Сарум. Роман об Англии Резерфорд Эдвард

– Бартоломью…

Что же делать? Через два дня ему надо показать свою работу мастерам-каменщикам, иначе его не примут в гильдию.

Вечером в жилище каменщиков пришел Бартоломью и как ни в чем не бывало уселся на свою кровать. Осмунд ничего не сказал – обвинить обидчика без доказательств было невозможно. Бартоломью с удовлетворенным вздохом растянулся на кровати и спокойно уснул, а Осмунд всю ночь провел без сна. Злость его не отпускала.

Перед рассветом Осмунд решил убить Бартоломью и потянулся за долотом: один удар в горло – и все будет кончено. А что потом? Бежать? Куда? Осмунд удрученно покачал головой, и тут его осенило… Гнев подстегнул воображение юного каменщика.

В предрассветных сумерках он, не глядя на мирно спящего Бартоломью, вышел на подворье, выбрал кусок из груды чилмаркского известняка и направился в Авонсфорд.

Следующим вечером в просторной комнате на втором этаже постоялого двора мастера-каменщики с любопытством глядели на Осмунда. Юноша побледнел и осунулся – впрочем, неудивительно, ведь он два дня не спал. Сегодня он впервые не вышел на работу, и Бартоломью с напускным сочувствием заявил, что Осмунд боится предстать перед каменщиками, однако похоже, что юнец все-таки справился с робостью.

– Ты готов показать свою работу? – спросил мастер.

Осмунд протянул ему полотняный мешочек.

– Здесь потолочная розетка?

– Нет, не розетка, – ответил юноша.

– Ты же сам сказал… – недоуменно поморщился каменщик.

– Розетка исчезла, пришлось заново резать.

– Что ж, показывай, – разочарованно вздохнул мастер.

Из мешочка Осмунд достал каменную фигурку в двенадцать дюй мов высотой – такие химеры устанавливали над капителями собора, – опустил ее на стол перед каменщиками и молча отступил на шаг.

Мастер удивленно распахнул глаза.

Фигурка изображала Бартоломью. Осмунд с удивительным сходством передал угрюмое выражение длинного лица, торжествующе вздернутый подбородок, злорадную ухмылку и даже волдырь на шее. На раскрытых ладонях покоилась круглая розетка с крошечной махровой розой посредине.

Каменщики рассматривали фигурку не произнося ни слова – все и так было понятно.

– И как долго ты ее делал? – спросил мастер.

– Один день, – сказал Осмунд и, помедлив, честно признался: – И одну ночь.

На лицах каменщиков засияли довольные улыбки. Мастер оглядел своих товарищей и удовлетворенно кивнул:

– Добро пожаловать в гильдию каменщиков, Осмунд Масон.

Гнев и злоба, которую так долго таил в себе юноша, тут же исчезли без следа.

Ночью Осмунд вышел на соборное подворье, посмотрел на недостроенные стены собора и прошептал:

– Я посвящу ему всю жизнь!

1264 год

Если бы Питеру Шокли сказали, что в этом году родится парламентская демократия, он бы сначала не понял, а выслушав объяснение, рассмеялся бы – такого не бывает и быть не может.

Питера Шокли в Саруме считали человеком рассудительным и к мнению его прислушивались. В сукновальне равномерно постукивали тяжелые дубовые колотушки, и дело приносило хороший доход. Такие же сукновальни работали в Мальборо, за двадцать пять миль к северу, и в Даунтоне, в шести милях к югу, но в окрестностях Сарума их было только две: епископская, на окраине Солсбери, и мельница Шокли – в Авонсфорде.

Питера приняли в гильдию торговцев, у горожан он пользовался уважением, дело свое знал, так что богатство семьи росло и множилось. Эдварда Шокли печалило лишь одно: сын отказывался жениться.

– И ведь не скажешь, что женщины ему не по нраву, – вздыхал Эдвард, которому не раз приходилось успокаивать разгневанных отцов местных красавиц, а однажды даже заплатить отступные разъяренному мужу.

– Да женюсь я, женюсь, – со смехом говорил ему Питер. – Рано мне пока семьей обзаводиться.

Но в 1264 году все изменилось.

