Ты только попроси. Сейчас и навсегда Максвелл Меган
Он не дает им времени ответить и пулей мчит в комнату Флина. Соня следует за ним. Марта поворачивается ко мне, и я в испуге спрашиваю:
– Что случилось?
Марта вздыхает и смотрит на меня.
– Милая, мне очень жаль тебе об этом сообщать, но Флин упал со скейта и сломал руку.
Когда я услышала последние слова, у меня подкосились коленки. Нет, это не может быть правдой!
– Что?
– Мы тысячу раз звонили вам, но вы не отвечали.
Белая как стена, я гляжу на Марту.
– Там не было связи. Как он?
– Нормально, если не считать, что он постоянно повторяет, что Эрик рассердится на тебя.
Мы входим в дом, мое сердце бешено колотится. Эрик мне этого не простит. Все те тайны, из-за которых я мучилась последнее время, всплыли в один момент. Я понимаю, что это его очень взбесило. Я его знаю.
Войдя в комнату мальчика, вижу, что у него гипс. Флин поворачивается ко мне, а когда я хочу подойти к нему, передо мной становится Эрик и резко говорит:
– Как ты могла меня ослушаться? Я же запретил скейт.
Я вся дрожу. Я не могу контролировать дрожь по всему телу и еле слышно произношу:
– Эрик, мне жаль.
Не владея собой, он презрительно на меня смотрит.
– Не сомневайся, Джудит, в том, что ты действительно об этом пожалеешь.
Я закрываю глаза.
Я знала, что рано или поздно это произойдет, но я никогда не думала, что Эрик отреагирует так ужасно. Я настолько растерялась, что не знаю, что ему сказать. Я лишь вижу его ледяной взгляд. Обойдя его, я подхожу к мальчику и целую его в лоб:
– Ты в порядке?
Он кивает.
– Джуд, прости меня. Мне было скучно, я взял скейт и упал.
Я ласково улыбаюсь и шепчу:
– Мне очень жаль, мой ангелочек.
Мальчик печально кивает. Эрик берет меня за руку, выталкивает из комнаты вместе со своей матерью и сестрою и яростно говорит:
– Идите спать. Я еще поговорю с вами. Я останусь с Флином.
Сегодня ночью, войдя в нашу комнату, я не знаю, что мне делать. Сажусь в отчаянии на кровать. Мне хочется быть с Эриком и с Флином. Я хочу быть рядом с ними, но Эрик мне этого не разрешает.
36
На следующий день, спустившись в кухню, вижу за столом Марту, Эрика и Соню. Они спорят. А когда я захожу, они умолкают, и у меня появляется жуткое ощущение.
Симона заботливо готовит мне кофе. Она взглядом просит меня успокоиться. Она знает Эрика, когда он сердится, и знает меня. Присаживаясь за стол, спрашиваю, обращаясь к Эрику:
– Как себя чувствует Флин?
Глядя на меня суровым взглядом, который мне совсем не нравится, он отрезает:
– Плохо, благодаря тебе.
Соня упрекающе смотрит на сына и ворчит:
– Черт побери, Эрик! Джудит в этом не виновата. Почему ты продолжаешь ее обвинять.
– Потому что она знала, что не должна была учить его кататься на скейте. Именно поэтому я ее и обвиняю, – сердито отвечает он.
У меня дрожат ноги. Не знаю, что и сказать.
– Ты дурак или притворяешься? – вмешивается Марта.
– Марта… – шипит Эрик.
– Что значит «она не должна была»? Ты разве не видишь, что благодаря ей мальчик изменился? Не видишь, что Флин – это уже не тот замкнутый ребенок, которым он был до ее приезда? – Эрик не отвечает, а Марта продолжает: – Тебе следовало бы поблагодарить ее за то, что Флин начал улыбаться и вести себя как все дети его возраста. Потому что, знаешь ли, братец, дети падают, но встают и учатся тому, чему ты до сих пор, судя по всему, так и не научился.
