Золушки из трактира на площади Каури Лесса

– Как это – полк?

– Полк. В составе Королевской гвардии. Они носят черные мундиры и выглядят настоящими бойцами. А главный у них – принц Аркей!

– Его ты тоже видела? – уточнил мальчишка.

– Может быть, – пожала плечами Матушка. – Я же не знаю, как он выглядит. Зато я знаю, что через несколько лет ты можешь стать таким же, как они!

В ответ раздался грохот. Это Весь свалился в подпол. Бруни, изменившись в лице, бросилась к лестнице.

Мальчишка сидел на полу, потирая затылок. Он поднял взгляд на Матушку, и она увидела в его глазах такую отчаянную решимость, что чуть было не попятилась назад.

– Как? – только и спросил Весь.

– Принц открывает для оборотней факультет в Военном университете. Так мне сказал Кай. Учеба будет бесплатной, но после нее тебе придется двадцать лет отслужить в королевской армии.

Мальчишка одним прыжком взлетел вверх.

– И ты отпустишь меня учиться? – серьезно спросил он.

– Отпущу, – ответила Бруни, сдерживая дрожь в сердце, очень похожую на материнскую. – Если на то будет твое желание!

Весь помолчал, пристально глядя ей в глаза, и это молчание было дороже золота. А затем резко развернулся и нырнул в подпол.

– Сколько картофелин чистить? – донеслось оттуда.

Она поразилась его выдержке. Наверняка радость щекотала пятки, заставляя приплясывать на месте, распирала поющей птицей грудную клетку – ведь он впервые осознал, что может стать кем-то стоящим! Вернуться к своим, как в семью. Ступить на широкую дорогу, постеленную жизнью, ранее обещавшей ему лишь две тропинки в ямах да колдобинах – пути нищего и вора.

– Если ты не будешь – четыре!

Говяжьи ребрышки скворчали на чугунной сковороде, распространяя дивный запах жареного мяса. От картошки вился парок, на ее белых бочках плавился желтый кус масла. Ломти ржаного хлеба казались стенами крепости, возведенной на столе. Матушка вечеряла с Весем в тишине, нарушаемой лишь треском свечи.

Квартальный дежурный маг уже шел со своим посохом по улицам, касаясь им подвешенных на столбах стеклянных шаров и наколдовывая внутри синеватый холодный свет. Его негромкую песенку то и дело прерывали пьяные возгласы, ругань и шум потасовок.

Уличный гул почти не доносился до Матушки, а когда все же слышался, она, морщась, думала: как хорошо, что этот день пришелся на выходной! Потерянная прибыль не так пугала, как необходимость мыть изгвазданные полы, чинить сломанную мебель, вставлять новые оконные стекла и покупать посуду взамен побитой.

В дверь постучали. Сначала тихо, потом все сильнее. Надежда увидеть Кая, вспыхнувшая пожаром в сердце, не оправдалась – тот никогда не стал бы ломиться в дверь.

Прихватив свечу, Бруни вышла в зал. Крикнула:

– А ну уймитесь там! Что вам надо?

– Открывай, Матушка, нам охота выпить! – раздался голос Питера Коноха, одного из местных ремесленников.

Парень был свиреп видом, кустист бровями и огромен туловом – недаром работал молотобойцем у мастера Аскеля, кузнеца. Кроткий, как овечка, подмастерье, выпив, становился неуправляемым, поэтому спиртное домашние от него прятали, а Бруни – по личной просьбе его матушки, с которой он жил до сих пор, так и не женившись, – сильно разбавляла ему пиво и никогда не продавала более крепкие напитки.

Голоса, раздавшиеся следом, указывали на целую толпу измученных жаждой прихлебателей кузнечного подмастерья.

– Пит, мы сегодня закрыты! – спокойно, но твердо сказала Бруни. – Приходите завтра!

Дверь сотряс сильнейший удар.

– Какого хряка! – рявкнул Питер в ответ. – Мне охота выпить!

Створка затряслась. Матушка невольно попятилась, лихорадочно думая, что делать дальше. Бежать через заднюю дверь за стражей? Ворвавшиеся смутьяны разнесут и разграбят трактир так, что, вернувшись, она его не узнает. А то и подожгут – подобное уже случалось в соседнем квартале год назад.

