Сарум. Роман об Англии Резерфорд Эдвард

Защитники Сорбиодуна наголову разгромили врага. Саксы, зажатые между воротами, склоном холма и рекой, совершенно растерялись и не сумели слаженно отразить нападение. Германские наемники на приземистых лошадях крушили грабителей тяжелыми боевыми топорами. Несколько саксов отбежали к броду, но там их загнали в реку и безжалостно прикончили. Петр ловко вонзил меч в горло одному из саксов, заслужив одобрительный кивок предводителя наемников. Двум грабителям удалось сбежать, остальных убили. Телега с награбленным добром осталась стоять у частокола.

Бездеятельное житье в дуне давно прискучило германцам, и они обрадовались бою. После того как трупы саксов обобрали и скинули в канаву у реки, предводитель наемников указал на телегу и заявил Петру:

– Это наше.

Юноша замотал головой – добро, награбленное в окрестных селах, надо было вернуть хозяевам.

Германец невозмутимо посмотрел на Петра и повторил:

– Это наше.

– Вам же заплатили! – возмутился юноша.

– Это наше. Не дашь – уйдем.

Петр задумался: наемников с радостью возьмут на службу жители соседних поселений, а десяток саксов – наверняка всего лишь разведчики; вскоре в Сарум нагрянет огромная армия врагов. Нет, отпускать германцев не стоило.

– Ладно, – раздраженно кивнул Петр.

– После боя – женщины, – продолжил наемник. – Каждому по одной.

Нуминций приводил к германцам сарумских рабынь, но, очевидно, наемникам этого не хватало. Уверенные манеры воина подсказывали Петру, что спорить не следует.

– Мой управляющий найдет вам женщин. Всем достанется, – буркнул юноша и сердито двинулся к воротам, навстречу Нуминцию, весьма расстроенный тем, что сбывалось недавнее предсказание отца: «Берегись, от язычников неприятностей не оберешься!»

Вечером Петр неторопливо возвращался домой и, охваченный непонятным возбуждением, вспоминал схватку. Что бы там ни говорил отец, Петр доказал, что он настоящий мужчина, доблестный римлянин. На полдороге к вилле его остановила племянница Тарквиния. Петр с удивлением посмотрел на нее. После тавроболия он и думать о ней забыл, но сейчас перед его глазами вновь возникло обнаженное бледное тело девушки.

– Ты храбро сражался, – сказала она, в упор глядя на него, и он кивнул. – Вы победили.

– Да, – усмехнулся он.

– Говорят, ты бился не хуже германцев.

– Все может быть.

Она молчала, пожирая его взглядом. У Петра не осталось никаких сомнений в ее намерениях. Он вспомнил слова германца и чуть заметно кивнул. Наемник был прав: после боя воину нужна женщина. Петр спешился и последовал за девушкой в рощицу.

Летом 429 года произошло второе важное событие – и касалось оно непосредственно Констанция.

Церковники в Риме и Галлии уже давно выражали недовольство пелагианской ересью, получившей широкое распространение в Британии. В конце III века британский монах Пелагий прибыл в Рим, где начал распространять свое учение. Поначалу Отцы Церкви его терпели; признавали его и Амвросий Медиоланский, и даже сам Блаженный Августин[8]. Пелагий утверждал, что истинный христианский праведник по доброй воле, с помощью нравственных усилий сознательно избирает служение Господу. В таком виде учение благонамеренного монаха выглядело моралистическим наставлением и никого не задевало.

К сожалению, последователи Пелагия извратили его учение, дерзко утверждая, что человек может по собственной воле, одним лишь нравственным усилием, отринуть скверну, возрастать в добродетелях и очиститься от греха, не дожидаясь благодати Господней. Из этого следовало, что ежели человек и впрямь способен на по добные деяния, то обладает полной свободой выбора и независим от Бога, то есть волен по своему усмотрению спастись или согрешить, признать Божественное или сатанинское начало.

Разумеется, ни один здравомыслящий христианин не мог с этим согласиться, ведь Отцы Церкви учили, что человек, как и все сущее, является творением Господа и относительной самостоятельностью обладает исключительно по Божией воле, Его благодатью и промыслом. Представления пелагиан о свободе воли человека приравнивали единого вездесущего, всемогущего и всезнающего Бога хри стиан к языческим божествам, то есть человек сам выбирал, какому богу поклоняться. В таком виде учение Пелагия вызвало резкое осуждение Церкви, а его последователей и приверженцев обвинили в ереси и изгнали из Рима.

