусство как полигон идеального менее терпимо к промахам, но это к слову.

Стихотворения Кащеева не лирическая эссенция, а пространное повествование в рифму и без. Такая, восходящая к Слуцкому, подчеркнуто прозаическая манера позволяет в шутку анонсировать эти баллады:

Зачем одному из любовников, в случае разрыва, все бросить и ехать в Париж, на 12-ю линию Пигаль («второй вагон из центра и налево…»)?

Почему такого беспросветного юмора исполнены позывные мобильного телефона у одра смерти?

Какие навязчивые сновидения одолевают лирического героя?

Бояться ли медики смерти, с которой они вроде бы изо дня в день накоротке?

Обо всем этом и многом другом читатель узнает из книжки «18 +».

(Лев Лосев рассказывал, что держал в руках американское пособие по русскому языку с разбором пастернаковской «Зимней ночи»: Когда «мело по все земле»? Что «стояло на столе»? И т. п.) Я почему-то уверен, что умный и остроумный Алексей Кащеев не обидится на мой тон. Он ведь и сам, будто передразнивая Ходасевича, несколько на свой лад трактует тему губительного счастья падения с высоты:

Не разобьешься а всего лишь
сломаешь ногу в трех местах
два месяца и будто новый
ты будешь бегать и плясать

Или пародирует киплинговские мотивы в балладе «Военно-полевая хирургия» – о свихнувшемся институтском преподавателе:

я спал и слышал каждый четверг
сквозь чуткий студенческий сон
как он возбуждался при слове «война»
и как сокрушался он…
. . .
и встав без будильника в пять утра
он принимал фенибут
вот кого мы предъявим врагу
если на нас нападут

Странно, что мне, версификационному педанту и чистюле, в небрежностях стихов Кащеева видится некий шарм и стильное разгильдяйство!

И это не единственная уступка, на которую я пошел. Вроде бы, я не вчера решил для себя, что верлибр это – не по моей читательской части. Но обезоруживающий лиризм такого вот высказывания заставляет забыть о собственном решении:

в детстве ко мне прилетал голубь
я представлял что он говорит
покорми меня
детектив Леша
капитан Леша
каратист Леша
кем я еще там себя представлял
я просил у мамы хлебные крошки
клал их на ржавый гнутый карниз
голубь клевал и потом улетал
голубь был рыжим
мне было пять
теперь все участники этих событий умерли
даже хлеб изменился
если голубь вновь прилетит как он меня узнает
я ведь не стал капитаном
не стал каратистом
что я ему скажу

Название «18 +», в числе прочего, дает знать, что перед нами стихи для взрослых. Жаль, если какие-нибудь простаки родители отнесутся к этому предостережению всерьез! Было бы совсем неплохо, если бы эта книжка попала в руки неглупых и незлых подростков. Матерной бранью нынешнее «младое племя» не удивишь, а с нравственностью в книжке все благополучно на зависть. Причем именно в самом обиходном и человечном смысле.

Вообще, человечность – вполне подходящий ключ к обаянию лирики Алексея Кащеева. Кроме того, пафосу его стихов, при всей их демонстративной безалаберности, присуща нешуточная внутренняя дисциплина, и даже можно разобрать слова не очень торжественной, будто наспех произнесенной присяги:

что у меня можно отнять
кроме любви и долга?
как хорошо что ничего не отнять…

И еще:

не знаю точно как любить друг друга
в стране воюющей от севера до юга
но видимо почаще целоваться
и не бояться…

Сергей Гандлевский

Алексей Кащеев создает стихи, построенные на двойной трансформации: порой ироническом, а чаще гротескном остранении бытового начала, а затем на трагическом преобразовании первичного снижения. Получается движение от нейтрального центра вниз, и сразу же высоко вверх. В этом смысле вспоминается Лидия Гинзбург, говорившая про Анну Ахматову: «Она думает, что Олейников – шутка, что вообще так шутят».

Опыт лирического (так и хочется назвать его трагифарсовым) героя Кащеева в немалой степени связан с одновременной принадлежностью субъекта говорения к миру и выключенности из него. Внешние реакции могут быть подобны общепринятым, затаенная же рефлексия заставляет видеть за кулисами выморочного мироздания грозное, не поддающееся формальной логике инобытие.

Данила Давыдов

Стихи Алексея Кащеева путешествуют по карте экстремальных человеческих эмоций – от внезапно накатывающей сентиментальности до убийственной иронии, от страха до восторга. Впрочем, в самый нужный момент Кащеев, нейрохирург по профессии, умеет психологически отстраниться и, пользуясь эмоциями как инструментами, «сделать» текст, придать ему завершенность. Вам понравятся эти стихи, если вас интересует человеческий характер в поэзии.

Лев Оборин

элегия

в тот вечер когда ты мне отдалась
шел мелкий снег
сосед с огромным лабрадором
гулял в снегу
хоккейная коробка
привычно освещалась фонарем
и женщина с почтамта
герань пошла выкидывать
герань
стояла около помойки
и умирала
вот и мы умрем, —
привычно мне подумалось а после
мы выпили вина и спали рядом
и с этих пор живем с тобой вдвоем
все эти ваши таинства любви
боюсь не существуют потому что
их слишком трудоемко объяснять
шел мелкий снег и превращался в грязь
мы шли домой я был слегка бухим
в тот вечер когда ты мне отдалась
Россия аннексировала Крым
той ночью был салют и мы с тобою
лежали рядом
будто бы салют
был в нашу честь
когда кругом стреляют
конечно холостыми это даже
влюбленным создает уют
мы толком и не слышали салют
с тех пор прошло три года если вкратце
не знаю точно как любить друг друга
в стране воюющей от севера до юга
но видимо почаще целоваться
и не бояться

«мой прадед был артиллеристом…»

Алексею Панову

мой прадед был артиллеристом
с крыши ныне снесенной гостиницы
его расчет сбивал неистово
самолеты бомбившие столицу
от прадеда остались игральные карты
десятки медалей и автографы тогдашних писателей
теперь я пользуюсь кредитной картой
одного из банков страны-неприятеля

мой прадед хотел погибнуть за Родину
он был характером строг десятка не робкого
так говорила прабабушка вроде бы
он умер от рака
кажется
левого легкого

с медалей Сталин щурится взглядом пижона
когда я лезу в сервант протирать пыль
как будто не Сталин убил сколько-то там миллионов
как будто не прадед мой а я победил

я боюсь смерти не знаю молитвы
в армию я не пойду упаси боже
кто сейчас помнит день Куликовской битвы
все победы забудут
и эту тоже

но когда в местах где по его желанию
стреляла в небо зенитка снарядом советской кройки
в тех местах где стояло могучее здание
а теперь леса бесконечной стройки
в тех местах проходя по грязным ступеням
я поднимаю голову в небо синее

потому что мой прадед выжил за это мгновение
потому что меня назвали его именем

клиника

Иванов говорит: «У меня ничего не болит»,
А вот Петров имеет зеленый вид,
Только Сидоров просто лежит. Молчит.

Иванова мы выпишем. Он поедет домой,
Подарит коньяк, обнимет детей с женой,
И пойдет работать в свой офис, счастливый такой.

А вот Петрова мы не выпишем, нет,
Дадим ему капель каких, чтобы жил сто лет.
Через неделю домой. Суета сует.

Только Сидоров нами теперь забыт.
Перед ним расступаются пробки, солнце горит.
Посмотри скорее, вон он свободный летит.

