И всё-таки я люблю тебя! Том 1 Харькова Елена

– Тогда другой титькой покорми.

Вера послушно достала другую грудь и дала дочке. Девочка с жадностью вцепилась в сосок.

– Вот видишь, она у тебя голодная была.

Пососав полминуты, ребёнок бросил грудь и опять закапризничал. Вера беспомощно уставилась на женщину.

– Эх, родимая, да у тебя молока с мышиную пипиську. Конечно, она будет орать. Тебе её нужно чем-то прикармливать.

– Чем?

– Н-да! Молочная кухня от нас далеко, не наездишься. Придётся обычным коровьим молоком кормить.

– А можно?

– Можно. Мы его с водой разводить будем, – женщина вышла в коридор и гаркнула: – Эй, у кого есть свежее молоко?

Молчание.

– Ну тогда эта девка, ёкарный мамай, всю ночь вам спать не даст. Да и я, чтоб её не слушать, напьюсь и песни орать буду! – пригрозила женщина.

Молоко тут же нашлось. Девочку накормили, и она уснула. Верочка была безумно рада установившейся тишине.

– Спасибо вам! Я так вам благодарна! Если бы не вы…

– Да ладно, свои люди, сочтёмся. Тебя как звать-то?

– Вера.

– Верка, значит? А я Райка.

– Райка – «мужикам портки сдирай-ка», – добавил сосед за стеной.

Гогот послышался сразу из нескольких комнат.

– Да пошёл ты! – вяло огрызнулась женщина.

Райка сразу, как только зашла в эту комнату, обратила внимание на толстую пачку денег на столе. Она всё время поглядывала на неё. И теперь, стоя у двери и собираясь уже уходить, Райка опять взглянула на стол. Не выдержав, она подошла к Вере, наклонилась к самому её уху и шёпотом произнесла:

– Ты когда прописываться будешь?

Верочка не поняла, из-за чего такая конспирация, и ответила вслух:

– Мне надо сначала от свекрови выписаться, а потом уже сюда буду прописываться.

Тут же в дверях возник мужчина в семейных трусах. Он был настолько худой, что трусы сборились на его тощей талии, словно пышная юбка.

– Да-да, у нас положено прописываться, – подтвердил он.

– Я обязательно потом пропишусь, – пообещала Вера.

– О, ёкарный мамай, припёрся! – возмутилась Райка. – Это твой сосед слева. Хоть бы оделся, стриптизёр хренов. В гости ведь зашёл. Тут женщины, дети.

– Да ладно, – махнул на неё мужчина, – она теперь своя. Слышь, Вер, ты это, ты поставь нам, – он показал ей руку с двумя оттопыренными пальцами, – и мы тебя пропишем.

Вера вопросительно взглянула на Райку.

– Давай бутылку, и устроим новоселье, – подсказала женщина.

– У меня нет бутылки.

– Но деньги-то есть! Мы сейчас быстро сгоняем в магазин.

– Деньги? Ах те… Да берите сколько хотите.

Мужчина с женщиной подскочили к столу. Вышла небольшая потасовка. Но Райка всё взяла в свои руки. Она дала мужчине две купюры.

– Купишь у Бобрычихи самогону. А я жратву пособираю.

Мужчину как ветром сдуло. Райка отдала остальные деньги Вере.

– Спрячь подальше, а то своруют, – посоветовала она и ушла.

Через час дверь распахнулась, и Райка позвала Веру:

– Пошли ко мне. Стол уже накрыли.

Как потом убедилась Вера, здесь не принято было стучаться. Если кто не хотел, чтобы к нему заходили, он просто запирал дверь, кто на крючок, кто на щеколду, а кто и на замок, у кого что висело на двери, в зависимости от благосостояния владельца. Да и вообще, здесь всякие условности не действовали. Слова «пожалуйста, спасибо, будьте так любезны, не могли бы вы» здесь казались ненужным засорением языка. В бараке говорили просто, приправляя выражения матерком. Здесь никого не называли по имени-отчеству и почти у всех были прозвища. Но на это никто не обижался.

Да, после жизни у свекрови, где всё строилось на условностях, где вместо «спасибо» говорили «благодарю вас», где, чтобы поговорить со свёкром, сидящим в кабинете и разглядывающим потолок, нужно было тихонько постучать и спросить: «Извините, можно вас на минутку отвлечь?» жизнь в этом бараке для Веры казалась совсем другой цивилизацией. Лучшей или худшей, трудно было сказать. Здесь было проще. Правда, Веру многое поначалу коробило. Но потом она привыкла. Раз ей суждено было здесь жить, она приняла этот мир таким, каков он есть, и постаралась стать здесь своей.

Поначалу, пока у Веры не кончились деньги, она была желанным гостем в каждой комнате. Здесь приветствовались вечерние посиделки с бутылочкой. Одной бутылки, конечно же, было мало, потому что «на огонёк» сбегалось полбарака. Но многие приходили кто с едой, а кто и с выпивкой. И начиналась пьянка-гулянка!

Вере не очень нравились эти пьяные компании, но ещё больше ей не нравилось сидеть в комнате одной. Поэтому она щедро раздавала деньги Вадима, тем более что этих грязных денег было не жалко. Сначала Вера отказывалась пить, ссылаясь на то, что она кормит ребёнка грудью. Но потом, когда молоко совсем пропало, Вера стала пить вместе со всеми. К тому же она обнаружила, что пьяными глазами гораздо приятнее смотреть на пьяных вульгарных женщин и грубых мужчин. Постепенно она уже и сама иногда задумывалась: «А не выпить ли мне стаканчик? Что-то на душе как-то муторно».

Единственное, что Вера напрочь отвергала, так это слишком фривольные отношения с мужчинами. Общежитие хоть и считалось семейным, но многие комнаты населяли незамужние женщины. У кого из них супруг умер, кто развёлся, а некоторые ещё в девках нагуляли детишек, да замуж потом так и не вышли. Было ещё два холостых мужика, но совсем спившихся, вследствие чего никому не нужных, а то бы их быстренько прибрали к рукам шустрые бабёнки. Так что оставшимся в бараке девятерым, хоть и женатым, мужикам было по части баб раздолье.

В бараке витал дух сексуальной свободы. Вера никак не могла привыкнуть, что её постоянно какой-нибудь сосед старался то за зад ущипнуть, то в коридоре зажать и облапить. Она ругалась, била по рукам, но мужики только посмеивались, ведь такое поведение женщин входило в сексуальные игрища барака. И всё равно они продолжали при каждом удобном случае Веру щипать и лапать. А были ещё и такие, кто откровенно предлагал ей встретиться в сарае.

Сарай – деревянный «аппендикс», приляпанный сбоку к бараку, где хранилась всякая «нужная рухлядь», – был излюбленным местом встреч барачных донжуанов со своими многочисленными подружками. Там среди коробок, детских кроваток, колясок, сломанных велосипедов, досок и железок стоял заветный топчан, на котором всё и происходило. Причём все эти любовные похождения не очень-то и скрывались от жён, которые хоть и жутко ругались, а иногда даже и скалки со сковородками в ход пускали, но в итоге всё-таки прощали своих неверных мужей. Да и как не простишь? Хоть какой, да муж. А без мужика-то совсем тоскливо.

У Веры окна выходили прямо на этот сарай, так что частенько она наблюдала нешуточные потасовки около него. И каково же было её удивление, когда вечером на посиделках эта же самая изрядно потрёпанная троица сидела за одним столом и как ни в чём не бывало пила, ела да пела песни.

Замужние бабы часто собирались выкинуть тот проклятый топчан или сжечь сарай, но Райка грозилась, что тогда будет приводить всех своих любовников в барак. А это было бы куда ужаснее! Поэтому сарай с топчаном до сих пор стоял. А внутренняя обстановка со временем даже облагораживалась. То вдруг появился коврик с нарисованными оленями, прибитый гвоздями к стене; то кружевная салфеточка, заботливо уложенная на деревянном ящике, который служил столом; то вазочка с засушенной травой, поставленная на сломанную этажерку. Это всё приносила, конечно же, не Райка, а одинокие бабы, благодарные за те краткие минуты сворованного счастья.

Райка была в бараке официально признанной проституткой. Сама себя она называла куртизанкой, остальные именовали её более простым, но метким русским словом. Райка не обижалась.

– Да, я такая! Ну и что? – говорила с вызовом она. – В нашей стране, согласно Конституции, каждый гражданин имеет право на труд. И там не указано, на какой конкретно труд. А разве я не тружусь? Ещё как тружусь!

Мужики согласно кивали.

– И, согласно Конституции. каждый труд должен оплачиваться. Бесплатно только всякие там гулящие дают, – рассуждала Райка.

Слово «гулящие» она произносила с таким презрением, что слушатели невольно ей поддакивали.

– Да, когда за деньги, это намного порядочнее. Это вроде как не твоя натура такая, а просто жизнь заставила. И правда, неужели такой красивой бабёнке с голоду пухнуть или надрываться на стройке? Так-то она куда больше пользы приносит, – соглашались мужики.

Да и плату Райка брала небольшую, а со «своих» даже по льготному тарифу. Правда, «свои» большей частью бесплатно с «гулящими» баловались. А с Райкой только иногда «по праздникам», то есть после получки, объясняя такую расточительность тем, что хочется же иногда вместо котлет попробовать клубнику со сливками.

За это женщины барака люто ненавидели Райку, называя её презрительно прошмандовкой, да сплёвывали на пол от омерзения. Мужики же то ли с насмешкой, то ли с восхищением называли её ласково Бляндинкой. Это прозвище прилипло к Райке после того, как она стала травить свои волосы перекисью водорода и из шатенки превратилась, как она всем говорила, в «натуральную блондинку».

Официально Райка числилась в ЖЭКе библиотекаршей на полставки. Два раза в неделю она приходила в пыльную комнатёнку, садилась за стол и до обеда грызла семечки. Ровно в час дня она с чувством выполненного перед отечеством долга запирала дверь библиотеки на ключ и возвращалась в барак. Такую «блатную» должность устроил ей Владимир Кузьмич, один из её любовников, за что Райка была ему очень благодарна.

Так получилось, что из всех женщин барака именно с Райкой Вера сошлась ближе всего. Не одобряя её промысла, Вера ценила в Райке доброту, отзывчивость к чужим проблемам да щедрость, с которой та раздавала добытые «таким тяжёлым трудом» деньги. А ещё с Райкой было легко. Она сама относилась к жизненным проблемам с юмором и невольно заражала других своим оптимизмом.

Веру, к её удивлению, поначалу прозвали в бараке за скромность и тихий нрав Интеллигенткой.

«Ну вот, дожила! Знала бы свекровь! Хоть здесь в интеллигентках похожу».

Но по мере того как она становилась в бараке своей, все стали звать её просто Веркой.

Дочку Верка назвала Ритой. Это имя посоветовала Райка.

– А чё? Красиво и с шиком, – убеждала подруга. – Не то что Машка, Дашка, Наташка, Парашка. Тьфу! С такими именами только маляршами да уборщицами работать. То ли дело Рита-Маргарита! Звучит! Таким именем только аристократок да артисток называют. Вот увидишь, если назовёшь её Ритой, то она аристократкой, конечно, не будет, тут порода в крови нужна, но уж артисткой она обязательно станет. И жить потом будет, уж поверь мне, не в бараке, а в трёхкомнатных хоромах с ванной, холодильником и горячей водой в кране!

Верка только усмехнулась.

«Порода-то у неё как раз в крови есть. Но аристократкой ей всё равно не быть. А артисткой, что ж, пусть будет, если захочет. Рита так Рита. А по мне, так хоть её Жозефиной назови, всё равно она на гадкого лягушонка похожа. И из барака она вряд ли скоро выберется. По крайней мере пока замуж не выйдет. А может, показать её Вадиму? Он увидит её зелёные глаза и поймёт, что это его дочь. Точно. Надо так и сделать. Вот только подожду пару месяцев, пока она чуть-чуть подрастёт. Может, хоть не такая страшненькая будет».

Через месяц Верке пришло заказное письмо. Зная, от кого оно может быть, Верка дрожащими руками разорвала конверт. Там лежала повестка в суд и коротенькая записка.

Красивым почерком Анны Брониславовны было написано:

«Вера, надеемся, что ты всё-таки разумная женщина и понимаешь, что чем быстрее вы разведётесь, тем лучше для вас обоих. Пожалей Вадима. Отпусти его. Он и так настрадался. В суд тебе являться не обязательно. Надеюсь, у тебя хватит такта не позорить нашу фамилию. Незачем выкладывать всю эту грязь на людях. Достаточно твоего заявления о согласии на развод, подписанного у нотариуса. Напиши нам свои условия.

P.S. Не пытайся встретиться с Вадимом и разжалобить его. Он не хочет тебя видеть и выслушивать твои жалкие оправдания».

Верке стало обидно до слёз. От Вадима не было ни строчки! И ни слова об её, об их ребёнке! Неужели у него в мыслях не зародилась хоть крупица сомнения, что они всё-таки ошибались?!!

«Сволочи! Быстрее хотят от меня отделаться! «Пожалей Вадима!» А меня кто пожалеет? А дочь кто пожалеет?!»

Верка, всхлипывая, достала из шкафа недопитую вчера бутылку и выпила всё прямо из горлышка. Водка без закуски обожгла горло. Верка доплелась до кровати и завалилась на покрывало. Сквозь пьяный дурман она злорадно засмеялась.

«Что ж, раз им их дочь не нужна, то они её и не получат! Пусть наследница их драгоценнейшей фамилии, их голубая кровь живёт в этом убогом бараке среди алкашей и проституток. А потом, когда-нибудь, я предъявлю её им. «Вот, – скажу, – полюбуйтесь на своё легушовское отродье. Поглядите на её змеиные глаза. Узнаёте? Так чья она дочь? Вы от неё отказались. Так что теперь полюбуйтесь на свою задрипанную аристократку. Извините, я простая дворничиха и не могла её кормить колбасами да фрикасями. И одета она, увы, не в импортные шмотки, а в те тряпки, что я смогла на свою нищенскую зарплату купить. И говорить красиво да есть культурно она не приучена. А зачем?! Увы, интеллигентки из неё не получилось. А что получилось, то и получилось. И во всём этом только вы виноваты! Это вы, Анна Брониславовна, загубили жизнь своей внучке! Это ты, Вадим, бросил свою дочь. И нет вам за это прощения!»

Анна Брониславовна с тревогой оглядела зал судебных заседаний. Веры не было. Ну и хорошо. Анна Брониславовна на днях получила письмо от бывшей невестки. Там было заявление о согласии на развод да листок бумаги, на котором большими неровными буквами было написано: «Нам с дочерью ничего от вас не надо! И фамилию свою драгоценную забирайте. Я буду опять Ивановой. И из квартиры вашей поганой я выпишусь!»

Анна Брониславовна записку тут же порвала, хотя Вадим и не смог бы её увидеть. Он уже вернулся во Францию.

Развод лёг полностью на плечи Анны Брониславовны. Так как у неё на руках было два заявления – от Веры и от Вадима – о том, что они оба согласны на развод, сам суд был лишь простой формальностью. Тем более что Виктор Сергеевич обо всём уже с судьёй договорился.

Всё судебное заседание длилось лишь пять минут. Когда судья произнёс заветные слова, что отныне Вадим и Вера Легушовы не являются больше мужем и женой, Анна Брониславовна не смогла сдержать улыбки.

Она встала и направилась к выходу. Под локоть её поддерживал Виктор Сергеевич.

– Наконец-то всё позади! – сквозь слёзы вздохнула Анна Брониславовна. – Вадим свободен!!! Теперь он и его карьера в безопасности. Надеюсь, впредь Вадюша будет более осмотрителен в выборе спутницы жизни.

– Да уж, и мы с Катюшей на это надеемся, – усмехнулся в усы Виктор Сергеевич.

Анна Брониславовна удивлённо подняла брови.

«Неужели Катя всё ещё любит Вадима? Поразительно!»

Они шли по длинному коридору, увешанному стендами с образцами различных исковых заявлений.

– Ах, Виктор Сергеевич, дорогой вы наш, я так вам благодарна за помощь! Если бы не вы, даже не знаю, как бы я всё, что свалилось на нас с Вадимом, выдержала! Спасибо!

– Голубушка, а для чего же нужны тогда друзья?!! Я же обещал вам на свадьбе Вадима, что помогу. Вот и помог. Я же генерал! Я с армиями противника в войну справлялся, а тут какая-то глупая детдомовская девчонка! Всё произошло на удивление легко и без отклонений от плана! – Виктор Сергеевич довольно крутанул усы. – Я же говорил, что самое главное – это правильно провести рекогносцировку, а потом внедрить своего агента. А дальше уже дело техники. И вот, результат налицо.

Анна Брониславовна в шоке посмотрела в глаза генерала. До неё стал доходить смысл его слов.

– Значит, у Веры с Сергеем не было?.. – еле выговаривая слова, прошептала она.

– Ну почему же? Я думаю, ни один мужчина не пропустит того, что само в руки идёт, – засмеялся генерал. – Ему было сказано: внедриться и подставить. А уж до конца он это дело довёл или нет, кто его знает? Но, судя по тому, сколько он запросил, всё было, я вам скажу, сделано на совесть. Ни одна баба после этого не отвертится!

Анна Брониславовна слушала этот бред как во сне.

«Да он сумасшедший! Неужели брошенная мною в запале фраза, что надо Веру убрать из моей семьи, явилась для него призывом к таким подлым действиям?!! Господи! Что же мы натворили!!! Грех-то какой! Неужели Вера невиновна? Неужели этот ребёнок Вадима?!! Нет-нет. Этого не может быть. Её дочь не от Вадима!!! И родила она её, как сказал Володя, на Новый год. Если отнять девять месяцев, то Вадима тогда и в Москве-то не было. Да-да, этот ребёнок от Сергея. Пусть всё было подстроено, но Вера тоже хороша! Не устояла. Это, можно сказать, было проверкой, испытанием, которого она не выдержала. Да, так всё и было. Так и было… Но как после этого смотреть Вадиму в глаза?!! Ведь то, что мы с Виктором Сергеевичем сделали, чудовищно! Господи, прости меня! Прости меня… Господь!!!»

Анну Брониславовну долго мучила совесть. Она даже один раз зашла помолиться в церковь, чего раньше никогда не делала. Но после того как она узнала, что Вадим во Франции встречается с очень хорошей девушкой, дочерью посла, у Анны Брониславовны отлегло от сердца.

«Ну и пусть это будет на моей совести. Главное, чтобы Вадим был счастлив!»

Дни шли за днями, месяц за месяцем. Постепенно Вера втянулась в новую жизнь. Она вставала в пять часов утра и, выпив стакан крепкого чаю, шла в промозглую утреннюю темноту. У неё был большой участок, который нужно было убрать к восьми утра. Зимой Верка огромным железным совком расчищала дорожки к подъездам, потом брала холщовый мешок и собирала в него раскиданный возле подъездов мусор. В восемь часов приезжала машина-мусоровоз. Верка залезала в кабину и «путешествовала» с водителем от помойки к помойке. Пока водитель загружал отходы из контейнеров в недра машины, Верка минут пять-десять дремала.

– Верка, вылезай! – командовал водитель, и ей приходилось покидать тёплую кабину.

Она заметала разбросанный мусор на лопату и закидывала в только что опорожнённый контейнер.

В девять часов работа на участке заканчивалась, и Верка шла на вторую работу: мыть полы в четырёх подъездах нового пятиэтажного дома. За это платили не так много, но сейчас любая копейка была на счету.

В два часа, совершенно обессиленная, Верка возвращалась в барак, обедала, кормила вечно голодного Лягушонка, как она прозвала Риту, и заваливалась спать.

До двух часов дня за Ритой присматривала Райка. Присмотр заключался в том, что Райка утром кормила девочку кашей, потом совала ей в рот пустышку и убегала по своим делам. Если же Рита по каким-то причинам начинала плакать, успокаивать её приходил кто-нибудь из соседей, если таковые были в это время в бараке. Если же никого не было, тогда ребёнок орал до тех пор, пока от усталости не засыпал.

А вечером, когда все приходили с работы, в бараке закипала жизнь. На кухне, толкаясь и переругиваясь, женщины готовили ужин. В комнате у «зажиточного» слесаря надрывался транзистор. Из комнаты холостого Семёныча доносился стук вперемежку с отборным матом – мужики забивали козла в домино. Пятеро разновозрастных мальчишек гоняли по длинному коридору мяч.

В восемь часов вечера, когда все семейные дела были переделаны, многие тянулись в одну из комнат, прихватывая с собой кто бутылочку самогона, кто оставшуюся от ужина закуску. И начиналась пьянка-гулянка, заканчивающаяся либо залихватскими танцами, либо заунывным хоровым пением, либо мордобоем.

И так изо дня в день. Выходные отличались от будней лишь тем, что пьянка начиналась не вечером, а днём.

Верка так свыклась с этой жизнью, что всё, что было до барака, – фабрика, замужество, шикарная квартира свекрови – казалось ей странным сном. Сидя за столом и глядя на всех затуманенными от самогона глазами, Верка блаженно улыбалась. Здесь она своя! Её приняли как равную! Она больше не будет в одиночестве тосковать у окна. Да и подруга у неё появилась закадычная, не чета Инне. Райка гораздо добрее, сердечнее. Она и выслушает без насмешек, и поможет, если надо. Единственное, что плохо, – нет любви. Нет любимого человека. А с другой стороны, много ли счастья она получила от большой, огромной любви к Вадиму? Увы, лишь несколько месяцев она жила как в раю, зато больше года длился ад. Поэтому ну её, эту любовь. Лучше жить без неё.

Райка, правда, намекала, что может Верку познакомить с каким-нибудь мужичком. Но Верка только отмахивалась.

– Да ну тебя, Рая, не нужен мне никто.

– Ну и зря. Ты же не такая, как я. Вдруг у вас любовь завяжется? А? Попробуй. Может, понравится. Не век же одной куковать.

– Нет, Рая, не могу. Не по душе мне это.

– Как хочешь. Но если надумаешь, скажи. Я тебе подберу мужичка поприличнее.

Наступило лето. Работы прибавилось. Теперь приходилось не только дорожки подметать, но и мусор по всем газонам собирать, деревья белить, клумбы поливать.

Рита уже пыталась ходить. Так, если не уследишь, она выползала из комнаты и, кряхтя и сопя, гуляла по коридору, путаясь в ногах у соседей.

– Верка! Забери дочь! Я её чуть борщом не ошпарила!

– Верка! Погляди, твоя пигалица окурок Семёныча подобрала и ест!

– Верка! Да уберёшь ты наконец свою девку?! Вон она уже лужу наделала.

Верка, чертыхаясь, неслась с кухни, хватала дочь под мышку и тащила её в комнату. Но Рита заливалась громким плачем, не желая сидеть в одиночестве. Верка злилась, даже шлёпала дочь по попе. От этого ребёнок ещё сильнее начинал плакать.

– Хватит орать! Мне некогда с тобой возиться. Мне надо готовить ужин, – чуть не плача сама, кричала Верка.

Но девочка ещё не в состоянии была её понять, поэтому продолжала надрывно плакать.

– Ну и чёрт с тобой, ори сколько хочешь. Устанешь, сама замолчишь.

Верка хлопала дверью и уходила на кухню. А Рита действительно, наплакавшись, вскоре замолкала. И Верка, наболтавшись с соседками на кухне, часто, придя в комнату с горячей кастрюлей, заставала дочь спящей на полу. Верка аккуратно поднимала Риту так, чтобы она не проснулась, перекладывала её на кровать и уходила на вечеринку. Из-за этого девочка часто оставалась без ужина, что не прибавляло веса к её и так слишком худой фигурке. Жалости к дочери Верка совсем не испытывала, видя в ребёнке лишь обузу да напоминание о подлой свекрови и предателе Вадиме.

Верка считала, что она навсегда вычеркнула из памяти прошлое. Но однажды в дождливую осеннюю погоду, когда природа, казалось, плакала и тосковала вместе с истерзанной душой, Верка вдруг решила позвонить Инне.

– Верочка??? Ну ты даёшь! Не звонила почти год! И чего это ты сейчас надумала позвонить? – услышала Верка знакомый надменный голос.

– Не знаю, – честно призналась Верка, – почему-то сегодня захотелось с тобой поболтать. Как у тебя дела?

– У меня? Да у меня столько потрясающих новостей, что и за час не перечислишь! Ну прежде всего моего Гадёныша повысили на службе. Теперь у него машина с личным шофёром! Представляешь?!! Я, конечно же, эту роскошь прибрала к своим рукам. Гадёныш только утром едет на машине на работу да вечером возвращается на ней домой. А всё остальное время машина с Колюней в моём распоряжении.

– Ты мужа обзываешь Гадёнышем, а шофёра зовёшь Колюней? – усмехнулась Верка.

– Ну да. Колюня в отличие от Гадёныша просто прелесть! Правда, не такой породистый самец, как твой Сергей, но тоже оч-ч-чень даже ничего!

– Инна, неужели ты….

– А что такого? Мне что, прикажешь всю молодость угробить на Гадёныша, чтобы он потом, как твой Вадим, меня бросил да женился на другой? И что, я тогда с носом останусь? Нет, уж лучше пусть Гадёныш с рогами будет, чем я с носом!

– Подожди-подожди, ты хочешь сказать, что Вадим женился?!

– Ну да. А ты что, не знаешь? Он месяц назад женился. Они такую свадьбу отгрохали! Это что-то! А Гадёныш по этому поводу мне такое потрясное колье подарил, чтобы было чем блеснуть на свадьбе! А платье на мне было из голубого муара, отрезное по талии, с пышной юбкой, рукавчик такой…

– А на ком он женился? – перебила её Верка. – На Кате?

– Да ты что! – фыркнула Инна. – Катя Ольге в подмётки не годится! Оля не хухры-мухры, а дочь посла! Она, между прочим, к нам в гости приходила, и мы с ней часа три проболтали. Ой, ты не представляешь! Она из Франции такие потрясные шмотки привезла! Я после этого своего Гадёныша запилила. Хочу во Францию, и всё тут! Ну он, конечно, повыкобенивался, но потом пообещал меня…

Верка не стала дослушивать Инну и повесила трубку. Верке казалось, что ей в сердце вонзили нож.

«Вадим женился! Вадим женился!! Вадим женился!!!»

Вернувшись в барак, Верка зашла к Райке.

– Я согласна. Знакомь меня со своим мужиком.

Любовное свидание было назначено в сарае в одиннадцать часов ночи. В это время почти все жители барака спали. Верка не хотела огласки, поэтому решила соблюсти все меры предосторожности. В этот вечер она не пошла на вечеринку, сославшись на плохое самочувствие. Она заперлась в комнате и даже выключила свет, притворившись спящей. На всякий случай, если она вдруг заснёт, Верка завела часы. Она села на кровать и взяла в руки будильник, чтобы когда он зазвонит, тут же его выключить. Но куда там! Сон как рукой сняло. Её била нервная дрожь. Ведь сегодня она будет близка с совершенно посторонним мужчиной! Верка его даже ни разу не видела.

Райка предлагала Верке сначала познакомиться с этим Владимиром Кузьмичом.

– Давай посидим у тебя или у меня в комнате, выпьем, поговорим. Вот увидишь, он тебе понравится. Он мужик важный, солидный, большой начальник. Он, ёкарный мамай, в самом главке работает! О какой важный кадр! – захлёбывалась Райка от восторга. – Он часто мне на праздники продуктовые наборы подкидывает. И тебе будет приносить. А там и пакет гречки, и банка сгущёнки, и сыр голландский, и даже сервелат! А на Новый год даже шампанское полусладкое и коробку конфет «Вечерний звон» приносил! Золото, а не мужик! Я бы такого кадра ни в жисть никому не уступила. Но ты, Верка, хорошая баба, и жалко тебя до ужасти. Как погляжу, как ты одна маешься, так сердце кровью обливается! Нельзя такой красивой бабёнке ничейной быть. Тебе обязательно мужик нужен, сильная рука. А то погляди, на кого ты стала похожа! За собой не следишь, вечно растрёпанная, не накрашенная. Шастаешь постоянно на эти пьянки. Ну что там хорошего? Там, ёкарный мамай, даже не с кем пообщаться. Одно мужичьё неотёсанное да бабьё склочное. О чём с ними можно говорить? Мало того, что ты внешне опустилась, так ты ещё и культурно деградируешь. Нет, это дело надо прекращать. Вот заведёшь себе мужичка и будешь с ним по вечерам культурно отдыхать.

– В сарае, что ль, культурно отдыхать? – усмехнулась Верка.

– А что?! – возмутилась Райка. – Ты что думаешь, мы там только тискаемся? Вовсе нет. Мы опосля можем и выпить по маленькой, и поговорить. Вот твой Кузьмич, между прочим, любит о международной обстановке побеседовать. Так его этот проклятый империализм возмущает, просто ужасть! Он, бывало, ёкарный мамай, так разойдётся, так разойдётся, что иной раз в сердцах ка-а-ак стукнет по чему-нибудь и сломает в сарае какой-нибудь предмет али себе синяк на руке поставит. Вот ты, например, знаешь о такой стране Гондурас? Нет? Да в этом самом Гондурасе народ, ёкарный мамай, такой угнетённый, такой угнетённый! Жалко их до соплей! Вот будешь с Кузьмичом встречаться, он тебе про этот Гондурас всё расскажет. А ещё у меня, слышь, Вер, есть такой Мишка, так тот всё анекдотами сыплет. Весело с ним, просто обхохочешься! Я бы тебе его сосватала, но анекдоты у него жутко похабные. Тебе ещё рано такие слушать. А ещё ко мне ходит Петька Косой. Он всегда с гитарой приходит и так поёт! Прям душа разворачивается, и слёзы сами по себе льются! Его, даже не проси, не отдам. А ещё есть поэт один, Семён Воронов, так тот любит свои стишки до полночи читать. Я бы тебе его отдала, да больно уж стишки его, ёкарный мамай, как и он сам, такие занудные и никчёмные! А есть, правда, и такие мужики, которые ни поговорить, ни спеть не могут. Таких мне приходится самой образовывать. Я им и про Гондурас расскажу, и анекдот спохабничаю, и песенку сбацаю. Со мной не соскучишься! Мне один мужик сказал, что я гетера. Были такие в Древней Греции жрицы богини любви. Так вот, они не только в постели мужиков ублажали, но ещё и развивали их культурно. Эта профессия была в Древней Греции очень даже почётной! И этих баб ихний греческий народ не б… называл, а гетерами. Во какие раньше были культурные граждане! Не то что у нас, каждый норовит похабным словом обозвать да вслед плюнуть, – Райка шумно вздохнула. – Короче, Вер, я к тебе Кузьмича приведу. Ты приготовь что-нибудь, а он бутылочку принесёт. Посидите, познакомитесь. Ты меня ещё благодарить за него будешь!

– Нет-нет! Сюда его приводить не надо. И к тебе я не пойду. Я не хочу, чтобы соседи видели. Пусть он лучше в сарай сразу приходит. Только ночью. Там и познакомимся.

И вот теперь Верка сидела на кровати и пыталась при свете луны, проникающем через окно, рассмотреть циферблат будильника. То она злилась, что стрелки идут слишком медленно, то ей хотелось, чтобы они вообще остановились. Что её ждёт в том сарае? Кто тот незнакомец, который сегодня станет ей таким же близким, каким был когда-то Вадим? При мыслях о Вадиме сердце сжалось от боли.

«Предатель! Сволочь! Козёл! Права была Инна, все мужики козлы. Вот сегодня я этому козлу и отомщу. У меня тоже будет другой, я тоже постараюсь выйти замуж. И плевать я буду на Вадима и его мамашу! Плевать!!!»

Будильник тренькнул. Верка испуганно выключила его, прислушалась. В бараке была тишина. Все спали. Верка накинула вязаную кофту, медленно открыла дверь и, осторожно ступая, вышла из барака.

Дверь сарая предательски заскрипела. Верка в нерешительности остановилась. Внутри было пугающе темно, и только в конце сарая сквозь силуэты, напоминающие притаившихся чудовищ, мерцал слабый свет.

– Ау! – испуганно промямлила Верка. – Вы здесь?

– Да-да, проходите, – услышала она строгий голос. Так обычно приглашают зайти в кабинет начальника.

Верка робко стала двигаться по направлению к свету. Не зная особенности обстановки, она сначала укололась обо что-то острое, потом наступила на стеклянный бокал, который хрустнул под её каблуком, споткнулась о валяющееся колесо от велосипеда и, чуть не падая, ухватилась рукой за какой-то предмет. Но это оказалось ненадёжной опорой, и Верка нечаянно выдернула этот предмет из груды. Тут же послышался грохот падающих железок. Верка испугалась и рванулась к свету. В довершение она больно стукнулась лбом о какую-то деревяшку и оказалась на расчищенной от вещей площадке, освещённой мерцающим пламенем свечи. Пространство отдалённо напоминало обстановку комнаты. Границы обуславливал с одной стороны старый шкаф без дверей, а с другой – большой кусок фанеры, на который кто-то приклеил вырезанные из журналов фотографии красивых женщин и мужчин. Возле стены стоял топчан. Ножками ему служили сложенные друг на друга кирпичи. На топчане сидел, расставив ноги, очень полный мужчина лет около пятидесяти. Он был в костюме и даже в галстуке, что совсем смутило Верку. Ей показалось, что она пришла на приём к начальнику.

– Здравствуйте, – испуганно произнесла она.

– Ну наконец-то! Опаздываете, уважаемая. Я сам всегда прихожу вовремя и требую того же от других. Точность – вежливость королей. Слыхали про такое? – отчитал её мужчина. – Ну ладно. Давайте знакомиться. Я Владимир Кузьмич Лесорубов, начальник отдела кадров в главке.

Он, кряхтя, поднялся с топчана и протянул руку.

– Вера, – пролепетала она, протянула свою руку для рукопожатия и добавила: – Иванова. Дворничиха на пятом участке.

– Очень приятно, – ответил Владимир Кузьмич официальным тоном, повернулся к ней спиной и стал расстёгивать пиджак.

Верка растерянно смотрела, как её новоиспечённый ухажёр молча раздевается, аккуратно складывая свои вещи на пустой полке шкафа. Когда он оказался в одних голубых кальсонах, он повернулся к Верке и удивлённо произнёс:

– Уважаемая, что же вы стоите? Мне надо до двенадцати домой успеть.

Больше всего Верке хотелось развернуться и сломя голову убежать из этого проклятого сарая, но, испуганно взглянув на строгого Владимира Кузьмича, она стала покорно расстёгивать кофту.

Верка лежала на подпрыгивающем топчане и тупо смотрела в потолок.

«Скорей бы это закончилось! Скорее бы! Скорее!»

Кроме омерзения, у неё не было никаких чувств. По щеке заскользила слеза. Верка горько усмехнулась.

«Ну и пусть. Зато я Вадиму отомстила. Я больше не принадлежу ему ни душой, ни телом. Теперь я буду принадлежать другому мужчине. Пусть так и будет».

Пока Владимир Кузьмич шумно пыхтел, Верка представляла, как она однажды будет идти с Владимиром Кузьмичом под руку по парку… Нет, лучше они будут входить в дорогой ресторан, а там за столиком будет сидеть Вадим со своей придурочной посольшей. Вот он удивится! Он-то наверняка думает, что Вера до сих пор страдает по нему, слёзы льёт. А она ему покажет, как она счастлива и прекрасно поживает и без него. Верка улыбнулась.

Но тут Владимир Кузьмич издал какое-то то ли хрюканье, то ли рычание и всем весом навалился на Веру. Ей стало нечем дышать, и она инстинктивно попыталась спихнуть с себя толстяка. Но то ли Верка была так неловка, то ли вес у Владимира Кузьмича был слишком большой, внезапно кирпичи, служившие ножками кровати, разлетелись. Топчан, как катапульта, спружинил и встал на дыбы. Владимир Кузьмич, словно цирковой акробат, перелетел через голову Веры и растянулся на полу. На его пузо шмякнулась Верка. И завершил этот бутерброд топчан, накрывший их сверху. Ночную тьму огласил душераздирающий крик Владимира Кузьмича.

В бараке одно за другим загорелись окна, и сонные обитатели испуганно прилипли к стёклам.

– Ай да Верка! Ай да тихоня! – восхищённо усмехнулась Райка, перевернулась на другой бок и опять заснула.

Любовники стали выползать из-под топчана, но тут они почувствовали запах гари. Это прибавило им скорости. Пламя от свечки, упавшей на пол, моментально разгорелось, пожирая благодатный для огня тряпичный и деревянный мусор. Сначала Верка с Владимиром Кузьмичом пытались потушить пожар, но потом, похватав одежду, бегом помчались прочь, спасаясь от разбушевавшегося пламени и едкого дыма. Когда они голышом выскочили, непрерывно кашляя, из сарая, их взорам предстали почти все жители барака, вышедшие посмотреть, кто же там так нагло орёт по ночам. Верка стыдливо замерла, пытаясь прикрыть наготу полуобгоревшим платьем. Все молча уставились на неё. Но тут какая-то женщина завизжала:

– Ой, батюшки, горит! Люди добрые, сарай же горит!

Почти все тут же засуетились. Только замужние женщины злорадно усмехались:

– Горит, горит ваш проклятый сарай!

Они встали поодаль, скрестив руки на груди, и спокойно наблюдали, как пламя пожирало ненавистный вертеп. Но тут один из добровольных пожарных крикнул:

– Чего стоите, оглобли? Ишь, рты пораззявили! Хватайте вёдра, а то огонь скоро на барак перекинется!

– Ой, и правда, барак же может сгореть! – всплеснули руками глупые бабы, и их как ветром сдуло. Вскоре и они забегали с вёдрами да тазами.

Благодаря совместным усилиям огонь был потушен.

– Н-да, – вздыхали мужики, потягивая папиросы, – дела! Сарай-то сгорел. Н-да…

Разбуженная массовой беготнёй соседей по коридору, Райка нехотя встала, накинула халат и, потягиваясь, вышла на улицу. Увидев почти всё население барака, Райка зевнула и матюгнулась.

– Ах … вам что, дня мало? Достали уже со своими пьянками да гулянками!

Тут толпа молча расступилась, открыв Райке ужасную картину пепелища. Райка охнула и заматерилась пуще прежнего.

– Ах вы … … … что, не могли потушить? Надо было … … … пожарных вызывать!

– Нет, поглядите-ка на неё! – возмутилась одна из женщин, уткнув руки в пухлые бока. – Мы тут вместо того, чтобы отдыхать после трудового дня, полночи тушили её бордель, а она на нас ещё и матерится! Б…ща неблагодарная!

– Не ругайся на неё, – заступился за Райку мужчина в полосатой пижаме. – Вот если бы твоя контора сгорела, ты бы тоже так на всех орала.

Верка забилась в свою комнату и проплакала всю ночь. Ей было так стыдно!

«Как теперь смотреть соседям в глаза? Да я теперь носа из своей комнаты не высуну! И готовить на кухне буду по ночам, когда все заснут. Ох, ну почему я такая несчастная? Со мной постоянно случаются какие-то идиотские истории! Даже согрешить с мужчиной и то по-человечески не смогла. Вышло одно посмешище! Да ещё и сарай сожгла! Райка меня убьёт. Правильно Инна меня непутёвой обозвала. Так оно и есть. Непутёвая я баба!»

Верка весь день не выходила из комнаты. Риту она кормила зачерствевшим хлебом. Дочь попыталась заплакать.

– Заткнись! – зашипела Верка с таким выражением лица, что девочка инстинктивно поняла, что сейчас лучше помолчать.

Верка лежала скрючившись на кровати и тупо смотрела на потолок. Взгляд зацепился за маленького паучка, карабкающегося вверх по невидимой паутинке. Вот он почти достиг потолка, но тут, то ли одна из ниточек оборвалась, то ли он сам сорвался, паучок отлетел вниз на десять сантиметров. Немножко передохнув, он опять начал карабкаться вверх. И вновь неудача. На этот раз он упал намного ниже.

«Вот и я, как этот несчастный паучок, всю жизнь пытаюсь карабкаться вверх, но каждый раз паутинка рвётся, и я оказываюсь ещё ниже, чем была», – тяжело вздохнула Верка.

– Вер! Слышь, Вер, открой. Это я, Райка, – послышалось из-за двери.

Верка притаилась, боясь справедливого гнева подруги.

– Да открой же, я больше не злюсь. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Верка нехотя встала и поплелась к двери. Откинув крючок, она чуть приоткрыла дверь.

– Ну, что надо? – спросила Верка угрюмо.

– Мы через дверь будем разговаривать? – возмутилась Райка.

Верка шагнула в сторону, пропустив подругу в комнату. Райка прошла и села за стол. Верка, сунув руки в карманы халата, присела на подоконник и с отстранённым видом стала смотреть в окно, как мальчишки гоняют по двору жестяную банку. Но Райка вместо того, чтобы сообщить, что хотела, наклонилась к Рите, сидящей на полу, подняла её и посадила к себе на колени.

– Фу! – тут же взвизгнула Райка. – Да она же у тебя насквозь мокрая! Ты чего за ребёнком не следишь? Вечно она у тебя голодная, мокрая, сопли аж до пуза висят!

Верка резко встала, отняла дочку и посадила её опять на пол.

– Это мой ребёнок. Что хочу, то с ним и делаю! Ты зачем пришла? Говори и уматывай!

– Ты чего такая злая?

– А с чего мне добренькой-то быть?

– Нет, Вер, я что-то не поняла: чего ты на меня-то злишься?

– Я на тебя, Рая, совсем не злюсь. Просто не нужны мне ничьи нравоучения.

– Нет, Вер, ты какая-то совсем другая, злая какая-то, угрюмая. Я тебя такой никогда не видела. Ты всегда ведь такая добрая, душевная.

– Закончилась моя доброта, ни капли не осталось! И душа моя сдохла! Растоптали мне душу, понимаешь? – со злостью и в то же время с неимоверной болью в глазах выкрикнула Верка. – Я всегда старалась к людям по-хорошему относиться, с открытым сердцем. Я никогда не врала, не делала другим гадостей. Но мне почему-то никто никогда не верит, обвиняя во всех смертных грехах! Почему? За что?! Ты знаешь, Рая, у меня такое чувство, словно с каждым разом, с каждой людской подлостью, в моей душе как будто что-то надламывается. Я иногда чувствую, как будто я ветка, которую оторвали от дерева и бросили на землю. Раньше, когда было лето, я не чувствовала ущербности своего положения. Меня так же поливали тёплые дожди, на мои веточки тоже садились бабочки, и шелестела я листьями так же, как и другие деревья. Но наступила зима. И вот тут-то все и увидели, что я не такая, как остальные. Я не дерево и не куст, я ущербная одинокая брошенная ветка. Другим веточкам на дереве тепло, потому что они все вместе под тёплыми сугробами спрятались и родительский ствол их живительным соком подкармливает. А у меня никого нет: ни родителей, ни друзей. И вот я, высохшая и никому не нужная, валяюсь на дороге. Все, кому лень обходить, наступают на меня, топчут. Только хруст слышен. Хрусть! Вот одна веточка сломалась. Хрусть! Другая отлетела. Сначала я стараюсь проглотить обиду. Ну и что? Ну и сломали. Они же нечаянно. Они не хотели… Но в результате-то что осталось? Где та красивая пышная веточка? Нету. Одна палка осталась, никому не нужная нелепая коряга, – Верка размазала по щекам окрашенные тушью слезы. – Ты знаешь, Рая, я почти слышу, как в моей душе хруст раздаётся… Хрусть! На свадьбе, когда свекровь заставила предать моих подружек, сломалась первая веточка. Хрусть! В первую брачную ночь, когда все от меня отвернулись, я осталась одна. Хрусть! Вадим меня ударил. Хрусть! Хрусть! Хрусть! Всех обид и не перечислишь. А последнюю веточку мне сломали вчера, когда я выбежала голая с любовником и увидела презрительные взгляды соседей да услышала, как они зашептали: «Ещё одна прошмандовка на нашу голову! Одного ребёнка неизвестно от кого нагуляла, а всё ей мало. Скоро тоже под наших мужей ляжет, б…ща проклятая!» Мне стало так стыдно и так горько! За что они меня так обозвали? За то, что я хотела свою жизнь устроить? Пусть я неправильным путём пошла. Нужно было, конечно, сначала повстречаться, погулять и только после свадьбы с ним в кровать ложиться. Но уж больно мне хотелось быстрее отомстить Вадиму! Всё равно, нельзя по одному поступку судить о человеке, втаптывать его в грязь! У меня такое чувство, будто вчера не твой сарай сгорел, а моя душа в том пожаре превратилась в пепелище…

– Ну, Вер, ты, прям, поэтесса. Писательница, мля, Агата Кристя! – закатила глаза Райка. – Ты, слышь, немедленно прекрати хандрить. Ветка она, понимаешь! Душу её, видите ли, подпалили! Тьфу! Большей глупости никогда не слыхала! Чего ты нюни распустила? Ну подумаешь, телеса её все увидели! Ну и что? Слава богу, тебе есть чем похвастаться. Были бы у других такие же ляжки да сиськи, они бы каждый день голяком по коридору бегали. А то, что ещё и мужик с тобой был, так этим вообще гордиться надо. Он же не забулдыга какой, а сам Владимир Кузьмич! Приличный человек, большой начальник! Да наших баб от зависти всех перекорёжило, вот они и обозвали тебя, чтоб не так обидно им было. Так что, коряга ты моя горелая, хватит ныть. Вылезай из своей норы, пойдём погуляем. Да Ритуську свою переодень. Нечего над ребёнком издеваться.