Доски жалобно затрещали.

Сильная ладонь неожиданно подтолкнула Бруни за стойку – к выходу из зала.

– Беги за патрулем, – резко дергая ушами, прорычал Весь. – Я их задержу!

– Они не в себе! – испугалась Матушка. – Убьют тебя!

– Не уб-ю-ют… – провыл в ответ оборотень, начиная превращаться. – У-у-хо-ди-и…

Кинув последний взгляд на упавшего на пол и корчащегося в судорогах мальчишку, Бруни вздохнула и бросилась прочь.

К ее счастью, патруль как раз показался в начале улицы. Она набрала воздуха в легкие и крикнула изо всех сил: «На помощь!» И еще на всякий случай: «Пожар!» Метнулась обратно, оказавшись в зале как раз в тот момент, когда дверь слетела с петель, а несколько человек, размахивая горящими факелами и ножами, ввалились внутрь. И были остановлены низким рычанием и яростным клацаньем зубов черного зверя, вздыбившего шерсть на холке и между острыми ушами.

Прижавшись спиной к стойке, Матушка разглядывала животное, больше всего напоминавшее волка-переростка. В своей человечьей ипостаси Веслав был жилист и худощав. Став зверем, он сохранил эти черты. Но она замечала, как бугрятся под кожей стальные мышцы, и старалась не смотреть на его оскаленную пасть.

Оборотень, чуть повернув голову, блеснул на Бруни лунным зрачком.

– А ну-ка, убирайтесь прочь! – звенящим от напряжения голосом крикнула Матушка. – Вон из моего трактира!

Будто ведомый ее голосом, Весь, низко зарычав, пошел вперед.

Топот сапог по дощатому полу возвестил о прибытии стражи во главе с давним знакомцем Бруни – сержантом Йеном Макхоленом по прозвищу Бычок. Патрульные, щедро раздавая направо и налево пинки и удары мечами плашмя, выгнали нападавших наружу. Всех, кроме Коноха. Подмастерье, больше похожий на разъяренного быка, сжимал пудовые кулаки и наливался кровью. Глаза у него были совсем бешеные.

– Шел бы домой, мамашка заждалась небось! – добродушно посоветовал ему сержант, однако Бруни видела, как он напряжен, ожидая от невменяемого какой-нибудь пакости.

Так и случилось. Взревев, Питер бросился вперед. Казалось, сейчас он сметет офицера, раздавит трактирную стойку, одну за другой проломит стены и выскочит с другого конца дома, распугивая прохожих.

Черный зверь стремительно взвился в воздух, ударил всеми лапами подмастерье в грудь, повалил на пол и завис над ним, прихватив за горло.

– Тихо, тихо, – примирительно сказал Макхолен, подходя к ним, – он хорошо приложился затылком и оттого успокоился. Отпусти его, парень!

Весь выразительно посмотрел на Бруни.

– От… отпусти! – заикаясь от волнения, попросила она.

Зверь соскочил на пол. Подойдя к ней, сел рядом. Матушка машинально положила руку на его загривок.

Стражники скрутили возмутителя спокойствия и выволокли наружу.

– Представляю, что будет на свадьбе Ориданы и Колея! – хохотнул Бычок, поворачиваясь к Брунгильде. – Девочка, да ты побледнела! Испугалась?

Матушка мелко закивала, сползла по стене и расплакалась, обняв Веся за мощную шею.

– Ну-ну, – смутился Макхолен, не выносивший женских слез, – сейчас мои ребята дверь обратно приладят и все будет хорошо! А я, пожалуй, квартальный резерв на улицы выведу. Ибо только завтра наступят тишина и благодать, а сегодня творится сплошное непотребство!

С этими словами он вышел наружу.

Весь стойко терпел рыдания Матушки. Дышал глубоко, вывалив наружу ярко-красный язык, философски поглядывал в потолок. В конце концов, не выдержал, облизал Брунгильде нос и уши, заставив ее захихикать, и скрылся в подполе – преображаться.

Стражники, кряхтя, водрузили дверь на место.

