На распутье Дмитриев Павел

Глава 6

Лыжные радости

Удивил, даже скорее напряг Федор. Третьего дня он притащил несколько здоровенных пачек испечатанной бумаги в папках скоросшивателя и, делано стесняясь, положил мне на край стола.

— Тут знакомые принесли почитать, может быть интересно…

— Самиздатом занялся? — Я взвесил пачку бумаги в руке и проворчал: — Еще мне антисоветчиков в НИИ не хватало для полного счастья. Меньше тебе надо с девочками с ВЦ ТЭЦ общаться, а то уже жаловались, что ты им не только головы кружишь.

Начальник отдела технического обеспечения уже давно не удивлялся моим шуткам и подначкам, но все же попытался забрать у меня из рук произведение. Однако я успел его открыть где-то на середине и, с трудом продравшись через пятую копирку разбитой пишущей машинки, прочитал вслух: «…Как наш орел дон Рэба…»

— Так это же «Трудно быть Богом»! Его вроде недавно издавали?

— Неужели? — Федор расстроенно нахмурился. — А говорили: запрещенное, весь тираж изъяли.

— Обманули, Кириллы и Мефодии доморощенные. — Я с улыбкой протянул папку. — Очень популярное произведение, на всех не хватило, вот и выкручиваются. Сам уже прочитал?

— Конечно. — Он протянул мне следующий самодельный фолиант. — А что это?

— Давай. — Я уже знакомым движением распахнул папку. — «…И седой революционер-кооператор Костоед-Амурский…» Что-то знакомое… — Листанул еще несколько страниц. — О, так это «Доктор Живаго» Пастернака. Редкостная нудятина, по мне, вообще не интересно.

Я взглянул на Федора и поразился: он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, с ощутимым, плохо скрываемым напряжением. Что-то явно не так было с этим овощем, неужели он запрещен в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году? Но за что?[136]

— Что ты на меня так смотришь?

— Неужели и его читал?

— Баловался. — Надо было сразу сказать, не читал, и все. Но сейчас — поздно. — В чем проблема, не пойму?

— «Доктора Живаго» в СССР вообще не печатали, только так, по самиздату…

— Так вроде у тебя нет монополии на авторские права Пастернака. И пишмашинок в Союзе хватает.

— Ну да, конечно, — Федор ощутимо расслабился, но явно не поверил в мое объяснение.

Давно он меня подозревал во всех смертных грехах. Странная, мягко говоря, секретность. Артефакты, пусть меньшая часть, лишенная признаков времени, но от этого не менее удивительная. Внимание первых лиц Коммунистической партии. Мое поведение, не всегда укладывающееся в «мораль строителя коммунизма». Тут надо быть слепым, чтобы не построить хотя бы полдюжины версий происходящего.

Основная и самая поддерживаемая на уровне слухов легенда — потрошение ништяков, которые с риском для жизни добывает советская разведка в странах загнивающего империализма. В сочетании с «дядей» в лице Шелепина это объясняло практически все. Для наиболее посвященного Федора и, к примеру, Шокина добавлялась моя жизнь за границей, по крайней мере, в течение нескольких лет. Так как в СССР людей, хорошо знающих заграничные реалии, можно было посчитать по пальцам, объяснение легко сходило с рук.

Но, похоже, что наш главный электронщик начал сомневаться даже в этом…

— Федя, я не инопланетянин, не надо меня проверять. Не удалось мне провести золотые годы юности в синих лесах второй планеты Альфа Центавра. И вообще, нет тут ничего космического. Убедился, наконец?

— Я и не думал… — Взрослый мальчик уже, а все равно румянец выступил.

— Брось, не придумывай себе разного, все равно ошибешься.

— Но…

— Рассказывай уже, что непонятно? — и про себя: «Черт, где прокол-то?» — но вслух продолжил: — Самиздат верни и не порти себе глаза на плохих копиях. Нет в этом чахлом запретном плоде ничего интересного, уж поверь.

— А еще Хайнлайна нет?

— Скоро, не переживай, будет еще пара переводов. Но с «Чужаком» аккуратнее, не давать никому читать уже не прошу, но из рук не выпускай ни на минуту! А то больше ничего не будет.

— Только не думайте чего, — наконец решился высказаться обрадованный Федор. — Я тут смотрел распечатки, ну, вчера, на «Консулах», там, кроме результатов, и формулы были, сложные такие.

Идиот!!! Кретин директор! Вышел из положения, называется. Не хотел прерывать распечатку очередного help’а на «внутренних» принтерах и вывел наружу расчеты Семичастного. Чего там особо скрывать, сплошные числа. И тут же получил предупреждение с занесением.

— Я и спросил у Оли, ну, на ТЭЦ которая, программистка, так им такое за час не посчитать. А у вас печаталось и печаталось.

— Та-а-а-ак! Ты что, очумел?! — Я дернул трубку секретарского телефона: — Анатолия сюда, срочно!

— Да я ничего такого…

— Совсем ума нет?! Эти формулы идут напрямую от Председателя КГБ! Мне башку шутя оторвут, а тебе ноги! По самую шею!

Конечно, это было преувеличение. Ничего секретного в формулах не имелось, насколько я помнил математику. Но производительность как-то надо было объяснить. И не только этому балбесу, еще слухи пойдут по ТЭЦ, тогда вообще туши свет. Хорошо еще, что «Консул» печатает медленно, иначе разница в скорости стала бы совсем «инопланетной».

— Нет, Петр Юрьевич, не волнуйтесь! — Федор выставил вперед открытые ладони и перешел на «вы». — Я ничего не выносил. Только примерно переписал формулу на листочек и спросил, сколько будет БЭСМ-4 считать для одного набора переменных.

— Где он?! — и, видя недоумение в глазах, добавил: — Где твой листок?

— Вот… — Федор трясущимися руками нашарил в кармане брюк между засаленными рублями и трояками обрывок бумаги и протянул мне.

— Хоть тут догадался. — Я двумя пальцами приподнял неровный краешек. — О НИИ и секретном отделе с Олей говорил?

— Не дурак же, подписку давал!

— Не заметно что-то. — Я начал успокаиваться.

Похоже, проблема оставалась одна — как объяснить скорость работы «секретного компьютера». Ну, и заодно напугать нашего электронщика до полусмерти. Словно по заказу, в кабинет ворвался Толя. Окинул взглядом пейзаж, поймал мое подмигивание и, сдержав улыбку, грозно спросил:

— Он хоть не успел до американского посольства добраться?