военно-полевая хирургия

если на нас нападут
мы развернем госпиталь
будем там ампутировать
руки и ноги бойцам
будем вскрывать черепа
и удалять гематомы
станем мы по кусочкам
кости лица собирать

если осколок внедрился
в полость брюшную солдата
или в грудную полость
или же в малый таз
на перевязочном пункте
его вынимать не вздумай
просто перевяжи
и по этапу отправь

если по нам стрельнут
ракетой «земля-земля»
мы достанем адреналин
и расчехлим скальпеля
будем работать по двадцать часов
ведь наш противник хитер
а в коротких паузах
будем ебать медсестер

помню была у меня одна
в городе Пенджикент
сиськи арбузы крепкий зад
муж выпивающий мент
помню как в госпитале полевом
скинув халат в траву
я покрывал ее как бык
кроет телку в хлеву

сестры думают лишь о бойцах
даже когда их ебут
вот чем мы ответим врагу
если на нас нападут

так говорил переживший Афган
Африку и Чечню
трижды контуженный препод наш
я спал на последнем ряду
я спал и слышал каждый четверг
сквозь чуткий студенческий сон
как он возбуждался при слове «война»
и как сокрушался он

что больше не нужен госпиталям
скальпель его старика
что если уж ебнут ракетой по нам
то сразу наверняка

а после приняв у студентов зачет
он с невозможной тоской
клал бутылку «Охоты» в карман
и отправлялся домой

снилось ему что несут опять
раненых в лазарет
снилась сисястая медсестра
и ее на гражданке мент

и встав без будильника в пять утра
он принимал фенибут
вот кого мы предъявим врагу
если на нас нападут

«в тот вечер мы кого-то победили…»

в тот вечер мы кого-то победили
кричали все кричал со всеми я
когда забили нашим я схватился
за голову как будто это мяч
шептал пиздец держался за макушку
но вот Аршавин вдарил по мячу
и два-один кричали мы с Митяем

ну а когда забили наши третий
я не кричал я встал как будто я
тостующий
торжествовал я молча

в тот вечер мы кого-то победили
гудели под окном автомобили
и я кричал «Россия! Рос-си-я!»
кричали все
кричал со всеми я
я выпил водки мне тогда казалось
что я люблю Россию я люблю
буквально каждую березку и травинку
и я кричал «Россия-чемпион!»

я в школе был ужасным футболистом
когда я мяч пытался отбивать
то все смеялись ставили в ворота
но и в воротах я стоять не мог

я пропускал в другой метался угол
не мог отбить и подавать не мог
когда играли с параллельным классом
то я сказал что ногу потянул

я в школе был убогим футболистом
но этой ночью я любил футбол
пускай спустя неделю нам с позором
пришлось покинуть тот чемпионат

потом мы шли с тобою мимо парка
мы шли домой и я тебя держал
за руку ты меня держала
поскольку я шатался так мы шли
мы встретили нетрезвого мужчину
в другой бы раз его я обошел
но был он с триколором не сдержавшись
я прокричал «Россия – чемпион!»

мы проходили по микрорайону
шумели листья пахло шашлыком
и я любил российскую команду
едва ли не сильнее чем тебя

«Я пил Главспирттрест я пил Смирнов…»

Я пил Главспирттрест я пил Смирнов.
В Твери наливался настойкой гадкой,
Я пил куда-то пропавший Тинькофф
И вечно зеленую «Балтику-девятку»,
Я пил граппу, вино и портвейн,
Я пил перцовку, закусывая салом,
Я пил с теми, с кем пил Евгений Рейн,
И с теми, кого уже не стало.
Я хлебал ракию, я тянул Малибу,
Я хлестал коктейль за семнадцать баксов,
Я ставил бутылку на ржавую трубу
Одной из улиц Красноярска,
Я наливался спиртом, разбавленным физраствором,
Я жрал неизвестный напиток на букву «бэ»,
Напившись виски, я пел сам с собою хором
(Лучше всего выходили песни «Любэ»),
Я пил в одиночестве, пил с пожарником,
Бухал с мрачным санитаром Димой,
Я пил с пограничником и с алтарником,
С любимой женщиной и с нелюбимой,
Я запивал соком, заедал салатом,
По утрам глотал холодную вкусную воду,
Я мучился тошнотой, воображая себя солдатом,
Боящимся тягот, но все же идущим в пехоту,
В пьяном виде я летал в самолете,
Писал стихи, разговаривал со своим котом,
Играл в бильярд, спал за столом на работе, —
Но ни разу, ни разу не думал о том,
Что, когда покинет душа моя бренное тело
И явится ангел с блокнотом, сквозь чьи-то всхлипы
Он спросит меня не о том, что я в жизни сделал,
А только о том, сколько и с кем я выпил.

«пока я таскал на себе свой нелегкий крест…»

Анне Цветковой

пока я таскал на себе свой нелегкий крест
глотал транквилизаторы и менял партнерш
катался по миру в поисках неизвестно каких чудес
мечтал утопиться сорваться с горы наткнуться на нож

так вот пока я тратил себя на это
видел в кошмарах покойников и диких зверей
один еврей-эмигрант с кафедры биохимии
Массачусетского университета
синтезировал в пробирке психически здоровых людей

эти бляди оказались устойчивы к стрессу
у них отсутствовали гены
обуславливающие душевную боль
они посещали крестный ход пятничную молитву и мессу
и без проблем метаболизировали алкоголь

у них оказались способности к стартапам
и получению взятки
им легко давали кредиты под шесть процентов годовых
ученые тщательно изучали их сексуальные повадки
и обнаружили полное отсутствие таковых

постепенно ситуация вышла из-под контроля
некоторые особи сбежали вырвавшись из оков
стали плодиться бесполым путем на воле
быстро создали политическую партию мудаков

их представители довели сумасшедших
до полной прострации
показав им нецелесообразность различной хуйни
путем перепоста картинок и тщательной дезинформации
им удалось убедить что в мире существуют только они

пока я мечтал что меня кто-то ждет и ищет
пока я игнорировал действительность и бухал
эти бляди ели исключительно здоровую пищу
и через день посещали спортивный зал

и вот теперь когда я смотрю в оба
когда я осознал где проблема а где хуйня
оказалось что этих блядей мало того что – много
так они еще и значительно лучше меня

«ох и боюсь я смерти ох и боюсь…»

ох и боюсь я смерти ох и боюсь
оттого я слежу за собой и хожу в бассейн
оттого из себя изгоняю всякую грусть
изгоняю лень

для того я к блядям не хожу и воздержан от
всеразличных шалостей разных опасных грехов
а когда я пью то на утро не пью и вот
оттого здоров

но она все равно караулит меня кругом
в самолете сажусь у прохода она у окна
прихожу в магазин за батоном и молоком
а на кассе она

обнимаю жену отвернувшуюся к стене
и предчувствую это совсем не моя жена
а когда перестраиваюсь на шоссе
в левом зеркале вижу она

перестань таиться баба ты или кто
выгни спинку намылься дай я тебе полью
повернись лицом я с тобою сто лет знаком
я тебя люблю

«здесь мы поссорились…»

здесь мы поссорились
я помню ты ушла
наверное поехала к отелю
а я остался вышел из музея
и стал бродить куда глаза глядели

так и сейчас
в Париже есть где сесть
но совершенно нечего поесть
гудят сирены негры отдыхают
и Сена мимо них проистекает
и я иду куда глаза глядят

в тот день мы были в Лувре посреди
очередной бессчетной галереи
висела неприметная картина
огромный лев старается сожрать
какого-то библейского героя

