Неподобающая Мара Дайер Ходкин Мишель

7

По какому-то случайному капризу фортуны я распахнула дверь ближайшего класса с номером 213, и оказалось, что это класс испанского языка. И, судя по тому, что все места были заняты, я уже опоздала.

— Миз Диир? — прогудела учительница.

Смущенная и расстроенная, я закрыла за собой дверь.

— Вообще-то Дайер.

Я так и не узнала, за что учительница меня наказала: то ли за то, что я поправила ее, то ли за то, что опоздала, — но меня заставили стоять перед классом, пока она задавала вопрос за вопросом на испанском. На все вопросы я могла ответить только:

— Не знаю.

Учительница даже не представилась. Она сидела за столом, и мышцы ее жилистых предплечий подергивались, пока она царапала какие-то важные для нее записи в журнале. Термин «Испанская инквизиция» приобрел для меня еще одно значение.

И это продолжалось добрых двадцать минут. Когда все закончилось, учительница заставила меня сесть за стол рядом с ней, перед всем классом, лицом к остальным ученикам. Жестоко. Я не сводила глаз с часов и считала секунды. Когда прозвенел звонок с урока, я рванулась к двери.

— Судя по твоему виду, тебя не помешало бы обнять, — сказал кто-то за моей спиной.

Я повернулась к улыбавшемуся невысокому мальчику в распахнутом белом блейзере на пуговицах. Под блейзером была желтая футболка с надписью «Я — стереотип».

— Это очень благородно с твоей стороны, — сказала я, изобразив улыбку. — Но, думаю, я справлюсь.

Было важно не вести себя как безумная.

— О, я и не предлагаю. Просто демонстрирую наблюдательность.

Мальчик откинул с глаз дредлоки[12] и протянул руку.

— Я Джейми Рот.

— Мара Дайер, — ответила я, хотя он уже это знал.

— Подожди-ка, ты здесь новенькая?

Озорная улыбка замерцала в его темных глазах. Я ответила тем же.

— Забавно. Ты забавный.

Он отвесил мне преувеличенный поклон.

— Не беспокойся насчет Моралес, кстати. Она самая плохая учительница в мире.

— Значит, она со всеми ведет себя так отвратительно? — спросила я, когда мы отошли от класса на безопасное расстояние.

Я осмотрела кампус в поисках воображаемых мертвецов и перевесила сумку на другое плечо. Мертвецов нигде не было видно. Пока дела шли хорошо.

— Может, и не так отвратительно, но почти. Тебе вообще-то повезло, что она не бросила в тебя мелом. Между прочим, как твой нос?

Я снова посмотрела на мальчика. Он был нынче утром на уроке математики?

— Лучше, спасибо. Ты первый, кто об этом спросил. Или просто сказал мне что-то приятное.

— Значит, другие говорили неприятные вещи?

Мне показалось, что во время разговора во рту у него мелькает что-то серебряное. Пирсинг в языке? Интересно. Джейми не походил на остальных.

Я кивнула, жадно рассматривая своих новых одноклассников. Я знала, что существуют варианты школьной формы — разные рубашки, блейзеры, юбки и брюки и вязаные жилеты для настоящих безрассудных смельчаков. Но, высматривая безошибочные признаки существования школьных группировок (странную обувь, выкрашенные в черный волосы и макияж под стать), я ничего подобного не увидела. Дело было не только в форме, все просто как будто ухитрялись в точности походить друг на друга. Идеально ухоженные, с идеальным поведением, ни одного выбившегося из прически волоска.

Джейми, с его дредлоками, пирсингом и выставленной напоказ футболкой, был единственным индивидуалистом. И, конечно, существовал еще тот растрепанный субъект, которого я видела утром.

Мне ткнули локтем в бок.

— Ну, новая телочка? Кто и что успел тебе сказать? Не оставляй парнишу в неведении.

Я криво улыбнулась.

— Одна девушка велела мне «быть поосторожнее».

Я описала Джейми Девушку Торгового Автомата и увидела, как тот приподнял брови.

— И парень, с которым она была, вел себя так же недружелюбно, — закончила я.

Джейми покачал головой.

— Ты нарвалась на Шоу? — Он улыбнулся словно самому себе. — Господи, он и вправду что-то с чем-то.

