Сарум. Роман об Англии Резерфорд Эдвард

– Имперские легионы давно покинули остров и не собираются возвращаться! – заявил Петр. – На что подвигла тебя хваленая свобода воли? На пьянство и бездействие?

Констанция возмущала подобная наглость, хотя в глубине души он понимал, что сын прав.

– Я спасу наш род и наш дом, – упрямо бормотал он.

Вилла Констанция Портия стояла на том же месте, где четыреста лет назад построил свой дом Гай Портий Максим. Теперь в особняке было восемь комнат на первом этаже, с трех сторон окружавших прямоугольный двор, а спальни располагались на втором этаже. За домом находились многочисленные хозяйственные постройки. Внешне здание мало чем отличалось от прежнего: фундамент и стены первого этажа сложены из камня, стены второго этажа построены из плетеных щитов, промазанных глиной и оштукатуренных; строение венчала черепичная крыша. В старом саду, обнесенном каменной стеной, на клумбах цвели ирисы, маки и лилии, а посредине в два ряда высадили пышные кусты рододендронов.

Обстановка виллы заставила бы старого Тосутига трепетать от восторга: просторные, светлые комнаты, вестибюль, облицованный розовым мрамором, привезенным из Италии двести лет назад, стройные мраморные колонны с ионическими капителями у каждой двери и настенные фрески с изображениями охоты и пиров.

Однако главным предметом гордости семейства Портиев были великолепные мозаичные полы.

На вилле воцарилась тишина. Плацидия со служанкой удалилась к себе, Петр и Нуминций куда-то исчезли. Констанций замер на пороге триклиния – пиршественного зала, – разглядывая тридцатифутовое мозаичное изображение, заключенное в квадратную рамку, украшенную сложным геометрическим узором: в центре – Орфей, в алых одеждах, с лирой на коленях, вокруг – различные звери, растения и птицы, среди которых выделялись золотисто-коричневые фазаны, привезенные в Сарум основоположником рода Портиев. Мозаику сложили мастера из Кориния[7], города в двадцати милях к северу от Акве-Сулис, и в 300 году от Рождества Христова ее купил прадед Констанция. Подобными мозаиками украшали свои виллы знатные римские семьи в провинциях. «Наш род четыре века обитает в Британии, – говаривал отец Констанция. – И дом свой мы не покинем».

Констанций сглотнул подступившие слезы. Великолепная мозаика стала для него олицетворением всех достижений Римской империи; он не допустит, чтобы ее уничтожили.

Он вздохнул и отправился в молельню.

Вот уже четыреста лет Британия была римской провинцией; имперской власти не покорились только пикты и скотты на далекой северной оконечности острова. Семейство Портиев в Сорбиодуне наслаждалось мирной жизнью в захолустье. Шло время, росли города – Вента-Белгарум на востоке, Дурноварий на юго-западе, Каллева на севере, – термы в Акве-Сулис несколько раз перестраивали и расширяли. Римская империя казалась вечной и незыблемой.

Однако с течением времени имперская власть ослабела; становилось все труднее и труднее управлять огромной территорией, даже разделенной на четыре части – две на западе и две на востоке. Впрочем, и в тетрархии не обошлось без беспорядков и мятежей, в подавлении которых приходилось принимать участие и легионам, стоявшим на далеком северном острове Британия.

В довершение всех бед участились набеги восточных варваров, которые начались в III веке от Рождества Христова. Воинственные племена прибывали в Европу одно за другим – то Аттила со своими гуннами, то неведомые кочевники-степняки из далекой Азии, то отважные воины с берегов Балтийского моря. Их имена оставили неизгладимый след в истории – франки, готы, бургунды, лангобарды, тюринги, вандалы, саксы и многие другие.

Начался медленный, но необратимый распад Римской империи.

И все же далекий остров Британия процветал под защитой имперских легионов, за надежными крепостными стенами городов, а римский флот успешно отражал набеги пиратов-саксов.

Впрочем, примерно в 400 году неуемная алчность жителей Британии привела к окончательному выходу провинции из состава Римской империи. Все началось с того, что британские легионеры взбунтовались против малолетнего императора Флавия Гонория Августа и высадились на севере Галлии, избрав своим предводителем простого солдата, некоего Флавия Клавдия Константина, который стал узурпатором. Британия осталась без защиты.

Бургунды и саксы тем временем переправились через Рейн и вторглись в Галлию, наголову разбив римские легионы. Британцы, оказавшись отрезанными от империи, тоже решили взбунтоваться, объявили себя независимыми и изгнали имперских чиновников с острова.

Констанций, как и многие родовитые жители Британии, обрадовался такому повороту событий.

