Сезон нежных чувств Данилов Сергей

13. Декамерон

Приехав домой на зимние, снежные и очень морозные, каникулы и отсидев положенные первые три дня дома, Юрик надумал посетить единокровную сестрицу Карину.

– Да проходи, раз пришел. Чего столбом встал? Вот всегда так, придёт, встанет столбом и стоит, стоит, будто выжидает, какой подвох хозяевам устроить. Ноги обмети веником! Да пимы снимай! А то знаю я вас, простофиль, дай вам волю, так прямо с пимами за стол полезете. Ага, влезут, локти расставят во все стороны и ну в кулак сморкаться. Роз наволокут на длинных стеблях привозных-дорогушчих. А какой толк трудящейся жонщине от роз тех? Сами не знают! Завтра же с утра завянут, придётся тащить всю охапку к мусорному бачку, исколисся вся только с вами! Попереколисся! Лучше пирожков каких напёк с луком али капустой кислой да припёр, ей-богу, и то больше толку. Пимы надел бы с заворотом, тулуп, белым фартуком обвязался: «И-ех, налетай, разбирай пироги горячие, с пылу с жару, мясо-пустныя!»

Юрик хмыкнул:

– Извини, не сообразил.

– Недогадливый какой. Прямо как в сказке: уродился детинушка дурачинушкой. И сидел тот дурачинушка на печи ровно тридцать лет и три года, слазить ни за что не хотел, ряху отрстил – ширше не бывает, на щах мясных да хлебе ситном, а как слез… По полу не шаркай, не инвалид, чай, у нас паркет полированный.

Таким насупленным гундосым голосом Нюши – уборщицы подъезда Карина разговаривала с поклонниками, надоевшими ей до чёртиков, которых по какой-то, одной ей ведомой причине желает выпроводить вон. Когда рассерженный непочтительным отношением гость откланивался да бежал скорей за порог, вдогонку неслось: «Варежки смотри не потеряй, Маша-растеряша. А наследил-то, наследил, сразу видно – веника, чуня косоротая, в глаза ни разу не видел. Смотри мине там, на площадке лифт не поломай! Да пальцы тоже береги, куда попало не суй, поди-кася. А то ведь неправильно потом срастётся чего-нибудь, вот и ходите криворукие да кривоногие свататься, людям только своими граблями растопыренными досаждаете, полы пачкаете, царапаете. Ой, беда, беда… И за что мне с вами такие хлопоты причитаются?»

Однако на студента-второкурсника сердитость первокурсницы не произвела должного впечатления. Он мягко похлопал в ладоши, улыбнулся:

– Чем ругаться, расскажи-ка лучше новости, жонщина с веником…

– Помнишь Анастаса? – уже обычным голосом спросила хозяйка-блондинка, в последний раз виденная летом брюнеткой в бальном платье для школьного выпускного вечера. – Он нас покинул навсегда.

– Как-то встречались.

– Ушёл от мамы в вышестоящую организацию на повышение.

– Ужасный человек. Циничный, лживый, абсолютно беспринципный и отвратительный. Да?

– Очевидно. Впрочем, не для всех. Для мамы – нет. Не вздумай при ней брякнуть что-нибудь подобное. Она переживает и надеется, что они встретятся ещё на конференции партактива и будут, как прежде, сидеть рядом и разговаривать на свободную тему. Мечта одинокой тридцативосьмилетней женщины.

В комнату вошла тетя Тамара и, поглядев на Юрика, сказала то, что говорила ему всегда, и то, что он не желал слышать.

– Как ты стал похож на папу!