и этот лев был страшен пасть его
была наполнена десятками клыков
глаза его различные размером
на разном уровне торчали посреди
свирепой морды грива развевалась
и бицепсы и трицепсы на лапах
изображали дьявольскую силу
его всего от ярости своей
перекосило

художник восемнадцатого века
и человека плохо рисовал
не то что льва

вот так и я не знал как передать
свою тоску поэтому пошел
по длинной улице от центра удаляясь
я долго шел и наконец пришел
на эту запыленную площадку
где и теперь валяются собаки
и дети бегают и бабушки сидят
и воробьи воркуют по-французски

сегодня
когда ты моя жена
я говорю тебе не знаю точно
что с нами станет кто из нас кого
покинет первым
но пускай второй
сюда приедет если это я
то знаю адрес если это ты
то запиши чтоб сэкономить время
двенадцатая линия Пигаль
второй вагон из центра и налево

«говорят для того чтобы не фрустрировать…»

говорят для того чтобы не фрустрировать
нужно качественно мимикрировать
или уверенно симулировать
но лучше всего – эмигрировать

потому что уже совершенно ясно

лучше не расходовать сил напрасно
а уехать это быть непричастным

просто и сравнительно безопасно

проведем очень беглый опрос

та ли это страна? не она
тот ли это народ? не тот

хочешь тут жить до скончания лет? нет
чуешь, что скоро настанет пизда? да

так говорят самые достойные лица
с ними трудно не согласиться

история преподала нам много уроков
важно не где а как и зачем ты жил
помнишь что об этом сказал Набоков?
я тоже не помню но что-то же он говорил

вот и я беспокоюсь что завтра будет со мною
но гораздо сильнее меня беспокоит иное

с детства ко мне прилетает какая-то птица
то ли лазоревка то ли такая синица
с желтыми крыльями синим пятном на голове
летом она поджидает меня в траве
зимой сидит на веточке возле окна
я не могу понять для чего она
не поет не ищет себе подружки
не подлетает к кормушке
не стучит в окошко
не боится соседской кошки
не стареет хотя мне уже под тридцать
в общем ведет себя не так как положено птице

это не пошлый журавль с крыши сельпо
это не ворон Эдгара Аллана По
это что-то другое я точно знаю
меня беспокоит почему она прилетает

словом либо
я слишком сентиментален
к запаху цвету звуку
либо пока
недостаточно сильно
мне заломили руку

«в тот год мы жили очень бедно…»

в тот год мы жили очень бедно
едва сводя концы с концами
не ели мяса мы совсем
а помидоры с огурцами
соседка с дачи привозила
не то Любовь не то Людмила

теперь я много больше ем

теперь я ем такие штуки
не снились в девяносто первом
все эти стейки эти суши
и эта пицца
ты послушай
я думал «птица» а не «пицца»
о суши я совсем не знал
а ныне ем и то и это
и в ресторане
ты послушай
мне сливки мальчик подавал
и чаевые без проблем
я оставлял ему в стакане

теперь я много больше ем
жужжали мухи птицы пели
и оседлав свои качели
я ждал что мама принесет
ну да конечно принесет
душистой жесткой карамели

сосал я эту карамель
и грани кислые во рту
напоминали мне апрель
где я тебя похороню

я знал что это барбарис
и он растаявший во рту
символизировал все то
что я позднее обрету

«вошь платяная и вошь лобковая…»

вошь платяная и вошь лобковая
ждали меня в поликлинике детской
вошь платяная была суровая
лобковая вошь мне казалась мерзкой

мы приходили в начале девятого
не было в холле тогда ни души
было на стенках много плакатов
однако меня привлекали вши

тиф убивает гласили плакаты
Боже спаси нас сирых убогих
не столько от пули тюрьмы и разврата
сколько от этих членистоногих

лобковая вошь была толстая злая
я полагал что она беременна
также я видел что вошь платяная
в профиль напоминает Ленина

мама со лба вытирала пот
были медсестры со мною злы
докторша шпателем лазила в рот
слушала щупала лимфоузлы

все позабылось такая история
докторша вышла на пенсию вскоре
мамы не стало как десять лет
и поликлиники больше нет

жизнь позабылась такая-сякая
иммунитет победил смерть
тело росло и ангиной страдая
выросло и перестало болеть

но вместе со мною по жизни шагая
снятся и нынче в кошмарах моих
вошь лобковая вошь платяная
ангелы смерти несущие тиф

«четыре пятых моей жизни…»

четыре пятых моей жизни
прожито в забытьи
в основном я спал или ел
делал вид что читаю
или пишу статьи

детство я вовсе почти забыл
в четвертом классе мечтал о соседке по парте
ежегодно мечтал об июне в марте
в девятом классе помню сильно простыл

в самом деле
что нам движение зим и лет
в наших широтах Солнце живет в темнице
каждый день ожидаешь в пробке зеленый свет
скоро ли он загорится

он загорится ждать остается недолго
слышишь – сигналят опять и опять
что у меня можно отнять
кроме любви и долга?
как хорошо что ничего не отнять

«я заметил еще в конце января…»

я заметил еще в конце января
у соседки живущей снизу
близорукой женщины без бровей
за окном с прогнившим карнизом

непонятной женщины средних лет
неизвестно какого имени
носившей осенью красный плащ
а зимой пальто темно-синее

у этой женщины без бровей
молчаливой как рыбы и раки
как-то вдруг должно быть как раз в январе
перестали скулить собаки

ну а раньше выли скучали по ней
верещали пищали рыдали
колотили лапами по окну
а в конце зимы перестали

но сегодня когда возвращался домой
повстречал я соседа к счастью
и Валерий живущий как раз наверху
разведенный с женою Настей

регулярно бьющий родную мать
чуть прибавив радиоточку
и по звукам судя как минимум раз
изнасиловавший дочку

и Валерий поведал что бабу ту
ее ебарь послал и съехал
и она вернулась к мамаше жить
а квартиру сдала узбекам

и собак она увезла с собой
укатив на подержанной Мазде
вот теперь мне стало понятно все
и спокойнее стало гораздо

«иногда так хочешь говна поесть…»

иногда так хочешь говна поесть
что ни встать ни сесть ну ни встать ни сесть
вроде раньше не ел а вот все равно
притягательно ново оно

ну а что на кухне к примеру есть
ну а там лежит например мука
в холодильнике яйца пакет молока
можешь сделать из них например омлет
а говна как не было так и нет

и говна-то не у кого занять
все друзья ненадежные что с них взять
например один кандидат наук
психиатром второй работает друг
третий вовсе ведет популярный блог
а четвертый потомственный педагог
даже есть поэтесса и не одна
не займешь у подобных людей говна

между тем по радио мне говорят
в интернете наперебой говорят
и соседки на лавочке говорят
что едят же его едят
на работе едят в выходные едят
и в семейном кругу у экрана едят
и на Новый год и на Пасху едят
я читал в Государственной Думе едят

так пройдет моя жизнь я боюсь пройдет
пролетит как картон на ветру она
проживу всю жизнь я как идиот
не познав говна не познав говна

«сегодня на всех федеральных каналах…»

сегодня на всех федеральных каналах
первая новость кошмар российской столицы
там рассказывают о поимке каннибала
ужасающего серийного убийцы

показывают служебных собак прокурора
решетки тюремных камер
число жертв говорит репортер
может перевалить за двести
Андрей Чикатило Джек Потрошитель и Джеффри Дамер
пролили меньше крови взятые вместе

интервью убийца закован в наручники с опером в паре
голос дрожит в горле стоит ком
среднего роста русоволосый парень
спортивный костюм Адидас
и футболка с двуглавым гербом

