Вайдекр, или Темная страсть Грегори Филиппа

— Что тут со всеми случилось? — как всегда некстати ввязался Гарри. — В жизни своей не видел таких похоронных лиц! Веселитесь, друзья, сегодня — Рождество! Счастливого Рождества!

Нахмуренные замкнутые лица повернулись к нему, и затем люди, мои люди, опустив головы, отвернулись и зашаркали к выходу. Тут, как назло, отворились двери, и слуги стали выносить блюда с едой для детей.

— Жиль умер, — тихо сказала я Гарри. — Кажется, он покончил с собой, когда его сбережения кончились. Его нашли сегодня утром. Как ты видишь, все винят нас. Я думаю, что нам лучше поскорее отправляться домой.

Красные от мороза щеки Гарри побледнели.

— Бог мой, это ужасно, Беатрис, — сказал он. — Жиль не должен был этого делать. Мы бы не допустили, чтоб он голодал.

— Видимо, он этого не знал, — жестко ответила я. — К тому же он хотел работы, а не подачек. Во всяком случае, сейчас он мертв. Давай заканчивать обед и собираться домой, пока сплетни не коснулись ушей Селии. Не нужно, чтобы она расстраивалась.

— Конечно нет. — И Гарри взглядом отыскал Селию.

Она стояла, держа на руках новорожденного ребенка, и улыбалась ему. Его мать была рядом и смотрела на них обоих. Ее взгляд был теплым, а не таким отчужденным, какие встречала я.

— К сожалению, мы не можем оставаться здесь долго, — громко объявил Гарри своим чистым тенорком. — Мы пришли, только чтобы пожелать вам счастья в этом году и хорошо повеселиться на том празднике, который, устраиваем для вас мы и доктор Пирс.

Он взял Селию под руку, и они пошли к карете. Я шла на шаг позади и чувствовала, как нас провожают враждебные взгляды. На минуту мне пришла в голову мысль: если сейчас Каллер или кто-нибудь другой нападет на нас, то я не могу быть уверена в своей безопасности. Но я тут же поспешила успокоить себя. Стояла середина зимы — самое тяжелое время, и те, кто работает на земле, устали от холода и темных дней. К тому же всех расстроила смерть Жиля — каждый бедный человек страшится попасть в приют или, того хуже, в богадельню. Придет весна, и жизнь станет легче. О Жиле все позабудут.

Оказавшись в карете, я наклонилась к окну, чтобы удостовериться, что праздник начинается и он будет таким же оживленным, как обычно. Дети, наевшись, станут играть, танцевать и веселиться, как бывает каждый год. Люди в Вайдекре не могут измениться так быстро и так непоправимо.

Когда мы подъехали к хорошенькому садику викария, там происходила настоящая свалка. Все дети ползали по столам, хватая пищу и запихивая ее в рот, их родители протискивались между ними, чтобы тоже схватить кусок и сунуть его в карман. Это был маленький бедлам, а не праздник. Из дверей мисс Грин и слуги с ужасом наблюдали эту сцену. В окне я увидела бледное лицо доктора Пирса, следящего за тем, как его прихожане толкаются, вырывая друг у друга куски булки и ветчины, и давятся ими. Те маленькие сладости, которые я прислала из дома, были сброшены на землю, на них никто и не смотрел, кроме самых маленьких детишек, ползающих под ногами и отыскивающих в земле конфеты. Наверху, над их головами, их отцы и матери, отчаянно отталкивая друг друга, хватали все подряд, будто они голодали.

— Поезжай! — резко велела я и ткнула кнутом в спину возницы.

Он с изумлением следил за этой потасовкой в самом сердце Вайдекра, но при моем сигнале опомнился, и тут же лошади вынесли нас на дорогу.

— Что случилось? — спросила Селия, она почти ничего не разглядела из-за того, что Гарри своим полным телом заслонил окно.

Я быстро наклонилась вперед, чтобы скрыть от нее эту ужасную картину.

— Грубые деревенские забавы, — быстро ответила я, пытаясь подавить дрожь в голосе. — Дети немного расшалились.

Увидав мой яростный взгляд, Гарри пришел мне на помощь.

— О небо, что за шум они подняли. — Он попытался говорить спокойно.

Я откинулась на подушки и попробовала привести мысли в порядок. Мне даже не могло прийти в голову, что потеря этих случайных заработков скажется на жизни бедняков так тяжело и так быстро. Мало того что мы лишили людей заработков, но к тому же мы подали пример нашим соседям. Когда Вайдекр-холл нанимает низкооплачиваемых поденных рабочих, такая практика легко может распространиться на сотни миль вокруг. Хаверинг-холл уже давно использовал исключительно поденщиков и по самым низким расценкам, а теперь, когда Вайдекр стал практиковать то же самое, исчезал последний надежный источник заработков в Суссексе.

Ужасная смерть Жиля означала, что безумный старик не сумел приспособиться к этому миру. И он совершенно правильно понял, что, потеряв работу в Вайдекре, для него не останется ничего, кроме богадельни. Разумеется, его смерть не означала, что наши попытки вести рациональное и доходное хозяйство бессердечны. И уж угрызениями совести я не терзалась из-за этого старого дурака. Если бы это было так, меня саму следовало бы назвать сумасшедшей.

Все это я успела сказать себе, пока мы добирались до дому, и, когда Селия оставила нас в гостиной, чтобы привести детей к праздничному столу, я сумела успокоить Гарри.

— Мой бог, Беатрис, это было ужасно, — заговорил он, быстро налил шерри в два бокала, но прежде, чем передать мне мой, одним залпом осушил свой бокал. — Они вели себя как животные! Как дикари!

Я беззаботно пожала плечами.

— Оставь, Гарри! — сказала я. — Уж очень ты изнежен. Ну, немножко потолкались на рождественском обеде. Так, должно быть, случалось и раньше, просто мы не замечали этого. Раньше они успевали дождаться нашего отъезда.

— Я никогда прежде не видел такого! — твердо сказал Гарри. — И я уверен, что ты тоже, Беатрис. Это был какой-то бунт. Я не могу понять, что с ними случилось!

«Готова спорить, что ты и не поймешь, дурак», — подумала я и отхлебнула шерри.

— Они испуганы, — ровным голосом продолжала я. — Они испуганы тем, что лишились своего зимнего заработка. К тому же их расстроила смерть Жиля. Они боятся голода, но придет весна, и они увидят, что все не так уж плохо.

— Но они вели себя так, будто не ели по меньшей мере неделю! — возразил мне Гарри. — Беатрис, ты же видела их! Так не ведут себя те, кому не хватает денег. Они голодают!

— Ну а если даже и так? — Мой голос стал грубым, мне надоело оправдываться перед Гарри за последствия нашего общего выбора. — Ты хотел нанимать на работу поденщиков. Мы оба согласились, что невыгодно держать наших крестьян на постоянном заработке, независимо от того, работают они или нет. А ты думал, что они работают из любви к этой работе? Да, конечно, они голодны. Они не получают денег, они пытаются растянуть свои скудные сбережения до весны. Сейчас они надеются, что все еще будет по-прежнему, каждый парень сможет заработать хоть пенни в день на севе, а каждый мужчина будет занят на пахоте. Когда придет весна, они убедятся, что это не так! И тогда им придется обратиться в работный дом и принять те условия, которые им там предложат. Может, ты не хочешь продолжать то, что мы задумали? — Я говорила очень резко. — Сейчас мы экономим сотни фунтов в месяц и ведем хозяйство так, как тебе хотелось. А кто, по твоему мнению, станет платить за твои фантазии? Платить будут бедные, Гарри. Им не останется другого выхода. А если тебе не нравится смотреть на то, что ты сделал, можешь закрывать на все глаза, как Селия.

Я резко повернулась на каблуках и стала смотреть в камин. Я была готова разрыдаться. Непонимание Гарри того, что мы делаем, злило меня. Но я к тому же была взбешена тем, что оказалась в ловушке. Нам теперь уже не остановиться. В конце концов люди победнее уйдут из Вайдекра. Но более упрямые останутся здесь. И тогда, я полагаю, старики и дети начнут умирать. Жиль оказался первой жертвой по дороге к тому, чтобы сделать моего Ричарда наследником. Я одна видела перед собой этот долгий, медленный, полный страданий путь, который приведет моего сына к власти.

Рука Гарри легла на мое плечо, и я едва сдержалась, чтобы не стряхнуть ее.

— Это очень горькое время для нас обоих, — грустно произнес Гарри, уже забыв о голодных лицах и думая только о себе. — Конечно, я согласен, мы должны продолжить то, что начали. Эти проблемы стоят перед каждым помещиком. Сейчас время перемен. Никто не может остановить этот процесс. Нужно приспособиться к нему, вот и все. Было бы глупо для нас с тобой, Беатрис, вернуться к старому.

Я кивнула. Гарри нашел способ успокоить свою совесть, а себя я могу утешить тем, что мой любимый мальчик становится все ближе и ближе к заветной власти. Гарри кажется, что он страдает от перемен так же, как те люди, которых он лишил работы, поэтому он, подобно Понтию Пилату, умыл руки. Он рассматривает себя как часть исторического процесса перемен и не чувствует ни вины, ни ответственности за то, что происходит.

— У нас просто нет другого выбора, — спокойно и даже грустно сказал он.

Поэтому, когда к нам спустилась Селия в сопровождении двух нянь и нарядных ребятишек, уже предвкушающих жареного гуся, мы смогли обменяться безмятежными улыбками и пошли в обеденный зал, к столу, ломившемуся от яств, как будто всего в пяти милях отсюда не ползали в мерзлой траве голодные дети, выколупывая из земли остатки лакомств.

Это была очень суровая для Экра зима. Я гораздо реже ездила в деревню, поскольку не испытывала радости видеть вокруг угрюмые лица. Однажды ко мне кинулась выскочившая из коттеджа женщина и, положив руку на край коляски, со слезами попросила:

— Мисс Беатрис, пожалуйста, позвольте моему Вильяму починить для вас изгороди. Вы же знаете, он делает это лучше всех в графстве. Я не могу прокормить детей на то пособие, что мы получаем в приходе. Они совсем голодные, мисс Беатрис. Прошу вас, дайте моему мужу работу.

Тогда я обратилась мыслями к моему сыну, к моему Ричарду, картины его будущей чудесной жизни ясно возникали в моем мозгу, и я сказала, не отрывая глаз от ушей лошади:

— Очень сожалею, Бесси, но ничего не могу поделать. Мы сейчас используем только поденных рабочих. Если ваш муж хочет другой работы, пусть ищет ее получше.

Я поспешила послать лошадь вперед, чтобы Бесси, по крайней мере, не опозорила себя, зарыдав на людях. Мое лицо оставалось холодным и сдержанным, поскольку я не знала способа помочь им.

Гарри тоже оставался равнодушным. Когда он встречал кого-нибудь на улице и слышал жалобы на скудные заработки, на безразличие приходских властей, на угрозу работного дома, он пожимал в ответ плечами и говорил:

— А я что могу сделать? Я не более тебя, дружище, волен повлиять на порядки в нашем графстве.

И он совал руку в карман за шиллингом, как будто это могло спасти семью с четырьмя детьми на все время холодной долгой зимы.

Бедняки думали, будто я что-то имею против них. Но это было не так. Мне все время приходилось думать о других вещах: о майорате, о будущем партнерстве Ричарда и Джулии и о том, что я должна успеть распорядиться состоянием Джона за время его отсутствия. Больше того, я даже не стала огораживать общественную землю до весны, и наши крестьяне могли обеспечить себя даровыми дровами, торфом и хворостом.

Уже сколоченные заборы всю зиму простояли на задворках нашей конюшни, а я все откладывала и откладывала указание установить их.

— Нам пора заняться общественной землей, — не раз напоминал мне Гарри. — Ссуда мистера Ллевеллина обходится нам очень дорого. Мы обязательно должны весной посеять там пшеницу, и нам нельзя откладывать обработку этой земли.

— Я знаю, — ответила я, подняв глаза от писем. — Заборы готовы, и я уже заказала двадцать рабочих из работного дома. Но я хочу подождать, пока сойдет снег. Наши люди привыкли собирать там хворост и расставлять силки на кроликов. Как только земля будет огорожена, возникнет новая волна недовольства. Давай дождемся более теплой погоды.

— Очень хорошо, Беатрис, — сказал Гарри. — Ты лучше знаешь, что делать. Но нашим людям следует понять, что они слишком долго жили по старым законам. Я не знаю другого поместья в графстве, в котором придерживались бы прежних порядков так долго. Бесплатные дрова, бесплатная дичь, бесплатные пастбища, бесплатный сбор колосков, оставшихся от урожая, — нас буквально грабили все эти годы, Беатрис. Им следует быть нам благодарными.

— А они не чувствуют этого, — сухо ответила я. — Странно, правда?

Они действительно не испытывали к нам благодарности. Правда, я больше не слышала жалоб от женщин. Но когда я проезжала по деревне, я не встречала ни поклонов, ни приветливых улыбок. Разумеется, с грубостью мне не приходилось сталкиваться. Зарвавшегося наглеца я бы в мгновение ока выставила с моей земли. Но меня больше не любили, как прежде. И мне очень не хватало этой любви. Ну что ж, эту цену мне тоже придется заплатить.

Конечно, бедняки не любили и Гарри. Но в своем глупом невежестве они не обвиняли его так, как винили меня. Они знали, что он помешан на новшествах, но считали, что я должна была удержать его от этого. А сейчас, когда я встала на его сторону, вся сила их гнева упала на меня. Они даже считали, что я влияю на Гарри, хотя, если бы они порылись в своей короткой памяти, они бы вспомнили, какими глупыми были все начинания моего брата.

Погода удивительно соответствовала мрачным настроениям, царившим в Вайдекре. Зима все не кончалась и не кончалась, щедро одаривая нас то метелями, то ледяными туманами, постепенно сменившимися проливными дождями, которые пришлись как раз на период ягнения. В этом году мы потеряли ягнят больше, чем это случилось за несколько предыдущих лет. Частично в этом была виновата погода, но сыграло свою роль и то, что теперь мои работники не желали оставаться в хлеву долгими часами, чтобы заслужить мою улыбку. Пока я была с ними, они работали как следует, но стоило мне уехать домой, как они отправлялись вслед за мной, плюнув на работу.

Таким образом, в этом году нас ожидали меньшие прибыли от овец, чем я рассчитывала. И перспектива потерять часть денег заставила меня еще тверже держаться намеченных планов, пусть это стоило мне хорошего отношения наших крестьян.

Кроме того, нам не хватило сена и кормов. Поставленная перед выбором: либо забить часть стада, либо купить сено, — я предпочла первое. Ибо цены на сено были умопомрачительными, и окупить эти расходы оказалось невозможно.

Я проводила один холодный темный день за другим, склонившись над столом. И когда входил Страйд со свечами, моя голова уже раскалывалась от боли. Нам катастрофически не хватало денег. Заем мистера Ллевеллина был очень высоким, и прибыли не покрывали его, в таких условиях я даже не могла позволить себе купить высокосортные семена. Мне придется занимать деньги.

Опустив голову на руки, я ощутила реальный страх. Не тот страх, который охватывал меня при прыжке через высокое препятствие, и не тот постоянно сопровождавший меня страх перед всадником на черном коне. Это был другой, рассудочный, деловой страх. Черные цифры на белой бумаге оказались такими несговорчивыми. И даже тяжелый сейф под крышкой стола не успокаивал меня. Это только казалось, что там много денег. Нужно гораздо больше. Вайдекру нужно гораздо больше. И я очень боялась лондонских банкиров. Я боялась, что мне придется опять брать взаймы.

Гарри я не говорила о своих трудностях. Я не хотела пугать его своими сомнениями. И я была слишком горда, чтобы признаться в своем страхе. Но Гарри не удалось избежать ненависти всей деревни, которая росла и росла той зимой.

Из всех нас троих только Селия, новичок в нашем доме, казалось, сохранила уважение бедняков. В своем предубеждении они не винили ее за жидкую кашу и пустой котелок. Подобно слепцам, они не замечали ее великолепных пальто из самой лучшей ткани и наимоднейших шляпок, они видели только ее встревоженное лицо и щедрые руки. Ее кошелек всегда был открыт для самых бедных. Когда погода в январе еще больше ухудшилась, Селия стала посылать в деревню повозки с остатками еды с нашей кухни. Если б не это, многие семьи не видели бы мяса неделями.

Моя невестка стала постепенно узнавать мой Вайдекр, моих людей. Она стала разбираться в их родственных и дружеских связях. Она первая узнала, что у Дейзи Соувер умер младенец.

— Беатрис, мы должны что-то сделать, — воскликнула Селия, войдя без стука в мою контору.

Взглянув на нее, я просто была поражена тем, как сильно она изменилась после смерти мамы. Ее походка стала стремительнее, голос чище, она прониклась уверенностью в своей значимости. И в данную минуту, стоя в моей конторе и греясь у моего камина, она собиралась читать мне лекцию о моих людях.

— Делать что? — резко спросила я.

— Надо что-то сделать для Вайдекра, — страстно продолжала она. — Это ужасно, Беатрис. Многие семьи нуждаются. Только что умер маленький ребенок Дейзи Соувер, и это наверняка потому, что у нее не было молока. В доме так мало еды, что я уверена: она просто недоедала, чтобы накормить мужа и других детей. Малыш угасал на глазах, и вот теперь он умер. Он был такой славный! — Голос Селии прервался рыданием, и, отвернувшись к камину, она закрыла глаза руками. — Неужели мы не можем подобрать для них работу? В крайнем случае давай пошлем им зерна. Вайдекр кажется таким процветающим, откуда же такая нужда в Экре?

— Ты хотела бы взглянуть на цифры? — Мой голос звучал резко. — Вайдекр кажется тебе процветающим, потому что ты до сих пор проводила жизнь в доме, где с расходами не считаются. Ведение хозяйства едва ли твоя прерогатива, Селия. Ты знаешь, что я никогда не проверяю счета из кухни.

Она кивнула. Первые признаки моего гнева всегда выводили Селию из равновесия. Она слишком хорошо запомнила пьяные скандалы лорда Хаверинга и не выносила ни повышенного тона, ни резких слов. Я пользовалась и тем и другим.

— Очень мило с твоей стороны посылать целые повозки еды в Экр, но мы должны заплатить по закладной и вернуть долги. У нас не Эдемский сад. В этом году мы уже потеряли дюжину ягнят, и отел идет так же плохо. Если весна будет дождливая, то у нас возникнут проблемы с зерном. С твоей стороны не очень умно просить меня содержать половину деревни. У меня подписан договор с приходским надзирателем о рабочих по найму. У нас работают те же самые люди из Экра, только по приходским расценкам.

— Они сказали мне, — сказала Селия, — что на эти деньги невозможно содержать семью.

— Вполне согласна с ними, — нетерпеливо ответила я. — Но едва ли это моя вина, что их жены не умеют экономить деньги. И едва ли моя забота поощрять их беспечность. Расценки установлены мировым судьей или церковными попечителями. С моей стороны было бы просто глупо платить больше.

Селия выглядела ошеломленной. Но ребенок Дейзи Соувер не выходил у нее из головы…

— Но для того бедного малыша… — неуверенно начала она.

— Сколько детей у Дейзи Соувер? — грубо спросила я. — Пять, шесть? Конечно, на такую ораву не хватит никаких денег. Ей давно следовало перестать рожать, тогда бы она прекрасно со всем справилась. Селия, ты оказываешь плохую услугу беднякам!

Селия вспыхнула, а затем побледнела от грубости моего тона.

— Сожалею, что побеспокоила тебя, — холодно уронила она и направилась к двери.

— Селия! — окликнула я ее. Мой голос стал ласковым. Она сразу оглянулась, и я улыбнулась ей. — Это я должна извиниться перед тобой. Я была сегодня просто невыносима и прошу у тебя прощения.

Она медленно отошла от двери.

— Ты не должна так говорить, Беатрис, — начала она. — Я знаю, как много у тебя проблем. Овцы, коровы, я все понимаю. К тому же ты беспокоишься из-за Джона. Извини, что я расстроила тебя.

— Ах, нет. — Я протянула ей руку. — Я вспылила, потому что у меня большие денежные проблемы.

Компетентность Селии в денежных проблемах не простиралась дальше суммы в один фунт в ее кошельке, но она кивнула так, будто все прекрасно понимала.

— Да, конечно, — разумно сказала она. — И еще Джон. В этом месяце ты получила известие от доктора Роуза?

— Да. — Мой голос стал грустным. — Он пишет, что Джон еще далеко не выздоровел, но уже учится противостоять соблазну.

— От самого Джона нет ни слова? — испытующе спросила Селия.

— Нет. — Я постаралась храбро улыбнуться. — Я все пишу и пишу. Но доктор Роуз сказал, что Джон еще не в состоянии отвечать, поэтому мне не следует ожидать от него писем.

— Не могла бы ты съездить туда, Беатрис? — спросила Селия. — Дороги скоро станут хорошими, и ты могла бы сама повидать его.

— Нет. — И я грустно покачала головой. — Доктор Роуз объяснил мне совершенно однозначно, что Джон еще не готов к посещениям и неожиданный визит может привести к ухудшению его здоровья.

— Понятно, — сдержанно ответила Селия. — Бедный Джон! И бедная ты, Беатрис! — Она обвила мои плечи рукой и поцеловала меня. — Я оставлю тебя, поскольку тебе надо работать. Не засиживайся здесь долго и спускайся к нам.

Я ласково кивнула в ответ, и Селия вышла. Дождавшись, пока за ней захлопнется дверь и стихнет звук ее шагов, я открыла потайной ящичек моего стола и достала оттуда отчеты доктора Роуза и связку писем, адресованных моему мужу. Они были от Селии.

Доктор Роуз регулярно переправлял их мне с каждым своим отчетом, который был совершенно ясен для меня и только увеличивал мое напряжение. Если мои адвокаты не поторопятся и здоровье Джона будет так быстро улучшаться, то, похоже, мне придется увидеть его в Вайдекре, прежде чем я сумею распорядиться его деньгами. Первый доклад доктора Роуза был достаточно мрачным. Когда Джон пришел в себя в запертой комнате с зарешеченными окнами, он чуть не сошел с ума от страха. Он бесновался и кричал, что его заперла здесь ведьма, ведьма Вайдекра, которая держит под своей властью целую семью и будет держать его здесь, пока он не умрет.

Это звучало достаточно убедительно, чтобы продержать его там не один год. Но последующие отчеты доктора Роуза звучали более обнадеживающе. Состояние Джона улучшалось. Он воздерживается от выпивки, не привержен к лаудануму. «Думаю, появилась некоторая надежда на выздоровление», — написал доктор Роуз в последнем рапорте.

Я не могла надеяться. Я могла только бояться. Мне не повлиять на события за пределами поместья, мне не заставить адвокатов поторопиться, мне не ускорить переговоры с моим кузеном и не задержать выздоровления Джона. Все, что я могла, — это писать. Писать письма в Лондон, чтобы ускорили наш процесс. Писать полные глупости ответы доктору Роузу, что я скорей согласна не видеть мужа целый год, чем вернуть его домой недолечившимся. Передо мной стояла еще одна задача — удерживать отца Джона в Эдинбурге. Как только Джон был взят под опеку, я написала его отцу, что он помещен в лечебницу и за ним установлен самый лучший уход. Ссылаясь на авторитет доктора Роуза, я сообщала, что посещения больного запрещены, но едва ему станет лучше, как мистер Мак-Эндрю сразу сможет навестить своего чудесного, талантливого сына. В приступе горя старик даже не подумал поинтересоваться деньгами Джона, я тоже не стала поднимать этот вопрос. Но если б он спросил меня, я бы ответила, что по доверенности самого Джона ими управляет лорд Гарольд. Я питала надежду, что к тому времени, когда Джон поправится и будет готов потребовать свое состояние, от него уже ничего не останется. Оно уйдет на то, чтобы мой сын, укравший его имя, занял кресло хозяина поместья, которое Джон так ненавидел.

Все должно было произойти своевременно. Если мой кузен подпишет контракт, в котором он отказывается от наследства. Мне оставалось только ждать. А Селии — только писать письма. Одиннадцать писем лежали в ящике моего стола, по одному на каждую неделю отсутствия Джона. Каждый понедельник Селия исписывала половину листа почтовой бумаги, видимо полагая, что слишком длинное послание может потревожить Джона. Не вполне уверенная, что он простил ей то, что назвал предательством, она писала ему удивительные письма. Они были преисполнены такой нежной и чистой любви, какую, казалось, могут испытывать только дети. Каждое письмо она начинала словами «Мой дорогой брат» и заканчивала строчкой: «Я каждый день думаю о Вас и каждую ночь — молюсь».

Содержание писем представляло собой новости о детях, несколько слов о погоде и обязательные уверения, что я поживаю хорошо. «Беатрис здорова и хорошеет с каждым днем», — писала она в одном письме. «Вы будете счастливы узнать, что здоровье Беатрис в порядке, а сама она — прекрасна», — в другом. «Беатрис здорова, но я знаю, что она скучает о Вас», — в третьем. Горькая улыбка появлялась на моих губах, когда я читала их. И сейчас я опять перевязала их, уложила на самое дно ящика, тщательно заперла его и ключ спрятала позади книг в книжном шкафу. Затем я легким шагом и с сияющими глазами пошла переодеваться к обеду.

Я сдержала мое обещание не огораживать общественную землю, пока не минует непогода, и выждала до марта, пока наступившие безоблачные дни не истощили мое терпение.

Я предупредила приходского надзирателя, что на следующий день намереваюсь огородить две сотни акров общественной земли и мне потребуется человек двадцать рабочих. Он поскреб в голове и задумался. Это был грубый, неотесанный, но достаточно хитрый человек, чтобы выезжать за счет других. Его звали Джон Брайен, после женитьбы на одной из дочек Тайка он переехал в деревню. Некоторая независимость от деревенских связей и школьное образование, которое он получил в Чичестере, позволили ему занять должность приходского надзирателя, и теперь он мог поздравить себя с тем, что он — наиболее хорошо оплачиваемый работник и самый презираемый человек в деревне. Он не слишком любил меня. Ему не нравился тон, которым я с ним говорила. Он считал себя выше других, поскольку умел читать и писать и выполнял работу, которой другие бы постыдились. Где-то в глубине души я все еще придерживалась старых взглядов, и если крестьяне кого-нибудь презирали, то так же делала и я. Но дела мне приходилось вести именно с Брайеном, поэтому я придержала Соррель и, выглянув из коляски, объяснила ему, что я хочу.

— Им не больно понравится это. — Голос Брайена выражал пренебрежение к людям, которые могли отказаться выполнять работу, поручаемую им господами.

— Я не жду, чтобы она им понравилась, — безразлично сказала я. — Мне надо, чтобы они ее сделали. Вы сумеете набрать до завтра достаточно людей или придется подождать?

— У меня их сколько угодно, — сказал Брайен и мотнул головой в сторону коттеджей. — Здесь каждый ждет работы. Но им не понравится огораживать общественную землю, так что с ними будет трудно.

— Это мои люди. — В моем голосе звучало безразличие к словам этого плебея. — Нет таких трудностей, с которыми я бы не управилась. Не обязательно сообщать им, что от них требуется. Я встречусь с ними завтра. И остальное будет моим делом.

Брайен кивнул, но я придержала Соррель и не спускала с него глаз, пока он не поклонился мне как положено. После этого мы распрощались.

Но на следующий день, едва завернув за угол деревенской улицы, я увидела, что собралось не двадцать человек, а больше сотни. Сюда пришли все: и женщины, и дети, и старики, и даже некоторые арендаторы. Все нищее население Вайдекра вышло приветствовать меня. Я остановила лошадь и стала медленно разбирать поводья. Мне требовалось время, такого я не ожидала. Когда я обратилась к людям, мое лицо сияло, как обычно.

— Добрый день всем, — громко сказала я, мой голос был звонким и чистым, как трель малиновки над моей головой.

Старики, державшиеся отдельно, подталкивали друг друга локтями, как мальчишки, застигнутые в чужом саду. Наконец вперед выступил Тайк, самый старый человек в деревне.

— Добрый день, мисс Беатрис. — В его голосе звучала мягкая любезность терпеливого человека, который, работая всю жизнь на других, тем не менее не потерял ни своего достоинства, ни уважения окружающих. — Мы все сегодня собрались здесь, чтобы поговорить о ваших планах насчет общественной земли.

В его голосе слышался мягкий акцент уроженца Суссекса, он родился и вырос здесь, его семья никогда не покидала эти места. Возможно, это кости его предков покоились в земле Норманнского луга. Эта земля принадлежала им, прежде чем Лейси захватили ее.

— Добрый день, Гаффер Тайк. — Я говорила очень дружелюбно. Сегодня мне придется быть жестокой, но я никогда не смогу равнодушно слышать родной выговор моей местности. — Я всегда рада видеть вас. Но меня удивляет, что здесь собралось так много народу. Некоторые, вероятно, думают, будто они лучше меня знают, что мне надо делать на моей земле?

Старый Тайк кивнул в ответ на этот упрек, а многие из арендаторов пожалели, что оказались здесь, а не в каком-нибудь другом месте. Они знали, что я запомнила каждое лицо, и побоялись, что за это придется заплатить. Заплатить действительно придется.

— Мы немного обеспокоены, мисс Беатрис, — мягко сказал Тайк. — Когда мы впервые услышали о ваших планах, то просто не поверили, что вы и вправду станете это делать. Мы не хотели идти в усадьбу. Поэтому так долго и не говорили с вами.

Я уперла руки в бока и по очереди оглядела их всех. Я прекрасно контролировала их поведение, и они знали это. И даже старый Тайк, с его достоинством и мудростью, не мог сдержать раболепные нотки в своем голосе.

— Ну. — Мой голос звучал отчетливо и был слышен всем. — Будь я проклята, если я понимаю, почему это мои дела касаются всех вас, но раз уж вы устроили себе выходной и собрались здесь, то, по крайней мере, скажите из-за чего.

Это было как поток, прорвавший плотину.

— Как же кролики? Я не могу покупать мясо, и мы только их и едим! — закричала одна из женщин.

— Где я буду брать хворост, если не смогу приходить сюда? — закричала другая.

— А у меня корова и две свиньи, и они всегда паслись здесь, — сказал еще один из крестьян.

— А я устанавливал на общественной земле свои ульи, чтобы собирать вересковый мед, — раздался голос одного из арендаторов.

— Я резал здесь торф для растопки!

— Я собирала дрова!

— Мои овцы паслись здесь осенью!

Вдруг моих ушей достиг голос старого Тайка.

— Оглянитесь, пожалуйста, мисс Беатрис, — попросил он.

Я стояла перед большим дубом, одним из старейших в лесу. В деревне была забавная традиция: влюбленные, закрепляя свою помолвку, вырезали на его коре свои имена. Сверху, куда только могла достать рука высокого мужчины, и до самых корней шла вязь имен и вензелей, вырезанных очень тщательно и затейливо.

— Вот имя моей жены, а рядом — мое, — сказал Гаффер и показал куда-то повыше моей головы.

Внимательно присмотревшись, я нашла имена «Гаффер» и «Лиззи», поросшие густым лишайником.

— А над ними мои отец и мать, — продолжал он. — А еще выше имена их родителей, и родителей их родителей, и всех, кого мы помним. А некоторые имена уже и прочитать невозможно, остались только следы зарубок на коре.

— И что же? — холодно спросила я.

— Где же моим внукам вырезать свои имена, когда они будут помолвлены? — просто спросил Гаффер. — Если вы прикажете срубить это дерево, мисс Беатрис, для наших детей даже и помолвок не будет.

Толпа одобрительно зашумела. Главное для них, конечно, еда и топливо, но и бедные имеют свои чувства.

— Нет, — твердо произнесла я.

С моих губ чуть не сорвался приказ оставить дерево и поставить забор так, чтобы влюбленные парочки Экра, гуляя темными летними ночами, могли вырезать свои имена здесь, смеясь и перешучиваясь, а затем уединяться дальше в темноту, где их никто не мог увидеть. Но это слишком глупо и сентиментально. Непростительно вместо аккуратной изгороди городить какие-то петли ради счастья еще не рожденных детей.

— Нет, — повторила я. — Я знаю, что вы в Экре придерживаетесь определенных традиций, и все вы знаете, что я всегда была вашим другом. Но Вайдекр меняется, как меняется все вокруг. Мы не выгораживаем в этом году всю общественную землю. У вас будет место и пасти скот, и собирать хворост. Но на этом месте должна быть посеяна пшеница.

— Наступает самое плохое время, когда вся земля вокруг Экра станет пшеничным полем, а в деревне никто не сможет купить белую булку, — раздался голос из самой середины толпы, и опять послышался одобрительный шепот.

— Я знаю тебя, Мейбл Хенти, — уверенно произнесла я. — Ты еще не забыла, что задолжала мне арендную плату за три месяца и что я вычеркнула твой должок? Так что, пожалуйста, не поднимай голос против меня.

Послышался смех, и Мейбл Хенти, сильно покраснев, поспешила замолчать. Больше никто не осмелился спорить со мной. Я медленно скользила взглядом по лицам окружающих меня крестьян, и они все медленно опускали глаза. Только старый Гаффер не склонил головы, его глаза бесстрашно встретились с моими.

— Я — старый человек, мисс Беатрис, — сказал он. — И я видел много перемен на своем веку. Я был уже взрослым, когда ваш папа был еще маленьким мальчиком. Я видел его венчание и его похороны. Я видел свадьбу вашего брата, и я стоял у церковных ворот, чтобы увидеть вас невестой. Я был в церкви, когда хоронили вашу маму. Я видел здесь многое. Но я никогда не видел, чтобы сквайр Вайдекра пошел против своей деревни. И не слышал о таком. Если вы сделаете это, невзирая на наши мольбы и просьбы, значит, вы не такой хороший хозяин, каким был ваш отец. Лейси владеют Вайдекром уже сотни лет, но они никогда не заставляли бедных стонать. Если вы станете продолжать ваш план, мисс Беатрис, вы разобьете сердце Вайдекра.

Я тряхнула головой, чтобы развеять туман, возникший перед моими глазами. Слова доносились до меня как будто бы издалека. Потерпеть неудачу с землей, потерпеть неудачу с людьми — это было больше, чем я могла вынести. Я испугалась, испугалась по-настоящему, как пугается олень, услышав приближающийся лай собак. Я испугалась, что теряю цель и нить моей жизни. Что мне больше не услышать ровного биения сердца Вайдекра.

Джон Брайен подошел ко мне, радостный, торжествующий, глядя на меня с любопытством.

— У вас имеется приказ, Брайен. — Мне казалось, что это говорю не я, а кто-то другой. — Ставьте заборы.

Я сделала несколько неровных шагов к коляске и взобралась в нее. Кто-то, кажется Брайен, отвязал и подал мне поводья. Мои руки автоматически осадили Соррель и развернули коляску.

— Не позволяйте ему делать это! — раздались голоса в толпе. — Мисс Беатрис, не надо так с нами поступать.

— Ступайте работать! — Мною внезапно овладело отчаянное нетерпение. — Огораживание земель происходит по всей стране. Почему Вайдекр должен отличаться от других? Немедленно приступайте к работе.

Я стегнула лошадь, она рванулась вперед, и мы умчались прочь от потрясенных молчаливых лиц, прочь от прекрасного старого леса, которого скоро не станет, прочь от ароматного вереска, от цветущих кустов, которые скоро будут вырублены и сожжены.

Всю дорогу домой из Экра мои щеки были мокры от слез, и едва я успевала вытереть их, как слезы катились снова. Я даже не могла понять, что заставляет меня плакать. Ведь ничего не случилось. Мой приказ будет в точности выполнен, полувысказанный протест Экра уже через полгода будет позабыт. И будущие влюбленные найдут другое дерево, чтобы вырезать на нем свои имена. А дети, которые появятся у них, никогда не узнают, что здесь был чудесный луг, где их родители когда-то гуляли, играли маленькими в войну и устраивали пикники долгими летними днями. Все, что они будут видеть, это нескончаемые поля пшеницы, куда никто не смеет ходить. А если это станет для них привычным зрелищем, то к чему горевать?

Горевать должны мы. И когда на следующий день я надевала черное платье, я действительно чувствовала себя в трауре. Вот сейчас ставят забор, люди рубят деревья и выкорчевывают их корни. Я не поехала смотреть, как идет работа. Я не хотела видеть этого, потому что боялась повернуть назад, шарахнуться прочь от того бессмысленного чудовища, которое Гарри называл «Будущее».

Но после долгого завтрака, во время которого я планировала свой неожиданно оказавшийся свободным день, я, войдя в контору, увидела дожидавшегося меня Джона Брайена.

— Почему вы не на общественной земле? Что-нибудь произошло? — сухо спросила я, открывая дверь и пропуская его вперед.

— Ничего не произошло, — иронически ответил он.

Я уселась за стол и не предложила ему сесть.

— Что вы имеете в виду? — спросила я. В моем голосе слышались суровые нотки.

— Я имею в виду, что люди не хотят работать, — объяснил он. — После того как вы вчера уехали, они собрались вокруг старого Тайка…

— Гаффера Тайка, — поправила я.

— Да-да, Гаффера Тайка, — повторил он. — И объявили, что пойдут домой обедать. А после обеда никто из них не вернулся.

— А потом? — резко спросила я.

— Потом я пошел их искать. — Голос Брайена звучал почти обиженно. — Но никого не нашел. Казалось, что деревня за один день вымерла, либо они все заперлись и затаились. Экр вчера был как призрак.

Я кивнула. Это было почти восстание, так дальше продолжаться не может. Люди Экра нуждаются в работе, дать ее может только Вайдекр. Им нужна земля, но эта земля принадлежит нам. Им нужна крыша над головой, но они все арендуют свои дома у нас. Никаких восстаний здесь не будет. Они привыкли к нашей доброте и великодушию, они забыли, что такое власть сквайра. Я не хочу злоупотреблять ею, но мне нужно, чтобы земля была огорожена и на поле росла пшеница.

— А сегодня? — спросила я.

— Сегодня — то же самое, на работу никто не вышел. Они не хотят это делать, миссис Мак-Эндрю.

Я сверкнула на него глазами.

— Будьте добры, прикажите на конюшне запрячь мою коляску, — с ледяной вежливостью сказала я Брайену. — Вижу, что мне самой придется заняться этим делом.

Через минуту он уже ждал меня на улице, сам он приехал верхом, на довольно неплохой лошадке.

— Следуйте за мной, — сказала я тоном, каким разговаривала с нерадивыми слугами, и ударила лошадь кнутом.

Я мчалась в Экр. Сказки о молчащих коттеджах могли сойти для Джона Брайена, а я-то знала, что за каждым окном прячется человек. Я остановила коляску около каштана в центре деревни, и это должно было стать сигналом к началу переговоров, будто у меня в руке была палка с привязанным носовым платком.

Я привязала Соррель к одной из нижних веток, уселась в коляску и стала ждать. Я ждала и ждала. Наконец медленно, одна за другой, стали отворяться двери коттеджей, и люди начали собираться на площади, натягивая картузы и кутаясь в овечьи полушубки, по пятам за ними шли жены и дети. Я подождала, пока не собралась достаточно большая толпа, и начала говорить. Голос мой был холоден.

— Вчера у нас с вами был небольшой разговор, и вы объяснили мне, чего вы хотите. Я сказала, что требования эти невыполнимы.

Я сделала паузу. Все молчали.

— Сейчас Джон Брайен сообщил мне, что вчера никто из вас не вышел на работу.

Я поочередно оглядела всех. Люди не поднимали глаз.

— Так же и сегодня.

Я сделала знак Брайену отвязать лошадь и передать мне поводья.

— Выбор за вами, — холодно продолжала я. — Если вы не хотите работать, я пошлю в Чичестер за людьми из работного дома, чтобы они явились и заработали те деньги, от которых вы отказываетесь. Кроме того, я могу нанять рабочих в Ирландии, привезти их сюда и сдать им ваши дома.

При этих словах в толпе прозвучал стон ужаса. Я дождалась, пока он стих, не сводя с них глаз. Я знала каждого из них, я работала с ними с тех пор, как впервые вышла в поле. Но сейчас я чувствовала, что возвышаюсь над толпой, и смотрела на них, как на грязь на дороге.

— Выбор за вами, — повторила я. — Вы можете согласиться на эту работу и получить положенное за нее жалованье. Или продолжайте голодать. Независимо от вашего решения общественная земля будет огорожена.

Все продолжали молчать. У меня возникло такое чувство, что они будут продолжать молчать и после моего отъезда. Они были потрясены грубостью женщины, которую любили еще с тех пор, когда она крохотным ребенком разъезжала на толстеньком пони. Они все еще думали, что я — их милая мисс Беатрис, которая никогда не причинит им вреда. А сейчас я смотрела на них с непроницаемым лицом и предлагала им выбор между голодной независимостью и полуголодным рабством.

Они начали работать. Конечно начали. Эти люди не настолько глупы, чтобы спорить с лендлордом, работодателем и землевладельцем в одном лице. Джон Брайен прискакал ко мне в обеденный перерыв сообщить, что заборы возводятся, и довольно быстро.

— Вы здорово поговорили с ними, — восхищенно сказал он. — Вы бы видели их лица. Их дух сломлен. Но я бы предпочел работать с ирландцами, это мигом укротило бы деревню. Они выглядели просто больными, когда вы ускакали, миссис Мак-Эндрю. Они стояли как высеченные.

Я холодно смотрела на Брайена. Его злоба напоминала мне о той странной роли, которую я играла, и тех отвратительных средствах, которыми при этом вынуждена была пользоваться. Я кивнула.

— Возвращайтесь к людям, — приказала я. — Я хочу, чтобы общественная земля была готова как можно быстрее.

Чтобы не слишком расстраиваться, я сама отправилась туда попозже в сумерках, часов около четырех. Передо мной возвышался новый забор, который отмечал границы участка на этот год. На следующий год мы огородим еще большие земли, потом еще, и так до тех пор, пока не останется только луг для сенокоса. Цветы теперь будут расти только там, куда не добраться плугу. Вся общественная земля превратится в громадное поле пшеницы, и этот злосчастный забор, который причинил столько горя Экру, станет всего лишь первым в череде уроков, которые должны научить бедняков, что землей владеем только мы и что через несколько лет они даже ступить сюда не посмеют без разрешения. Но позади забора я видела холмы и долины, утопающие в лесах. И мое сердце болело.

Домой я возвращалась в спешке, чтобы не опоздать к купанию Ричарда. Я хотела успеть натянуть на него кружевную ночную рубашку, потискать его сладкий круглый животик, пощекотать холодными пальцами под мышками. Мне хотелось успеть вовремя, чтобы причесать его волосики и сделать смешной хохолок на затылке, а потом спрятать лицо в теплой шейке и нюхать, нюхать сладкий и чистый запах детского тельца. Но больше всего я хотела видеть его, чтобы уверить себя: у меня действительно есть сын, который обязательно станет сквайром, если я все буду делать правильно и не сойду с ума, разрывая на части живое сердце Вайдекра.

На следующее утро Джон Брайен явился еще до завтрака. Он ожидал в передней, и моя горничная Люси сказала мне, что он пришел, когда я еще одевалась. Когда наши глаза встретились в зеркале, я удивленно приподняла бровь.

— Тебе не нравится Джон Брайен, Люси? — спросила я.

— Не могу так сказать, — коротко ответила она. — Я с ним едва знакома. Я знаю только, что у него есть работа и он получает в два раза больше любого из нас в Экре, но он никогда не одолжит ни пенни никому из родни своей собственной жены. Он оставил молодого Гарри Джеймсона без работы на всю зиму, хотя знал, как отчаянно тому нужны деньги. Я не слишком уважаю его. Но большинство в деревне его просто ненавидит.

Я усмехнулась. Люси не была больше деревенской женщиной, поскольку жизнь ее проходила в усадьбе и она могла не заботиться о хлебе насущном. Но в Экре у нее оставались родственники, и от нее можно было узнать, что происходит там.

— Я тоже не люблю его, — ответила я, пока она укладывала мои волосы в высокую прическу, оставив несколько завитков на висках. — Но почему он не на работе сегодня утром? Хватит, Люси. Там, должно быть, опять беспорядки.

Люси еще пару раз коснулась моих волос и послушно отступила.

— Они никогда не кончатся, если вы станете огораживать землю, которая всегда принадлежала деревне, — отважно произнесла она.

Я пристально посмотрела на нее в зеркало и не отводила глаз, пока она не смутилась.

— Эта земля принадлежит Вайдекру, — твердо сказала я.

Продолжая пристально смотреть на нее, я размышляла о том, что если Вайдекр когда-нибудь и станет богаче, а мой сын в конце концов усядется в кресло сквайра, то это достанется мне слишком дорогой ценой.

При этой мысли плечи мои невольно передернулись, и я, оторвавшись от зеркала, пошла к Джону Брайену.

— Да? — холодно спросила я.

Он судорожно мял в руках шапку, и его глаза тревожно бегали от страха, что он принес мне дурную весть.

— Миссис Мак-Эндрю, эти ваши заборы, — заговорил он, сразу забыв свой городской выговор, — они повалили их и сломали. Почти вся работа, что мы сделали вчера, пропала даром.

Моя голова от неожиданности дернулась.

— Это работа Каллера? — резко спросила я.

Страх, прозвучавший в моем голосе, заставил Брайена замолчать и странно посмотреть на меня.

— Что за Каллер? — спросил он.

— Какой-то каторжник, — отмахнулась я. — Осенью он сжег плантацию мистера Бриггса. Могло это быть его работой? Или это кто-то из деревни?

— Конечно, из деревни, — уверенно ответил Брайен. — О том, что вы надумали огородить земли, еще никто не успел услышать. Клянусь, я даже знаю, кто это сделал.

— Кто же? — спросила я.

Мое лицо, резко побледневшее и покрытое холодным потом, стало приобретать нормальный оттенок. Если это не Каллер, то с любой другой опасностью я справлюсь. На секунду мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами и Каллер, так странно сидящий на лошади, приближается ко мне из мрака преисподней. Но сейчас я уже успокоилась. Брайен прав, никому еще ничего не известно.

— Кто из деревни это сделал? — Мой голос опять был спокоен.