Огласке инцидент предавать не стали. Тем более что главным виновником в этой истории был совсем не Федор. Пока Анатолий поминутно разбирал вчерашний день нашего электронщика в общем и его беседу с Олей в частности, до меня дошло, что объяснять, в сущности, нечего. То, что в боксе установлен зарубежный накопитель данных огромной емкости, было для Федора очевидно. Шила в мешке не утаишь, как ни пытайся. Сколько «Консулов» работает непрерывно, он видел своими глазами. Полагаю, наличие необычной ЭВМ тоже секрет Полишинеля. Не «бьется» только соотношение объема и производительности. Но это легко поправимо.

— Понимаешь, — начал я, — ты привык смотреть на БЭСМ-4 всю, целиком. С пультом, магнитными барабанами, магнитофонами, перфораторами… Откинь все это, что останется?

— АУ и МОЗУ? — и, наткнувшись на ничего не понимающий взгляд Анатолия, он поправился: — В смысле арифметическое устройство и магнитное оперативное запоминающее устройство. Но без УУ, устройства управления, работать это все равно не будет.

— Молодец, — я не смог сдержать улыбки, — много ли места они занимают?

— Два шкафа…

— Теперь представь, что лебедевский точмех[137] уже заканчивает разработку БЭСМ-6. Наша ТЭЦ стоит в планах поставки на следующий год. Так вот, их новая ЭВМ в пятьдесят раз быстрее, чем четвертая!

И незачем говорить, что она по габаритам раз в пять больше. Пока оборудование придет, установят, год пройдет. Любой про разговор успеет забыть.

— Ничего себе! Здорово! — Федор не удержался. — А это тоже секретно?

— До конца года, — Анатолий покачал перед лицом электронщика указательным пальцем, — чтобы ни звука!

— Как рыба!

— Ну вот, то, что у нас в боксе иностранная ЭВМ, ты уже наверняка сам понял, — веско сказал я и, дождавшись кивка, продолжил: — Она пока быстрее. Не намного, но от БЭСМ-6 уже чуть-чуть отличается. Отстает в СССР элементная база, особенно память. Но наша с тобой задача как раз и заключается в том, чтобы ликвидировать эту досадную недоработку. Мы должны сделать именно советские компьютеры самыми лучшими в мире.

…Уф. Вроде опять выкрутился, с ходу не подкопаешься. Но когда Федор переварит рассказанное и успокоится, полезут нестыковки. С уровнем доступа к артефактам, обслуживанием ЭВМ в хотя бы приблизительно похожих на БЭСМ масштабах. Да что там, при строительстве я не позаботился заложить сверхмощную вентиляцию. Для ноутбука и разборки на части «тойоты» ее с избытком хватает, даже на «Консулы» остается. Но масштабы у местных ЭВМ сильно иные.

Федор парень умный, интуитивно понимал, что я сильно недоговариваю. И любопытства у него на целый детский сад хватало. Так что сомневаюсь, что он оставит свои попытки разобраться в ситуации. Придется присматривать за его самодеятельностью всерьез. Анатолий, впрочем, это сам понял, обещал принять меры. Только надолго ли хватит?

— Петр Юрьевич, а почему у нас нет профкома?

Знает бухгалтер, как настроение с утра испортить. Какой-то новый обряд придумала, будто без этих ужимок социализма прожить нельзя.

— А зачем он нужен? — При виде чуть расширившихся глаз Софьи Павловны я быстро добавил: — Так срочно?

— Так без него нам путевок никогда не выбить из главка! Они там все по своим растаскивают, со мной на прошлой неделе даже разговаривать не захотели.

— Это они могут, — задумчиво вставил я на автомате. — И что нужно делать?

— У нас сейчас более двадцати пяти сотрудников!

Уважаемая Софья Павловна давно поняла, что директор «721-го» в реалиях СССР ориентируется, мягко говоря, слабо, но вопросов на этот счет не задавала. Явно не обошлось без инструктажа от товарища Семичастного. Не удивилась она и в этот раз моему вопрошающему взгляду, а спокойно продолжила разъяснять суть вопроса:

— С таким коллективом уже можно создать свой профсоюзный комитет, выбрать профорга, и пусть в главке только попробуют отвертеться!

— И в профсоюз придется вступать?

— Зачем? — Бухгалтер непритворно удивилась. — У нас все в нем, как же иначе больничные получать? Один процент отчисляем[138].

— Точно, как я забыл?!

Так вот что за процент снимали при выплате зарплаты дополнительно к тринадцати процентам подоходного и шести процентам за бездетность! Самое смешное, что никто меня про профсоюз даже не спрашивал и никаких специальных бумаг на этот счет не подписывал. Разве что в общей пачке просочилось.

— Вы не возражаете, если я буду профоргом?

— Разумеется, — невольно улыбнулся женщине, — как раз хотел сказать, что у нас инициатива наказуема.

— Вот и хорошо, я к вечеру документы подготовлю. — Бухгалтер явно обрадовалась так просто решившемуся вопросу.

— Так можно и не торопиться, профсоюз не волк…

— Нет, — перебила меня Софья Павловна. — Срочно надо, на следующей неделе в главке будут распределять путевки в Анапу.

— А… Ну, тогда, конечно, ради этого стоит поспешить.

Интересно, чем поездка по путевке отличается от обычной? Да еще так сильно, что ради этого затеваются мощные многоходовые интриги? И ведь не спросишь прямо, в СССР такие вещи небось даже детсадовцы знают.

Продолжение этой истории не заставило долго ждать. Софья Павловна получила на НИИ пару желанных путевок в Анапу. Но… На февраль. Оказывается, бальнеология и прогулки в пальто под пальмами тут считались вполне нормальным явлением[139]. Причем разыгрывали путевки по-советски честно, тянули бумажки. Вот только перед этим «весь август» забрал себе главк.

Зато в дополнение дали целый ворох направлений в подмосковный санаторий-профилакторий «Заря». Два выходных дня «all inclusive» в лесной глуши за рубль тридцать на морду лица. В программе свежий воздух, лыжи, коньки и даже бассейн с сауной. Не скажу, что этот вариант пользовался в коллективе сильной популярностью, но группа из десятка желающих сформировалась быстро. Излишне говорить, что мы с Катей были в их числе.

