Легенды Босфора (сборник) Сафарли Эльчин

1

…Рецепт один: надо верить. Верить, проживая дни без слез над утраченным прошлым…

…Ожидание личного счастья – как ожидание электрички на перроне провинциального вокзала.

Вопреки точному расписанию электричка обязательно приедет. Неизвестно когда точно. Может, с опозданием на полчаса. Может, с аварийной задержкой в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Так и любовь. Врывается в судьбу человека вопреки жизненному расписанию. Одного посещает рано. Другого – чуть позже. Кого-то – поздно. Любовь обязательно доберется до каждого из нас. Неоспоримый факт, оспариваемый людьми без веры в себя…

«Купидоны застряли в небесной пробке». Мой ответ на вопросы о моей любви. Где-то цинично. Главное, с юмором. Ожидание любви не должно сопровождаться самоедством. Мол, вот не везет, жду ее, а она обходит стороной. Рецепт один: надо верить. Верить, проживая дни без слез над утраченным прошлым… Любовь обволокла меня в Стамбуле. Не в живописном месте, например где-нибудь на берегу Босфора. Все гораздо проще. Купидоны, вырвавшись из пробок, выстрелили в меня у овощной лавки в вечно прохладном помещении «Мигроса»[39]. Последний пучок салата, на светло-зеленых веерах которого одновременно соприкоснулись две руки. Моя, ее. Всегда получаешь то, чего меньше ждешь. Неоспоримый факт, оспариваемый людьми без веры в чудеса…

…Чуть смуглая кожа, глаза цвета зеленого кофе. Губы с прозрачным блеском. Длинные каштановые волосы, собранные в пучок на затылке. Небольшой рост, маленькие пальцы со слабыми ногтями. Чарующая улыбка с ямочками на щеках. Запах кожи сводит с ума. Он словно ветерок, наполненный ароматом тюльпанов с почти не осязаемой мандариновой горчинкой. Она прикасается к руке, и мне кажется, что в мире нет более гладкой, упругой кожи. Она надевает светлые водолазки под пиджаки с деревянными пуговицами. Она предпочитает джинсы, удобную обувь без шнурков. «Когда завязываю шнурки, такое ощущение, будто связываю свою свободу. Лучше обойтись без них». Телец по гороскопу, хотя всегда искал спутницу-Скорпиона…

Ей двадцать три. На год ее старше. Коренная турчанка по имени Зейнеп. Неплохо владеет русским. Говорит со смешным акцентом. В произношении «а» заменяет мягким «я». Называет меня «мишкой». В первый раз рассердился, сморщив лицо. «Ну, куда я и медведи, родная?!» Она улыбнулась, потерлась носом об мою небритую щеку. «Мне так хочется». Простил, поцеловал, забыл. Теперь привык… Зейнеп любит готовить. Более сложные, мясные блюда не ее конёк. Она собирает новые рецепты холодных закусок. Дегустируем вместе. Зейнеп, как и я, обожает зеленые яблоки, листья салата, оранжевые лимоны с двумя косточками. Вкус в еде объединил нас. Тяга к марулу[40] стала для нас знаменательной. «Никогда нельзя нарезать марул ножом. За исключением ресторанов, турки крошат листья руками, поливая их лимонным соком. Сталь убивает салат, уничтожая природную энергию…» В отличие от меня не предрасположена к полноте. Когда вечерами в кофейне она наслаждается карамельным пудингом, меня охватывает чувство обреченности. Грусть любимого Зейнеп погашает ложечкой сладкого. Отказываюсь, верчу головой. «Прошу, ради меня…» Соглашаюсь. «Не волнуйся, не дам тебе располнеть. Все ешь в меру. Когда поженимся, буду готовить низкокалорийные блюда. Клятвенно обещаю!» – подытоживает она. Целую. На губах сохранился карамельный привкус счастья…

Зейнеп не ворошит прошлое. Она знает о человеке из прошлого. Она знает, что не люблю посещать Кыз Кюлеси. Для меня это прежде всего башня воспоминаний. Именно здесь расставались с Аидой. Она умерла спустя полгода. Трагично. Никто не виноват. Сейчас на ее могильном камне фотография, сделанная мною когда-то в Баку, в Старом городе… История, лишь раз рассказанная Зейнеп. Я рассказывал, она молчала. Слушала, наблюдая за играющей Айдынлыг. Дул пронизывающий ветер. Только на руку. Под порывами ветра быстро засыхали капельки слез на ресницах. Когда истории подошел конец, завибрировал мобильный в кармане куртки. Пока отвечал на звонок, Зейнеп прижалась ко мне, шепча в ухо: «Все равно люблю тебя…» Телефон упал с рук на скамейку. «Я люблю еще сильнее…»

…На протяжении рабочих будней переписываемся чаще, чем созваниваемся. В дневное время спутник нашей любви – рядовая компьютерная программа. IOQ. Зейнеп пишет лаконичные послания. Рядом с каждым словом желтоголовый смайлик с сердечками вместо глаз. «Знаешь, сначала влюбилась в твой нос, потом в тебя… Он у тебя такой сладкий, аж хочется откусить». – «Разрешаю. Сегодня вечером откусишь. Кстати, куда сходим? Посмотрим „Ледниковой период“?» – «Не-е-е-ет… Лучше возьмем Айдынлыг, прогуляемся по Стамбулу. Хочу дышать с тобою воздухом одного пространства… Да и на ужин ты обещал свой носик»… Переписываюсь, смотрю на часы в правом углу монитора. Потерпи, еще два с половиной часа. Ну что такое два часа по сравнению с двадцатью четырьмя годами, прожитыми без нее?..

2

…Нас разделяет максимум десять шагов, а мне уже нестерпимо хочется бежать к ней…

…Наши сердца переплетены ванильно-имбирными нитями, покрытыми румяной корочкой. Наши поцелуи отдают освежающим вкусом тмина, делая чувства жаркими. Наши прикосновения нежны, словно бордовые волокна шафрана. Не допускаем резких движений – все с восточным изяществом…

Встречаемся в укромном парке. Недалеко от центра. В небольшом зеленом мирке распускаются бутоны ароматов. Южные оттенки жасмина, нарцисса смешались с запахом портовой воды. Если внимательно прислушаться, можно различить шипение набегающих волн, едва слышный «вокал» юного чистильщика обуви, напевающего песенку об обманутом султане. Еще до слуха доносится дребезжание пустых бардаков[41], подпрыгивающих на железных подносах суетливых официантов чайханы. Каждый день, дожидаясь Зейнеп в парке, кажется, будто все происходит в первый раз. Такие же глухие удары сердца. Такое же предательское волнение в области живота. Сжимаю в руках букет желтых тюльпанов. Цветы вянут под жаром ладоней…

Вот она идет своей летящей походкой. Шея обмотана сиреневым шелковым шарфиком. Романтично колышется на ласковом ветру. Зейнеп посылает воздушный поцелуй, прикасаясь пухлыми губами к ватным подушечкам пальцев. Нас разделяет максимум десять шагов, а мне уже нестерпимо хочется бежать к ней. Сейчас десять шагов – целая вечность. Вечность, которую с легкостью преодолеваю… Обнимаю, немного приподнимая от земли, будто не желаю разделять свою половинку даже с маленьким кусочком огромной планеты… Она заливисто смеется, как Айдан Шенер в экранизации «Птички певчей»… Прижимается, вдыхает запах моих коротких волос, пропитанных цветением жасмина. Он накануне распустился на набережной Босфора… Кружимся в вальсе любви, наплевав на домыслы окружающих… Упиваемся собственными чувствами. Они так же горячи, как жареные каштаны, продающиеся на каждом углу Стамбула…

Сидим на старой скамейке. Болтаем о чем-то глупом. Зейнеп, замерзший щеночек, зарылась в теплоте моей коричневой куртки. Временами щекочет меня, посмеиваясь над нулевой реакцией любимого. «Неужели не боишься щекотки?! Не зря прозвала мишкой. Толстокожий! Тебя ничем не возьмешь…» – шутливо возмущается Зейнеп. Пошлепывает меня ладошками по груди. «Зато ты – такая худышка. По тебе анатомию изучать!» – отвечаю я, начиная щипать за талию. Зейнеп заливается смехом, визжит. Выбирается из объятий. Обратно прижимаю к себе. Ненасытно целую в губы…

Она утверждает, что наша любовь присыпана имбирем. «Вчера вычислила, что приправа наших чувств – имбирь. У каждой любви есть своя пряность. Ты не знал?! Еще в Индии старые женщины так вычисляли судьбу супружеских союзов. Брали ту или иную пряность, разводили в маленьком количестве настоя фиалки. Натирали пятки спутницы. Если кожа покраснеет, значит, любовь на века.