Как обычно, во всем был повинен Генрих III, который за несколько лет до того ввязался в очередную политическую интригу, на этот раз устроенную папой римским Александром IV. Папа посулил второму сыну Генриха, Эдмунду, королевский престол в Сицилии, который требовалось отвоевать у Манфреда – незаконнорожденного сына императора Фридриха II Гогенштауфена. Брат Генриха, Ричард Корнуоллский, ставший к тому времени королем Германии, прекрасно осознавал нелепость подобной затеи и предупредил об этом короля, но тот стоял на своем, мечтая создать могущественный союз христианских монархов Англии, Германии и Франции. С характерным для него непостоянством Генрих поспешно заключил перемирие с королем Людовиком IX Святым, отказавшись от всех притязаний на владения во Франции, на всякий случай женил старшего сына, Эдуарда, на Элеоноре, дочери кастильского короля-рыцаря Фернандо III, и пообещал Александру IV деньги на ведение военных действий в Сицилии, хотя королевская казна была пуста.

Абсурдное соглашение вызвало резкое недовольство среди английской знати. Все понимали, что война за чужестранные земли приведет к весьма плачевным последствиям для Англии.

– Кому все это нужно?! – возмущался Годфруа. – В Уэльской марке неспокойно, королевством управляют дурно, сам Генрих погряз в долгах… Лучше бы дома порядок навел.

К тому времени папа римский отправил своего легата ко двору Генриха за обещанными деньгами, пригрозив, что за нарушение договора отлучит короля от Церкви и объявит интердикт по всей Англии.

Давно было ясно, что Генрих – никудышный правитель, поэтому бароны объединились и потребовали от короля реформ и изгнания чужеземцев. В 1258 году по образцу Великой хартии вольностей были составлены так называемые Оксфордские провизии. Бароны объявили Генриху, что не станут исполнять условия договора с папским престолом до тех пор, пока король не согласится с предписаниями Оксфордских провизий. Генриху пришлось принять унизительные условия, по которым королевская власть фактически передавалась выборному совету аристократов, куда входили как английские бароны, так и Лузиньяны, французские родственники Генриха по материнской линии.

Одним из создателей Оксфордских провизий стал Симон де Монфор. В истории Англии он занимает весьма противоречивое место. Дело в том, что основатель английского парламента был не англичанином, а французом и происходил из знатного рода графов Тулузских. В свое время Монфор прогневил короля тем, что женился на его овдовевшей сестре Элеоноре, вопреки ее обету постричься в монахини; из-за этого Генрих отказался дать за сестрой приданое, и Монфор начал долгое судебное разбирательство. Вдобавок Симон де Монфор презрительно относился к англичанам и, подобно суровому схоласту Роберту Гроссетесту, требовал улучшать нравственность местного населения любыми возможными методами, даже насильственными. Он был прекрасным полководцем, который, не стесняясь в выражениях, пенял Генриху на недостатки его военных кампаний, а видя, что король не умеет управлять страной, не скрывал желания показать, как это делается. Иначе говоря, он был типичным европейским аристократом – умным, заносчивым и беспардонным.

Несомненно, он обладал огромным талантом, способностью подчинять окружающих своей воле и, в отличие от Генриха, знал, чего именно добивается. В истории Англии он оставил заметный след, как сияющий росчерк метеора в ночном небе.

В 1258 году за несколько месяцев Монфор изменил всю систему правления страной: теперь три раза в год именем короля созывалось особое собрание баронов и рыцарей – парламент, – на котором обсуждались общее состояние и нужды государства; королевские шерифы графств избирались из местных жителей сроком на год. Монфор считал, что подобные обширные преобразования системы государственного управления больше всего соответствуют независимому складу ума жителей острова Британия.

В октябре 1258 года об этом было объявлено на латыни, по-французски и по-английски в каждом графстве, а король и так называемое содружество общин – все бароны, рыцари и свободные люди – должны были принести клятву верности новому правительству.

Питер Шокли принес эту клятву вслед за мужчинами семейства Годфруа.

– Новое правительство наведет порядок в стране, – ухмыльнулся сын Жоселена, Гуго.

– Вы видели Монфора? – спросил Шокли.

– Да, – негромко ответил старший Годфруа. – Редкий наглец, но свое дело знает.

Вскоре после этого Урбан IV, новый папа римский, объявил о расторжении договора с Генрихом в отношении Сицилии и заключил союз с Карлом Анжуйским. Впрочем, в Англии это не удивило никого, кроме разве что короля, который только теперь сообразил, что задаром отдал власть в руки Симона де Монфора и парламента.

– Что ж, королю придется смириться и жить по новым законам, – объявил Годфруа.

Увы, в этом он ошибся. События последующих четырех лет развивались характерно для феодального общества.

