Хрупкие вещи. Истории и чудеса (сборник) Гейман Нил
– А теперь пойдем в «Ласточкино гнездо», – сказал Дуглас.
Это было большое поместье недалеко от моего дома, вдали от дороги. Отец говорил, что владельцем усадьбы был граф Тентерденский, но он умер, а новый граф просто закрыл особняк и уехал в город. Я туда как-то ходил, но углубиться в сад не решился. Место вовсе не выглядело заброшенным. Сады были ухожены, а там, где есть сад, полагается быть и садовнику. То есть взрослому. То есть врагу.
Я сообщил им об этом.
– Да ну, – сказал Джейми. – Вряд ли там кто-то живет. Может, раз в месяц кто-нибудь и приезжает постричь газоны. Ты что, боишься? Мы там сто раз уже были. Даже тысячу раз!
Разумеется, я боялся и, разумеется, сказал, что ни капельки не боюсь. Мы дошли до главных ворот, которые были закрыты, и протиснулись между прутьями. Перед небольшим зданием, в котором, видимо, когда-то жил привратник, стояло несколько ржавеющих железных клеток, в которые могла бы поместиться охотничья собака или ребенок. Мы прошли к парадному входу в «Ласточкино гнездо». Мы таращились в окна, но ничего не увидели. Внутри было слишком темно.
Обойдя дом, мы зашли в заросли рододендронов, за которыми лежала почти сказочная страна. Там был волшебный грот с камнями, нежными папоротниками, причудливыми растениями, которых я никогда не встречал: цветы с пурпурными листьями, забавные стебли, спрятавшиеся драгоценности соцветий. Водопадом скатываясь с камней, по гроту бежал маленький ручеек.
– А давайте я туда посикаю, – предложил Дуглас.
Сказано – сделано. Он подошел к ручейку, стянул шорты и помочился в воду, брызгая на камни. Остальные мальчишки тоже повытаскивали свои штучки и присоединились к Дугласу.
Я помню, как это меня поразило. Меня поразила радость, с которой они принялись за это дело – и то, что они повели себя так погано в этом чудесном месте, осквернили чистую воду и магию грота, превратив его в туалет. Почему-то мне это казалось неправильным. Закончив развлекаться, они не убрали обратно свои пиписьки, а стряхнули их и повернулись ко мне. У Джейми уже пробивались какие-то волоски.
– Мы кавалеры! – закричал Джейми. – Знаешь, что это значит?
Я читал про английскую гражданскую войну, где кавалеры (неправые, но романтичные) сражались с круглоголовыми (правыми, но неприятными), но он вряд ли он говорил об истории. Я покачал головой.
– Это значит, что мы необрезанные, – объяснил он. – А ты кавалер или круглоголовый?
Теперь я понял, о чем они.
– Я круглоголовый.
– Ну-ка покажь! Давай. Вынимай!
– Нет. Отстаньте, не ваше это дело.
На секунду я решил, что дела совсем плохи, но Джейми рассмеялся, убрал свой член и остальные, как по сигналу, сделали то же самое. Они рассказывали друг другу матерные анекдоты, которые я совершенно не понимал, но, поскольку я был смышленым мальчиком, то все запомнил и чуть не вылетел из школы: рассказал анекдот однокласснику, который порадовал им своих родителей.
В анекдоте было слово «хуй». Тогда я впервые услышал его, в том волшебном гроте.
Директор вызвал моих родителей и сообщил им, что я сказал очень плохое слово, настолько непристойное, что он не решится это повторить.
Родители тогда забрали меня домой, и мама спросила, что это было за слово.
– Хуй, – выпалил я.
– Никогда больше не повторяй этого слова, – сказала мама. Сказала твердо, тихо и доверительно. – Оно плохое, хуже не бывает.
Я пообещал, что больше не буду.
Но чуть позже, изумленный мощью одного-единственного короткого слова, я прошептал его про себя, когда остался один.
Осенним днем после школы в пещере были трое взрослых мальчишек и я. Они рассказывали анекдоты, ржали, и я ржал вместе с ними, хотя не понимал ничего из их шуток.
Потом мы вышли из грота и отправились в английский сад с маленьким мостиком, перекинутым через пруд. Мостик был виден как на ладони, и если что, нас могли бы заметить, так что мы рисковали. Но оно того стоило; в черной глубине пруда мы увидели здоровенную золотую рыбу. Потом Джейми повел нас в лес по мощенной камнями дорожке.