все началось в самом начале двухтысячных годов
я работал в Бургер Кинге одного мегамолла
однажды в процессе раздачи сэндвичей наггетсов
и разных других ништяков
я стал свидетелем омерзительного разговора

ты говорила женщина мужчине
просто жалкая мандавошка
зачем выходила замуж на что я надеялась вот коза
ты способен заработать только на деревенскую картошку
а когда трахаешь меня всегда закрываешь глаза

все потемнело как на первом приеме у психиатра
какие семейные ценности у слабака и прошмандовки
я убил их мясным топором в туалете
многозального кинотеатра
а расчлененные трупы спрятал в кладовке

я нарубил их в бургеры мясо вкусно шипело
менеджер похвалил дали отгул на пару дней
я читал что когда нет тела то нет и дела
кроме того вокруг столько нормальных голодных людей

вы бы послушали о чем говорят некоторые наши клиенты
и сразу понимаешь процентов четырнадцать
психически неисправны
одни сомневались в легитимности нашего президента
другие оказывались недостаточно православны

слезы его прозрачны будто березовый сок
трижды меня признавали лучшим сотрудником месяца
за что вы мне хотите впаять пожизненный срок
я исправно двигался вверх по служебной лестнице

посмотрел федеральный канал и стало довольно грустно
жалко парня честно работал бескровно
я и сам эти бургеры ел вкусные бургеры вкусные
надеюсь суд разберется и даст условно

страшилка для Д. А

у меня есть подруга
точнее была
мы были знакомы десяток лет
в январе она умерла
скоропостижно таинственно
короче говоря насильственно
мы сделали все как положено
с утра постояли у гроба
осторожно
глядя в лицо незнакомое
так рассматривают красивое но опасное насекомое
конечно мы медики знаем что это глупо
но чувствуешь риск заразиться смертью от трупа

казалось бы все
когда человек умирает
его тело сжигают а душа говорят отлетает
остаются воспоминания запахи звуки

но умершая продолжает регулярно сидеть в фейсбуке

нет она не обновляет статус не лайкает фотки
не предлагает в личке выпить по рюмке водки
не делает перепосты
да и вообще это все объяснить сравнительно просто
нет человека в суете и запарке
не выключил комп а тут подошел его срок
и вот теперь напротив его аватарки
зеленый горит огонек

помнится мы попивая коктейль за институтскими
заборами
обсуждали автобус с черными шторами
белую простыню зеленые руки
и прочее пионерское
противоречащее науке
ты говорила что это вполне реальные вещи
я сомневался фольклор не бывает вещим
оттого все страшилки нелогичные и сюжетно кривые
ты возражала что мертвые все же немножко живые

видимо, ты не ошибалась, Д. А.,
ты же читаешь все это,
читаешь, да?

«предлагают часы…»

предлагают часы
предлагают весы
безразмерные женские трусы
пластырь
спрей от комаров
шоколад с молоком натуральных коров
газировку мороженое и прочую снедь
чтобы пить не хотеть и есть не хотеть
электричка идет в девяносто шестой
и похоже уже не со мной
но все тот же цыганский табор
и прокуренный зассанный тамбур

на меня тогда президент взирал
голосуй или проиграешь
я тогда конечно не голосовал
но со всеми теперь проиграл
вот такое кино интересно смотреть
ясно видно как жизнь переходит в смерть
слева дедушка спереди мама
и предвыборная реклама
все сравнялись они на текущий момент
мама дедушка и президент
а вот я сижу и смотрю вперед
и не чтобы жду свой черед
просто взгляд цепляет из этих земель
то березу то дуб то ель
и все время думаешь что же тут
неужели тоже люди живут?

где-то там в лесу у болота?
возле этих развалин завода?
да, живут они, безусловно, живут
и стремятся даже создать уют
вот какой-то старик бородатый
у забора снует с лопатой
и какая-то толстая тетка
вытирает пот с подбородка
все стремятся создать уют
безусловно, и тут живут.

триллер

она его целует он с нее
снимает кофту камера покажет
отнюдь не все иначе не покажут
в кинотеатрах и бюджет картины
значительно уменьшится
мужчина
показан сзади вот его затылок
ритмично движется и женщина в ответ
сжимает простынь

они торопятся друг другом насладиться
когда когда появится убийца?

покажут интерьер ее очки
и яблоко надкушенное и
конечно телевизор ведь в отелях
все телевизор смотрят перед сном
и карточку которая ключом
и выключателем является
и ванну
пластмассовую шторку в этой ванной
так вот за ней согласно режиссеру
сжимая устрашающий тесак
и подразумевается маньяк

потом монтаж
какая-то девица
пересекает по диагонали
широкий двор
и каблуки стучат
заводят трейлер у бензоколонки
собака лает
женщина ребенка
отводит в школу
дворник подметает
широкий двор
ребенок подрастает
редеет парк меняются сезоны
и женщина бредет домой одна
звонит будильник

и от этих звуков
мужчина пробуждается
минуту
лежит спросонья в камеру глядит
ну а потом в тоске невыразимой
он обнимает женщину и вот
показывает камера их лица
и наконец
заходит в комнату убийца

инаугурация

человек невысокого роста
миновал перекресток
и припарковавшись возле ворот
взошел по лестнице
вот он идет

и глядит на меня неизвестно как
человек расстегнул пиджак
обозначив свое брюшко

он проходит зал и еще один
он лицу своему господин
ловко встает на приступку куцую
и кладет руку на конституцию

как я его понимаю

я и сам не кривя лицом
столько сделал дурного
и продолжаю но
не зову себя подлецом

сколько раз ошибался
и убеждался
что слаб я Господи но все равно
не готов себя называть говно

в самом деле как и его
никто меня не выбирал
и никто не хочет
всех я кругом достал
нагрешил наворотил
и от этих дел
в поту просыпаюсь ночью

я несовременен
неприятен
нелегитимен
скоро меня посадят

как я его понимаю

«короче я так сильно опьянел…»

короче я так сильно опьянел
что вышел не на той
всегда любил вечерний город Химки
когда бы дали мне возможность
построить город как я был бы рад
создать Калининград
Берлин а лучше Дрезден
чтоб здания различные дворцы
больницу школу площадь зоопарк
центральный парк
вокзал костел пивную
и кладбище и всю инфраструктуру
смело бомбардировкой
шквал огня
чтоб поглотил ее до тротуара

и чтоб потом когда пройдет тоска
когда пройдут союзные войска
и трупы похоронят и опять
откроют магазины

чтоб на месте пивной
построили пивную а на месте
других строений возвели бы их
прекрасных близнецов
блестящих молодых билет три евро

и чтоб музей открыли и сказали
пришедшему невнятному туристу
вот дескать чашка
стол славянский шкаф
две тумбочки свидетельство о браке
вот фото а на нем бараки
на фоне их невнятное семейство
и девочка в каком-то полушубке
и женщина и муж ее с брюшком
стремятся вылепить Снегурочку из снега

где ныне – говорю тебе —
стоит сей город
где его концы
и где развалины?
где говорю гонцы
что всем провозгласили: город пал
неужто он – спрошу тебя —
неужто он и вправду, вправду пал?