Поначалу казалось, что Эдуард, старший сын Генриха, восстанет против отца и с помощью Симона де Монфора захватит власть, однако отец с сыном вскоре помирились. Генрих упросил папу римского освободить его от данной клятвы и объявить ненавистные провизии недействительными, изгнал Монфора и, как прежде, окружил себя иностранными аристократами в ущерб английской знати. Разумеется, недовольные бароны призвали Монфора и вместе с ним подняли восстание, вошедшее в историю под названием Баронской войны. Ситуация менялась ежемесячно – политические победы одерживали то сторонники короля, то мятежные бароны, но до кровопролития пока не доходило.

Впрочем, все эти важные события не оказали большого влияния на Сарум. Бассеты и Лонгспе, уилтширские аристократические семейства, придерживались умеренных взглядов или выступали на стороне короля. В 1261 году шерифа, склонявшегося к поддержке Монфора, поспешно сменил ставленник короля Ральф Рассел, в под чинении которого был отряд воинов, разместившийся в старом замке на холме. В новом городе с тревогой следили за развитием событий.

– Воевать с королем никто не хочет, но дальше так жить нельзя. Надо все решить раз и навсегда, – сказал однажды Годфруа, выражая общее мнение.

Однако ни одна из враждующих сторон не желала идти на уступки.

Наконец в 1263 году решено было прибегнуть к арбитражу французского короля Людовика IX Святого.

С виду это был прекрасный выбор: благочестивый и миролюбивый король-крестоносец, образец справедливого и благородного феодального монарха, заключил с Англией мирный договор и вдобавок считался номинальным сюзереном Генриха III, которому все еще принадлежала одна французская провинция – Гасконь.

Итак, к Рождеству 1263 года Людовик Святой приготовился рассудить короля Англии и его мятежных баронов.

В последний день января 1264 года из-за междоусобной розни в Англии жизнь Питера Шокли в корне переменилась, а между отцом и сыном Годфруа едва не вспыхнула вражда.

Все началось на сукновальной мельнице. В тот год выдалось раннее половодье, и бурная река едва не вышла из берегов. Гуго де Годфруа и Питер оживленно обсуждали будущие продажи шерсти, как вдруг к ним подъехал Жоселен.

Рыцарь постарел, но все еще горделиво сидел в седле, словно перед выездом на ристалище. Благородное узкое лицо покрылось глубокими морщинами, волосы серебрились сединой. Жоселен с гор достью поглядел на сына.

Тридцатилетний Гуго лицом, ростом и осанкой пошел в отца. Он женился на дочери девонширского рыцаря, которая родила Гуго сына, но вскорости умерла от лихорадки. Жоселен надеялся, что сын женится во второй раз. С восемнадцати лет Гуго храбро сражался на турнирах и заслужил похвалу наследного принца Эдуарда, великого любителя рыцарских поединков. Зрители на трибунах ликующими выкриками встречали появление герба Годфруа – белый лебедь на червленом поле. Прошлым летом недавно овдовевший Жоселен передал ведение дел сыну, а сам целыми днями предавался излюбленным занятиям: чтению и верховой езде. Утром он целый час провел в лабиринте на холме и теперь пребывал в прекрасном расположении духа.

Внешность мужчин соответствовала их положению в обществе – Годфруа явно принадлежали к рыцарскому сословию и даже разговаривали между собой по-французски, а вот широколицый и коренастый Питер Шокли, их друг и совладелец прибыльного предприятия, был типичным торговцем.

– И когда вы уже женитесь?! – шутливо воскликнул Жоселен – с этим вопросом он всякий раз обращался к сыну и Питеру.

Внезапно на прибрежной тропке показался старый возок, резво подпрыгивающий на кочках. Согбенный и одряхлевший Эдвард Шокли угрюмо погонял лошадь; ветер сорвал с головы старика капюшон и ореолом взметнул седые волосы.

– Король Франции объявил, что правда на стороне Генриха! – дребезжащим старческим голосом выкрикнул Эдвард. – Монфору конец пришел!

Король Генрих и английские бароны приехали в Амьен и попросили Людовика Святого рассудить их по справедливости. Людовик не колеблясь признал справедливым решение папы римского заклеймить Оксфордские провизии как подрывающие королевскую власть и феодальное право. Французский король напомнил баронам, что феодальный монарх волен править своими владениями по своему усмотрению, равно как и выбирать себе друзей и советников независимо от того, угодны они его вассалам или нет. Английские мятежники потерпели поражение.

Услышав дурные вести, мужчины обеспокоенно переглянулись: мирным путем дело разрешить не удалось, значит…

– Баронам следует смириться, – наконец произнес Жоселен.

Отец и сын Шокли обратили на рыцаря удивленные взгляды.

– Почему?! – негодующе воскликнул Гуго. – Отец, вы же сами говорили, что Генрих – дурной правитель.