Лес в отличие от сада был совсем запущенный. Казалось, на многие мили вокруг нет ни души. Заросшая травой тропинка петляла между деревьями и неожиданно привела нас на поляну, где стоял маленький домик.
Домик для игр, построенный лет сорок назад для ребенка или для детей. Окна в тюдоровском стиле, с гравированными стеклами, оправленными в свинцовые жилки. Крышу тоже сделали в подражание стилю Тюдоров. Тропинка вела прямо к входной двери.
Мы подошли к домику.
На филенке висел металлический дверной молоток. Он был малинового цвета, отлитый в виде какого-то чертенка, злого эльфа или скалящегося демона со скрещенными ногами, который висел, уцепившись руками за петлю. Как описать его поточнее... я даже не знаю... в общем, недобрая была вещица. Одно выражение лица чего стоило. Помню, я еще подумал, кому, интересно, пришла в голову мысль прибивать такое к двери детского домика.
Стоя на той полянке, в надвигающихся сумерках, я испугался. Я попятился, отступая подальше от домика, и остальные последовали моему примеру.
– Я хочу домой, – сказал я.
Мне не стоило этого говорить. Все трое повернулись ко мне и заржали, принялись показывать на меня пальцами и обзывать нюней и сопляком. Уж они-то не боятся какого-то домика.
– Ну, давай, если смелый! – сказал Джейми. – Постучи в дверь, коль не дрейфишь.
Я покачал головой.
– Если не постучишь, – добавил Дуглас, – то навсегда останешься сопляком, и мы не будем с тобой играть.
Вот уж чего мне теперь не хотелось, так это с ними играть – ни сейчас, ни когда-то еще. Они обитали в мирах, в которые я не был готов вступить. Но и сопляком прослыть мне не хотелось.
– Давай. Мы-то не боимся, – сказал Саймон.
Я пытаюсь вспомнить, каким тоном он это сказал. Был ли он испуган и прикрывался бравадой? Или же ему нравилось происходящее? Хотел бы я знать.
Я медленно подошел к домику. Потянулся, схватил ухмыляющегося бесенка правой рукой и с силой ударил по двери.
То есть попытался. Я хотел стукнуть громко, чтобы доказать этим троим, что не боюсь. Ничего не боюсь. Но что-то произошло, что-то, чего я не ожидал, и молоток издал какой-то вялый бряк.
– А теперь ты должен войти! – закричал Джейми. Я ощутил в его голосе злорадный восторг. Может, они уже были здесь раньше, подумалось мне. И я был не первым, кого они привели сюда.
Но я не сдвинулся с места.
– Нет, вы входите, – сказал я. – Я постучал. Сделал, как вы сказали. Теперь вы заходите. Если не трусите. Покажите, какие вы смелые!
Я знал, что внутрь не пойду. Никогда. Ни сейчас, ни потом. Я почувствовал, как что-то двинулось, как молоток шевельнулся под моей рукой, когда я хотел стукнуть этим лыбящимся бесенком по двери. Тогда я был еще маленьким и доверял собственным ощущениям. Они молчали. Они не двигались.
Потом, очень медленно, дверь распахнулась. Они, должно быть, решили, что это я ее открыл. Дернул, когда стучал. А я не дергал. Точно не дергал. Она открылась потому, что была готова открыться.
Нужно было тогда убежать. Сердце ушло в пятки. Но в меня точно дьявол вселился, и вместо того, чтобы дать стрекача, я посмотрел на трех взрослых мальчишек и спросил:
– Вы что, струсили?
Они пошли к домику.
– Темнеет, – сказал Дуглас.
Они прошли мимо меня, один за другим, и вошли в дверь. На побледневшем лице одного из них был написан готовый вырваться вопрос, почему я не иду за ними. Но как только последний из троицы, Саймон, вошел внутрь, дверь с треском захлопнулась, и Богом клянусь, я к ней не прикасался.
С посеревших досок на меня щерился злобный демон, яркое малиновое пятно в сгущающихся сумерках.
Я обошел домик по кругу, заглядывая во все окна, одно за другим. Темная, пустая комната и никакого движения. Наверное, думал я, они прячутся там, внутри, жмутся к стенкам, изо всех сил сдерживая смех. Может быть, это просто игры для тех, кто постарше?
Я не знал.
Я стоял на полянке у игрового домика и ждал, поглядывая на краснеющее небо. Вскоре стемнело по-настоящему, и взошла луна – огромная осенняя луна медового цвета.
Внезапно дверь распахнулась, но никто не вышел.
Я остался один на поляне, один-одинешенек. Где-то ухнула сова, и я понял, что могу идти. Я повернулся и пошел прочь, по другой тропинке, чтобы держаться подальше от большого дома. Перелезая через освещенную луной ограду, я выдрал клок из своих школьных шорт и пошел – не побежал, в этом не было необходимости – по убранному ячменному полю, через калитку и дальше по каменистой дороге, которая вела – если идти достаточно долго – к моему дому.
Вскоре я там и оказался.
Родители не успели разволноваться, просто отругали меня за перепачканную ржавчиной одежду и порванные шорты.
– И где ты болтался? – спросила мама.
– Гулял, – ответил я. – Забыл про время.
И больше мы к этому не возвращались.
Было почти два часа ночи. Польская графиня уже ушла. Нора с шумом принялась сгребать стаканы и вытирать барную стойку.
– Нет, видимо, это место какое-то заколдованное, – весело говорила она. – Не то чтобы меня это беспокоит. Я люблю пообщаться, иначе не открыла бы клуб. Но, ребятки, у вас что, своего дома нет?
Мы попрощались с Норой, она поцеловала каждого в щечку и закрыла за нами двери клуба «Диоген». Спустившись по крутой лестнице мимо музыкального магазина, мы прошли через темный дворик и вернулись к цивилизации.
Метро давно закрылось, однако еще оставались ночные автобусы – или такси, для тех, кто мог себе это позволить. (Я не мог. Такие были времена.)
Через несколько лет, ввиду обнаружения рака у Норы и, полагаю, изменения британских законов, легализовавших ночную торговлю выпивкой, клуб «Диоген» закрылся окончательно. Правда, после той ночи я туда редко захаживал.
– А что с ними стало, – спросил Пол-актер, когда мы вышли на улицу, – с теми тремя мальчишками? Ты их видел потом? Что-нибудь про них слышал? Или они пропали без нести?
– Ни то, ни другое, – ответил рассказчик. – В смысле, с тех пор я их не встречал. Но никто не заявлял о пропаже, и не было никаких поисков. Или были, но я о них не слышал.
– А домик так и стоит? – спросил Мартин.
– Не знаю, – признался рассказчик.
– Я не верю ни единому слову, – заявил Мартин, когда мы добрели до Тоттенхэм-Корт-роад и направились к автобусной остановке.
Нас было трое или четверо на той ночной улице, спустя много часов после закрытия. Надо было упомянуть об этом раньше. Один из нас не произнес ни слова, пожилой человек с замшевыми заплатками на локтях, который вышел из клуба вместе с нами. И сейчас он впервые заговорил.
– А я верю, – произнес он тихо, почти извиняющимся тоном. – Не могу объяснить почему, но верю. Джейми умер вскорости после отца. Дуглас не хотел возвращаться, он и продал усадьбу. Хотел, чтобы все снесли. Но дом оставили, пожалели такую красоту. Все остальное, думаю, уже сровняли с землей.
Ночь выдалась прохладная, да еще дождик моросил. Меня передернуло, но только от холода.
– Клетки, о которых вы говорили, – продолжал незнакомец, – те, которые у ворот. Я не вспоминал про них лет пятьдесят. Он запирал нас там, если мы себя плохо вели. А мы вели себя очень плохо. Гадкие, нехорошие мальчики.
Он вертел головой, словно чего-то искал. Потом снова заговорил:
– Дуглас, конечно, покончил собой. Десять лет назад. Я тогда еще в дурке был. Память, конечно, не та. Не та, что раньше. Но Джейми вы описали точно, как в жизни. Никогда не давал нам забыть о своем старшинстве. Знаете, а нам ведь не дозволялось заходить в игровой домик. Отец не для нас его построил. – Голос его задрожал, и на мгновение я разглядел мальчишку в этом бледном старике. – У папы были свои игры.
Он вздернул руку и крикнул: «Такси!» К обочине подкатила машина.
– В отель «Браунз», – сказал он водителю и сел на переднее сиденье. Не сказав «до свидания», он захлопнул дверцу.