– Мы изнываем под бременем налогов, – объяснял он Плацидии. – Нам, землевладельцам-куриалам, приходится хуже всех. Имперские чиновники разоряют нас непомерными податями на нужды городов и армии, на строительство дорог и крепостей, а взамен не обещают ничего, кроме расходов.

Итак, британцы изгнали римлян, прекратили выплату налогов и стали ожидать дальнейшего развития событий, полагаясь лишь на свои силы. Поначалу ничего страшного не случилось: огромная империя будто бы и не заметила мятежной провинции. Легионы не возвращались.

Внезапно произошло невероятное событие. В 410 году, за три месяца до рождения Петра, Аларих, вождь вестготов, захватил Рим.

Вечный город, столица империи, священный символ римского владычества, пал под напором безземельных варваров из-за того, что гордый римский сенат отказался платить дань презренным вестготам. Весть об этом потрясающем событии мгновенно разнеслась до самых отдаленных уголков империи. Казалось, римской цивилизации пришел конец.

Однако Римская империя устояла. Год спустя в Равенне юный император Гонорий с радостью узнал, что войска Константина разгромлены, а сам узурпатор казнен. Вестготам уплатили дань, и варвары убрались восвояси. Пришло время восстановить былую славу Западной империи. Впрочем, возвращать легионы в далекую Британию Гонорий не собирался.

– Незачем тратить силы на захолустную провинцию, – говорили ему советники. – Налогов они не платят, имперских чиновников изгнали. Вот пусть теперь сами о себе позаботятся.

Впервые за четыре века Римская империя отвернулась от Британии. С тех пор прошло двадцать лет.

Поначалу в Саруме особых перемен не заметили. Местные жители своими силами отражали редкие набеги саксонских и ирландских пиратов, а когда в Сарум явились беглые галльские рабы-багауды и подожгли амбар с зерном, Нуминций собрал небольшой отряд и прогнал грабителей из долины.

Констанция больше тревожило другое: в провинции больше не чеканили звонкой монеты, торговля с Галлией прекратилась, денег на содержание флота не хватало и защищать остров было некому. Оставшимся в Британии легионерам жалованья не платили – солдатам приходилось искать себе другие занятия, а некоторые даже продавали себя в рабство. Констанций был вынужден отказаться от особняка в Венте – город обнищал и пришел в запустение. С каж дым годом дела шли все хуже и хуже.

Однажды до Сарума дошли слухи, что саксонские пираты собираются напасть на беззащитный остров. Констанций отказывался верить тревожным вестям, но торговец из Лондиниума утверждал, что своими глазами видел огромный флот саксов на восточном побережье. Жителей охватила паника. В Венте и Каллеве спешно укрепляли городские стены; магистрат Каллевы выписал из Лондиниума отряд германских наемников, и магистрат Венты подумывал сделать то же самое.

С этого и началась ссора между Петром и Констанцием.

– Я поеду в Венту и найму десяток германских солдат, – заявил Петр. – Разместим их в Сорбиодуне. Нельзя оставлять имение без защиты.

Констанций наотрез отказался, сын вспылил и…

Нет, пора молить Бога о защите. Господь наставит на верный путь. А после молитвы надо помириться с сыном.

Констанций не подозревал, что ждать милосердия Господня уже поздно.

С взмыленных лошадиных боков летели хлопья пены – Петр едва не загнал свою кобылу, торопясь к цели. Он твердо вознамерился исполнить задуманное и не испытывал сомнений в своей правоте. Впрочем, в своей правоте юноша всегда был уверен.

С виллы он уехал почти сразу же после ссоры с отцом и без остановок доскакал до Венты – города на холме, окруженного крепостной стеной. Дорога с запада вела к массивным, недавно укрепленным воротам между двумя приземистыми каменными башнями. За толстыми городскими стенами виднелись красные черепичные крыши.

Петр нетерпеливо откинул со лба непослушные черные кудри и снова пустил лошадь вскачь. На бледном лице юноши возбужденно сверкали темные глаза. Неукротимый, пылкий нрав сына доставлял немало беспокойства матери и приводил в ярость отца.

– Петр, пойми, уступчивостью можно добиться большего, – часто советовала Плацидия.

– Как это? – недоуменно спрашивал он.

Уступчивость была совершенно чужда его натуре.