«вот это ощущение когда…»

вот это ощущение когда
выходишь на мороз без шапки
и ежась на ноябрьском ветру
выходишь в школу но идешь не в школу
так значит в институт не в институт
так на работу нет не на работу

выходишь и идешь но не к метро
а неизвестным ранее маршрутом
проходишь стройку парк и гаражи
петляешь у казенного забора
на проходной не видно ни души
лежат комки заснеженного сора

и ты бредешь куда глаза глядят
заходишь в цех какой-то обработки
там выцветшие лозунги висят
валяются бутылки из-под водки
как будто бы рабочие ушли
на пять минут в столовую в курилку
оставив хитрые свои станки
забыв убрать кудрявые опилки

и ты проходишь этот гулкий цех
проходишь склад и в здании общаги
идешь по лестнице на верхнем этаже
раскиданы какие-то бумаги
бросает ветер годовой отчет
и фото шелестит в разбитой раме
с тех пор как умер трудовой завод
они живут по собственной программе

и этот звук и этот бледный свет
глядящие на нас неумолимо
все это разве страшно нет
нестрашно пока ты проходишь мимо

«я нашел в седло залез…»

я нашел в седло залез
сел пришпорил и исчез

нет не так все это было

я нашел в седло залез
сел пришпорил и исчез
вижу странную картину
дева плачет надо мной
я лежу босой нагой
что там надо этой деве
отчего я наг и бледен
уж не мертв ли я не знаю
вот охотник выбегает
но конечно не стреляет
просто смотрит на меня
смотрит вся моя родня
да я умер что за диво
отчего все так красиво
эти люди этот лес

нет не так все это было

я нашел в седло залез
сел пришпорил и исчез
вижу странную картину
мама плачет надо мной
я сижу босой нагой
прямо в ванной в мыльной пене
и рассматриваю тени
от игрушек на стене
вот трансформер выбегает
прямо в Бэтмена стреляет

нет не так все это было

я от бабушки ушел
и от дедушки ушел
я от мамы ускакал
долго по полю искал
доброго коня такого
быстрого да удалого
вот нашел в седло залез
сел пришпорил и исчез

«Молодой человек не такой уж молодой…»

«Молодой человек не такой уж молодой» —
Говорят мне в очереди; я оборачиваюсь.
Это моя мать.
Я спрашиваю: «С чего тебе здесь стоять?»
А она мне: «Я уже год как занимала».
Тут бы мне и проснуться,
Но этого мало.

Я снова вижу ту же очередь,
То ли за хлебом, то ли за маслом,
Ну, на худой конец, в сберкассу.
«За Вами просили не занимать».
Я оборачиваюсь.
Это моя мать.
Смотрит жалобно, немного с упреком.
Я говорю: «Ну что в этом проку?
По логике сна мне вообще наплевать,
Могу кому хочу нахамить,
Напасть на кассиршу, окно разбить»,
Но она говорит мне: «Уже рассосалось».
И действительно, народу совсем не осталось.
Я подхожу к окошку,
Толстая женщина в зеленом жакете
Дает мне билетик.
Я захожу в комнату.
Сажусь на табурет.
Гаснет свет.

Мне показывают слайд-шоу, какие-то картинки:
Страницы из букваря со словами «зима» и «лето»,
Я вижу дворника и дворик, залитый светом,
Я вижу врача – он держит мои ботинки,
Вижу эскалатор на Театральной – он едет вправо,
Задираю голову вверх до боли в суставах,
Вижу небо, и солнце увидеть пытаюсь.
Тут бы мне и проснуться —
И я просыпаюсь.

«человек закрывает глаза…»

А. Л.

человек закрывает глаза
он видит загадочный сон
будто у него отросли рога
вместо пролежней на крестце
появился хвост
вместо пролежней на пятках
копыта
палата стала ареной

человек умирает
он уже догадался
по новому запаху от своего тела
по новому звуку в сердце
по странной слабости в пальцах
по лицу врача

человек смотрит в окно
за окном август
он поступил в феврале

все изменилось
на щите другая реклама
выросли листья
стало меньше машин
лица прохожих впрочем
такие же скорбные
не потому что
человек умирает
а потому что
Москва

человек много спит
к нему приезжает племянница
привозит ему иконки
поправляет ненужные тапочки
около койки
говорит что у дочки
все хорошо
скоро должны повысить

сестра ставит человеку
мочевой катетер
приносит обезжиренный йогурт
перестилает
у нее звонит телефон
в телефоне играет
марш Тореадора

«уборщица мужских туалетов…»

уборщица мужских туалетов
всегда женского пола
на работе она видит многое
кроме стен и пола
видит такое к чему ты
стоя у писсуара
не совсем готов

ты не совсем созрел

сколько раз я пересекался с нею
в аэропорту в кабаке
на вокзале в травмпункте
в храме в казенном доме
крематории планетарии
а недавно я с ней повстречался
в одной неправдоподобно огромной квартире
Екатеринбурга

надевает синий халат
вспоминает про свой Самарканд
знает всю стыдную правду
про то у кого какой
как у тебя с простатой
насколько сегодня поддатый
что ты пил и на завтрак ел

ты не совсем созрел

эта женщина смотрит в пол
мной и другими давно отмечено
это одна и та же женщина
женщина вечно одна и та
уборщица
мать
первая
жена
мать детей
любимая порноактриса

делает то что делает
знает все о тебе
но когда тебе надо побыть одному
упорно глядит в пол
мы называем их слабый пол

«мне уже все надоело…»

мне уже все надоело
и сам я себе надоел
однако вчера я три раза ел
и сегодня два раза ел

я вынужден пусть мне и надоело
ежедневно спонсировать свое тело

самое мерзкое самая гнусь
в том что я сам за него боюсь
вдруг оно заболеет
расклеится
разжиреет

и вот я должен его кормить
и вот я должен его поить
я должен водить его в туалет
укладывать спать
уже много лет
я вынужден всяко его развлекать
давать ему книжки фильмы давать
приходится делать что нужно ему
а вовсе не мне самому

я сменил множество мест
понял кто и что в мире ест
перепробовал много партнерш
пил и пиво и водку и ерш
но все же оно просит есть и пить
самое время его убить
потому что пило и ело
и уже надоело

если бы только я мог его сдать
просто в хранение взять и сдать
было бы легче немного
было бы легче если бы Бог
сделал с ним то что со мной не смог
только нет его Бога

«дворец Нимфенбург…»

дворец Нимфенбург
японский турист налаживает селфи-палку
монструозная рыба в пруду разгрызает орехи
старый лебедь с трудом разлепляет крылья
аудиогид говорит на смешном русском

как они тут жили
ели котлеты в этой гигантской зале
снимали туфли в этой огромной прихожей
читали прессу под портретом прабабки
мыли тело в этой неуютной ванной
любили жен глядя в высокие окна
умирали на этих баварских кроватях

ну а мы как живем
едим котлеты на этих маленьких кухнях
снимаем туфли в этих сиротских прихожих
читаем френдленту под аватарками близких
моем тело в этих неуютных ваннах
любим жен глядя в высокие окна
умираем на этих советских кроватях

в этом какая-то тайна

разговор с политиком

говорит он мне не возьмет на себя вину
ведь в конечном счете не он развалил страну
и потом ведь не он развязывал ту войну
потому и не хочет брать на себя вину

да и правда он абсолютно не виноват
когда все начиналось он сам погрузился в ад
а теперь получилось такое что сам не рад
виноват кто угодно но он не виноват

да и я положим вины на себя не брал
ведь ни тех ни этих я даже не выбирал
я вообще не помню когда голосовал
вот поэтому я вины на себя не брал

словом он был прав и я от души говорил
и тем более сам разговор не в России был

мы сидели в кафе и во всем соблюдали такт
говорили негромко смотрели в окно невзначай

заказал я водки а он заказал чай
потому что от водки давление это факт

а у него сосуды
и в прошлом году
инфаркт

«если прилетаешь во Внуково…»

если прилетаешь во Внуково
и сидишь при этом в левом ряду
самолет заходя на глиссаду
открывает вид на Западный административный округ
города Москвы

у меня есть около тридцати секунд
чтобы все рассмотреть
Ленинский проспект
гостиницу «Салют»
здание Генштаба с башенками
похожими на маленькие церкви
настоящую церковь кажется Архангела Михаила
где меня для чего-то крестили
школу где я учился
второй медицинский институт
китайский ресторан
улицу Обручева
если очень напрячь зрение
различаю свою девятиэтажку

не устаю удивляться

какое все маленькое
и людей не видать с высоты
какое все маленькое
безлюдное
бессмысленное

но потом все равно
проходишь паспортный контроль
ждешь багаж
залезаешь в такси
едешь в свой маленький мир
собственно разве есть варианты

«в детстве ко мне прилетал голубь…»

в детстве ко мне прилетал голубь

я представлял что он говорит

покорми меня

детектив Леша

капитан Леша

каратист Леша

кем я еще там себя представлял

я просил у мамы хлебные крошки

клал их на ржавый гнутый карниз

голубь клевал и потом улетал

голубь был рыжим

мне было пять

теперь все участники этих событий умерли

даже хлеб изменился

если голубь вновь прилетит как он меня узнает

я ведь не стал капитаном

не стал каратистом

что я ему скажу

эпитафия

Ты изменяешь своей жене,
Пыхтя на соседке Ире,
Потому о тебе не заплачет никто,
Как плачут о Ким Чен Ире.
Посмотри, сколько стенает людей,
Далеких родных Цоя Виктора,
Пока ты жуешь свой нехитрый хлеб
И ругаешь начальника пидором.

Если же завтра хватит тебя инфаркт
Или собьет мигалка, спеша к Думе,
Скажут коллеги: обычный был человек,
Не опаздывал, кликал мышкой – и вот умер.
Что ты сделал? Просто порвал бюллетень?
Просто украсил себя ленточкой белой?
Ты даже не делил на два корейский народ,
Не организовал ни одного расстрела.

Разве ты возглавил вселенское зло?
Разве тебя обожали в каждой квартире?
Так какое же право имеешь ты, мудозвон,
Рассуждать о Ким Чен Ире?
Хватит сидеть перед своим компом,
Хватит листать в социальных сетях лица —
Уничтожай свой собственный народ:
Он от этого только лучше родится.

«Прилежная еврейская семья…»

Прилежная еврейская семья
летит в Нью-Йорк. Курчавый длинный парень
Глядит в иллюминатор, а за ним
Не менее курчавая трава.
Там, за стеклом, имеют место быть
Два облака и внуковская башня,
Да человек на взлетной полосе.
Все это потеряет после взлета
Свой первозданный вид, оставшись лишь
Воспоминаньем, тенью, каплей в море.
Сторонний зритель скажет, может быть:
«Бывает так, что родина бывает».

Подобное испытываю я,
Когда поеду с кладбища. Автобус
Придет пустым. Я выгляну в окно:
Не менее курчавая трава.
В весеннем небе солнце освещает
Два облака, а если глянуть выше,
Не видно башни, а вот крыш полно —
Мой самолет летит не вверх, а прямо.
Как ни лети, не скрыться даже так
От родины, обжитой нами насмерть.

«Шаверма у Беляево не та: похоже, добавляют меньше мяса…»

Шаверма у Беляево не та: похоже, добавляют меньше мяса.
Салат несвеж, и с огурцом беда, а кетчуп жидок, как эритромасса.

Хозяин новый – он всему виной.
Тот, прежний, был интеллигентный малый.
Здоровался я мысленно с тобой, когда ходил домой, один, усталый.

Куда ты подевался? Разорен
был бизнес твой проклятым конкурентом?
Уехал торговать в другой район?
Сменил самсу на ящики с цементом?

Сражен ли ты бутылкою пивной?
Добит стаканом водки на банкете?
А может быть, вернулся в край родной,
и ныне в Бухаре, Баку, Ташкенте?

Где ты, где ты? Где здания вокруг?
Где тот троллейбус, что уже не ходит?
Где, наконец, коллега твой и друг,
чинивший обувь при любой погоде?

Нет ничего. Но те же небеса, и то же солнце из тумана брезжит.
Другие лица – те же голоса, листва другая – но деревья те же.

Другой маршрут – но мы с тобою те,
рука в руке, фаланга на фаланге,
И та ворона, сидя на шесте, глядит на нас разумно, словно ангел.

«Мэр Москвы выходит в город…»

Мэр Москвы выходит в город,
Мэр Москвы идет в народ,
рвет рубаху, топчет шапку,
говорит, что он урод,
бьется в приступе падучей,
раздирает в кровь лицо,
разгоняет Ленинградку
и Садовое кольцо,

Он проходит мимо храма,
громко в колокол звонит,
исцеляет прокаженных
и с звездою говорит,
мэр Москвы в метро ныряет,
посреди людской пучины
террористов выявляет,
обезвреживает мины.

Пробегает кросс на лыжах
и с горы съезжает в санках,
он играет на гармони,
стелет скатерть-самобранку,
а на ней блины, икорка,
да грибов соленых кадка,
кормит нищих он, убогих,
всех, кому пришлось несладко.

Приезжает он в Билингву
и читает впопыхах
две поэмы, два верлибра
и один роман в стихах,
ловит тачку до Манежки
и, хоругви теребя,
на коленях подползает
к стенам древнего Кремля.

За народ он Бога молит,
за него он слезы льет —
ничего не понимает
наш ублюдочный народ.

«Это конец. Поезд медленно мчится…»

Это конец. Поезд медленно мчится.
Мирно лежу, вспоминая другое.
Хуже того – это было в провинции,
Хуже того – это было со мною.

Время шаталось, как пьяная женщина,
Падали листья – тогда была осень.
Помню гостиницу, в сколах и трещинах,
В небе сибирском невнятную просинь.

Были: фонтаны, аллюзии к Кушнеру,
Яблоки в парке, река словно море,
Мыло и бритва, буфетчица скучная
(Хуже того – это было со мною).

Были: шатание влево ли – вправо ли,
Пиво с утра, а на завтрак – каша,
Множество чаек, которые плавали,
И воробьев, мои рифмы клевавших.

Стоит уехать из этого города,
Поездом скорым, в вагоне плацкартном,
Сумку сжимая, икая от голода —
Хуже того – не вернуться обратно —

Чайки потонут и небо развалится,
Все воробьи растворятся в асфальте,
Даже буфетчица с мужем расстанется
И с чемоданом уедет в Тольятти.

Волны в реке, как в кастрюле, запенятся
И обратятся все яблоки в завязь —
Город сожмется до трещины в лестнице —
Той, у которой с тобою прощались.

«Речи праздничного президента…»

Речи праздничного президента
Слушает мой пьяненький народ.
Начиная с этого момента
Буду ненавидеть Новый год.

Он приходит бутафорским гадом,
В нем куранты блеют, как баран,
Расцветает детскою отрадой,
Поводом нажраться вдрабадан.

Ждут его и весело, и тупо,
В магазинах толчея и ад,
Елки новогодние, как трупы,
На базарах мрачно возлежат.