Он не отвечает. Встает и, не глянув на меня, выходит из кухни. У меня сжимается сердце, но, окинув взглядом окружающих меня женщин, тихо произношу:
– Успокойтесь, я поговорю с ним.
– Дай ему подзатыльник. Именно этого он и заслуживает, – ворчит Марта.
Соня поворачивается ко мне, касается моей руки и шепчет:
– Сокровище мое, ни в чем себя не обвиняй. Ты ни в чем не виновата. Ни в этом, ни в том, что у тебя мотоцикл Ханны и ты ездила с Юргеном и его друзьями.
– Мне нужно было ему рассказать об этом, – признаюсь я.
– Да, конечно, как будто так легко о чем-то рассказать дону Ворчуну! – возражает Марта. – Ты слишком терпелива. Наверняка ты очень его любишь, иначе непонятно, как ты его выносишь. Я его люблю, он мой брат, но уверяю, что я не выношу его.
– Марта, – шепчет Соня, – не будь столь сурова к Эрику.
Она встает и прикуривает сигарету. Я прошу у нее одну для себя. Мне нужно покурить.
Минут через двадцать я выхожу из кухни и направляюсь к кабинету Эрика. Набираю полную грудь воздуха и вхожу. Он впивается в меня упрекающим взглядом и сквозь зубы говорит:
– Джудит, что ты хочешь?
Подхожу к нему:
– Прости меня. Прости, что я не сказала тебе о…
– Мне не нужны твои извинения. Ты мне солгала.
– Да, ты прав. Я скрывала от тебя некоторые вещи, но…
– Ты мне лгала все это время. Ты скрывала от меня серьезные вещи, хотя знала, что не должна была это делать. Неужели я такое чудовище, что ты не можешь мне сказать правду?
Я не отвечаю. Тишина. Мы друг на друга смотрим, и наконец он спрашивает:
– Что для тебя означают слова «сейчас и навсегда»? Что для тебя означает наш договор быть вместе?
Его вопросы приводят меня в замешательство. Я не знаю, что ответить. Опять повисает молчание. Он нарушает его:
– Послушай, Джудит, я сейчас очень рассержен и на тебя, и на самого себя. Лучше выйди из кабинета, иначе в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я могу наговорить такое, о чем потом буду сожалеть.
Меня возмущают его слова, и, не слушаясь, я спрашиваю:
– Ты опять выгоняешь меня из своей жизни, как обычно это делаешь, когда злишься?
Он не отвечает, а только долго на меня смотрит. И тогда я разворачиваюсь и выхожу из комнаты.
Со слезами на глазах иду в свою комнату. Вхожу и закрываю за собой дверь. Я знаю, что заслужила то, что он на меня сердится. Я знаю, что сама в этом виновата. Но он должен понимать, что мы ни о чем ему не сказали только потому, что боялись его реакции. Я раскаиваюсь. Очень раскаиваюсь, но уже ничего не исправишь.
Минут через десять ко мне заходят попрощаться Марта с Соней. Они волнуются за меня. Но я с улыбкой говорю им, чтобы они спокойно уезжали, и обещаю, что здесь не прольются реки крови.
Когда они уехали, я усаживаюсь на свой любимый мягкий коврик и на протяжении долгих часов раздумываю, почему я так поступила. Вдруг слышу звук отъезжающей машины. Выглядываю в окно и, потеряв дар речи, вижу, что это Эрик. Я выхожу из комнаты, чтобы найти Симону, и она, предупреждая мой вопрос, объясняет:
– Он поехал к Бьорну. Сказал, что ненадолго.
Я закрываю глаза и вздыхаю. Поднимаюсь в комнату Флина – увидев меня, мальчик улыбается. Сегодня он выглядит лучше, чем вчера.
Присаживаюсь к нему на кровать и, гладя его по голове, тихо спрашиваю:
– Как ты?
– Хорошо.
– Болит рука?
Мальчик кивает и улыбается, а я вскрикиваю:
– Ай, боже мой! Да ты еще и зуб себе сломал!