Тяжелые ворота с грохотом распахнулись, и юноша въехал в город. Редкие прохожие с любопытством поглядывали на всадника. Тихие улочки пришли в запустение, брусчатка расшаталась, дорога заросла сорняками. Знатные горожане, как и семейство Портиев, недавно забросили свои городские особняки – на их содержание не хватало денег. Дом Портиев стоял на небольшой площади, посреди которой кто-то уже построил лачугу: булыжники мостовой служили неплохим полом, а муниципальным советникам, озабоченным защитой города, не было дела до нарушителей порядка. Форум по-прежнему выглядел ухоженным – окруженная красивыми зданиями чисто выметенная площадь с колонной, воздвигнутой в честь полузабытого триумфа императора Марка Аврелия Антонина.

– Где германские наемники? – спросил Петр у прохожего.

– Там, – равнодушно ответил мужчина, кивнув в сторону восточных ворот, где строители спешно укрепляли каменную кладку стен.

За воротами находилось небольшое кладбище, устроенное на христианский манер, с могилами, расположенными с востока на запад. Рядом с кладбищем разбили лагерь германцы.

С виду они производили устрашающее впечатление: широкоплечие бородатые воины с суровыми лицами, холодными голубыми глазами и длинными светлыми волосами, заплетенными в длинные косы. Полсотни наемников собрались у палаток и дерзко разглядывали юношу.

– Где ваш предводитель? – спросил Петр.

Один из наемников небрежно махнул рукой в сторону палатки, у которой сидел старый воин и худощавый смуглый торговец.

Петр подошел к ним.

Торговец внимательно выслушал юношу и, окинув его подозрительным взглядом, заносчиво произнес:

– Да, воинов можно нанять, но за высокую цену.

Петр с улыбкой снял с пояса кожаный кошель – перед отъездом мать украдкой вручила сыну деньги – и высыпал монеты на ладонь. Торговец удивленно распахнул глаза, увидев золотые солиды, отчеканенные сто лет назад, при Феодосии Великом. Такие монеты стали в Британии большой редкостью.

– На какой срок нанимаешь? – учтиво осведомился он.

– Наверное, на год, – помедлив, сказал Петр, понимая, что точную дату нападения саксов предсказать невозможно.

Торговец задумчиво кивнул, что-то объяснил германцу на его родном наречии и обернулся к Петру:

– Хорошо, выбирай людей.

Туманным утром Петр и шестеро германских воинов выехали из западных ворот Венты и отправились в Сарум. Бледный темноглазый юноша на красивой гнедой кобыле скакал чуть впереди небольшого отряда. Приземистые лошади наемников следовали позади, каждый всадник вел в поводу запасного коня, нагруженного поклажей и оружием. Старший из германцев, тридцатилетний, закаленный в боях воин, немного говорил на латыни, и Петр назначил его предводителем отряда.

Отъехав подальше от города, юноша остановил лошадь и повернулся к германцам.

– Запомните, что в Сорбиодуне вы подчиняетесь мне – и больше никому, – торжественно объявил он. – Я вас нанял, и я вам заплатил.

Шестеро воинов невозмутимо поглядели на него. Наконец старший медленно кивнул, и Петр жестом велел им следовать дальше. Чуть погодя до него долетел негромкий смешок.

Юноша замер на дороге, задумчиво глядя на город. Лицо Петра приняло странное, мечтательное выражение; он не сводил глаз с какой-то точки над горизонтом.

Над Вентой медленно всходил огромный шар солнца, заливая алым сиянием черепичные крыши и серые каменные стены. Казалось, что крепость плывет над туманными холмами. Петр медленно и торжественно начал произносить слова молитвы, которая привела бы в ужас его отца:

– О Гелиос, Гелиос, великий бог Солнца! Юпитер и Аполлон, владыка всех богов! Даруй силы своему рабу!

Петр, сын христианина, втайне исповедовал язычество.

Хотя император Константин и провозгласил христианство государственной религией Римской империи и армии, языческие культы повсеместно сохранились и процветали, несмотря на многочисленные попытки императоров их уничтожить. Люди поклонялись не только древним римским богам, но и всевозможным божествам кельтов, саксов, готов и прочих народов, вошедших в Римскую империю. Широкое распространение получили мистические воззрения Востока, с их странными обрядами и загадочными верованиями. Петр был знаком с поклонением египетской богине Исиде, потому что в Британии существовало несколько ее храмов, однако наибольшую известность среди жителей острова получил культ Митры-тавроктона, победителя быков. Митраизм быстро распространился в римских легионах Британии – солдат привлекала строгая дисциплина, чувство товарищества и непременное требование неподкупной честности. Петр точно знал, что верный управляющий Нуминций, сын центуриона, поклонялся Митре, невзирая на увещевания Констанция Портия. Вдобавок в Саруме существовал и дру гой культ, ярым приверженцем которого был Петр, о чем Констанций не подозревал.