За щелчком замка я услышал, как закрывается множество других дверей. Дверей в прошлое, которых уже нет и которые не открыть заново.
ВЛИТЬСЯ В ЛЕСА
Going Woodwo
Перевод. Н. Эристави
2007
- Сброшу с себя плащ и рубаху.
- Книги свои отброшу,
- И жизнь свою – тоже.
- Кину небрежно пустые фляги, точно опавшие листья.
- Пойду искать себе пищу.
- Пойду искать потаенный
- Источник воды ключевой.
- Я древо найду, чей ствол не охватят
- И десять богатырей.
- Из-под корней его серых ручей сочится!
- Найду там плоды я, и ягоды, и орехи, –
- И нареку это древо домом.
- Я имя свое назову одному лишь ветру,
- Безумье, возможно, охватит меня средь деревьев, –
- Так пусть же охватит!
- Иным сумасшествием я полжизни страдал, а ныне
- Кожа моя одеяньем мне станет.
- О да, я безумен. Я сбросил с себя разум,
- Как башмаки и память о теплом доме.
- Желудок мой голодом сводит.
- Бреду меж деревьями. Брежу;
- Душой к корням возвращаясь.
- Где ж крона моя? Где шипы ногтей?
- Как древо, рожу под ветром...
- Покину я путь словесный во имя пути лесного.
- Лесовичком зеленым восход встречу, –
- Чтоб ощутить, что во рту, как язык незнакомый,
- Зреет молчанье.
ГОРЬКИЕ ЗЕРНА
Bitter Grounds
Перевод. Т. Покидаева
2007
1. «Не сумеешь вернуться пораньше – можешь не возвращаться вообще»
По всем счетам, я был мертв. Может быть, где-то внутри, глубоко-глубоко, я кричал, плакал и выл, точно раненый зверь, но это был совершенно другой человек – там, внутри, – совершенно другой человек, у которого не было доступа ни к голове, ни к губам, ни к лицу, ни ко рту, так что на видимом, поверхностном уровне я улыбался, пожимал плечами и как-то жил дальше. Если бы я мог прекратить свое существование, просто перестать быть – безо всяких усилий, не предпринимая вообще ничего, – выйти из жизни так же легко, как выходят за дверь, я бы ушел не раздумывая. Каждую ночь, ложась спать, я надеялся, что не проснусь. Но все равно просыпался, каждый раз – просыпался, и мне опять приходилось мириться с тем, что я все еще здесь.
Иногда я ей звонил. И всегда бросал трубку. После первого, может быть, после второго гудка.
Тот я, который кричал и плакал, скрывался так глубоко внутри, что никто даже не знал, что он там. Я сам забыл про него и ни разу не вспомнил, пока однажды не сел в машину (я решил съездить в магазин за яблоками), и не проехал мимо магазина, и не выехал за город, и не помчался по трассе. Я ехал и ехал, держась направления на юг и на запад, потому что если бы я повернул на восток или на север, мир закончился бы очень скоро.
Потом у меня зазвонил мобильный. Не глядя, я выбросил его в окно и на секунду задумался: интересно, кто найдет мой телефон, и ответит ли он на звонок, и что будет потом, если он все же ответит и вдруг обнаружит, что ему подарили мою жизнь?
Я заехал на автозаправку и снял все деньги, которые можно было забрать за одну операцию, со всех своих карточек. На протяжении нескольких следующих дней я проделывал то же самое во всех банкоматах на всех заправках, пока деньги на карточках не иссякли.
Первые две ночи я спал в машине.
Я проехал уже половину Теннесси и вдруг понял, что мне нужно в душ – причем до такой крайней степени, что я был согласен за это заплатить. Я снял номер в мотеле, забрался в горячую ванну, задремал и проснулся от холода, когда вода в ванне остыла. Я побрился разовой пластмассовой бритвой из приветственного набора, в котором был и пакетик с пеной для бритья. Потом я упал на кровать и заснул.
Проснулся в четыре утра и понял, что пора ехать дальше.
Я спустился в фойе.
Перед стойкой портье стоял раздраженный мужчина: весь седой, хотя, как мне показалось, совсем не старый. Где-то под сорок, если вообще не тридцать с небольшим. Тонкие губы. Добротный, хотя и помятый костюм.
– Я заказал это такси уже час назад. Целый час.