У метро, в ларьке, с лицом помятым,
Судя по наколкам, из тюрьмы,
Старый хачик соблюдает свято
Ритуал приготовленья шаурмы —

Тот же самый. Те же мандарины,
Оливье, подкисшее пюре,
Телевизор, гости, запах винный —
Я умру, должно быть, в январе,

На рассвете, в собственной квартире,
И тогда уже совсем всерьез
Мне подарит жизнь в загробном мире
Белый и крылатый Дед Мороз.

«Стоишь над пропастью и видишь…»

Стоишь над пропастью и видишь
твой город храмы и мосты
спешат водители куда-то
желают вовремя успеть

И пассажиры лезут в транспорт
друг другу ноги отдавив
а ты стоишь и наблюдаешь
и думаешь как дальше жить

Тем временем маршрутки ездят
сосед спешит с вином домой
увы он счастия не ищет
и не от счастия бежит

Гуляет женщина с собакой
и пишут школьники диктант
Мешает эта мелочевка
За нею смысл жизни скрыт

А бездна эта под тобою
всего лишь крыша гаража
в траве бычках пивных бутылках
и даже если упадешь

Не разобьешься а всего лишь
сломаешь ногу в трех местах
два месяца и будто новый
ты будешь бегать и плясать

«Но снова тебе не спится…»

Но снова тебе не спится
И ты открываешь окно.
Деревья торчат, как спицы,
И небо, как полотно,

Лежит над твоим домом
Без складок, как простыня.
Вселенная впала в кому,
Луна тверда, как броня.

Пейзаж кошмарен и шаток.
Он нервы берет на слабо:
Ты снова смешал «девятку»
С Эдгаром Аланом По.

И снова лежишь в кровати,
Стараясь унять дрожь:
Вот здесь ты живешь и, кстати,
Наверное, здесь помрешь.

Сервант, старинный и гордый,
Обои (пора менять),
И кот с монголоидной мордой,
И дранная им кровать,

И фотка – ты знаешь, кто там,
И книги – ты их читал,
И даже добытый потом
С автографом чьим-то журнал.

В двухкомнатной этой отчизне —
Санузел раздельный, возле
Метро. Проехать легко. —
Квадратные метры жизни,
А также того, что после,
А также того, что до.

«сентябрь светила пусть поспят…»

сентябрь светила пусть поспят
дождям настала смена
и негры мокнут и скорбят
у крыши РУДНа

в моем районе осень мрак
для Тропарево это
сезон поганый точно как
зима весна и лето

нет в жизни смыла в смерти же
есть смысл но банальный
во всех районах я уже
не говорю о спальных

храни меня мой талисман
от девятиэтажек
от лесопарковых полян
от стройплощадок даже

храни меня от санузла
от кухни и от спальни
храни меня от зла от зла
а лучше от печали

о вещая моя печаль
что делать мне с тобою
пропить нельзя а бросить жаль
свое ведь не чужое

продам пожалуй в полцены
всем тем кому занятны
вся эта явь все эти сны
а может и бесплатно

трем мокрым неграм или вам
пришлю посылку к дому
быть может вы живете там
где что-то по-другому

«допустим я умер и тело мое…»

допустим я умер и тело мое
санитар на лифте отвозит в морг
вынимает центральный венозный катетер
снимает с меня пижаму и тапки
кладет в черный плотный пакет
делает соответствующую пометку
в журнале приема умерших

и вот я попадаю на страшный суд
занимаю очередь перед дверью синей
стою смущаясь своей наготы
волнуюсь как на экзамене по химии
повторяю невыученный урок
я прожил честно ушел по-английски
я лечил как мог и писал как мог
я заботился о родных и близких
я конечно грешил но не так чтоб слишком
ошибался часто но не со зла
бывал жесток но только мальчишкой
в общем совесть моя относительно чиста

но как и положено при подобном стрессе
в голову лезет всякая дребедень
я вспоминаю как с Андрюхой и Даней на нашем месте
мы пили пиво в мартовский день
шел девятый класс пубертат в разгаре
мы трепались о том как паршиво жить
а когда подступило то мы с парнями
ринулись за гаражи отлить

мы мочились долго на снег весенний
оставляя в сугробе глубокий каньон
я отчетливо помню это мгновение
обезлюдевший школьный стадион
надпись на гараже «я ебал Оксану»
у забора мужчину с собакой большой
и стрелу длиннющую башенного крана
нависавшую над моей головой

длинная баллада об элвисе пресли

как известно
песни Элвиса Пресли
как правило очень короткие
большая редкость если
студийная запись длится четыре и больше минут
чаще три тридцать
не является редкостью
и просто две
по нынешним меркам
его песни коротки прямо вдвойне

существует несколько версий на данный счет

так известный западный критик Карл Готтенгот
полагает что дело в пластинках
на них помещалось весьма немного пространства
чего не скажешь о современных аудионосителях
это разочаровывало потребителей
поэтому продюсеры решили четко
чтобы песен влезало побольше
надо сделать песни короткими

однако басист андерграундной группы «Россия в огне»
Егор Михеев лично знакомый мне
как-то сидя со мною в баре «Дважды два»
предположил что едва
ли Готтенгот прав
скорее всего дело совсем в другом

эти песни сделаны чтобы угорать дико
танцевать а не слушать
сопереживать а не сопли кушать
веселиться а не задумываться о плохом
чувствовать себя соловьем а не последним лохом
слышал когда-нибудь пение соловья?
божественно если пару минут
а вот когда дохуя
например три часа
начинает болеть башка
и хочется эту голосистую суку
повесить на первом суку

вот поэтому, – заключил Егор, —
король рок-н-ролла был таким кратким
кроме того Пресли был известным ебарем
как и у многих таких мужиков
его жизнь состояла из мочек ушей пупков и сосков
его песни для телочек
чтобы они на танцполе задирали юбки по самое ни-ни
тогда же не было Милонова православных активистов
и прочей хуйни
точней хуеты

попробуй танцевать как комета двадцать минут
особенно если ты
телочка
вот поэтому Пресли был лаконичен, —
заключил Егор
тут мы и выпили

но ближе всех как я полагаю
подошел к истине популярный австрийский философ
Томас Шницель
по его мнению многие творческие личности
лучше других понимают смерть
где она и в какую сторону надо смотреть
как полагает Шницель
в песнях Элвиса Пресли
содержится приближение ранней смерти
это такое экзистенциальное естество
короче говоря колдовство

так общеизвестно что у древних славян
во время родов одной из крестьянок
открывали все двери настежь
распахивали окна
включая мужа все близкие лица
раздвигали ноги имитировали схватки
делали все чтобы помочь роженице

вот и Джеймс Джордж Фрэзер
описывает обряды полинезийцев
эти туземцы чтоб лучше был урожай
совокуплялись с землей травой деревьями
думали будто бы это улучшит всходы
уроды
вы все, – сказали потом миссионеры, —
все дело в Иисусе
лучше б молились Богоматери
или крестились почаще что ли
уроды вы и тупицы
но полинезийцы
все равно продолжали усердно ебать поле

это такая же традиция
как по весне трава
Пресли хотел умереть в сорок два
в своих песнях он заколдовал свою раннюю смерть
он с этим хотел
окончательно
определиться
так заключает Шницель

я согласен со Шницелем

думаю прав Шницель а не Готтенгот

не оттого ли наши стихи
полны ненужных длиннот

видимо мы малодушно боимся сдохнуть
превратиться в пепел труху золу
это телочке можно затирать про свою короткую судьбу
а сами стремимся не улететь в трубу
потому что копим бабло на случай болезни
если проблемы полезли
ходим на психоанализ
ходим к врачу мануалу гадалке
хотим чтобы в старости нас
качали на кресле-качалке
капали мезатон проводили гемодиализ

приглашали священника неоднократно
реанимировали пока на появятся трупные пятна
ну а умрем если
чтобы органы не забрали
надо чтоб их после вскрытия
непременно положили обратно
мы хотим умереть опрятно
мы не то что какой-нибудь Элвис Пресли

думаю, Шницель прав

иван

Иван, человек средних лет, достаточно полный,
Сидит в службе быта и там починяет молнии,
Точит коньки, делает копии ключей,
Ремонтирует часы и много других вещей.
И тут внезапно приходит ему телеграмма:
Дескать, вчера днем умерла Ваша мама,
Теперь Вы хозяин ее подмосковной однушки,
А пока приезжайте и хороните старушку.