Подобное смешение верований стало в Британии обычным делом. В пятидесяти милях к западу от Сарума, на берегах реки Северн, в местечке Лидни, восстановили заброшенный храм кельтскому богу Ноденсу. Это известие разгневало Констанция, но храм пользовался успехом среди местного населения.

Языческие верования нашли поддержку и среди римской знати, а за семьдесят лет до описываемых событий император Флавий Клавдий Юлиан – великий полководец, философ и оратор – поклонялся языческим богам и особым эдиктом отменил христианство, пытаясь восстановить языческие традиции в Римской империи. Петр и его друзья до сих пор считали Юлиана героем, хотя Церковь и называла его отступником.

Многие римские сенаторы поддерживали древние языческие религии, укоряя христиан в том, что те блюдут верность своему богу в ущерб верности империи, хотя сам Цицерон много веков назад утверждал, что тот, кто любит отечество, любезен богам. В пример часто приводили стоицизм императора Марка Аврелия, выдающегося философа, и высокие нравственные качества римских патрициев, которые изучали классические труды, не гнушались просить совета у оракулов, авгуров и гаруспиков и строили святилища предкам. Христиане не признавали подобных действий, а христианские императоры даже вынесли из римского сената великую святыню империи – алтарь Победы. Неудивительно, что Рим не устоял перед натиском варваров.

«Империей управляют невежественные выскочки, христиане и варвары, – заявляли сторонники языческих верований. – В Риме царит хаос».

Подобных взглядов придерживались не только знатные римляне. Петр с теплотой вспоминал своего школьного наставника в Венте, который всю жизнь поклонялся языческим богам.

– Христианство возникло среди рабов, – объяснял наставник. – Они дерзко объявили своего бога единственно истинным. Но это утверждение безосновательно, потому что доказать его невозможно.

Когда Петр привел этот аргумент в споре с отцом, Констанций взъярился, но так и не смог его опровергнуть.

Юноше нравились долгие дискуссии с наставником.

– Неужели мы мудрее Платона и прочих философов древности? – риторически вопрошал старик. – Даже Сократ, вечный искатель истины, не гнушался перед смертью заколоть петуха в жертву Асклепию!

– Христианская вера основана на существовании единого всемогущего бога, творца всего сущего, который наделил человека бессмертной душой. Как это опровергнуть? – спросил Петр.

– Это вовсе не требует опровержения, – ответил наставник. – Всякий, кто читал Платона, не станет отрицать, что Вселенная пред полагает существование непознаваемого божественного начала. У каждого человека есть душа, способная познать божественное бессмертие, а значит, стать его отражением и обрести вечную жизнь.

– А как же наши деяния? Христиане настаивают на превосходстве своих нравственных устоев.

– Добродетельные размышления очищают ум и тело, направляя их к божественному началу, – невозмутимо изрек наставник. – Языческие философы говорили об этом за сотни лет до появления христиан.

– А как же римские боги? Аполлон, Минерва, Марс… – попытался возразить Петр.

– Они олицетворяют собой многогранность божественного начала, вездесущего, бесконечного и непознаваемого. Обращая молитвы поочередно как бы к разным граням его сущности, мы славим подначальных ему богов и чтим божественное единство.

– Однако христиане отвергают пантеон богов.

– Христиане – глупцы, – сердито заметил старик. – Сначала они объявляют своего бога единственным, потом настаивают, что он воплотился в человека, а затем ведут бесконечные споры о сущности божественной природы – как будто человеческий разум способен это познать! – и обзывают друг друга еретиками. А сколько в христианстве сект – ариане, кафолики, донатисты, манихеи, пелагиане… – Он пожал плечами и презрительно добавил: – Спорить с христианином бесполезно – фанатиков ничем не убедишь. Лишь труды классических философов помогут раскрыть истину. – Старик устало улыбнулся. – Только никому не говори, что я тебе это сказал.

В будущем эту систему философского мышления назовут неоплатонизмом. Петр считал ее всеобъемлющей – она включала и цивилизацию Древней Греции, и величие Рима. Упрямое бездействие отца подтолкнуло юношу к дерзкому поступку: восхищаясь доблестью и патриотизмом своих предков, которые свято блюли имперский кодекс чести, Петр решил стать язычником.

Теперь, глядя на залитые солнцем черепичные крыши, колонну Марка Аврелия и треугольный фронтон старого храма, Петр пылко воскликнул:

– Жители Сорбиодуна и Венты еще вспомнят древних богов!

