Мизери Кинг Стивен

21

Посреди погреба был очаг, неясных очертаний громадина, похожая на осьминога. Полу подумалось, что он бы слышал тиканье часов в гостиной, если бы ночь выдалась тихая; но дул сильный ветер, как это часто бывало здесь в летние ночи, и только время ускользало навсегда. Когда ветер стихал, Пол слышал, как верещат сверчки около дома… А через некоторое время он услышал и те негромкие звуки, которых так боялся: тихое шуршание крыс.

Только ведь он боится вовсе не крыс? Не крыс. Он боится того полицейского. Его яркое, черт подери, воображение нечасто представляло ему ужасные картины, но уж когда представляло – Господи, спаси и сохрани. Господи, спаси и сохрани, если его воображение разогреется. А сейчас оно не просто разогрелось, оно раскалилось и заработало во всю силу. И не важно, что все, о чем он думает, не имеет смысла, в темноте это не важно. В темноте разум беспомощен, а логика всего лишь призрак. В темноте он думает кожей. И видит, как в сарае патрульный полицейский возвращается к жизни – некоей жизни, – садится, сбрасывает с себя сено, которым прикрыла его Энни; на лице его после встречи с лезвием газонокосилки нет никакого выражения, только кровь. Он выбирается из сарая и ползет по дорожке к пристройке у дома, а ветер треплет клочья его формы. Он сверхъестественным образом испаряется, просачивается сквозь крышку, и мертвое его тело материализуется уже на полу погреба. Он ползет по утоптанному земляному полу. Тихий шорох, который слышит Пол, – это не крысы, это он приближается, и в его остывающем мертвом мозгу сидит всего одна мысль: Ты убил меня. Ты разинул пасть и убил меня. Ты швырнул пепельницу и убил меня. Ты – гребаный сукин сын, ты отнял у меня жизнь.

Пол почувствовал, что мертвые пальцы полицейского поползли вниз по его щеке. Он громко завопил и дернулся. Ноги взорвались болью. Он в ужасе ударил себя по щеке и смахнул с нее не пальцы мертвеца, а громадного паука.

Резкое движение нарушило шаткое перемирие между болью в ногах и наркотиком в крови, но благодаря ему страхи Пола несколько рассеялись. У него включилось ночное зрение, он теперь лучше видел, и это ему помогло. Видеть, собственно, здесь было нечего – очаг, остатки угольной кучи, столик и темные очертания банок на нем, инструменты… и еще справа… что это за силуэт? Тот, что возле полок? Ему знаком этот силуэт. Он знает о нем что-то, и знает, что это нехороший силуэт. Он стоит на трех ножках. У него круглый верх. Он похож на уменьшенную копию машины смерти из «Войны миров» Уэллса[40]. Пол задумался, отключился ненадолго, очнулся, снова посмотрел направо и решил: Ну конечно. Я сразу должен был его узнать. Это и есть машина смерти. И если на Земле есть хоть один марсианин, то это Энни Трахнутая Уилкс. А это ее жаровня для барбекю. Это крематорий, и она заставила меня сжечь в нем «Быстрые автомобили».

Он поерзал, потому что почувствовал, что немеет зад. Болят ноги, особенно уродливые остатки левого колена, и поясница тоже болит. Это означает, что нынче у него очень плохая ночь, так как последние два месяца поясница не давала о себе знать.

Он нащупал на тумбочке шприц, взял его, потом положил обратно. Она говорила, тут легкая доза. Лучше оставить ее на потом.

Он услышал легкий шорох и быстро посмотрел в угол, ожидая увидеть подбирающегося к нему ползком полицейского, кровавое месиво лица и единственный карий глаз. Если бы не ты, я бы сидел сейчас дома перед телевизором, положив руку на колено жены.

Полицейского нет. Только неясная темная фигурка – возможно, плод воображения, но скорее крыса. Пол заставил себя расслабиться. Ему предстоит очень долгая ночь.

22

Он немного подремал и проснулся; корпус перекосился влево, и голова свесилась набок, как у заснувшего на улице пьяницы. Он выпрямился, и ноги тут же обругали его за это.

Он воспользовался судном. Мочиться было больно, и он с тревогой подумал, что мог подхватить инфекцию. Он сейчас так беспомощен. Беспомощен перед чем угодно. Он отставил судно в сторону и снова взял шприц.

Она сказала – легкая доза скополамина. Может, и так. А может, она зарядила его чем-нибудь покрепче. Например, тем, что она уже испробовала на таких, как Эрни Гоньяр или Королева Болифан.