Жоселен сокрушенно покачал головой:

– Увы, вассалам недостойно спорить с решением короля Людовика и папы.

– А как же Монфор? – напомнил ему сын.

– Он слишком далеко зашел в своем рвении, – вздохнул рыцарь.

Вот уже год Годфруа с неприязнью следил за деятельностью Симона де Монфора, считая, что тот без должного почтения обращается с королем и подвергает его излишним унижениям. Да, Генрих был бестолковым правителем, но устои феодальной монархии священны, а покушаться на них – преступление. Именно поэтому баронам следовало смириться с решением Людовика и папы римского.

– Власть монарха и Церкви можно изменить, но нельзя отменить, – неоднократно повторял Жоселен, напоминая сыну о двух незыблемых столпах порядка и добродетели. – Ежели избавиться от Святой церкви и монархии, то в мире воцарится хаос.

– Нет, отец, я не покорюсь! – решительно заявил Гуго.

– Ты не желаешь признать справедливое решение короля Людовика? Решение папы римского? – разгневанно спросил Жоселен.

– Нет, не желаю! Они оба чужеземцы и не понимают нас, англичан.

Жоселен не видел смысла в подобном доводе, но Гуго упрямо стоял на своем.

Недовольство англичан давно вызывали чужеземные фавориты короля и итальянские клирики – ставленники папы римского, получавшие от короля щедрые дары и доходные церковные должности, так называемые бенефиции. Однако же Гуго возмущало другое: решение папы и короля Людовика шло вразрез с понятием естественной справедливости, присущей жителям Англии.

– Ты поступишь, как требует закон, – холодно приказал Жоселен сыну. – Монарх устанавливает законы, а Церковь их утверждает. Надеюсь, с этим ты согласен?

Гуго презрительно помахал рукой:

– Нет, отец, король сам подчиняется высшему, естественному закону – государственной власти. Ты желаешь сохранить монархическую власть, пусть и видоизмененную, а Монфор доказал, что существует власть государства, которой вынужден подчиниться монарх. Именно к этому нам и надо стремиться.

Жоселен ошеломленно поглядел на сына, хотя в заявлении Гуго не содержалось ничего нового. Вот уже сто лет подобные идеи широко обсуждались в европейских университетах и пользовались под держкой знаменитого теолога и философа Фомы Аквинского. Подписание Великой хартии вольностей означало, что английские монархи фактически разделяли власть с баронами, которые, однако же, скромно именовали себя советниками и утверждали, что всего лишь помогают королю осуществлять надлежащее управление стра ной. Подобное уклончивое допущение не нарушало святости монар хии и сохраняло право короля действовать по своему усмотрению.

– Но ведь папа римский… – в ужасе пробормотал рыцарь.

– Большинство епископов поддерживают Монфора, – горячо возразил Гуго.

И в самом деле, многие епископы считали, что Генрих не имеет права нарушить клятву и обязан исполнять требования Оксфордских провизий.

– А ты с этим согласен? – спросил Жоселен старого Эдварда.

Шокли не торопился с ответом – философические доводы его не интересовали.

– Вот что я тебе скажу, – поразмыслив, сказал он. – Если начнется война, лондонские торговцы встанут на сторону Монфора.

Жоселен презрительно поморщился. О могуществе лондонской торговой гильдии было известно всем, но рыцарская честь требовала защиты высоких идеалов.

– Монарх – помазанник Божий, и отвергать это – кощунство, – надменно изрек рыцарь и гневно обратился к сыну по-французски: – Ежели ты не признаешь решение французского короля справедливым, я лишу тебя наследства. Ты мне больше не сын!

Питер Шокли, наблюдая за ссорой отца и сына Годфруа, кое-что уяснил в запутанном философском споре, хотя многого в нем не понимал.

– Не важно, кто нами правит – король или его советники, – сказал он отцу, попрощавшись с Годфруа. – Для успешного ведения дел нам нужен мир и низкие налоги. Вот за это и следует бороться.

Слухи о размолвке между отцом и сыном Годфруа быстро разлетелись по Саруму. Из родительского особняка Гуго, оставив малолетнего сына на попечение отцовских служанок и нянюшек, переселился в Солсбери, где, по мнению отца, вел себя вызывающе.

В Саруме тоже зрело недовольство, и к февралю король прислал в замок на холме отряд рыцарей для устрашения местного населения. Угроза возымела действие, и Гуго пришлось сдерживать свой пыл, хотя несколько раз он тайком уезжал из города.