К полудню Петр с отрядом наемников приехали в Сорбиодун. Юноша предполагал, что германцы разобьют лагерь в долине, где в домах, окруженных деревянным частоколом, жили около десятка крестьянских семей. Предводитель наемников, оглядев окрестности, помотал головой и решительно кивнул в сторону дуна:

– Вот это место можно защитить.

– Как скажешь, – вздохнул Петр.

Крепость на холме забросили несколько поколений назад. На широкой площадке, окруженной высоким, поросшим травой земляным валом, еще сохранились покосившиеся лачуги, и Нуминций решил устроить в дуне загоны для скота. Из бревенчатой хижины на западной стороне вышел единственный обитатель древней крепости и медленно зашаркал навстречу Петру и германцам.

– Это Тарквиний, наш пастух, – объяснил юноша.

Морщинистое, узкое лицо старика потемнело от времени, длинные плети седых волос рассыпались по сгорбленным плечам, но хитрые, близко посаженные глаза, выдававшие принадлежность к речному народу – так до сих пор называли в Саруме семьи, жившие у реки, – оставались ясными и проницательными. Много лет назад он овдовел, ушел от детей и поселился в дуне. Семейство Портиев смирилось с присутствием старого пастуха. Однажды Констанций в приступе набожности разрушил святилище речной богини Сулии, несколько сот лет стоявшее рядом с виллой, а Тарквиний украдкой подобрал каменную фигурку и построил скромный алтарь у своей хижины в дуне. Местные жители относились к старику с боязливым уважением: поговаривали, что ему ведомы волшба и всевозможные заговоры.

– Привел? – спросил Тарквиний, разглядывая германцев.

– Они здесь лагерь разобьют, – объяснил Петр. – Присматривай за ними.

– Если что удумают, я им во сне глотки перережу, – презрительно усмехнулся старик.

– Мой управляющий принесет вам еду, – сказал Петр наемникам и направил лошадь к дороге.

Пастух медленно побрел следом.

Чуть погодя юноша склонился в седле и негромко спросил старика:

– Вечером увидимся?

– Да, все готово, – кивнул Тарквиний.

– Вот и славно, – ответил Петр и, довольный собой, поспешил на виллу к матери.

Плацидия с Нуминцием весь день занимались хозяйственными делами. Управляющий, приземистый вдовец, долгие годы служил Портиям, и Плацидия высоко ценила его неколебимую верность, расторопность и ум. Она обучила его чтению и письму, и теперь Нуминций не только присматривал за имением, но и вел строгий учет всем доходам и расходам. Делами имения занималась Плацидия, поскольку Констанцию претили скучные занятия и на все вопросы жены он рассеянно отвечал:

– Вы с Нуминцием и без меня прекрасно справитесь.

Такое безразличие поначалу удивляло Плацидию, однако вскоре перестало ее беспокоить. Ей было приятно общество управляющего, а беседы с ним приносили удовлетворение.

Нуминций только что рассказал ей, что местный скотовод предложил отдать Портиям часть своего скота за треть зерна будущего урожая. Плацидия, одобрив сделку, внезапно спросила:

– Как ты думаешь, не зря мы наняли германцев?

– Не зря, – помолчав, серьезно ответил Нуминций.

– Муж этого не одобрит, – вздохнула она.

– Имению нужны защитники, – нерешительно начал управляющий и, покраснев, добавил: – Особенно тебе.

Плацидия улыбнулась, догадываясь о чувствах, которые питал к ней Нуминций. Трудность заключалась в другом: надо было сообщить о наемниках Констанцию так, чтобы не ущемить его гордость.

Нуминций, по обыкновению, угадал ее мысли и негромко произнес:

– Это давно следовало сделать. Настало время прекратить споры и готовиться к обороне.

Плацидия согласно кивнула, обрадованная его поддержкой, и с ласковой улыбкой посмотрела на управляющего – отношения между госпожой и слугой иного не позволяли. Тут в вестибюле послышались шаги Петра, и Плацидия обернулась к двери.

Констанций Портий усердно молился.

Весь прошлый день он провел в одиночестве, сгорая от стыда за свой безрассудный поступок. К вину Констанций не прикасался, поэтому сейчас мыслил здраво и лихорадочно придумывал, как лучше всего защитить имение. «Для начала надо вооружить Нуминция и прочих слуг», – решил он, стоя на коленях в молельне.

Молельня располагалась в северо-восточном углу виллы. Скудость обстановки с лихвой возмещалась прекрасной напольной мозаикой: на темно-зеленом фоне выделялось изображение человека в белых одеждах, с поднятыми и раскинутыми в стороны руками ладонями наружу – в традиционном жесте заступнической молитвы, называемом «оранта». На бледном лице под широкими дугами бровей горели огромные черные глаза, глядящие в неведомую даль. В руке человек сжимал хризму – символ своего имени, Христос.