Он улыбнулся. Да разве это было бы так уж плохо? Ответом послужил беззвучный вопль: НЕТ, ЧЕРТ ПОБЕРИ! Это было бы хорошо. Столбы уйдут. И отлив не настанет. Никогда.

С этой мыслью он нащупал пульсирующую жилу в левом бедре. Хотя ему никогда прежде не приходилось делать себе укол, он умело и даже с нетерпением ввел шприц под кожу.

23

Он не умер и не заснул. Боль исчезла, и он уплыл, почти потеряв связь с собственным телом, превратился в сгусток мысли, в воздушный шар, покачивающийся в воздухе на длинной нитке.

Ты стал Шахразадой для самого себя, подумал он и взглянул на жаровню для барбекю. Подумал о лучах, которыми марсиане поджигали Лондон.

Внезапно ему вспомнилась песенка диско, ее исполняла группа «Трампс»: Жги, бэби, жги и мамочку сожги…

Что-то мелькнуло в мозгу.

Какая-то идея.

И мамочку сожги…

Пол Шелдон спал.

24

Когда он проснулся, в погреб проникли пепельно-серые лучи рассвета. Огромная крыса сидела на оставленном Энни подносе, обвив тело хвостом, и грызла сыр.

Пол завопил, дернулся и тут же опять завопил – от боли, ударившей по ногам. Крыса исчезла.

Энни оставила ему несколько капсул. Он знал, что новрил не справится с этой болью, но все-таки это лучше, чем ничего.

Кроме того, больно тебе или нет, пора приступать к утренним занятиям, верно, Пол?

Он положил в рот две капсулы, запил их пепси и откинулся назад, морщась оттого, что заныли почки. Что-то там в них растет. И ладно. Замечательно.

Марсиане, подумал он. Марсианские машины смерти.

Он посмотрел туда, где стояла жаровня для барбекю, ожидая, что при утреннем свете она покажется ему обычной жаровней для барбекю. К его удивлению, она по-прежнему выглядела как придуманная Уэллсом шагающая машина, несущая разрушения.

У тебя была идея. Какая?

Откуда-то вернулась песенка «Трампс»:

Жги, бэби, жги и мамочку сожги…

Правда? Какую еще мамочку? Она даже свечки не оставила. И свои-то выхлопные газы поджечь нечем.

Сообщение из подсознания:

Тебе ничего не нужно жечь здесь. И сейчас.

Э-эй, так о чем мы толкуем, друг? Намекните хотя бы…

И тут идея пришла, пришла сразу, как приходят все действительно стоящие идеи – завершенная, полностью отделанная, недобро-прекрасная и абсолютно убедительная.

И мамочку сожги…

Он взглянул на жаровню, собираясь вновь испытать досаду от того, что он сделал, – что она заставила его сделать. И досада вернулась, но легкая и далекая; боль в почках хуже. Что она сказала вчера? Я всего лишь… убедила тебя избавиться от плохой книги и написать твою лучшую книгу…

Может быть, в этом и есть кое-что от правды. Может быть, он здорово переоценивал «Быстрые автомобили».

Твой ум просто старается исцелиться такими рассуждениями, зашептала часть его сознания. Если ты когда-нибудь выберешься отсюда, ты точно так же будешь убеждать себя, что тебе вообще не нужна левая ступня – стричь придется на пять ногтей меньше, только и всего. Сейчас умеют делать чудо-протезы. Нет, Пол, у тебя была чертовски хорошая книга и чертовски хорошая нога. Так что давай не будем себя обманывать.

Но более глубинный пласт его сознания подозревал, что как раз последнее рассуждение – самообман.

Не самообман, Пол. Говори правду. Не надо лгать себе. Ты – парень, который выдумывает истории, то есть лжет всем, и этот парень никогда не должен лгать себе. Это смешно, но это правда. Как только ты займешься таким дерьмом – все, сливай воду. Можешь зачехлять машинку и учиться на брокера или на кого угодно.