Иван идет к начальнику, так, мол и так,
Нужен отгул – тот говорит: чудак,
Бери хоть неделю, коли такая драма,
Не каждый же день у тебя умирает мама,
Иван запасает деньги, надевает свитер в полоску,
Покупает билет до города Солнечногорска,
Курит в тамбуре, глядя сквозь слой сажи
Через стекло на зимние пейзажи.

Долго идет пешком, не глядя в небо,
Дверь прикрыли заботливые соседи.
Все аккуратно, будто вышла за хлебом.
Все по-домашнему – даже запахи эти.

Иван долго ищет паспорт и полис покойной,
Зачем-то берет ветеранское и пенсионное.
В больнице ему говорят, что вскрывать не надо:
Восемьдесят два, сердечко, и так понятно.
Молодой агент консультирует на предмет похорон —
Дескать, все формальности на себя берет он.

Они выбирают гроб экономической серии,
Недорогой, но с очень приличной материей.

По дороге домой до Ивана доходит:
Надо же всех обзвонить, рассказать им, вроде,
Надо устроить поминки для самых близких.
Он в голове составляет коротенький список.
Брат опечалился очень и даже плакал.
Сказал, что попросит шефа, но не обещает.
У жены шефа, кстати, четвертая стадия рака —
В этом году почему-то все умирают.
Сестра тоже расстроилась: бедная мама!
Хочет приехать, но дело в том, что Аленка
Месяц как родила – представляешь, пять килограммов —
В общем, теперь вся семья сидит с ребенком.

Вернувшись в квартиру, он вытирает ноги,
Прямо в прихожей закуривает папиросу.
Все-таки лучше, когда народу немного:
Двое приедут и трое пока под вопросом.

И приходит вечер. Луна встает,
Отражаясь в узком экране.
В телевизор глядит уже час Иван
И старается думать о маме.
Не выходит: туман застилает все,
Превращается в телепрограммы.
Там бандиты базарят о деле своем,
Блудный сын возвращается в отчий дом,

По Культуре мальчик с серьезным лицом
Залихватски играет гаммы.
Президент призывает на прецедент
Реагировать адекватно.
И тоска в Иване растет все сильней,
Что с ней делать и как – непонятно.

Он рукастый мужик, и к работе привык,
А особенно к долгой и тонкой.
Он отвертку берет, разбирает часы,
Протирает все шестеренки.
Чинит маме розетку – давно обещал —
Разминает уставшие плечи.
Точит нож, которым он в детстве играл,
Но ему не становится легче.
И тогда он припомнил, что есть у него
Старый друг этажом повыше.
Он берет телефон и звонит: «Егор!
Ты уж слышал?» – «Конечно, слышал».

И приходит Егор, и приносит вискарь,
Расставляет рюмки и кружки.
Говорит ему искренне: «Маму жаль.
Выпьем с горя, помянем старушку».
Первых три пили молча, потом разошлось.
У Егора теперь магазинчик,
У Ивана с работой не слишком срослось,
Не срослось и по жизни личной.
«Ничего, – уверяет Ивана Егор, —
Ты теперь сможешь сдать квартиру».
Допивают вискарь, начинают кагор,
Режут дольки подсохшего сыра.

А когда у обоих мутнеет взор
И пустеют опять стаканы,
Произносит тост его друг Егор,
Утешая друга Ивана.

с точки зрения Бога мы все на одно лицо точней на одну
волосистую часть головы
допустим человек всю жизнь был подлецом
обманул двух жен и сына дело с концом
и вот ему предстоит возмездие
что же ты думаешь
подлец был лысым а также был лысым другой
вполне себе семьянин мужик неплохой
и ему ставят диагноз рак гортани
или допустим жене его или маме
вот тебе справедливость нашего Бога
он ведь один а нас людей много

вот смотри у меня например ООО
доходы средние но бумаг огого
целые тонные блядь бесполезных бумажек
на том свете скорее всего точно так же
кругом путаница о какой справедливости может идти речь
не убивают олигарха
убивают блин того кто его должен стеречь
конечно все сложно
вероятно из-за этой хери
крайне неточно работает небесная бухгалтерия
секретарша сидит небось с девяти до семи
но все равно ошибки ведь допускаешь
вот у меня например в прошлом месяце умер кот
а должен был умереть какой-нибудь крот
или наоборот
понимаешь
не бери в голову

(выпивают)

Иван: а что остается?
Егор: ничего
понимаешь, брат, ничего не остается
вот я умру закопают меня в глину
сменится хозяин у моего магазина
дети забудут Клавка тоже найдет другого
они уедут нахер из нашего дома
ничего не останется даже могилы может

Иван: а от меня?
Егор: и от тебя тоже

(выпивают)

ничего не будет фотографии письма бумаги
все это фигня признай наберись отваги

Иван: признаю
Егор: уважаю
(выпивают)

мне кажется, этот момент не все понимают
а вот мама твоя уже точно знает

И почти под утро уходит Егор,
Еле-еле держась за перила,
А Иван, бормоча невнятный вздор,
Засыпает в центре квартиры.

И снится ему часы, которые он чинил,
Армии молний, которые он пришил,
Говорят ему «вжик» и выглядят очень зубасто —
Иван – крепкий мужик и мастер рукастый.
Стучат об асфальт набойки, прибитые им,
Громко трещит будильник звоном своим,
Скользит по доске утюг без всякого трения,
Снег рассекают лыжи с его креплениями,
Снятся коньки, что точил он в прошлую среду,
Вот они ярко блестят и быстро едут,
Снятся ключи, кошельки, чашки, ложки, стаканы —
И все остальное, что останется после Ивана.

блогер и песок

Продолжить чтение

Читать бесплатно другие книги:

Я прозой не могу сказать…

Михайленко Станислав

Это дебютный сборник стихотворений Хабаровского поэта и писателя Станислава Александровича Михайленк...

Инкогнито

Яфор Анна

Что нужно для счастья одинокой женщине? Здоровья для дочки, вовремя поступивших заказов на работе, у...

Институт рас. Некромантки предпочитают брюнетов

Косухина Наталья

А вы поступили бы в институт магии?Я на обычный опрос в соцсети не глядя ответила: «Да» – и теперь п...

Контент-маркетинг: Стратегии продвижения в социальных сетях

Сенаторов Артем

Работа в SMM напоминает шахматы: здесь нужны скорость, стратегия и тактика. Увы, хороших специалисто...

Денискины рассказы: о том, как всё было на самом деле

Драгунский Виктор

«Денискины рассказы» Виктора Драгунского – любимая книга уже трех поколений.Она написана полвека наз...

Искусство сериала: Как стать успешным автором на TV

Дуглас Памела

Книга известного голливудского сценариста и преподавателя Памелы Дуглас – ценное пособие для тех, кт...