– Paternoster, qui in coeli… – молился Констанций. – Отец наш, сущий на небесах, не оставь своих рабов в беде!

Белую штукатурку стены напротив входа украшали алые письмена:

Сами по себе слова не имели особого значения, но внимательный читатель заметил бы, что они образуют полный палиндром, то есть читаются одинаково слева направо, справа налево и сверху вниз. Однако для христиан они были исполнены глубокого смысла, корнями уходящего в далекие времена, когда римские императоры запрещали христианскую веру и преследовали ее сторонников. Загадочная фраза представляла собой анаграмму, пять слов дважды складывались в выражение:

При этом оставались неиспользованными четыре буквы – две «А» и две «О», обозначающие греческие альфу и омегу – библейское определение Бога. После принятия христианства семейство Портиев молилось перед этой надписью.

Внезапно Констанций почувствовал, что у дверей молельни кто-то стоит, и, обернувшись, увидел на пороге Петра, Нуминция и Плацидию. На щеке жены пылало багровое пятно – след вчерашнего удара. Констанций залился краской стыда.

– Я нанял германцев, на целый год, – заявил Петр. – Они стоят лагерем в дуне.

Констанций, побледнев от гнева, уставился на сына. Юноша с вызовом посмотрел в глаза отцу. Сыновнее неповиновение вызвало у Констанция небывалую ярость. «Щенок, да как он посмел…» – мелькнула мысль, но Констанций сдержался, заметив озабоченный взгляд жены, встал с колен и холодно произнес:

– Ты пошел наперекор моей воле.

– Он поступил правильно, – ласково, примирительно сказала Плацидия.

Констанций, не обращая на нее внимания, вперил злобный взор в Петра и повторил:

– Ты пошел наперекор моей воле.

– Я сама его об этом попросила, – вмешалась Плацидия. – Умоляю, не гневайся!

«Она, как всегда, выгораживает мальчишку!» – раздраженно подумал Констанций и спросил:

– А как ты с ними расплатился?!

– Золотыми солидами, – ответил Петр. – Прокормить наемников мы сможем, еды у нас хватает.

– И где же ты взял солиды? – удивился Констанций.

– Я дала, – ответила Плацидия.

Ярость пронзила Констанция, будто острый клинок.

– Что ж, хоть вы с матерью и наняли германцев, я не позволю им осквернять мои владения, – хрипло произнес он. – Я выгоню их из поместья.

Петр равнодушно пожал плечами:

– У тебя ничего не выйдет. Наемники хорошо вооружены.

«Вот наглец!» – подумал Констанций, с усилием сдерживая крик, и обернулся к управляющему:

– Нуминций, немедленно приведи ко мне двадцать работников. Мы пойдем в дун и потребуем, чтобы наемники убирались восвояси.

Нуминций потупил взор, но не сдвинулся с места.

Все молчали.

Констанций тяжело сглотнул и понял, что вот-вот разрыдается от стыда и отчаяния. Дыхание перехватило, злоба сдавила грудь. Такого унижения он никогда прежде не испытывал. Он умоляюще посмотрел на жену, но подступившие слезы застили глаза. Констанций повелительно взмахнул рукой, требуя, чтобы домочадцы ушли.

Когда умолк звук шагов в гулких коридорах виллы, Констанций без сил упал на колени и распростерся на холодном мозаичном полу, орошая его слезами. Затем, все еще конвульсивно дрожа, Констанций Портий сообразил, что дела принимают дурной оборот, ведь если наемники не станут повиноваться владельцу имения, то слабая женщина и сопливый юнец с ними наверняка не справятся.

В полуночном небе сияла луна, озаряя крепость на холме. Петр обогнул холм и направился в близлежащую рощу. Под ногами похрустывала палая листва, тронутая первым осенним заморозком. Сердце юноши возбужденно трепетало.

У речной излучины, в двадцати ярдах от берега, посреди чащи виднелась поляна – самая обыкновенная, каких много в лесу. На ней происходило что-то странное.

Посреди поляны мужчины расчищали опавшие листья и оттаскивали в сторону длинные доски, под которыми оказалась круглая яма диаметром около восьми футов, накрытая щелястым бревенчатым помостом. В яму уходила деревянная лестница двенадцати футов длиной.