Так в чем же правда? Правда, если на то пошло, в том, что ему крайне неприятно, что в прессе критики все чаще и чаще характеризуют его как «популярного автора» (что в его понимании лишь на одну ступеньку – на одну маленькую ступеньку – выше «литературного поденщика»). Это никак не согласуется с его представлением о себе как о Серьезном Писателе, который выдает время от времени говенные романы лишь затем, чтобы заработать денег для (оркестр, туш!) НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Он ненавидел Мизери? В самом деле ненавидел? Если так, почему же он так легко сумел снова скользнуть в ее мир? Не просто легко; с наслаждением, как в теплую ванну с хорошей книгой в одной руке и кружкой холодного пива в другой. Возможно, он ненавидел ее только за то, что ее лицо на обложках книг привлекало куда больше внимания, чем фотографии автора, ее лицо отвлекало критиков, и они не замечали, что имеют дело с молодым Мейлером или Чивером[41] – имеют дело с тяжеловесом! И не стала ли в результате его «серьезная работа» превращаться в своего рода вопль? Посмотрите на меня! Посмотрите, как это превосходно написано! Эй, ребята! Здесь скользящая перспектива! Здесь интерлюдии! Поток сознания! Это моя НАСТОЯЩАЯ РАБОТА, слышите, козлы! Только ПОПРОБУЙТЕ от меня отвернуться! Только ПОПРОБУЙТЕ, гребаные щенки! Только ПОПРОБУЙТЕ отвернуться от моей НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Только ПОПРОБУЙТЕ, и я…

Что? Что он им сделает? Отпилит ноги? Отрежет пальцы?

Пола неожиданно стала бить дрожь. Он почувствовал, что должен облегчиться. В конце концов ему удалось помочиться, хотя и с большей болью, чем в прошлый раз. Он стонал, пока мочился, и после этого еще долго стонал.

Наконец милосердный новрил отогнал боль – чуть-чуть – и Пол стал засыпать.

Разлепив тяжелые веки, он посмотрел на жаровню для барбекю.

Что ты почувствуешь, если она заставит тебя спалить «Возвращение Мизери»? – спросил его внутренний голос, и он слегка подпрыгнул. Уплывая, он думал – да, это будет больно, это будет ужасно, ему будет так же больно, как и тогда, когда дымом взвились над жаровней «Быстрые автомобили», как сейчас, когда у него в почках развивается инфекция, как тогда, когда она опустила топор, внеся редакторскую правку в его тело.

Еще он понял, что это праздный вопрос.

Непраздный вопрос – что почувствует Энни.

Возле жаровни для барбекю стоит столик. И на нем – с полдюжины разных банок.

В одной из них – горючая жидкость.

А что, если Энни закричит от боли? Не хочешь полюбопытствовать, как это будет звучать? Совсем-совсем не хочешь? Есть пословица: месть – это блюдо, которое лучше всего есть холодным, но эту пословицу придумали раньше, чем изобрели горючую жидкость.

И мамочку сожги, подумал Пол и заснул. На его бледных, серых губах играла легкая улыбка.

25

Энни вернулась без четверти три. Ее вечно всклокоченные волосы теперь распрямились под мотоциклетным шлемом. Она была молчалива, что свидетельствовало скорее об усталости и задумчивости, а не о депрессии. Когда Пол спросил, все ли ей удалось сделать, она кивнула.

– Кажется, да. Не сразу смогла совладать с мотоциклом, а то была бы здесь час назад. Зажигание загрязнилось. Как твои ноги, Пол? Сейчас отнесу тебя наверх, а пока хочешь еще укол?

После двадцати часов в сырости погреба его ноги чувствовали себя так, как будто в них забивали ржавые гвозди. Он очень хотел укола, но не здесь. Этот вариант его совершенно не устраивал.

– Думаю, я в порядке.

Она повернулась к нему спиной и присела:

– Тогда забирайся. И помни, что я тебе говорила насчет попыток задушить и тому подобного. Я очень устала и вряд ли мне сейчас понравятся шутки.

– Запас моих шуток, кажется, иссяк.

– Очень хорошо.

Она со стоном поднялась, и Полу пришлось закусить губу, чтобы не закричать от боли. Она подошла к лестнице, слегка повернула голову, и он увидел, что она смотрит – наверное, смотрит – на столик, где стоят банки. Взгляд ее был коротким, как будто случайным, но Полу показалось, что смотрела она чрезвычайно долго, и он был уверен, что она заметила отсутствие банки с горючей жидкостью. Лишь через несколько месяцев после своих первых опытов он набрался мужества для новой попытки… И если ее рука скользнет по его бедру, то нащупает не только костлявую задницу.

Выражение ее лица не переменилось, когда она отвернулась от столика, и он испытал такое облегчение, что тряска при подъеме по лестнице показалась ему почти терпимой. При желании она хорошо умела делать совершенно непроницаемое лицо, но он полагал – надеялся, – что на этот раз провел ее.

На этот раз он действительно ее провел.

26

Энни, наверное, мне все-таки нужен укол, – сказал он, когда она уложила его в кровать.

Несколько мгновений она рассматривала его потное бледное лицо, затем кивнула и вышла из комнаты.

Как только она вышла, он достал плоскую банку и засунул ее под матрас. После случая с ножом он ничего туда не прятал и банку с горючим тоже не собирался долго там хранить. Но до конца дня ей придется полежать под матрасом. Вечером он перепрячет ее в другое, более надежное место.

Энни вернулась и сделала ему укол. Затем положила на подоконник пачку бумаги и несколько свежезаточенных карандашей и подкатила инвалидное кресло к кровати.

– Вот, – сказала она. – Я хочу пойти поспать. Если подъедет машина, я услышу. Если все оставят нас в покое, я, может быть, просплю до утра. Кресло будет стоять здесь, на случай, если тебе захочется поработать. Твоя рукопись здесь, на полу. Но я совершенно искренне не советую тебе работать, пока твои ноги не успокоятся.

– Сейчас я работать не могу, но не исключено, что оклемаюсь и вечером просижу долго. Я понял, что ты имела в виду, говоря, что мне нужно поторопиться.

– Я рада, что ты понял, Пол. Как ты думаешь, сколько тебе нужно времени?

– При обычных обстоятельствах я бы попросил месяц. При моих нынешних темпах – две недели. Если я смогу прыгнуть выше головы – дней пять. Может быть, неделя. Книга будет сырой, но она будет окончена.

Она вздохнула и рассеянно взглянула на свои ладони:

– Я знаю, тебе понадобится меньше двух недель.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.

Она посмотрела на него с легким интересом, но без гнева или подозрительности:

– Что такое?

– Обещай больше не читать, пока я не закончу… или пока мне не… Ну, ты понимаешь.

– Пока не придется прервать работу?

– Да. Или пока мне не придется прервать работу. Таким образом ты получишь цельное, не разбитое на фрагменты окончание. Так оно произведет на тебя куда более сильное впечатление.

– Пол, правда получится хорошая книга?

– Да, – улыбнулся Пол. – Просто отличная.

27

В тот же вечер, около восьми часов, он осторожно перебрался в кресло. Прислушался. Сверху не доносилось ни звука. Последнее, что донеслось до него оттуда, – это скрип пружин; она легла около четырех часов дня. Он не сомневался, что она в самом деле устала.

Пол достал банку горючего и подкатился к окну, где находился его импровизированный рабочий кабинет: ухмыляющаяся пишущая машинка, у которой не хватало трех зубов, мусорное ведро, карандаши, стопки бумаги, черновики, из которых одни еще сослужат службу, а другие отправятся в ведро.

Должны были отправиться, только раньше.

Здесь находилась невидимая дверь в иной мир. И здесь был его призрак, как будто бы движущийся при быстром просмотре серии фотоснимков.

Благодаря долгой практике он с легкостью проехал между пачками бумаги и разбросанными на полу блокнотами, остановился у стены, на всякий случай прислушался, наклонился и поднял девятидюймовый кусок плинтуса. Примерно месяц назад он обнаружил, что в этом месте доска легко отходит от стены, а Энни, судя по тонкому слою пыли на этой доске (еще немного, и ты начнешь оставлять волосы для проверки, подумал он), не знала, что именно в этом месте в плинтусе есть изъян. За плинтусом имелось небольшое пространство, наполненное только комками пыли и мышиными экскрементами.

Пол поставил банку с горючей жидкостью в нишу и задвинул кусок плинтуса. В самый первый момент он испугался, что доска не встанет в точности на прежнее место (а у нее – о Боже! – дьявольски острые глаза!), но потом доска легко скользнула в проем.

Пол оценил результат, затем открыл блокнот и прошел в дверь, распахнувшуюся в бумажном листе.

Ничто не отвлекало его от работы в течение четырех часов. Три карандаша, которые Энни заточила для него, затупились, после чего он подкатился к кровати, забрался под одеяло и с легким сердцем заснул.

28

ГЛАВА 37

Руки Джеффри начинали затекать. Он стоял в тени хижины, принадлежащей вот уже пять минут «Прекрасному», владению М’Чиби. Он был похож на исхудавшего силача из цирка, а над его головой висело тело баронессы.

Когда он наконец решил, что никакие слова Езекии не смогут убедить М’Чиби покинуть хижину, до него донесся звук какого-то поспешного движения. Джеффри обернулся, и мускулы на его руках напряглись. Вождь М’Чиби был хранителем Огня, и в хижине у него горело больше сотни факелов, и каждый был покрыт толстым слоем тягучей смолы. Смола эта добывалась из местных низкорослых деревьев, и сами бурка называли ее «маслом для огня» или «маслом для огня и крови». Некоторые предметы назывались на языке бурка, как и на многих других примитивных языках, весьма уклончиво. Впрочем, как бы ни произносились названия этого вещества, ясно было, что в хижине имеется достаточно факелов, чтобы поджечь всю деревню; она вспыхнет, как чучело Гая Фокса[42], подумал Джеффри… если удастся убрать М’Чиби с дороги.

Не бойтесь его бить, босс Джеффри, сказал ему Езекия. М’Чиби, он первый выходит, он хранитель Огня. А Езекия второй выходит. Так вы не ждите! Разбейте башку этого щенка, только быстро!

И все же, несмотря на острую боль в руках, Джеффри заколебался, когда услышал, что они приближаются. Предполо

29

Карандаш замер на середине слова, потому что Пол услышал приближающийся звук мотора. Он сам удивился собственному спокойствию; самым сильным чувством было легкое раздражение от того, что его прервали, когда карандаш летал по бумаге, как бабочка, и жалил, как пчела. Из коридора донеслось дробное цоканье каблуков Энни.

– Отъезжай от окна. – Лицо ее было напряженным и хмурым. На плече висела незастегнутая сумка цвета хаки. – Чтобы тебя не заме…

Она умолкла, увидев, что Пол уже откатился от окна. Она проверила, не остались ли на подоконнике какие-либо его вещи, затем кивнула.

– Полиция штата, – пояснила она. Несмотря на тревогу, она держала себя в руках. Ей ничего не стоит опустить правую руку в сумку. – Пол, будешь хорошим?

– Да, – ответил он.

Ее взгляд впился в его лицо.

– Я поверю тебе, – сказала она, повернулась и вышла, закрыв за собой дверь, но не потрудившись запереть ее.

Ровное сонное гудение двигателя «Плимута-442», очень характерное для таких машин, доносилось теперь с подъездной дорожки. Пол услышал, как хлопнула дверь кухни, и подкатился к окну так, чтобы остаться незамеченным, а самому иметь возможность наблюдать. Машина подъехала к Энни, и двигатель затих. Водитель вышел из машины. Стоял он почти на том же месте, где стоял молодой патрульный, произнося четыре последних слова в своей жизни… Но на этом параллели заканчивались. Тот полицейский был хилым парнишкой, ему только-только исполнилось двадцать, новичок, которому поручили распутывать дерьмовое дело – идти по остывшему следу какого-то, хрен его знает, писателя, который разбил машину, а потом либо уполз в лес умирать, либо торжествующе удалился от суеты этого мира.

Мужчине, только что сидевшему за рулем «плимута», было около сорока, как говорится, косая сажень в плечах. Квадратное его лицо было словно высечено из цельного куска гранита, и возле глаз и уголков рта скульптор провел несколько тонких линий. Энни – крупная женщина, но рядом с этим парнем она показалась Полу почти маленькой.

И еще кое-что не так, как в прошлый раз. Полицейский, которого убила Энни, приехал один. А сейчас с переднего сиденья «плимута» выбрался невысокий длинноволосый блондин в штатском. Давид и Голиаф, подумал Пол. Матт и Джефф. Господи.

Человек в штатском переминался с ноги на ногу. Лицо его казалось старым, измученным, он как будто засыпал… но совсем другое впечатление производили глаза. Глаза его бодрствовали, глядя во все стороны одновременно. Пол решил, что этот человек будет действовать быстро.

Они встали так, что Энни оказалась между ними. Она что-то говорила, сначала снизу вверх – Голиафу, затем, повернув голову, сверху вниз – отвечая Давиду. Пол подумал: что произойдет, если он опять разобьет окно и опять позовет на помощь? Наверное, решил он, восемь шансов из десяти за то, что они ее схватят. Конечно, у нее хорошая реакция, но великан вопреки своим габаритам как будто должен реагировать еще быстрее. К тому же он силен, он голыми руками вырвал бы из земли дерево средних размеров. Расслабленность человека в штатском может быть столь же намеренно обманчивой, как и его сонный вид. Пол полагал, что они справятся с ней… Правда, она готова к тому, к чему они не готовы. В этом ее преимущество.

Спортивная куртка Давида. Она застегнута, несмотря на знойный день. Если Энни вначале выстрелит в Голиафа, то вполне может успеть влепить пулю и Давиду, прежде чем тот расстегнет свою проклятую куртку и достанет пистолет. Застегнутая куртка служит лучшим доказательством правоты Энни: пока они заняты всего лишь рутинной проверкой.

Пока.

Тебе известно, что его убила не я. Его убил ты. Если бы ты держал рот на замке, я спровадила бы его. Сейчас он был бы жив…

Верит ли он в это? Нет, конечно же, нет. И все же у него мелькнуло острое, болезненное чувство вины. Должен ли он держать рот на замке лишь потому, что есть два шанса из десяти, что она одолеет их, если он откроет рот?

Чувство вины мгновенно возникло и исчезло. И на этот вопрос ответ отрицательный. Было бы заманчиво объяснять свое бездействие чисто эгоистическими мотивами, но правда в другом. Его резон очень прост: он хочет взять на себя заботу об Энни Уилкс. Они могут только посадить тебя в тюрьму, сука, думал он. Я же знаю, как сделать тебе больно.

30

Конечно, остается возможность, что они что-нибудь учуют. В конце концов чуять – это их работа, и они знают о прошлом Энни. Если они учуют, да будет так… но он считал, что в этот день Энни в последний раз сумеет ускользнуть от наказания.

Пол знал теперь вроде бы достаточно. После своего долгого сна Энни непрерывно слушала радио. Исчезновение полицейского по имени Дуэйн Кашнер было главной новостью. Было упомянуто, что Кашнер занимался розысками также пропавшего писателя Пола Шелдона, но никто не предположил, что причина исчезновения обоих одна. По крайней мере пока никто не предположил.

Поток талой воды отнес «камаро» на пять миль от шоссе. Он мог бы спокойно пролежать в лесу хоть месяц, хоть год, и обнаружили его по чистой случайности. Два офицера Национальной гвардии, рыскавшие по местным фермам в поисках складов наркотиков, заметили солнечный луч, отразившийся от осколка ветрового стекла. О степени серьезности катастрофы было трудно судить, так как «камаро» здорово пострадал, пока вода несла его с места аварии. О результатах экспертизы образцов крови, оставшейся в машине (если, конечно, была экспертиза), ничего не сообщалось. Пол понимал, что даже самый тщательный осмотр выявил бы очень немного крови в салоне – всю весну машину омывали потоки талой воды.

Штат Колорадо обеспокоен в первую очередь исчезновением патрульного Дуэйна Кашнера – Пол считал, что визит двух полицейских штата это доказывает. Пока все предположения сводились к трем версиям: самогон, марихуана, кокаин. Считалось, что Кашнер в ходе поисков того писателя случайно наткнулся на плантацию марихуаны, подпольное производство спиртного или склад наркотиков. По мере того как испарялась надежда найти Кашнера живым, все громче звучали вопросы: почему он ездил один? Пол сомневался, что бюджет штата Колорадо смог бы выдержать постоянное патрулирование парами, но на поиски Кашнера его коллеги отправились по двое. Чтобы свести риск к минимуму.

Голиаф указал рукой на дом. Энни пожала плечами и помотала головой. Что-то сказал Давид. Поколебавшись, она кивнула и провела их к двери, ведущей в кухню. Пол услышал скрип дверных петель, и они вошли. Звук шагов нескольких человек даже испугал Пола, как будто свершилось богохульство.

– В какое время он приехал? – спросил Голиаф – наверняка Голиаф. Грубый, прокуренный голос. Выговор выдает уроженца Среднего Запада.

Около четырех, ответила Энни. Приблизительно. Она только что закончила подстригать газон, и часов у нее не было. Она хорошо помнит – было безумно жарко.

– Долго он у вас пробыл, миссис Уилкс? – осведомился Давид.

– Прошу прощения, я мисс Уилкс.

– Извините.

Энни сказала, что не может сказать наверняка, только оставался он недолго. Может быть, минут пять.

– Он показывал вам фотографию?

Да, ответила Энни, затем он и приезжал. Пол даже восхитился ее самообладанием и приветливым тоном.

– Вы когда-нибудь видели изображенного на фото человека?

Энни сказала: ну конечно, это был Пол Шелдон, она его сразу узнала.

– У меня есть все его книги, – пояснила она. – Они мне очень нравятся. Офицер Кашнер был как будто разочарован. Он сказал, если так, я, вероятно, знаю, о чем говорю. Он был прямо-таки обескуражен. И еще страдал от жары.

– Да, верно, день был жаркий, – подтвердил Голиаф.

Пол встревожился: голоса зазвучали намного ближе. Они в гостиной? Да, почти наверняка в гостиной. Пусть он великан, но двигается бесшумно, как рысь. Голос Энни прозвучал еще ближе. Полицейские прошли в гостиную, она следовала за ними. Она не приглашала их, но они все равно прошли в комнату. Осматривают дом.

Голос Энни звучал по-прежнему спокойно, хотя ее домашний писатель находился меньше чем в тридцати пяти футах от них. Она пригласила Кашнера в дом на чашку кофе со льдом, но он сказал: не могу. Тогда она предложила ему взять с собой бутылку холодного…

– Пожалуйста, не разбейте, – вдруг тревожно сказала она. – Мне эти штучки нравятся, а они такие хрупкие…

– Простите, мэм. – Это, наверное, Давид, у него голос тихий, смущенный и слегка озадаченный. При других обстоятельствах Полу было бы приятно, что полицейский говорит таким тоном, но обстоятельства сейчас особенные, и тон этот ему не понравился. Он выпрямился и сжал ручки кресла. В гостиной осторожно поставили на стол какой-то предмет (возможно, глиняного пингвина на льдине). Он представил себе, как Энни опускает руку в сумку. Сейчас один из полицейских – скорее Голиаф – спросит, что у нее там такое.

И тогда начнется стрельба.

– Так на чем вы остановились? – спросил Давид.

– Я предложила ему взять с собой бутылку пепси из холодильника, ведь день очень уж жаркий. У меня бутылки пепси лежат рядом с морозильной камерой, так что вода почти ледяная. Он сказал, что я очень добра. Очень вежливый парнишка. И почему такого молодого человека отправили в патруль одного?

– Он выпил воду здесь? – спросил Давид, игнорируя ее вопрос. Он был теперь еще ближе. Пересек гостиную. Полу не пришлось закрывать глаза, чтобы представить себе, как он выглядывает в коридор и видит дверь ванной и закрытую дверь спальни для гостей. Пол сидел очень прямо; на его исхудавшем горле бешено пульсировала жилка.

– Нет, – сказала Энни все так же спокойно. – Он взял бутылку с собой. Сказал, что ему надо ехать дальше.

– А там что? – спросил Голиаф. Стук двух пар каблуков зазвучал резче – люди сошли с ковра и ступили на голый дощатый пол коридора.

– Ванная и пустая спальня. Бывает, я сплю там, если жарко. Если хотите, взгляните, но уверяю вас: ваш патрульный не привязан там к кровати.

– Да, мэм, я вполне в этом уверен, – сказал Давид, и – о чудо! – их шаги стали удаляться в направлении кухни. – Вам не показалось, что он был чем-то взволнован?

– Вовсе нет, – ответила Энни. – Просто ему было жарко, и он был расстроен.

Пол снова мог дышать.

– Или озабочен?

– Нет.

– Он не говорил, куда направится дальше?

Полицейские почти наверняка ничего не заметили, но привычное ухо Пола уловило мгновенное замешательство; в этом вопросе может таиться ловушка, она может захлопнуться сразу или чуть позже. Нет, не говорил, наконец сказала Энни, но поехал он на запад, и она предполагает, что он поехал к Спрингерс-роуд, там есть несколько ферм.

– Спасибо за содействие, мэм, – сказал Давид. – Возможно, нам еще придется к вам вернуться.

– Конечно, – отозвалась Энни. – Пожалуйста. Я в последнее время редко бываю в обществе.

– Вы не возражаете, если мы заглянем в сарай? – резко спросил Голиаф.

– Разумеется. Не забудьте только поздороваться, когда войдете туда.

– С кем поздороваться, мэм? – спросил Давид.

– С Мизери. Это моя свинья.

31

Она стояла в дверях и внимательно смотрела на него – так внимательно, что он почувствовал, что краснеет. Полицейские уехали пятнадцать минут назад.

– На мне что-нибудь написано? – спросил он наконец.

– Почему ты не верещал? – Оба полицейских приподняли головные уборы, садясь в машину, но ни один не улыбнулся. Пол, наблюдая за ними из своего укрытия, обратил внимание на выражение их глаз. Они знали, кто она. Прекрасно знали. – Я ждала, что ты будешь верещать. И они бы набросились на меня как лавина.

– Может, и так. А может, нет.

– Так почему же ты?..

– Энни, если ты постоянно думаешь о самом худшем, что с тобой может случиться, то вполне можешь когда-нибудь ошибиться.

– Нечего со мной умничать!

Пол видел, что под ее внезапной яростью таится глубокое недоумение. Его молчание не вписывалось в созданную ею картину непрекращающегося борцовского поединка: Энни Уилкс против единой гнусной, наносящей со всех сторон удары команды «Гребаных Щенков».

– Да кто тут умничает? Я сказал тебе, что буду держать рот на замке. Так я и поступил. Я хочу закончить книгу в относительно спокойной обстановке. Хочу закончить эту книгу для тебя.

Она неуверенно смотрела на него; ей хотелось поверить, она боялась верить… и в конце концов поверила. И правильно сделала, так как Пол говорил правду.

– Тогда принимайся за работу, – мягко сказала она. – Немедленно. Ты же видел, как они на меня смотрели.

32

Два дня жизнь продолжалась так же, как и до появления Дуэйна Кашнера; Пол почти поверил, что Дуэйн Кашнер не появлялся вообще. Пол писал почти без перерывов. Он отказался от пишущей машинки, и Энни молча поставила ее на каминную полку под фотографию Триумфальной арки. За эти два дня Пол исписал три блокнота. Остался последний блокнот. Когда он будет исписан, Пол начнет писать в тетрадях. Энни точила для него шесть карандашей «Черный воин», они тупились, и Энни снова чинила их. Карандаши становились все короче, а Пол все так же сидел, склонившись над блокнотом, у окна, время от времени рассеянно почесывая большим пальцем правой ноги то место, где когда-то была левая подошва, и смотрел на лист бумаги, смотрел в открытую настежь дверь. Книга ракетой неслась вперед к развязке, как это бывает с лучшими произведениями. Пол совершенно отчетливо видел все… Три команды, разыскивающие Мизери в многочисленных коридорах внутри головы идола, две группы людей, желающих убить ее, и одна – Йен, Джеффри и Езекия, – спешащая ей на выручку. А поселение бурка сгорело, и все, кто не погиб в огне, караулили у единственного выхода, у левого уха идола, поклявшись убить всех, кто выберется оттуда живым.

Состояние гипнотической сосредоточенности было поколеблено, но не нарушено на третий день после визита Давида и Голиафа, когда к дому Энни подъехал «форд» кремового цвета с эмблемой местной телестанции. «Форд» был битком набит оборудованием для видеосъемки.

– О Боже! – пробормотал Пол. Чувства его застыли где-то между скепсисом, радостным возбуждением и ужасом. – Чтоб тебя, это что за явление?

Едва фургон затормозил, как задняя его дверца распахнулась и на дорожку выпрыгнул парень в защитного цвета брюках и майке с надписью «Deadhead». В одной руке он держал нечто, напоминающее очертаниями большой пистолет, и Пол даже подумал было, что сейчас он выпустит облако слезоточивого газа. Парень поднял черный предмет к плечу и направил его на дом, и Пол понял, что это видеокамера. С переднего пассажирского сиденья спрыгнула молодая девушка, распушила волосы, кинула взгляд в зеркальце заднего вида, чтобы убедиться, что макияж в порядке, и встала рядом с оператором.

Внешний мир, несколько лет не смотревший в сторону Дракона в юбке, явился теперь, чтобы наверстать упущенное.

Пол поспешно откатился от окна, надеясь, что его не успели заметить.

Успели или не успели – можешь узнать из шестичасовых новостей, подумал он и зажал рот ладонями, чтобы сдержать хихиканье.

Хлопнула дверь.

– Убирайтесь отсюда к чертовой бабушке! – закричала Энни. – К чертовой бабушке из моих владений!

Глухой голос:

– Мисс Уилкс, если бы вы позволили…

– Я позволю себе засунуть динамит в ваши гребаные задницы, если немедленно не уберетесь!

– Мисс Уилкс, я Гленна Робертс с телеви…

– Может, ты Джон Смит Иисус Говнодав Христос с планеты Марс! Мне плевать! Вон из моих владений, или вы ПОКОЙНИКИ!

– Но…

ГРОХ!

Энни Боже мой Энни убила этих придурков…

Он подкатился к окну и выглянул. У него нет выбора – он должен увидеть. Волна облегчения накрыла его. Энни стреляла в воздух. И этого оказалось достаточно. Гленна Робертс во всю прыть неслась к фургону. Оператор навел объектив на Энни; Энни навела дуло ружья на оператора; оператор решил, что ему больше хочется остаться в живых и еще раз побывать на концерте «Грейтфул дэд», нежели заснять на пленку Дракона в юбке, и плюхнулся на заднее сиденье. Он еще не успел захлопнуть дверцу, а фургон уже дал задний ход.

Энни с ружьем в одной руке проследила за отъездом телевизионщиков, затем медленно возвратилась в дом. Пол услышал, как она кладет ружье на стол. Затем она вошла к нему в комнату. Выглядела она хуже, чем когда-либо на его памяти. Бледное, измученное лицо, глаза мечут молнии.

– Они вернулись, – прошептала она.

– Успокойся.

– Я знала, что все эти щенки когда-нибудь вернутся. И вот они вернулись.

– Энни, они ушли. Ты их прогнала.

– Они никогда не уходят. Они узнали, что пропавший полицейский навестил Дракона в юбке. И вот они здесь.