Неподобающая Мара Дайер Ходкин Мишель
— Ной.
В тишине голос мой прозвучал резко.
Но он не был Ноем. Он был Джудом. И Клэр. И Рэчел, и мертвецом, и я всех их видела, парад трупов подо мной, бледность и кровь в сумасшедшей пыли. Память рассекла мой разум, как коса, оставив за собой четкую непрощающую ясность.
Захлопнулось двенадцать железных дверей.
Я захлопнула их.
И перед чернотой — ужас. Но не мой.
Ужас Джуда.
Только что он так сильно вжимал меня в стену, что я думала, я растворюсь в ней. А в следующую секунду он сам оказался в ловушке, в палате, вместе со мной. Но я больше не была жертвой.
Жертвой был он.
Я рассмеялась над ним в своей безумной ярости, которая затрясла фундамент психушки и обрушила его. Пока Джуд, Клэр и Рэчел находились внутри.
Я убила их, и остальных тоже. Мучителя Мэйбл. Моралес.
Осознание этого ударило меня и вернуло в спальню Ноя, где подо мной лежало его неподвижное тело. Я прокричала его имя, но ответа не было, и я всерьез психанула. Я затрясла его, я ущипнула его, я попыталась втиснуться в его руки, но они не дали мне убежища. Я нырнула к изголовью кровати и, в ярости и в ужасе, одной рукой нашарила его мобильник. Дотянувшись, начала набирать 911. В то же время тыльной стороной второй руки я ударила его по щеке — рука моя соприкоснулась с его кожей и костью с неистовой болью.
Ной очнулся, резко втянув в себя воздух. Моя рука дьявольски болела.
— Неслыханно, — выдохнул Ной, потянувшись к своему лицу.
Его прекрасный вкус уже исчезал с моего языка.
Я открыла рот для ответа, но не смогла набрать в грудь достаточно воздуха.
Ной выглядел далеким, лицо его слегка расплывалось у меня перед глазами.
— Еще никогда в жизни мне не снился такой хороший сон. Никогда.
— Ты не дышал, — сказала я.
Я едва могла выговаривать слова.
— Лицо болит.
Ной посмотрел мимо меня, в никуда. Взгляд его был расфокусирован, зрачки расширились. Из-за темноты или из-за чего-то другого, я не знала.
Я прижала дрожащие руки к лицу Ноя, осторожно балансируя, чтобы не навалиться на него.
— Ты умирал.
Я выговорила эти слова срывающимся голосом.
— Чушь, — сказал Ной, и на губах его появилась улыбка, как будто его это развлекло.
— У тебя посинели губы.
Как посинели губы Рэчел после того, как она задохнулась. После того, как я убила ее.
Ной приподнял брови.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела.
Я не смотрела на Ноя. Не могла. Я слезла с него, и он сел, скользнув рукой по выключателю и осветив комнату.
— Я уснул, Мара. Ты спала рядом со мной. Ты затащила меня на кровать, и я был рядом с тобой, и… Господи, это был хороший сон.
Ной прислонился к спинке кровати и закрыл глаза.
У меня голова шла кругом.
— Мы целовались. Ты не помнишь?
Ной ухмыльнулся.
— Похоже, у тебя тоже был хороший сон.
То, что он говорил… Это не имело смысла.
— Ты сказал, что я пахну… беконом.
— Что ж, — ровным тоном проговорил он. — Неловкая ситуация.
Я посмотрела на свои руки, безжизненно лежащие на коленях.
— Ты спросил, можешь ли ты меня поцеловать, а потом поцеловал. А после я…
Не было слов, чтобы выразить, что это были за мертвые лица, которые я видела под закрытыми веками. Мне хотелось стереть их, но они не уходили. Они были настоящими. Все это было настоящим. Что бы ни сделал жрец сантерии, это сработало. И теперь я знала, теперь я помнила, а все, чего мне хотелось, — это забыть.
— Я сделала тебе больно, — закончила я.
И это только начиналось.
Ной потер щеку.
— Все в порядке, — сказал он и потянул меня вниз, так что я свернулась рядом с ним — голова на его плече, щека на его груди. Подо мной билось его сердце.
— Ты что-нибудь вспомнила? — прошептал Ной в мои волосы. — Эта штука сработала?
Я не ответила.
— Все в порядке, — очень мягко проговорил Ной, его пальцы легко коснулись моего бока. — Ты просто видела сон.
Но поцелуй не был сном. Ной умирал. Психушка не была просто несчастным случаем. Я убила их.
Это все было взаправду. Это все была я.
Я не понимала, почему Ной не помнит случившегося несколько секунд назад, но зато в конце концов осознала, что случилось со мной несколько месяцев назад. Джуд поймал меня в ловушку, раздавил меня, впечатав в стену. Мне хотелось, чтобы он был наказан, чтобы он почувствовал мой ужас, ужас оказавшегося в ловушке, раздавленного. Поэтому я заставила его почувствовать все это.
И бросила Клэр и Рэчел.
Рэчел, которая сидела со мной часами под огромной покрышкой на игровой площадке нашей старой школы — ноги наши были шершавыми от грязи, — пока я признавалась в пятом классе в своей неразделенной любви. Рэчел, которая сидела тихо, позируя мне для портретов. Рэчел, вместе с которой я смеялась и плакала, с которой я вообще все делала вместе. Рэчел, чье тело теперь превратилось в безжизненную плоть. Из-за меня.
И не потому, что я согласилась принять участие в плане насчет «Тамерлана», хотя и знала, что это опасно. Не потому, что не смогла наскрести хоть капельку предчувствия. Это было моей виной потому, что действительно, в буквальном смысле слова было моей виной… Потому что я изничтожила психушку, когда в ней находились Рэчел и Клэр, как будто дом был всего лишь пачкой бумажных платков у меня в кармане.
Я содрогнулась, вспомнив картины, которые вызывала в воображении после убийства хозяина Мэйбл и смерти мисс Моралес. Я не была сумасшедшей.
Я была смертельно опасной.
Рука Ноя перебирала мои волосы, и ощущение было таким восхитительным, таким болезненно восхитительным, что мне с трудом удавалось не плакать.
— Мне надо идти, — ухитрилась прошептать я, хотя мне не хотелось никуда идти.
Мне не хотелось нигде быть.
— Мара?
Ной приподнялся на локте.
Его пальцы пробежали по моей скуле, разбудив мою кожу.
Сердце мое не забилось быстрей. Оно вообще не билось. У меня не осталось сердца.
Ной мгновение изучал мое лицо.
— Я могу отвезти тебя домой, но у твоих родителей появятся вопросы, — медленно проговорил он.
Я ничего не сказала. Не могла. Мое горло было как будто полно битого стекла.
— Почему бы тебе не остаться? — спросил он. — Я могу пойти в другую комнату. Скажи хоть слово.
Мне не удалось сказать и слова.
Ной сел рядом со мной, матрас прогнулся под его весом. Я почувствовала его тепло, когда он подался ко мне, смахнул мои волосы в сторону и прижался губами к моему виску. Я закрыла глаза и запомнила это.
Он ушел.
Дождь хлестал в окно, а я зарылась в его постель и натянула покрывало до подбородка. Но от завывания моих грехов не существовало убежища в постели Ноя или в его руках.
51
Когда Ной вез меня на следующее утро домой, сидеть рядом с ним было худшей из пыток. Было больно смотреть на него, на его омытые солнцем волосы, на обеспокоенные глаза. Я не могла с ним разговаривать. Я не знала, что сказать.
Когда он остановился на нашей подъездной дорожке, я сказала, что не очень хорошо себя чувствую (правда) и что позвоню ему позже (ложь). Потом пошла в свою комнату и закрыла дверь.
Мама нашла меня после обеда в постели, с опущенными жалюзи на окнах. Солнце все равно просачивалось через них, бросая на стены, потолок и мое лицо яркие полоски.
— Ты заболела, Мара?
— Да.
— Что с тобой?
— Все.
Она закрыла дверь, а я повернулась в коконе своих простынь. Я была права: что-то со мной происходило, но я не знала, что делать. Что я могла сделать? Вся моя семья переехала сюда ради меня, переехала, чтобы помочь мне убраться от моей мертвой жизни, но трупы следовали за мной повсюду, куда бы я ни отправлялась. И что, если в следующий раз, когда такое произойдет, вместо Рэчел и Клэр будут Даниэль и Джозеф?
Холодная слеза скользнула по моей горящей щеке. Она защекотала мое лицо рядом с носом, но я не вытерла ее. И следующую слезу. И вскоре утонула в слезах, которыми так и не заплакала на похоронах Рэчел.
На следующий день я не встала, чтобы пойти в школу. И еще на следующий. Теперь мне больше не снились кошмары — к несчастью. Потому что я заслужила их. Я дышала — вдох и выдох, — тогда как Рэчел никогда больше не будет дышать. Если бы я не существовала, она бы все еще жила.
Забвение, которое приходило во сне, было блаженством. Мама приносила мне еду, но в остальное время оставляла меня в покое. Я подслушала, как они с отцом говорят в коридоре, но мне было так на все плевать, что меня не удивило услышанное.
— Даниэль говорил, что ей становится лучше, — говорил отец. — Я должен отказаться от этого дела. Она даже не ест.
— Думаю… Думаю, с ней все будет в порядке. Я разговаривала с доктором Мейллард. Ей просто нужно еще немного времени, — сказала мама.
— Я этого не понимаю. Она так хорошо себя чувствовала.
— Наверное, день рождения оказал на нее такое тяжелое воздействие, — отозвалась мама. — Она стала на год старше, а Рэчел нет. Естественно, что ей приходится нелегко. Если к четвергу, когда у нее прием у врача, ничего не изменится, начнем беспокоиться.
— Она так изменилась, — сказал отец. — Куда девалась наша девочка?
Когда той ночью я пошла в ванную, включила свет и посмотрела в зеркало, чтобы проверить, смогу ли я ее найти, на меня уставилась оболочка девочки, которую не звали Марой. Интересно, как я убила ее?
А потом я нырнула обратно в постель, с дрожащими ногами, со стучащими зубами, потому что это было страшно, слишком страшно, а я не была храброй.
Когда тем вечером в моей спальне появился Ной, мое тело поняло это раньше, чем смогли подтвердить глаза. Он принес книгу «Плюшевый кролик»[75] — одну из моих любимых. Но я не хотела, чтобы он тут был. Вернее, не хотела сама тут быть. Но двигаться не собиралась, лежала на кровати лицом к стене, когда он начал:
— Длинными июньскими вечерами, в папоротнике, который сиял, как заиндевевшее серебро, послышались мягкие шаги. Выпорхнули белые мотыльки. Она держала его в руках, прижав к себе, на ее шее и в волосах были жемчужные капли, — говорил Ной. — «Что такое Настоящий?» — спросил мальчик. «Это то, что происходит с тобой, когда девочка любит тебя долго, долго. А не просто играет с тобой. Действительно тебя любит». — «Это больно?» — спросил мальчик. «Иногда. Но когда ты Настоящий, ты не возражаешь против того, чтобы тебе было больно». Она спала с ним, ночник горел на каминной полке. Любовь шевельнулась.
Хм-м.
— Нежно качнулась, — сказал Ной. — Громкий шорох. Тоннель в постели, разворачивание свертков. Ее лицо покраснело…
Как и мое.
— Полусонная, она подползла к подушке и прошептала в его ухо, влажное от…
— Это не «Плюшевый кролик», — сказала я.
Голос мой был сиплым — я долго молчала.
— С возвращением, — сказал Ной.
Мне нечего было сказать, кроме правды.
— Это было ужасно.
Ной ответил тем, что профанировал доктора Сьюза.[76] «Одна рыбка, две рыбки, красная рыбка, голубая рыбка» стали учебным рифмованным пособием по фелляции.
К счастью, Джозеф вошел в мою комнату как раз тогда, когда Ной продекламировал просто очередное название. «Новые приключения Любопытного Джорджа».
— Можно мне послушать? — спросил мой брат.
— Конечно, — ответил Ной.
Мой разум осквернили непристойные образы Человека в желтой шляпе и его обезьянки.
— Нет, — сказала я.
Мой голос звучал приглушенно — я уткнулась лицом в подушку.
— Не обращай на нее внимания, Джозеф.
— Нет, — громче сказала я, все еще лежа лицом к стене.
— Иди, сядь со мной рядышком, — сказал Ной моему брату.
Я села в постели и бросила на Ноя испепеляющий взгляд.
— Ты не можешь ему такое читать.
Улыбка преобразила лицо Ноя.
— Почему бы и нет? — спросил он.
— Потому что. Это отвратительно.
Ной повернулся к Джозефу и подмигнул.
— Тогда в другой раз.
Джозеф покинул комнату, но, выходя, улыбался.
— Итак, — осторожно проговорил Ной.
Я сидела, скрестив ноги и запутавшись в простынях.
— Итак, — отозвалась я.
— Тебе бы хотелось послушать о новых приключениях Любопытного Джорджа?
Я покачала головой.
— Ты уверена? — спросил Ной. — Он был такой противной обезьянкой.
— Пас.
Тогда Ной бросил на меня взгляд, который разбил мое сердце.
— Что случилось, Мара? — спросил он тихо.
Стояла ночь, и, может быть, потому, что я устала, или потому, что я начала говорить… Или потому, что он впервые задал мне вопрос, или потому, что Ной был таким душераздирающе, невозможно красивым, сидя на полу рядом с моей кроватью, окруженный ореолом света лампы — но я ему рассказала.
Я рассказала ему все, с самого начала. Я ничего не утаила. Ной сидел неподвижно, как камень, глаза его не отрывались от меня.
— Иисусе Христе, — сказал он, когда я закончила.
Он мне не поверил. Я отвела взгляд.
— Я думал, что спятил, — сказал Ной самому себе.
Я быстро посмотрела на него.
— Что? Что ты сказал?
Ной пристально глядел на стену.
— Я видел тебя… Ну, во всяком случае, твои руки — и слышал твой голос. Я подумал, что схожу с ума. А потом ты появилась. Невероятно.
— Ной, — сказала я.
Выражение его лица было отстраненным. Я потянулась и повернула его голову к себе.
— О чем ты говоришь?
— Только твои руки, — сказал он, взяв мои ладони в свои и повернув их. Он согнул мои пальцы, разглядывая их. — Ты прижимала руки к чему-то, но было темно. У тебя болела голова. Я видел твои ногти, они были черными. У тебя звенело в ушах, но я слышал твой голос.
Его фразы в совокупности не имели смысла.
— Я не понимаю.
— До того, как вы сюда переехали, Мара. Я слышал твой голос до того, как вы сюда переехали.
Воспоминание о лице Ноя в тот первый школьный день приняло невообразимую форму. Он смотрел на меня так, будто знал меня, потому что… Потому что каким-то образом он и вправду знал.
Любые слова, которые я могла произнести дальше, пропали с моего языка, улетучились из головы. Я не могла извлечь здравый смысл из услышанного.
— Ты была не первая, кого я видел. Слышал. Раньше было двое других, но я с ними ни разу не встретился.
— Другие, — прошептала я.
— Другие люди, которых я видел. Мысленно.
Его слова упали между нами, как камень.
— В первый раз я был за рулем, ночью, — торопливо сказал он. — Я увидел, как кого-то сбил; но это была совершенно другая дорога, и не моя машина. Но я двигался прямо на нее. Думаю, она была нашей ровесницей. Ее пригвоздило рулевой колонкой. Она оставалась в живых несколько часов, — пустым голосом продолжал Ной. — Я видел все, через что она прошла, слышал все, что она слышала, и чувствовал все, что она чувствовала, но каким-то образом по-прежнему оставался на дороге, по которой ехал. Я думал, что у меня галлюцинации, понимаешь? Но это было на самом деле.
Голос Ноя звучал затравленно:
— Второй человек был очень болен. Он тоже был примерно нашего возраста. Однажды ночью мне приснилось, что я готовлю для него еду, потом кормлю его, но руки были не моими. У него была какая-то инфекция и очень болела шея. У него так все ныло. Он плакал.
Лицо Ноя было осунувшимся и бледным. Он опустил голову на руку и потер лоб, пробежал пальцами по волосам, встопорщив их. Потом посмотрел на меня.
— А после, в декабре, я услышал тебя.
Кровь отхлынула от моего лица.
— Я узнал твой голос в твой первый день в школе. У меня закружилась голова от невозможности такого события. Я подумал, что схожу с ума, воображая больных и умирающих людей, чувствуя эхо того, что они должны были чувствовать. А потом появилась ты, с голосом из моего кошмара, и назвала меня придурком, — слабо улыбаясь, сказал Ной. — Я расспросил о тебе Даниэля, и он в общих чертах обрисовал то, что случилось перед вашим переездом. Я решил, что именно это я и видел. Или мне это снилось. Но я подумал, если… Не знаю. Я подумал, если я с тобой как следует познакомлюсь, я смогу понять, что со мной происходит. Это было до случая с Джозефом.
Я почувствовала, как рот мой словно наполнился песком.
— Джозефом?
Этого же не происходило на самом деле.
— Пару недель назад, в ресторане, у меня было… Видение, как я полагаю, — сказал Ной смущенно. — Видение документа, акта из архивов округа Кольер.
Ной медленно покачал головой.
— Кто-то… Человек, носивший на руке «Ролекс»… Вытаскивал файлы, снимал фотокопии и задержался на этом документе. Я видел его, как будто сам смотрел прямо на эти бумаги.
Ной глубоко вдохнул.
— На нем значился адрес собственности, ее местонахождение. И, когда я его увидел, у меня началась пронзительная головная боль, что было типично. Я просто не мог выносить все звуки. Поэтому оставил тебя до тех пор, пока боль не прошла.
Ной пробежал рукой по волосам.
— Пару дней спустя, вернувшись из школы домой, я потерял сознание. На несколько часов… Просто отключился.
Когда я очнулся, я почувствовал себя на подъеме. И я увидел Джозефа, спящего на бетонном полу, и кто-то закрывал дверь. Кто-то, носивший на руке те же самые часы.
Я сидела не шевелясь, подогнув под себя ноги. Ной продолжал, а я цепенела все больше:
— Не знаю, было ли это на самом деле или мне приснилось, но после того, что с тобой случилось, я подумал, что это может происходить на самом деле. В реальном времени. Оглядываясь назад, на остальных людей в моих видениях, я всегда видел какие-то указания на то, где они находились: в одном случае больница, в другом — дорога. Но я никогда не осознавал, что это происходит взаправду.
Ной быстро опустил глаза. Потом закрыл их. Голос его был таким усталым.
— Поэтому, увидев Джозефа, я взял с собой тебя. Просто на случай, если я опять потеряю сознание или случится еще что-нибудь.
Он крепче сжал зубы.
— Когда оказалось, что он там, как я мог тебе это объяснить? Я подумал, что спятил.
Ной помолчал.
— Я подумал, что это я его увез.
Я услышала эхо голоса Ноя из той ночи: «Делай все, что можешь, чтобы разбудить Джозефа».
Он сказал это прежде, чем мы вообще увидели моего брата.
— Срань господня, — прошептала я.
— Я хотел рассказать тебе правду — обо мне, обо всем этом — прежде, чем похитили Джозефа. Но потом, когда его забрали, я не знал, что и сказать. Я искренне думал, что каким-то образом за это в ответе. Что, возможно, именно я причинил зло всем, кого видел, и подавлял воспоминания об этом… Или нечто подобное. Но тогда свет от чьих фар мы видели в Эверглейдсе? И почему они свернули на дорогу у сарая?
Я покачала головой. Я не знала. Это не имело смысла. Раньше я думала, что сошла с ума, но поняла, что я не сумасшедшая. Раньше я думала, что похищение Джозефа не случилось на самом деле, но оно случилось.
— Я его не забирал, — сказал Ной.
Голос его был ясным. Сильным. Но он не отрывал напряженного взгляда от пола. Он не смотрел на меня.
Я поверила, но спросила:
— Тогда кто его забрал?
Впервые с тех пор, как Ной начал говорить, он повернулся ко мне.
— Мы это выясним.
Я попыталась расположить всю информацию в каком-то разумном порядке.
— Итак, Джозеф не посылал тебе СМС, — сказала я.
Мое сердце забилось быстрее.
Ной покачал головой, но улыбнулся мне самой мимолетной улыбкой.
— Что? — спросила я.
— Я слышу это, — сказал Ной.
Я в замешательстве уставилась на него.
— Тебя, — тихо проговорил он. — Биение твоего сердца. Твой пульс. Твое дыхание. Всю тебя.
Мой пульс взбунтовался, и улыбка Ноя стала шире.
— У тебя собственное звучание. У всех оно есть: у животных, у людей. Я его слышу. Когда человек или животное чувствует боль, сильную усталость, что угодно, — я могу это определить. И я думаю… Блин! — Ной наклонил голову и потянул себя за волосы. — Что ж, это прозвучит безумно. Но, возможно, я в силах помогать, — сказал он, все еще опустив глаза.