В феврале и марте до Сарума докатились слухи, что жители Лондона горячо поддерживают мятежных баронов, что Монфор сломал ногу и лежит при смерти – нет, что он скрывается, готовя решительное наступление… Принц Эдуард во главе войска разъезжал по стране, усмиряя недовольных. В апреле король Генрих захватил Нортгемптонский замок. Гражданская война разгоралась.

Тем временем сукновальня Шокли продолжала приносить доход, и к концу марта Питер решил расширить старую водяную мельницу, чтобы увеличить производство. По просьбе Жоселена за ходом строительства надзирал Осмунд-каменщик.

Однажды в середине апреля Питер с Осмундом, придя на мельницу, увидели Гуго де Годфруа на черном скакуне. В поводу Гуго вел запасного боевого коня и лошадь, навьюченную рыцарским обмундированием, включавшим в себя длинную кольчугу, щит с фамильным гербом – белый лебедь на червленом поле, – меч, копья и железный шлем, похожий на перевернутое ведро с двумя прорезями для глаз. Поверх кожаного дублета Гуго накинул красный плащ с белым крестом крестоносца.

– Где мой отец? – осведомился рыцарь.

Жоселен вот уже два месяца занимался делами поместья и каждые два дня приходил на сукновальню. Всякий раз Питер рассказывал ему о жизни сына в городе, словно бы не подозревая о семейном разладе.

– Скоро приедет, – ответил Шокли.

Мужчины молчали, догадываясь о цели приезда Гуго.

Вскоре на тропе показался Жоселен. Рыцарь, гордо выпрямившись в седле, холодно взглянул на сына:

– Кто дал вам право надеть плащ крестоносца, мсье?

– Епископ Вустерский и еще три епископа, – почтительно склонив голову, ответил Гуго.

Клирики недавно объявили восстание мятежников священной войной, что весьма обрадовало Симона де Монфора.

– Я прошу вашего благословения, – продолжил Гуго.

Жоселен отрывисто кивнул – негоже рыцарю спорить с решением епископов – и спешился.

Гуго молча преклонил колено перед отцом. Старый рыцарь снял цепь с медальоном святого Фомы Бекета из Кентерберийского собора и, торжественно надев ее на сына, хмуро провозгласил:

– Хоть я с тобой и не согласен, но дарую тебе свое благословение.

Гуго благоговейно коснулся медальона и встал рядом с отцом.

– Вы отправляетесь к гробнице святого Фомы, – с едва заметной улыбкой произнес Жоселен. – Прошу вас, не забудьте привезти мне оттуда такую же реликвию.

Молодой человек улыбнулся отцовской шутке. Все знали, что Монфор собирает войска в Кенте, на Кентерберийской дороге.

– Обязательно привезу, мсье, – заверил Гуго. – Я долго не задержусь.

Он вскочил на коня и уехал, а потом и Жоселен, внезапно забыв о делах, отправился на взгорье – наверняка чтобы подольше посмотреть на сына.

Ни Годфруа, ни Шокли не подозревали, что за их встречей наблюдают еще двое, – за сукновальней спрятались Уильям атте Бригге и его семнадцатилетний сын Джон, смуглый остроглазый юноша. Уильям, сообразив, что оказался свидетелем важного события, погрузился в размышления.

– Запомни это накрепко, – шепнул он сыну. – Кто знает, может, потом пригодится.

Битва при Льюисе произошла 14 мая 1264 года.

Городок находился на побережье, в шестидесяти милях от Дуврского пролива, под высокой меловой грядой Саут-Даунс. Там стоял замок и старинное аббатство Святого Панкратия, принадлежавшее ордену бенедиктинцев.

Войска Генриха и Эдуарда расположились лагерем на окраине города. Ранним утром воины Симона де Монфора, в алых плащах крестоносцев, выстроились боевым порядком на меловой гряде; отряд лондонцев стоял на левом фланге. Епископ Вустерский благословил войско на битву.

Сражение было недолгим: Эдуард напал на левый фланг, отрезал лондонцев от войска противника, обратил их в бегство, а сам бросился в погоню, оставив поле боя. В это время Симон де Монфор двинул в наступление своих рыцарей, которые смяли королевское войско и захватили в плен короля и его брата Ричарда Корнуоллского. Мятежники одержали победу.

Потери обеих сторон были незначительны. Одного рыцаря, устремившегося на помощь лондонцам, окружили пехотинцы принца Эдуарда, и, стащив с коня, зарубили насмерть. Опознали убитого только по алому щиту с белым лебедем. А среди погибших сторонников короля был старый рыцарь по имени Жоффрей де Уайтхит.