Скучновато становилось без привычных спортивно-культмассовых развлечений, начиная от боулинга с пивом и суши и заканчивая покатушками с уральских горок на сноуборде. Все время работа, один лишь ежедневный разбор корреспонденции умудрился переплюнуть e-mail две тысячи десятого года. Входящих писем насчитывалось под две сотни, из них минимум десять требовали немедленного ответа, и еще лежало полсотни каких-то просьб и отзывов трудящихся и изрядное число корреспонденции, требующей пересылки. Ладно, хоть спама не имелось, но он меня и в двадцать первом веке не слишком раздражал.

Зато советский деловой стиль… Это было нечто! Нельзя отвечать парой слов, типа «ok, проект под скрепкой». Все писалось развернуто, по полной программе, как минимум несколько абзацев. Начиная от даты «вх.» и «исх.», которых автоматически не поставит мейлер, и заканчивая орфографией. Быстрее, чем за два-три часа, при всем желании не уложиться.

Успел убедиться, что не слишком помогает диктовка машинистке. Конечно, она-то текст набьет, но ведь потом его все равно надо будет править, отдавать перепечатывать набело. И опять… как минимум читать, прежде чем ставить подпись. Дома тоже все с нуля, даже гвозди вбивать — так сначала надо купить не только их, но еще и молоток. Причем «железку» и рукоятку отдельно. На это накладывалась беготня по НИИ и заводам, часто на птичьих правах. Даже моя толстокожая психика начала сдавать от таких нагрузок.

…Так что, утром в субботу половиной коллектива отправились на электричку. Благо еще осенью начали работать по пятидневной схеме.

Повезло, что база отдыха находилась на нашей ветке, всего через пяток станций. Несмотря на выходные, в электричке оказалось свободно, зимой желающих выбраться на природу было мало. В основном по широким деревянным лавкам сидели суровые тетки, уже возвращавшиеся домой после утреннего продуктового набега на столичные магазины. Но и молодежи, типа нас, с лыжами и рюкзаками, хватало. После маленькой незлой толкотни легко нашлись сидячие места для наших девушек.

Профилакторий с влекущим на восток названием «Заря» оказался совершенно новым, кажется, местами недостроенным. В моей истории к концу девяностых такие сооружения успели превратиться в унылые, медленно разваливающиеся памятники социализма. К две тысячи десятому большинство из них уже было выкуплено, старые корпуса снесены, и на их месте, за высокими заборами, красовались усадьбы олигархов местного масштаба. Лишь некоторые особенно удачно расположенные турбазы уцелели в бурных волнах капитализма и радовали отдыхающих своими недешевыми услугами.

В шестидесятые все было проще. Никого не расстроили многоместные номера и соседство с совершенно незнакомыми коллегами. Не напрягли туалет в конце коридора, а также ненавязчивость персонала (за полным его отсутствием в данном корпусе санатория). Житейские мелочи! Мы побросали свои вещи, переоделись и, следуя советам местных старожилов, отправились на обед в столовую.

Вот где в СССР, оказывается, был настоящий праздник желудка!

— Здравствуйте, девушки, покормите? — спросил я на раздаче, проталкивая по нержавеющим трубкам лотка пустой поднос. — Мы из НИИ «Интел», путевки сдали только что.

— Валь, Валь! — закричала в глубь кухни розовощекая толстушка, орудовавшая в котле здоровенным деревянным черпаком. — Тут приехали из НИИ, ну, которое на семерку!

— Спроси, они на завтраке были?

— Нет! — громко ответил я. — Только приехали.

Но откуда эти-то тетки знали про номер нашего почтового ящика?!

— Зин, так, значит, положи им двойную порцию! — посоветовал неведомый голос.

Без лишних разговоров и формальностей девушка начала шустро накладывать огромные порции. Особого выбора не было, пара гарниров, мясо, чай, кофе с молоком, капустный салат с горошком. Но качество еды оказалось непривычно хорошим. Даже советский гуляш, известное прибежище мясных обрезков и ошметков, оказался нежным, рис правильно сваренным. А в борще, к которому давали полный стакан сметаны, только что не стояла ложка. Но все равно, за обещанной добавкой никто не пошел. Больше желудка не съешь.

Засиживаться не стали, лес манил белым, только вчера выпавшим снегом. Прокат был под стать санаторию — новый, густо заставленный черными лыжами с крупной серебристой надписью «Марий Эл». Отдельно висели палки из бамбука с большими синими кольцами, закрепленными внизу коричневыми кожаными ремешками.

Устроено все было весьма просто. К платформе лыжи шурупами прикручивалась пластина металлической скобы одного из трех существующих в природе типоразмеров. Поверх нее, для удержания носка ботинка, закреплялась петля из узкого брезентового ремня с пряжкой. Задник притягивался специальным тросиком с пружиной, передний конец которого удобно закреплялся специальной многопозиционной «собачкой», установленной отдельно сантиметрах в десяти перед креплением. Все это носило остаточные следы зеленой краски, выдававшей армейское происхождение амуниции[140].

— Что это за крепления? — спросил я ответственного работника лыжехранилища, пытаясь закосить под наивного нуба[141].

— Кандагар[142].

— Их что, в Афганистане придумали?

— Это где вообще?

М-да. Вот и поговорили.

Универсальное крепление предполагало использование обычной обуви. Разумеется, по советским меркам, так как мягкие импортные сапоги Кати для лыжной прогулки не подходили категорически. Впрочем, она это учла заранее и захватила из дома «правильные» ботинки.

С основной группой на «двадцатку» мы с женой не пошли, ей сейчас такие нагрузки были ни к чему. Спокойная прогулка по «пятерке» — самое то. Жаль, что тут не имелось широкой дорожки, чтобы не торопясь идти под руку. Хотя в этом обнаружилось свое очарование, на разговоры не тянуло — вроде и вместе, рядом, а все равно, каждый оказывался сам по себе. Итак… неспешно вынести лыжу вперед, перенести на нее вес, подтолкнуть себя палками… Нет, проехать после этого пару метров не получится, не легкий пластик под ногами, а тяжелое, толстое дерево. И «коньком» не толкнешься, деревья и снег… Зато сколько времени можно смотреть по сторонам!

На первый взгляд — вокруг унылая серая хмарь без малейшего лучика солнца. Но при этом на свежем снегу от яркого света слепило глаза. Такого никогда не увидишь в сером городе, пусть даже маленьком, типа М-града. Стоило на мгновение замереть, и отчетливо проступала мягкая тишина леса. Не только на широких лапах сосен, даже на тоненьких вениках берез лежали островки мягкого снега. Хотелось, как в детстве, подбежать, пнуть ствол и увернуться от падающего сверху за шиворот мягкого и пушистого водопада. Впрочем, тут это тоже можно было проделать. Лыжня причудливо вилась между деревьями, и если хорошенько ткнуть палкой…

— А!!! Петька, сволочь, ты что сделал?!

Обернулся, м-да. Точно рассчитал. Высоко перекинул лыжи на целину и покорно пополз по ней отряхивать заваленную снегом жену. Главное успеть заклеить рот поцелуем пожарче, чтобы так, языком по языку. Все же имелось какое-то особое очарование в чуть мешковатых спортивных костюмах на девушках. Они казались такими по-плюшевому мягкими, домашними и ласковыми. Особенно если лицо розовело от холода, а кончики волос были в легком куржаке… Да скинуть скорее с рук петли палок, обнять, пусть на лыжах…

— В сторону хоть отойдите! Нашли место!

Вот принесла нелегкая, бабуля лет под семьдесят, в пушистом оранжевом самовязаном свитере! Где только она такую фруктовую овчину нашла? Подкралась, старая, метра на два. За ней еще группа, человек пятнадцать.

— Я уж пять минут на вас смотрю, охальники! — Она добродушно засмеялась, не постеснявшись показать пару оставшихся зубов.

— Да всего-то снег…

— Видела я, внучок, как снег стряхивают… Эх, молодость-молодость. Ладно!

Бабуля неожиданно резко выпрыгнула из лыжни и пошла тропить дорогу в обход. Идущие следом пенсионеры вереницей двинулись за ней, некоторые отпускали шутки, впрочем, необидные. Пришлось назло им преодолеть легкое Катино сопротивление и еще раз впиться губами… Когда поцелуй закончился, вокруг шумел только тихий, но совсем не темный лес.

Вечером был такой же сытный и качественный ужин. Бассейн реально удивил, никак не ожидал, что он будет полноценным двадцатипятиметровым, на восемь дорожек. Думал, тут такая же небольшая лужа, как в пятизвездочниках двадцать первого века. А в «Заре» еще и глубина метра в четыре под трехметровой вышкой. Впервые за последний год наплавался и напрыгался до потемнения в глазах. Удалось даже завоевать «переходящий жестяной кубок» в соревнованиях на сто метров вольным стилем. Не зря в детстве родители платили деньги за секцию.

Стало понятно, почему никто не парился из-за убогих многоместных номеров. Заснул я еще до того, как голова коснулась подушки.

На второй день у всех ломило мышцы. Надо почаще выбираться из конторы на природу или хоть теннис настольный поставить в одной из комнат. На лыжню никого не тянуло, так что решили не спеша покататься с горок. Оказывается, тут это принято даже на обычных беговых лыжах. Еще вчера смотрел, как забавляются детки. Они нашли небольшую горушку прямо на краю санатория и — фыр-р-р! — гоняли с нее, яростно отталкиваясь палками, прямо между деревьев. Но это не наш метод. Говорили, неподалеку имеется вполне «взрослая» гора, и даже нечто почти небывалое — подъемник![143]

…Горнолыжная трасса оказалась обычным голым склоном длиной метров в триста — четыреста. Профиль крайне неудобный, пологий в начале, к концу он становился очень крутым. «Выбега» не было вообще, сразу шли перелом и подъем на следующий пригорок. За неимением ратрака, утаптывали снег «вножную». Десятка три энтузиастов, выстроившись вдоль склона, поднимались на него «лесенкой». Не все холмики при этом удавалось разбить и сровнять, но люди старались. Нас тут же загнали в этот унылый процесс: любишь кататься — люби и склон топтать.

После пары разминочных восхождений запустили подъемник. Никаких палок, якорей и, тем более, кресел. Обычный металлический трос, идущий вдоль склона примерно на метровой высоте. Брать полсотни рублей за подъем, как в две тысячи десятом году, тут еще не наловчились, но одноногий механик в замасленном бушлате делал успешную коммерцию. А именно, продавал «по полтинничку» спецприспособление «бугель». Представлял он собой металлический крючок, как на дверях в старых домах, только из подкаленной проволоки «шестерки», длиной сантиметров двадцать, с закрепленной полутораметровой веревкой.

Для использования нужно было найти в лесу подходящий по росту и весу сук и привязать его к свободному концу веревки. Уже на стартовой позиции следовало пропустить систему между ног, так, чтобы «сесть» на ввязанный кусок дерева. Затем надеть крючок на трос снизу и сразу пустить его в перекос, для фиксации. За этим следовал резкий рывок, и… о чудо, свежеиспеченный горнолыжник ехал вверх по склону, амортизируя кочки руками. В конце подъема приходилось подтягиваться, рывком ослаблять перекос, и… крючок просто падал на снег.

На горных лыжах я ездил весьма слабо, всего пару сезонов в детстве, пока не открыл для себя сноуборд. Но как можно спускаться с горы на обычных лыжах, не понимал вообще, поэтому только и делал, что смотрел по сторонам. И было на что. Такого разнообразия техник и стилей не практиковалось даже среди самых отмороженных бордеров начала нулевых.

Во-первых, обнаружилось несколько настоящих горнолыжников с уже знакомыми мне креплениями «Кандагар». При поворотах они забавно выдвигали «внешнюю» ногу чуть ли не на метр вперед и наискосок, как при обычном шаге. При этом казалось, что лыжники почти встают на колено. Что-то похожее я видел только однажды на черной трассе в Ишгле, но там мужик вдобавок использовал вместо палок специальный шест[144].

Им пытались с переменным успехом подражать любители горок на «обычных» беговых лыжах. Зрелище получилось весьма сомнительным, лыжников спасало только то, что катались очень медленно. Вероятно, опасались падений — с неотстегивающимися креплениями это было по-настоящему опасно. То ли дело лихие детки десятого года, в шлемах, наколенниках, с травмобезопасными палками. А уж отмороженные на всю голову бордеры… Редко кто из них не «ловил канта» хотя бы разик за день. Риск привычен и оправдан: «ну подумаешь, попробовал что-то новое, не справился, пролетел кубарем по склону пару десятков метров»[145].

Но все же основная часть обладателей «настоящих» лыж практиковала стиль, отдаленно напоминавший бытовавший в мое время. Новички на повороте вставали в подобие небольшого «полуплуга», кто поопытнее шли на параллельных лыжах с проскальзыванием. В чистом виде карверовских «резанных дуг» увидеть не смог, но у многих получалось что-то весьма похожее. Также не оказалось на горе ни единого сноуборда. Советское Подмосковье не Альпы, понятно, что новинки добираются сюда не сразу. Хотя, насколько помнил историю, массовое производство «досок» уже началось. Как раз в текущем тысяча девятьсот шестьдесят шестом году продажи шли чуть ли не в миллионных количествах[146].

У подножия горы я смог не торопясь рассмотреть один из самых лучших образцов горных лыж, полностью пластиковый «Atomic». Сначала, когда увидел, мелькнула мысль спросить: «Мужик, ты из какого года?» Но реальность оказалась прозаичной — обычная зарубежная продукция тысяча девятьсот шестьдесят пятого[147]. Не знаю, как попало это единственное чудо на нашу заштатную горку, но большая часть инвентаря представляла собой откровенно печальное зрелище. Примерно девять из десяти пар лыж имели деревянную, изрядно потасканную основу. Только и отличий от охотничьих, что по краю пущен металлический кант на шурупчиках «впотай». Пластиковой скользящей поверхностью могли похвастаться единицы. Специальных креплений не имелось, ботинки были вполне «общегражданские».

Однако при всем многообразии конструкций (в том числе самодельных) мне не попалось на глаза ни одного варианта зауженного посередине «карва». Только прямые боковины[148]. Как же местные спортсмены на них вообще поворачивают?! Красиво проскользнуть неимоверно сложно, да и скорость на этом изрядно теряется. Надо бы посмотреть настоящие соревнования профессионалов, или…

Зачем мне вообще этот замшелый пережиток дореволюционных времен? Кто мешает сделать настоящий сноуборд?! Размеры я помнил прекрасно, пропорции тоже. Хуже с жесткостью продольной и поперечной, но ощущения от оставшегося дома Burton[149] до сих пор были свежи в моторике тела. Точно не подберу, но для начала хватит и этого.

Уже в электричке по дороге домой привел в порядок мысли, касающиеся нового направления работы.

Нормальные двойные лыжные ботинки я тут где-то видел. Внешняя кожа с металлическими вставками по твердости вполне могла сравниться с пластиком. Коротковаты только для сноуборда, но это явно не проблема. Внутренние полусапожки из мягкой кожи с войлочными вставками вполне подходили даже для две тысячи десятого года. Только шнуровку переделать на нормальную, но это несложно.

Как устроены крепления, представлял прекрасно. Не одну пару успел разбить. Пластмассы тут скорее всего нормальной нет, но кто мешает отфрезеровать нужную форму из дюраля? Цена для образца значения не имеет. Надо будет только придумать, как затягивать ремни крепления. Но даже тут «все украдено до нас»: застежкой-собачкой на лыжах я только сегодня пользовался десяток раз. Вполне годный вариант.

Осталось хоть как-то заинтересовать руководство — сноуборд слишком крупный и дорогой проект, как личную халтурку его не провести. Печально, что местные «товарищи» совершенно не понимали значения спортивных инноваций. Прямо видел, как говорили: «Фу-у-у, зачем нужна доска? Весь мир катается на лыжах». Людям, мыслящим исключительно категориями «выполнения вала по плану к годовщине революции», невозможно объяснить, какой переворот в мире вызовет сноуборд и сколько десятков миллионов экземпляров этих самых «досок» понадобится в самом ближайшем будущем.

Интересно, есть ли у МЭПа своя горнолыжная команда? Сомневаюсь… Хотя в СССР спорт — дело святое, при каждом заводе гоняют мячик или шайбу. Но как это связать с ЭВМ?! До встраиваемых микропроцессоров еще далеко. Компьютерный подбор цвета? Это из другой жизни. Расчет конструкции… там вроде имелось, над чем голову поломать? Уже теплее… О! Построение математической модели! Никаких наклеек «the first computer-designed ski». Только гордо, по-русски, «рассчитано на БЭСМ-4»![150]

Конечно, если приглядываться, то получится, что тема шита белыми нитками. Но это не страшно, начальник главка, товарищ Фетисов, имел специальные указания «не удивляться и не мешать». Ему только повод нужно было дать стоящий. А также избегать авангардных терминов типа сноуборд, монолыжа, горная доска… Будем всего-то усовершенствовать обычные горные лыжи, чтобы советские спортсмены увезли все медали с очередной олимпиады.

…Первым разочарованием стали пластики. С ними в СССР все было непросто. Применялись в основном военными, авиаторами, ракетчиками и, как ни странно, при строительстве подводных лодок. Но никому из заказчиков не нужна была особая упругость. Плюс ко всему исследования, как водится, были повально засекречены. В сочетании с полной материальной незаинтересованностью это давало убийственный результат.

За месяц мы изготовили не менее десятка прототипов, но ни один даже не приблизился к требуемым прочности и гибкости. Творческие комбинации синтетических нитей, способы их укладки, сердечники из разных пород дерева… Все было без толку: или появлялись трещины, или обнаруживалась каменная твердость. Как вариант возникало и то, и другое одновременно. Но ведь оригинальный «Burton» мог сгибаться едва ли не в «колесо», и это без малейшего вреда для себя.

От расстройства повесил задачу по математическому моделированию на «научный» отдел в лице двух Иванов и выставил на стенд «Требуются» вакансию химика-технолога. Сам целиком погрузился в текучку, благо, ее всегда было с избытком.

Глава 7

Борьба за космос

Новогодний прием в Кремлевском дворце съездов. Зал оказался здоровенным, столы заставили яствами так, что подкашивались ножки. Справа, поперек, стоял стол для ЦК, а перпендикулярно, в три длинных шпалеры — для остальных. Молчаливые мальчики за стульями, все чисто вымытые, с прическами на пробор и салфетками, готовы были налить, подать, вынести… Оживленное харчение сопровождалось редкими возгласами одобрения с главного стола. Для разминки принесли фаршированного судака, миногу и крабов, лососину, севрюгу в соусе, форель в белом вине, ассорти из птицы и дичи, шашлык из оленя, салат из капусты, оливье с крабами и перепелиными яйцами, разнообразные соленья на любой вкус. Красную и черную икру подавали в плошках, охлажденными на льду. На горячее вынесли фаршированного осетра, поросенка, индейку[151].

Одна здравица неторопливо сменяла другую, зал вяло хлопал выступающим. Рутина советской партийно-государственной гулянки. Развлечений немного. Артистов или певцов, как при Никите, на этот раз приглашать не стали. Разве что устроили танцы, больше похожие на соревнования в нарядах между женами и дочерьми номенклатурных работников. Разговаривали о жизни, делах, иногда политике. Обычный круговорот небольших пестрых компаний, на первый взгляд походивший на беспорядочное движение. Но если приглядеться, можно было увидеть звезд первой величины, за которыми тянулся целый шлейф друзей, почитателей или тайных соперников, просителей, просто желающих лишний раз попасть на глаза.

— Добрый вечер. — Шелепин неожиданно приблизился к министру здравоохранения СССР, который с коньячной рюмкой в руке беседовал у лестницы с Пономаревым[152] и еще несколькими сотрудниками из аппарата ЦК. — Борис Васильевич, можно вас отвлечь на минутку?

— Пожалуйста, пожалуйста, Александр Николаевич. — Петровский ответил с улыбкой, но отходить от прежних собеседников не стал, только развернулся лицом к Шелепину.

Полгода не прошло, как Борис Васильевич по протекции Леонида Ильича стал не просто академиком и директором НЦ хирургии при АМН, а министром здравоохранения СССР и «без пяти минут» членом ЦК КПСС. А там всем было известно, что отношения Шелепина и Брежнева обострились донельзя. Говорили, недавно Шелепин даже обратился в Брежневу на вы, со словами «дорогой Леонид Ильич». Поэтому разговоров тет-а-тет Петровский хотел избежать любой ценой, в новогодней толпе наверняка найдутся «доброжелатели», шепнут на ухо, и — прощай, карьера.

— Говорят, вы в начале января забираете на обследование Королева?

— Да, нужно подлечить главного конструктора, совсем вы его замучили! — Последние слова Петровский в шутку адресовал всем окружающим.

— Когда опять отпустите на работу? — засмеялся Шелепин. — Вот хотел с ним поговорить, ребята Шокина предлагают несколько решений по снижению веса его изделий[153].

— Ну… Надо обследовать недельку, но ничего серьезного. — Академик крутанул коньяк в рюмке. — Наверное, числа двадцатого выйдет он на работу.

— О, вернусь из Вьетнама, и поработаем с товарищами. Сейчас все равно толком ничего не получится, да и зачем Королева лишний раз беспокоить. — Шелепин прищурился, что-то про себя прикинул, похоже, уже собрался двигаться дальше по залу. Добавил, чуть повысив голос: — Точно ничего страшного?

— Любая медицинская процедура по-своему серьезна, — опять пошутил чуть хмельной министр здравоохранения, — даже банки профессор ставит не так, как медсестра.

— Ох, все вы, врачи, такие: как лечить, так пустяк, а как денег просить на приборы, все важно и необходимо! — Теперь заулыбалась вся компания, но Шелепин вдруг стал серьезным. — Очень вас прошу, Борис Васильевич, подойдите к вопросу лечения Сергея Павловича со всей возможной, даже чрезвычайной тщательностью. Его работа и талант очень нужны нашей стране. Пожалуйста, исключите все возможности ошибки.

— Обязательно, товарищ Шелепин, — резко перешел на сухой и официальный тон Петровский. — Все будет на высшем уровне, как и всегда.

— Извините, просто у меня какие-то нехорошие предчувствия. — Александр Николаевич немного смутился. — Спасибо вам, желаю в новом году удач и вам, и всем вашим пациентам.

После беседы Шелепин сел за стол и, не торопясь, с чувством, выцедил граммов сто превосходного «Юбилейного» под пару кремовых пирожных. Ничего более тяжелого желудок уже не вмещал, а пить под лимон, по старой традиции коммунистов и аристократов, Александр Николаевич не любил. Однако повод того стоил. Давно, уже несколько месяцев, он искал случай поговорить с академиком Петровским. И вот все прошло в самом лучшем виде, после такого напоминания Борис Васильевич просто обязан был принять все возможные и невозможные меры.

Отмеченные пришельцем из будущего факты гибели Королева, Комарова и Гагарина Шелепин не забыл. Точные даты остались неизвестными, однако информации оказалось достаточно. Во-первых, трагический полет Гагарина произошел в истории Петра в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, но до этого еще далеко. Во-вторых, стало известно, что Комаров погиб раньше, при посадке. Пока космонавты на земле — им в общем-то ничего не угрожает. Так что, предотвратить катастрофу не слишком сложно. Достаточно узнать, когда запланирован старт, и можно организовать основательную проверку спускаемого модуля космического корабля, а лучше вообще отменить вылет.

В-третьих, Королев должен был умереть на операционном столе. Вроде бы имелась вполне солидная отправная точка, но… После осторожного наведения справок все оказалось не таким очевидным. Попросту говоря, со здоровьем Сергея Павловича дело обстояло плохо. Серьезный непорядок с сердцем, кровотечения в кишечнике — это только вершина айсберга. Летом Королев обращался в больницу — сердце. Но врачи уверяли: ничего особенно опасного, и больной лечился дома. В декабре главный конструктор на три дня лег на обследование в больницу — возникли проблемы с сердцем после того, как «Луна-8» разбилась на спутнике Земли вместо того, чтобы произвести мягкую посадку. Но никаких операций не назначили. В январе нового, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года опять запланировали обследования по кишечнику, и снова ничего особенно опасного не нашли — обычные полипы.

Положение осложнялось тем, что Александр Николаевич практически не имел знакомых, вхожих в круг советских космонавтов. Со стороны Четвертого главного управления, называвшегося чаще «Кремлевской больницей» и расположенного на улице Грановского, тоже ничего интересного получить не удалось. Лечили главного конструктора на самом высоком уровне, дело Королева вел лично Борис Васильевич Петровский, министр здравоохранения СССР, замечательный хирург с огромным стажем. Если уж при таком враче Сергею Павловичу суждено умереть — значит, никто другой ничего не сможет сделать.

Но все же червячок сомнений оставался. Не то чтобы Королев был очень нужен космической промышленности, скорее, наоборот, последнее время вокруг его работы множились склоки и недопонимание. Все это было очень далеко от сферы обычных интересов Александра Николаевича. Но… глубоко под спудом ворочалась честолюбивая мысль. Хотелось почувствовать себя демиургом, который может менять судьбы людей, контролировать все, даже саму смерть. А попробовать спасти человека — далеко не самый худший повод для этого.

Сообщение о смерти Королева четырнадцатого января прозвучало как гром среди ясного неба. Диагноз гласил: «…Острая ишемия миокарда после четырехчасовой операции по удалению саркомы (злокачественной опухоли) с экстирпацией прямой и части сигмовидной кишки…» Решение о назначении медицинской комиссии Шелепин продавил через ЦК перед самым вылетом во Вьетнам, едва ли не с трапа самолета. И то лишь потому, что яростно противившийся этому Леонид Ильич улетел в Монголию на три часа раньше[154].

Комиссия, как это водится, так и не смогла установить точных причин смерти. Виноватых оказалось много, и при этом — никого конкретно.

Выявили целый букет недоработок. К примеру, перед операцией не сделали серьезного обследования, и саркома не была обнаружена. Из-за кажущейся простоты случая не собирался врачебный консилиум. Сам Королев пожелал, чтобы оперировал обязательно министр Советского Союза, у которого голова к тому времени уже была забита не слишком медицинскими делами. Да и возраст у академика оказался солидный, пятьдесят восемь лет. Дрогнула рука, или стенка кишечника оказалось слишком тонкой, произошла перфорация. Анестезиологи что-то проглядели, или не оказалось под рукой нужных смесей. Возникли проблемы с введением трубки из-за короткой шеи Сергея Павловича. Автомат искусственного кровообращения заранее не подготовили. Не было близко мощного помощника (Александра Александровича Вишневского вызвали с большим опозданием). В завершение тяжелейшей операции — не выдержало сердце.

Длинная цепь неудачных совпадений, случайностей и ошибок. Каждая в отдельности в общем-то была объяснима, далеко не смертельна и легко поправима. Но в результате страна потеряла своего лучшего главного конструктора.

По коридорам ЦК медленно поползли слухи. Слишком многие слышали просьбу Шелепина на новогоднем приеме. Да еще он после возвращения из Вьетнама имел неосторожность усилить эффект, грустно намекнул: «Были у нас с Сергеем Павловичем планы по совместной работе». Теперь этот разговор, обросший, как обычно, красочными подробностями, выглядел однозначным предупреждением. Которое «кое-кто» благополучно проигнорировал. Нашлись и другие факты. Келдыш говорил, что Королев жаловался, дескать, не уверен, вернется ли из больницы. Коллеги вторили ему, уж больно аккуратно закрыл Сергей Павлович все свои дела, словно готовился к чему-то. Странные недомолвки и предчувствия припоминала супруга…

Министр Борис Васильевич-Петровский подал в отставку, и Брежнев был вынужден ее принять. Но шепотки не унимались. Кто-то вспоминал зарезанного на операционном столе Фрунзе, другие — «дело врачей». Не обошлось без попыток отыскать в происшедшем выгоду для Леонида Ильича, который как раз курировал оборонную и ракетную отрасли.

Постепенно до Шелепина дошло, что в данной ситуации он перехитрил сам себя и попал в двусмысленное положение. Уже нельзя было удовлетвориться исчезнувшим с политического небосклона министром и публичной поркой попавшихся под руку исполнителей. Это мелко для того, кто борется за пост вождя страны. Александра Николаевича просто вынудили нанести ответный удар по предполагаемому «кукловоду» или потерять баллы в негласной цекашной табели о рангах.

Не самая лучшая перспектива — перед ключевым съездом вторгаться в сферу интересов чужой номенклатуры. К такому партаппаратчики относились крайне щепетильно. Но других вариантов не просматривалось.

…Чистый белый лист бумаги на столе, только сверху заголовок «Программа 1985». Любимая авторучка Pelikan Tortoise Striped лежала рядом, заправленная черной «Радугой», позолоченное перышко было аккуратно очищено специальной салфеточкой. Шелепин покосился на край стола, где в художественном беспорядке валялись шесть папок разнородных аналитических записок. Все, что смогли собрать в Комитете партийно-государственного контроля, КГБ, выжимка из рассылок ЦК по космической тематике за последние три года и, конечно, записки попаданца. Даже учитывая, что он был страшно далек от ракет, обрывки научно-популярной для две тысячи десятого года информации стали настоящим откровением для тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.

— Нет, ну совсем никакие мысли в голову не идут! — Шелепин встал и дошел до лестницы, ведущей на первый этаж. — Настенька! — громко позвал официантку. — Принеси, пожалуйста, кофе в кабинет.

— Бегу, Александр Николаевич! — немедленно отозвался голос снизу. Прислуга была чутка к его настроению, и в такие моменты всегда бросалась исполнять любой каприз.

«Никто не сделает этого за тебя, — напомнил Шелепин сам себе, — хочешь не хочешь — работай». Все условия созданы, смог даже вырваться на выходные на дачу, спрятаться на пару дней от бытовых забот. Но смотреть на бумаги все равно не хотелось, что угодно, но только не это.

Он подошел к подмерзшему окну, смахнул теплой ладонью легкий белый налет. За тонкой гранью стекла начинался настоящий морозище, под тридцать градусов. Мягкие белые сугробы плавно переходили сначала в заваленные снегом ветки сосен, потом, по веткам, поднимались все выше, а дальше почти незаметно перетекали в низкое, но все равно бескрайнее светло-серое небо. Зато в кабинете — уют, тепло, итальянское кресло с кожаными подушками, тяжелый дубовый стол. Только камина не хватало, зря постеснялся в свое время заложить в проект ремонта этот признак буржуазной роскоши. Телефоны отключил, осталась только «вертушка» для экстренных случаев.

— Пожалуйста! — Девушка в белом кокошнике и фартуке проскочила в приоткрытую дверь, поставила на уголок стола поднос. — Что-то еще нужно?

— Нет, пожалуй, ничего, спасибо.

Из белого с голубым орнаментом кофейника тонкой струйкой сочился аромат робусты, той, которую подарил на прощание Хо Ши Мин. Кроме этого, на тарелке белела перевернутая чайная чашечка на блюдце, благоухали тонкие тосты с маслом, сделанные из московского батона, светились треугольнички чуть солоноватого «Российского» сыра, кусочки рафинада, ожидал своей очереди небольшой белый молочник со сливками. Напиток быстро прояснил мозги, и дело наконец сдвинулось с мертвой точки.

Главное было известно достоверно: лунную гонку страна проиграет летом тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Причем не по срокам или очкам, а вообще, полностью и безнадежно. Вброс кусочков из «Аватара», известных теперь всему миру как «фильм про синих человечков», в лучшем случае мог задержать программу «Аполлон» на месяцы. Советская нога не ступит на поверхность спутника Земли даже через пять лет после американской. Кто виноват, где ошибка, таким отчетом никто в истории попаданца не озаботился. Хотя люди по лунной теме работали буквально на износ, истратили гору ресурсов, но результат оказался нулевым.

Для имиджа страны гораздо лучше было бы и не пытаться. Даже Никита, известный авантюрист, еще в тысяча девятьсот шестьдесят третьем призывал на публике не гоняться за США. Понимал, что ничем хорошим соперничество не закончится. Жаль, тогда в Президиуме ЦК не прислушались и продавили решение, продиктованное собственными желаниями побед и славы, через семидесятилетнего старика. Впрочем, он и сам был не прочь победить, только обещаниям конструкторов все же не доверял.

Поэтому сейчас отменить «Луну» целиком как проект оказалось смерти подобным. Только что, две недели назад, отпраздновали «новый успех СССР», мягкую посадку «Луны-9». Очередной триумф социалистической промышленности, торжество науки! Небось пойдет как подарок к XXIII съезду, так сказать, в зачет Леониду Ильичу. Да и другие в лучах славы чуть погреются. Отказываться от всего этого из-за невнятных опасений? Или из-за того, что на этот год в США запланировано пять пилотируемых пусков против… Ни одного серьезного старта в СССР на тысяча девятьсот шестьдесят шестой год запланировано не было! Перед небольшим в общем-то успехом потеряли только на процедуре посадки семь аппаратов-«лун»[155]. Так это все не страшно, любой инженер в два счета докажет, что дальше все пойдет лучше и быстрее.

Как ни крути, но серьезных аргументов для отказа не было. До успеха «Луны-9» начались пораженческие разговорчики о чрезвычайной сложности и непосильности поставленной партией задачи. Люди устали, требовалось больше времени на подготовку… Но сейчас ракетчики опять в один голос клялись жизнью, что достигнут спутника Земли в поставленные сроки[156]. Чувствовал Сергей Павлович, что не успевает в гонке, вот и сдал организм.

Оставалось грустно смотреть, как в бездонные ведомства космических прожектеров лавиной проваливаются люди, металлы, исследования. Выступить против — даже Косыгин пальцем у виска покрутит, хоть и находится в курсе того, каким будет итог. Правильно сделает, если уж Никита в шестьдесят четвертом не смог отказаться от такого приза…

Какие еще имелись варианты? Попаданец прекрасно помнил тяжелые ракеты «Протон», они же УР-500, которые широко использовались даже в две тысячи десятом году[157].

Более мощный носитель в России был известен только один, это стотонная керосиновая «Энергия»[158]. Судя по эскизам, ее внешний вид не имел ничего общего как с королевским Н-1, так и с челомеевским УР-700. И кто, спрашивается, разработчик? Может, Янгель со своей Р-56?

— Вот беда… — вслух подумал Шелепин и с чувством шлепнул ладонью по столу. — Впрочем… моя-то задача не техническая, а аппаратная! И решать ее надо ап-па-рат-но! А Луна… Не волк, в лес не убежит!

Что плохо сейчас, если абстрагироваться от ужасающе низкой культуры производства? В первую очередь организационный бардак! Никогда не подумал бы, что в теме, контролируемой лично Первым секретарем ЦК КПСС, творится такое безобразие. После изучения шести папок документов сделалось странно, как наши ракетчики умудрялись держать первенство до сих пор. Не иначе, на одном энтузиазме и силе воли Сергея Павловича. Грызня всех со всеми, подковерные интриги в ЦК, борьба за деньги и ресурсы, субъективизм и очковтирательство — и так на каждом шагу.

Все это требовалось прекратить в самом срочном порядке. У Королева в ОКБ-1 работал мощный орган, Совет главных конструкторов. В нем состояли Бармин, Глушко, Пилюгин, Кузнецов, Келдыш… Но после гагаринского старта люди не выдержали «медных труб», чуть не все стали «бывшими» соратниками и друзьями. Порядок навести оказалось некому. Совет, можно сказать, организация неформальная, все держалось на авторитете Сергея Павловича[159].

Реанимировать СГК, расширив его на все космические КБ? Без Королева? Нет, это бесполезно. Вольница инженеров и ученых, заболтают себя и заморочат других.

— Тьфу! — Шелепин аж сплюнул от досады и продолжил рассуждать уже вслух: — Нет, тут нужно что-то жесткое, даже армейское. Кстати!..

Почему бы не создать Управление космических исследований, безотлагательно поставить командовать им кого-нибудь из военных? Хоть генерала Каманина, про него попаданец мельком читал что-то хорошее, но, увы, совершенно не помнил подробностей[160]. Кажется, получил Каманин звезды маршала по какому-то космическому поводу. Впрочем, неважно. Военная иерархия по-любому ослабит отлаженную номенклатурную цепочку Брежнева, большего на данном этапе не требовалось. Можно еще будет случайно посетовать: «Королев-то погиб так не вовремя, поэтому назначайте начальником кого угодно…»

Сразу, прямо на уровне Президиума, поставить УКИ задачу незамедлительно выбрать один проект по достижению спутника Земли, пахать по нему сколько угодно, но чтобы советский человек до лета тысяча девятьсот шестьдесят девятого на Луну попал. Дальше пусть у начальника управления голова болит, как решить задачу партии. С него и спрос будет, если все с треском провалится, как рассказывал Петр Воронов.

Заодно требовалось и «соломки подстелить». Опровергнуть необоснованные слухи, подтвердить хрущевский отказ от «лунной гонки» шестьдесят третьего года. Объявить на весь мир о начале подготовки к строительству постоянной лунной базы. Году эдак к тысяча девятьсот восемьдесят пятому — достаточно отдаленная перспектива, чтобы в ближайшую пятилетку о ней не думать вообще. Максимально осветить позицию СССР в прессе. Ведь неважно, кто ступит первым на спутник Земли. Советские люди не настолько богаты, чтобы выбрасывать десятки миллиардов ради такого сомнительного достижения, как след человека в пыли. В конце концов, куча приоритетов уже за нами — вымпел, снимки обратной стороны Луны, мягкая посадка. Скажем, что идем туда основательно и надолго, чтобы жить и работать, а не прыгать зайчиками.