– Пригласи завтра плотника, – посоветовал сержант на прощание. – До утра-то она простоит. И если что – мои парни будут дежурить под тем фонарем!

– Спасибо, – бледно улыбнулась Матушка, сделав себе заметку отправить утром Макхолену домой корзину с мерзавчиками для него и сладкими вафлями для его дочек-двойняшек.

Заперев дверь, она устало вернулась на кухню и села за стол.

Весь в человечьем обличье с удовольствием догрызал последнюю порцию ребрышек. Подперев голову рукой, Матушка разглядывала его тонкую шею, выпирающие в вырезе рубашки худые ключицы, неистовые кудри, отросшие уже ниже плеч и перехваченные кожаным ремешком.

– Почему ты не защитил себя? – тихо спросила она. – Когда убивали твоих родных, когда тебя ловили и мучали – почему ты не сделал, как сейчас? Ты же сильнее человека, намного сильнее!

Оборотень осторожно, будто боялся сломать, положил последнюю несъеденную косточку на тарелку. Подумал, подбирая слова, и наконец ответил:

– Потому что я не убийца! Я могу охотиться, когда голоден… Но я не убийца!

Матушка встала и, проходя мимо к лестнице, поцеловала его в теплую макушку.

Наутро прибежал взволнованный Пип, до которого дошли слухи о ночном происшествии. Схватив Бруни за плечи, потряс, словно проверяя, все ли у нее на месте, погладил по щеке и, обняв, крепко прижал к себе. Не привыкшая к подобным проявлениям чувств с его стороны, Матушка, страшно смущаясь, поклялась ему в собственной целости и сохранности.

Веслав, отправленный с утра пораньше за плотником, вернувшись, тоже удостоился своей порции объятий, против которых шумно выражал недовольство, отпихиваясь, выворачиваясь, клацая зубами и ругаясь, как портовый грузчик. Даже сестрички Гретель, которые до сих пор относились к нему с недоверием и опаской, потрепали его по кудрям в знак похвалы.

А вечером Матушка увидела Кая, входящего в зал. Не глядя по сторонам, он прошел за стойку, взял ее за руку и увел наверх. И на лестнице обнял и прижал к себе так крепко, что Бруни позабыла дышать.

– С тобой все хорошо? – спросил он.

Хриплый голос выдал тщательно скрываемое волнение.

– Узнал про нападение, да? – пискнула сдавленная в стальных объятиях Матушка и вдруг, упершись ладонями ему в грудь, с силой отстранилась. – Где ты был столько времени?! Я так ждала!..

Подняв ее на руки, Кай перешагнул порог комнаты. И ожег жадным шепотом:

– А у меня больше нет сил ждать!..

Словно плотный кокон укутал обоих – ни посторонних звуков с улицы или снизу, с кухни и из зала, ни дневного света из окон. Мир сузился до шепота и прикосновений губ – к губам, кожи – к коже.

После Бруни прильнула к груди Кая щекой и затихла, слушая бешеный стук сердца. Его чуть шершавая ладонь гуляла по ее бедрам и спине, выводила загадочные знаки на плечах и груди.

Вдруг, приподняв Бруни над собой на вытянутых руках и глядя ей в глаза, он попросил:

– Прости меня!

– За что? – удивилась она, потянувшись ладонями к его лицу. Прикрыла веки, гладя его по щекам, подбородку, шее, будто пыталась вспомнить на ощупь.

Кай снова крепко обнял ее:

– Я не смог защитить тебя…

И замолчал. Недосказанность пала между ними лезвием тишины. Тяжелым… Ранящим…

– Я видела тебя вчера, – торопясь разбить эту тишину, произнесла Матушка и удивилась тому, как вмиг окаменели его мышцы, будто он превратился в статую. – Гвардейский мундир тебе к лицу!

– Синий – хороший цвет, – коротко выдохнул Кай.

– Но почему именно полк принца Аркея? – уточнила она.

Кай помедлил с ответом. Потом пожал плечами.

– Я его ровесник, наверное, поэтому…

– Ты участвовал в прошлой войне? – продолжала Бруни.

За все время отношений между ними это был первый разговор, в котором она могла хоть что-то узнать о любимом.

Он поцеловал ее в лоб, встал, подошел к окну. Коротко ответил:

– Да.