У меня такое встревоженное лицо, что Флин быстро отвечает:
– Не переживай. Бабушка Соня сказала, что это молочный.
Я облегченно киваю, а потом, к своему удивлению, слышу:
– Мне очень жаль, что дядя так рассердился. Я больше не буду брать скейт. Ты предупреждала меня, чтобы я никогда его не трогал без тебя. Но мне было скучно и…
– Не волнуйся, Флин. Понимаешь, такое случается. Когда я была маленькой, я сломала ногу, гоняя на мотоцикле, а через несколько лет сломала руку. Вещи происходят потому, что они должны происходить. Серьезно, не ходить же вокруг него да около.
– Джудит, я не хочу, чтобы ты уезжала!
Я в растерянности.
– А почему я должна уезжать?
Он не отвечает. Смотрит на меня, и тогда я еле слышно произношу:
– Это дядя тебе сказал, что я скоро уеду?
Мальчик отрицательно машет головой, но я уже успеваю сделать собственные выводы. Боже мой, нет! Опять!
Глотаю ком в горле от нахлынувших чувств, которые так и рвутся наружу. Вздыхаю и шепчу:
– Послушай, ангелочек. В любом случае, уеду я или нет, мы все равно останемся друзьями, договорились? – Он кивает, а я с щемящим сердцем меняю тему: – Хочешь, поиграем в карты?
Мальчик соглашается, а я глотаю слезы. Я играю, а про себя думаю о словах мальчика. Неужели Эрик хочет, чтобы я уехала?
После ужина возвращается Эрик. Он идет прямиком в комнату племянника, куда я воздерживаюсь при нем входить. Несколько часов я лежу на диване в гостиной и смотрю телевизор. Наконец я понимаю, что больше не могу это выдержать. И тогда я беру Трусишку и Кальмара и отправляюсь на прогулку. Я долго гуляю в надежде, что Эрик приедет за мной или позвонит. Но ничего. Когда я возвращаюсь домой, Симона сообщает, что хозяин отправился спать.
Смотрю на часы. Половина двенадцатого.
Сбитая с толку тем, что Эрик лег спать, не дождавшись, пока я вернусь, вхожу в дом и, напоив собак, осторожно поднимаюсь по лестнице. Заглядываю к Флину и вижу, что он спит. Подхожу к нему, целую его в лоб и иду в нашу с Эриком комнату. Захожу и смотрю на кровать. Я не могу в темноте увидеть Эрика, но точно знаю, что неясный силуэт на кровати – это именно он. Я тихо раздеваюсь и ложусь в постель. У меня ледяные ноги. Хочу обнять его, но, когда я к нему придвигаюсь, он отворачивается от меня.
Меня ранит его презрение, но, желая поговорить с ним, шепчу:
– Эрик, дорогой, мне очень жаль. Пожалуйста, прости меня.
Я знаю, что он не спит. Я это точно знаю. И тогда, не поворачиваясь, он отвечает:
– Ты прощена. Спи. Уже поздно.
С разбитым сердцем съеживаюсь на кровати и, не прикасаясь к нему, пытаюсь уснуть. Я долго ворочаюсь и все-таки засыпаю.
37
На следующее утро я просыпаюсь в постели одна. Меня это не удивляет, однако когда я спускаюсь в кухню и Симона сообщает, что хозяин уже уехал на работу, я фыркаю от возмущения. Почему я так долго спала именно сегодня?
Я кое-как провожу время с Флином. Мальчик раздражителен, у него разболелась рука, и он не расположен со мной общаться.
Совсем отчаявшись, сажусь вместе с Симоной смотреть «Безумную Эсмеральду». В этой серии Альфредо Киньонес, возлюбленный Эсмеральды Мендоса, думает, что она изменяет ему с Ригоберто, молодым конюхом, который служит у семьи Альконес де Сан-Хуан. Когда заканчивается серия, мы с Симоной в отчаянии переглядываемся. Как они могут заканчивать серию на самом интересном месте?
