Заговор «Аквитания» Ладлэм Роберт
– Клейкая, чуть теплая бурда, – подхватил Джоэл, – с порошковым молоком или сливками. Потом яйца всмятку. А после всего этого – немного молотого мяса с парой ложек картофельного пюре, тыквы или турнепса – что окажется под рукой.
– Откуда вы это знаете? – искренне удивился человек в униформе.
– Стандартный рацион, – насмешливо заметил Конверс. – Варьируется в зависимости от территории и имеющихся в наличии запасов. Однажды мне досталась очень даже приличная еда. Снотворного подсыпали?
Немец пожал плечами:
– Я выполняю то, что мне приказано, – кормить вас. Позвольте я помогу вам подняться.
Джоэл поглядел на приближающегося к нему шофера.
– В иных обстоятельствах я бы просто плюнул в вашу паршивую морду. Но этим я лишил бы себя возможности, пусть и очень призрачной, сделать это в более подходящее время. Ладно, помогайте, только поосторожней с рукой.
– Вы очень странный человек, майн герр.
– Ну да, а все остальные – нормальные добропорядочные граждане, которые ранним утром спешат на электричку, чтобы вы могли не торопясь пропустить десяток мартини перед тем, как отправиться на заседание учительско-родительской ассоциации.
– Что? Я не слыхал о таких заседаниях…
– Их проводят в сугубо секретной обстановке, чтобы вы о них не узнали. На вашем месте я бы срочно сбежал из города, пока они не избрали вас президентом.
– Mich? President? [63]
– А теперь помогите-ка мне добраться до стула, как и подобает добропорядочному арийскому юноше, хорошо?
– Ха, вы все время шутите, да?
– Может быть, и нет, – ответил Конверс, неловко опускаясь на стул. – Впрочем, признаю, это ужасный порок, и я все время пытаюсь от него избавиться. – Джоэл поглядел на изумленного немца. – Видите, я и сейчас не оставляю этих попыток, – закончил он с полной серьезностью.
Прошло еще три дня, его единственным посетителем был шофер, сопровождаемый мрачной сворой доберманов. В камеру доставили его тщательно обысканный чемодан. Ножницы и пилочку для ногтей изъяли из несессера, однако электрическую бритву оставили. Ему как бы давали понять, что устранены все следы его пребывания в Бонне, и теперь он может сколько угодно предаваться мучительным размышлениям о местонахождении Фитцпатрика, о том, жив он или мертв. Однако кое-какие основания для надежды все-таки были: например, никаких упоминаний об атташе-кейсе, не говорил о нем и шофер Ляйфхельма во время их коротких разговоров. Генералы “Аквитании” – люди самонадеянные: окажись эти материалы у них в руках, они бы обязательно дали ему знать.
Что же касается его разговоров с шофером, то они в основном сводились к вопросам с его стороны и вежливым, но строго дозированным ответам немца, не содержащим ровным счетом никакой информации.
“Как долго это будет продолжаться? Когда я увижу кого-нибудь, кроме вас?” – “Здесь нет никого, сэр, кроме обслуживающего персонала. Генерал Ляйфхельм отбыл в Эссен, если я не ошибаюсь. Нам приказано хорошо кормить вас и поскорее восстановить ваше здоровье”.
Полная изоляция. Он был в камере-одиночке.
Однако его еда резко отличалась от рациона арестанта. Жареная говядина или баранина, котлеты, птица и свежая рыба; овощи прямо с грядки… и вина, которые Джоэл сначала отказался пить, но, попробовав, понял, что они великолепны.
На второй день, в основном чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он начал делать легкие физические упражнения, точно так же, как много лет назад. На третий день он заставил себя хорошенько пропотеть: лившийся после бега на месте пот – здоровый пот – сказал ему, что наркотики вышли из его тела. Рана на руке еще давала себя знать, но он думал о ней все меньше и меньше. Как ни странно, но ранение было несерьезным.
На четвертый день он решил: хватит заниматься бесплодными раздумьями. Заключение и безумное раздражение от вопросов без ответов заставили его оглядеться вокруг, вернуться на землю и обдумать то, что рано или поздно предстояло ему совершить. Побег. Независимо от результата такую попытку все же следует предпринять. Трудно сказать, какие планы питал насчет него Делавейн со своими подручными, но скорее всего им хотелось продемонстрировать человека – а возможно, его труп – без признаков наркотических препаратов в крови. Иначе бы они просто убили его на месте, а от трупа незаметно избавились. Когда-то он уже бежал. Интересно, получится ли это у него теперь?
В этой камере не было крыс, не слышалось ужасной канонады из далекого мрака, но сейчас успех ему был намного нужнее, чем восемнадцать лет назад. Какая жуткая ирония! Тогда он стремился вырваться на свободу, чтобы рассказать всем, что в Сайгоне правит безумец, бесчестно отправляющий на смерть мальчишек, ломающий их незрелые умы и неразвитые чувства на всю оставшуюся жизнь. А теперь ему опять предстоит поведать миру о том же самом безумце.
Он обязан вырваться отсюда и рассказать о том, что узнал. Бежать, непременно бежать!
Взобравшись на деревянный стул и приподняв короткую занавеску, Конверс озирал окрестности сквозь прутья решетки. Окна хижины – или чего там: коттеджа, тюрьмы? – выходили на расчищенный участок леса. Повсюду, куда достигал взгляд, стояли высокие деревья с густым подлеском. Под окнами хорошо натоптанная дорожка уходила куда-то вправо. От стены леса его отделяло менее двадцати футов; должно быть, так же, как и с других, скрытых от него сторон, подумал он. Это подтверждалось и открывающимся из второго окна видом, только там не было дорожки – одна жесткая короткая побуревшая трава. Вот и все, что он мог рассмотреть. Всю остальную часть его тюрьмы составляли глухие стены, правда, в потолке было маленькое вентиляционное отверстие – и больше ничего.
Визиты шофера, собаки и горячая пища свидетельствовали о том, что он все еще находится в имении Ляйфхельма. Значит, где-то поблизости протекает река. Видеть ее он не мог, но она была, и это не просто давало ему надежду, а наполняло его каким-то странным возбуждением, по-видимому связанным с давними воспоминаниями. Когда-то, очень давно, воды реки стали для него другом, проводником, превратились в настоящую дорогу жизни, которая провела его сквозь самую страшную часть его пути. Та река, приток Хуанхэ к югу от Дак-Тху, тихо пронесла его под мостами, мимо патрулей и оборонительных позиций трех вражеских батальонов. И вот теперь воды Рейна, подобно той давней реке, откроют ему путь к спасению.
Шлепанье лап по влажной земле возвестило о появлении черных доберманов, которые стремительно пронеслись под окном и резко остановились у двери, застыв злобной массой. Шофер нес завтрак, очень нетипичный для узника в одиночном заключении. Джоэл слез со стула и быстро поставил его на место у стола, а сам отправился к кровати. Он уселся, сбросил ботинки и лег на спину, вытянув ноги поверх смятого одеяла.
Послышался звук отодвигаемого засова, ключ щелкнул в замке, и массивная дверная ручка повернулась. Дверь отворилась. Как и всегда, немец толкнул дверь правой рукой, держа поднос с едой на левой. Однако на этот раз в правой руке у него было и еще что-то; из-за бьющего в глаза солнца Конверс не мог разглядеть, что именно. Человек вошел и довольно неловко поставил поднос на стол.
– У меня для вас приятный сюрприз, манн герр. Я разговаривал с генералом Ляйфхельмом вчера вечером по телефону, и он спрашивал о вас. Я сказал ему, что вы очень хорошо поправляетесь и что я меняю повязку на вашей руке. Потом он вспомнил, что вам, по всей вероятности, нечего читать, и очень огорчился. Поэтому час назад я съездил в Бонн и купил “Интернэшнл геральд трибюн” за три последних дня. – И шофер положил газеты рядом с подносом.
Однако Джоэл смотрел не на пачку “Геральд трибюн”. Взгляд его был устремлен на шею немца и верхний карман его куртки. На шее у шофера висела тоненькая серебряная цепочка, ее конец уходил в карман, из которого виднелся верх тоненького серебряного свистка, очень заметный на фоне темного материала. Конверс скосил глаза на дверь – огромные доберманы сидели довольно спокойно, хотя и в полной готовности к немедленному действию, из их пастей, как всегда, вырывалось прерывистое дыхание и текла слюна. Конверс припомнил свой приезд в генеральское логово и странного англичанина, который командовал собаками с помощью серебряного свистка.
– Передайте Ляйфхельму, что я весьма ценю его заботу, но был бы еще более благодарен, если бы мог хоть на несколько минут покинуть это помещение.
– С билетом на самолет, отправляющийся куда-нибудь на южное побережье Франции, да?
– Ну что вы! Хочется просто прогуляться и поразмять ноги! А что здесь такого? Неужто вы да еще со сворой этих мастифов не справитесь с безоружным человеком, который вышел подышать свежим воздухом!… Нет, конечно, вы слишком трусливы для этого. – И после небольшой паузы Джоэл добавил, имитируя немецкий акцент своего тюремщика: – Я делайт так, как мне приказайт.
Улыбка исчезла с лица шофера.
– При первой встрече вместо извинения вы пригрозили свернуть мне шею. Это тоже была шутка, майн герр? Забавная шутка, чтобы посмешить меня?
– Да бросьте вы, – сказал Конверс, сразу меняя тон и спуская ноги с кровати. – Вы лет на десять моложе меня и раз в двадцать сильнее. Я был оскорблен и отреагировал глупо, но если вы думаете, что я подниму на вас руку, то вы просто сумасшедший. Простите. Вы хорошо ко мне относитесь, а я продолжаю болтать глупости.
– Да, тогда это была глупость, – сказал немец без особой враждебности. – Но вы правы. Я делаю то, что мне приказывают. А как же иначе? Служить генералу Ляйфхельму – большая честь. Он был всегда добр ко мне.
– Вы давно у него служите?
– С Брюсселя. Я был унтер-офицером пограничной школы. Он узнал о моих неприятностях и сам занялся моим делом. Перевел меня в Брабант, а потом сделал своим шофером.
– А что это были за неприятности? Я ведь юрист, как вы знаете.
– Меня обвинили в том, что я задушил человека. Голыми руками.
– А вы действительно это сделали?
– Да. Он хотел всадить мне нож в живот и… ниже. Говорил, будто я воспользовался слабостью его дочери. Ничем я не воспользовался, к чему мне это? Она была шлюхой, и одевалась, и ходила, как шлюха, es ist klar! [64] А ее папаша был свиньей.
Джоэл заметил, что глаза шофера затуманились злобой.
– Разумеется, генерал Ляйфхельм не мог не войти в ваше положение, – заметил он.
– Теперь вы понимаете, почему я делаю так, как мне приказывают?
– Очень хорошо понимаю.
– В полдень генерал звонит и узнает, как тут у нас дела. Я доложу ему о вашей просьбе. Но вы понимаете: одно мое слово, и собаки разорвут вас в клочья.
– Милые песики, – сказал Конверс, поглядывая на собачью стаю за дверями.
Пришел полдень, и разрешение было получено. Прогулка намечалась после ленча, когда шофер вернется за пустым подносом. Он вернулся, и, получив несколько весьма строгих предупреждений, Джоэл вышел и сразу оказался в окружении доберманов, их белые зубы сверкали, черные ноздри трепетали, красные языки в ожидании вывалились из пастей. Конверс огляделся и впервые увидел, что его маленькая тюрьма сложена из крупных тяжелых валунов.
Их странная процессия медленно потянулась вверх по дорожке. По мере того как собаки, удерживаемые строгими командами немца, теряли к нему интерес, Джоэл становился смелее. Он зашагал быстрее.
– Дома я много занимался бегом трусцой, – соврал он.
– Was ist “трусцой”?
– Бегаю. Хорошо для циркуляции крови.
– Если вы побежите сейчас, манн герр, никакой циркуляции у вас не будет. Доберманы позаботятся об этом.
– Я слышал, правда, что из-за этого бега бывают и инфаркты, – сказал Джоэл, замедляя шаг, но не переставая бросать взгляды по сторонам. Солнце стояло точно в зените, и не было никакой возможности определить стороны света.
Протоптанная дорожка была единственной заметной линией среди сложного переплетения едва приметных тропок. По обе стороны дорожки тянулись густые заросли, ветви деревьев сплетались над ней, образуя зеленую крышу, иногда в зарослях открывались неширокие, поросшие травой прогалины, которые, возможно, вели к другим тропинкам, а возможно – и никуда.
Они подошли к развилке, правое ее ответвление резко сворачивало в зеленый туннель. Собаки, не раздумывая, бросились туда, но по команде шофера резко развернулись и, толкаясь, вернулись к развилке, а затем помчались по более широкой дорожке, ведущей влево. Дорожка шла вниз, а потом взбиралась на крутой холм, кроны деревьев стали теперь менее пышными, заросли ежевики – более низкими и колючими. Ветер, подумал Конверс, ветер с долины, он вырывается из узкого оврага – длинной и узкой расщелины в земле, этого ветра старается избегать пилот любого легкого самолета.
Река. Она там, налево; значит, они двигаются сейчас в западном направлении. Рейн лежит примерно в миле отсюда за линией более низких деревьев. Он увидел достаточно. Дыхание его стало глубже. Внутреннее возбуждение росло, сейчас он мог бы пройти без остановки много миль. Он снова был на берегах Хуанхэ, тогда темная водная дорога жизни увела его из клетки на реке Меконг, из камер с наркотиками. Он сделал это тогда и сделает это сейчас!
– Ладно, фельдмаршал, – сказал он, обращаясь к шоферу Ляйфхельма и поглядывая на серебряный свисток в его кармане. – Я не в такой хорошей форме, как мне казалось сначала. Это же настоящая гора! А нет ли здесь у вас плоских равнин с мирными пастбищами?
– Я делаю то, что мне приказывают, майн герр, – ответил шофер усмехаясь. – Все это есть, но ближе к главному дому. А вам приказано гулять здесь.
– На этом я говорю вам спасибо, спасибо, больше не надо. Отведите-ка меня в мой маленький шалашик, а я сыграю вам простенькую мелодию.
– Wie bitte? [65]
– Я сыт по горло кустами и еще не просмотрел своих газет. От всего сердца благодарю вас. Мне в самом деле не хватало свежего воздуха.
– Sehr gut [66] . Вы приятный человек.
– Вы и не представляете себе, какой приятный, мой славный, добрый ариец.
– Ах, очень смешно. Но согласитесь, майн герр, лучше еврей в Израиле, чем в Берлине.
– Нат Саймон просто влюбился бы в тебя. Он взялся бы защищать тебя совершенно бесплатно, только чтобы провалить защиту… Нет, нет, он бы так не поступил. Возможно, он защищал бы тебя, как никто на свете.
Конверс стоял на деревянном стуле под окном, слева от двери. Ему необходимо было услышать шум приближающихся собак и увидеть их; после этого в его распоряжении останется от двадцати до тридцати секунд. В выгородке, служившем туалетом, краны были открыты, а дверь распахнута; этого времени ему должно хватить, чтобы добежать до туалета, спустить воду, закрыть дверь и вернуться к стулу. Но на этот раз он не станет влезать на него, а воспользуется им как оружием. Солнце быстро садилось, примерно через час стемнеет. Темнота и вода сослужили ему верную службу много лет назад. Они не подведут его и на этот раз.
Сначала он услышал топот лап и тяжелое дыхание, а затем увидел темные спины животных, носившихся вокруг его тюрьмы. Джоэл бросился в ванную, сосредоточившись на деталях всего, что ему предстоит сделать в ожидании звука отодвигаемого засова. Наконец он услышал его и тут же спустил воду в туалете, развернулся в его тесном пространстве, закрыл дверь ванной и бросился обратно к стулу. Он занес его над головой и застыл в ожидании. Дверь приотворилась на несколько дюймов – остались какие-то секунды! – а потом распахнулась от толчка плечом.
– Герр Конверс? Wo ist?… Ach, die Toilette [67] .
Шофер вошел с подносом в руке, и Джоэл с размаху опустил стул на голову немца, вложив в этот удар всю свою силу. Шофер прогнулся дугой, поднос с тарелками полетел на пол. Однако он был только оглушен, не более. Конверс толчком ноги захлопнул дверь и несколько раз опустил тяжелый стул на череп шофера, пока тело того не обмякло, а кровь не залила лицо.
Собачья свора со злобным рычанием бросилась на неожиданно захлопнувшуюся дверь. Их лапы яростно скребли по деревянной поверхности, неожиданно выросшее препятствие привело этих чудовищ в бешенство.
Джоэл стянул серебряную цепочку с шеи лежащего без сознания немца и вытащил из его кармана свисток. На нем было четыре крохотные дырочки, и каждая что-то означала. Он подтащил второй стул к правому окну, взобрался на него и поднес свисток к губам. Джоэл дунул в него, прикрыв пальцем правую дырочку. Звука не последовало, но это не играло роли.
Доберманы буквально взбесились! С самоубийственной яростью они набросились на дверь. Конверс снял палец с первой дырочки и приложил его ко второй. Снова дунул.
Собаки почувствовали замешательство, они вертелись, принюхивались, огрызались друг с другом, повизгивали, но их внимание было по-прежнему приковано к двери. Тогда он попробовал третью дырочку и дунул в свисток изо всех сил.
Собаки внезапно замерли на месте, выставив торчком подрезанные уши, – они явно ждали нового сигнала. Джоэл снова дунул, и снова изо всех сил. И тут вся стая, как тогда, в первый раз, разом сорвалась с места, пронеслась под окном и устремилась куда-то вправо, где ей полагалось быть.
Конверс соскочил со стула и, опустившись на колени у лежавшего без сознания немца, торопливо обшарил его карманы: вытащил бумажник с деньгами, взял часы и… пистолет. Какое-то мгновение Джоэл смотрел на оружие, ненавидя воспоминания, которые оно пробудило. Потом сунул пистолет за пояс и направился к двери.
Конверс вышел, захлопнул тяжелую дверь, услышал щелчок замка и задвинул засов. Он побежал по протоптанной дорожке, прикидывая в уме расстояние до развилки, правое ответвление которой было verboten [68] , а левое вело на крутой холм с видом на Рейн. До него было не более двухсот ярдов, но извилистая тропинка, петляющая в глухих зеленых зарослях, показалась ему значительно длиннее. Если он правильно помнит (возвращаясь тогда с прогулки, он чувствовал себя пилотом, который ведет самолет без приборов – визуально), приблизительно в восьмидесяти футах ниже развилки было открытое пространство.
И вот он добрался до него, до этого открытого пространства, оттуда дорожка вела вверх. Джоэл побежал быстрее.
Голоса. Раздраженные, о чем-то вопрошающие голоса.
Джоэл нырнул вправо, в колючие заросли, и забился в самую чащу, так что тропа, по которой он только что бежал, была теперь почти не видна. Однако вскоре он все же разглядел в зеленый просвет двух человек; они шли, громко переговариваясь и как будто о чем-то споря.
– Was haben die Hunde? [69]
– Die sollten bei Heinrich sein! [70]
Джоэл не понимал, о чем идет речь, но он знал, что они направляются в тот уединенный домик, из которого он только что бежал. Он знал также: они быстро разберутся в том, что произошло, и перейдут к решительным действиям. И тогда будет поставлен на ноги весь гарнизон крепости Ляйфхельма. Время его исчислялось минутами, а ему еще предстояло проделать немалый путь. Он ползком выбрался на тропинку. Немцы уже скрылись за поворотом. Джоэл поднялся на ноги и побежал к развилке и далее к крутому холму, налево.
Трое охранников у огромных железных ворот, ведущих в имение Ляйфхельма, пребывали в удивлении. Свора доберманов в явной растерянности нетерпеливо носилась по вытоптанной траве.
– Was haben die Hunde denn? [71] – спросил один из охранников.
– Ich verstehe nicht [72] , – ответил второй.
– Heinrich hat sie losegebassen, aber warum? [73] – удивился третий.
– Das werden wir schon noch horen, – пробормотал первый охранник, пожимая плечами. – Sonst rufen wir ein paar Minuten an [74] .
– Mir gefallt das nicht! – закричал второй охранник. – Ich rufe jetzt an! [75]
Первый охранник направился к караульному помещению и снял телефонную трубку.
Наконец Конверс добрался до вершины холма, дыхание его было прерывистым, губы сухими, сердце бешено колотилось. Здесь! Он, бывший пилот, не мог ошибиться. Его тело стало самолетом, он устремил его на огромную водную взлетно-посадочную полосу внизу, и не нужны ему никакие командно-диспетчерские вышки. Джоэл бросился вниз, все убыстряя скорость, ветер бил ему в лицо, подстегивая охватившее его возбуждение. Все как тогда! Он пробежал через неожиданно открывшийся просвет этих джунглей, но теперь он ни о ком не беспокоится – за ним не осталось товарищей по заключению, – и только слепая ярость, кипящая в груди, толкает его вперед, заставляет прорываться через все преграды, и когда-нибудь, где-нибудь она обрушится на тех, кто, черт бы их побрал, превратил его в животное! Из разумного человеческого существа они сделали получеловека с таким грузом ненависти, с которым не может жить ни один человек. Он должен выплеснуть ее на всех них, на всех его врагов, на всех этих тварей!
Джоэл пробежал открытый склон, заросший травой и кустарником, и теперь ему предстояло преодолеть густую стену прибрежных зарослей. Но правильное направление он уже не потеряет. Нужно двигаться так, чтобы последние лучи заходящего солнца были от него слева, и тогда он доберется до реки.
Пять прогремевших один за другим выстрелов заставили его резко обернуться. Нетрудно представить мишень, в которую они были направлены: деревянная поверхность вокруг замка того домика, в котором он сидел. Скоро его тюрьма будет взята штурмом. Минуты стали еще короче.
И тут в предзакатных сумерках раздались два пронзительных звука, странно переплетающиеся в своем диссонансе. Первый – прерывистое высокое стаккато сирены. Второй – истерический вой бегущих собак. Тревога была объявлена; сейчас к чутким ноздрям приложат скомканную простыню, на которой он спал, или какую-то часть его одежды, и доберманы устремятся за ним, и тогда ничто не отвлечет их внимание, ибо впереди их ждет награда – живая человеческая плоть, разрываемая острыми зубами.
Конверс нырнул в зеленые заросли и побежал изо всех сил, уворачиваясь, приседая, бросаясь из стороны в сторону, яростно отбрасывая руками летящие ему навстречу упругие, затрудняющие движение ветви. Ветви хлестали его по лицу, рвали одежду, ноги цеплялись о выступающие из земли корни. Он постоянно спотыкался, и тогда, в краткие мгновения тишины, лай собак делался слышнее – теперь они были где-то между развилкой, холмом и лежащим внизу лесом, но никак не дальше. Они приближались! Теперь собаки уже бежали по лесу, и эхо их истерического лая гулко разносилось вокруг; иногда раздавался яростный вой – это какая-то собака, запутавшись в зарослях низкого подлеска, изо всех сил старалась вырваться, чтобы поскорее вцепиться в ненавистную жертву, запах которой стоял в ее ноздрях.
Вода! Сквозь деревья он увидел воду! Пот струями стекал по лицу, щипал глаза, ослепляя его, болезненно горели царапины на шее и подбородке, руки кровоточили, рубашку хоть выжимай, и лай, неистовый лай вокруг.
Нога его попала в нору, вырытую каким-то прибрежным животным, и он упал, болезненно подвернув лодыжку.
Конверс встал, с трудом высвободил ногу и, сильно хромая, попытался возобновить бег. Доберманы настигали, вой и отрывистый лай становились все громче, все яростнее – они учуяли его запах, запах непросыхающего пота, и это доводило их до сумасшествия, подготавливало к убийству.
Речной берег. Он был покрыт мягкой и густой грязью, всевозможный мусор медленно кружился в маленькой бухточке, дожидаясь, когда более сильное течение понесет его дальше. Джоэл ухватился за рукоять шоферского пистолета за поясом, чтобы не выронить его, продираясь напрямик к воде.
Конверс ничего не слышал до самого последнего момента, когда из тени раздался жуткий рык и гигантское тело пролетело по воздуху над берегом реки. Он мельком увидел жуткую звериную морду, искаженную яростью, с горящими глазами и черной пастью, сверкающей белыми зубами. Конверс упал на колени, доберман пронесся над его правым плечом, успел по пути зацепить клыком рубаху, и шлепнулся на спину в грязь. Такого стремительного поражения собака не могла перенести. Она судорожно замахала лапами, извернулась, взвыла и буквально взлетела на задние лапы, нацелив клыки Джоэлу в пах.
В руке Конверса тут же оказался пистолет. Он нажал на спуск, прогремел выстрел – мозги и кровь брызнули во все стороны, страшные челюсти беспомощно ткнулись ему в ногу.
Лай нарастал – свора приближалась к реке. Джоэл бросился в воду и как можно скорее поплыл от берега; пистолет затруднял его движение, но он не решался бросить его.
Много лет назад – а может быть, столетий – ему необходимо было во что бы то ни стало найти оружие, от этого зависело, куда качнется чаша весов – в сторону жизни или в сторону смерти, но целых пять дней он не мог заполучить его. Однако на пятый день на берегах Хуанхэ он все-таки раздобыл его. Почти полностью скрываясь под водой, Джоэл проплыл мимо патрульного взвода и минут через десять заметил солдата, который неизвестно почему отошел довольно далеко от общего строя – возможно, он был раздражен и незаметно для себя ускорил шаг или просто устал от всей этой жизни, и ему захотелось хоть несколько минут побыть наедине с собой. Впрочем, для этого солдата уже ничто не имело значения. Конверс убил его камнем, поднятым со дна реки, и забрал его винтовку. Он выстрелил из этой винтовки дважды и тем дважды спас себе жизнь, прежде чем выйти на передовые позиции своих войск к югу от Фу-Лок.
Выгребая против течения, Джоэл внезапно вспомнил: сегодня – пятый день его заключения в имении Ляйфхельма; конечно, это не барак в джунглях, но тем не менее настоящее заключение. И все же он опять сумел ускользнуть! И именно на пятый день в его руках оказалось оружие! И хотя он не верил в приметы, но на какое-то мгновение удивился такому странному совпадению.
Сейчас он находился в глубокой тени – последние лучи солнца терялись среди высящихся по берегам холмов. Удерживаясь короткими гребками рук на одном месте, он оглянулся. На берегу, там, где следы его уходили в воду, собаки, злобно тявкая, подвывая, в замешательстве кружили вокруг своего мертвого вожака и, как всегда, метили территорию, утверждая свой статус. Неожиданно между деревьями заметались лучи мощных фонарей. Конверс поплыл дальше: он уже пережил подобное – на реке Меконг. Теперь ему нечего бояться, он ведь уже побывал там, а сейчас он здесь и знает, что выиграл.
Джоэл расслабился, отдавшись течению, которое несло его на восток. Где-то впереди вот-вот появятся огни, и эти огни выведут его к какому-нибудь убежищу и телефону. Нужно все продумать и как можно быстрее составить краткое резюме по этому делу. Однако юрист, глубоко сидящий в нем, подсказывал ему, что человек с повязкой, прикрывающей огнестрельную рану, в промокшей до нитки одежде и с оружием, выкрикивающий что-то на улице на чужом языке, – хорошая мишень для пособников Джорджа Маркуса Делавейна, они тут же схватят его. Поэтому придется действовать иначе – прибегая ко всем ухищрениям, на какие он только способен. Необходимо во что бы то ни стало добраться до телефона и заказать трансатлантический разговор. Он может это сделать и обязательно сделает! Река Хуанхэ осталась в прошлом; теперь дорогой жизни был Рейн.
Джоэл плыл брассом, все еще сжимая в руке пистолет и чувствуя, как постепенно немеет в воде раненая рука. Вскоре показались огни какой-то деревни.
Глава 18
Натянув до предела телефонный провод, Валери положила кисть в этюдник. Ее глаза машинально скользили по песчаным дюнам, видневшимся сквозь стеклянную дверь, однако при этом она внимательно вслушивалась в звучавшие по телефону слова, прекрасно улавливая в них подтекст.
– Да что с вами такое, Ларри? – прервала она своего собеседника, не в силах более сдерживать обуревающие ее чувства. – Джоэл – не просто служащий вашей фирмы или младший партнер, он ваш друг! А вы будто составляете обвинительное заключение. И что это за термин, которым вы все время оперируете? “Косвенные доказательства…”, “он был там, он был тут”, “кто-то сказал это, кто-то сказал то…”.
– Я стараюсь понять, что происходит, Вэл, – возразил ей Тальбот из своего офиса в Нью-Йорке. – И вы тоже должны попытаться это сделать. Есть много такого, о чем я не имею права говорить, – об этом меня просили люди, которых я весьма уважаю, если не сказать больше. Я нарушаю их требование именно потому, что Джоэл – мой друг, и стараюсь помочь ему.
– Хорошо, тогда начнем сначала, – сказала Валери. – Что конкретно вас интересует?
– Это, конечно, не мое дело, и я никогда не задал бы подобного вопроса, если бы не считал…
– Верю, верю, – согласилась Валери. – Ну, так в чем же дело?
– Видите ли, я знаю, у вас с Джоэлом были серьезные проблемы, – продолжал старший партнер фирмы “Тальбот, Брукс и Саймон” таким тоном, будто речь шла о мелкой потасовке между детьми. – Но проблемы проблемам рознь.
– Ларри, – снова прервала его Валери, – проблем у нас хватало. Мы развелись. Значит, проблемы эти были достаточно серьезны.
– Не являлось ли одной из них оскорбление действием? – быстро проговорил Тальбот тихим голосом, явно с отвращением произнося эти слова.
– Что? – Валери была ошеломлена, такое ей просто не могло прийти в голову.
– Вы ведь понимаете, что я имею в виду? Не бил ли он вас в приступе гнева? Не наносил ли вам телесных повреждений?
– Мы с вами не в зале суда, и тем не менее мой ответ: “Нет, конечно нет”. Временами мне даже хотелось – пусть бы он по крайней мере рассердился.
– Простите?
– Нет, ничего, – сказала Валери, приходя в себя от изумления. – Не знаю, что заставило вас задать такой вопрос, но вы очень далеки от истины. У Джоэла было в запасе множество значительно более эффективных средств для унижения моего “я”, чем просто побои. И среди них, дорогой Ларри, на первом месте стояло верное служение своей карьере в фирме “Тальбот, Брукс и Саймон”.
– Знаю, дорогая, и простите меня, ради Бога. Подобные жалобы очень часто возникают во время бракоразводных процессов, и я не уверен, можно ли тут что-нибудь поделать, – во всяком случае, не в наши дни, не в этом веке, а может быть, и вообще никогда. Но сейчас речь идет о другом: я говорю о периодах мрачного настроения, которое иногда на него нападало, мы оба об этом знаем.
– А вы знаете хоть одного разумного человека, у которого не бывало бы таких периодов? – спросила бывшая миссис Конверс. – Мы ведь живем не в лучшем из миров, не так ли?
– Согласен! Но Джоэл долгое время прожил в еще более страшном мире, которого мы и представить себе не можем. Мне не верится, что он вышел из него без единой царапины.
Валери помолчала, тронутая неприкрашенной прямотой этого пожилого человека, искренне привязанного к ее бывшему мужу.
– Вы очень милы, Ларри, и подозреваю – нет, знаю точно, – что вы правы. Поэтому я полагаю, вам следовало бы сказать мне больше, чем вы уже сказали. Термин “оскорбление действием”, как вы, юристы, говорите, уже наводит на тот или иной ответ. Но это нечестно, потому что так можно прийти к неверным выводам. Бросьте, Ларри, будьте справедливы. Он больше мне не муж, но мы расстались совсем не из-за того, что он бегал за юбками или колотил меня по голове. Может, я и не хочу быть его женой, но тем не менее я уважаю его. У него есть свои проблемы, у меня – свои, а сейчас вы намекаете на то, что его проблемы значительно серьезнее моих. Что же все-таки случилось, Ларри?
Тальбот помолчал, а потом заговорил тихим торопливым голосом – ему снова было неприятно произносить такие слова.
– Утверждаю, что он совершил неспровоцированное нападение на человека, и человек этот мертв.
– Нет! Это невозможно! Он не мог этого сделать! Просто не мог!
– Именно это он и сказал мне, но он солгал. Он сказал, что находится в Амстердаме, хотя его там не было. Он пообещал вернуться в Париж и утрясти все недоразумения, но не сделал этого. Он был тогда в Западной Германии и по-прежнему находится где-то там. Интерпол выдал ордер на его арест, и теперь его повсюду разыскивают. Ему советовали обратиться в американское посольство, но он отказался. А затем исчез.
– О мой Бог, вы все ровным счетом ничего не понимаете! – взорвалась Валери. – Вы просто не знаете его! Если и произошло то, о чем вы говорите, значит, на него напали – в самом прямом смысле слова, и у него не оставалось иного выхода, как ответить ударом на удар!
– Это не так, если верить показаниям объективного свидетеля, который не знает ни его, ни пострадавшего.
– Лжет он, этот ваш объективный свидетель!… Послушайте. Я прожила с этим человеком четыре года, и, за исключением кратковременных отлучек, мы ни разу не покидали Нью-Йорк. Случалось, на моих глазах его задирали пьяные и прочая уличная дрянь, подонки, которых он мог бы одним ударом вбить в тротуар, – и, ей-богу, некоторые вполне этого заслуживали, – но я ни разу не видела, чтобы он сделал хоть шаг в их сторону. Он просто делал успокаивающий жест руками и уходил. Несколько раз его обзывали мерзкими словами, а он просто стоял и молча смотрел на этих мерзавцев. При этом, Ларри, взгляд у него был таким, что у меня мурашки по спине бегали. Но он ни разу не позволял себе чего-нибудь большего.
– Вэл, мне бы хотелось вам верить. Мне хотелось бы верить, что это была самооборона, но он удрал, исчез. Посольство могло бы ему помочь, защитить его, но он туда не явился.
– Значит, он перепуган. Такое с ним случалось, обычно ночью, когда он внезапно просыпался. Он вскакивал, сильно жмурился, его лицо превращалось в морщинистый клубок. Такое состояние чаще всего продолжалось недолго, всего несколько минут, и он всегда говорил, что все в порядке, мне не о чем беспокоиться – его это не волнует. Я не думаю, что он говорил правду, просто ему хотелось убежать от своего прошлого, никогда ни о чем не вспоминать.
– Возможно, так оно и есть, – мягко заметил Тальбот.
– Touche [76] , Ларри, – ответила Валери с такой же мягкостью. – Последние пару лет я только об этом и думала. Но что бы ни произошло в Париже, он наверняка действовал так только потому, что был испуган или – вы понимаете, это вполне возможно – ранен. О Боже, а что, если…
– Были проверены все больницы и все практикующие врачи, – прервал ее Тальбот.
– Но, однако же, должна быть какая-то причина, черт побери! Это совсем на него не похоже, и вы это отлично знаете!
– В том-то и дело, Вэл. Все эти действия никак не связываются с тем человеком, которого я знаю. Бывшая миссис Конверс похолодела.
– Используя одно из любимых выражении Конверса, – сказала она, – поясните, пожалуйста.
– А почему бы и нет? – отозвался Тальбот, как бы задавая вопрос самому себе. – Возможно, вы сумеете пролить свет на то, чего другие просто не понимают.
– Во-первых, кто этот человек в Париже? Тот, который умер?
– Здесь и пояснять особенно нечего. Это шофер одной из компаний, сдающих напрокат лимузины. Согласно показаниям охранника подвального помещения отеля, Джоэл с криком бросился к этому человеку и вытолкал его за дверь. Затем послышались звуки борьбы, а еще через несколько минут шофера нашли в переулке с тяжелейшими телесными повреждениями.
– Очень странно! И что сказал Джоэл?
– Что он вышел из отеля, увидел двух дерущихся мужчин и, направляясь к своему такси, крикнул об этом сторожу.
– Именно так он и поступил бы, – твердо сказала Валери.
– А охранник из “Георга V” говорит, что все происходило не так. Полиция утверждает, что образцы волос, обнаруженные на избитом человеке, полностью совпадают с теми, что были обнаружены в душевой комнате Джоэла.
– Совершенно невероятно!
– Предположим, что действительно имела место провокация, о которой мы не знаем, – торопливо продолжал Тальбот. – Но это не объясняет того, что произошло дальше, однако, прежде чем рассказать об этом, позвольте задать вам еще один вопрос. Вы скоро поймете, почему я об этом спрашиваю.
– Я вообще ничего не понимаю! Ладно, слушаю вас.
– Во время этих приступов депрессии, периодов мрачного настроения не было ли у Джоэла других отклонений от нормы? Не бывало ли с ним того, что психиатры называют раздвоением личности?
– Вы хотите сказать, не воображал ли он себя кем-то другим, с соответствующим типом поведения?
– Вот именно.
– Никогда.
– Ох!
– Что – ох? Вперед, Ларри!
– Говоря о том, что вероятно и что невероятно, могу вас удивить, моя дорогая. Если верить тем людям, которые не хотят, чтобы я распространялся на эту тему, – а они, поверьте мне, знают многое, – Джоэл полетел в Германию, утверждая, что он участвует в тайном расследовании деятельности нашего посольства в Бонне.
– А может быть, так оно и есть! Он ведь взял у вас отпуск, не так ли?
– Насколько нам известно, для ведения дела, связанного с частным предпринимательством. Но в отношении деятельности посольства в Бонне не ведется никакого расследования – ни тайного, ни явного. Честно говоря, мне звонили из государственного департамента.
– О Господи!… – Валери умолкла, но, прежде чем юрист заговорил вновь, она успела прошептать: – Женева. Эта жуткая история в Женеве!
– Если тут есть какая-то связь – а мы оба, и Натан и я, сразу же подумали об этом, – то она так глубоко упрятана, что ее не смогли обнаружить.
– Она есть. Там-то все и началось.
– Если считать вашего мужа разумным человеком.
– Он не мой муж, и он действительно разумен.
– Рецидивы прошлого, Вэл. Шрамы, несомненно, остались. Вы сами согласились со мной.
– Но не с вашими утверждениями. Убийство, ложь, побег!… Это не Джоэл! Это – не мой муж, пусть даже бывший!
– Ум человеческий – чрезвычайно сложный и тонкий инструмент. Стрессы прошлого могут внезапно дать о себе знать через многие годы…
– Перестаньте, Ларри! – выкрикнула Валери. – Поберегите это для присяжных, но не вешайте этой ерунды на Конверса!
– Вы очень расстроены.
– Это уж точно, черт возьми! И главным образом потому, что вы пытаетесь объяснить поступки, которые совершенно нетипичны для Джоэла! Ваши объяснения годятся для того, о ком вам говорили те люди, которых, по вашим словам, вы должны уважать.
– Только потому, что они многое знают – у них есть доступ к информации, которая недоступна нам. Следует заметить также, что они не имели ни малейшего представления о том, кто такой Конверс, пока Ассоциация американских адвокатов не дала им адрес и телефон фирмы “Тальбот, Брукс и Саймон”.
– И вы им поверили? При вашем знании Вашингтона вы поверили этим типам на слово? Сколько раз, возвращаясь из
Вашингтона, Джоэл говорил: “Ларри уверен, что они врут. Они ни черта не понимают и поэтому на всякий случай врут”.
– Валери, – строго сказал старый адвокат, – на этот раз речь идет не о каких-то бюрократических махинациях. При моем опыте я могу определить, когда человек просто играет, а когда он по-настоящему зол, зол и, должен добавить, напуган. А звонил мне заместитель государственного секретаря Брюстер Толланд – я тут же перезвонил и убедился, что это действительно он, – и он не разыгрывал комедию. Он был искренне возмущен очень сердит и, как я уже сказал, очень встревожен.
– И что вы ему сказали?
– Разумеется, правду. Не только потому, что этого требовал мой профессиональный долг, но и потому, что иначе помочь Джоэлу нельзя. Если он болен, то ему нужна помощь, а не какие-то добавочные сложности.
– И вы общаетесь с Вашингтоном каждую неделю?
– По нескольку раз в неделю, и конечно же мы обмениваемся информацией.
– Извините меня, Ларри, но это нечестно.
– Это – единственный выход, и, поверьте, я говорю это с полным основанием. Если я начну лгать, это только усугубит его положение. Понимаете, я глубоко убежден, что что-то произошло. Он не похож на себя.
– Минуточку! – воскликнула Валери, пораженная пришедшей ей в голову мыслью. – А может, вообще речь идет не о Джоэле?
– Нет, именно о нем, – коротко ответил Тальбот.
– Почему? Только потому, что люди в Вашингтоне, которых вы и знать не знаете, утверждают, что это так?
– Нет, Вэл, – ответил юрист. – Потому что я разговаривал с Рене в Париже до того, как возникли эти люди из Вашингтона.
– С Маттильоном?
– Джоэл приехал в Париж и обратился к Рене за помощью. Он лгал ему, точно так же, как лгал и мне, но дело не в этом – мы с Маттильоном пришли по этому поводу к единому мнению. Рене увидел в глазах Джоэла нечто такое, что я уловил в его голосе. Он выбит из колеи, в нем поселилось какое-то отчаяние – Рене это разглядел, а я это расслышал. Он пытался скрыть это от нас обоих, но не сумел… Когда я говорил с ним в последний раз, он повесил трубку прямо посреди фразы, не дав мне закончить, и голос его звучал так, словно это был голос зомби.
Валери невидящим взглядом следила за солнечными бликами на волнах у берегов Кейп-Энн.
– И Рене согласился с вашими выводами? – спросила она почти шепотом.
– Мы подробно обговорили между собой все то, о чем я рассказываю вам.
– Мне очень страшно, Ларри.
Хаим Абрахамс вошел в комнату, громыхая по полу своими тяжелыми ботинками.
– Значит, он все-таки сделал это! – закричал израильтянин. – Моссад была права – это дьявол во плоти!
Эрих Ляйфхельм сидел за столом – один в огромном кабинете, стены которого были уставлены книжными полками.
– Патрули, секретная сигнализация, собаки! – воскликнул немец, ударяя холеной рукой по красному блокноту. – Как ему удалось?
– Я повторяю: дьявол во плоти, именно так сказал о нем наш специалист. Чем крепче его держат, тем больше он свирепеет. Началось это у него давно. Итак, наш провокатор начал свою одиссею задолго до назначенного нами срока. Вы оповестили остальных?
– Я разговаривал с Лондоном, – сказал Ляйфхельм, тяжело вздыхая. – Он позвонит в Париж, и Бертольдье вышлет самолетом две группы из Марселя: одну в Брюссель, а вторую сюда, в Бонн. Нам нельзя терять ни минуты.
Читать бесплатно другие книги:
