Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль Сорокин Владимир

— Сыч один раз ёбнул?

— Ага. Один. Ну и пошёл я… Хули толку — одному против троих…

— Ну, Сычу мог бы ёбнуть разок.

— Да Жень, они б меня в землю втолкли!

— Ну, не преувеличивай… не так страшен чёрт.

— Да хуль мне пиздеть-то? Он ж на голову выше меня!

— Значит, меня на две.

— Ну ты ж у нас спортсмен, бля.

Перешли на ту сторону. Быстро смеркалось. Сырой ветерок шевелил Сергеевы космы. Фонари горели в полную силу.

Свернули, двинулись через проходной двор. Пробрались под развешанным бельём, прошлёпали по лужам. Возле подъезда две девочки крутили верёвку, а другая готовилась прыгать. Две матери катали коляски.

— Они щас там ещё, бля буду. Не успели, наверно. Хохол бутылку покупал.

Девочка вскочила под верёвку, стала прыгать.

Вышли к магазину.

У входа толкались несколько мужиков. Заметив Женьку с Сергеем, обернулись к ним.

— Слышь, ребят, вы Сыча с компанией не видели? — спросил, подходя, Женька.

— Они в роще распивают, — махнул рукой небритый мужик в кепке. — А что, вырубать собрались?

— Как получится.

— Давай, Жень, — ощерился мужик. — А то поприехали, развыёбывались. Я видел, как с Серёжкой-то.

— Чего ж не помог?

— Да какой из меня помощник… здоровья нет…

Свернули за угол, вошли в рощу.

Между оголившимися деревьями маячили тёмные фигуры.

— Вон они. — Сергей остановился, оглянулся. — Надо б кол сломать.

— Брось, не надо.

— Да хули, четверо ведь.

— Нет, кажется, трое. Пошли, не боись. Я двоих беру, а ты уж не робей. Пиздани один раз, но чтоб точно.

Подошли.

Трое оборвали разговор, повернулись.

— Аааа… заступничка привёл. — Сыч шагнул навстречу.

— Мало у магазина схлопотал?

Невдалеке от троих захрустели сучья. Сашка Гладилин застёгивал ширинку.

— Ты что, бля, в Москве здоровья набрался? — Женька вынул кулаки из карманов, пошёл к Сычу: — Сильно здоровым стал?

— На вас, пиздаболов, хватит.

Женька шагнул ближе, Сыч размахнулся. Женька увернулся от кулака и ловко хряснул Сыча в лицо.

Сыч полетел назад, кожаная фуражка покатилась по земле.

Пека с Хохлом кинулись на Женьку, Сергей — на упавшего Сыча.

Саша Гладилин бросился разнимать:

— Да что вы, ребят, охуели?!

Женька сбил Хохла, но от Пекиного кулака не уберёгся, полетел навзничь.

Сергей бил ногами закрывающегося Сыча, Сашка оттаскивал его за куртку. Пека ударил Женьку ногой в бок. Женька вскочил, икнул и достал его кулаком. Хохол сидел, схватившись за нос.

— Ребят, да что вы, ёб вашу! — Сашка оттащил Сергея. — Поубиваете друг друга!

— Пшёл на хуй, прихлебатель! Ща тебе вложу ещё!

— За что мне-то?

— За то! Пусти! Мудак…

Женька сбил Пеку с ног, тот вскочил и побежал прочь. Сыч поднялся и побежал следом.

Хохол сидел на земле, вытирая разбитый нос.

Женька толкнул его ногой:

— А ну, уматывай отсюда!

Хохол с трудом встал и побрёл. Женька поднял Сычёву фуражку, кинул ему вслед:

— Передай начальнику, шестёрка!

Хохол поднял фуражку, побрёл дальше.

— А ты чего стоишь? — Женька подошёл к Сашке. — А ну вали отсюда!

— Да чего ты, Жень?

— Вали, кому сказал!

Сашка сплюнул, зашагал прочь. Опавшая листва зашуршала под его ногами.