Подперев голову рукой, Бруни разглядывала его – обнаженного – и ловила себя на мысли, что эти мгновения наедине омрачены толикой печали. Да, она любит его, но никогда не назовет своим! И Каю она нужна – но не настолько, чтобы, презрев правила, он сделал ее женой…

– Я сказала Весю про новый факультет, – произнесла она, страшась молчания. – Он хочет учиться и служить Родине, как его собратья из Черного полка.

Кай с интересом обернулся.

– Ты их тоже видела вчера? Хороши, правда?

– Правда, – кивнула Матушка. – Но они такие… пугающие!

Он рассмеялся, вернулся, сел на край кровати и, посадив Бруни на колени, укутал в одеяло. Спросил неожиданно:

– Сколько лет твоему парнишке?

– Я… я не знаю! – растерялась она. – Время оборотней долговечней человеческого, а признаки возраста мне неизвестны.

– Понял, – кивнул Кай. – Тогда я попрошу взглянуть на него Лихая Торхаша Красное Лихо, уж он-то не ошибается в таких вещах!

– А кто это? – удивилась Матушка.

Такое странное имя она слышала впервые.

– Это их полковник. Он оборотень и мой побратим.

– Твой побратим – оборотень? – испугалась Бруни. – Что это значит? Он тебя укусил?

Кай посмотрел с изумлением, а затем расхохотался так, что повалился на кровать, увлекая ее за собой.

– Нет, – пояснил он, отсмеявшись. – Просто однажды я спас жизнь ему. А он отплатил мне тем же. Это случилось давно, еще до войны. А на войне мы уже и не считали, сколько раз отводили смерть друг от друга… Когда он придет, угостишь его мясом с кровью? Он обожает стейки!

– А когда он придет? – с опаской поинтересовалась Бруни, ловя жадные руки, вновь отправившиеся гулять по ее телу.

– Завтра, – шепнул Кай, целуя ее в шею, – это все завтра…

Питер уже минут пять топтался на пороге, как растерянный медведь, не решаясь войти, когда Ровенна сообщила Матушке о его появлении.

Покинув кухню, Бруни вышла в зал и остановилась перед подмастерьем.

Едва взглянув на него, вспомнила свой страх той ночью – не за себя, за Веся и родной дом. Вытянулась в струну, сжала кулачки и требовательно спросила:

– Ну?

– Ма… Матушка Бруни, прости меня ради Пресвятых тапочек богини Индари! – взмолился красный как рак Питер и окинул взглядом примолкших посетителей трактира. – Ничего крепче морса больше в рот не возьму! Вот будьте мне все свидетелями! Маменькой клянусь!

Он так и сказал – «маменькой». И как ни зла была на него хозяйка трактира, сердце ее дрогнуло. Она посторонилась.

– Входи, Питер. И помни – ты дал слово!

Но молотобоец не спешил перешагнуть через порог.

– Позволь мне отработать вину? – попросил он. – Что я могу сделать для тебя, Матушка? Починил бы дверь… – он вновь густо покраснел, – да она уже исправна!

– Пускай дров наколет, – предложила практичная Ровенна, остановившись рядом и переглянувшись с сестрой.

Трактир отапливался углем, но наверху, в комнате родителей, где теперь спала Бруни, стоял маленький дровяной камин, когда-то сложенный Эдгаром для молодой жены. Матушка, продолжая традицию, недавно заказала телегу яблоневых чурбаков и мечтала расколоть их на полешки и щепочки для растопки, да руки никак не доходили.

Обычно молчаливая Виеленна неожиданно вмешалась, заявив в приказном тоне:

– Иди за мной! Найдется для тебя работенка!

Подмастерье двинулся через зал под одобрительные возгласы и смех посетителей, радующихся благополучному разрешению конфликта.

– Давай-давай, – поторопила младшая Гретель, крепко пристукнув его по хребту, – шевели граблями!

От удара Гренадерши зубы Питера клацнули, а сам он споткнулся и чуть не упал. После чего поглядел на Виеленну с интересом.