Эрик на обед не приезжает и, вернувшись из офиса вечером, при встрече не целует меня. В знак приветствия он сухо кивает мне и поднимается в комнату к племяннику. Он ужинает вместе с ним, а когда настает время спать, делает то же самое, что и вчера вечером. Отворачивается от меня и не разговаривает. Не обнимает меня.
Я четыре дня терплю такое отношение к себе. Он не разговаривает со мной. Не смотрит на меня. А в четверг поражает меня тем, что заходит в мою комнатку и заявляет:
– Нам нужно поговорить.
О господи! Как же страшно звучит эта фраза! Она убийственная, но я соглашаюсь.
Он велит мне пройти в его кабинет, а сам идет навестить племянника. Я послушно иду в кабинет и жду его. Я жду его целых два часа. Он это нарочно делает. И когда он входит в кабинет, мои нервы на пределе. Он садится за свой стол. Смотрит на меня, словно не видел меня несколько дней, разваливается в кресле и произносит одно слово:
– Говори.
Я ошарашенно смотрю на него и рычу:
– Я?!
– Да, говори. Я тебя знаю, и знаю, что тебе есть что мне сказать.
Я в мгновение ока меняюсь в лице. Иногда его остроумие выводит меня из себя, и я моментально взрываюсь:
– Как ты можешь быть таким равнодушным? Ради бога! Сегодня четверг, а ты со мной не разговариваешь с субботы. Черт возьми, ты сводишь меня с ума! Может, ты вообще не собираешься со мной разговаривать? Решил помучить меня? А может, распять меня на кресте и смотреть, как я буду истекать кровью? Равнодушный… равнодушный, ты равнодушный немец, вот кто ты. Все вы, немцы, такие. У вас нет чувства юмора. Когда я рассказываю вам анекдот, вы не смеетесь, а когда я с вами приветлива, вы считаете, что я флиртую. Ради бога, в каком мире мы живем? Я от тебя устала! Устала! Как ты можешь быть такой… скотиной? – ору я. – Я сыта! Сыта по горло! В такие моменты я не понимаю, почему мы вместе. Мы с тобой как огонь и лед, и я устала делать так, чтобы ты не убивал меня своей чертовой холодностью.
Он не отвечает. Только смотрит на меня, и тогда я продолжаю:
– Твоя сестра Ханна умерла, и ты заботишься о ее сыне. Ты думаешь, она одобрила бы то, что ты с ним делаешь? – Эрик фыркает. – Я ее не знала, но из того всего, что я о ней знаю, уверена, что она научила бы Флина всему тому, что ты ему запрещаешь. Как сказала в тот вечер твоя сестра, «дети учатся». Они падают, но потом встают. Когда ты, наконец, встанешь?
– Что ты имеешь в виду? – ворчит он гневно.
– Я имею в виду то, что ты должен прекратить волноваться за то, что еще не произошло. Я имею в виду то, что ты должен позволить остальным спокойно жить и должен понять, что не всем нам нравится одно и то же. Я имею в виду то, что ты должен смириться с тем, что Флин – ребенок и ему нужно научиться сотне вещам, которые…
– Хватит!
Я нервно заламываю руки при виде его раздраженного лица и спрашиваю:
– Эрик, разве ты не скучаешь по мне? Тебе меня не хватает?
– Скучаю.