Мужчина держал в руке бумажник и стучал им по стойке, как бы давая понять, что его бесит подобное отношение.
Ночной портье пожал плечами.
– Я могу позвонить еще раз. Но если у них нет свободных машин, то они все равно ничего не сделают. – Он набрал номер и сказал в трубку: – Вас опять беспокоят из мотеля «Доброй ночи»... Да, я ему говорил... Я ему говорил.
– Послушайте, – сказал я. – Я не таксист, но зато у меня есть свободное время. Если нужно, могу подвезти.
Мужчина испуганно обернулся и посмотрел на меня, как на психа. В его глазах мелькнул явственный страх. А потом его взгляд преисполнился искренней радости.
– А знаете, нужно.
Теперь он смотрел на меня, как на посланца Небес.
– Только скажите куда, и я вас довезу. Как я уже говорил, у меня куча свободного времени.
– Дайте мне телефон, – сказал седовласый мужчина. Портье протянул ему трубку. – Можете отменить этот заказ, потому что Господь посылает мне доброго самаритянина. Люди не просто так появляются в нашей жизни. У всего есть причина. И вам, кстати, стоит об этом задуматься.
Он подхватил свой портфель – у него тоже не было багажа, – и мы вместе вышли на улицу.
Мы поехали сквозь темноту. Он разложил на коленях листок с нарисованной от руки картой и время от времени светил на него фонариком, прикрепленным к брелоку с ключами. Иногда он говорил: «Здесь налево» или «Здесь прямо».
– Вы меня очень выручили, – сказал он.
– Да без проблем. У меня много времени, я никуда не спешу.
– Я вам очень признателен. Знаете, есть одна в меру древняя городская легенда. Про таинственного человека, который подвозит людей, застрявших на загородных дорогах. Мертвый водитель. Водитель-призрак. Когда я доберусь до места, я непременно расскажу о вас своим друзьям, и они скажут, что вы давно умерли, но до сих пор разъезжаете по дорогам и подвозите автостопщиков.
– Неплохой способ знакомиться с новыми людьми.
Он хихикнул.
– А чем вы вообще занимаетесь?
– Скажем так, я ищу новое место работы. А вы?
– Я антрополог. Профессор антропологии. – Пауза. – Наверное, мне надо было представиться сразу. Я преподаю в христианском колледже. Люди обычно не верят, что в христианских колледжах преподают антропологию, но так тоже бывает. Не везде, но бывает.
– Я вам верю.
Еще одна пауза.
– У меня сломалась машина. Меня подвезли до мотеля. Полицейский патруль. Сказали, что эвакуатор приедет не раньше восьми утра. Я спокойно лег спать. Поспал пару часов. А потом мне позвонили в номер. Сказали, что эвакуатор уже выезжает. И мне надо быть у машины, когда он подъедет. Полный идиотизм. Если меня там не будет, они не станут забирать машину. Просто уедут – и все. Я вызвал такси. Оно не приехало. Надеюсь, мы все же успеем. Пока не приехал эвакуатор.
– Я постараюсь успеть.
– Надо было лететь самолетом. Вообще-то я не боюсь летать. Просто хотел сэкономить. Я еду в Новый Орлеан. Лететь где-то час. Билет стоит четыреста сорок долларов. На машине – одна ночь пути. На все про все – тридцать долларов. Экономия – четыреста десять долларов. Лишние деньги, они никогда не лишние. Правда, пришлось отдать пятьдесят долларов за номер в мотеле, но так всегда и бывает. Человек предполагает, а Бог располагает. Я еду на конференцию. На научную конференцию. В первый раз. На факультете считают, что это напрасная трата времени. Но все течет, все изменяется. Я уже предвкушаю, как там будет интересно. Антропологи со всего света. – Он назвал несколько имен, которые мне ничего не говорили. – Я читаю доклад о гаитянских кофейных девочках.
– Кофейные девочки – это какие? Которые пьют кофе? Или которые его выращивают?
– Не выращивают и не пьют. Они его продавали. В Порт-о-Пренсе, в начале века. Ходили по домам. Продавали кофе. Всегда – рано утром.
Понемногу светало.
– Многие думали, что они зомби, – продолжал он. – Ну, знаете. Зомби. Ходячие мертвецы. Кажется, здесь направо.
– А это действительно были зомби?
Похоже, ему было приятно, что я задал этот вопрос.
– Ну, с антропологической точки зрения, существует несколько теорий о зомби. Все не так тривиально-шаблонно, как нам пытаются доказать некоторые, с позволения сказать, эксперты, ищущие дешевой популярности, в своих монументальных трудах типа «Змей и радуга». Для начала нам следует определиться с терминологией: о чем мы вообще говорим, о фольклоре и суевериях, о порошке зомби или о «живых» мертвецах?
– Не знаю. – На самом деле я был уверен, что «Змей и радуга» – это фильм ужасов.
– Это были совсем дети. Девочки от пяти до десяти. Они ходили по домам в Порт-о-Пренсе и продавали кофейный порошок. Смесь кофе с цикорием. Всегда – рано утром. Примерно вот как сейчас. Когда солнце еще не взошло, но рассвет уже близко. Они принадлежали одной старухе. Сейчас надо будет свернуть налево. Когда она умерла, все кофейные девочки исчезли. Так написано в книгах.
– А вы сами как думаете? – спросил я.
– Вот она, моя машина, – сказал он с облегчением, указав на машину, стоявшую на обочине. Это была красная «хонда аккорд». Рядом с «хондой» стоял эвакуатор с мигающими габаритными огнями. Водитель курил снаружи. Мы подъехали, к нему.
Антрополог открыл свою дверцу еще до того, как мы полностью остановились. Он схватил свой портфель и выскочил из машины.
– А я уже думал: жду еще пять минут и, если вы не появитесь, уезжаю, – сказал водитель эвакуатора и бросил окурок в лужу. – Ладно, мне нужны ваши права и кредитная карточка.
Антрополог полез за бумажником во внутренний карман пиджака. Потом озадаченно нахмурился. Запустил руки в карманы и растерянно проговорил:
– Мой бумажник.
Он вернулся к моей машине, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, заглянул внутрь. Я включил свет в салоне. Антрополог похлопал рукой по пустому сиденью.
– Мой бумажник, – жалобно повторил он.
– Вы держали его в руках, – сказал я. – Когда разговаривали с портье.
– Черт возьми. Черт возьми.
– Что там у вас? – крикнул водитель эвакуатора. – Все в порядке?
– Давайте мы сделаем так, – быстро проговорил антрополог с нездоровой горячностью в голосе, – Вы вернетесь в мотель. Я, должно быть, оставил бумажник на стойке. Вы заберете его, привезете сюда. А я пока заболтаю водителя. Пять минут. Это займет пять минут. – Он, наверное, заметил, какое я сделал лицо, и быстро добавил: – Люди не просто так появляются в нашей жизни. У всего есть причина.
Я пожал плечами, злясь на то, что меня затянуло в чью-то чужую историю.
Антрополог захлопнул дверцу и поднял вверх большой палец.
Я подумал, что надо бы просто уехать и бросить его, но было уже слишком поздно что-либо менять, и я поехал в мотель. Портье отдал мне бумажник, сказав, что заметил его на стойке буквально через пару секунд после того, как мы уехали.
Я заглянул в бумажник. Все кредитные карточки были на имя Джексона Андертона.
Дорога обратно заняла не менее получаса: пришлось слегка поплутать. Когда я добрался до места, уже окончательно рассвело. Эвакуатор уехал. У «хонды» было разбито заднее стекло. Дверца со стороны водительского сиденья была распахнута настежь. Я даже подумал, что, может быть, это другая машина, что я приехал совсем не туда, куда нужно; но в подсыхающей луже валялись окурки от сигарет водителя эвакуатора, а в канаве неподалеку обнаружился открытый портфель – абсолютно пустой. Рядом с портфелем валялся картонный конверт. В конверте лежали бумаги, пятнадцать страниц распечатки какого-то текста, квитанция с чеком на предоплату номера в «Мариотте» в Новом Орлеане, зарезервированного на имя Джексона Андертона, и упаковка презервативов – три штуки – с ребристой поверхностью для дополнительного удовольствия.
На первом листе распечатки стоял эпиграф: «Вот что рассказывают о зомби: это тела без души. Живые мертвецы. Когда-то все они умерли, но потом их призвали обратно к жизни». Херстон. «Сказки будешь рассказывать моей лошади».
Я взял конверт, портфель брать не стал. Потом вернулся к своей машине и поехал на юг под небом в перламутровых переливах.
Люди не просто так появляются в нашей жизни, У всего есть причина.
Очень правильное замечание.
Я никак не мог найти радиостанцию, у которой не сбивался бы сигнал. В конце концов, я нажал кнопку сканирования каналов и не стал останавливаться на каком-то одном. Просто слушал, как радиостанции переключаются наугад в мятущихся поисках устойчивого сигнала: госпелы, старые песни, библейские чтения, обсуждение сексуальных проблем, кантри и джаз – по три секунды на каждую станцию с продолжительным белым шумом в промежутках.
Лазарь был мертв. Совершенно определенно. Лазарь был мертв, как говорится, тут без вариантов, но Иисус воскресил его, дабы мы все узрели... я говорю, дабы мы все узрели...
В позе, которую я называю «китайский дракон». Это можно вообще говорить в эфире? А когда ты... ну, это... кончаешь девчонке в рот, можно легонько ударить ее по затылку, и все потечет у нее из носа. Я чуть не умер от смеха, когда мы в первый раз...
Если сегодня под вечер ты вернешься домой, я буду ждать в темноте. Я буду ждать свою женщину в компании верной бутылки и верного револьвера...
Так говорит нам Иисус. Чтобы в час смертный, который может прийти нежданно, как тать в нощи, отойти к Господу с чистой душой...
Президент выступил с инициативой...
Начните утро с чашки ароматного кофе. Свежемолотый кофе. Для вас, для меня. Удовольствие каждый день. Потому что у нас каждый день – свежемолотый кофе...
И так – без конца. Волны звука омывали меня всю дорогу.
Чем ближе к югу, тем они становились радушнее – люди. Заезжаешь куда-нибудь перекусить, и в дополнение к еде и кофе получаешь еще разговоры, вопросы, кивки и улыбки. Был вечер, я сидел в какой-то закусочной, ел жареную курицу с овощным рагу. Официантка мне улыбалась. Еда казалась какой-то безвкусной, но, наверное, дело было не в ней, а во мне.
Я вежливо кивнул официантке, и она приняла это за приглашение подойти и подлить мне кофе. Кофе был горьким, но мне это нравилось. По крайней мере у кофе был хоть какой-то вкус.
– Я вот смотрела на вас и думала, – сказала официантка, – у вас, наверное, есть профессия. В том смысле, что вы производите впечатление человека, который профессионал в своем деле. Можно поинтересоваться, чем вы занимаетесь? – Она именно так и сказала, слово в слово.
– Конечно, можно, – ответил я, чувствуя себя чуть ли не одержимым какой-то посторонней сущностью. При этом я принял вежливо-напыщенный вид, изображая то ли У. К. Филдса, то ли Чокнутого профессора (только профессора солидного и толстого, а не такого, какого сыграл Джерри Льюис, хотя сам я нисколько не толстый; для моего роста у меня почти оптимальный вес). – Я... антрополог, и сейчас еду на конференцию в Новый Орлеан, для обсуждения различных вопросов, консультаций и просто приятного и интересного времяпрепровождения со своими коллегами-антропологами.
– Я так и думала, – сказала она. – Сразу видно, что вы человек интеллигентный. Я сразу подумала: это, наверное, профессор. Или, может быть, стоматолог.
Она опять улыбнулась мне. И я даже подумал, что, может быть, стоит остаться здесь навсегда, в этом крошечном городке. Завтракать в этой закусочной каждое утро. Ужинать тут каждый вечер. Пить этот горький кофе. А она будет мне улыбаться, пока у меня не закончатся кофе, деньги и время.
Я оставил ей щедрые чаевые и поехал дальше на юг. И на запад.
2. «Язык привел меня сюда»
Мест в гостиницах не было. Ни в самом новом Орлеане, ни в пригородах. Джазовый фестиваль «выел» все подчистую. Из-за жары спать в машине было невозможно, но даже если бы я был готов упариться ночью с едва приоткрытым окном, я все равно бы не чувствовал себя в безопасности. Новый Орлеан – настоящий город. И это больше, чем я мог бы сказать о большинстве городов, где я жил. Он – настоящий. Но небезопасный. И недружелюбный.
Я весь чесался, от меня дурно пахло. Хотелось помыться, хотелось спать. Хотелось, чтобы мир перестал двигаться мимо меня.