После двадцатилетнего отсутствия Алисия вернулась в родительский дом на Кастл-стрит. Внешне она почти не изменилась, в волосах не сквозила седина, и лишь у глаз собрались тонкие, едва заметные морщинки, что ее вовсе не портило. Однако внутренне…

Нет, несчастной она себя не чувствовала. Через год после свадьбы родилась дочь, однако Жоффрей мечтал о наследнике. Увы, его мечте не суждено было сбыться. К старости на широком добродушном лице рыцаря застыло огорченное выражение. В прошлом году дочь выдали замуж, и Жоффрей, окончательно разочаровавшись в жизни, угрюмо бродил по своим владениям.

Потом он объявил, что отправляется воевать за короля, хотя с трудом натянул на себя кольчугу. Алисия поняла, что он задумал, но останавливать его не стала. Жоффрей ласково простился с женой и отправился на битву, возвращаться из которой не собирался.

Земли Жоффрея унаследовал его брат, а Алисии досталось приличное состояние, так что Винчестер она покинула без особого огорчения, хотя и не знала, как жить дальше. «Я уже не молода, но еще не стара», – грустно думала она.

Алисия с изумлением разглядывал город, в котором провела детство и юность. Кварталы на северной окраине Солсбери полностью застроили, рынок заполонили толпы покупателей, приезжавших сюда не только со всей округи, но и из Бристоля, Лондона и Норвича. Над черепичными крышами домов высилась громада почти завершенного собора.

Отец Алисии умер пять лет назад, фамильный особняк унаследовал Уолтер. Три дня Алисия провела в доме брата, посетила собор и встретилась с одряхлевшим дядюшкой, каноником Портеорсом, который гордо показал ей уличные водостоки. Впрочем, знакомых в городе у нее почти не осталось.

Вечером третьего дня Уолтер осторожно завел с ней разговор:

– Любезная сестра, не задумывалась ли ты о том, как теперь устроить свою жизнь?

– Ты собрался меня снова выдать замуж?

– Да, – признался он. – У меня и жених на примете есть. Прекрасная партия, между прочим.

– Правда? – рассмеялась Алисия. – И кто же это?

– Рыцарь, с богатым имением… – Уолтер помолчал, ожидая дальнейших расспросов, и наконец объявил: – Жоселен де Годфруа ищет жену.

Пятидесятисемилетний рыцарь, скорбя о погибшем сыне, решил снова обзавестись семьей – ради внука.

«Мальчику три года, – рассуждал он. – Может быть, я доживу до его двадцатилетия…»

В те времена мало кто доживал до семидесяти, но Жоселен отличался крепким здоровьем и надеялся на лучшее. «Ребенку нужна мать, – печально думал рыцарь. – Надо бы подыскать хорошую жену».

Уолтер ле Портьер, прознав об этом, предложил рыцарю взять в жены недавно овдовевшую Алисию. Жоселен не стал возражать – хотя ле Портьер и не знатного рода, но Алисия – вдова Жоффрея де Уайтхита, а значит, прекрасно умеет вести хозяйство; к тому же она еще молода – всего тридцать шесть лет. Рыцарь довольно улыбнулся и подумал: «Я еще крепок, может быть, она родит мне наследника. В конце концов, у меня два имения. Одно достанется внуку, а второе, если повезет, унаследует сын».

– Я согласен встретиться с твоей сестрой, – сказал он Уолтеру.

Питер Шокли вернулся в город из отцовской усадьбы и замер, не веря своим глазам: на углу рыночной площади, у Кабаньего Ряда, стояла Алисия. Он не видел ее двадцать лет и не подозревал, что она недавно овдовела. С трудом переборов оцепенение, Питер торопливо подошел к ней и с улыбкой сказал:

– А ты совсем не изменилась!

Алисия, вздрогнув от неожиданности, недоуменно уставилась на видного привлекательного мужчину и лишь потом сообразила, что это Питер, о котором она не вспоминала вот уже двадцать лет. Немного погодя он уже знал и о погибшем муже, и о том, что сегодня Алисия встречается с Жоселеном де Годфруа.

– Он жену подыскивает… – задумчиво сказал Питер.

– Знаю, – улыбнулась Алисия и, заглянув ему в глаза, дерзко произнесла: – Только вряд ли найдет.

Через неделю все было решено.

Хотя Питер Шокли и пытался убедить себя, что все эти годы не ждал возвращения Алисии, сейчас в этой лжи не было нужды. Рядом с Алисией он по-прежнему трепетал от восторга, а на третий день притянул ее к себе и поцеловал.

– Мы с тобой словно и не расставались никогда! – вздохнул он.

Она радостно улыбнулась. Для Питера встреча стала подарком судьбы, а вот Алисия твердо решила выйти замуж за Питера Шокли лишь после того, как брат отвез ее в Авонсфорд, где их встретил благородный седовласый старец с грустным лицом.

Уолтер расстроился, когда сестра наотрез отказалась от брака с Годфруа, а спустя неделю, узнав, что она собирается замуж за Шокли, пришел в ярость:

– Ты же теперь знатная госпожа! Зачем тебе этот торговец?!

Ему льстило быть в родстве с благородным де Уайтхитом, да и возможность породниться с де Годфруа представлялась донельзя выгодной.

– Деньги у меня есть, – невозмутимо ответила Алисия. – Выйду замуж, за кого захочу.

К превеликой радости старого Эдварда Шокли, свадьбу сыграли через месяц, и Питер во второй раз подарил Алисии скромный медальон на серебряной цепочке.

Не помня себя от счастья, Питер увел жену в родительскую спальню на втором этаже усадьбы и снова почувствовал себя восемнадцатилетним юношей. Поначалу Алисия покорно принимала его ласки, с улыбкой глядя на его страсть, но посреди ночи сама пылко прильнула к нему.

Жоселен побледнел от гнева, услышав о свадьбе Алисии и Питера Шокли. Это не только задевало честь рода де Годфруа, но и оскорб ляло его лично.

– Низкий торговец, как посмел он посягнуть на мою невесту!

Питер поначалу не заметил, что Годфруа перестал приезжать на сукновальню, и несколько недель спустя радушно с ним поздоровался. Рыцарь надменно выпрямился в седле и презрительно заявил:

– В конце месяца я передаю сукновальню другому арендатору, а в твоих услугах больше не нуждаюсь.

Питер ошеломленно уставился на него. Ссуду Аарону давно выплатили, сукновальня стояла на земле Годфруа. Конечно, Шокли мог обратиться в суд, но долгая тяжба превратит его жизнь в ад. Питера охватило отчаяние. Два дня он провел в глубоком унынии, не в силах рассказать жене о случившемся. Алисия потребовала объяснений, и он во всем признался.

– Попроси отца поговорить с Годфруа, – посоветовала Алисия.

Питер грустно покачал головой. Эдвард был стар и немощен, волновать его не стоило.

– Нет, я сам все улажу, – мрачно пообещал он.

Алисия ничего не сказала. Но все следующее утро после отъезда Питера она провела в спальне, а в полдень отправилась в Авонс-форд. Прислуга с удивлением глядела на богато разодетую госпожу, которая въехала во двор особняка и велела конюху помочь ей спешиться.

За двадцать лет замужества Алисия обрела изящные манеры бла городной дамы. Завидев ее, Жоселен встал из-за стола и почтительно поклонился.

Она решительно обратилась к нему по-французски:

– Сеньор, мне стало известно, что вы намерены отобрать сукновальню у моего мужа.

Он сдержанно кивнул, слегка покраснев под внимательным взглядом фиалковых глаз.

– Я пришла к вам без ведома мужа, попросить прощения за мою дерзость, – продолжила Алисия. – Позвольте выразить мое глубочайшее сожаление, если вы сочли мой поступок оскорбительным, однако я полагала, что вам безразличен мой выбор.

Рыцарь невольно улыбнулся, оценив острый ум женщины, и церемонно ответил:

– Мадам, я был бы счастлив, если бы ваш выбор пал на Авонс-форд.

– Я питаю глубочайшее уважение к Авонсфорду и к его владельцу, – почтительно произнесла Алисия. – Видите ли, я двадцать лет прожила в любви и согласии с человеком вдвое меня старше и хотела доставить толику счастья тому, с кем рассталась в юности. Увы, похоже, мой опрометчивый поступок причинил только страдания и Шокли, и тому, кого я в иных обстоятельствах могла бы полюбить…

Она склонилась в изящном реверансе и вышла из комнаты.

Вечером Жоселен де Годфруа, пожелав малютке-внуку спокойной ночи, направился в гардеробную и поглядел в отполированный лист железа, служивший ему зеркалом.

«Я для нее слишком стар, – вздохнув, признал рыцарь. – А жаль!»

На следующий день гонец из Авонсфорда сообщил Питеру Шокли, что Годфруа не станет отбирать сукновальню.

Питер так никогда и не узнал, что заставило рыцаря изменить свое решение.

Война не прекращалась все лето, но в Саруме этого словно не замечали. Питер Шокли наслаждался семейной жизнью и трудился на сукновальне, а Годфруа в политические дрязги вмешиваться не желал.

«Еще неизвестно, в чью пользу разрешится спор между королем и Монфором, – рассуждал он. – Главное – сохранить поместье в наследство внуку».

Сторонники Монфора знали о взглядах Годфруа и, памятуя, что сын его погиб, сражаясь на их стороне, поддержки отца не искали.

Летом 1264 года опасность грозила отовсюду. Монфор, взяв в плен короля и его сына, чувствовал себя победителем, но сторонники Генриха во главе с Людовиком Святым помышляли о вторжении в Британию, уэльские друзья принца Эдуарда тоже собирали войско, а папский легат отказывался признавать законность новых правителей Англии. В октябре папа римский отлучил от Церкви Симона де Монфора и тех, кто ратовал за соблюдение Оксфордских провизий.

И все же англичане склонялись к поддержке правительства, действовавшего в соответствии с требованиями Великой хартии вольностей. В декабре Симон де Монфор объявил, что заседание парламента пройдет в Лондоне в конце января.

Услышав это известие, Годфруа удивленно покачал головой, а Питер Шокли захлопал в ладоши и сказал жене:

– Наконец-то королю покажут, как править страной!

Разумеется, весть о созыве парламента немедленно отправили баронам – сторонникам Монфора, а приверженцы короля получили ее с запозданием. В парламент вызывались рыцари из каждого графства, епископы и настоятель Солсберийского собора, однако главным нововведением было приглашение горожан – из Лондона и из городов на севере страны.

– Пусть бароны узнают, что думает простой народ! – восторженно воскликнул Питер.

Алисия ласково посмотрела на мужа – она слишком хорошо понимала, что знатные господа вряд ли прислушаются к словам торговцев.

– Горожан пригласили, чтобы народ не взбунтовался, – резонно заметила она. – К тому же приглашенным это льстит, так что они будут вести себя смирно, молчать и пыжиться от гордости, что их заметили.

– Может быть, и так, – кивнул Питер. – Только ежели их сейчас пригласили, то и потом придется звать. Другие города тоже захотят послать в парламент своих представителей. А дальше, глядишь, наберутся смелости, привыкнут и заговорят.

– Странно все это, – неуверенно произнесла Алисия.

Приближался январь. Графство Уилтшир направило в парламент рыцарей – Жоселен де Годфруа отказался, зато согласились Генри и Уильям Гузей из Кингтона, Годфри де Скудамор и Ричард из Зилса. Мысль о том, что горожанам и торговцам позволено принять участие в заседании парламента, не давала Питеру покоя. В конце января он объявил:

– Я еду в Лондон.

– На заседание парламента? – удивилась Алисия. – Тебя же не звали.

– Ну, в этот раз я только погляжу, как все происходит, а потом… – мечтательно протянул Питер.

– Что ж, поезжай, – сказала она, целуя мужа, и лукаво добавила: – Только не тяни, к лету возвращайся. У нас будет ребенок.

Питер восторженно вскрикнул и обнял жену.

Парламент Симона де Монфора глубоко разочаровал Питера.

Шокли ожидал увидеть в Лондоне пышное собрание, где король в окружении советников принимает важные решения, выслуживает жалобы на чиновников, назначает новых шерифов и разрабатывает мирный договор с папой римским и Людовиком Святым. Увы, ничего подобного Питер не обнаружил. Знакомый лондонский торговец показал ему большое каменное здание с деревянной крышей, в котором должен был заседать парламент, но сколько раз Питер ни приходил туда, оно пустовало.

По улицам у здания парламента сновали какие-то люди, обменивались приветствиями друг с другом, собирались на постоялых дворах и вели оживленные беседы. Вскоре Питер сообразил, что рыцари и прочие представители, которых пригласили на заседание, проводят своего рода подготовительную работу, изучая вопросы, подлежащие дальнейшему обсуждению. Сам он ни с кем из представителей знаком не был, а потому одиноко бродил по городу, лишь однажды раскланявшись с настоятелем Солсберийского собора. Больше всего Питера занимал вопрос о торговле с Фландрией – распри между баронами и королем мешали успешному ведению дел.

– Ежели не наладить торговлю шерстью, то денег не будет ни для королевских войн, ни для Монфорова мира, – объяснял он Алисии.

Не меньше интересовал его и вопрос об отношении к иудеям. Развитие успешного производства требовало вложений капитала, за которым приходилось обращаться к ростовщикам. Кагорским и лом бардским менялам Питер Шокли не доверял, предпочитая иметь дело с Аароном из Уилтона.

– Без ссуд в деле никак не обойтись, а надежных ростовщиков найти сложно, – говорил Питер жене.