– Тогда почему я здесь? Прикоснись ко мне. Поцелуй меня. Почему ты так долго ждешь, чтобы поговорить со мной и попытаться, скрепя сердце, простить меня? Черт возьми! Я же никого не убила. Я человек и совершаю ошибки. Да, не говорить о мотоцикле было ошибкой. Я должна была тебе о нем сказать. Но, послушай, я разве тебе запретила ездить на стрельбища? Нет, ведь так? А почему я тебе этого не запретила, несмотря на то что ненавижу оружие? Все очень просто, Эрик. Потому что я люблю тебя и уважаю твои интересы, хотя мне это не по душе. А что касается Флина, ты действительно сказал не трогать скейтборд, но этого захотел сам ребенок. Мальчику нужно было научиться тому, что делают его одноклассники, чтобы показать тем, кто называет его «китайским дерьмом, слабаком, трусом», что тоже многое умеет, чтобы стать одним из них и иметь этот чертов скейтборд. Не говоря уже о том, что мальчику нравится одна девочка из класса и он хочет произвести на нее впечатление. Что, ты не знал об этом? – Он отрицательно качает головой, а я продолжаю: – А что касается твоей матери и сестры, они попросили меня ничего тебе не говорить, просили, чтобы я сохранила все в секрете. И я хочу спросить тебя: когда мой отец держал в секрете то, что ты купил в Хересе дом, я что, тоже должна была на него разозлиться? Я должна была забросать его камнями? Да ну, я тебя умоляю… Я сделала лишь то, что делают в каждой семье: хранила маленькие секреты, чтобы поддержать друг друга. А насчет Бетты, о ужас! Каждый раз, когда я вспоминаю, что она трогала тебя при мне, во мне просыпается демон. Если я снова об этом узнаю, то оторву ей лапы, потому что…
– Замолчи! – разъяренно кричит Эрик. – Я уже достаточно выслушал.
Его слова меня возмущают, но я не в силах остановиться.
– Ты ждешь, чтобы я уехала, так?
Он удивлен моим вопросом. Но я довольно хорошо его уже знаю и вижу это в его взгляде. Не дав ему времени на ответ, я в истерике спрашиваю:
– Почему ты сказал Флину, что будет лучше, если я отсюда уеду? Возможно, ты об этом меня попросишь и готовишь к этому мальчика?
Он ошарашенно на меня смотрит:
– Я не говорил этого Флину. Что ты такое несешь?
– Я тебе не верю.
Он не отвечает. Он очень долго на меня смотрит и в конце концов говорит:
– Джуд, я не знаю, что с тобой делать. Я люблю тебя, но ты доводишь меня до бешенства. Ты нужна мне, но ты меня разочаровываешь. Я обожаю тебя, но…
– Ты скотина!..
Он встает из-за стола и с раздраженным видом восклицает:
– Хватит! Не смей меня больше оскорблять.
– Скотина, скотина, скотина!
Мама дорогая, я так взвинчена! Я столько дней молчала, и теперь я словно цунами.
Он гневно на меня смотрит. А я, расхрабрившись, ехидно упрекаю его:
– Тебе стоило бы сменить имя на дон Совершенство. Почему бы нет? Разве ты не совершаешь ошибок? О нет! Сеньор Циммерман – Бог!
– Ты могла бы помолчать и выслушать меня? Я хочу тебе кое-что сказать и попросить, чтобы…
– Попросить, чтобы я уехала? Тебе достаточно того, что я не выполнила какое-то правило? Достаточно, чтобы снова вычеркнуть меня из своей жизни?!
Он не отвечает. Мы сражаемся взглядами.
Я хочу его поцеловать. Я хочу его. Но сейчас не тот момент. И вот открывается дверь и на пороге кабинета появляется Бьорн с бутылкой шампанского в руках. Он смотрит на нас, и, прежде чем он что-то сказал, я подхожу к нему, обнимаю его за шею и целую в губы. Засовываю ему в рот свой язык, отчего у него широко открываются глаза. Он не понимает, что это я вытворяю. И когда я от него отлипаю, гневно смотрю на Эрика и перед недоуменным Бьорном говорю:
– Я только что нарушила твое важное правило: с этого момента мои губы больше не твои.
Невозможно описать выражение лица Эрика. Он не ожидал от меня такого. И перед ошарашенным Бьорном заявляю:
– Я облегчу тебе задачу. На этот раз тебе не нужно меня выставлять, я сама ухожу. Я заберу все свои вещи и навсегда исчезну из твоего дома и твоей жизни. Ты меня утомил. Я устала оттого, что должна что-то скрывать от тебя. Устала от твоих правил. Устала! – кричу я. – Но перед тем как выйти, я, еле дыша, тихо произношу: – Я лишь попрошу тебя выполнить одну мою просьбу: нужно, чтобы твой самолет отвез меня, Трусишку и мои вещи в Мадрид. Я не хочу засовывать собаку в клетку и в багажный отсек самолета и…
– Почему ты не помолчишь? – яростно ругается Эрик.