— Э-э… У этого Шоу случайно нет избытка мускулатуры? И он не носит рубашку с поднятым воротником? Он держал под руку девушку, о которой я говорила.

Джейми засмеялся.

— Это описание может подойти к любому из лохов Кройдена, только не к Ною Шоу. Если позволишь мне сделать догадку, наверное, это был Дэвис.

Я приподняла брови.

— Эйден Дэвис, ревностный любитель лакросса[13] с участием всех звезд и «Проекта Подиум».[14] До того как Анна начала встречаться с Шоу, она гуляла с Дэвисом. Пока Дэвис не вылез из метафорического подполья, показав свое истинное лицо, — и теперь они с Анной навеки лучшие друзья.

Джейми захлопал ресницами. Он начинал мне нравиться.

— Итак, что ты сделала Анне? — спросил он.

Я посмотрела на него в притворном ужасе.

— Что я ей сделала?

— Ну, ты же чем-то привлекла ее внимание. Обычно такие, как ты, вне поля ее зрения. Но, если вокруг тебя начинает рыскать Шоу, она тут же выпускает коготки.

Джейми посмотрел на меня долгим взглядом, прежде чем продолжить:

— А он будет рыскать, поскольку уже исчерпал женские ресурсы Кройдена. В буквальном смысле слова.

— Что ж, она может не беспокоиться. — Я просмотрела свое расписание и карту, потом огляделась, пытаясь найти пристройку, где шли уроки биологии. — Меня не интересует кража чужих бойфрендов, — заявила я.

«И вообще не интересуют свидания», — но этого я не сказала, учитывая, что мой последний бойфренд теперь был мертв.

— О, Шоу ей не бойфренд. Он бросил Анну в прошлом году, поболтавшись с ней пару недель. Рекорд для него. Тогда она спятила еще больше — как и все остальные. «Даже ад милосерднее брошенной женщины»,[15] и все такое прочее. Анна раньше была образцом воздержания, но после Шоу смогла бы рисовать комиксы о приключениях своей вагины. Ее вагина могла бы носить плащ-накидку.[16]

Я фыркнула, рассматривая здания впереди. Ни одно из них не смахивало на пристройку.

— А парня, с которым ей так уютно, все это не беспокоит? — рассеянно спросила я.

Джейми вздернул бровь, глядя на меня.

— Злого Гомика? Наверное, нет.

А-а.

— Как он получил такое прозвище?

Джейми посмотрел на меня, как на дуру.

— Я имею в виду именно прозвище «Злой», — сказала я, пытаясь не быть дурой.

— Давай просто скажем — однажды я пытался подружиться с Дэвисом. В платоническом смысле слова, — пояснил Джейми. — Я не в его вкусе. Как бы то ни было, у меня все еще щелкает челюсть, когда я зеваю.

Он продемонстрировал мне, как она щелкает.

— Он тебя ударил?

Мы пересекли двор, оставив позади журчащий фонтан, и остановились перед зданием, находившимся дальше всего от администрации. Я рассмотрела таблички на дверях классных комнат. В них не было никакой системы. Я никогда не найду нужного класса.

— Еще как ударил. У Дэвиса ужасный правый хук.

Очевидно, это у нас с ним общее.

— Но я ему отплатил.

— Да?

У Джейми не было бы шанса выстоять в драке с Эйденом Дэвисом, будь Эйден вооружен всего лишь рулоном туалетной бумаги.

Джейми многозначительно улыбнулся.

— Я пригрозил ему лихорадкой Эбола.[17]

Я заморгала.

— На самом деле у меня нет лихорадки Эбола. Ее возбудитель имеет четвертый уровень биологической безопасности.

Я снова заморгала.

— Иными словами, подростку невозможно заполучить этот возбудитель, даже если его отец — доктор.

У Джейми был разочарованный вид.

— Само-о собой, — сказала я, не двигаясь.

— Но Дэвис мне поверил и чуть не обосрался. Для меня это был клевый момент. До тех пор, пока крысиный ублюдок не настучал школьному консультанту. Который ему поверил. И позвонил моему папе, чтобы удостовериться, что дома у меня на самом деле нет возбудителя лихорадки Эбола. Идиоты. Одна маленькая шутка насчет геморрагической лихорадки — и на тебе ставят клеймо «неустойчивого».

Джейми покачал головой, губы его скривились в улыбке.

— Вот, например, ты сейчас просто психуешь.

— Нет.

Я психовала, самую малость. Но кто я такая, чтобы быть разборчивой в друзьях?

Джейми подмигнул и кивнул.

— Конечно. Так какой у тебя сейчас урок?

— Биология у Приеты. Это в пристройке, где бы, к чертям, эта пристройка ни была.

Джейми показал на громадный цветущий куст примерно в тысяче шагов от нас. Мы шли в другом направлении.

— За той бугенвиллеей.

— Спасибо, — сказала я, вглядываясь в кустарник. — Я бы никогда не нашла. А у тебя сейчас какой урок?

Он поправил блейзер и застегнулся.

— Обычно продвинутая физика,[18] но я ее прогуливаю.

Продвинутая физика. Впечатляет.

— Так ты… ты в моем классе?

— Да, в младшем, — сказал Джейми.

Наверное, он заметил мой скептицизм, потому что быстро добавил:

— Я пропустил один класс. Наверное, унаследовал «короткие» гены[19] своих родителей путем осмоса.

— Осмоса? Или ты имеешь в виду генетику? — спросила я. — И вовсе ты не короткий.

Ложь, но безобидная.

— Меня усыновили, — сказал Джейми. — И брось, я коротышка. Невелика важность.

Джейми пожал плечами, потом постучал по часам на запястье.

— Тебе лучше идти в класс к Приете, пока ты не опоздала. — Он помахал рукой. — До скорого.

Вот так просто у меня появился друг. Я мысленно похлопала себя по спине: Даниэль будет гордиться. Мама будет гордиться еще больше. Я собиралась преподнести ей эту новость, как кот преподносит хозяйке дохлую мышь. Может, этого даже хватит, чтобы отсрочить сеанс психотерапии.

Если, конечно, я никому не расскажу о своих сегодняшних галлюцинациях.

— Пока.

8

Я ухитрилась пережить остаток дня, не угодив в больницу и не скомпрометировав себя. А когда уроки кончились, мама ждала меня именно там, где и сказал Даниэль. Ей превосходно удавались эти маленькие материнские моменты, и сегодня она меня не разочаровала.

— Мара, милая! Как прошел твой первый день?

Энтузиазм в ее вопросе бил через край. Мама подняла солнцезащитные очки на лоб и наклонилась, чтобы меня поцеловать. Потом напряглась.

— Что случилось?

— Что?

— У тебя кровь на шее.

Проклятье. Я думала, что все смыла.

— У меня пошла кровь из носа.

Правда, но неполная, поэтому… Господи, помоги мне.

Мама притихла и сощурила глаза, полные участия. Как обычно. И это так раздражало.

— Что?

— У тебя никогда в жизни не шла носом кровь.

Мне хотелось спросить: «Откуда ты знаешь?», но, к сожалению, она и вправду это знала. Когда-то, давным-давно, я рассказывала ей все. Эти дни давно миновали.

Я уперлась.

— Сегодня шла.

— Ни с того ни с сего? Просто так?

Она посмотрела на меня пронзительным взглядом психолога, тем взглядом, который говорил: «Дурь из тебя так и прет, так что прекрати лгать».

Я не собиралась признаваться, что стоило мне войти в класс, как я увидела комнату разваливающейся на части. И что сегодня мне являлись мои погибшие друзья — спасибо посттравматическому стрессу. С тех пор как мы переехали, у меня не было никаких проявлений. Я сходила на похороны друзей. Я уложила вещи в своей комнате. Я проводила время с братьями. Я делала все, что полагалось делать, чтобы избежать чести стать маминым проектом. А случившееся сегодня… Расскажи я об этом маме, мне это не окупилось бы даже немного.

Я посмотрела ей прямо в глаза.

— Просто так.

Она все еще мне не верила.

— Я говорю правду, — солгала я. — Теперь ты можешь оставить меня в покое?

Но, едва произнеся эти слова, я поняла, что еще пожалею о них.

И оказалась права. До дома мы ехали в молчании, и чем дольше не разговаривали, тем яснее становилось, что мама была вне себя от беспокойства. Я попыталась игнорировать ее и сосредоточиться на дороге, поскольку через несколько дней мне предстояло вести машину самой — Даниэля ожидал давно просроченный визит к дантисту. Лишь слегка утешало, что у мистера Идеала была предрасположенность к дуплам в зубах.

Дома, мимо которых мы проезжали, все были низкие и приземистые, с расставленными на газонах пластмассовыми дельфинами и отвратительными статуями в греческом стиле. Как будто городской совет собрался и проголосовал за то, чтобы вещи в Майами были полностью лишены очарования. Мы проезжали один характерный торговый центр за другим, и все они изо всех сил кричали: «Михаэлс!»,[20] «Кмарт!»,[21] «Хоум Депот!»[22] Хоть убей, я не могла понять, зачем нужно больше одного такого центра в радиусе пятидесяти миль.

Мы добрались до нашего дома после мучительной часовой поездки, заставившей меня второй раз за день испытать тошноту.

Остановившись в конце подъездной дорожки, мама вышла из машины в раздражении. Я осталась сидеть неподвижно. Братьев еще не было дома, папы — тем более, и мне не хотелось одной входить в логово льва.

Я уставилась на приборный щиток, мелодраматично варясь в своей горечи, пока в дверцу машины не постучали, отчего я чуть не выпрыгнула из кожи.

Подняв глаза, я увидела Даниэля. Дневной свет перешел в вечерний, небо за спиной брата было царственно-синим. Что-то во мне перевернулось. Сколько же я просидела тут?

Даниэль вгляделся в меня через открытое окно.

— Трудный день?

Я попыталась прогнать тревогу.

— Как ты догадался?

Джозеф захлопнул дверцу «Хонды» Даниэля и подошел с широкой улыбкой, держа обеими руками битком набитый рюкзак. Я вылезла из машины и хлопнула младшего брата по плечу.

— Как твой первый день?

— Потрясающе! Я вступил в футбольную команду, и мой учитель попросил подготовиться к школьной игре, которая будет на следующей неделе, и в моем классе есть здоровские девчонки, но есть и одна странная — она начала со мной разговаривать, но я все равно вел себя с ней вежливо.

Я ухмыльнулась. Конечно, Джозеф запишется на все факультативные занятия. Он был общительным и талантливым. Оба мои брата были такими.

Я сравнивала их, пока они шли бок о бок к дому, делая одинаково длинные шаги. Джозеф был больше похож на мать, он унаследовал ее прямые волосы, в отличие от меня и Даниэля. Оба они унаследовали материнский цвет лица, в то время как у меня была белейшая кожа отца. И в наших лицах не было ни следа сходства. Это отчасти печалило меня.

Даниэль открыл наружную дверь. Когда мы переехали сюда месяц назад, я с удивлением обнаружила, что дом мне по-настоящему нравится. Сад с постриженными самшитами, цветы, окаймляющие блестящую переднюю дверь, огромный участок (помню, отец говорил, что в нем почти акр).

Но это не было домом.

Мы вошли все втроем, держась плотной группой. Я отметила, что мама ходит по кухне, но, заслышав, как мы вошли, она появилась в прихожей.

— Мальчики! — почти закричала она. — Как прошел день?

Она обняла обоих сыновей, подчеркнуто игнорируя меня; я старалась держаться позади.

Джозеф изложил каждую деталь дня с энтузиазмом подростка, а Даниэль, последовав за ними на кухню, терпеливо ждал, пока мама бросит вопрос и ему.

Я углядела возможность сбежать, свернула в длинный коридор, который вел к моей комнате, и миновала три ряда французских дверей на одной стороне коридора и несколько семейных фотографий на другой. Фотографии изображали меня и моих братьев в младенчестве и в раннем детстве. Еще в коридоре висело несколько непрофессиональных, но обязательных фото из начальной школы и изображения семьи и бабушек с дедушками. Сегодня один из снимков привлек мое внимание. Со старой черно-белой фотографии в позолоченной рамке на меня смотрела моя бабушка, снятая в день своей свадьбы. Она сидела, спокойно выпрямившись, сложив на коленях руки, подкрашенные хной. Ее блестящие, черные как смоль волосы были разделены посредине четким пробором. Отсвет на фотографии заставлял бинди гореть между идеальных дуг бровей, и она была задрапирована в экстравагантную ткань — сложный узор танцевал по краям ее сари.

Странное ощущение пришло и ушло, прежде чем я смогла в нем разобраться. Потом Джозеф пробежал по коридору, разминувшись со мной всего на два дюйма, чуть не сбив меня с ног.

— Прости! — прокричал он и ринулся за угол.

Я оторвала взгляд от фотографии и спаслась в своей новой комнате, закрыв за собой дверь.

Плюхнувшись на пушистое белое одеяло, я сняла с себя кроссовки об изножье кровати. Они с глухим стуком упали на ковер. Я уставилась на темные, без украшений стены спальни. Мама хотела, чтобы эта комната была розовой, как и моя прежняя, — какая-то психологическая чушь насчет того, чтобы дать мне опору в знакомом окружении. Какая глупость. Цвет стен не вернет Рэчел. Поэтому я сыграла на жалости, и мама позволила мне выбрать вместо розового эмоциональный полуночно-синий. Благодаря нему казалось, что в комнате прохладно, и белая мебель выглядела утонченной.

Маленькие керамические розы свисали с повешенной мамой люстры. Но с учетом темных стен это не делало помещения чересчур женственным: выбор цвета помог. И я впервые имела собственную ванную комнату, что было определенно плюсом.

Я не повесила на стены набросков или картин и не собиралась этого делать. В день перед отъездом из Род-Айленда я сняла со стен множество приколотых мной фотографий и рисунков, и последним из них — карандашный набросок профиля Рэчел.

Я уставилась тогда на этот рисунок, дивясь тому, насколько на нем она выглядит серьезной. Тем более в сравнении с легкомысленным выражением ее лица, когда я в последний раз видела ее в школе живой. Я не видела, как она выглядела на похоронах.

Ее хоронили в закрытом гробу.

9

— Милая? Ты спишь?

Я вздрогнула, услышав голос матери.

Сколько времени прошло?

Я немедленно встревожилась. Ручеек пота катился сзади по моей шее, хотя мне не было жарко. Я оттолкнулась и села на кровати.

— Не сплю.

Глаза мамы внимательно исследовали мое лицо.

— Хочешь есть? — спросила она.

Все признаки того, что недавно она сердилась на меня, исчезли. Теперь она выглядела обеспокоенной. Опять.

— Обед почти готов, — сказала она.

— Папа дома?

— Еще нет. Он работает над новым делом. Наверное, некоторое время он не будет приходить домой к обеду.

— Через пару минут я буду на кухне.

Мама нерешительно шагнула в комнату.

— Первый день прошел ужасно?

Я закрыла глаза и вздохнула.

— Ничего неожиданного, но я бы предпочла об этом не говорить.

Мама отвела взгляд, и я почувствовала себя виноватой. Я любила ее, правда. Она была нежной. Она была заботливой. Но за последний год ее присутствие стало болезненно-навязчивым. А в последний месяц мамину гиперопеку с трудом можно было выносить. В день нашего переезда я весь шестнадцатичасовой перелет до Флориды молчала, хотя и не из-за нее — я боялась летать и вообще боялась высоты. А потом, когда мы сюда прибыли, Даниэль рассказал, что после моего выхода из больницы подслушал спор мамы с папой о моей госпитализации. Само собой, мама была за: кто-то будет все время за мной наблюдать! Но у меня не было никакого желания готовиться к экзаменам в палате с мягкими стенами. И, поскольку эффект, произведенный моим грандиозным жестом — присутствием на похоронах, — явно улетучивался, мне нужно было держать свое сумасшествие в узде. Казалось, у меня это получалось. До сегодняшнего дня.

Мама позволила разговору прерваться и поцеловала меня в лоб, а потом вернулась на кухню. Я встала с постели и прошлепала в коридор в носках, осторожно, чтобы не поскользнуться на натертом деревянном полу.

Братья уже сидели за столом, а мама все еще трудилась над обедом, поэтому я пошла в общую комнату и забилась на диван, включив телевизор. Шли новости — «картинка-в-картинке», но я не стала их смотреть и принялась листать программу.

— Мара, сделай погромче на секунду, — попросила мама.

Я послушалась.

Три фотографии маячили в углу экрана.