Неподобающая Мара Дайер Ходкин Мишель
— До свидания, Мара, — сказал он и небрежной походкой зашагал к своей машине.
Сощурившись, я наблюдала, как он идет прочь, и закрыла дверь, едва он уехал.
Вернувшись в дом, я увидела, что Даниэль стоит со скрещенными на груди руками. Я всмотрелась в его лицо.
— Что?
— Тебе нужно показаться доктору, — сказал он, глядя на мою руку.
Я прижала к глазам основания ладоней.
— Брось, Даниэль.
— Сама брось. Когда ты в последний раз меняла повязку?
— Несколько дней назад, — солгала я.
— Ну, а мама сказала, что у тебя назначена встреча с врачом для проверки. Поэтому или я тебя отвезу, или она.
— Прекрасно, — простонала я и вышла.
Даниэль последовал за мной.
— Между прочим, я слышал о Джейми.
— Ты знаешь, что на самом деле произошло? — спросила я брата.
Тот кивнул. Я уставилась на свои ноги.
— Не могу поверить, что Анна и Эйден так с ним поступили. И что это сойдет им с рук.
Внезапно я почувствовала режущую боль в руках и посмотрела на них. Я так стиснула кулаки, что ногти впились в ладони. Я попыталась расслабиться.
— Без него школа будет просто несчастьем.
— По крайней мере, у тебя есть Ной.
Я уставилась прямо перед собой.
— Непохоже, чтобы я превысила квоту друзей, — тихо сказала я.
Даниэль завел машину и выехал с подъездной дорожки.
— Прости, что я так сказал.
— Все в порядке, — ответила я, глядя в окно.
— А как у тебя вообще дела?
— Хорошо.
— Когда у тебя следующая встреча с психотерапевтом?
Я сердито взглянула на Даниэля.
— В следующий четверг. Ты рассказал об этом Ною?
— Конечно, нет, — ответил Даниэль. — Но не думаю, что его бы это озаботило.
Я откинула голову на спинку сиденья и отвернулась.
— Я бы предпочла, чтобы он не знал о глубинах моего сумасшествия.
— Да брось. Парень дрался два раза за две недели. У него явно есть свои собственные проблемы.
— И несмотря на это, ты сводишь меня с ним.
— Никто не идеален. И я вас не свожу. Я думаю, он тебе подходит. Он тоже многое пережил, знаешь ли.
— Знаю.
— И вряд ли у него есть тот, с кем он может об этом поговорить.
— Похоже, он говорил об этом с тобой.
— Не совсем. Вообще-то парни не обсуждают трудные вопросы, как обсуждают их девочки. Я просто знаю достаточно… Неважно. Я говорю лишь одно: по-моему, он бы все понял.
— Да. Нет ничего лучше, чем услышать, что девочка, с которой ты только что начал встречаться, сидит на антипсихотических препаратах.
Даниэль воспользовался случаем сменить тему разговора:
— И как эти препараты? Есть побочные эффекты?
— Насколько я заметила, нет.
— Думаешь, они действуют?
За исключением того выбившего меня из равновесия телефонного звонка.
— По-моему, да.
— Хорошо. Как по-твоему, ты сможешь прийти на вечеринку-сюрприз в честь Софи вечером в пятницу? Я замышляю крупную операцию. Ну, не такую уж крупную. Но все-таки операцию.
— Не знаю, — ответила я, думая о телефонном звонке.
Угрозы. Джейми. Я сомневалась, что мое настроение подходит для вечеринки.
— Может быть.
— А как насчет твоего дня рождения? У тебя с Ноем есть какие-нибудь планы?
— Я ему не говорила, — негромко ответила я, глядя в окно на проезжавшие мимо машины.
Мы почти доехали до клиники. Осознав это, я почувствовала, как в животе все сжалось.
— Почему не говорила?
Я вздохнула.
— Я не хочу поднимать из-за этого шум, Даниэль.
Он покачал головой и въехал на парковку у клиники.
— Ты должна ему рассказать, Мара.
— Я подробно рассмотрю твое предложение.
Я открыла дверь клиники, и Даниэль последовал за мной. Я записалась на прием и ждала, пока не назовут моего имени. Тут было лучше, чем в больнице, но пахло так же — этакий медицинский запах, от которого я задышала быстрей и горло мое сжалось. Когда медсестра измеряла мне давление, мой пульс тупо бился о манжет, которым мне стянули руку. Я судорожно втянула воздух, и медсестра посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Как же мало она обо мне знала.
Сестра провела меня в кабинет и показала на обтянутую винилом скамью, забросанную медицинскими бумагами. Я села, но шелест и поскрипывание меня раздражали. Через несколько минут вошла врач, чтобы меня осмотреть.
— Мара? — спросила она, читая бумаги на планшете. Потом встретилась со мной глазами и протянула руку. — Я доктор Эверетт. Как самочувствие?
— Отлично, — ответила я, показывая ей руку.
— Вы меняли повязки каждые два дня?
Не-а.
— Угу.
— Сильно болит?
— Вообще-то я почти не замечаю боли.
Доктор приподняла брови.
— Я была слишком занята экзаменами и школьными делами, — объяснила я.
— Отвлечение на что-то может послужить хорошим лекарством. Хорошо, Мара, давайте посмотрим.
Сперва она размотала бинт на моем локте, потом спустилась к предплечью. Она сморщила лоб и поджала губы, разматывая повязку все больше и больше, обнажая бледную, нетронутую кожу. Доктор сверилась со своими записями.
— Когда это произошло?
— Две недели назад.
— Хм-м. Врач «Скорой помощи», должно быть, ошибся. Наверное, интерн, — обращаясь к самой себе, сказала доктор.
— Что? — переспросила я, начиная нервничать.
— Иногда ожоги первой степени путают с ожогами второй степени, особенно если они на руках и ногах, — ответила доктор, поворачивая и осматривая мою руку. — Но все равно краснота обычно некоторое время держится. Больно, когда я делаю так? — спросила она, растопыривая мои пальцы.
Я покачала головой.
— Я не понимаю. Что не в порядке?
— Все в порядке, Мара, — ответила доктор, пристально глядя на мою руку. — Все полностью зажило.
40
То, что под рукавом больше не было повязки — вызывающей зуд, впитывающей пот, — было единственным светлым пятном в следующие несколько дней. Без Ноя и особенно без Джейми я еще труднее переносила школу, и это было видно. Я огрызнулась на учителя истории, которого любила, и чуть не ударила по лицу Анну, когда та прошла мимо и стукнула меня сумкой по плечу. Из-за нее моего единственного друга исключили. То было меньшее, что я могла с ней сделать.
Я держалась. Едва-едва. Но скверное настроение последовало за мной домой. Мне просто хотелось, чтобы меня оставили в покое.
Войдя в дом, я выхватила из сумки альбом и пошла в гостиную, чтобы порисовать. На полу всегда было удобнее делать наброски, а ковер в моей комнате только мешал. Спустя примерно час после того, как я начала этим заниматься, Даниэль просунул голову в арку.
— Привет.
Я подняла глаза и вежливо улыбнулась.
— Ты подумала насчет вечеринки Софи завтра вечером?
Я вернулась к растушевке. Трудно делать автопортреты без зеркала.
— Будет какая-то определенная тема?
— Нет, — ответил Даниэль.
— А.
— Это означает, что ты пойдешь?
— Нет, — ответила я. — Просто любопытствую.
— Ты знаешь, что папа с мамой нынче вечером выбираются из дома, верно? — спросил Даниэль.
— Угу.
— А Джозеф отправляется со мной, чтобы помочь в подготовке вечеринки.
— Угу, — ответила я, не поднимая глаз.
— Так что ты собираешься делать? — спросил Даниэль.
— Собираюсь сидеть тут. И рисовать.
Даниэль выгнул бровь.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Я вздохнула.
— Я просто предпочитаю погрязать в глубокой жалости к себе, Даниэль. Все будет в порядке.
— Если дело в твоих отметках, я могу замолвить за тебя словечко перед мамой. Смягчить удар.
— Что?
Раньше я слушала вполуха, но теперь Даниэль полностью завладел моим вниманием.
— Ты не проверяла свои отметки?
Сердце мое начало сильно стучать.
— Их выставили?
Даниэль кивнул.
— Не думал, что ты не знаешь.
Я вскочила с пола, бросив альбом, и метнулась в свою комнату. Нырнула в рабочее кресло и крутнулась, чтобы посмотреть на монитор. Меня охватила тревога. Несколько дней назад я не сомневалась, но теперь… Пробегая глазами экран, я начала расслабляться.
Продвинутый курс английского: А (отлично).
Биология: В+ (хорошо с плюсом).
История: В (хорошо).
Искусство: А (отлично).
Испанский: F (плохо).
Математика: В (хорошо).
Я проверила снова. Снова пробежала глазами монитор. F. На клавиатуре буква между D и G. Плохо. Плохо — с буквы П, как «первый провал».
Я не могла перевести дыхание и уронила голову между коленями. Мне следовало знать. Господи, какой я была глупой. Но, если вставить слово в свою защиту, я никогда, никогда раньше не проваливалась в классе, и это казалось просто немыслимым до тех пор, пока на самом деле не произошло. Как я объясню родителям?
Хоть это и было стыдно, я надеялась, что Даниэль все еще поблизости.
Я ринулась на кухню с горящим лицом. Даниэль оставил для меня записку на холодильнике: «Ушел, чтобы все подготовить. Позвони, и я смогу вернуться и тебя забрать».
Я выругалась под нос и прислонилась к нержавеющей стали, покрыв всю ее отпечатками пальцев. А потом меня осенило. Джейми. Он записал мой ответ. У него было доказательство, что на этом экзамене я блеснула. Я вытащила из кармана мобильник и нажала на картинку, которую Джейми ввел для себя в мой телефон. Голова барана. Странновато. Я запрокинула голову и молилась, чтобы он ответил.
Тут же включился автоответчик:
— Отстранение от занятий, скорее всего, подразумевает — ни телефона, ни компьютера, — сказал голос Джейми. — Но если мне повстречается сова, я попытаюсь тайком передать весточку на волю, ладно?
Глаза мои наполнились слезами, и я швырнула мобильник в стену, ободрав краску и разбив телефон.
Плевать! В моем табеле стояло «Плохо». Плохо с большой буквы.
Я опустила голову на руки, обхватила ладонями лицо и потянула вниз. Темные мысли кружились в моем мозгу. Мне нужно было кому-то рассказать о случившемся, чтобы решить, что делать. Мне нужен был друг — мне нужна была моя лучшая подруга, но она ушла. И Джейми ушел. Но у меня был Ной.
Я подошла к своему изничтоженному телефону и собрала кусочки. Потом попыталась сложить их вместе. Безуспешно. Я сняла с подставки домашний телефон и нажала кнопку набора, но потом поняла, что даже не помню наизусть его номера. В конце концов, я была знакома с Ноем всего несколько недель.
Слезы высохли на моем лице, натянув кожу. Я не закончила своего наброска. Я ничего не сделала. Я была слишком расстроена, слишком взбешена собственной глупостью, но еще больше злилась на Моралес. И чем больше я беспокоилась, тем сильнее сердилась. Это все была ее вина. Когда я поступила в Кройден, я не сделала ей ничего плохого, а она вступила на тропу войны, чтобы испортить мне жизнь. Возможно, я смогла бы найти адрес Джейми и получить у него запись, но поможет ли это? Знает ли вообще директор Кан испанский? Как сказал Джейми, экзамен был субъективным. Хотя я знала, что ответила блистательно, я знала также, что Моралес солжет.
Я уставилась через кухонное окно на черное небо снаружи.
Я справлюсь с этим завтра.
41
Следующий день начался ненормально.
Я проснулась ужасно голодная часа в четыре утра и пошла на кухню, чтобы сделать тост. Достав из холодильника полгаллона молока, я налила себе стакан, пока тостер подогревал хлеб. Когда ломтики выскочили, я медленно прожевала их, прокручивая в уме события прошлого вечера. Я не замечала Джозефа до тех пор, пока тот не помахал рукой у меня перед лицом.
— Земля — Маре!
Белая капля упала с треугольного носика пакета с молоком. Слова Джозефа звучали приглушенно, вторгнувшись в мои мысли. Мне захотелось выключить звук.
— Проснись.
Я подпрыгнула, потом отмахнулась от его руки.
— Оставь меня в покое.
Я услышала, как на кухне роется кто-то еще, и быстро повернула голову. Даниэль вытащил из буфета гранолу и откусил от батончика.
— Кто помочился в твои «Чириоуз»?[68] — спросил он меня с полным ртом.
Я наклонилась над столом и положила пульсирующую голову на руки. Уже несколько недель голова у меня не болела так сильно.
— Ной заедет за тобой? Срок его отстранения от занятий должен закончиться сегодня, верно?
— Не знаю. Наверное.
Даниэль посмотрел на свои часы.
— Ну, он опаздывает. Значит, я тебя отвезу. Значит, тебе нужно одеться. Немедленно.
Я открыла рот, чтобы сообщить Даниэлю, что до начала занятий еще несколько часов и спросить, почему он встал так рано, но заметила время на экранчике микроволновки. Семь тридцать. Я сидела за кухонным столом несколько часов. Жевала… Несколько часов. Я проглотила холодный хлеб и подавила панику из-за того, что потеряла столько времени.
Даниэль посмотрел на меня краешком глаза.
— Пошли, — сказал он мягко. — Мне нельзя опаздывать.
Когда мы прибыли к школе, я не увидела на парковке машины Ноя. Может, он решил взять лишний свободный день. Уйдя в свои мысли, я побрела к кампусу.
На уроке английского Ной не появился, и, гуляя в перерывах между уроками, я тоже не видела его. Ему полагалось бы быть здесь. Я хотела выяснить, где живет Джейми, и, хотя эти двое ненавидели друг друга, кроме Ноя, я никого больше не знала достаточно хорошо, чтобы задать этот вопрос.
На перемене я добралась до административного офиса, чтобы записаться на прием к доктору Кану, а когда настал роковой час, вошла в кабинет, вооружившись здравым смыслом. Я приведу доводы в пользу оценки, которую заслужила. Я расскажу о записи. Я буду держаться спокойно. Я не заплачу.
Кабинет директора походил скорее на рабочий кабинет утонченного джентльмена девятнадцатого столетия: от стен, обшитых панелями из темного дерева, до множества переплетенных в кожу книг и бюста Паллады, водруженного над дверью.
Шучу. Насчет книг.
Доктор Кан сидел за своим столом из красного дерева, зеленоватого оттенка свет рабочей лампы озарял его сверхъестественно гладкое лицо. Он выглядел настолько не по-докторски, насколько это вообще было возможно, и носил штаны хаки и белую рубашку поло с изображением герба Кройдена.
— Мисс Дайер, — произнес он, указав на один из стульев по другую сторону стола. — Чем могу вам помочь?
Я посмотрела ему в глаза.
— Я считаю, что следует переправить мою оценку по испанскому, — сказала я.
Я произнесла это гладко. Уверенно.
— Понимаю.
— Я могу доказать, что заслуживаю за экзамен оценки «отлично», — проговорила я, и это была правда.
Имелась подтверждающая мои слова запись. У меня просто не было ее при себе.
— В доказательствах нет необходимости, — сказал доктор Кан, откидываясь на спинку своего обитого кожей кресла.
Я заморгала, застигнутая врасплох.
— А, — сказала я. — Отлично. Так когда оценку переправят?
— Боюсь, тут я ничего не могу поделать, Мара.
Я снова моргнула, но, когда открыла глаза, вокруг была лишь темнота.
— Мара?
Голос доктора Кана прозвучал откуда-то издалека.
Я еще раз моргнула.
Доктор Кан и впрямь закинул ноги в туфлях с обитыми металлом носками на свой стол. Он выглядел таким легкомысленным. Мне захотелось одним ударом сбросить его ноги со стола и выдернуть из-под него кресло.
— Почему ничего не можете поделать? — спросила я сквозь сжатые зубы.
Мне следовало сохранять спокойствие. Если я завоплю, в моем табеле останется «плохо». Но завопить — это было таким искушением.
Доктор Кан взял со своего стола лист бумаги и внимательно изучил.
— Всякий раз, когда учителя выставляют плохую оценку, они должны представить администрации письменное объяснение, — сказал он. — Мисс Моралес написала, что вы смошенничали во время экзамена.
Я раздула ноздри, перед глазами у меня замелькали красные пятна.
— Она солгала, — тихо сказала я. — Как я могла смошенничать во время устного экзамена? Это нелепость.
— Согласно ее журналу, ваши первые оценки были довольно низкими.
Я не могла поверить своим ушам.
— Значит, меня наказывают за то, что я стала учиться лучше?
— Не просто лучше, Мара. Улучшение вашей успеваемости было порядком сверхъестественным, вы не думаете?
Слова доктора Кана подхлестнули мою ярость.
— У меня был репетитор, — сказала я сквозь сжатые зубы и попыталась, поморгав, прогнать пляшущие перед глазами пятна.
— Она сказала, что видела, как вы тайком заглядывали в рукав во время ее экзамена. Она сказала, что видела, как вы писали что-то на руке.
— Она лжет! — закричала я. Потом осознала свою ошибку. — Она лжет, — повторила я более тихим, дрожащим голосом. — Во время экзамена у меня на руке была повязка. После несчастного случая.
— Еще она сказала, что видела, как вы шарили глазами по сторонам во время классных заданий.
— Итак, по сути, она может заявить, что я жульничала, и не предъявить никаких доказательств?
— Мне не нравится ваш тон, мисс Дайер.
— Тогда, наверное, это взаимно, — сказала я, не успев удержаться.
Доктор Кан медленно приподнял брови. Когда он заговорил, голос его был ровным, и это приводило в бешенство:
— Леона Моралес работает учительницей больше двадцати лет. Она строгая, но честная — я могу пересчитать по пальцам одной руки те случаи, когда на нее жаловались ученики.
Я перебила:
— Они слишком боятся, чтобы что-нибудь гово…
— С другой стороны, вы, — продолжал доктор Кан, — вы здесь всего-навсего несколько недель, и множество раз опаздывали на занятия, а нынче утром нагрубили учителю истории (да, я слышал об этом), а еще добились того, что вас вышвырнули из класса мисс Моралес после того, как вы учинили там настоящий бедлам. Кому из вас двоих вы бы поверили?
Я в буквальном смысле слова увидела красное. Я так отчаянно пыталась не завопить, что, когда заговорила, мой голос походил на шепот:
— Просто… Просто послушайте. Есть запись моего экзамена. Я приведу человека, у которого она хранится. Мы проиграем ее. Мисс Моралес может…
Доктор Кан перебил меня, даже не потрудившись снять со стола скрещенные в лодыжках ноги:
— Вот что я вам скажу. Позже я вызову мисс Моралес и снова все это с ней изучу. Я дам вам знать, каким будет окончательное решение.
Тьма кружилась в моем мозгу, время замедлило бег, вовсе ползло. Я встала со стула, опрокинув его, но мои руки слишком дрожали, чтобы я его подняла. Все это было… Все это было безмерно нечестным. Я начинала терять над собой контроль. Распахнув дверь директорского кабинета, я услышала, как она врезалась в дверной ограничитель и отскочила. Мне было плевать. Ноги мои были словно из стали, когда я добралась до класса испанского. Мне хотелось истоптать траву в пыль. Моралес все сойдет с рук. Я надеялась, что она подавится своим лживым языком. И с ошеломляющей ясностью увидела, как это происходит. Ее глаза выпучились, она, шатаясь, пошла по пустому классу, засовывая костлявые пальцы в рот, пытаясь понять, что случилось. Она посинела и издала забавный кашляющий звук. Трудно лгать, когда не можешь говорить.