Если никакого действия, значит, крах союзу. Кстати, проверяла, мои пятки покраснели».

Смеюсь над девичьей наивностью Зейнеп. Ласкаю пальцами мочку ее уха. Не носит сережки, потому что от этого мочки ушей забавно оттопыриваются. «Ты красива. Красивее луны, ночной спутницы Босфора». Зейнеп опускает глаза. Смущается. Переводит тему. Достает из сумки маленький, плотно закрытый контейнер. Открывает. Имбирное печенье в форме сердечек. Непередаваемый аромат выстреливает, как из хлопушки. «Обычно девушки угощают любимых выпечкой, которую не сами готовят. Завлекают таким образом. Родной, я пекла собственноручно. Поэтому печенья получились такие косые, местами обгорели». Пробую. Зейнеп настороженно следит за процессом. За время пребывания в Стамбуле не часто приходилось есть домашние сладости. Временами заходил в кондитерские, или тетушка Нилюфер посылала пахлаву из деревни. Таких вкусных печений не пробовал давно. Может, просто соскучился по домашней еде?..

Выражаю восхищение скромно, чтобы не приняла за лесть. Зейнеп берет из рук остаток печенья. Подводит кусочек к моим губам. Затем медленно съедает его. «Не знаю, как печенье, но твои губы вкуснее». Тянется ко мне. Светло-коричневые сердечки высыпаются из контейнера на скамейку. Не замечаем. Усилившийся аромат имбиря захватывает нас. Щеки краснеют. Правы индусы. Пряность нашей любви действительно имбирь…

3

…Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь.

В больших – разрушает…

…Не ревнива, верит сказанному, лишена наивности. Может ложно создать наивный вид. Спрятать за ним трезвость взгляда. Турецкая девушка утирает сопли за просмотром мелодрамы по «TRT», а уже через пару минут рассуждает на тему вступления Турции в Евросоюз. В турчанке, словно в кисло-сладком грейпфруте, гармонично уживаются два схожих цитруса. Когда есть причина, с надрывом плачет. Когда есть повод, ликует от радости. Это не две стороны одной медали. Это реалии современного мира – белая полоса рядом с черной…

Зейнеп другая. Отличается от сверстниц. Меньше секретничает. Раскрепощенная. Не переваривает «мыльные оперы» турецкого производства. «Они перестали соответствовать реалиям страны. Шик заслонил правду. К тому же в главных ролях чаще звезды эстрады. Настоящие актеры отошли на второй план. В кино востребованы певцы, гарантирующие рейтинг. Возьми хотя бы Кырмызгюля. Он, кажется, забыл о пении…»

Почему в Зейнеп так много отличий? Казалось бы, училась в обычном лицее. Скоро завершает Босфорский государственный университет, где получают образование тысяча девушек со всей Турции. Недоумевал, пока Зейнеп не поведала о бабушке-немке. По папиной линии. «С младенчества приучала к книгам. Мама рассказывала, как бабуля мне, годовалой, читала вслух Достоевского. Казалось бы, ничего не должна запомнить. Не поверишь, но сейчас, перечитывая „Преступление и наказание“, все слова так знакомы…» В литературе – вкусы разные. Сторонится Памука, зачитывается Борхесом. В летний период возвращается к обожаемой Линдгрен. Я в своем амплуа. Кортасар, Золя, Цвейг, Толстая. Джоан Харрис, конечно же. Зейнеп наслаждается ею в оригинале. Благо английский изучает с семи лет. По моему настоянию выбрано «Five quarters of the orange». Лучшая из лучших. «Читая роман, безумно тянет на кухню. Хочется готовить. Для тебя…»

…Распутываем клубок наших чувств. Прогуливаемся по Нишанташи. «Жадно глотаем улыбки людей», как пишет Земфира. Стараемся передвигаться по малолюдным дорогам. Хотя Нишанташи и малолюдность – понятия несовместимые. Зейнеп объясняет, что чувство ревности для нее чуждо. «Если не ревную – не значит, что не люблю. Если не ревную – значит, доверяю. Понимаю, доверие сейчас не в моде. Надо обязательно проверять карманы, тайком читать месседжи в телефоне парня. Не понимаю таких. Тогда для чего быть вместе?!» Удивленно смотрю на нее. Явно не шутит. Закуриваю. «Ты серьезно?» – «Вполне». – «Нет, ты серьезно?» – «Издеваешься?!» – «Тебе не кажется, ты слишком правильная?» – «Я такая, какая есть. Вот и все». Отрубает. Поворачивает голову в сторону проезжей части…

Живущая во мне ревность кажется бессмысленной. Безответной. Неужели ревность должна быть взаимной?! Не понимаю. Ненавистный сумбур в чувствах. Одно знаю точно. Ревную Зейнеп. Ревную к прохожим, звонкам, песням, мужчинам. Иногда к женщинам. Самому смешно. Собственник? Скорее всего. Просто сильно люблю. Скорее всего. Нет, точно!..

Зейнеп не знает о бурях ревности во мне. Люблю откровенно, ревную безмолвно. «Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь. В больших – разрушает. Запомни, сынок! Не поступай, как твой отец». Философия мудрой матери-Скорпиона. Понимаю, сдерживаюсь… Когда ревность наступает, крепче прижимаю к себе. Вдыхаю ее запах – лучшее успокоительное из существующих. Иногда Зейнеп все же замечает тревогу. «Не веришь мне, мишка?» Молчу. «Думаешь, ничего не понимаю? Ревнуешь. Знаю». Молчу. «Ты бы взглянул на себя со стороны, когда я болтаю с коллегой по мобильному…» Хохочет. Напрягаюсь. «Малыш, ты лучший. Ты для меня один… Все равно не доверяешь, да?» – «Доверяю». – «Неуверенно сказано». Улыбаюсь. «Доверяю и… до ужаса боюсь потерять. Это мой страшный сон». Ничего не отвечает. Целует. Объятие отражается в стеклянной витрине кафешки. Спустя минуту нам аплодируют обедающие посетители. Смущенно улыбаемся в ответ, скрываясь в гуще разноцветной толпы…

4

…От прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует забрать с собою в будущее…

…Прячется от сквозняков, ненавидит ветра. Любит плотно закрытые окна. Свободно дышит только под кондиционером и в компании Босфора. Комфортно живет в замкнутом пространстве, где свой мир. Без потоков извне. Представлена самой себе. Любит мучное – донер, лахмаджун, пиде. Приучила к такому питанию Ли. Кастрированный кот разбрасывает по маленькой квартирке мясные сухари, недовольно мурлычет. Требует турецкий фаст-фуд. Возраст Ли небольшой. Излишняя полнота превратила кота в поношенную плюшевую игрушку с голодными глазищами…

Ей тридцать восемь. Софико из Грузии. В 2004 году поселилась в стамбульском Зейтинбуруну. Недорогой район с галдящими стайками русских челноков на улицах. Съезжаются за кожей – не всегда качественной, всегда дешевой… Круглый овал лица, темные волосы. Яркие черты лица, меланхолично-грустные глаза. Софико – мой педагог по английскому языку. Преподавала в Тбилиси. В средней школе № 29. Гордится профессией. На сырых стенах стамбульской «однушки» фотографии с учениками. В темно-зеленых рамках снимки Софико в окружении белокожих детишек с лучезарными глазами. Они – часть ее жизни. Жизни до Стамбула. «…называли мамой. Часто приглашала учеников к себе. Пока мальчики смотрели телевизор, с девочками раскатывали тесто для хачапури… Три подноса рассыпчатой выпечки мигом съедались. Не представляешь, какое счастье дарили мгновения, когда они обнимали меня в прихожей со словами благодарности: „Спасибо, мамочка Софико“. Рыдала от радости. Целовала горящие детские щеки. „На здоровье!“ До восьмого класса была их классным руководителем, пока судьба не нанесла удар в спину…»

Несколько лет назад покинула Тбилиси. Незаметно, никому не сказав. Улетела ранним утром. Рейс Тбилиси – Стамбул. «Турецкие авиалинии». В кармане кредитная карточка с суммой за проданную квартиру. Багаж – две сумки с вещами, чемодан с фотографиями. Цветными, черно-белыми. Картины кисти художника по имени Прошлое. Поднимаясь по трапу, Софико осознала, что от прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует принять, забрать с собою в будущее. «Забыть прошлое означает убить себя. Сейчас оно живет только в памяти, туда не возвращаюсь». Выдыхает сигаретный дым, запивает порцию никотина зеленым чаем. Я пью кофе. Растворимый, с привкусом химикатов. Вынужденная экономия грузинки. Денег с трудом хватает на оплату съемной квартиры. В Стамбуле находится нелегально – виза просрочена. Старается быть незаметной – боится депортации. Зарабатывает на хлеб преподаванием английского. Желающих мало. В основном эмигранты. «Живу как в странном, туманном сне. Окружающую обстановку вижу четко, людей – расплывчато. Такое состояние называю „сон во сне“.»

Софико редко прикасается к семейным фотоальбомам. Они валяются на дне синего чемодана с коричневыми кожаными ручками. «Вижу фото малышки – рана снова кровоточит. Устала от боли… Сбежала в Стамбул от самой себя. Хочу спокойно прожить остаток дней в этом сказочном городе. Рассказывать Босфору о прошлом, кормить голубей крошками сладкой булки, есть жареные каштаны, сидеть часами с Ли на балконе, разглядывая ритмичный поток людей». Даю волю эмоциям. «Софа, ты молодая женщина, превращаешь себя в старуху. У тебя все впереди. Целая жизнь. Не сдавайся! Попробуй вернуться в Грузию, приведи документы в порядок, поживи там немного. Потом возвращайся… Так не может продолжаться. Сколько можно жить незаконно?! Не призываю отказаться от Стамбула. Призываю жить в Стамбуле полноценно». Грызет ноготь. Закуривает еще одну сигарету. Предлагает мне. Соглашаюсь. «…ты мой лучший ученик, малыш. Когда работаю с тобой, забываю обо всем. Получаю удовольствие от профессии. Благодаря тебе. При всем уважении ты все равно для меня младший братик. Я – старшая сестра. Соответственно жизненного опыта больше. Не говорю, что ты не прав. Скорее, до конца не понимаешь. Сложно передать, какую нестерпимую боль испытываю на родине…» Плачет. Спрятала лицо за морщинистыми руками…

…Там, в Грузии, находится источник ее боли – маленькая могилка, по краям заросшая мхом. Дочь Софико скончалась от лейкемии. Три с половиной года назад. Без мучений. Растаяла, как свеча. Умер единственный ребенок, вместе с ним рухнули семья, надежда, вера. Муж Нодар, убитый горем, ушел. Оставил жену наедине с горем. Развелись. Пожилой отец никогда не был близок с Софико. После кончины матери отношения окончательно разладились. Единственная сестра, столкнувшись с трагедией сестры, начала прятать от нее дочерей, мол, не дай бог, сглазит моих от горя…

«Осталась одна в опустевшем доме. Плакала под шум шныряющих по дому сквозняков. Сквозняков печали. Мне являлась дочка… Вдруг слышу родной голос. Заглядываю в темную детскую. Вижу Нико, сидящую за уроками. Оборачивается ко мне. „Мам, поможешь с задачей?“ Подбегаю, бросаюсь на стол, дочь исчезает… Нико, как я в школе, была гуманитарием. Испытывала трудности с математикой…» Резко прекращает говорить, вытирает слезы. Снова закуривает. «Не жалей! Жалость разрушает светлую память о Нико. Чуток поплачу – успокоюсь… Хочешь кофе, малыш?» Киваю. Уходит на кухню. Пытаюсь проглотить комок в горле. Тщетно. Хочется обнять Софико. Сдерживаю порыв. Просто буду рядом. Это ведь не жалость…

…Вчера получил электронное письмо от Софико. Самое лаконичное в моем «ящике». Обрадовала. Тяжело терять эту частичку моего города души. Придется. Она смогла перебороть себя…

«Малыш, возвращаюсь в Тбилиси. Жаль, не дождалась тебя. Помнишь тот вечер, когда ты посоветовал вернуться? Те слова вспоминала каждый день. Решилась. Попробую все сначала. Получится, надеюсь. Верю в себя. Уверена, тоже веришь в меня. Целую. Может, увидимся в Тбилиси? Софико.

P.S. Надеюсь, не забросил английский? Повторяй грамматику…»

5

…Кто нюхает розу, тот терпит боль от ее шипов…

…Верит в силу заговора, смышленых фавнов, розовый эликсир бессмертия. Ждет встречи с Белым Кроликом в цилиндре. Дружит с взбалмошной Венди. В ближайшее время планирует отправиться с ней на поиски убежавшей тени Питера Пэна. Мечтает оказаться в подземном царстве, встретить крошечных эльфов с глазами без ресниц, упитанных гномов с камнем терпения в пухленьких руках. Разыскивает корень мандрагоры. Цель – излечить болеющих мам, пап, детишек, бабушек, дедушек. Зачитывается историями Кэрролла, Льюиса, Линдгрен, Янсон. Игнорирует книги о Поттере, Шреке, миннипутах. «В них нет души. Они пишут о том, во что сами не верят…»

Гюльбен сохранила веру в чудеса. Делится верой в маленьких рассказиках. Каждая буква покрыта весенней росой. Между буквами пролегает сверкающий лабиринт, ведущий к вечной любви. Если бы не природная немота Гюльбен, от каждого сказанного ею слова исходила бы оранжевая пыльца оптимизма. Впрочем, эту пыльцу и сейчас возможно увидеть. Стоит внимательно заглянуть в подтекст рассказов… «Пишу для себя. Пишу для лучшего читателя. Ты особо чувствуешь, вникаешь в суть… Когда-нибудь выпущу альбом со своими акварелями. Своего рода комментариями к рисункам станут рассказы. Хорошая идея?»

Она великолепный друг. Вдыхает в меня положительный жизненный тонус. Вдыхает, вопреки расстоянию между нами. Чаще общаемся в IOQ, ЖЖ. Компьютерное измерение не преграда для потока энергии подруги. Когда радуюсь, радуется со мной. Когда грущу, грустит со мной. Каждое написанное Гюльбен слово сопровождается поучительной пословицей из турецкого фольклора. Сетую на мимолетность счастливых мгновений, получаю ответ: «Кто нюхает розу, тот терпит боль от ее шипов». Жалуюсь на собственное транжирство, получаю ответ: «Кто не держит кошку, тот кормит мышей». Возмущаюсь наглостью конкурентов на работе, получаю ответ: «Лучше идти посредине, чем впереди». Вспоминаю детскую беззаботность, следует подтверждение: «Счастливее всех тот, кто еще в колыбели». Шутливо называю Гюльбен «шпаргалкой пословиц», опять получаю ответ: «Кто держит мед, тот облизывает пальцы»…

…Обожает восточные сказки. Я люблю сказки, хотя давно не верю в них. Она интересуется моей настольной книгой. «Любая из „поисков“ Пруста». Спрашиваю: «У тебя?» «Книжка сказок под названием „Billur kosk ile elmas gemi“[42].» Такой ответ следовало ожидать… Гюльбен верит в действенность волшебной палочки. Она сделана из ветви оливкового дерева. В полнолуние «заряжает» палочку в магической субстанции. Грейпфрутовый сок смешивает с пятнадцатью каплями росы, затем добавляет измельченную скорлупу перепелиного яйца. «Дедушка Февзи поделился со мной рецептом этого живительного эликсира. Кстати, им ежедневно омывал лицо османский султан Баязид I. Благодаря эликсиру Баязиду с войском удалось захватить Сербию, Болгарию, Македонию, Фессалию. Лишь однажды, перед сражением с Тимуром при Анкаре, он забыл умыться, за что дорого поплатился…»

…Всего один раз Гюльбен разочаровалась в волшебной палочке. В день, когда потеряла маму. «…не хочу вспоминать. Не хочу верить в бессилие Помощницы. Тяжело. Помню, размахивала над мамой палочкой, а она говорила: „Доченька, чудес не существует. В жизни все иначе…“ Не отчаивалась, плакала, продолжая вертеть веткой над мамой. Безрезультатно…» Боль осталась позади, вера вернулась. По-прежнему живет в ней. Гюльбен снова верит в чудеса, разглядывая небо. «Там вижу маму. Улыбается мне сквозь облака. Знаю, она там счастлива…»

6

…Если человека тянет к дому, значит, он умеет быть счастливым…

…Собственный угол разыскиваешь с детства. Как неуклюжий щенок, тычешься мокрым носом в преграды, пока не отыщешь махровых объятий. Вопреки поискам многие с годами угол не находят. Причина – невыносимая теснота бытия. Однако абсолютно все мечтают его найти. Когда-нибудь, где-нибудь. Там можно защититься, забыться, окрепнуть. Там можно постичь невыносимую легкость бытия…

К счастью, мои поиски увенчались успехом. С опозданием. Тусклая мечта о двухкомнатной квартирке с деревянными полами приобрела реальные очертания. В стамбульском Ортакёе, где сначала пришлось так нелегко. Почему именно «двушка» с дубовыми полами – не знаю. Наверное, корни мечты зарыты глубоко в детстве. Первые шаги по деревянным полам дачного домика в Кратово…

…Никаких глянцевых каталогов, специализированных журналов по интерьеру. Создание уюта стамбульской квартиры – частички из мозаики моей фантазии. Повезло, прораб встретился земляк. Улавливал желания с полуслова. Как клиент требовал ничего удивительного – проще, свободнее, светлее. Как только между тетушкой Нилюфер и мной было подписано кредитное соглашение на покупку ее квартиры, приступил к ремонту. Первым долгом избавился от банального паркета. Заказал отлично просохшие доски из дуба. Лесной запах, бело-коричневые природные орнаменты, душевная аура. На доски нанесли лак. Все, мечта готова! Теперь состою в прямом контакте с природой – хожу исключительно босиком…

В интерьере аналогичная простота. Мебель в стиле минимализма. Не дань моде. Так практичнее. Баклажановые диваны с бархатным покрытием, кресло-качалка из липового дерева. Парочка напольных широких подушек. Под тобой меняют форму, как пластилин в руках ребенка. Белые книжные полки в виде ромба. Много книг, художественных альбомов. Гоген, Кало, Дали. На камине упитанные хотэи, фарфоровые ханы, хрустальные рыбки «Сваровски». Десятки ваз. Разные стекла, экстравагантные формы. На подоконнике из орехового дерева желтеют журналы. Турецкие «Geo», «Esquire», «Vogue». На стеклянном столике миниатюрный аквариум. Наполнен засохшими апельсиновыми спиралями. От них исходит терпкий аромат, усиливающийся в дневное время. Под лучами солнечного света из окна. Греет зимой душу… У рабочего стола расположилась Айдынлыг. На пледе из козьей шерсти. Когда открываю окно для проветривания, под порывами морского ветра на великую лентяйку со стола слетают листы бумаги. Исписанные, пахнущие чернилами. Айдынлыг недовольно отряхивается. Смотрю на эту картину. С ностальгией вспоминаю осеннюю пору, когда оранжевые листья клена спадают с могучих деревьев…

…Из гостиной в маленькую кухню ведет узкая прихожая. На стенах репродукции работ Энди Уорхолла. Богиня Монро с розовыми волосами провожает ухмыляющимся взглядом в очаг вкусностей. «Если человека тянет к дому, значит, он умеет быть счастливым». Такое заявляют на Востоке. Сегодня моя стамбульская квартира поистине крепость, притягивающая меня. Прислушиваюсь к ее звукам. К чавканью прожорливого домового в камине гостиной, приглушенному дыханию спальни, бульканью закипающей воды для спагетти на кухне. Когда приходится покидать стамбульскую крепость, скучаю по родным стенам. Пока отсутствую, они дарят уют прежней жительнице, тетушке Нилюфер. Звонит мне в Баку, рассказывает о тоске кирпичного камина, мягкотелых диванов, рабочего стола. Неживые предметы скучают по живому человеку. Кто вообще сказал, что они неживые?!

Прошу приложить трубку к одной из стен стамбульской квартиры. Нилюфер перестала удивляться чудачествам. «Ты необычный мужчина. Чувствуешь все не как все». Вслушиваюсь в дыхание стен на время покинутой крепости. Про себя прошу: «Дождитесь». Обещаю скоро вернуться, как только закончится командировка в Баку. Стены дрожат от переполняющих эмоций. Пугают тетушку Нилюфер ложным эффектом землетрясения. Ощущаю вибрации преданности, в очередной раз убеждаясь: собственный угол я нашел… Вы тоже его всенепременно найдете, если еще не нашли…

7

…Складно песню напевает, да негромкая она, только Босфору и слышна…

…Разлука с людьми не так разъедает, как разлука с животными. Ответственность за преданное создание пробуждается даже во сне. Лишь под сопение мохнатого существа в ногах удается заснуть спокойно. С улыбкой. Засыпание с радостью дает окрыляющий эффект. Тогда утро с перспективой давки в метро не кажется угнетающим…

Айдынлыг – лучший подарок города души. Необычайная искренность, цветущая в ритмично бьющемся собачьем сердце, творит чудеса. Окрашивает небо над головой в радужные треугольники, зимние деревья – в сочно-зеленый оттенок. Айдынлыг – вера в лучшее. Прижимаюсь к ней, вдыхаю кофейный запах шампуня. Во мне рождается чудодейственная гамма чувств. Гамма из весеннего цветения, летнего оптимизма, осенней меланхолии, зимнего уюта. В ответ трется мордочкой о шею, зарывается в объятиях, словно хочет сказать: «Не отпускай…» Разлеглись с ней на оливковом ковре гостиной. Признаюсь Зейнеп в любви по телефону, откусывая зеленое яблоко. Айдынлыг лежит рядом. Навострила уши, виляет хвостом. Ликует. Понимает: на линии – половинка сердца хозяина. Та самая симпатичная брюнеточка, щедрая на голландский сыр, кусочки куриной котлеты со стола…

…В унисон называем Айдынлыг ребеночком. Пока чищу уши, Зейнеп расчесывает светло-коричневую шерсть фиолетовой щеткой. Поет колыбельную. «…складно песню напевает, да негромкая она, только Босфору и слышна…» Глаза Айдынлыг медленно закрываются, урчание утихает. Через минуту переходит в храп. Зейнеп умиляется, наклоняется к сонной мордочке. Нежно целует в мокрочерный пятачок. «Интересно, твоего вдохновения хватит на колыбельные для наших детей?» Улыбается уголками губ. «Понадобится – к тому времени напишу целую книгу…»

Будучи в Баку, вижу Айдынлыг во сне. В отражении зеркал царства Морфея Айдынлыг убегает от меня. Трусит в сторону набережной, запрыгивает на пыхтящий кораблик, отплывающий от берега. Замираю на пристани, кричу «Ко мне!», молю Босфор вернуть надежду… Просыпаюсь в замешательстве. Часы тикают на тумбочке. 6:34. Ага, через полчаса по турецкому времени Нилюфер пойдет выгуливать красавицу. Значит, успею позвонить. Набираю номер. Хрипение, позывные гудки. Тетушка поднимает трубку бодрым голосом. На фоне шумит овощерезка «Мулинекс». Видимо, для Айдынлыг крошит сельдерей с огурцом, яблоком, капустой. «Сынок, как раз готовила для Айды овощной салат. Добавлю его в говяжий фарш… Не волнуйся, все хорошо. Она послушная девочка. Передать трубку? Айда ко мне, папа звонит». Слышу лай, трубку жадно обнюхивают. «Малышка, привет, это я… Не скучай… скоро… вер… р-р-нусь…» С трудом произношу слова – комок в горле. Глаза намокли. На том конце провода скулеж. «Не плачь, сладкая». Айдынлыг успокаивается. Спустя десяток секунд оптимистично лает. «Сынок, не переживай за Айду. Зейнеп каждый вечер приходит, вместе гуляем… Погода хорошая, весна… В Баку, слышала, пока холодно?..»