— Ну вот, огребли ребята. — Женька потрогал оплывающую бровь. — Да… синячок обеспечен. Издержки производства, бля…

— Дерёшься ты, я скажу! — Сергей хлопнул его по плечу. — Отработал, а?!

— А ты тоже хорош. На лежачего полез, нет чтоб мне помочь.

— Так я ж добить его, суку, хотел, чтоб не встал, гадина!

— А мне вон досталось тем временем…

— Ничего, Жень, щас пузырь раздавим, вылечим. Дай пятак приложу! Пятак надо. У тебя есть?

Зашарили по карманам.

Женька вдруг замер, открыл рот:

— Ёб твою мать!

Он осторожно вытащил из кармана куртки растопыренную пятерню. Пальцы были выпачканы в норме. Женька обиженно чмокнул:

— Во бля… я ж выложить не успел… а этот хуй меня ногой. Пакет разорвался. И она жидкая была, хоть пей…

Он держал руку перед собой.

— А может, не вся вытекла? — робко спросил Сергей.

— Да какой там… — Изгибаясь, Женька пальцами другой руки достал разорванный пакет. — Вообще-то не вся ещё…

— Ну и порядок. Чего такого? А куртку Людка твоя постирает.

— Будем надеяться. — Женька посмотрел на пакет и тряхнул головой. — Ну ладно, делать нечего.

Он подставил рот под дыру, сжал пакет ладонями. Жидкая норма потекла в рот.

— Жек! Мож, я сбегаю пока? А то закроют.

— Давай.

— Чего брать-то? Пузырь или краснуху?

— Пузырь.

Сергей повернулся и бодро зашагал к магазину.

Женька высосал из пакета норму и, скомкав, приложил его к пылающей брови. Моргать было больно, висок онемел, бок слабо ныл.

— А у них всегда так. — Эра выпустила в эмалированную миску седьмое яйцо. — Получают много, а жить нормально не умеют. В конце месяца занимать плетутся.

— Точно. — Аня колола орехи, выбирая из скорлупы в стакан.

— Машка приходит — вся разодетая, в янтаре, в кримплене. «Эра, дай взаймы». И знает ведь, к кому идти.

— Это конечно.

— К Соловьёвым сунулась однажды — отказали. А я вот просто, Ань, и не могу отказывать. Не умею.

Эра кинула яичную скорлупу в ведро и металлическим веничком стала взбивать яйца с песком.

— Ты у нас Христосик.

— Сама себя ругала не раз, дура, чего я, действительно? А вот не могу. А Машка сотню — цап! И до свидания. На следующий день загул у них. Гости. В получку отдаст, в конце месяца — опять.

— А он не заходит?

— Нет, что ты. Это же элита, разве снизойдет до технократии какой-то? У них и гости все такие — индюки. В замше да в коже.

— А он член союза?

— Давно. Трехтомник выходит, Машка говорит.

— Не читала ничего?

— Читала, Ань. Муть мутью. Производственный роман. Он любит её, она в завкоме, он бригадир. Бригада — завалящая, из последних. Не справляется. Бригада сыпется, текучка кадров. Она его критикует. А он ревнует её к главному инженеру. Кончается всё, правда, хорошо. План перевыполняют, и они женятся. Старый литейщик тост говорит. Молодые хлопают. Всё.

— Кошмар…

— Да, еле до конца осилила. Вообще-то у него сборничек рассказов есть. Там лирика такая деревенская. Вроде и ничего, но с другой стороны — сколько можно? Надоело.

— Крем сейчас будем или после?

— Потом. А то опадёт. Дай-ка муку мне.

Аня передала.

Эра отмерила два стакана, высыпала в миску добавила подтаявшего масла, стала мешать деревянной ложкой.

— Эр, а орехи сразу или потом? Сверху?

— Нет, сразу. В том-то и дело. Это не «Полёт». Ты тогда давай орехи с нормой мешай.

Аня сняла с буфета накрытую тарелку. Под крышкой лежали четыре нормы. Три были потемнее, одна совсем свежая — оранжево-коричневая. Аня высыпала в нормы орехи, помешала ложкой:

— Эр, а Колиному министерству норму кто поставляет?

— Детский сад.

— Оно и видно. Вон какая светленькая. Мы интернатовскую едим. Ничего, конечно, но не такая… Как пахнет сильно, Эр. Всё-таки запах ничем не отбить.

— Испечём, постоит, и никакого запаха.

— Правда?

— Ага… Перемешала? Давай сюда.

Аня передала тарелку, Эра счистила тягучее содержимое в тесто, подсыпала муки и стала засучивать рукава.

Лифт плавно остановился, светло-зелёные двери разошлись.

Николай Иванович вышел в вестибюль.

Стоящий у проходной милиционер повернулся, отдал честь. Николай Иванович кивнул головой, минуя его, толкнул стеклянную дверь.

У подъезда прохаживались двое милиционеров в шинелях. Заметив Николая Ивановича, они остановились и приложили руки к вискам.

Николай Иванович кивнул им.

Машина стояла рядом. Вышел шофёр, открыл заднюю дверцу:

— Добрый вечер, Николай Иваныч.

— Добрый вечер, Коля. — Николай Иванович кинул папку на сиденье и сел сам.

Шофёр проворно обежал мощный чёрный перед, сел за руль, завёл и плавно тронул.

Проехали коротенькую аллею, уперлись в серебристые ворота, которые стали медленно расходиться. За воротами стояла чёрная «Волга» охраны. Возле «Волги» прохаживались трое в плащах.

Ворота разошлись, лимузин проехал мимо «Волги».

Трое хлопнули дверцами, «Волга» тронулась следом.

— Домой, Николай Иваныч?

— Ага.

Свернули на Кутузовский, понеслись по середине.

— Сегодня, Николай Иваныч, «Спартачок» наш «сапогам» наложит. Как пить дать.

— Не говори гоп… — Николай Иванович приспустил стекло.

— Вот увидите. Он «Химику» как в субботу, а? Здорово!

— Химик не ЦСКА.

— Ну, разные, конечно, но семь-ноль выиграть — это тоже суметь надо. Счёт — будь здоров.

— Посмотрим. — Николай Иванович зевнул, снял шляпу и положил на папку. — Чего-то хмурится. Дождь пойдёт.

— Пойдёт, конечно. Вон как заволакивает. Мокрая осень какая-то. Прошлый год сухая была. Картошку копали — одно удовольствие. Ни грязи, ничего. А щас меси вон…

— А вы не копали ещё?

— Какой там! Куда ж в такую грязь.

— Смотри, сгноишь.

— Да в эту субботу попробуем…

Свернули в переулок, подкатили к восьмиэтажной башне. «Волга» остановилась рядом, охранники вышли, озираясь, обступили лимузин. Шофёр открыл дверцу, Николай Иванович выбрался, подхватив папку и шляпу. Рыжеволосый охранник открыл дверь подъезда.

Николай Иванович кивнул ему и пошёл по серо-коричневой ковровой дорожке. Широкоплечий лифтер вышел из-за стола:

— Добрый вечер, Николай Иванович.

— Привет.

Подъехал лифт, разошлись двери.

Николай Иванович вошёл, утопил кнопку «3», посмотрел на себя в зеркало.

На этаже вышел, позвонил. Дверь открыла Лида.

— Привет. — Николай Иванович поцеловал её в щёку.

— Привет. — Она ответно поцеловала его. — Почему без шляпы ходишь? Франтишь? Я из окна видела. Заболеешь.

— Да я из машины только…

— Смотри, простудишься. Устал?

— Есть немного. А мать где?

— У Веры.

— Аааа…

— Ужинать щас будешь или после?

— Давай щас. Там хоккей в семь…

Лида помогла ему раздеться. Николай Иванович вынул из плаща норму:

— Отнеси на кухню.

— Что, долго заседали?

— С трёх.

Она ушла на кухню, крикнула оттуда:

— Рыбный суп будешь или харчо?

Николай Иванович надел тапочки:

— Харчо.

Лида загремела тарелками.

Николай Иванович сходил в туалет, вымыл руки и, засучивая рукава рубашки, прошёл сквозь бамбуковую занавеску на кухню.

Лида, напевая, резала балык:

— Садись давай. Я Аньку отослала, а сама хозяйничаю.

— А что такое?

— А она простыла где-то. Сопливая вся.

— А… Поешь со мной?

— Нет, папочка, я обедала недавно. С мамой мы поели. А ужинать рано ещё. Садись.

На столе дымился харчо, стояла бутылка «Мукузани», грибы, ветчина, паюсная икра в розетке.

Норму Лида выложила в блюдце.

Николай Иванович взял ложку, придвинул норму зачерпнул, вяло прожевал.

Лида разложила балык на тарелочке, вытерла руки о висящий на стене фартук, села напротив.

Николай Иванович неторопливо жевал норму.

— К Никитичу ездил? — Лида подперла подбородок рукой.

— Ездил.

— Ну и как? Освоился на новом месте?

— Да не очень… не справляется что-то. Только и новшеств, что ворота посеребрил…

— Ну, пыль в глаза пустить это он любит. А сам как?

— Тоже неважно. Опухший какой-то. Пьёт, наверно.

— Пьёт, конечно. Сергея Петровича шофёр рассказывал, как вёз его, пьяного, с дачи.

Николай Иванович поскрёб с блюдца коричневые остатки, облизал ложку и придвинул харчо:

— Ух ты, густое-то, а?..

— Ты балыка возьми, грибы вот…

— Я вижу. — Он хлебнул раз, другой, налил вина, выпил и заел куском балыка. — Мать давно уехала?

— Часа в четыре. Да, чуть не забыла — тебе Николаич звонил.

— Так я ж перед отъездом говорил с ним.

— Ну, не знаю. Может, вспомнил чего. Знаешь как — хорошая мысля приходит опосля.

— Тоже верно…

Николай Иванович хлебал харчо.

Лида встала, подошла к плите:

— А на второе Анька котлеты сбацала. Из индейки.

— Положи мне половинку.

— Чего так?

— Больше не хочу.

— А картошки?

— Тоже малость.

Он доел харчо. Лида поставила перед ним тарелку со вторым.

Николай Иванович подцепил картошку, прожевал, отложил вилку:

— Аааа… это он, наверно, насчёт шестого… я щас…

Он встал, прошёл через коридор и гостиную в кабинет, поднял трубку красного телефона без циферблата:

— Три семьдесят восемь… Алексей Николаич? Это Николай Иваныч. Тут мне Лидочка передала. Ага. Аааа… ясно… ну я так и думал… ага… ага… так… так… и что? Вот как? Ну так это ж их хозяйство, пусть они и решают. Конечно. Да и тебе волноваться на этот счёт не надо. Пусть они волнуются. Сами заварили, сами пусть и расхлёбывают. Точно. Точно. Конечно. Да. Конечно. Да. Седьмого. Точно. Под Архангельском сорвалось, так они решили здесь… да… так это получается — шило на мыло. Мне Фёдоров вчера докладывал… да… деньги убухали, а природа виновата. Да. Сначала на электронщиков валили, теперь на вечную мерзлоту. Да. Точно, а теперь, значит, Рябинкин виноват, он не предусмотрел! Нашли козла отпущения. Да. Конечно, он ведь ясно сказал, ты помнишь? Да. Нечего, конечно! А с ними я завтра поговорю, пусть они Рябинкина не трясут. Да. Пусть своих трясут. Да. Хорошо. Хорошо. Ладно, Алексей Николаич, до свидания…

Он положил трубку, посмотрел на часы и побежал в гостиную.