Многие пелагиане нашли убежище в Британии, где и продолжали распространять свои мятежные идеи.

Церковь не могла с этим смириться, и в 429 году галльские епископы созвали собор, на котором было принято решение направить в Британию апостольских епископов Германа Автисидорского и Лупа Треказенского[9] для искоренения пелагианской ереси.

Посланники прибыли в Веруламий, где намеревались провести диспут с пелагианами, среди которых было много знатных британских землевладельцев. Узнав об этом, Констанций решил, что его присутствие там тоже необходимо, и стал собираться в дорогу.

Готовясь к поездке, он взял себя в руки, бросил пить и вел себя сдержанно. Он решил, что прекрасно обойдется без Плацидии и без сына-язычника, поэтому в Веруламий поехал один, взяв с собой лучших лошадей и единственного слугу.

Итак, ранним утром Констанций, завернувшись в роскошный синий плащ, надеванный лишь в день свадьбы, отправился по старой римской дороге на север, к Веруламию.

– Британские христиане ничуть не хуже галльских епископов, – заявил он жене перед отъездом.

Плацидию не интересовали ученые богословские споры, но Констанций пребывал в приподнятом расположении духа, и она обрадовалась, решив, что поездка пойдет мужу на пользу.

Спустя десять дней Констанций вернулся в Сарум.

Петр на три дня уехал по делам в Дурноварий, и Плацидия оставалась на вилле одна. Как только слуги сообщили о приезде мужа, она радостно вышла на порог, но, завидев Констанция, расстроенно поникла.

Бледный и небритый, Констанций был с ног до головы забрызган грязью. Слуга вел в поводу лошадей, одна из которых хромала. Констанций, пошатываясь, вошел в дом, и Плацидия поняла, что муж пьян. Он скрылся в своей спальне и не выходил несколько часов.

Два дня прошли в тяжелом молчании. Констанций пил и ни с кем не разговаривал. Плацидия оставила его в покое и украдкой расспросила прислужника, что произошло. Слуга объяснил, что после встречи с епископами хозяин вернулся в расстроенных чувствах и запил.

На третий день все выяснилось. Констанций подошел к жене, тяжело опустился на ложе и пробормотал:

– Меня назвали еретиком.

Плацидия молча ждала продолжения.

– Я проклят! – простонал Констанций.

– Почему? – спокойно спросила Плацидия.

– Потому что пелагианство – ересь хуже язычества. Да, представь себе, по мнению галльских епископов, я хуже, чем мой сын-тавробол!

– Почему? – недоуменно повторила Плацидия.

Констанций с отвращением помотал головой:

– Они утверждают, что язычники прокляты потому, что не ведают света истины, но еретик дважды проклят – он, озаренный светом веры, отвернулся от Господа нашего.

– Кто тебе это сказал?

– Луп, епископ Треказенский, вот кто! – Констанций вскочил с ложа. – Назвал меня еретиком и объявил, что я проклят навеки.

Он без сил повалился на ложе. Плацидия растерянно поглядела на мужа, не зная, как его утешить.

Искоренение пелагианской ереси в Британии и обращение заблудших к истинной вере стало одним из самых известных событий в истории раннебританской Церкви. На диспут явились богатые землевладельцы с многочисленными свитами. По обычаю того времени знать щеголяла роскошными яркими одеяниями, совершенно непохожими на строгие белые тоги прошлого. Констанций с гордостью присоединился к благородным горожанам. Толпа приверженцев Пелагия заполнила форум. По счастливой случайности Констанций оказался в первых рядах.

Посреди форума стояли епископы, а напротив них – известные проповедники-пелагиане, которые и начали ученый диспут. Епископы, выслушав доводы в защиту пелагианства, обратились к присутствующим. Галльские посланники, блистая дотоле неслыханным красноречием, ссылались на речи апостолов и евангелистов и подкрепляли свои рассуждения авторитетом Писания и словом Божьим. Страстная проповедь обличала заблуждения пелагианства, и вскоре слушатели согласно закивали, с восторгом признавая справедливые замечания епископов. Несколько раз Герман Автисидорский умолкал, давая своим противникам слово, но пелагианским проповедникам нечего было возразить.

Однако же благородные землевладельцы, отказываясь признать свое поражение, недовольно перешептывались: да, галльские епископы мудры и красноречивы, но Пелагий – уроженец Британии и достоин уважения. Британские аристократы не желали признавать доктрину христианского смирения, на которой настаивали чужестранцы.

– Да будет воля Твоя, о Господи! – воскликнул Луп Треказенский. – Единственно Твою волю мы исполняем и Твоим повелениям смиренно подчиняемся!

Гордым британцам, кичившимся своей независимостью, претило смиренное подчинение. Знатные господа недовольно переглянулись, и тут-то Констанций допустил роковую ошибку.

Он с великим трудом следил за ходом замысловатых богословских рассуждений, но решил, что его позиция непоколебима. Он свято верил в свободу выбора и самоопределение, хотя сам был не способен применить эти качества в повседневной жизни. Ощутив внезапный прилив смелости, Констанций выступил вперед и обратился к Лупу.

Разговоры в толпе стихли.

Запинаясь, неуверенно подбирая слова, Констанций завел невнятную речь о христианских воинах, доблестных защитниках христианской веры, которые без посторонней помощи боролись с язычеством во славу Господа. Говорил он бестолково и сбивчиво, но пылко и страстно. Сам себе он представлялся именно таким доблестным христианским воином, выступившим против гнусных языческих обрядов, против презренного сына-тавробола и проклятых германских наемников.

Толпа отозвалась одобрительным ропотом, поддерживая неизвестного храбреца, осмелившегося дать отпор мудрым галльским епископам. Констанций Портий, декурион Сорбиодуна, удовлетворенно улыбнулся, преисполнившись неведанным дотоле чувством собственного достоинства.

Луп Треказенский гневно посмотрел на Констанция: именно таких тщеславных провинциалов, подрывающих устои истинной веры своими нечестивыми еретическими воззрениями, и следовало безжалостно искоренить.

– Превосходно! – не скрывая презрения, провозгласил епископ. – Воззрите, се – человек, погрязший в гордыне и отвергающий Божий промысел!

Засим последовало весьма красноречивое опровержение путаных доводов и невнятных рассуждений Констанция. Правитель Сарума сгорал от стыда и унижения. В конце краткой речи епископ объявил самонадеянные утверждения Констанция ересью, а его самого назвал еретиком хуже язычника.

«Неужели я всю жизнь заблуждался?! – в отчаянии думал Констанций. – Неужели меня никто не поддержит? Нет, Плацидия моих убеждений не разделяет, сын мой – язычник, а в глазах знатных христиан я навсегда посрамлен и покрыт вечным позором!»

Слушателям диспута пришлось признать истинность утверждений галльских епископов.

Констанций окончательно пал духом и, вернувшись на постоялый двор, напился до беспамятства. Наутро он спросил лошадей и отправился домой.

– Если я хуже язычника, то моя жизнь прошла впустую, – с горечью признался он жене.

– У тебя есть семья и поместье, – напомнила ему Плацидия.

Однако Констанций ее не слушал.

В начале 432 года в Сарум пришло известие, что летом ожидают вторжения армии саксов.

В прошедшие два года Петр не сидел сложа руки. В Сорбиодуне, как и во многих поселениях на юге Британии, усиленно готовились к обороне. Окрестные города принимали на службу наемнико.

Однажды в Сарум с запада прискакал небольшой отряд молодых людей, ровесников Петра.

– Мы собираем подкрепление на случай вторжения саксов, – объяснили они Петру. – Повсюду в округе владельцы имений вооружают своих людей и обещают прийти на помощь друг другу при первом же появлении врагов. Не желаешь к нам присоединиться?

Петр согласился.

– Если на вас нападут, мы сразу же придем на помощь, – заверили юноши и ускакали в соседнее поместье.

Жители Британии воспрянули духом. Поговаривали даже, что на остров вернутся имперские легионы, но слухи так и остались слухами.

Предубеждения Констанция против германских наемников оказались напрасны: германцы прижились в Сорбиодуне. Петр нанял еще четырех воинов, выделил им участки земли на склонах холма и позволил привести в крепость женщин. Запас золотых солидов неуклонно уменьшался, поэтому наемникам платили натурой. Они не возражали, однако потребовали, чтобы им разрешили забирать у саксов награбленное.

Жители Сорбиодуна переселились из долины в дун, который теперь, как в древности, стал укрепленным поселением. Крестьяне настороженно, но мирно существовали бок о бок с германцами.

Петр сдержал обещание, данное молодым людям с запада, и, поручив Нуминцию собрать отряд из местных мужчин, отправился с управляющим в Венту за оружием. Привезенные мечи и доспехи хранили на вилле. Нуминций заставил всех мужчин в Саруме обзавестись луками и двумя сотнями стрел и, припомнив наставления своего отца-центуриона, каждое утро проводил военные учения. Два десятка крестьянских парней, разумеется, не шли ни в какое сравнение с закаленными в боях германскими воинами, но помогли бы защитить крепость.

– Мы готовы к любому вторжению, – заверил Петр мать и поклялся во что бы то ни стало отстоять славное имя Британии.

Плацидия, скрывая беспокойство, наблюдала за приготовлениями к вторжению саксов.

Констанций ничуть не изменился и по-прежнему не принимал участия ни в ведении хозяйства, ни в подготовке к обороне имения. Всем занимался верный Нуминций. Петр с восторгом выслушивал предложения управляющего, но на деле мало чем помогал. Юноша выезжал лошадей, присматривал за укреплением дуна и изредка осведомлялся о состоянии поместья. Плацидия с сожалением признала, что порывистым нравом сын пошел в отца и вряд ли остепенится, если не подыскать ему подходящую жену.

Трудность заключалась в том, что после набега саксов Петр обзавелся наложницей – Сулиценой, племянницей старого пастуха. Их связь очень тревожила Плацидию.

Петр поселил девушку в двух милях от родительской виллы. Сулицена держала себя с подобающей скромностью, к Плацидии относилась почтительно, но в ее поведении сквозило скрытое презрение. Девушка не только дурно влияла на Петра, но и отвлекала его от поисков жены. Всякий раз, когда Плацидия заводила разговор о женитьбе, Петр раздраженно отмахивался, а однажды заявил:

– Жена – женой, а от наложницы я не избавлюсь.

– А вот это мне знать не обязательно, – устало вздохнула Плацидия, надеясь, что со временем сын одумается.

Петра такое положение дел вполне устраивало. Сулицена ублажала его плоть, ни о каких чувствах речи не шло. Петр часто навещал ее, и они до изнеможения предавались страстным усладам. Впро чем, он предупредил Сулицену, что так не будет продолжаться до бесконечности, и никаких обязательств перед ней не испытывал.

И все же юноша ни в чем не находил удовлетворения. Поклонение языческим богам не вызывало прежнего восторга: кроме старого Тарквиния, других язычников в округе не было. Петр погрузился в изучение героической истории Римской империи и даже читал труды великих философов, но на безмолвных холмах Сарума доблестные деяния героев Античности казались пустым звуком. Петр терзался, не зная, чем еще утолить свою жажду приключений, и даже стал подумывать о повторении тавроболия.

– Тебе нужна умная жена, – сказала ему Плацидия.

Весной 432 года представился подходящий случай. Дальняя родственница Плацидии сообщила, что овдовела и желает выдать замуж единственную дочь Флавию, наследницу поместья на западе, в устье Северна. Девятнадцатилетняя девушка уже прекрасно справлялась с обширным хозяйством.

Петр, понимая, что отказ оскорбит благородную вдову, согласился поехать в гости.

– Никаких обязательств это на тебя не накладывает, – заверила его Плацидия. – Если вы друг другу не понравитесь, вернешься домой.

– Я давно хотел посетить святилище Ноденса! – восторженно воскликнул Петр. – Сначала заеду туда, а потом отправлюсь к Флавии.

Видя, что сын загорелся мыслью о путешествии, Плацидия с облегчением вздохнула.

Вторжения саксов ожидали только к середине лета, поэтому ранней весной Петр попрощался с родителями, вручил Сулицене золотой солидий и отправился на запад по заросшей травой старой римской дороге.

На следующее утро он приехал в Акве-Сулис. Увы, город, хотя еще и населенный, утратил свое былое величие, а знаменитые римские бани пришли в запустение – не из-за набегов воинственных саксов, а потому, что засорились трубы, по которым поступала вода из горячих источников. Расходы на очистку оказались непомерными, и термы забросили задолго до рождения Петра.

Юноша ехал по пустынным улицам, с восторгом разглядывая великолепные особняки. Постепенно его охватило уныние. Он осмотрел храм Сулии Минервы с впечатляющим горгонейоном у входа, над пересохшим бассейном, покачал головой и печально прошептал:

– Мы восстановим былую славу…

Правда, он совершенно не представлял, как это сделать.

Ближе к вечеру он добрался до Кориния. Хорошо укрепленный город напоминал Венту; к тому же амфитеатр в центре города превратили в настоящую цитадель – высокие каменные стены служили надежной защитой и устояли бы даже перед тараном. Петр провел ночь на постоялом дворе у городских ворот, а с рассветом снова отправился в путь.

За чертой города, у крепостной стены стояла покосившаяся бревенчатая хижина, в которой располагалась экклезия – христианская церковь. Петр с усмешкой подумал, что бедным христианам не устоять перед натиском саксов. Нет, только языческие боги спасут Британию.

К вечеру он достиг устья Северна. Лодочник переправил юношу на западный берег, а оттуда Петр поехал на юг, к святилищу Ноденса. В пойме Северна с незапамятных времен добывали уголь и железную руду, и у рудников на склонах чернели высокие отвалы. Слева в лучах заходящего солнца сверкала речная гладь, а прямо перед собой Петр увидел святилище Ноденса, повелителя туч.

На холме у широкого устья Северна красовался величественный храмовый комплекс. Фронтон святилища покоился на стройных колоннах, к весеннему небу с двух алтарей тянулись тонкие струйки благовонных курений, из чащи доносились терпкие ароматы первой листвы, в кронах деревьев шелестел легкий весенний ветерок.

Петр удовлетворенно улыбнулся: вот таким и должен быть настоящий языческий храм.

Неподалеку от входа в святилище стоял длинный бревенчатый дом – постоялый двор для паломников. Восемь храмовых жрецов и многочисленные послушники жили отдельно, в домах, построенных на пожертвования благодарных приверженцев Ноденса.

Ноденс, повелитель туч, издавна считался покровителем семейства Портиев, и Петр благоговейно оставил на каждом алтаре по золотому солиду.

«Если я возьму в жены Флавию, то свадебный обряд мы заключим здесь», – мысленно поклялся юноша.

Вечер Петр провел за беседой с храмовыми жрецами, что возродило его веру в языческих богов. Теперь он со стыдом вспоминал свое недавнее разочарование в язычестве – в прошлом году он еще раз прошел ритуал тавроболия, но не ощутил ни мистического откровения, ни очищения, напротив, его раздражала липкая бычья кровь и хронический кашель старого пастуха. Однако же в тишине просторного храма все выглядело иначе.

Наутро Петр помолился у алтаря, залитого светом восходящего солнца, вдохнул ароматный дым благовоний и, слушая, как жрецы напевно возносят гимны Ноденсу, ощутил невероятное умиротворение. Казалось, повелитель туч благосклонно исцелил душу юноши.

Петр провел в храме еще день и на следующее утро медленно вернулся к переправе. Поместье Флавии находилось в дне пути от храма, на юге, у рудников в Мендипских горах, откуда в Сорбиодун привозили свинец. Юноша с восторгом разглядывал живописные, поросшие лесом холмы и, окончательно выбросив из головы племянницу пастуха, решил, что Флавия ему наверняка понравится.

К вечеру до поместья оставался час езды. Еще не смеркалось, но уже повеяло прохладой, и Петр, заметив портовый поселок на берегу, решил заночевать на постоялом дворе, чтобы отдохнуть перед встречей с невестой.

В поселке обнаружился десяток амбаров для зерна и прочих товаров, крохотный причал, несколько жилых домов и мансион – постоялый двор, где путники могли сменить усталых лошадей, – окруженный новым частоколом; старую ограду несколько лет назад сожгли ирландские пираты. У причала покачивались кораклы – легкие лодки из ивняка, обтянутые шкурами, – и одномачтовое деревянное судно, готовое отправиться в путь.

Петр оставил лошадь на конюшне, и хозяин постоялого двора провел юношу в столовую, обещая подать ужин. В просторном зале весело потрескивал огонь в очагах, а за длинным столом посреди комнаты сидели рыбаки и пожилой рыжеволосый мужчина с обветренным лицом – капитан одномачтового корабля. Все радушно поздоровались с Петром и усадили его за стол. Хозяин принес жаркое в огромной миске и несколько кувшинов эля. Завязалась оживленная беседа о мореплавании, и слушатели с почтением внимали рассказам старого капитана.

Немного погодя Петр заметил в дальнем конце стола еще одного путника: тот сидел в одиночестве, не обращая внимания на остальных, с головой завернувшись в тяжелую накидку бурой шерсти – биррус.

– А вот этот парень через месяц помрет, – негромко сказал рыжеволосый капитан на ухо Петру и резко провел краем ладони по горлу. – Ему глотку перережут, помяни мое слово.

Юноша удивленно уставился на незнакомца. По лицу, видневшемуся из-под накидки, ясно было, что он ровесник Петра или чуть старше.

– Откуда ты знаешь? – спросил юноша.

– Он завтра с нами отплывает, – объяснил мореплаватель. – В Ирландию, к Патрику. Только их всех убьют, помяни мое слово.

Петр, никогда прежде не слыхавший о Патрике, начал расспрашивать о нем капитана.

– Миссионеры они, – буркнул старый мореход. – Хотят обратить в христианскую веру ирландских язычников, да только эти разбойники их всех перебьют, помяни мое слово. Жаль, конечно. Он, похоже, славный парень.

Ирландские пираты и впрямь были печально известны своей жестокостью и разбойными набегами на прибрежные селения.

После ужина рыбаки собрались у очага в одном конце столовой, а незнакомец отошел в дальний конец и, развернув пергаментный свиток, погрузился в чтение. Рыбаки, захмелев, дружно затянули песни, но с наступлением темноты почти все ушли спать, только двое безмятежно подремывали у огня. Незнакомец продолжал читать.

Петр пил мало, спать ему не хотелось, и от нечего делать он разглядывал загадочного молодого человека. Тот, ощутив на себе любопытный взгляд, оторвался от пергамента и вопросительно посмотрел на Петра. На скуластом лице насмешливо поблескивали широко расставленные карие глаза, сильные руки говорили о привычке к труду. К удивлению Петра, незнакомец по-мальчишески улыбнулся:

– А ты чего спать не идешь? Мало эля досталось?

Он сбросил накидку с головы, открыв гладко выбритую макушку с венчиком темных волос вокруг. Хотя в то время в Британии монастырей почти не было, Петр узнал монашескую тонзуру. Новый знакомец жестом поманил Петра к себе.

– Меня зовут Мартин, – представился он и объяснил, что приехал из Галлии, чтобы навестить родных в Британии, а затем отправиться в Ирландию.

Мартин с интересом выслушал рассказ Петра о поездке в Лидни и о предполагаемом посещении Флавии. Как ни странно, монах не выразил ни малейшего возмущения тем, что Петр посетил языческое святилище, а услышав о Флавии, понимающе усмехнулся:

– Что ж, надеюсь, она тебе понравится и ты с чистой совестью возьмешь ее в жены.

После этого Петр без стеснения спросил Мартина, правда ли, что он собирается в Ирландию обращать язычников в христианство. Юный монах согласно кивнул.

– А тебе не страшно? – удивился Петр.

– Иногда страшновато, – признался Мартин. – Но страх быстро проходит. Если служишь Господу, бояться нечего.

– А вдруг тебя убьют?!

– Все может быть, – смиренно улыбнулся Мартин.

Спокойствие и уверенность юного монаха вызывали невольное уважение – таких христиан Петр прежде не встречал.

– А почему ты решил служить христианскому богу? – спросил Петр.

Для него это был совершенно естественный вопрос, но на лице Мартина отразилось искреннее недоумение.

– Я ничего не решал, – ответил он. – Меня Господь избрал.

– Может, и так, – сказал Петр. – Ты же все равно в Ирландию хотел поехать.

Мартин поморщился и расстроенно отвел глаза:

– Если честно, то ехать мне совсем не хочется.

Петр ошеломленно уставился на него: неужели монах пытается сбить его с толку словесными играми, как когда-то делал школьный наставник?

– Ты не хочешь ехать в Ирландию? – переспросил он.

– Нет, не хочу, – кивнул Мартин. – Будь на то моя воля, я бы остался у родителей. Они живут на севере, в двух днях езды отсюда. Но Господь повелел, и я ушел в монастырь, а теперь по велению Божьему уезжаю в Ирландию… – Он со вздохом развел руками и, заметив удивление собеседника, спросил: – Ты о Патрике слыхал?

Петр помотал головой, и Мартин начал свой рассказ.

Патрик происходил из зажиточной семьи, владевшей землями в западной оконечности Британии. Шестнадцатилетнего юношу похитили пираты, увезли за море, в Ирландию, и там продали в рабство.

– Его заставили пасти овец, – объяснил Мартин. – Он, бедняга, остался один-одинешенек, вдали от семьи, от родных, но веры в Бога не утратил.

– А его родные тоже были христианами? – спросил Петр.

– Да, его дед и отец приняли христианство. – Тут Мартин ухмыльнулся. – Скорее всего, чтобы налогов не платить.

По законам империи куриалам полагалось освобождение от налогов, если они принимали церковный сан, – именно по этой причине многие землевладельцы переходили в христианство. Петр невольно улыбнулся: откровенность собеседника вызывала доверие.

Патрик каждый день уходил в леса, где молился в одиночестве, и через шесть дней голос в ночном видении сказал юноше, что его ждет корабль, который увезет его домой.

– Так Патрик понял, что избран Господом, – продолжил Мартин. – Он оставил родной дом и уехал в Галлию, где стал монахом. А потом ему было второе видение: он должен был вернуться в Ирландию, чтобы обратить в христианство своих поработителей, языческих разбойников. Поначалу церковники не хотели отпускать Патрика и даже говорили, что он недостоин подобной миссии… Однако он настоял на своем, и его отправили в Ирландию. А я к нему завтра поеду.

С таким подходом к христианской вере Петр никогда прежде не сталкивался. Мартин поведал новому знакомцу о знаменитых монастырях Италии и Галлии, о епископах Мартине Турском и Германе Автисидорском, о монахе Ниниане, христианском проповеднике, основавшем первый монастырь в диких землях пиктов, на севере Британии. Петр с восхищением внимал рассказам о непоколебимости и храбрости святых, о совершаемых ими благочестивых деяниях и чудесах, о добровольно налагаемых на себя епитимиях, о власяницах, веригах и об изнурительном укрощении плоти…

– Эти люди – истинные служители Господа, – заключил Мартин. – Их дело мы продолжим в Ирландии.

Видя, что Петр сгорает от любопытства, монах рассказал ему о великих христианских мыслителях и философах, одним из которых был Августин, епископ Гиппонский, из Северной Африки.

– Знаешь, он в молодости тоже был язычником и прославился как замечательный ритор и наставник в италийских языческих школах – заметил Мартин. – Я еще в галльском монастыре переписал для себя его духовную биографию, называемую «Исповедь», и сегодня весь вечер ее читал.

– Там говорится о его святых деяниях? – спросил Петр.

– Это сейчас он ведет христианский образ жизни, – расхохотался монах. – А в юности… Ох, да ты сам можешь прочесть! Он сам говорит, что плотских утех не чурался, а со своей наложницей не расставался даже после обращения в христианство.

Юноша задумался. Похоже, Мартин готов был пойти на смерть за христианскую веру, но сам Петр не видел ничего героического в деяниях святых проповедников и признался в этом.

– Для тебя важен человек, а не Бог, – упрекнул его Мартин. – Однако человек грешен и несовершенен и благодатью проникается только после того, как обратит все свои мысли к Господу. Понимаешь, не важно, что мы с Патриком совершим в Ирландии. Важно то, что мы станем орудием Божьего промысла. Августин напоминает нам, что он, язычник, грешник и распутник, по воле Господа совершил великие деяния в Северной Африке. Прежде дух его пребывал в смятении, а сейчас утешился служением Богу.

Петр с удивлением отметил, что Мартин, его ровесник, не по годам серьезен и рассудителен.

– А сам ты тоже утешился? – спросил юноша.

– Да, – просто ответил монах.

Однако рассказ Мартина так и не развеял сомнений Петра. Юношу по-прежнему волновали судьбы Британии и Римской империи. Он вспомнил заброшенные термы в Акве-Сулис, пришедшие в запустение Венту и Кориний, неминуемое вторжение саксов и угрозу мирному существованию Сарума…

– Может быть, ты и утешился, а вот нашим владениям грозит страшная опасность, – сказал он. – Я хочу восстановить былую славу наших земель и утраченное величие Рима, его храмы, театры и термы…

– Рим, сияющий город на семи холмах… – улыбнулся Мартин. – Ты говоришь о цивилизации?

– Да.

Мартин понимающе кивнул:

– Даже Иероним, великий христианский богослов, не сдержал слез, узнав о падении Рима. Между прочим, недаром Блаженный Августин назвал свой основной труд «О граде Божьем». Для многих христиан Рим, град земной, является священным символом нерушимого града Божьего, вечного и сияющего как солнце во славу Господа. Сам посуди, друг мой, – пылко воскликнул монах, – ежели сейчас ты скорбишь о разрушении городов земных, то неужели останешься безразличным к судьбе града Божьего?!

Вдохновенные речи Мартина взволновали Петра, однако он с сомнением покачал головой.

Мартин ласково опустил руку на плечо юноши:

– Друг мой, ты хоть и язычник, но жаждешь познать истину. Я верую, что однажды Господь направит тебя и ты утешишься. А теперь пора на покой – завтра мы оба отправляемся в дорогу.

Петр с грустью признал, что ни в чем не находил успокоения: ни в материнской любви, ни в Сулицене, ни в тавроболии, ни в бурных страстях юности.

– А что повелел тебе Господь? – спросил он Мартина.

– То же, что и апостолу Петру, славное имя которого ты носишь, – ответил монах. – Паси овец Моих[10].

– Со мной Господь не говорит, – вздохнул юноша.

Мартин пристально посмотрел на него:

– А ты прислушайся. Иногда глас Божий тих.

До конца своей жизни Петр утверждал, что его обращение свершилось той же ночью. Перед рассветом юноше приснился сон.

Петр ехал верхом по взгорью, похожему на Сарумское. Вокруг паслись бесчисленные стада. Дорогу всаднику преградил белоснежный ягненок. «Петр, паси овец Моих», – изрек агнец и исчез. Чуть погодя над пустынными холмами снова прозвучало: «Паси овец Моих».

Петр вздрогнул, проснулся и снова погрузился в сон.

– А потом мне было еще одно видение, – взволнованно рассказал он наутро Мартину. – На этот раз я стоял у крепостных стен Венты, глядя на колонну Марка Аврелия. Черепичные крыши сияли в лучах солнца. Я только что расстался со своим школьным наставником и ехал домой, но за городскими стенами обернулся. По небу разлилось великое сияние, дома и крыши засверкали серебром и золотом, и откуда-то прогремел голос: «Град Мой небесный сложен не из камня и кирпича, но из духа Божественного, вечен он и нерушим. Оставь свои земные труды и заботы, Петр, и войди в град Божий». Я проснулся и понял, что делать дальше.

Мартин укоризненно посмотрел на юношу:

– Ежели ты действительно хочешь служить Господу, то должен научиться владеть собой. Ступай в один из галльских монастырей, поживи там пару лет, научись смирять свой порывистый нрав во славу Божию. Только после этого из тебя выйдет веропроповедник.

Петр вежливо поблагодарил монаха, однако, убежденный в истинности своего видения, оставил совет без внимания. Твердо решив, что услышал глас Божий, юноша с жаром принялся воображать бесчисленные героические деяния, которые ему предстояло совершить.

Вечером следующего дня старый Тарквиний, пригнавший стадо на луг в пойме реки, с изумлением увидел, как по берегу, в сопровождении десятка работников поместья, медленным шагом шествует Петр. Венчик черных кудрей обрамлял гладко выбритую макушку юноши. Пастух хотел было поздороваться, но Петр с отвращением поглядел на него и отвернулся. Тарквиний растерянно посмотрел ему вслед.

Тем временем Петр привел работников на поляну, где совершался тавроболий, и приказал разломать и сжечь деревянный помост, накрывавший яму, а саму яму закопать.

– Чтобы к ночи и следа не осталось! – велел он, а на мольбы старого пастуха презрительно ответил: – Ты служишь дьяволу, и скверна твоя будет уничтожена!

После этого юноша отправился домой.

Работники предупредили Нуминция о приезде Петра, и все на вилле с нетерпением ожидали его появления. У входа горели факелы.

Плацидия и Констанций вышли на порог.

– Может быть, богатая наследница пришлась ему по нраву, – буркнул Констанций.

Петр спешился и горячо обнял отца. Констанций удивленно разглядывал тонзуру сына.

– У меня прекрасные новости, – объявил юноша. – Я обратился в христианскую веру.

Констанций недоуменно заморгал.

– Я уничтожил поганое языческое святилище, очистил Сарум от скверны, – гордо продолжил Петр.

На глаза Констанция набежали слезы.

– Ах, сын мой! – воскликнул он. – Слава Богу!

Чуть погодя все собрались к ужину. Слуги внесли блюда жареной рыбы.

Плацидия, задумчиво глядя на сына, негромко осведомилась:

– Тебе понравилась Флавия?

Петр невозмутимо посмотрел на мать, улыбнулся и погладил обритую макушку:

– Флавия? Какое мне дело до Флавии?! Я принес клятву служить Господу нашему Иисусу Христу и принял обет безбрачия, поэтому встречаться с Флавией не стал.

Родители изумленно переглянулись.

– Через три дня я уезжаю в Ирландию, к Патрику, крестить язычников, – добавил Петр.

Петр Портий спорил с матерью не три дня, а все пять, выказывая при этом недюжинную силу воли и поразительное красноречие.