– Ма, он знает. Я ему уже напомнила сегодня. Мы сейчас сходим в университетскую библиотеку, надо сдать книги и взять новые читать. Юрик поможет донести. Нам за неделю знаешь сколько прочитывать надо? Книг по тридцать, ослепнуть можно, зато интересно учиться, не то что на математика. Кстати, ты читал Апулея «Золотой осел»? Нет? Ну как же так, Юрочка? Тебе это просто необходимо… Я обязательно дам почитать, это мой естественный человеческий долг…

На улице падал пушистый снег, хотя и более редкий, нежели утром. Мороз усилился. Каринка вырядилась в песцовую шапку, дубленку с воротником-чернобуркой, по которому скользили её белокурые локоны с завитушками на концах. Длинные сапоги и стройная фигурка делали окончательно похожей на взрослую модницу, вслед которой оборачиваются мужчины. Новое зимнее пальто Юрика и длинный белый шарф под стать. Каринка оглядела недоверчиво, но вдруг взяла под руку, подвела к зеркалу, прищурила глаза:

– Высший класс, да?

На улице они смотрелись еще лучше. По крайней мере, встречные граждане, рискуя поскользнуться, разглядывали их, а не лёд под ногами, раскатанный за неделю беспечной молодёжью. В левой руке Бармин нёс тяжеленную сумку с книгами, правой с удовольствием поддерживал красотку. Не все же знают, что сестра по папочке родимому, иные явно завидуют. Возле магазина «Букинист» обычно толклись «жучки», перехватывая самые интересные книги у тех, кто приносил сдавать на комиссию. Сейчас на широком подоконнике магазинного окна тоже сидели два таких завсегдатая, от нечего делать болтая меж собой о последнем издании Кафки.

– Ставь сумку на окно, – распорядилась Каринка. – Подожди здесь, у меня в магазине дела кой-какие имеются. Кстати, о Кафке. Одна третьекурсница решила писать о нём курсовую, на что научный руководитель сказал ей приблизительно так: «Кафка… Кафка… П-шла прочь, мерзавка!» Я быстро.

Один из тех, что разговаривали об издании Кафки, в потрёпанной шапке пирожком и допотопном полупальто с мутоновым воротником, наклонился к Бармину:

– Что принесли?

– Ничего.

– Ясненько. А вам, по-моему, словарь Брокгауза-Ефрона требовался? Есть экземплярчик. Состояние неважнецкое, зато страницы все наперечёт. Сотня. Берёте?

– Нет, словарь мне не нужен.

– Ну как же, батенька мой, а разве не вы подходили недели этак три назад? У меня – память!

– Не подходил.

– Очень жаль. А вас лично что интересует? Есть последний Мопассан семитомный, широкий выбор Сименона, Агаты Кристи меньше… Может, фантастику предпочитаете, тогда рекомендую Стругацких. Цены самые приемлемые…

– Спасибо. Мне ничего не надо. Просто жду здесь человека.

– Уважаю, прошу извинить. Но если что, обращайтесь, – он приподнял серенький пирожок, кивнул как старому знакомому и возвратился к разговору о Кафке, тираж которого заставлял его собеседника страдальчески чмокать потрескавшимися губами.

Из магазина вышла Каринка с низеньким плотным молодым человеком в искусственной шубейке, лохматой шапчонке, на темечке обшитой кожей, с кожаным же козырьком, при очках. Пухлые щёки рзовели крепким сибирским здоровьем, мороз им не страшен.

– Это одногруппник Витя Судаков, – представила Каринка, открывая сумку, – а это мой братец Юрик.

– Список есть? – спросил Витя, деловито заглянув в сумку.

– Конечно, есть, цену я обозначила желаемую, до рубля можешь опускать на те книги, которые подчёркнуты, на остальные держи, как написано.

– Ясно, – Судаков закрыл сумку и, подняв её не так легко, как Бармин, унёс в магазин.

– Сдавать будете букинистам?

– Нет, Витя сам топчется в предбаннике, сам продает и покупает. Это, конечно, опаснее, чем здесь стоять. – Она снисходительно посмотрела на зябнущих кафкианцев, взглядом утирая им сопли. – Зато и результаты не сравнить.

– В библиотеку, значит, не идём?

– Нет, – засмеялась Каринка, – это я «Букинист» называю библиотекой для мамы. Она же умрет со стыда, если узнает, что любимая дочь книгами спекулирует. Нам кучу литературы задают читать, а в библиотеке список очередников на нужные издания на два года вперёд расписан. В читальном зале три экземпляра на пятьдесят человек. Кто успел с утра схватить – сидит, читает, остальные ходят вокруг и ноют хором: «Можно мы рядом посидим? Сморкаться не будем, гриппом не болеем, вот справка от врача». Идиоты, Достоевского на них нет. Мы книги скупаем, читаем и сразу продаём. Ещё и навар остаётся небольшой. А вон, к примеру, наши девушки из группы топают по улице, дуры дурами. Хочешь, познакомлю?

– Зачем?

– Ну, мало ли? Вдруг понравятся, влюбишься, письма будешь писать и одеколоном листки опрыскивать. Привет, девчонки! Позвольте представить моего брата с юга, приехал на каникулы, на втором курсе учится университета, отличник, математик, комсомолец, спортсмен. Зовут Юра. А это наши самые красивые девчонки на курсе: Мария, Анна, Галина.

– Света, – поправила её Галина.

– Точно, – согласилась, ни капли не расстроившись, Каринка. – Представляете, девчонки, вышли мы сейчас из магазина, а Юрик мне говорит: смотри, какие красивые девчонки идут, вот бы с ними познакомиться! Нет, вру, он не так сказал, он сказал, если честно: смотри какая красивая девчонка, вот бы с ней познакомиться! А кто из вас красивая, не успел назвать. Так кто, Юрик? Говори, говори, признавайся, деваться тебе некуда. Маша, Аня или эта… которая Света?

Девчонки засмущались, покраснели, но стояли, потупившись, и ждали его решения. Бармин тоже растерялся, эта сестрица вечно подведёт под монастырь для собственной забавы.

– Смотрите, девчонки, застеснялся молодой человек. Ну извини, Юрик. Чего ты так-то уж? Свои люди, в конце концов. Скажи мне на ушко, а я им передам, – и она повисла у него на плече, приблизив пышную песцовую шапку.

– Дура, – прошептал Юрик, раздвинув белокурые локоны, прямо в розовое ухо.

– Света, – торжественно объявила Каринка, – нравишься ты ему, Светлана, прямо не знает, что делать с собой. У них военка скоро начнётся, пистолеты начнут выдавать на дежурство по столовой. Если телефона своего не скажешь, может застрелиться. Так какой твой телефон?

– Я в общежитии живу, – скромно сказала Света, недоверчиво посмотрев на Бармина.

– Вот видишь, Юрик, а ты говоришь: телефона не даст – застрелюсь. Он у нас южный человек, вспыльчивый ужасно. Номер комнаты какой, родная моя? Говори скорей! Ещё спасибо мне потом скажешь, когда свадьбу играть будем, в Сочи жить поедешь, в солнечные края! Ах, как я тебе завидую! Обещай, что в гости потом пригласишь?

– Четыре – двадцать шесть.

– Всё, жди в гости. Вы не подумайте, девчонки, что он немой какой-нибудь. Просто Светку увидел и обомлел. Кавказский человек при виде красивой девушки полностью соображение теряет. Я его отведу домой, хорошо? Как в себя придёт, обязательно ждите в гости, – и, схватив Юрика под руку, потащила дальше. – Представляешь, Юрик, как они теперь будут готовиться к встрече, полы мыть, пыль протирать, наряды готовить? У них жизнь наполнится смыслом недели на две. Потом не выдержат и спросят, где, мол, тот черноглазенький комсомолец-спортсмен, чего не зашел? А я им обстоятельно разрисую всё в подробностях, так, мол, и так, беда приключилась – в горячке парнишка две недели пролежал, всё бился, метался, звал: Света, Света, родная! И родственники увезли его срочно домой, к морю здоровье восстанавливать. Заодно и женить хотят, потому что без жены взрослому мужчине жить – одно умопомешательство, – Каринка прикрыла перчаткой рот и широко зевнула. – Тогда она тебя спасать поедет. Я, может, адресок какой устрою, но это уже другая серия фильма. Идём домой.

– Мне надо пластинки купить.

– Хорошо, купим пластинок и поедем к нам обедать.