Из-за деревьев на поляну вышел старый Тарквиний. Его сопровождала шестнадцатилетняя племянница, худенькая, узколицая и остроглазая, но не лишенная прелести. Плечи девушки окутывала тяжелая меховая накидка, на ногах были сандалии. Тарквиний, девушка и Петр обменялись церемонными поклонами. По знаку пастуха юноша разделся донага. Девушка, ничуть не смущаясь, сбросила с плеч накидку и тоже осталась обнаженной. Бледная кожа призрачно светилась в лучах луны. Молодые люди опустились на колени. Тарквиний протянул к Петру раскрытые ладони, на которых покоилась каменная фигурка богини Сулии, покровительницы пятиречья. Юноша благоговейно поцеловал ее и прошептал:

– Сулия, храни меня!

Молодым людям предстояло пройти важный обряд посвящения, в котором богиня играла роль заступницы перед неведомыми небесными божествами.

Девушка поцеловала фигурку богини и повторила слова Петра. Потом молодые люди спустились по лесенке в яму и снова встали на колени.

– Да приимут боги своих рабов и да очистят их от скверны! – воскликнул Петр.

Тем временем Тарквиний и два его помощника куда-то удалились. Петр с девушкой молча ждали. Наконец послышались тяжелые шаги, и на поляну вывели огромного черного быка. Тарквиний с ласковой настойчивостью что-то шептал ему на ухо. Бык покорно подошел к яме, но, почувствовав под копытом бревна, заупрямился. Пастух продолжал свои загадочные нашептывания, терпеливо оглаживая крутые бока и высокую холку животного. Наконец бык неохотно ступил на бревна и, фыркая, замер над ямой.

Тарквиний снял с пояса длинный узкий меч и, не прекращая шеп тать заклинания, отступил на шаг, а потом ловким движением вонзил клинок между ребер, прямо в сердце быка. Громадный зверь покачнулся и с глухим ударом рухнул на помост. Старик неторопливо обходил тушу, делая в ней надрезы, чтобы кровь непрерывным потоком лилась в яму, обволакивая нагие тела неофитов вязкой, теп лой пеленой.

– Да очистят нас боги от скверны! – шептал Петр.

Так совершался тавроболий – священный обряд очищения, широко распространенный в Римской империи. Люди, прошедшие ритуал посвящения, считались свободными от скверны и приближенными к богам.

Час спустя Тарквиний, убедившись, что последние капли бычьей крови вытекли в яму, позволил молодым людям выбраться на поляну. Они, покрытые коркой запекшейся крови, снова опустились на колени, и старый пастух нараспев произнес благодарственную молитву. Тем временем его помощники разрубили тушу на части и унесли прочь. Участники обряда, облачившись в чистые одежды, обменялись церемонными поклонами на прощание. Тарквиний увел племянницу с собой. Девушка обернулась и послала Петру пылкий взгляд, но юноша ничего не заметил и, преисполненный осознанием свершившегося таинства, вернулся домой.

Констанций Портий всю ночь просидел в триклинии, разглядывая орфическую мозаику, и пил вино, но захмелеть не мог. Внезапно он заметил какое-то движение во внутреннем дворике, вздрогнул и недоуменно заморгал: к дому направлялся сын, с ног до головы покрытый кровью. Недавний гнев мгновенно улетучился. Неужели на Петра напали наемники? Констанций вскочил и бросился к сыну:

– Что с тобой? Ты ранен?

Петр обратил к отцу восторженный взор, улыбнулся и с тихой радостью объявил:

– Нет, я не ранен. Я очистился от скверны.

Констанций ошеломленно отшатнулся.

– Я тавробол. Древние боги вернулись в Сарум, – невозмутимо объяснил Петр и вошел в дом.

Констанций застыл в растерянности. Что это значит? Его сын – язычник?! Не может быть! Ему привиделось! Это дурной сон…

Через несколько минут он ворвался к жене.

Плацидия еще не спала. Она заметила бледность мужа, однако обрадовалась, что он не пьян.

Констанций с несчастным видом замер в дверях – он уже много лет не входил в спальню жены без особого разрешения. Впрочем, сегодня Плацидия из жалости едва не пригласила его разделить с ней ложе.

– Что случилось? – негромко спросила она.

Он, страдальчески заламывая руки, объяснил ей, что произошло, и горестно воскликнул:

– Подумать только, в нашем имении совершается тавроболий, гнусный языческий обряд! Ты знала, что наш сын – тайный язычник?!

– Нет, – ответила она.

Констанций недоверчиво взглянул на жену:

– Но ты наверняка что-то подозревала!

– Да.

– И ни словом мне не обмолвилась?! – сокрушенно спросил он.

Плацидия медленно откинулась на подушки и вздохнула:

– Петр скрытен. Я заметила, что он много времени проводит с Тарквинием, но не придала этому значения.

Невозмутимость жены вывела Констанция из себя.

– Пастуха давно пора выгнать! – простонал он. – Мы же праведные христиане! Что делать?! Сначала Петр привел в имение поганых язычников, а теперь еще и эта мерзость…

Плацидия с сожалением взглянула на мужа – она все еще питала к бедняге теплые чувства, несмотря на его вечное пьянство и недостаток ума. Вдобавок она знала пылкую, восторженную натуру сына и догадывалась, что Петр вскоре забудет увлечение языческими обрядами.

– Успокойся, – ласково сказала она мужу. – Наберись терпения, и все обойдется.

Да, наверное, она избаловала единственного сына, воспитывая его без излишней строгости, зато хорошо понимала все его достоинства и недостатки. Петр, как и отец, отличался безрассудством суждений и порывистой вспыльчивостью. Плацидия мечтала подыскать ему хорошую жену, которая смогла бы сдержать и направить юношу, сделать его настоящим, сильным мужчиной. Увы, своего мужа Плацидия изменить не смогла…

Констанций, не подозревая о мыслях жены, все больше и больше раздражался.

– Похоже, тебя это не волнует, – с горечью заметил он. – Ты во всем потакаешь Петру.

– Ничего подобного, – возразила она. – Ты же знаешь, я исповедую христианскую веру.

На самом деле Плацидию, смиренную и суровую, больше привлекали идеи стоицизма, чем христианские добродетели, а в языческих обрядах она и вовсе не видела смысла.

– Ты вечно оправдываешь мальчишку! – сердито вскричал Констанций.

– Ты же знаешь, если ему запретить, он заупрямится и еще что-нибудь придумает, – напомнила она мужу. – Вдобавок в Сару ме язычников и без того хватает. Вот, даже Нуминций…

Констанций вспомнил об управляющем, который совсем недавно отказался выполнить господское распоряжение, и озлобился еще больше. Он всегда завидовал трудолюбию Нуминция, сведущего в хозяйственных делах, и считал, что коротышка слишком много времени проводит с Плацидией.

– При чем тут Нуминций?! – завопил он. – Если он не христианин, я его выгоню. Завтра же!

– Это неразумно, – невозмутимо заметила Плацидия.

В словах жены Констанций услышал скрытое презрение и возмущенно выкрикнул:

– Ну конечно, для тебя это неразумно! Он же твой любовник!

Помолчав, Плацидия негромко произнесла:

– Оставь меня.

Констанций, измученный гневом и усталостью, вышел, хлопнув дверью.

Плацидия закрыла глаза, представила себе Нуминция – крупная голова с залысинами, острый нос, печальные глаза, широкие короткопалые ладони, – и не смогла сдержать улыбку. Она питала самые добрые чувства к своему верному слуге, но брать его в любовники не собиралась.

В последующие два года случилось два важных события.

Первым стал набег саксов.

С наступлением весны к берегу залива Те-Солент, в двадцати милях к юго-востоку от Сарума, причалили две лодки: вместо ожидаемой орды саксы послали на разведку тридцать воинов. Двадцать человек отправились прямиком в Венту, разграбив по пути окрестные селения, и встали под крепостными стенами города. Было ясно, что боем его не взять. Германские наемники числом превосходили саксов, но горожане отдали местные крестьянские хозяйства на разграбление, заявив, что оборона города дороже.

Десять воинов-саксов тем временем двинулись на северо-запад, к Сорбиодуну.

Петр, заранее предупрежденный о приближении неприятеля, основательно подготовился к бою. Жители долины укрылись в дуне, однако не стали гасить огни в очагах и оставили ворота частокола приоткрытыми, чтобы заманить саксов в ловушку. За частоколом прятались Нуминций, Тарквиний и еще с десяток вооруженных мужчин. Петр, облаченный в доспехи центуриона, доставшиеся Нуминцию от отца, вместе с шестью германскими наемниками поджидал врага у входа в крепость на холме.

Саксы подошли к Сорбиодуну после полудня, по тропке вдоль реки. Светловолосые бородатые воины двигались неспешно, распевая песни и ведя в поводу угнанных лошадей, которых запрягли в телегу, нагруженную награбленным добром. При виде огороженного, но беззащитного поселения грабители решительно направились к воротам. Петр и наемники понимающе переглянулись и начали бесшумно спускаться по склону холма.

Едва саксы подошли к распахнутым воротам, как створки с грохотом захлопнулись. Загремел засов. От неожиданности грабители остановились и стали обсуждать, что делать дальше – поджечь частокол или сломать ворота. Тут из рощицы неподалеку выскочили наемники.

– Да хранят нас боги! – прошептал Петр на бегу.