– Потому что мне не хочется.
– Ребята, пожалуйста, успокойтесь, – просит Бьорн. – Я думаю, что вы преувеличиваете и…
– Я молчала четыре дня, – прерываю я Бьорна и, глядя на Эрика, говорю: – И тебя не волновало, о чем я думала и что я чувствовала. Тебя не волновали ни моя боль, ни мой гнев, ни мое отчаяние. Поэтому не проси меня сейчас помолчать, потому что я не собираюсь больше это делать.
Бьорн в шоке наблюдает за нами, а Эрик тихо говорит:
– Почему ты говоришь столько глупостей?
– А для меня это не глупости.
Между нами висит невероятное напряжение, и мы сердито смотрим друг на друга. Потом мой немец спрашивает:
– Почему ты собираешься забрать Трусишку?
Разгоряченная, я подхожу к нему:
– А в чем дело? Ты собираешься бороться за его опеку?
– Ни ты, ни он – вы не уедете. Забудь об этом!
И я тогда поднимаю подбородок, убираю волосы с лица и тихо говорю:
– Хорошо. Я вижу, что ты не собираешься мне помочь с твоим чертовым самолетом. Отлично! Трусишка остается с тобой. Я найду способ забрать его, потому что я не собираюсь засовывать его в клетку. И чтобы ты знал, в воскресенье я уезжаю!
– Ну и катись, черт побери! Уезжай! – не контролируя себя, орет Эрик.
Не проронив больше ни слова, выхожу из кабинета и чувствую, что мое сердце снова разбито.
Ночь я провожу в своей комнатке. Эрик не ищет со мной встречи. Он не волнуется за меня, и это меня полностью и окончательно лишает сил. Я добилась своей цели. Я облегчила ему задачу, и теперь не он выгоняет меня из дома и из своей жизни. Лежа на коврике вместе с Трусишкой, смотрю в окно и понимаю, что моя красивая история любви с красивым немцем закончилась.
На следующий день, когда Эрик уезжает на работу, я чувствую себя разбитой. Коврик, конечно, хороший, но моя спина ноет от боли. Когда я захожу в кухню, Симона, не подозревая о моей боли, здоровается со мной. Я молча пью кофе, а потом прошу ее присесть рядом. Когда я рассказываю ей, что собираюсь уехать, ее лицо искажается и впервые за все время, что я провела здесь, я вижу, что женщина безутешно плачет. Она обнимает меня, а я обнимаю ее.
Несколько часов подряд я собираю по всему дому свои вещи. Складываю фотографии, книги, диски, и каждый раз, когда я заклеиваю скотчем очередную коробку, у меня сжимается сердце. Вечером я договариваюсь встретиться с Мартой в баре Артура, и, когда я сообщаю ей, что уезжаю, она удивленно спрашивает:
– Мой брат что, совсем сошел с ума?
У меня вызывает улыбку ее экспрессивность, и, успокаивая ее, я тихо говорю:
– Марта, так будет лучше. Понятно, что мы с Эриком любим друг друга, но мы совершенно не способны решать свои проблемы.
– Если ты решительно настроилась уехать, я уверена, что тебе пришлось нелегко. Но клянусь мамой, что я ему еще все выскажу. Он станет у меня зеленый, когда услышит, кто он на самом деле. Как он может тебя отпускать? Как?!
К нам присоединяется Фрида, и несколько часов подряд мы болтаем. Мы откровенничаем друг с другом, и все это время Артур приносит нам свежие напитки. Он не знает, что у нас случилось. Единственное, что он понимает, – это то, что мы все время бросаемся в крайности – от слез к смеху, от смеха к слезам.
Вдруг я кое-что вспоминаю. Смотрю на часы. Сейчас двадцать минут восьмого, и сегодня пятница.