Снег опять усилился. Они стояли на последней площадке троллейбуса, глядя, как белая круговерть обвивает стеклянные окна салона, будто натягивается огромная сеть, в которую медленно, но верно погружается весь рогатый троллейбус целиком.

– Мам, мы проголодались! Давай быстренько-быстренько поедим, – скороговоркой произнесла Каринка, сбрасывая с себя дублёнку на стул, а сапоги один за другим скинула в угол.

Несколькими резкими движениями у зеркала растрепала волосы на голове, вальсируя, быстро причесала их, создав необходимую пышность, и протанцевала на кухню.

– Как вы скоро, – удивилась тетя Тома. – Вот молодцы какие! А у нас гости.

– Кто еще?

– Девочка из твоей группы пришла книжку попросить. Ждёт в комнате. Приглашай её обедать.

– Думаю, она ненадолго.

В кресле у стенного шкафа сидела уже знакомая Юрику девушка Света, которую встретили у «Букиниста», и держала в руках огромный фолиант средневековой классики.

– Что читаем?.. А, «Декамерон», – c хода определила Каринка, даже не видя обложки.

И тут же, как была в своем длинном узком обтягивающем платье, хлопнулась наискосок дивана, головой на маленькую подушку, с интересом оглядывая гостью, оказавшуюся в поле ее зрения. Увидев Юрика, Света вспыхнула, опустила лицо. Хозяйка это отследила, как радарная установка чужую ракету над своей территорией.

– Юра нам не помешает здесь? Нет? Ну, останься, Юра, в комнате. Не обращай на него, Светочка, внимания, при нём можно обо всём говорить, и о нашем, девичьем тоже, тем более что он к тебе, Света, чрезвычайно неравнодушен. Всю дорогу покоя не давал, донимал меня: когда к Свете в гости пойдем, ну когда? Один стесняется, робкий шибко. Чуть не плакал, ей-богу. А ты сама зашла. Очень кстати, молодец. Вы, Юрий, довольны?

– Разумеется.

Гостья покраснела еще больше.

– Карина, ты не дашь мне «Декамерона» дня на два почитать?

– Зачем тебе надсажаться, тащить его куда-то? Здесь сиди и читай, не жалко. А на вынос – нет. После того, как одна моя любимая подруга зажилила у меня книжку, я принципиально никому больше не даю. Мы с ней раньше при встрече целовались раз двенадцать, не меньше, а при расставании три раза по двенадцать. И вот, представьте себе, потребовалась мне та книга, которую ей же дала почитать, и я с ней под конец, натурально нацеловавшись больше сорока раз, говорю: ты, мол, того, книгу другой раз как-нибудь занеси. Она: «Какую такую книгу?» Так ведь и не вспомнила. Отрицает факт вчистую. Что с ней прикажете делать? Целоваться мы с ней по-прежнему целуемся, правда, раз по десять всего за один присест, ну а книг больше не даю, извините, братья и сестры. Не карточки же оформлять, как в библиотеке, с подписями? Никому за так не даю. Хватит. Только целуюсь страстно. Посиди с нами, Светик, почитай. Я даже вон Юрику не даю. А на днях как он просил, чуть не убил меня здесь, на диване, но нет так нет. Правда же? Между прочим, скажу тебе по девичьему секрету: Юрик – удивительный человек, одно слово – брат родной по папочке любимому. Помнится, в девятом классе заболела я краснухой или свинкой. Ну, это когда морда распухает подушкой, что глаз не видать. И, естественно, никто ко мне в гости не идёт навестить, один братец припёрся, не знал, видно, чем болею. Я ему сразу призналась начистоту, что заразная. Другой бы дёру дал, а Юрик сидит рядом на стуле, истории разные рассказывает смешные, настроение мне поднимает. Он очень мил. Правда же, Света?

Света выглянула на Бармина из-за «Декамерона».

– И Витя Судаков тоже Юру нормально воспринимает. Бывает, Юрик придет в гости к нам с утра пораньше, часиков в семь, он любит пораньше ходить, а мы с Витей лежим, книжку читаем в постели, культурно развиваемся, как вот Света сейчас. Так Юра, не будь дурак, рядышком приляжет, приспособится и тоже книжку вместе со всеми читает, время зря не теряет – развивается. Ага. Я ему, бывает, сделаю замечание: ты, мол, того, хоть галстук-то с пиджаком сними, когда под одеяло влазишь, нехорошо на постели при пиджаке лежать, в котором по улицам шляешься. Ну, снимет он пиджак, галстук, подумает, постоит, поразмышляет и брюки скинет. Сам сообразит, что стрелку беречь надо. И прыг к нам в одной рубашке белой. Надо отдать должное – с рубашкой никогда не расстаётся, до ужаса стеснительный молодой человек, ну и лежит с нами под одеялом. Потом время подходит – Вите пора к бабушке. Надо так надо – встает и уходит, а мы с братцем Юриком остаёмся дальше книжку на пару читать. Так иной раз и проваляемся весь день. Витя от бабушки вернётся, а мы спим, обнявшись, а Витя прекрасно знает, что я одна спать не могу. Сейчас как раз собрались «Декамерона» почитать с Юриком. Ты к нам не присоединишься, Света? Юрик, будь добр, стяни с меня это платье, всю грудь передавило…

– Нет, нет, – Света вскочила с кресла и быстро пошла к двери, – я очень спешу, мне надо в библиотеку.

– Юра, проводи девушку да приходи меня раздевать. Уж сил нет никаких, как «Декамерона» почитать хочется.

Света схватила свое пальтецо и пулей выскочила на площадку.

– А обедать? – удивилась вышедшая с кухни тетя Тома.

Но дверь захлопнулась.

– Ой, как жалко, у меня такой обед сегодня чудесный. Юра, проходи, садись.

– Да что ей твой обед, мамуля, когда ей Юрик нужен был. Влюбилась Света в Юрика и пришла к нам на разведку, а Юрик сидит бука букой, пришлось мне коллегу развлекать.

– То-то она бросилась вон, как на пожар.

– А что делать? С детства не терплю девушек вокруг себя. Мужчин предпочитаю. Девушки с какой руки мне тут нужны? Да ни с какой, в университете надоели, на всю группу два мужчины. Одного ты, Юра, видел, Витя Судаков, маленький, толстенький, в очках, его бабушка воспитывает, преподаватель русского языка и литературы. Витя – бабушкин внучок. Бессмысленный и бесполезный, как русский бунт, приклеился ко мне сразу и бегает хвостиком. Так девушки наши ополчились на меня за это, фыркают, мол, вот предпоследнего парня увела. Последний-то Борис, – Карина зевнула. – Ладно, давайте кушать будем. Эх, Юрик, как она на тебя смотрела… Кто бы на меня так посмотрел, так я не знаю, что для того сделала! Счастье ты своё упустил, молодой человек, уплыло счастье прямо из рук!

14. Астрология призывной жизни

Дифференциальные уравнения второму курсу читает доцент Кулик, очень жизнерадостный толстяк, мало интересующийся своим внешним видом, и лето и зиму бегавший в одном и том же затрапезном костюме с вытянутыми пузырями на коленях и галстуке, выглядевшем так, будто не единожды побывал в тарелке с горячим супом. Старорежимный костюм сшит по моде пятидесятых годов и соответствует круглым очкам в стальной оправе, сидящим на носу-картошке. В таких Ботвинник еще играл на первенство мира по шахматам, и представьте себе, выигрывал. На всем факультете Кулик один носит «бабушкины» очки. Несмотря на приличную толщину, он не ходит, а носится так, что единственная длинная прядь вьется за ним по воздуху. Это человек без церемоний: когда на его лекцию кто-нибудь заходил через полчаса после начала, преподаватель кидал рассеянный взор на опоздавшего, и делал движение рукой, означающее: «Заходи по-быстрому, брысь на место!».

Кулик сам не проводит перекличек и не любит, когда их приходят делать от деканата, не без основания считая это напрасной тратой времени, поэтому во время оных язвительно поглядывает на часы. Также не рассуждает о падении нравов у молодежи и о плохой подготовке. С первой минуты лекции Кулик бросается к доске с куском мела в одной руке и тряпкой в другой и начинает выводить какую-нибудь теорему. Длиннее теорем, с которыми самозабвенно сражался по два часа кряду доцент Кулик, Бармин в жизни не видывал. На первых лекциях все ошалело конспектировали, потом поняли, что никаких тетрадей не хватит и успокоились, поняв, что Кулик просто любит экспериментировать, доказав одно, пытается то же самое получить при более слабых условиях, глаза его лезут из орбит, горя первооткрывательским восторгом, он весь перемазан мелом с головы до ног. Да, Кулик любит биться изо всех сил!

А когда вдруг на доске вырисовывается ни с того ни с сего какая-то совершеннейшая ерунда, отскакивает от нее подальше к окну, ошарашенно вращая огромными выпуклыми глазными яблоками, как рыба в аквариуме, натолкнувшись на прозрачную стенку, и говорит: «Зачеркните все, что мы сейчас с вами здесь написали!»

– Всё-всё с самого начала тетради? – ужасается какой-нибудь умник вроде Иванпопуло, который и не думал конспектировать, а строгает из сучковатой палки пернатую деревянную птицу.

Тогда Кулик ставит корректную задачу:

– Внимание! Прошу обратить внимание на полученный результат, – и обводит результат рамкой из мела. Мел крошится в его толстых пальцах, осколки долетают до первых рядов, обитатели которых ощущают себя во фронтовых окопах, но без касок, противогазов и прочих средств защиты. – Все, все внимание сюда! Пишем дальше: этого не может быть ни при каких условиях! – он с удовольствие перечеркивает рамку на доске крест-накрест. – Оставьте место. Теорему докажите самостоятельно. Если не получится, перепишите то, как она изложена в учебнике, – и начинает диктовать условие следующей.

– Так вам и надо, идиоткам, – говорит Иванпопуло соседкам, которые пытались конспектировать, а теперь чуть не плачут.

Теоремы сыплются из доцента, как семечки из дырявого кармана. Кулик – головная боль для завзятых конспектёров, которые не могут понять, как и все прочие, каким образом отделить плевелы от проса во время чтения таких лекций. Где кончается учебный материал, а где начинается импровизация на произвольную тему? Наконец, они собираются для смелости могучей кучкой, во главе со старостами и комсоргами обеих групп и подходят к доценту на перемене.

– Нужно ли нам конспектировать всё то, что вы говорите на лекции? – заикаясь, спрашивает нежным голоском Оксана Белочкина, стыдливо улыбаясь.

– Обязательно нужно! – восклицает эмоциональный Кулик. – Что за наивный вопрос? Мы же здесь с вами должны работать, а не лясы точить.

Все поникают, но сообразительная Великанова переиначивает:

– Можно нам не учить к экзамену то, что есть в конспекте, но чего нет в учебнике по дифференциальным уравнениям?

Вопрос застает Кулика врасплох. Он жует толстые губы, пытаясь вспомнить, что такого лишнего мог наговорить, чего нет в общепринятом издании, и ничего не может вспомнить, поэтому отвечает куда как осторожней:

– Никто не будет вас заставлять отвечать на те вопросы, которые не освещены в основном учебнике и которых нет в программе.

Все облегченно вздыхают и перестают конспектировать Кулика – овчинка выделки не стоит. Но тот всё равно самозабвенно носится у доски, трагически заламывая руки, как древнегреческий трагедийный актер, стирает, чёркает, стреляет мелом, в общем, живёт своей захватывающей пунической жизнью, на которую очень любопытно посмотреть со стороны, поэтому все смотрят и практически никто на лекциях Кулика не спит.

Когда звенит звонок, пиджак на толстом пузе перемазан мелом, длинная прядь обмоталась вокруг лысины венчиком. Он вытирает багровое лицо платком, страшно тяжело дышит, но в глазах удовлетворение прожитым днем: славно потрудились, черт возьми!

Совсем другое дело семинар по дифференциальным уравнениям, ведомый тихой вежливой ассистенткой Фокс, которая никого не терроризирует теоремами, а спокойно учит решать дифференциальные уравнения и систематизировать их по полочкам. На её семинарах все вдруг становится ясным и понятным, кроме одного: почему у Кулика пена из рта, но ничего никому не ясно, а здесь тихий голосок, два-три слова, после которых даже Иванпопуло начинает решать, ибо всё просто, а местами даже интересно.

На втором занятии Бармин принялся с интересом разглядывать Фокс. Боже, да она действительно смотрит печально. Ещё бы: так погореть с диссертацией, не всякий оклемается! О её истории Юрику рассказал Толик Шихман, которому известно практически всё, что происходило на факультете задолго до его личного здесь появления. Он знает, у кого из преподавателей докторская диссертация на выходе, а кому бесполезно пробиваться с кандидатской, так как много врагов, близких к ВАКу.

– А при чём здесь враги? – недоумевал Бармин. – Мы же математикой занимаемся, абстрактной наукой, совершенно не политизированной. Докажи теорему Ферма – и дело в шляпе, ты доктор наук, даже академик. Никто вякнуть не посмеет.

Шихман кивал головой и чмокал иронически, приводя умопомрачительные контрпримеры. В качестве одного из них числилась история с диссертацией Фокс, которая, оказывается, являлась аспиранткой самого Арбузова, который удрал в ФРГ. Кроме нее, на разных кафедрах факультета числилось ещё несколько аспирантов московского доктора-профессора Арбузова, что поехал на конференцию в Западную Германию, да там и остался, к ужасу своих аспирантов.

– Теперь им защититься – дохлое дело. Арбузов всех их скопом посадил в большую лужу. На них клеймо – арбузовцы. Их даже на защиту никто не поставит или на защите завалят, как миленьких. Надо искать другого руководителя, да и это едва ли поможет. У несчастных все работы написаны в соавторстве с Арбузовым, а он стал отщепенцем хуже Сахарова. Вот козел, да? Нет, ну ты дай своему народу защититься, а потом дёргай на все четыре стороны, – негодовал Шихман. – Ясное дело за берлинской стенкой жизнь послаще нашей, но надо же и совесть общечеловеческую иметь.

Таким образом через Шихмана Бармин узнал подноготную ассистентки Фокс и смотрел теперь на неё с сочувствием, однако та ни единым звуком не выдавала своего отчаянного положения, всё время тихо, с достоинством, печально улыбаясь, не выказывая посторонним, что жизнь у неё – собачья. Кстати, благодаря усилиям Фокс дела в группе двигались весьма неплохо и большинство студентов диффуры решало легко, ибо на семинарах постепенно разобрались, что не так страшен чёрт, как его малюет у доски мелом доцент Кулик.

Особенно преуспел в сём второгодник Мордвинов, пришедший к ним в группу после службы в армии. За два года в войсках он приобрел хитроватый солдатский прищур на всю эту студенческую жизнь и с высоты двадцати двух лет глядел на подрастающее поколение однокашников сверху вниз, хотя и был невысокого роста, рыж волосами, но чёрен бровями и ресницами. Любил Мордвинов поболтать на переменке, а особенно рассказать, каково попасть в армию из студентов.

– Да нет, бросьте брехать, какие там деды, я же говорю, что из учебки сразу на «точку» попал в тайгу, там в основном офицеры дежурят в звании не ниже капитана, а солдат человек пять всего было, для подай-принеси. Но вот старшина попался ещё тот. Прибыли мы, построил он нас и командует: «Кто из студентов, шаг вперед!» И давай материть: «Я из вас эту арифметику с алгеброй здеся быстро выбью, зарубите себе на носу!» Уходя со второго курса в армию, Мордвинов прихватил с собой почему-то задачник по диффурам и установил за правило решать каждый вечер хоть по примерчику, чтобы не оскотиниться совершенно.

– Сапоги почистишь на ночь, воротничок пришьёшь, бляху на ремне зубным порошком натрёшь до блеска, а потом уравнение на сладкое решишь – и в койку. А если дневалишь, то нарешаешься, аж дым коромыслом из ушей валит.