…Айдынлыг – фанатка зимы. Стамбул в снегу – настоящий праздник для нее. Носится по набережной, рассматривает темные отпечатки лап на белоснежном «ковре». Заигрывает с малышней, играющей в снежки. Если Зейнеп рядом, то Айдынлыг тянет любимую за пальто в сторону девственных сугробов, мол, давай поваляемся на снегу. Уверена – отказа не будет. Зейнеп с детским азартом бегает наперегонки с Айдынлыг, умывает «снежную королеву» пушистым снегом. Предпочитаю держаться в стороне. Не люблю снег. Осень – моя пора. Отдыхаю на скамейке, наблюдая за продрогшими чайками. Они в панике. В южный город пришла зима…

8

…Почему все люди не рождаются и не умирают счастливыми? Абсолютно все…

…Утренний Стамбул вдохновляет на подвиги. Переполняешься энергией прибоя. Кругом умиротворенность, непоколебимость. Утром в городе души воздух с привкусом морской соли. Поры страстно впитывают флюиды рассвета… Окунаюсь в теплоту редакции раньше всех. За час до прибытия коллег. Привожу себя в порядок в уборной. Умываюсь прохладной водой. Пропитываю одноразовыми салфетками капли на лице. Куски бумаги смягчаются, разрываются под тяжестью мокрых пальцев…

…Встречаю их каждое утро. Две хранительницы утреннего покоя редакции. Они подстраиваются под настроение этого архитектурного здания в центре Стамбула. Сметают пыль голубой пушистой щеткой, пылесосят напольные ковры. Протирают мебель, собирают со столов конфетные фантики. Самые оригинальные девочка складывает в отвисший карман зеленого передника. Предварительно тщательно разглаживает. Тонкие пальчики становятся бордовыми от краски. Быстро вытирает об себя. Упаси аллах мама заметит. Мало того – побьет, так еще фантики сожжет. Она прячет обертки в коробке под кроватью. Перед сном, пока горит свет, изучает их. Фантики для нее – сказочные страницы. С феями, русалками, принцессами. До сих пор верит в сказки, хотя ей давно двенадцать. Как слышит приближающиеся шаги матери, напоследок внюхивается в кофейно-карамельный аромат оберток. После чего быстро запихивает бумажки обратно в коробку…

…Сана и ее дочь Ане. Темнокожая женщина с густыми бровями. Крупные черты лица. Восхитительные руки – тонкая кисть, шелковистая кожа. Физический труд не испортил природной красоты. Такое ощущение, будто Сана все дни проводит у маникюрщицы. Выдают отросшие, местами потрескавшиеся кутикулы – косметического увлажнения в помине не видели. У Ане мамины черты. Правда, грубости в контурах лица нет. Губы обветренные. На подбородке черная родинка. Не посещает школу. Читать, писать научила мать. Ане любознательна. Замечает на столе нашего редактора рубрики «Книжные истории» издания с блестящими обложками. Пытается прочесть. По слогам. Запинаясь. Если замечает мое внимание, отбегает, прячется за матерью. Прижимает к груди лысую куклу без одежды…

Они курдянки. Категория людей, живущая в Турции, но мечтающая о Курдистане. О Курдистане на территории Турции. Курды – маги прошлого. «Великого прошлого и грядущего великого будущего». Верят в возрождение Курдистана, где им не придется быть на «вторых ролях»… Как бы в Турции ни отрицали присутствие проблемы национальных меньшинств, она есть. Проблема затаилась за умелыми декорациями турецкого народа – вежливостью, улыбчивостью, человеколюбием. За красиво оформленной сценой пылится реквизит негативного отношения к некоторым нациям.

К грекам, курдам, например. Однако ни один турок не продемонстрирует неприятия. В худшем случае выберет нейтральную позицию. Такое спокойствие будет длиться, пока не заденут гордость турка. Стоит сему произойти, он шагнет на тропу войны… Сегодня коренные турки относятся к курдам, как русские к чеченцам. Безусловно, есть исключения. Молодое поколение спокойнее реагирует на национальные различия. Турки дружат с курдами, иногда вступают в браки.

…Сана молчаливая. Пока готовлюсь к новому дню, опустив глаза, выполняет работу. В первое время решил – женщина немая. Убедился в обратном в холодный зимний день прошлого года. Помню, как, забежав в редакцию, включил диспенсер, дожидаясь, пока согреется вода. Собирался заварить апельсиновый чай. Спустя пятнадцать минут, почитывая свежий интернет-номер «Sun», наслаждался напитком с овсяными печеньями. Тем временем Сана с Ане прибирались в комнате шефа. Слышал, как Ане стучит пальчиком по стеклу аквариума, разгоняя сонных рыб с оранжевой чешуей. Вдруг девочка вбежала в зал, направилась в сторону моего стола. Около него лежал пылесос. Ане явно спешила выполнить задание матери, чтобы поскорее вернуться к плавающим подружкам. В спешке схватив пылесос, неожиданно задевает металлической трубой край моего стола. Встряска. Через мгновение кружка оказывается на ковре. Ане охнула, застыла, прижав кулачки к щекам. На звук выбежала Сана. Увидев картину, не на шутку перепугалась. Громко извиняясь, шлепнула дочь по плечу. Из глаз Ане брызнули слезы. Плача, убежала в сторону выхода…

Успокаиваю женщину, призывая не трогать дочь. «Моя вина, неосторожно взмахнул рукой…» Сана падает на колени, оттирает тряпкой пятно. Извиняется, просит не говорить о случившемся руководству. Разозлился. Хватаю Сану за плечи, поднимаю на ноги. Прошу вернуться в комнату редактора, продолжить уборку: «Не волнуйтесь, приберу…» От нее пахнет чистящими средствами. Опускает глаза, убегает в кабинет шефа. Стало жутко неудобно. Чай так и не выпил. Хватаю куртку, иду к Босфору. По дороге задаю себе вопрос: «Почему люди живут по-разному?..» С того дня стена безмолвия между мной и Саной стала рушиться…

…После каждого произнесенного слова сжимает зубами нижнюю губу. Не смотрит в глаза. Куда-то вниз, в темень неизвестного колодца. Не связано с желанием спрятать лживость в глазах. Податливость перед мужчиной – мусульманская ментальность. Признается, что дочь – последняя надежда в жизни. Не желает Ане своей судьбы. Обыденной, замкнутой. «Мечтаю, чтобы получила образование. Стала врачом, ветеринаром. Жаль, нет возможности завести собаку. Муж совершает намаз, брезгает животными. Однажды Ане приютила щенка. Он, подонок, отравил его… Больно». Ругательное «подонок» выговаривает с неистовой ненавистью. Белки глаз краснеют. «Ане стремится к учебе. Покупаю ей книги. День не обедаю, чтобы позволить себе сборник сказок. Читаем в транспорте. Дома нет возможности. Муж бьет, если дома зажигаю свет после девяти вечера…»

Муж против того, чтобы Сана работала. Долго умоляла. В конце концов согласился. С одним условием – покрывать голову при выходе на улицу. «Когда въезжаем в Стамбул, переодеваюсь в туалете автовокзала. Нуждаюсь в этой работе. Единственный шанс убежать. На время стать свободной. Ничего поделать не могу. Он – муж. Должна терпеть». У курдов женщины редко выходят за пределы дома. Курдские мужчины относятся к женам как к должному «предмету». Любовь, чувства, преданность – эпизоды из другой оперы. У молодого поколения курдов взгляды изменились. В лучшую сторону, стоит признать…

Сана рассматривает мое лицо. Плачет. Слезы невысказанной материнской боли. «До Ане родила сына. На третьем месяце малыш умер от пневмонии. Была юной, глупенькой, не разбиралась в симптомах. Поздно обратились к врачу. После случившегося муж проклял меня…» Стараюсь не перебивать. Пусть выскажется. С внутренней болью впервые делится с посторонним человеком. Предлагаю присесть, выпить чаю. Испуганно озирается. «Вы что? Нельзя. Я никто. А вы здесь уважаемый человек…» Не настаиваю. Продолжу настаивать – уйдет. Сана не мечтает о Курдистане. Сана не мечтает о целостности восставшей нации. Сана мечтает о счастливом будущем дочери. И все. Больше ни о чем. Все банально – без политики, войн, переговоров. «Мое счастье потеряно. Не верю в него. Ну скажите, как могу стать счастливой, живя в такой среде?! Хотя нет. Буду счастлива, если будет счастлива дочь…» История маленькой женщины большой нации подходит к концу. Шум в подъезде. До редакции добралась болтливая Нуркан из соцотдела…

На следующий день прихожу в офис поздно. Задержался в книжном. Выбрал десяток красочных книг для Ане. Среди них «Убить пересмешника» Харпер Ли. Великая книга, со смыслом. С надеждой. Пусть Ане верит в надежду… Подарки не посчастливилось вручить. Сана на работу больше не вышла. Позвонила нашему пожилому охраннику, сообщила об уходе. «Когда прощалась, попросила передать тебе: „Я стану свободной и, если повезет, счастливой!“ Сказала это, бросив трубку. Сынок, такое ощущение, будто ее застали врасплох». Выговорил «спасибо», бросил книги в урну, пошел в сторону лифта. Почему все люди не рождаются и не умирают счастливыми? Абсолютно все…

9

…Живем разными жизнями, которые умудрились пересечься в городе души…

…Крошечные эпизоды длинной ленты жизни. Запоминаются навсегда. Все до мелочей. Цвета, улыбки, движения. Тополиный пух в воздухе, капли росы на листьях подорожника, лай лабрадора у пруда в парке. Крошечные эпизоды – как рассыпчатое печенье. Откусываешь – крошки липнут к губам, тают в ванильной истоме… Шесть дней из первой осени в Стамбуле стали яркими эпизодами моей жизненной ленты. Шесть дней, запомнившиеся порхающей мимолетностью, свободой порывов, искрометностью чувств. Шесть дней, разрисованные красно-желтыми акварелями признаний, объятий, прикосновений. Шесть дней, исчезнувшие навечно без права на возвращение…

Госпожа Коппола[43] будто чувствовала с нами в унисон. Создала сценарий фильма «Bir konuga-bilse…»[44], непроизвольно списав его из пыльной книги нашей истории. Плагиат исключается. Проделки Судьбы. Она может сотни раз повторять одни и те же истории в разных точках земного шара. История любви, произошедшая в Таиланде, может перенестись в Страсбург. У нас аналогичный случай. История любви, написанная Копполой в Манхэттене, повторилась в Стамбуле. Повторилась с незначительными изменениями…

…Слушала музыку в больших наушниках. Серого цвета, с логотипом «Sony». «Не терплю ныне модные затычки в ушах. Звучание фальшивое. В больших – шикарный звук плюс ушам тепло». Нервничал. Как можно прятать такие красивые ушки? Немного оттопыривающие, с пухлыми мочками. «Они придают тебе шарм. Обрати внимание, такие у Натали Портман». Подарил миниатюрные наушники. Сначала не принимала. В конце концов уговорил. «О’кей, сменю наушники. Так и быть, пойду ради тебя на такую жертву… „Марунчики“[45] не простят мне этого». Сказочная улыбка. Смеется аккуратно, обнажая ровные зубы. Полные розовые губы – одна из изюминок. Когда в Стамбуле дул ветерок, она смазывала их жасминовым маслом…

Комплексовала из-за чуток полных бедер. «Ты не полная, мась. У тебя комплекция такая… видная!» Щипала меня за щеку. Небритую. Любила видеть меня с щетиной. «Так сексуальнее, поверь». Моя загорелая кожа на фоне ее молочной напоминала кусок пирога «Зебра» с кофейно-сахарной от-,душкой. Она – сластена, как я. Сходила с ума от сливок с манго, куда добавляла щепотку корицы…

Восхищалась пальцами моих ног. Особенно ногтем большого пальца. «Скажу честно! Мужчины с крепкими ногами моя слабость. Так что влюбилась в твои ноги. Потом в глаза»…

Регина, двадцатитрехлетняя красавица из Санкт-Петербурга. У нее не было внешности Белуччи, Джоли, Андерсон. Совсем другая. Естественная, такая… своя. Никакой вычурности, помпезности, эгоизма. Нет, не простушка. Просто великолепный человек с силой в глазах, светлой душой, фиалковыми глазами. Мы понимали – нам не суждено быть вместе. Мы понимали, у нас времени в обрез – всего шесть дней ее пребывания в Стамбуле. Мы понимали – живем разными жизнями, которые умудрились пересечься в городе души… Между нами зияла пропасть обстоятельств. Встретившись, плевали на все. Не говорили о будущем. Темы о настоящем. Изредка о прошлом. Целуясь, вдыхали в себя возбуждающие запахи слившихся тел. Закрепляли запахами в себе счастливые мгновения. Мгновения без возможности повтора…

Регина приехала в Стамбул с мужем. Формально считался мужем. В жизни – чужой человек, которого на людях представляешь как «мой супруг». Не жаловалась. Один раз заговорила о нем. Два-три предложения. «Сын близкого друга моего папы. Женили насильно. Он был не против – неплохой способ объединить капиталы. Почти не общаемся, хотя живем вместе, спим на одной кровати. Леня на одной стороне, я – на другой. Между нами пропасть или… наш мопсик Феня». Есть сын. Регина называла его исключительно «моим сыном». «Ради ребенка и родителей продолжаем этот семейный фарс. В принципе так комфортнее. Живу для себя, он для себя. По вечерам живем для сынишки…» Часто приезжала в Стамбул. Сопровождала мужа в командировке. «До встречи с тобой не любила этот город. Он какой-то бурлящий. Привыкла к спокойствию Питера. Там чувствую себя комфортно. Рядом с тобой Стамбул вижу другим – мягким, чертовски родным. Около тебя счастлива…»

Услышав ее мнение о Стамбуле, чаще стал приглашать выйти в город. Обошли достопримечательности, вершины, мосты. Завтракали в кафешках на Истикляль Джаддеси[46], после чего в обнимку шатались по древним улочкам. Завидев старомодные красные трамвайчики, махали бровастому шоферу. Останавливал, мы запрыгивали в вагончик, прижимаясь друг к другу. Целовались под звон трамвая, движущегося в атмосфере легкой ностальгии. Вместе кормили голубей крошками булки с кунжутом. Часами просиживали на скамейке, вслушиваясь в песню Босфора. Часто взбирались на Галатскую башню, с легкостью преодолевая сто сорок три древние ступеньки. Встречали закат, наблюдая за засыпающим Золотым Рогом. Бухта утопала в бледно-оранжевой дымке вечера. Потом возвращались в отель, где кормили друг друга оливками, кувыркались в сугробах собственной любви…

…Время пролетело быстро. В субботу Регине предстояло возвращаться в Санкт-Петербург. Не хотели думать об этом. Хотелось забыть. Реальность жестока… Конец такой, как в кино о трудностях перевода человеческих чувств. Прощались в фойе отеля. Крепко-крепко прижал к себе. Регина закрыла глаза, словно пыталась запомнить мгновение. Поцеловала в губы, забежала в кабину лифта. Надела серые наушники, нажала кнопку. Двери с зеркальным покрытием закрылись. Не обменялись номерами, адресами. Так правильнее…

Спустя час сидел в баре недалеко от дома. Запивал боль утраты мартини с оливками. Нашими любимыми черными оливками. Запищал мобильный. Пришло эсэмэс. «Почему сказки быстро заканчиваются? А может, это был сон? Люблю. Р.» Перезваниваю. «Набранный номер вне зоны доступа сети. Позвоните позже». Сказки быстро заканчиваются. Сказки никогда не забываются…

10

…Щекочущий ноздри аромат долетает до нас, манит к себе…

…Жить на Востоке без веры в суеверия – значит жить в Париже без флакончика французских духов.

Пробегающая черная кошка, женщина с пустым ведром в руках, зеркало на одном из подоконников дома, трижды сказанное «бисмиллах»[47] перед сном. Хоть энциклопедию составляй… Жертвой суеверий стал с первых мгновений жизни. На утро после выписки из роддома. Прабабушка Пярзад, склонившись над моей кроваткой, пробормотала молитву. Затем с гордостью прицепила булавкой на матрас амулет от сглаза. Назар-бонджук. Он не покупается. Передается по наследству. Причем в большом количестве. Если синий амулет треснул – сглазу дан отпор. Поэтому следует сразу заменить на новый. Мой назар-бонджук, к счастью, цел. Храню вместе с миниатюрным Кораном в шелковом чехле. Для сына или дочери…

В Стамбуле пропитался не только суевериями, но и традициями. Последние влились в быт. Придали повседневности схематичность. Дискотечный драйв по субботам, хамам[48] по воскресеньям, солярий по четвергам после работы. Жизнь не расписана. Расписаны необходимые «процедуры». При свойственной сумбурности здорово помогает. До переезда в город души тонул в хаосе. Сбившийся ритм приводил к депрессиям…

В отношении к традициям с Зейнеп сходимся. В ее красной большущей сумке, где возможно отыскать все, кроме конкретно нужной вещи, ежечасно попискивает органайзер. Напоминает о предстоящей лекции, приеме витаминов, встрече с учителем русского языка. В темы органайзера не вносится время встреч со мной. Об этом любимая помнит с точностью до минуты. Как я. Порой, кажется, мы даже дышим «в дуэте»…

…Претворение в реальность одной из традиций намечено на каждую пятницу. Ближе к десяти утра пятого дня недели встречаемся в районе Эминё-ню. Оттуда отправляемся на Мисир Чаршысы[49]. Лучший базар мира, с 1660 года расположившийся под сводами Новой мечети. В его лабиринтах разгуливает иной воздух. Не чувствуется веяний Босфора. Отдельное королевство. Отдельные законы, порядки, вкусы. Воздух Египетского базара – клубок из тысячи знакомых, незнакомых запахов. Испарения от специй, сыров, овощей, сухофруктов, эссенций, масел смешались под древними куполами, откуда острыми стрелами вонзаются в посетителей. Если верить слухам, здесь сам Зюскинд вдохновился на написание «Парфюмера», когда нечаянно раздавил ногой завалявшийся помидор. Кисловатый сок прогнившего овоща фонтаном брызнул на стекла очков знаменитого прозаика. Сюжет будущего бестселлера окончательно сформировался…

Отказываемся от безжизненного полиэтилена. Только торбы из коричневой бумаги, плетеные корзины. Перед походом на базар Зейнеп заплетает волосы в тугую косу. Среди турчанок – желательная процедура. Ведь волос сыпется. Некрасиво, если попадет в продаваемую пищу… Она надевает светлую блузку, длинную свободную юбку, мокасины. Вытаскивает из шкафа корзины. Составляет список необходимых продуктов. В полной готовности как минимум на два часа ныряем в океан вкусностей…

Продавца каждого из дукканов[50] знаем в лицо. «Эфендим[51], у вас очень красивая супруга. Берегите ее, как Аллах бережет своих ангелов», – говорит горбатый старичок-продавец молочных продуктов. У него в руке трость из кизилового дерева. На голове шапочка из тонкой овчины. Зейнеп краснеет. Меня переполняет гордость. Не объясняю старичку, что пока не связаны узами брака. Так приятнее…

Сегодня Египетский базар вмещает в себя около сотни дукканов. Наиболее востребованы лотки со специями, парфюмерией. Зейнеп отказывается от гелей для душа, смягчающих лосьонов для тела. Покупает натуральное мыло. Изготавливается в турецких деревнях из жирного оливкового масла, цветочных эссенций. Плохо пенится, эффект потрясающий. «Моя бабушка варила такое мыло. Купалась им. Прожила сто пять лет. Кожа была как у младенца». Покупаю два килограмма «секрета красоты» – пошлю матери, подругам в Москву…

…Пока выбираем баклажаны с апельсинами, наши мысли приютились около одного из дальних дукканов рынка. Уголок восточных специй. Щекочущий ноздри аромат долетает до нас, манит к себе… Беззубый старичок Оздемир. Коричневая кожа, седая борода, сине-бордовый тюрбан на лысой голове. Говорит так, будто поет. Трудно разобрать слова. Зато цену выговаривает четко. Шутливый хитрец с лупоглазой мартышкой на правом плече. Она вечно грызет миндаль в сахаре. Удивительно, как еще не растолстела. Называем Оздемира «королем специй». Несмотря на широкий выбор пряностей, ему нет конкурентов. Товар на вид такой же, как у других. На вкус иной – магический…

Оздемир – легенда Египетского базара. Местожительство старичка неизвестно. Все приходят – он уже раскладывает товар. Как проникает в закрытый по утрам склад, никто не знает… Большинство называют Оздемира шайтаном. Некоторые – божьим посланником. Ведь помимо специй он торгует лекарствами от любых недугов. Зеленоватую траву с розовыми лепестками местный люд называет лучшим средством от подагры. Добавляешь в мокрую глину, перед сном обмазываешь ноги. На пятнадцать минут. Смываешь виноградным уксусом, разведенным в воде. Спустя неделю подагра растворяется… Золистый порошок с кристаллами соли – панацея от ревматизма. Растворяешь в кипятке, принимаешь двадцатиминутные ножные ванны. Эффект гарантирован…

У Оздемира мы постоянные клиенты. Не расхваливает товар. Приветствует безмолвно, раскрывая руки, мол, выбирайте. Над его головой соблазнительно свешиваются «букеты» сушеной окры, красного перца, инжира. Они шумят на ветерке, аккомпанируют заливистому говору хозяина. Половину денег оставляем у Оздемира. Шафран, кунжут, кардамон, зеленый тмин, молотый перец, карри, куркума. Специи яркими горками заполнили деревянную витрину колдуна. Берем всего понемногу. Побольше куркумы. Добавляем этот желтый порошок чаще в спагетти. Столовая ложка в кипящую воду, еще средняя – кора корицы, четыре чайные ложки оливкового масла, часто помешиваем. Вашему спагетти позавидует любая итальянка…

Перед уходом навещаем дуккан Ханифе. Вокруг толстушки галдят семеро детишек. Разного роста. Все с родинками на носах. Ханифе продает лучшие в Стамбуле плетенные вручную мочалки – кесе. Они в основном используются в хамамах для отшелушивания омертвевших клеток кожи. Никакой скраб не сравнится. После кесе станвишься красным, как рак. Прилив крови колоссальный…

…Покидаем Египетский базар в полумертвом состоянии. С трудом разъезжаемся по домам. Усталость приятная. Как-никак, увиделись с друзьями. Колдун Оздемир, пампушка Ханифе, болтливый Орхан и другие. Герои нашего стамбульского счастья. Герои наших стамбульских традиций…

11

…То, что другим достается с легкостью, мне достается через трудности. Мама связывает это с моим рождением в понедельник…

…Ненависть с первого взгляда. Игла с ядом пронзила обе души одновременно. Между двумя женщинами набухает серая туча непонимания.

Молния пронзила третьего персонажа первой встречи. Вспотел, запаниковал. Достаточно колкий разговор для долгожданного знакомства. Будущей жены с будущей свекровью. Столкнулись два совершенно разных менталитета. Ни один из них не намерен сдавать позиции. Вспыхнула «холодная война»…

Она из Волгограда. Восточная культура притягивала давно. Цитировала Низами Гянджеви[52], готовила долму из виноградных листьев, изучала законы ислама. Никакого корыстного интереса. Обычный интерес. Зародился в тринадцать лет. В день, когда дочитала роман о «птичке певчей». Поступив в университет на факультет журналистики, занялась изучением турецкого языка. Хотелось прочесть Гюнтекина[53] в оригинале. Знание третьего языка не помешает. Турецкий дался на удивление легко. Будто, зная его, немного позабыла. Знак свыше…

Учитель порекомендовал русскую ученицу директору сети магазинов одежды. Требовалась местная работница со знанием турецкого. На тот момент в Волгограде пользовалась популярностью турецкая одежда. Доступно в цене, качество терпимое. Оформили сразу – менеджером по закупкам. После лекций приходилось бежать в офис. Созваниваться с поставщиками, формировать на компьютере заказы. Работа нравилась. Чувствуешь связь с Востоком. Связь со Стамбулом, где никогда не бывала… Сама не заметила, как влюбилась в директора. Обаятельный парень с ямочками на щеках. Понимающий, деловой, собранный. Ну чем не опора в жизни? Намерение серьезное. Первым долгом познакомился с родителями девушки, потом полез целоваться. На скамейке. В рыжем осеннем парке. Знакомый дебют турецко-русских романов с малоприятным продолжением…

Кристина, двадцать шесть лет. Худенькая блондинка с миндалевидными глазами. Небольшая грудь, веснушчатая кожа. Родинка на контуре верхней губы. С акцентом говорит на турецком. Грамотно, с объемным запасом слов. Сотрудница нашей редакции. Переводит новости российских информгентств для отдела политики. Средняя зарплата, условия приемлемые, удобное рабочее место. На экран компьютера прилепила российский флажок. На рабочем столе монитора – фото ночного Стамбула. С коллегами ладит. Турки уважают грамотных специалистов из России. Важно, как себя поставишь. Кристина замужем за турком. Факт, возвышающий ее в глазах работодателей…

…Обеденный перерыв. Забежали в ближайшую кафешку. Заказали блюдо из баклажанов с рисовым гарниром. Пьем айран. Кристина рассказывает об отношениях со свекровью… Муж-турок – единственный сын семьи. Будучи в Волгограде, Кристина читала, что в Турции на таких мальчиков возлагают надежды рода. Так и оказалось. Пришлось нелегко…

«Все постигаю через сложности. То, что другим достается с легкостью, мне достается через трудности. Мама связывает это с моим рождением в понедельник…» Когда отношения только разгорались, Кристину не страшил брак с человеком другой национальности. В другой стране. Безмерная любовь к Тахиру вселяла уверенность в завтрашнем дне. К тому же сам Тахир предупреждал:

«Первое время будет непривычно. Я рядом. Вместе преодолеем сложности».

Передав управление бизнесом младшему брату, покинули Волгоград. Переехали в Стамбул. Там отцовский бизнес, всегда тепло, созданы условия для семейной жизни. Свадьбу планировали сыграть в марте, спустя три месяца после переезда. Родители Кристины не противились. Радовались за дочь: как-никак попала в надежные руки. Уж больно им понравилась серьезность заморского красавца. Торжество планировалось организовать в европейском стиле. Без мусульманских обычаев…

До отъезда в Стамбул Кристине снились восточные базары, дворцы шейхов, как в «Тысяче и одной ночи». Реальность оказалась приятной, город – изумительным. Но все-таки это была реальность, а не сказка с яркими иллюстрациями…

Не на шутку волновалась перед знакомством с будущей свекровью. На фотографиях белокожая женщина с покрытой головой казалась милой. Чем-то походила на маму Кристины. Разрезом глаз, формой бровей. Приземляясь в аэропорту Ататюрка, надеялась, что «вторая мама» встретит с распростертыми объятиями. Ожидания не оправдались. В жизни свекровь по имени Фиген обладала холодной внешностью. Восточной теплоты – ноль. Морозный взгляд, бледные щеки. В карих глазах презрительность…

В вестибюле аэропорта Фиген ревностно оглядела спутницу сына. Задержала взгляд на короткой малиновой юбке, розовом лаке на ногтях, приоткрытом декольте. Вместо поцелуев в обе щеки сухо поздоровалась. Процедила «добро пожаловать», после чего переключилась на сына. Обнимала его со словами «Анненин кузусу»[54], осыпала поцелуями, сетовала на худобу. Для турецких женщин дети – единственный смысл жизни. Живут, дышат ими, с трудом отпускают от себя. Особенно если единственный ребенок в семье. В свою очередь, для турков мать – основа. Создание, сошедшее с ладони к Аллаху. Редко когда сыновья пренебрегают словом матери…

…Кристина настаивала на отеле. Тахир упросил некоторое время пожить с матерью. «Познакомитесь поближе». Согласилась… Фиген – вдова. В 2000 году муж скончался от инсульта. Жила с родной сестрой, так и не вышедшей замуж… В просторной, безвкусно обставленной квартире Тахиру с Кристиной выделили большую комнату. Пока располагались, Фиген шепталась с сыном. Кристину не замечала. Лишь голубоглазая сестра ухаживала за гостьей, интересуясь развитием ислама в России…

Кристина знала: при свекрови одеваться следует скоромнее, сына целовать нежелательно. Лучше помогать на кухне, интересоваться процессом приготовления пищи. Когда Кристина попыталась помыть посуду после обеда, Фиген возмутилась, мол, не притрагивайся, сама сделаю. «Свекровь не берегла мои руки. Скорее брезговала „порочной женщиной“, коей меня считала… Она хотела женить сына на девятнадцатилетней дочери двоюродной сестры. Одним словом, на турчанке. И представь, из России возвращается сын с русской девушкой. Заявляет о желании жениться. Планы рушатся, в матери вскипает злоба. Она осознает – сын настроен серьезно… К тому же, дура я, поехала на знакомство с осветленными волосами. В среде взрослого поколения турков обесцвеченные блондинки имеют плохую репутацию». Тахир замечал напряженность ситуации. «Обнимал меня со словами: „Я тебя люблю. Это самое главное, правда? Мать смирится… Надеюсь“. Пока находились в родительском гнезде Тахира, свекровь воинственно вмешивалась в жизнь молодых. Устраивала разборки сыну, когда тот заговаривал о предстоящей свадьбе. Свадьбе вне мусульманских обычаев…

Через три месяца поженились. Переехали в трехкомнатную квартирку в новом жилищном комплексе. Живописный район Стамбула, с балкона – вид на бухту. На торжестве Фиген не присутствовала. Закатила истерику за день до свадьбы, обозвала сына „грешником“…»

…Кристина закуривает. Выжимает на рис лимонный сок. «В глубине души не верила, что Тахирчик выстоит. Как-никак, мать осталась одна – без мужа, сына… Сейчас часто навещает ее. Пытается помириться, снабжает деньгами. Она молчит, смотрит на сына с тоской. Иногда расспрашивает о внучке. Тахир приглашает в гости. Отказывается. Мною не интересуется. Наплевать… Мы любим друг друга. Мы отстояли свою любовь. Врут те, кто говорит, что поругаться с турецкой свекровью значит положить цветы на собственную могилу семейной жизни».

…В прошлом году у Тахира с Кристиной родилась чудесная дочь. Назвали Фиген. В честь матери мужа. В Турции – это негласная традиция… Каждый день, забирая дочку из детского садика, Кристина замечает припаркованную у ворот фиолетовую иномарку с приспущенным стеклом. Чувствует пристальный взгляд на себе и дочери. Знакомый холодный взгляд. Присматривается к машине, подходит ближе. Окно моментально закрывается, автомобиль на скорости отъезжает. Кристина знает, кто за ней следит. Одинокая «снежная королева» с растаявшим сердцем, но с непоколебимой гордостью…

12

…Быть свободным – значит никогда не жалеть. Быть свободным – значит желать, добиваясь желаемого…

…Жизнь без свободы порывов – словно прозябание со связанными руками. Вокруг решетка быта.

Под ногами лужи предрассудков. На ресницах слезинки замороженных желаний. Отсутствие свободы порывов оседает на дне души горечью сожалений. Возникает желание сделать рискованный шаг, но эссенция из гордости, страха, ответственности растворяет порыв. Обрезаешь сам себе крылья…

Не всегда хватало смелости поступить так, как хотелось. Наплевать на советы, прислушаться к сердцу. Задвинуть шторы перед окном разума. Впрочем, стремление обрести свободу порывов с годами продолжало нарастать. Укреплялось. Расцвет произошел в городе души, где, наконец, ощутил моральную свободу. Босфор наградил. Наблюдая за синими волнами, боролся с комплексом внутренней сжатости – хроническая «болезнь» жителей мегаполиса. Стамбул такой же большой, ритмичный, гудящий. Однако в тамошнем воздухе витает некое тепло, не оставляющее без внимания ни одного жителя…

Босфор по-юношески отважен. Уверенно называет себя свободным. «Быть свободным – значит верить в собственные желания. Многие из них кажутся неосуществимыми. Так кажется. Просто надо сделать первый шаг. Дальше – легче… Быть свободным – значит никогда не жалеть. Быть свободным – значить желать, добиваясь желаемого». Теория мудрого Босфора. Дни, месяцы, года, века научили морского друга вере. Он верит, даже когда вьюга нагоняет пенистые волны…

В Стамбуле сделаны первые шаги к свободе порывов. Без «задних» мыслей о деньгах, условиях, возможностях. В Стамбуле отважился сделать то, что при обдумывании могло показаться неоправданным. Если требовала душа, требования немедленно выполнялись. «Лучше сделай, чтобы не жалеть. Обернется ошибкой – ничего страшного. Опыт не помешает. Обернется удачей – не забудь поделиться с ближним». На этот раз мамина философия. По-восточному щедрая.

…В первые годы проживания в городе души ностальгия обуревала. Проявлялась во всем. В мебельно-коричневых дверцах кухонного шкафа, будто перенесенного в Стамбул из нашего дачного домика. В слое пыли на экране телевизора – в детстве на нем «рисовал» пальчиком смешные каракули. В розовых прищепках – ими мама закалывала мокрые рубашки. На бельевой веревке они свисали рукавами вниз. Плакали. Капли, будто слезы, стекали на холодный пол. Темнели, расширяясь. Некоторые прищепки, не выдержав нагрузки, раскалывались на две части. Отлетали в разные стороны балкона. Здорово веселило. «Бусы» из прищепок мама надевала на шею. Они забавно трещали, бледнели на солнце…

Особенно тоскливо становилось, когда из окна офиса замечал жизнерадостных школьников, переходящих дорогу. Беззаботных, энергичных, по-настоящему свободных. Наблюдая за ними, скучал по утраченному времени. Возникало желание оказаться во дворе своей школы. Под кронами поседевших сосен, в окружении поющих воробьев. Помню, они слетались на подоконник нашей классной комнаты. На переменах открывал окно, кормил птиц крошками булки со сливовым джемом. Две булки, положенные бабушкой в портфель, доставались голодным птицам. Оставаясь без обеда, я худел на глазах. Бабуля волновалась, причитая, «как при таком кормлении ребенок остается прозрачным?!» На следующее утро взволнованная родительница заставляла садиться на унитаз. Кал для анализа на выявление глистов должен быть свежим…