Матушка, улыбаясь, собиралась вернуться на кухню, как вдруг увидела в дверях нового посетителя, чья высокая фигура на мгновение заслонила дневной свет. Шум в зале стих, сменившись осторожными шепотками. Гость остановился на пороге, лениво оглядывая зал ярко-оранжевыми глазами с кошачьими зрачками. Его темно-рыжие, будто языки пламени, длинные – ниже лопаток – волосы были заплетены в простую косу, а широкие плечи обтягивал… черный мундир с золотыми эполетами.

Бруни судорожно вздохнула и поспешила навстречу полковнику Лихаю Торхашу Красное Лихо.

– Добрых улыбок и теплых объятий, господин! – приветствовала она. – Свободные столики есть справа у окна и у дальней стены, в углу.

Лихай бросил на нее короткий взгляд и прошел в угол. Шагал он так, что Матушке захотелось сбежать: в каждом движении ощущались темперамент и сила, скрученные волей в тугой жгут. Страшно было подумать, что может случиться, если однажды воля даст слабину!

Гость сел и оглядел Бруни с ног до головы, да так внимательно, что ей стало не по себе. Ни намека на похоть не было в его взгляде, однако Матушка ощутила себя тем самым плохо прожаренным куском мяса, о котором упоминал вчера Кай.

– Желаете пообедать или принести легкие закуски? – нервно заведя выбившуюся из косы прядь за ухо, спросила она. – Если пообедать, могу предложить суп из куриных потрошков и говяжью отбивную.

– Я пришел не за этим, – заметил Лихай и усмехнулся, обнажив великолепные белые зубы. Клыки чуть выступали вперед и были не по-человечески остры. – Но неси мясо, хозяйка. И позови своего приблуду.

Матушка чуть сощурила глаза.

– Его зовут Веслав, господин. И он больше не бродяга. Сейчас я займусь вашим заказом.

Полковник молча кивнул. Насмешка в оранжевых глазах грозила подпалить скатерть. Бруни стиснула зубы и, резко развернувшись, отправилась на кухню. Пиппо, с самого утра проинструктированный, какого рода посетителя следует ждать, уже ставил на плиту чугунную сковороду.

– Где Весь? – спросила Матушка, не застав мальчика на кухне.

– На заднем дворе, помогает Питеру.

Повар выглянул в зал, бросил короткий взгляд в угол и буркнул сердито:

– Эких головорезов привечаем. Того и гляди народ деру даст из трактира!

– Мясо для него должно быть слабой прожарки, почти сырое, – не обращая внимания на ворчание, напомнила Бруни, споро собрала на поднос тяжелую кружку с горячим морсом и тарелку с сырными хлебцами и, выглянув на задний двор через вторую дверь, позвала Веслава. Тот появился – раскрасневшийся от физической работы, с горящими весельем глазами.

– Что?..

И застыл. Сделал осторожный шаг по направлению к залу… потом еще один. Выглянул из-за занавеси. Кончики его ушей забавно задергались, выражая хозяйское волнение.

Удерживая на одной руке поднос, второй Бруни мягко подтолкнула мальчишку в спину.

– Иди за мной!

Пока они шли, полковник ждал без единого движения. Лишь пугающе блестели глаза да чуть подергивались ноздри, будто Лихай принюхивался.

Матушка составила с подноса посуду и ободряюще положила руку на плечо Веслава. Парнишка мелко дрожал, но, похоже, больше от волнения, чем от испуга.

– Назови свое имя и клан! – приказал Торхаш.

Весь молчал, будто язык проглотил.

– Ну же, – мягко сказала Бруни.

– Веслав Гроден из Черных ловцов.

Лихай постучал по столу длинными сильными пальцами.

– Подойди.

Матушка с сожалением убрала руку.

– Покажи ладони… Открой рот… Повернись… Приподними волосы на затылке…

Приказы следовали один за другим. Веслав подчинялся беспрекословно, но был так бледен, что казалось: сейчас или в обморок упадет, или перекинется и покусает ревизора.

– Имени крови тебе, я так понимаю, дать не успели, – задумчиво произнес полковник, наконец закончив осмотр. – Сколько ты бродяжничал после гибели семьи?

– Семь лет, – не задумываясь, ответил мальчишка.

– Умеешь читать и писать?

Весь кивнул.

– А на языке крови?

Последовал новый кивок, далеко не такой решительный.

– Не помнишь, – констатировал Лихай и перевел взгляд на Бруни. – Присядь, хозяйка, побеседуем. А ты, – взгляд, подаренный Весю, был по-прежнему насмешливым, но не злым, – можешь идти.

– Если позволите, я принесу мясо, – дежурно улыбнулась Матушка.

Пип сунул тарелку ей в руки, едва она переступила порог. Кусок, сочащийся розовым соком, был украшен зеленью и клюквой. Повар перевел взгляд на Веся, словно спрашивая, как все прошло. Бруни, тяжело вздохнув, пожала плечами. И отправилась обратно.

– Хорошо пахнет, – заметил Лихай, берясь за вилку и нож. – Вижу, пацан прижился здесь. О том, как он пытался защитить тебя, тоже наслышан.

– Он не пытался, – поправила Матушка, – он защитил!

– Наивная девочка, – оборотень отправил первый кусок мяса в рот. – Его спас момент неожиданности и скоро подоспевший патруль. В противном случае мальчишку забили бы, как бешеного пса. Страх перед нами у вас, людей, в крови.

– А почему? – вдруг спросила Бруни. – Почему это произошло?

Лихай поднял брови.

– Ты действительно хочешь знать?

– Да!

– В начале времен мир был дик, и населяли его свирепые существа. Только такие, как мы, могли справиться с гигантскими хищниками и не умереть от голода зимами, которые длились десятилетия. Затем климат стал меняться, животные – мельчать, боги – капризничать. Они решили создать для себя новую игрушку и сваяли вас, наделив при хрупкости плоти редкой способностью к приспособляемости разума. Они дали вам возможность заселять мир, обеспечив легкое и быстрое размножение. И, несмотря на наше недовольство, поддержали вас в первой войне между оборотнями и людьми. Войн было еще много. Вы быстро восстанавливали свои ряды, а у нас пары и до сих пор создаются один раз и на всю жизнь и, если гибнет один из двоих – род прекращается. Постепенно из властелинов мира мы превратились в изгоев, а потом – в бродяг, воров и убийц, которыми матери пугают детей. Мы совершили ошибку, не приняв во внимание угрозу по имени человек. Мы могли бы сотрудничать с вами или… уничтожить. Но момент был упущен. Поэтому, маленькая хозяйка, мы имеем то, что имеем.

Торхаш говорил спокойно, будто лекцию читал. Ни затаенной обиды, ни скрытой ярости не замечала Бруни в горящих, как угли, глазах, но ей было страшно. По-настоящему страшно от холодного и отстраненного тона его голоса.

Полковник замолчал, глотнул морса, и, похоже, напиток пришелся ему по вкусу. На сухарики он даже не посмотрел.

– А почему принц Аркей помогает вам? – Матушка нашла в себе смелость задать вопрос, который давно ее волновал.

– Принц – государственный деятель, – пожал плечами полковник. – Он любит свою страну и желает для нее блага. Травля и жестокие убийства моих собратьев не красят граждан этого государства – и в этом первая причина. Мы можем и хотим служить стране, которую считаем своей, как и те люди, что убивают нас. И в этом причина вторая! Он пытается сделать шаг, пропущенный в прошлом, сплотив нас в единый народ.

– Но у него тоже был выбор, – тихо сказала Бруни и тоскливо посмотрела в окно, вспомнив залитые страхом глаза Веся. – Он мог бы решиться на уничтожение…

Лихай взглянул на нее уже без насмешки.

– Ты права, маленькая хозяйка, – произнес он. – Ты права…

– Меня зовут Матушка Бруни, – поправила она. – Спасибо, что нашли время рассказать мне о прошлом, – я всего этого не знала!

– Человеческая память недолговечна! – усмехнулся полковник.

Матушка лишь пожала плечами, ведь он говорил правду.

Лихай не без сожаления отодвинул пустую тарелку.

– По людским меркам Веславу около двенадцати лет, – сказал он. – В его принадлежности к Дикому братству у меня сомнений нет. А это значит, что в начале осени он может подать прошение принцу Аркею о зачислении его на спецфакультет Военного университета. Мне, конечно, придется пообщаться с ним еще – проверить, действительно ли он умеет читать и писать и насколько плохо у него с языком крови – родным языком нашего народа, но это уже мелочи!

Бруни сжала руки, сдерживая волнение, и медленно встала. Любого другого она расцеловала бы за добрую весть, а с Лихаем чувствовала стеснение.

– Вы зажгли для меня солнце, мой господин! – тихо сказала она. – А ему – дали надежду…

На мгновение Бруни показалось, что полковник сейчас что-то скажет ей… Что-то важное! Но он промолчал. Кинул на стол золотой, поднялся, допил оставшийся в кружке морс и вышел, не прощаясь, – высокий, гибкий, стремительно-опасный.

Лишь когда он покинул трактир, Матушка сообразила, отчего он так и не притронулся к сухарикам. Они были натерты чесноком!

Бруни не решалась заглянуть в старинное, от матушки доставшееся трюмо. То самое, что они с Каем перетащили в спальню из бывшей детской. Из мягко занавешенной чернотой глубины смотрела незнакомка с бледной кожей и огромными серо-голубыми глазами. Их цвет подчеркивали великолепные синие опалы ювелирного гарнитура, который ее заставил примерить Кай. Она отнекивалась, отказывалась, протестовала, но, целуя, он подавил сопротивление, сам продел в маленькие ушки длинные серьги в форме капли, с благородным синим камнем в окружении мелких бриллиантов, сам застегнул на ее шее ожерелье, сработанное в виде дорожки опаловых и бриллиантовых брызг. Ожерелье изящно облегало шею и стекало искрящимся водопадом глубоко в декольте. Гораздо глубже, чем позволяла себе хозяйка трактира, предпочитающая платья, закрытые до самого горла.

Но сейчас на ней не было платья.

Не было ничего, кроме гарнитура, отсветы которого волшебными прикосновениями украшали ее, делая лицо загадочным, шею – лебединой, а ямочки над ключицами – изящными и волнующими.

Кай стоял сзади, положив ладони ей на плечи.

– Как ты красива, – прошептал он, лаская ее взглядом. – Посмотри на себя!

Приказу в его голосе Матушка не могла не подчиниться. Но, подняв глаза, посмотрела не на себя – на него, на любимого. Зеркальная рама неожиданно представилась ей рамой портрета, на котором были нарисованы совсем незнакомые люди. Женщина с открывающей шею и плечи высокой прической, в великолепном синем бархате пышного платья и сиянии драгоценностей. И мужчина за ее правым плечом в того же цвета мундире. Подобную пару она могла представить на картинке из сказки, которую матушка рассказывала маленькой Бруни, засыпающей под шум, доносящийся снизу – из трактира. Но никак не в оправе старой, местами треснутой зеркальной рамы.

Кай мягко подтолкнул ее к себе, и она невольно откинула голову ему на плечо. Он провел по ее шее пальцами снизу вверх, очертил скулу и маленькое ушко… Опал качнулся, внутри его океанской голубизны заиграли солнечные искры, будто и впрямь на морском просторе лучи трогали гребни волн и тонули в них, рассыпаясь золотой пыльцой. Рука Кая медленно двинулась вниз по ожерелью, в ложбинку…

– Это гарнитур моей матери, – вдруг сказал он, и Матушка, разомлевшая от ласк, открыла глаза. – Дивно идет тебе… Она была бы рада видеть это.

– Была бы?.. – переспросила Бруни.

– Она умерла, – с грустью ответил Кай. – Отец после ее смерти так и не женился.

– А ты? – сорвалось вдруг с языка, и Матушка не успела себя остановить.

Испуганно зажала ладонями рот.

– Что я? – удивился Кай.

Незнакомка в зеркале бросила на Бруни высокомерный взгляд. «Кто я и кто – ты, – укором жгли ее глаза. – Корова в конском седле? Простушка, возомнившая себя королевой? Стыдись!»

Дрожащими руками Бруни принялась расстегивать ожерелье.

– Что случилось? – нахмурился Кай.

– Зачем ты принес мне его? – тихо спросила она и осторожно, будто боясь разбить, положила ожерелье на туалетный столик.