Я объехал десятки дешевых клоповников и в итоге – собственно, я заранее знал, что так будет – зарулил на стоянку отеля «Мариотт» на Канал-стрит. По крайней мере я мог быть уверен, что у них найдется свободный номер. У меня в картонном конверте лежала квитанция на его оплату.
– Мне нужен номер, – сказал я, обращаясь к одной из женщин за стойкой регистрации.
Она даже не посмотрела в мою сторону.
– Мест нет. И не будет до вторника.
Мне нужно было побриться, принять душ и выспаться.
– На меня должен быть зарезервирован номер. Мне так сказали в университете. На фамилию Андертон.
Она кивнула, что-то быстро набила на клавиатуре, уточнила: «Джексон?» – дала мне ключ от номера, и я расписался в книге регистрации. Поставил инициалы. Женщина показала, где находятся лифты.
Одновременно со мной к лифтам подошел невысокий мужчина с хищным ястребиным лицом, длинными волосами, собранными в хвост, и трехдневной щетиной, густо пересыпанной сединой. Он откашлялся, прочищая горло, и обратился ко мне:
– Прошу прощения, вы – Андертон из Хоупуэлла? Мы с вами печатались в одном номере «Журнала антропологических ересей». – Он был в белой футболке с надписью: «Антропологи делают это, пока их злобно обманывают».
– Правда?
– Правда. Я Кэмбелл Лах. Университет Норвуда и Стритхэма. До этого – Кройдонский политехнический. Англия. В том номере они напечатали мою статью об исландских бродячих духах и призраках.
– Рад познакомиться – Я пожал ему руку. – У вас совсем не лондонский акцент.
– Я бирмингемец, – сказал он и зачем-то добавил: – Из Бирмингема. Я раньше не видел вас на таких сборищах.
– Я в первый раз на конференции.
– Тогда держитесь поближе ко мне, – сказал он. – Главное, не волнуйтесь. Все будет в порядке. Помню, на самой первой своей конференции я все время боялся. Прямо вот до усрачки боялся, что сделаю что-то не то. Сейчас мы поднимемся в бельэтаж, заберем, что положено, потом пойдем приводить себя в порядок. У нас в самолете было не меньше сотни младенцев, честное слово. Не меньше сотни. И все по очереди орали и какались. И еще их постоянно тошнило. Причем одновременно орало не меньше десятка.
Мы поднялись в бельэтаж, забрали беджики и программки.
– Если хотите пойти на «прогулку с призраками», запишитесь заранее, – сказала улыбчивая молодая женщина, сидевшая за столом. – «Прогулки с призраками» по старому Новому Орлеану. Каждый вечер. Группа не больше пятнадцати человек. Так что советую записаться.
Я принял душ, постирал одежду в раковине и повесил в ванной сушиться.
Усевшись голым на кровать, я принялся изучать содержимое картонного конверта. Не особенно вникая в содержание, быстро пробежал глазами доклад, который Андертон собирался представить на конференции.
На чистой обратной стороне листа пятой страницы Андертон записал от руки, мелким, по большей части разборчивым почерком: «В мире, где все совершенно, можно будет сношаться, не отдавая другим частичку своего сердца. Каждый искрящийся поцелуй, каждое прикосновение тела к телу – это еще один мелкий осколок сердца, который ты больше никогда не увидишь.
До тех пор, пока ходить (просыпаться? кричать?) в одиночестве кажется невыносимым».
Когда постиранная одежда почти совсем высохла, я оделся и спустился вниз, в гостиничный бар. Кэмбелл был уже там. Пил джин с тоником. Второй бокал стоял на столе, дожидаясь своей очереди.
Тут же лежало расписание конференции, в котором Кэмбелл обвел кружочками все доклады и мероприятия, которые ему хотелось послушать и посетить. («Правило номер раз: все мероприятия, что до полудня, можно смело задвинуть. Если только на это время не назначено твое выступление», – объяснил он.) Он показал мне мое выступление, обведенное карандашом.
– Я никогда раньше не делал доклады на конференциях, – сказал я.
– Не ссы, Джексон. Прорвемся. Знаешь, что надо делать?
– Не знаю.
– Я тебе расскажу, что я делаю. Просто читаю доклад. Потом народ задает вопросы, и я откровенно гоню, – сказал он. – Причем гоню очень активно. В смысле, противоположном к «пассивно». Это самое увлекательное. Гнать пургу. Так что не бойся. У тебя все получится.
Читать бесплатно другие книги:
