Щепки плахи, осколки секиры Чадович Николай

— Это мой друг, — ответила Лилечка несколько уклончиво.

— Хахаль, что ли? — не унималась бабушка.

— Ну как тебе сказать… — замялась внучка. — Между нами ничего нет, но он мне нравится. Может, и обвенчаемся, если все нормально будет.

— А сейчас, стало быть, ненормально? — Бабушка поджала бесцветные губы.

— Ой, бабуся, ты просто не в курсе дела, — поморщилась Лилечка. — Живешь тут… как медведица в берлоге. А в Отчине такое творится, что просто ужас дикий! Ну только об этом потом. Не хочу себе настроение портить… Лева, иди сюда! Познакомься с моей любимой бабусей.

— Анна Петровна! — необычайно широкий регистр голоса позволял королеве саванны легко переходить с нежного сопрано на грубый бас.

Цыпф галантно чмокнул ее красную натруженную длань, протянутую для рукопожатия и в свою очередь представился:

— Лев Борисович Цыпф.

— Ну на Борисовича, ты, положим, еще не тянешь, — сказала бабушка несколько холодновато. — Пока в Левках походишь, а там видно будет. Сам-то из каких будешь?

— Сирота. Родителей не помню, — смиренно объяснил Цыпф. — А родился скорее всего в Талашевске.

— В Талашевске этом спокон веку толковых ребят не водилось, — вздохнула бабушка. — Пьешь, небось, горькую?

— Как раз и нет! — заступилась за своего дружка Лилечка. — Он, бабуся, знаешь какой умный! Тысячу книжек прочел. И все языки знает.

— Не может быть! — удивилась бабушка, — И тарабарщину тутошнюю тоже?

— А как же! — Лилечка ободряюще погладила Цыпфа по голове. — Испытай, ежели не веришь.

— Пусть тогда скажет этим сучкам черномазым, чтобы не валялись задницей кверху, а бежали в горницу угощение гостям дорогим подавать.

Задача была несложная, и Лева Цыпф постарался лицом в грязь не ударить, но его энергичная команда возымела действие только после того, как по совету Анны Петровны он добавил, что обращается к коленопреклоненной челяди от лица их милостивой и милосердной госпожи.

Вновь ударили барабаны, празднично разодетая публика, окружавшая дом королевы, пустилась в пляску, а прислуга поволокла в трапезную глиняные кувшины с бормотухой и кислым молоком, деревянные подносы с горячими закусками, корзины с фруктами и стопки свежих лепешек.

Бабушка, обняв Лилечку и Цыпфа за плечи, провела их под своды своего сумрачного и прохладного жилища, где трогательные салфеточки, фарфоровые слоники и ширпотребовский хрусталь соседствовали с парадными щитами, ритуальными масками и звериными шкурами.

Глинобитный пол был сплошь устлан коврами — и кастильскими, тонкой мавританской работы, и местными, грубыми, зато необычайно пестрыми, и войлочными татарскими паласами. Но жемчужиной этой коллекции было жаккардовое изделие Талашевской текстильной фабрики. Этот ковер, некогда украшавший тамошний Дом культуры, носил название «Дружба народов». На нем были изображены три женщины разного цвета кожи — белая, черная и желтая. Соединив руки, они вздымали над собой голубя мира, больше похожего на рахитичную курицу.

Самые почетные места располагались вокруг этого самого сомнительного, голубя. Анна Петровна, кряхтя, присела первой и похлопала рукой по ковру, приглашая гостей последовать ее примеру.

— Уж не обессудьте, — сказала она при этом. — Стульев не держим. Привыкайте.

— Бабуся, ты меня за кого-то другого принимаешь, — сказала Лилечка не без бахвальства. — Ты про неудобства говоришь, а я к кошмарным бедам давно привыкла. Меня, между прочим, и на кол сажали, и на горячей сковороде плясать заставляли, и в райской речке топили, и в ад кромешный затаскивали.

— Бедненькая ты моя, кровинушка ты моя единственная, дите неразумное! — запричитала бабушка. — Да кто же это посмел так над тобой изгаляться? Ты мне только словечко шепни, я на него своих сатаноидов черных напущу! И дня не пройдет, как его поганая шкура на нашем заборе сушиться будет!

— Верю, бабуся, — кивнула Лилечка, косясь на приготовленное угощение. — Но об этом чуть позже. Зачем аппетит портить?

— А ведь и верно, — спохватилась бабушка и взмахнула костяной дубинкой, которую украшал пышный султан из человеческих волос. — Вы, чай, голодные. Как говорится, начнем, благословясь.

Все участники пира, до сих пор находящиеся на ногах, присели и стали хватать первое, что подворачивалось им под руки. Предпочтение отдавалось сосудам для хранения жидкости. Сразу запахло худо сваренной и плохо очищенной сивухой.

— Ешьте, детки, — Анна Петровна стала подтягивать к себе подносы и корзины. — Сил набирайтесь. Мяска хотите?

— Не отказался бы. — Лева сглотнул слюну и раскрыл свой перочинный нож. — Это свинина или говядина?

— Еще лучше! — похвалилась гостеприимная хозяйка. — Молодая мартышка. Тебе ребрышко или лапку?

Лилечка, заметив, что Лева впал в некоторое замешательство, немедленно пришла ему на помощь.

— Мы этого мяса так недавно наелись, что даже глядеть на него не можем. Вот рыбки бы с удовольствием попробовали. Вон там что, рыбка?

— Почти. А на самом деле молодые крокодильчики. Минтаю не уступят. Филе нежное и костей почти нет.

— С тобой, бабуся, все ясно, — констатировала Лилечка. — Мартышки, крокодильчики… А змей или скорпионов сегодня в меню нет?

— Вот чего нет, того нет, — призналась бабушка. — Из насекомых одна саранча имеется. Сама, между прочим, вялила.

— Саранчой нас не удивишь. В Отчине саранчой собак кормят. Ты бы нас, бабуся, чем-нибудь людским угостила. Вспомни, какой ты борщ умела готовить. А кашу гречневую! А пироги с капустой!

— Я бы сготовила. Если бы вы капусту, свеклу и гречку с собой принесли, — обиделась Анна Петровна. — Не угодишь на вас… Тут, между прочим, огородов нет. И никакого скота домашнего, кроме коров. А их есть не полагается. Вот и приходится всякими гадами питаться. Хорошо еще, если корешок какой-нибудь откопаешь… Нечего вам здесь кочевряжиться. Ешьте, что дают.

В конце концов порядочно проголодавшаяся Лилечка остановила свой выбор на лепешках с диким медом, печенных в золе бананах и черепаховом мясе, тушенном прямо в панцире. Цыпф кроме этого отдал должное сырам, круглым и твердым, как булыжник, и какому-то странному кушанью, с вида похожему на манную крупу. По его словам, это была та самая «манна небесная», которой в Синайской пустыне питались сыны Израилевы.

— Запивать чем будете? — поинтересовалась заботливая бабушка. — Только сразу предупреждаю, бормотухи я вам не дам, и не просите даже. Я в нее для забористости помет летучих мышей добавляю и ягоды дурника. Арапам от этого одна только польза, а деликатный человек и здоровья может лишиться. Вы лучше молочка попейте.

— Ой, бабуся, обрыдло уже это молоко, — скривилась Лилечка.

— Тогда я вас чем-то другим угощу, — оживилась Анна Петровна. — Специально для этого случая берегла.

Из отдельного кувшинчика она разлила по глиняным плошкам что-то черное и густое, как нефть.

— Что это такое? — Лилечка с подозрением глянула на странный напиток.

— Попробуй, сама догадаешься, — лукаво усмехнулась бабушка.

— А не отравлюсь?

— Ты что, милая, бабушке своей не доверяешь? Пей, пей, потом спасибо скажешь!

— Тьфу, ну и гадость! — Лилечка с трудом удержалась, чтобы не выплеснуть содержимое плошки прямо на ковер. — Ты что, полынь пополам с навозом заварила?

— Дурочка, это же кофе! — принялась успокаивать ее Анна Петровна. — Причем натуральный. Уж я-то его в свое время вдоволь попила. Килограмм зерен шесть рублей стоил. Да и то по большому блату. Я эти зерна сама жарила, а потом молола. А недавно гляжу, кустик растет и точно такие же зерна на нем, только чуть помельче. Понюхала — запах вроде бы похожий. Вот и пью сейчас каждый день кофе за завтраком, как барыня какая-нибудь.

— Бабуся, да его же пить просто невозможно! Прямо желчь змеиная!

— Что ты понимаешь, дите неразумное! Его турецкие султаны и английские лорды пили! А если тебе горько, так с медом попробуй.

— С медом уже более-менее, — согласилась Лилечка, заев малюсенький глоток кофе черпаком меда. — Но я лучше так меда поем, без ничего.

Цыпф, к кофе тоже непривычный, но много слышавший о полезных свойствах этого напитка, мужественно выдул свою плошку, даже не прибегнув к помощи меда, чем сразу укрепил свой авторитет в бабушкиных глазах.

— А из каких ты, интересно, Цыпфов будешь? — поинтересовалась она доброжелательно. — Один, помню, на базаре заготовительным ларьком заведовал. Но у того, кажись, одни дочери были. Другой в больнице насчет внутренних болезней принимал. Он мне однажды посоветовал запор календулой лечить. И знаете — помогло. Но тот не Борисом звался, а Иосифом.

— Ничего не могу сказать определенного, — смутился Лева. — Родню свою не помню абсолютно.

— Бедняга… — посочувствовала Анна Петровна и кивнула затем на Лилечку, деликатно копавшуюся ножиком в мешанине из мяса, потрохов и недозрелых яиц, наполнявших панцирь черепахи. — Она ведь тоже без отца и матери росла. Сама я ее воспитывала. Самой, видно, и замуж отдавать придется.

— Ой, бабуся, с этим делом я как-нибудь и без тебя справлюсь, — Лилечка принялась облизывать свои пальчики. — Мы к тебе совсем по-другому вопросу. И, между нами говоря, очень важному…

— Жизненно важному! — добавил Цыпф со значением.

— Для меня, внученька, все твои вопросы жизненно важные. Уж рассказывай, не стесняйся.

— Бабуся, пойми, это не мой вопрос. То есть, конечно, и мой тоже, но вообще-то он касается всего человечества. И кастильцев, и степняков, и арапов, и даже киркопов, которых осталось совсем немного. Спасать надо человечество, пока не поздно.

— Страсти-то какие ты говоришь, — сказала бабушка, макая в мед лепешку. — Оно, как я заметила, завсегда так бывает. Кто свои собственные дела обделать не может, тот спасением человечества занимается. Вы оба сначала сопли утрите, семью создайте, детей заведите, добро наживите, а уж потом спасайте, кого вам заблагорассудится. Хоть киркопов, хоть бегемотов, хоть мартышек лесных.

— Бабушка, ты ничего не поняла, — Лилечка решительно отодвинула от себя все блюда, подносы и плошки. — Мы сюда не по своей прихоти явились, а по распоряжению серьезных людей. Сами они в другие страны точно по такому же делу отправились. Кто в Степь, кто в Кастилию… Выслушай нас и не перебивай, пожалуйста. Мы на твою помощь сильно надеемся. Но если с тобой вдруг не получится, то к другим вождям обратимся. От деревни к деревне пойдем, как нищие. Пусть тебе стыдно будет.

— Молодец, внучка, — аппетит пропал уже и у бабушки. — Уела старуху. Я ведь в этой глуши и забыла, какие времена нынче настали… Может, так оно и нужно, чтобы яйца курицу учили. Особенно если у курицы мозги высохли… Так и быть, послушаю я вас. Начинайте свой сказ… Вы сумасшедшие, — сказала бабушка после того, как Цыпф не без помощи Лилечки изложил ей план эвакуации человечества в Эдем. — Не знаю, как другие, а арапы с вами не пойдут. Не тот это народец. Я не говорю, что они круглые дураки. Но они совсем другие. И живут, и мыслят иначе, чем мы. День прошел, и слава Богу. А что завтра будет или вообще неизвестно через какой срок, их как бы совсем не касается. Знаете, как про русского мужика говорили? Пока гром не грянет, он не перекрестится. А арапы и подавно. Да они и понятия никакого про Эдем не имеют. У арапов боги такие же пастухи, как они сами, только коровами владеют не простыми, а небесными. Вы про это на всякий случай запомните, может, и пригодится. Дуться на меня не надо. Если уж вы так хотите, я всех более или менее авторитетных вождей здесь соберу. Пусть они вас послушают и сами ответ дадут. Но только для этого предлог нужен. Очень убедительный. Вы не против, если я объявлю, что ищу для внучки жениха? Уж на такую-то приманку все блудодеи черномазые сбегутся, у которых больше сотни коров имеется.

— Скажу прямо, что меня такой вариант не совсем устраивает, — произнес Лева таким тоном, словно не манны небесной только что откушал, а по ошибке собачьей шерстью закусил.

— Да ты, милок, не беспокойся, — заверила его Анна Петровна. — Мы женихам такой конкурс устроим, какой и в духовной семинарии не бывает. Ни один не справится.

— Ну про это мы уже слыхали, — процедил Лева. — Выпить кувшин бормотухи, обыграть невесту в шашки, а затем трижды подряд ублажить ее женское естество. Как правило, все претенденты пасуют на последнем испытании.

— Где это ты такую глупость услышал? — Анна Петровна нахмурилась. — Небось, в мой огород камушек? Я хоть гостей и уважаю, да охальников не терплю. Ты думай, прежде чем говорить.

— Извините, — выдавил из себя Цыпф. — Лично вас я не хотел обидеть.

— То-то же! А сватовство мы по местным законам устроим. Чтоб потом претензий не было. Невеста достанется самому сильному, смелому и выносливому. Ты сам-то участие принять желаешь?

— Где уж мне… — Он покосился на возлежащего по соседству чернокожего молодца, могучие руки и ноги которого были раза в два длиннее соответствующих конечностей Цыпфа.

— А это, милок, уже другая забота, — сказала Анна Петровна многозначительно. — Сам ведь хвалился, что тысячи книг прочитал… Ну ладно, допустим, это не ты хвалился, а внучка моя. А от кого она про то узнала, как не от тебя? Так вот, если ты действительно человек ученый, должен знать, что мозговитый да ушлый слабак одолеет любого придурковатого силача. Только робеть заранее не надо. Про Давида и Голиафа слыхал? А про Одиссея и чудище одноглазое? В крайнем случае про Кота в сапогах и великана-людоеда?

Цыпф, сраженный не только близкой перспективой потерять возлюбленную, но и внезапно прорезавшейся бабушкиной эрудицией, подавленно молчал, и Лилечка поспешила успокоить его.

— Не переживай, — прошептала она в Левкино ухо. — Уж если дело до шашечного турнира дойдет, меня здесь никто не обыграет. Я хоть бабусе и уступаю немного, но в дамки с пятого хода попадаю…

Как вскоре выяснилось, уже изрядно поднадоевшие уроженцам Отчины местные барабаны были предназначены не только для того, чтобы задавать ритм танцорам, но и для передачи на дальние расстояния вполне конкретных сообщений.

Не прошло и нескольких часов после окончания пира (бабушка измеряла время при помощи огромных водяных часов, вмещавших не меньше десяти ведер), как барабаны загудели, рассылая по всем соседним деревушкам весть, что мудрая и грозная Анаун согласна отдать свою внучку в жены любому вождю или сыну вождя, который в честной борьбе одолеет всех других претендентов. Приманкой для женихов была не только, невеста сама по себе (слава о ее писаной красоте, белокожести и пышных формах уже успела широко распространиться в саванне), но и обещанное за ней богатейшее приданое: две сотни голов скота, двенадцать сундуков с носильными вещами, столько же чугунных котлов, сотня серебряных реалов и пятьсот советских рублей мелкой монетой.

Едва только барабаны, сообщившие эту новость, так сказать, из первых уст, умолкли, как вдали послышалась еле слышная виртуозная дробь, в точности копировавшая подлинник. Такой вид связи, конечно, уступал телеграфу и телефону, но превосходил все то, что имелось нынче в этой области у соседей.

Вскоре со всех концов саванны потянулись знатные гости. Они ставили свои походные шатры там, где считали удобным, и в конце концов заняли изрядную часть общинного пастбища да вдобавок еще распугали стада полудиких коров, славившихся в основном размерами своих рогов, а отнюдь не удоями.

По этой причине состязания женихов решено было начать незамедлительно, не дожидаясь явки самых дальних или самых медлительных претендентов.

Маленькая винокурня, устроенная Анной Петровной в потайном месте (хотя и была она здесь почти что неограниченной самодержицей, но глубинный, подсознательный страх перед карающими органами изжить в себе так и не смогла), все это время действовала безостановочно.

В котлы, под которыми горело жаркое пламя, наливали брагу, заранее приготовленную из размолотого зерна диких злаков. Каждый котел вместо крышки накрывался тазом, полным холодной воды. Этиловый спирт, куда более летучий, чем вода, конденсировался на днище этого таза и горячим дождиком стекал в другой таз, меньшего размера, установленный на специальном треножнике выше уровня кипящей браги. Над мутным, дурно пахнущим полуфабрикатом колдовала сама Анна Петровна — сначала при помощи угольного фильтра очищала его от сивушных масел, а затем облагораживала одной ей известными добавками.

Перед началом работы каждому винокуру вставляли в рот кляп, намертво зафиксированный сыромятными ремнями, похожими на конскую сбрую. Делалось это отнюдь не по причине крохоборства, а исключительно ради поддержания работоспособности персонала и недопущения несчастных случаев на производстве. Арапы, вне зависимости от пола и возраста, были падки на алкоголь, как мухи на патоку, а захмелев, все время норовили упасть в котел с кипящей брагой или причинить себе какое-нибудь иное увечье.

В назначенный час претенденты на руку, сердце, тело и богатство Лилечки собрались на специально отведенном для этого мероприятия плацу, расположенном вне пределов частокола, окружавшего деревню. Анна Петровна заранее позаботилась, чтобы здесь были представлены все наиболее влиятельные кланы Лимпопо.

Дабы до предела разжечь честолюбие претендентов, им предварительно позволили полюбоваться Лилечкой (так сказать, продемонстрировали товар лицом), восседавшей в роскошных носилках из эбенового дерева. Ради такого случая бабушка обрядила внучку в свои лучшие вещи. Несколько эклектичный, хотя и не лишенный шарма наряд невесты состоял из шитого золотом и мелкими жемчугами платья кастильской придворной дамы, чересчур тесного и в груди, и в заду; шляпки с огромными искусственными цветами, купленной юной Анечкой Тихоновой в сорок пятом году на привокзальной толкучке; слегка тронутого африканской молью норкового манто и туфлей-лодочек, таких просторных, что Лилечка боялась пошевелить ногой.

Суровые воины саванны, привыкшие в любой обстановке сдерживать свои чувства, встретили появление невесты гробовым молчанием. (Точно так же они отреагировали бы на внезапное нападение взбешенного буйвола или на долгожданный восход неизвестно куда пропавшего солнышка, до сих пор числившегося в ранге великого божества.) Однако то, как трепетали их широкие ноздри, как высоко вздымались мускулистые груди и как сверкали глаза, лучше любых слов говорило, что ради обладания таким роскошным призом любой из претендентов не пожалеет ни сил, ни здоровья, ни самой жизни.

Лева Цыпф, затерявшийся в общей шеренге женихов, сразу заскучал. За полчаса до этого его раздели догола, позволив оставить только башмаки, обрядили в головной убор из перьев и дурацкий передник, едва скрывавший мужское достоинство, но оставлявший открытыми ягодицы, и с ног до головы разрисовали замысловатыми узорами. Затем он получил тяжелое копье, не менее тяжелый щит и был вынужден присоединиться к толпе людей, абсолютно чуждых ему по физическим кондициям, мировоззрению и образу жизни.

Цыпф до сих пор абсолютно не представлял себе, каким манером он сможет превзойти в смелости, выносливости и силе этих прирожденных воинов, для которых поединок со львом был обычным делом. Если Анна Петровна и имела какие-то планы, обеспечивающие победу, то с Левой она этими планами не делилась. Более того, в последнее время туземная королева будто бы стала избегать земляка, предпочитая находиться в обществе арапских вождей.

Да и Лилечка, неприступная и величественная, как Клеопатра во время своего римского триумфа, что-то не баловала сегодня Леву своим вниманием. По крайней мере, она даже ни разу не взглянула в его сторону.

Короче, Цыпф ощущал себя обманутым и брошенным, а путешествие в Лимпопо, на которое возлагалось столько надежд, представлялось ему сейчас как роковая авантюра.

Перед началом состязания претенденты долго ублажали духов, ответственных за удачу и воинскую доблесть. Действо это заключалось в нестройных, но истовых песнопениях, диких прыжках и подбрасывании кверху пригоршней птичьего пуха. Многочисленные зрители бурно поддерживали свои креатуры и с неодобрением косились на Леву, демонстративно игнорировавшего религиозные чувства арапов.

Затем колдун, попорченный звериными зубами и согбенный долгой жизнью, огрел каждого из претендентов ритуальной костяной дубинкой, что означало благословение. Для привычных к телесной боли туземцев это было равносильно нежному шлепку, а у бедного Цыпфа едва не подкосились ноги. После такой прелюдии его вера в победу, и до этого почти эфемерная, обратилась в абсолютный нуль.

А между тем сигнал к началу первого тура состязаний, в ходе которого предстояло определить наиболее сильных в физическом плане претендентов, был уже дан.

Поперек плаца установили несколько рам, на которых были натянуты шкуры бегемотов, выдубленные солнцем и корой валлонового дуба до твердости брони. Воины приближались к этим мишеням почти вплотную и с короткого расстояния метали свои ассегаи. Чувствовалось, что это упражнение хорошо им знакомо. Шкуры гудели от могучих ударов под стать сигнальным барабанам, но только каждое пятое или шестое копье прошивало цель насквозь. Счастливчики отходили в одну сторону, неудачники в другую, но никто из них не смел открыто выразить свои чувства.

Уже в самом начале состязания Леву бесцеремонно оттерли в задние ряды, и когда, наконец, наступил его черед метать копье, все шкуры превратились в решето. Горбатый колдун, тот самый, что едва не оглушил Леву дубинкой, заметив замешательство своего бледнолицего крестника, подмигнул ему бельмастым глазом и знаком велел вынести свежую мишень.

В отличие от других она была какая-то пегая да вдобавок еще сильно воняла плесенью. Леву это нисколько не удивило — он привык, что в любой лотерее злодейка-судьба наделяет его только никуда не годными отбросами.

«Будь что будет», — подумал он и, разбежавшись, послал копье прямо в центр мишени. Сразу после броска Лева отскочил в сторону, не без основания полагая, что срикошетившее о шкуру копье может причинить ему тяжкие увечья.

Однако подобного конфуза не случилось, и, к вящему удивлению Цыпфа, наконечник копья, формой и размерами похожий на римский меч-гладиус, ушел в шкуру почти на половину своей длины. Запахло уже не плесенью, а настоящей гнилью.

Лева еще не успел по-настоящему обрадоваться своему успеху, а горбатый колдун уже вновь огрел его дубинкой, но на этот раз ласково, по заднему месту. Это означало, что еще один претендент успешно прошел испытание.

Впрочем, подвиг Цыпфа никого особо не удивил — в очередной тур вышло не менее двух десятков человек, но уж это были богатыри из богатырей.

Перед началом состязания на выносливость вперед важно выступила Анна Петровна и объявила, что жалует каждого силача кувшином какой-то особой бормотухи, делающей из гиены льва, из мальчика — мужчину, а из мужчины неутомимого и неустрашимого демона.

Эта весть была встречена хоть и сдержанным, но ликованием. Ко всем без исключения участникам второго тура приблизились девушки с объемистыми глиняными кувшинами, которые немедленно были опорожнены до дна.

Лева понял, что это конец, но отказаться не посмел. Обычно он становился бухим уже после трехсот-четырехсот грамм любого алкогольного напитка, крепостью превышавшего тридцать градусов, а в кувшине, судя по всему, плескалось не меньше литра.

— Пей, — на ломаном русском языке произнесла девушка. — Госпожа велела. Иначе холостым будешь.

Заранее ожидая, что омерзительное пойло обожжет ему рот. Лева сделал первый глоток и от неожиданности едва не поперхнулся — в кувшине была вода! Со странным привкусом и еще более странным запахом, но, несомненно, вода. Леву давно уже мучила жажда, вызванная суетой и треволнениями этого дня, поэтому прохладный напиток пришелся как нельзя кстати.

Напившись, Лева сразу ощутил прилив сил, а главное — уверенность в этих силах. Ситуация уже не казалась ему такой безысходной. Надо было только выдержать соревнование на выносливость, а уж в своей смелости он сейчас почему-то не сомневался.

И вот вновь застучали барабаны. На этот раз их сопровождали какие-то неизвестные Цыпфу музыкальные инструменты, издававшие высокие, тревожные звуки. Воины без промедления начали свой танец, представлявший нечто среднее между конвульсиями буйно помешанных и упражнениями каратистов.

Ритм, вначале медленный и как бы вкрадчивый, постепенно ускорялся. Многие зрители не выдержали искушения и тоже пустились в пляс. Даже горбатый колдун неуклюже вертелся на одном месте, похожий на краба, которому отдавили клешню.

В отличие от соперников Лева не испытывал от танца никакого удовольствия. Для него это была неприятная и тяжелая повинность. От ритма он старался не отставать, но силы попусту не транжирил. Его танец скорее напоминал бег на месте, чем прыжки. И тем не менее в очередной раз отрываясь от земли, он считал про себя: «Пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два…» На трехсот десятом прыжке Лева внезапно заметил, что у него осталось не больше семи-восьми соперников. Остальные претенденты уже успели принять лежачее или сидячее положение, хотя их тела продолжали дергаться в такт зажигательной музыке. Пяля в пространство осоловелые глаза, они бормотали что-то невразумительное, короче говоря, представляли собой типичных клиентов медвытрезвителя. (К сожалению, до такого вида коммунальных услуг в далеком от цивилизации Лимпопо еще не додумались.) «Вот кому хорошо, — с завистью подумал Лева. — И невеста им уже не нужна, и предстоящее состязание на смелость не волнует».

До пятисотого прыжка Цыпфу осталось совсем немного, но тут барабаны оборвали свою дробь. Умолкли и маримбы, эти ксилофоны Черной Африки.

Лева дышал, как запаленная долгой скачкой лошадь, хорошо еще, что пену изо рта не пускал. У него дрожали не только ноги, но и руки, голова и вообще все нутро. Раз и навсегда он возненавидел все на свете танцы, как народные, так и классические.

Испытание на выносливость выдержали пять человек — один белый и четверо черных. Лева, конечно, проскочил дуриком, но этих четверых можно было смело посылать в космос, спускать в жерло действующего вулкана и безо всякой тренировки выставлять на двенадцатираундовый бой против чемпиона мира по боксу Кассиуса Клея. Еще оставалось неизвестным, в чем именно состоит заключительное испытание, но можно было не сомневаться, что эти четверо в нем не сробеют. Лева вновь тихо запаниковал.

Тем временем колдуны в масках, изображавшие духов смерти, вынесли на середину плаца пять плетеных конусообразных корзин. Горбун исполнил вокруг них довольно непристойный танец, вдоволь повалялся в пыли, а затем с обезьяньими ужимками сорвал крышки.

В наступившей тишине яственно раздалось многоголосое зловещее шипение. Из корзин разом поднялись пять узких змеиных головок. Их пасти были широко раскрыты, демонстрируя ядовитые клыки, а в глазах горела древняя ненависть ко всем двуногим, четырехногим и крылатым тварям. Характерная расцветка змей — темно-бурая спина и грязно-белое брюхо — свидетельствовала о том, что это были так называемые черные мамбы, самые опасные гады саванны, укус которых смертелен даже для зебры.

Замысел устроительницы состязаний стал ясен. Для того чтобы доказать свою смелость, нужно было всего-навсего схватить змею рукой.

Откуда-то вновь появился горбатый колдун. На веревке он тащил лохматую, неказистую собачонку, жалобно скулившую в предчувствии беды. Это была одновременно и жертва богам, и тест на проверку агрессивности змей.

Как ни сопротивлялась бедная псина, но колдун победил — ухватил ее за шкирку и швырнул в сторону змеиной выставки. Собачка ловко приземлилась на лапы и только хотела дать деру, как ближайшая мамба нанесла стремительный, почти неуловимый для человеческого взгляда удар…

Секунд через десять собачка завалилась набок, потом перестал подергиваться кончик ее хвоста, а спустя еще пару минут окончательно стихло и тихое повизгивание. Публика тревожно загудела — как-никак она явилась на свадьбу, а не на поминки.

Никто из участников заключительно тура, в том числе и Лева, не двигался с места. И если на лицах воинов читались признаки растерянности (выйти с голыми руками на змею для арапа было то же самое, что для уроженца Отчины стать на пути несущегося железнодорожного состава), то человек, хорошо знавший Леву, сразу догадался бы, что в его черепной коробке происходит интенсивный умственный процесс.

«В чем же здесь фокус? — думал он. — Не могу поверить, чтобы Анна Петровна хотела моей смерти. Змея может стать безвредной, если израсходует весь запас своего яда. Но опыт с собачкой свидетельствует как раз об обратном. Иногда у змей вырывают ядовитые клыки… Посмотрим повнимательнее… Нет, у всех пяти штук клыки на месте. Что же делать? Соревноваться со змеей в реакции бессмысленно. Я не мангуст. Дудочки для заклинания у меня тоже нет, хотя все это сказки, змеи почти не способны слышать… А если это просто повод прекратить борьбу? Восстановить, так сказать, статус-кво? Хоть бы предупредила заранее, противная старушенция!»

Цыпф оглянулся по сторонам. Анна Петровна почему-то отсутствовала. Исчезла куда-то и Лилечка. Девушка, напоившая Леву водой, делала какие-то жесты, явно провоцирующие его на более близкое знакомство со змеями.

Слово опять взял горбун. В одной руке он держал флягу-колебасу, а в другой

— тонкий, как шило, нож.

Из его речи, чересчур витиеватой для арапа, можно было понять, что испытание будет продолжаться только до тех пор, пока из фляги не вытечет вода. Если за это время ни один из претендентов не попытается доказать свою смелость, все они будут с позором изгнаны прочь, а мудрая Анаун назначит новые состязания, но уже с другим составом участников.

После этого он проткнул колебасу ножом, повесил ее на тотемный столб и вновь смешался с толпой.

И тогда Цыпф заставил свои ноги стронуться с места. Побуждения, двигавшие им, были чрезвычайно просты: если Лилечка действительно любит его, то не допустит такой глупой смерти, а если не любит, тогда и жить не стоит. Еще поплачет она на его могилке! Еще пожалеет о своем коварстве!

Короче говоря, предпринятые Левой отчаянные действия были вовсе не попыткой доказать свою смелость, а актом мести по принципу: вырву себе глаз, чтобы у моей тещи зять кривой был.

Связываться со всеми змеями сразу Лева не собирался и поэтому выбрал самую крайнюю в ряду, да и двигался-то он к ней не по прямой, а по дуге.

Публика заревела, приветствуя Леву. Что ни говори, а смелость среди арапов ценилась почти так же высоко, как и богатство.

Змея, к которой приближался Лева, приняла боевую стойку — передняя часть туловища приподнялась, голова откинулась немного назад, пасть раскрылась.

«Да она меня сама боится, — подумал вдруг Лева. — Это в саванне она хозяйка, а здесь — пленница. Как только я подойду вплотную, она спрячется в корзине. А тогда можно смело хватать ее за основание головы».

Струйка воды, изливающаяся из продырявленной фляги, заметно слабела. Надо было спешить. Лева погрозил змее пальцем и сделал еще один шаг вперед, даже не шаг, а шажок.

Укус в правую руку он почувствовал прежде, чем уловил движение змеи. Все произошло так быстро, что, если бы мамба вздумала ужалить Леву в глаз, он, наверное, не успел бы даже моргнуть.

Он инстинктивно отпрянул назад и тем избежал новой атаки. На тыльной стороне запястья виднелись две аккуратные ранки — одна подле другой.

Ощущая во всем теле быстро нарастающую слабость, Лева двинулся в сторону деревни. Ему хотелось умереть на глазах бессердечной Лилечки. Ему хотелось умереть на глазах у ее подлой бабушки. В свой смертный час ему хотелось слышать их покаянные рыдания.

Нет, он не будет проклинать их. Не стоит предаваться мелочным страстям на пороге вечности. Он великодушно простит их обеих — и тихо скончается. Точно так же поступали благородные рыцари, жертвовавшие жизнью ради прославления имени своей дамы.

Кое-как доковыляв до тотемного столба, Лева ухватился за него и подставил рот под иссякающую струйку воды. Несколько капель попало на язык, но он даже не смог их проглотить — горло словно одеревенело.

«Сейчас я превращусь в бревно, — подумал Лева. — Укус мамбы вызывает паралич всех мышц… Только бы не расслабились сфинктеры… Нужно умереть мужчиной, а не засранцем…»

Лева мешком осел на землю, опрокинулся навзничь. Выглядел он в эти минуты уже не человеком, а тряпичным манекеном.

Последнее, что он увидел, были бегущие к нему со всех сторон люди — воины, зрители, колдуны… Много-много людей, много-много черных лиц… И среди них ни единого белого…

Очнулся Лева от того, что кто-то ножом разжимал его челюсти, а кто-то другой лил в рот воду, вкусом и запахом очень напоминавшую ту, которой его напоили перед началом состязаний на выносливость.

Был, правда, еще и кто-то третий, державший его голову на своих коленях и ласково гладивший виски.

— Да ты, милок, просто малахольный какой-то! — Лева узнал голос Анны Петровны (воду, похоже, лила именно она). — Раскис, как баба! Подумаешь, змейка его укусила! Эка невидаль!

Лева пришел в себя окончательно и оттолкнул горбатого колдуна, чуть не раскрошившего его зубы. Но на дальнейшие столь же решительные действия он оказался не способен — сначала на него обрушился дождь слез, таких крупных, что они сами по себе могли утолить любую жажду, затем сверху рухнули мягкие, пахнущие ландышем волосы, а уже после всего этого в холодные Левкины губы впился горячий Лилечкин рот.

Взаимные поцелуи, рыдания и объятия продолжались так долго, что бабушка с досады даже ногой топнула.

— Ну прямо детский сад какой-то! Да на вас же, бесстыдников, прорва людей смотрит! Вы сюда зачем пожаловали — дело делать или лизаться? Будет еще на это время!

При помощи колдуна она поставила Левку на ноги, и это событие было встречено единодушным ликованием толпы. Из-за своей исторической отсталости, а может, наоборот, благодаря ей дикари не страдали излишней завистью и к победителям в честном соревновании относились с нескрываемым уважением.

— Поприветствуй их, — сказала бабушка. — Ручкой помаши или просто кивни… Пусть пока идут пить-гулять за мой счет, а завтра совет соберем, как ты просил. Да и тебе самому отдохнуть не мешает. Ты хоть сегодня и победил, но все равно слабак.

Лева поймал, наконец, упорно ускользающее равновесие и, утвердившись на своих собственных ногах, отдал честь по всем правилам строевого устава, которые некогда перенял у Смыкова.

— Дорогие товарищи арапы! Поздравляю вас с праздником — международным днем змеи-мамбы! — гаркнул он. — Ура, товарищи!

Арапы, в многочисленных стычках с бледнолицыми соседями хорошо изучившие смысл слова «Ура!», дружно поддержали Левку.

— Да ты, никак, ошалел! — толкнула его в спину Анна Петровна. — Плетешь невесть что!

— Мне можно, — возразил Лева с достоинством. — Я с того света только что вернулся.

— С какого еще того света, милок? — возмутилась Анна Петровна. — С тобой если что и случилось, так только обморок от страха. Змеи испугался? А кто перед этим целый кувшин противоядия выкатил, как не ты? Теперь тебе со змеями даже целоваться можно.

— Бабуся, на что ты намекаешь? — к спору подключилась и Лилечка. — Еще неизвестно, кто здесь змея! Устроила балаган на радость своим черномазым! Если бы я знала, что у тебя на уме, ни в жизнь не согласилась бы участвовать. Это же надо придумать — на живого человека змею натравливать! Риск-то какой!

— Как раз и никакого! Я вот на нем все яды и противоядия заранее перепробовала! — Анна Петровна кивнула на горбуна. — Нгаи, покажи!

Колдун, интуитивно понявший, чего от него хотят, протянул вперед обе руки, на которых виднелись характерные следы змеиных укусов, и уже почти зажившие, и совсем свежие.

Тут уж, как говорится, крыть было нечем. Впрочем, бабушка тут же постаралась перевести разговор на другую тему.

— Уж раз так все сложилось, то свадьбу, хочешь — не хочешь, а играть придется, — сказала она примирительным тоном. — Все сделаю, как обещала. И угощение выставлю, и приданое дам.

— Просто восторг! — воскликнула Лилечка. — Мы погрузим сундуки с добром на коров и погоним стадо в Отчину.

— Не только сундуки, но и котлы! — напомнила бабушка.

— Тем более!

— Скажите, а сколько примерно у вас длятся свадьбы? — осторожно поинтересовался Цыпф.

— Как когда, — ответила Анна Петровна. — Но не меньше тридцати дней.

— Нет, это нам не подходит, — развел руками Лева. — Я, конечно, не против, вы не подумайте… Но нас дома люди ждут.

— И в самом деле, лучше повременить, — поддержала его Лилечка. — Ну что это за свадьба по дикарскому обычаю. Я же крещеная. Желаю в церкви венчаться или, в крайнем случае, в кастильском храме. Чтоб все было по закону.

— Ну как хотите, — надулась Анна Петровна. — На вас ведь не угодишь. Из молодых, да ранних… Пошли, Нгаи.

— Бабуся, не обижайся, — Лилечка обняла ее. — Я тебе и в самом деле за все благодарна. Но не до свадьбы нам сейчас…

На следующий день в доме Анны Петровны состоялся большой совет вождей саванны. Ради такого случая подача спиртного была строго ограничена, и арапы, заранее настроившиеся на длительную дармовую попойку, выглядели хмуро. Зато их суждения, как надеялась Анна Петровна, должны были отличаться трезвостью и здравомыслием.

После обычного для таких мероприятий обряда по умиротворению духов слово для доклада взял Лева Цыпф.

Как и большинство людей, мировоззрение которых сложилось под влиянием книжных знаний, он в своих доводах не умел снизойти до уровня аудитории. С арапами, искренне полагавшими, что все сущее на свете, в том числе и люди, создано в незапамятные времена божественным кузнечиком-богомолом, Лева разговаривал так, словно все они имели по крайней мере неполное среднее образование. Единственное, что хоть немного выручало слушателей, это отсутствие в местном языке слов, обозначающих всякие отвлеченные понятия, что вынуждало Леву максимально упрощать свои сентенции.

В общем и целом смысл его речи сводился к тому, что злокозненные силы, в свое время похитившие солнышко и наславшие на мир вечные сумерки, на этом не успокоились. Начинается новый этап драмы. За гибелью неба должна последовать гибель земной тверди. Камень, песок и глина превратятся в хищников, пожирающих все, что обеспечивает человеку существование в этом мире. Реки станут потоками огня, равнины разверзнутся и поглотят стада, а холмы будут гоняться за людьми, как взбесившиеся носороги. Род человеческий сгинет навсегда. На его месте будут жить каменные дети злых богов. Однако есть в мире могущественные существа, которым небезразлична судьба людей. За главного у них великий колдун, известный в саванне под именем Белый Чужак. О его сверхъестественных способностях известно всем. Помогают ему хозяева нижнего мира, неуязвимые и могучие варнаки, которых арапы называют «людьми-бегемотами». Белый Чужак согласен возглавить переселение народов в чудесную страну, где каждый обретет покой, благоденствие и телесное здоровье. Правда, дорога в этот благословенный край будет тяжелой. Поначалу она даже может кое-кому показаться непосильной. Идти придется сквозь жару и мрак, а то, что имеет здесь один вес, там станет втрое тяжелее. Но тот, кто осилит эту дорогу, обретет вечное блаженство для себя и своих потомков.

По ходу выступления Леву никто не перебивал — здесь это было не принято, — но стоило ему только умолкнуть, как посыпались вопросы, и по-детски наивные, и по-иезуитски каверзные.

— Ты зовешь нас в мир теней? — спросил один из вождей, который, судя по возрасту, одной ногой уже стоял на пороге этого самого мира. — Туда, куда улетают души, покинувшие мертвые тела?

— Нет, это мир живых людей, — твердо ответил Лева. — Там можно наслаждаться едой, питьем, женщиной, умной беседой. Там есть все, без чего человеку нельзя обойтись. Но там нет ничего, что укорачивает жизнь или причиняет страдания. Ни болезней, ни распрей, ни хищных животных, ни злых соседей.

— Ты сказал, что Белый Чужак собирается увести в счастливую страну все народы? Я правильно понял? — спросил другой вождь, имевший на лице отметину от пистолетной пули.

— Да, — кивнул Лева.

— И твоих братьев, не раз обагрявших своей и нашей кровью великую реку? И желтолицых разбойников из Степи? И одетых в железо алчных слуг распятого Бога? И даже рогатых детей первого на свете братоубийцы? Как же мы сможем ужиться рядом?

— Страна, о которой я вам рассказывал, — не просто место для жизни, — волшебный источник, смывающий грязь не только с тела, но и с души, — начал объяснять Лева. — Каждый, кто поселится там, превратится совсем в другого человека. Зло, засевшее в душах, исчезнет, а добро даст обильные всходы. И белые, и желтые, и черные станут одним народом, навечно забывшим распри… Впрочем, рогатых это не касается. Они уже преступили ту грань, которая не позволяет зверю вернуться в мир людей.

— Какой скот пасется на лугах этой благословенной страны? — вопрос задал совсем еще молодой арап, вместе с Левой участвовавший в состязании женихов. — И много ли его там?

— Луга, леса и реки этой страны населяют только эфемерные существа, единственное предназначение которых — радовать человеческий глаз, — понятие «эфемерные» он перевел как «нечто более легкое, чем туман».

— Если там, куда ты нас зовешь, нет скота, мы смело можем гнать свои стада! — обрадовался юноша.

— В этом нет никакой необходимости! — заволновался Лева. — Я ведь уже говорил, в этой стране есть все, что нужно человеку. Вода в реках вкуснее молока, а растения насыщают лучше, чем мясо… И потом, ваш скот просто не выдержит дорогу. В нижнем мире нет ни травы, ни листьев, а земля и воздух обжигают огнем.

Услышав это, вожди сразу помрачнели и принялись вполголоса совещаться между собой. На Леву теперь поглядывали уже не как на героя дня, вымолившего у богов счастливый жребий, а как на опасного безумца.

Затем слово взял тот из вождей, который, очевидно, умел лучше других формулировать общее мнение.

— Истина в том, что люди рождаются для того, чтобы владеть скотом, — это безапелляционное заявление было встречено одобрительным гулом. — Пасти его, доить, защищать от хищников и умножать в потомстве. Человек, не владеющий скотом, — безродный бродяга. Его не пустят на порог приличного жилища. Он, как шакал, питается чужими объедками. Скот обеспечивает нас пищей. Мы пьем молоко коров и кровь быков. Но не это главное. Уход за стадом объединяет людей, делает их добрее и удерживает от злых поступков. Недаром бледнолицые, живущие за великой рекой и пренебрегающие содержанием скота, так жестоки и коварны… Тот, кто призывает нас бросить стада на произвол судьбы и уйти в неизвестные края, чтобы там, подобно животным, лакать воду из рек и питаться травой, или одержим злыми духами, или просто хочет погубить народ саванны. В первом случае им должны заняться колдуны. Во втором — его необходимо лишить гостеприимства и немедленно изгнать из этого дома.

Лева еще не успел ничего ответить своему оппоненту, как Анна Петровна взяла ход совещания в свои крепкие руки, некогда поднимавшие из руин предприятия черной металлургии Юга, а затем немало повкалывавшие на Талашевской текстильной фабрике.

С гостями она особо не церемонилась, хотя палку старалась не перегибать.

— Ты, головешка черная, про чье гостеприимство тут распинаешься? Про мое или про свое? — накинулась она на предыдущего оратора. — Если про мое, так я как-нибудь и без советников обойдусь. А если про свое, так катись лучше к себе в деревню и там права качай. Не забывай, мартышка бесхвостая, за чей счет ты пил и жрал столько времени. Я по натуре человек мягкий, но если осерчаю, сама себя боюсь. Вот и не заводите меня понапрасну! Вас здесь по делу собрали, а не шуточки шутить! У кого уши есть, тот сам все слышал. А теперь решайте, как дальше быть. Уходить или на месте сидеть. Хотелось бы, конечно, надеяться, что обойдет нас беда стороной. Ну а если нет? Что, по-вашему, лучше? Вместе со скотом в родной саванне подохнуть или налегке в благословенную страну уйти? Если вы о себе не думаете, так хоть о детях своих побеспокойтесь. Я, между прочим, внучку подробно расспросила. Уж мне-то она врать не будет. Действительно, оживают повсюду злые силы, куда более древние, чем наши и ваши боги. Многие страны ими уже погублены. В том числе и то болото, куда ушли жить ваши бегемоты. А в той стране, где сейчас могут спастись люди, она сама побывала. Интересное местечко. Там и земля, и вода, и воздух, и растения — все другое. Человека они обтесывают, как речной поток гальку. Может, и из вас, дураков, там что-нибудь путное получится… И про дорогу туда она мне все рассказала. Горячо, жарко и страшно, но люди-бегемоты чем могут пособляют. Они хоть и жуткие на вид, но к нашему брату со всей душой относятся… Но не всем такая задумка по нраву. Мразь эта рогатая, которая свой род от первого братоубийцы ведет, желает повсюду свою власть распространить. Худо тогда придется и черным, и желтым, и даже белым, которые под их дудку плясать не согласные. Отчиной они, супостаты, уже почти овладели. Не ровен час и до нас доберутся. Так уж лучше объединиться с теми, кто против этих шакалов в Отчине сражается. Пора острить копья и ладить новые стрелы. Вот и весь мой сказ, гости дорогие. Если что не так, извиняйте. А теперь ступайте пообедайте и между собой пошушукайтесь. Я вас не тороплю, но ответ жду уже сегодня. Нече кота за хвост тянуть. Что такое кот, не знаете? Это вроде как лев, только маленький.

Весть о предстоящем обеде была воспринята присутствующими с куда большим энтузиазмом, чем все сказанные перед этим речи.

— Не верю я в этот народ, — вздохнула бабушка, когда гости вплотную занялись трапезой. — Честно сказать, я и в свой собственный народ уже не верю. Плетью их станешь сечь — руки лижут. А добро им сделаешь — кочевряжатся…

— Подобные проблемы, Анна Петровна, волновали многих великих политиков и до вас, — сказал Лева. — Вспомните хотя бы суждения Годунова в изложении Александра Сергеевича Пушкина. Народ он называл неблагодарной чернью. И очень от этого страдал.

— Так то совсем другое дело, — зевнула изрядно притомившаяся Анна Петровна. — У твоего Годунова смертный грех на душе висел… А я в общем говорю. Не с царевых позиций. Слеп наш народ и глух. Разумными словами его не проймешь. Зато всякой ересью очаровать можно. А уж за тем, кто его очарует, он куда хошь пойдет. Хоть в рай, хоть в пекло…

Обильное угощение, как выяснилось, может способствовать не только расстройству пищеварения, но и процессу принятия политических решений.

Впрочем, решение получилось какое-то куцее, двойственное, «паллиативное», как выразился Лева Цыпф.

Перво-наперво предлагалось послать в Хохму разведчиков, чтобы на месте убедиться в том, какая именно беда постигла соседнюю страну.

Идею немедленного переселения в Эдем совет вождей начисто отверг, хотя было решено, что к этой теме можно будет вернуться, когда приметы надвигающейся вселенской катастрофы станут очевидными.

Не получил поддержки и план широкомасштабного похода против аггелов. Одни ссылались на ожидаемый вскоре отел скота, другие на недобрые знамения, третьи на недостаток воинов. Лишь благодаря нажиму Анны Ивановны вожди согласились сформировать из добровольцев экспедиционный отряд, предназначенный для рейдов на территорию Отчины. Кандидатура его вождя пока оставалась открытой, но советником с правом решающего голоса был заранее назначен Цыпф.

Он тут же уточнил, что военные действия могут начаться только по предварительной договоренности с лицами, на то уполномоченными.

— Хитро ты, милок, выражаешься, — заметила Анна Петровна. — Ну да ладно, у каждого свои слабости… Как будете уходить, Унду с собой захватите, — она кивнула на девушку, недавно напоившую Леву противоядием. — Она девчонка шустрая и в Отчине уже не раз бывала. Когда момент подоспеет, вы ее с весточкой ко мне пошлите. Будет вам тогда спешная помощь. В крайнем случае я своих человек триста подошлю.

— Только пусть оденется поприличней, — Лилечка окинула полуголую арапку критическим взглядом. — Платьице там какое-нибудь, белье, ботинки…

— Могла бы и не напоминать, — проворчала Анна Петровна. — Сарафанчик я уже приготовила, а белье и ботинки ее надеть не заставишь. Да и зачем… Пятки у нее тверже твоих подметок, никакая колючка не проколет. А белье для непривычного человека хуже, чем вериги… Ты только в Отчине присматривай за ней.

— В каком смысле?

— Чтоб не баловала. Девка она хоть и смышленая, но горячая. Как-никак, африканская кровь. Здесь-то нравы вольные, под каждым кустиком брачное ложе… А в Отчине народ строгий. Еще распутницей ее ославят.