– Вы знаете, где находится «Тратториа де Виченсе»?
– Ты проголодалась? – спрашивает Марта.
Я отрицательно машу головой и сообщаю им, что там должна быть сейчас Бетта.
– Э, нет! – говорит Фрида, увидев мой взгляд. – И не думай! Если Эрик об этом узнает, он еще больше рассердится и…
– И что? – спрашиваю я. – Какое это теперь имеет значение?
Мы переглядываемся и, как три ведьмы, прыскаем со смеху. Затем садимся в машину Марты и спустя двадцать минут уже оказываемся перед рестораном. Катаясь со смеху, мы составляем план. Теперь Бетта узнает, кто такая Джудит Флорес.
Войдя в шикарный ресторан, я обшариваю взглядом все помещение. Как я и думала, она сидит за столом в большой компании. Я некоторое время наблюдаю за ней. Она выглядит довольной и счастливой.
– Джудит, если хочешь, мы можем оставить эту затею, – шепчет Марта.
Я отрицательно качаю головой. Моя месть все же восторжествует. Я решительно направляюсь к столу. Когда Бетта замечает нас, она становится белой как стена. Я улыбаюсь и подмигиваю ей. Какая же я ведьма! Оказавшись рядом с ней, Фрида говорит:
– Ну надо же, Бетта. Ты тоже здесь?
– Вот это совпадение! – смеясь, говорю я, и Бетта меняется в лице.
Все сидящие за столом смотрят на нас, и я представляюсь:
– Меня зовут Джудит Флорес, и я, как и Бетта, испанка. – Все кивают, и я мурлычу с ангельской и милой улыбкой: – Рада с вами познакомиться.
Ее сотрапезники улыбаются, а я, не теряя времени, спрашиваю:
– Одна птичка принесла на хвосте новость о том, что кто-то сегодня тебя о чем-то важном спросит. Это правда, что сегодня должны были попросить твоей руки?
Сбитая с толку, она еле улыбается и кивает, а ее жених, мужчина в годах, счастливо подтверждает:
– Да, сеньорита. И эта прелесть сказала «да». – Взяв ее за руку, он добавляет: – Кстати, моя мать только что подарила ей фамильное обручальное кольцо, настоящее сокровище.
Приглашенные аплодируют, и мы с Мартой и Фридой присоединяемся к аплодисментам. Все улыбаются, подают нам бокалы с шампанским, и мы с радостью соглашаемся выпить. Для нас освобождают место, и мы присаживаемся за стол. Бетта настороженно наблюдает за мной. Я ехидно улыбаюсь и, повернувшись к ее будущему мужу, говорю:
– Раймон, она тоже сокровище… настоящее сокровище.
Мужчина гордо кивает, я же вместе со своими сообщницами подначиваю присутствующих закричать «Горько!».
Бетта сердито на меня смотрит, а я, вне себя от радости, хлопаю в ладоши, ожидая, когда они поцелуются. Когда же они целуются, я качаю головой и ангельским голосом задаю еще один вопрос:
– А кто из вас кузен Альфред?
Мужчина моего возраста поднимает руку, и я, глядя на него, интересуюсь:
– А ты сказал Раймону, что тоже спишь с Беттой? Думаю, он должен это знать, несмотря на то что все остается в семье.
Лица сидящих за столом резко меняются. Жених Раймон встает и спрашивает:
– Что вы такое говорите, девушка?
Я с болью в душе киваю, кладу руку на плечо бедняге Раймону, встаю и шепчу:
– Давай, Альфред, расскажи ему все!
Все смотрят на покрасневшего от стыда парня, а Фрида продолжает настаивать:
– Ну же, Альфред… Это же твой кузен. Правда – это самое малое, что ты можешь сделать.
Бетта пунцового цвета. Она не знает, куда спрятаться, и тогда те, кто должен был стать ее свекрами, требуют вернуть фамильное кольцо. Довольная этим зрелищем, поворачиваюсь к Раймону и тихо говорю: