Вайдекр, или Темная страсть Грегори Филиппа
— Подожди немного, Беатрис, — удержал меня Ральф. — Не уходи такая грустная. Скажи мне, что с тобой.
Я улыбнулась, чтобы успокоить его, но боль так сжимала мое сердце, что я боялась не выдержать и разрыдаться.
— Ничего, все в порядке. До свидания, мой любимый.
Я действительно боялась, что не найду в себе силы расстаться с Ральфом, так преданно глядевшим на меня, так верившим в мою любовь. Половина моей души осталась с ним.
— Прощай, моя единственная любовь, — прошептала я, когда он уже не мог слышать меня.
Я проводила его взглядом и побежала через густые кусты в ту сторону, где стоял капкан. Я осторожно обошла его, села и стала медленно считать до трехсот. Любовь и гнев смешались у меня в голове, и я просто разрывалась на части, терзаемая ненавистью и обожанием. Я подавила вздох, и перед моими глазами опять возникла окровавленная голова моего отца, его неподвижное тело. Набрав побольше воздуха в грудь, я закричала как можно более испуганно:
— Ральф! Ральф! Помоги мне! Ральф!
Дверь домика распахнулась, и я услышала, как он несется сюда. Я застонала опять, до меня донеслись его быстрые бесшумные шаги, и вдруг капкан щелкнул и одновременно послышался хруст ломаемых костей и тяжелый невообразимый стон боли. Я упала на землю, впилась в нее пальцами и стала ждать еще одного стона. Но ничто не нарушало наступившую вдруг тишину. Ноги не слушались меня, но я должна была пойти туда и увидеть его. Посмотреть, что я сделала. Я обеими руками вцепилась в ствол бука и напряженно вслушивалась. Ни звука. Казалось, весь мир умер с последним стоном Ральфа. Неожиданно где-то далеко запел черный дрозд.
Бессмысленный страх охватил меня. Что произошло там, всего в нескольких футах от меня? Я пересилила себя и буквально поползла вперед.
Я увидела Ральфа, словно крысу, раздавленную капканом. Его ноги, переломанные зубьями, висели безжизненно, как у марионетки, а верхняя часть туловища бессильно распростерлась на земле. Один из зубьев, видимо, перерезал вену, и кровь, хлынувшая из раны, уже впитывалась в землю.
Силы опять оставили меня, и я оперлась о дерево руками, чтобы не упасть. Зажимая рот, я стала медленно пятиться от того, что осталось от моего возлюбленного, не поворачиваясь, не сводя с него глаз и стараясь не закричать.
Я, как преступник, забралась в дом через открытое кухонное окно и сначала прошла на чердак, чтобы забрать свою маленькую сову, свою Кенни. Затем вернулась в свою комнату и села на подоконник. По дороге я никого не встретила. В окошко глядел тоненький серп луны, и рядом с ним светилась крохотная, как слезинка, звездочка. Десять жизней назад я так же сидела у окна, а снизу на меня смотрел Ральф и подтрунивал надо мной. Сейчас я не могла любоваться звездами, мой мозг занимала картина изуродованного тела моего возлюбленного. Если он пришел в сознание, то сейчас, наверное, шепчет мое имя, надеясь, что я приду и спасу его, или же, если он понял, чьих это рук дело, безмолвно смотрит в темноту.
Кенни сильно выросла за лето и теперь почти могла летать. Ральф обещал, что, когда мы выпустим ее в лес, он будет ее немного подкармливать, пока она не научится охотиться сама. Ну что ж, в этом жестоком мире помощи ждать ни от кого не приходится, и мы будем выживать сами. Я открыла окно и протянула руку с совенком наружу. Ночной ветерок зашевелил перышки на его тельце.
— Лети, Кенни! — приказала я. — Я больше не нуждаюсь в любви и мудрости.
Совенок нахохлился, но не шелохнулся.
— Ступай! — жестко повторила я и резко подбросила его прямо к лунному свету, как будто он мог улететь и забрать с собой мои боль и страх.
Вместо этого он начал падать, но я не протянула к нему руки. Теперь я знала, что все, что мы говорим или делаем, неминуемо влечет за собой последствия. Если я бросаю в ночь неоперившегося птенца, он должен упасть и разбиться. Если я потакаю убийце, то происходит кровавое преступление. Если я зазываю моего любимого в ловушку, то он ломает себе кости и в полной беспомощности истекает там кровью.
Совенок опускался все ниже и ниже, но вот он расправил крылышки и чуть-чуть взлетел. Он медленно проплыл мимо кухонного окна и скользнул в ближайший куст. Его перья казались бледными в лунном свете, и я следила за тем, как он уселся, видимо сам удивленный своей свободой.
Мое напряжение спало, и тут я заметила, что одна моя рука продолжает что-то сжимать. Я медленно разжала пальцы и увидела горсть черной, пропитанной кровью земли и листьев. Я схватила ее, когда, вцепившись в землю, ожидала второго стона Ральфа. Машинально я все еще держала ее, когда улетела моя Кенни, унося с собой мою любовь и мою мудрость.
Я спала всю ночь с этой пригоршней земли под подушкой, пачкая ею чистое ирландское полотно, о котором так мечтал Ральф. Я спала крепко, как ребенок, и не видела снов. Утром я завернула эту землю в бумагу и спрятала в мою шкатулку для драгоценностей. Странный поступок. В то утро я вообще чувствовала себя довольно необычно: как будто предыдущая ночь и все прошедшее лето были сном, от которого я только теперь очнулась. На память о любви Ральфа у меня оставался маленький совенок, но он улетел сегодня ночью. И еще осталась пригоршня земли, с того места, где он умер. Пригоршня нашей земли.
Весь следующий день я ждала известия о смерти Ральфа. Я была уверена, что ее принесет кто-нибудь из деревенских сплетников, мама или Гарри повторят ее за завтраком. Я ждала ее за обедом. Затем за чаем. Я ждала ее вечером в маминой гостиной… Ничего.
— Ты ничего не ешь целый день, Беатрис, — мягко сказала мама. — Нужно взять себя в руки, дорогая.
Гарри испуганно взглянул на меня, видно, его поразила моя бледность.
— Она очень переживает, мама, — сказал он. Встав со стула, он пересел ко мне на диван и взял меня за руку. — Бедняжка Беатрис, постарайся не расстраиваться так сильно. Папе бы это не понравилось.
Я улыбнулась ему, но в моем сердце был холод. Гарри знает о смерти Ральфа, но не говорит мне, чтобы не расстраивать, подумала я.
— У меня какое-то странное предчувствие, будто должно еще что-то произойти, что-то ужасное. — Помолчав, я пожала плечами. — Не знаю, отчего это. Пусть лучше что-то случится, чем так томиться в неизвестности.
— Предчувствия часто сбываются. — Слова мамы были, как всегда, банальны, зато ее глаза хорошо все видели. — Но ведь ничего не случилось, правда, Гарри?
Гарри встал и отпустил мою руку.
— Нет, мама. Нет, Беатрис. Что может случиться? Вы обе очень устали, а ты, мама, к тому же начиталась глупых книжек. Утром вы почувствуете себя получше.
Мне не стало лучше утром. И через день не стало, и через два. Ральфа обязательно должны были найти. Я представляла, как его мать возвращается домой, там пусто и двери распахнуты. Она, должно быть, отправилась искать его, может быть, даже услышала его стоны. Почему же никто не рассказывает нам об этом? Неужели его мать не забила тревогу, не почуяла, что с сыном что-то случилось?
Я спустилась вниз к завтраку. Шел уже пятый день, но новостей никаких не было. Но сегодня я их услышу. Я была в этом твердо уверена. Скорбь об отце не оставляла меня. Как только я оставалась одна, слезы непроизвольно начинали катиться по моим щекам. Но о Ральфе я горевала тоже очень сильно, просто до физической боли. В моем сердце теперь всегда жила тоска об утрате двух самых близких мне людей, сделавших это лето таким прекрасным.
Я провела рукой по лбу жестом немолодой усталой женщины и спустилась к завтраку.
Новостей еще не было. Мы молча поели, затем мама встала и вышла из-за стола, и Гарри вдруг обернулся ко мне и сказал:
— У меня довольно странные новости, Беатрис, и я надеюсь, что они не расстроят тебя.
Чуть привстав, я упала обратно на стул. Мое сердце забилось от страха.
— Ральф, этот наш егерь вроде бы сбежал.
— Сбежал! — воскликнула я, непонимающе уставившись на Гарри. — Он не мог сбежать. — Вид Ральфа с переломанными ногами, раздавленного капканом, так ясно предстал предо мной, что казалось, Гарри должен был увидеть это в моих зрачках. — Как он мог сбежать? — спросила я, выдавая сама себя.
— Что ты имеешь в виду, Беатрис? — удивился Гарри. — Вот, возьми, — сказал он, протягивая мне чай.
Мои руки так сильно дрожали, что я непроизвольно сильно сжала чашку, и тонкий фарфор треснул. Надо взять себя в руки, мне нельзя распускаться. Под пристальным взглядом Гарри я глубоко вздохнула и постаралась расслабиться. Гарри не говорит мне всей правды, он боится огорчить меня. На самом деле Ральф, конечно, умер.
— Извини, Гарри. У меня шалят нервы. Ты что-то сказал о Ральфе?
— В другой раз, Беатрис, это не так уж важно. — Гарри похлопал меня по руке. — Я не думал, что тебя это так расстроит, моя бедная сестренка.
— Я не так уж и расстроена, — возразила я. — У меня было предчувствие, что Ральф умер. Не знаю почему. Но скажи, что произошло на самом деле.
— Нет-нет, никто не умер. Он просто исчез. — Гарри был спокоен. — Конечно, это большая потеря для имения, особенно для меня, он был бы хорошим управляющим. Но я думаю, мы проживем без него.
— Гарри, я должна все знать. Как он исчез? Почему?
— Видишь ли, это какая-то загадка. — Гарри сел подле меня, продолжая держать меня за руку. — Говорят, что кто-то из деревенских зашел к ним в дом и увидел, что все разбросано, их одежды нет и собаки тоже исчезли. Ни записки, ни слова. Они как будто испарились.
Мои ночные кошмары превращались в реальность. Где-то за стенами моего дома был Ральф, живой и свободный. Он знает, что это я заманила его в ловушку, что это я оставила его умирать. Что я позволила ему убить моего отца, а потом попыталась погубить его самого. И сейчас Ральф жив и он поджидает меня. И теперь всю жизнь мне не избавиться от этого страха.
— В каком состоянии они оставили коттедж? — холодно спросила я, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал так, будто я собираюсь поскорей сдать его опять.
— Нам не сдать его в ближайшее время, — задумчиво произнес Гарри. — Люди болтают что-то о кровавых пятнах и колдовстве Мэг. Но это досужие выдумки, которые я не хотел бы повторять тебе, сестренка.
— Гарри, расскажи мне обязательно, — настойчиво повторила я. — Я бы не хотела узнавать об этом у горничной.
Гарри не пришлось долго упрашивать, — живущий в нем школьник обожал страшные истории.
— Значит, так, — начал он с плохо скрытым удовольствием. — Миссис Тайк забежала к ним, чтобы повидать Ральфа и спросить, что из мебели они хотели бы оставить. Тут она увидела, что двери распахнуты, а на ступеньках пятна крови. Такие же пятна были и в кухне, как будто туда кого-то тащили. Единственная простыня Мэг была вся разорвана и тоже в крови.
Теперь я все поняла. Мэг, предупрежденная своим даром предвидения, пришла домой раньше и сумела отыскать сына. Каким-то образом она разжала челюсти капкана, высвободила Ральфа и потащила его в дом. Затем она отчаянно пыталась унять кровь, привести его в чувство, затем… Что же было затем? Ральф умер? Мэг похоронила тело? Возможно, она так и не узнала, что это не был несчастный случай. Тогда я могу жить спокойно. Я перевела дух и взглянула на моего брата.
— Это все?
— Хотел бы я, чтобы это было все, — продолжал Гарри с видом заядлой сплетницы. — Совсем непонятно, зачем они взяли с собой старую ручную тележку, оставив в доме все имущество. Старая Бетти клянется, что она видела, как какая-то женщина, очень похожая на Мэг, шла по дороге в Лондон, таща за собой старую тележку, в сопровождении двух собак. Это было три дня назад, она ничего никому не рассказывала, так как думала, что ошиблась.
Я отвернулась от Гарри, чтобы он не заметил отчаяния на моем лице. Теперь все стало ясно. По всей видимости, Мэг удалось спасти Ральфу жизнь, и, возможно, он рассказал ей, кто подстроил ему ловушку. Если бы было не так, она наверняка обратилась бы к нам за помощью. И теперь она увозит его прочь, подальше от меня, к своему цыганскому племени. И теперь всю свою жизнь я буду со страхом ожидать его появления, как это происходило в моих ночных кошмарах, в которых меня неизменно преследовало безногое туловище Ральфа.
Я почувствовала, что мне становится дурно.
— Извини, Гарри. Я, кажется, больна. Пришли ко мне горничную, — едва выговорила я и вышла из комнаты.
Теперь мой траур стал для меня подлинным символом скорби, и я больше не улыбалась, глядя на себя в зеркало. Я почти не решалась есть, из страха, что Мэг и Ральф вздумают отравить меня. Я боялась уходить дальше розового сада, из страха, что Ральф подстерегает меня где-нибудь поблизости… Даже дома я не чувствовала себя в безопасности, особенно ранними зимними сумерками, когда черные тени ложились на лестницу и не видно было даже противоположной стены холла, а складки на задернутых драпировках выглядели зловеще. Я почти не спала по ночам, и если засыпала, то вскоре просыпалась с криком ужаса. Мама обратилась к местному аптекарю, а затем к доктору в Лондоне, и мне прописали снотворное и прогулки. Но чем глубже я засыпала, тем тревожнее были сны, и в течение следующих трех, затем четырех и даже пяти месяцев нашей жестокой свинцовой зимы я жила, не отличая дня от ночи.
Затем медленно, милосердно и благотворно в мое измученное воображение стала проникать мысль о том, что ничего не происходит. Никто не узнал, что моего отца сбросили с лошади, а затем добили, как умирающего кролика. Никто не узнал, что я предательски заманила моего любимого в капкан и оставила его истекать там кровью. Известия об этих событиях как будто вмерзли в лед навсегда.
Зима понемногу сдавала свои права, и однажды утром я проснулась не то от пения малиновки, не то от треска льда на нашей речке. Я накинула теплую шаль поверх платья и вышла в сад. Повсюду уже торчали маленькие зеленые росточки, храбро проклюнувшиеся сквозь землю. И Ральфа здесь не было. Слава богу, его здесь не было.
В той части леса, где стоял их домик, светло-зеленое облачко первых крохотных листьев окутывало каждое дерево. Лес не почернел от моего предательского прощального поцелуя, земля бесследно впитала в себя кровь Ральфа, она не затаилась для мщения, а расцвела так же, как и в другие годы.
Что бы ни произошло, оно осталось в прошлом. Все это было осенью, когда и положено умирать всему живому.
Я пошла быстрее по моей старой тропинке. Дойдя до старого амбара, я постояла там, вознося благодарность моему возлюбленному Вайдекру за то, что он возродился к новой жизни, за то, что я жива и мое тело стало сильнее и еще красивее. К обеду я возвратилась домой, напевая и впервые за эти долгие месяцы проголодавшись.
Гарри, вернувшись с прогулки верхом, поджидал меня возле террасы. И я, глядя на его возмужавшее и окрепшее тело, осознала, что опять могу быть любимой и желанной и опять могу любить кого-то сама, что божество Вайдекра возродило меня от смертей и отчаяния к новой весне.
Я улыбнулась брату, подала ему руку, и мы вместе вошли в дом.
Доказательством моего выздоровления могло послужить то, что при неожиданном упоминании имени Ральфа я сохранила полное спокойствие. Однажды вечером мы засиделись допоздна в гостиной, читая вместе новый роман. Наконец мама объявила, что хочет спать, а я попросила Гарри не прерывать чтения, и мы остались в маминой гостиной одни.
— Я думаю, нам понадобится новый егерь, — испытующе произнес Гарри, следя за моей реакцией.
— Разве ты еще не нашел его? — воскликнула я, искренне удивленная. — Старый Беллингс уже никуда не годится, и, если ты не возьмешь кого-нибудь помоложе в деревне, наши вольеры будут к осени пусты, а зимой ты лишишься охоты на лис, так как браконьеры перестреляют весь молодняк. А молодые олени! Если ты сейчас же не наймешь нового егеря, у нас не будет ни охоты, ни мяса.
— Охота так или иначе отменяется, — напомнил он мне. — Мы ведь еще в трауре. Но ты права, мне следует подыскать нового сторожа. — Глаза Гарри светились любопытством и каким-то более глубоким волнением. — Мне очень не хватает Ральфа. Он был толковый и приветливый парень и здорово помогал мне.
Он помолчал. Меня осенила догадка: я поняла, что интересует Гарри.
— Я действительно любил его. По-моему, ты тоже?
Отталкивающая картина: мы с Ральфом лежим обнаженными, а затем Гарри прижимается щекой к его грязной ноге — возникла перед моими глазами, но я продолжала молчать, не понимая, куда клонит мой брат.
— У него была очень властная, если не сказать, подавляющая натура, — продолжал Гарри, тщательно выбирая слова.
— О Гарри! — прошептала я рыдающим голосом. — Он заставлял меня делать ужасные вещи. Я так боялась его. Он говорил, что убьет меня, если я не стану его слушаться. В тот раз он подстерег и напал на меня, и, если бы ты не появился, я просто не знаю, что могло бы произойти.
— Я… я спас тебя? — спросил Гарри с надеждой.
— Он мог бы обесчестить меня и наше имя, — твердо сказала я. — Ты пришел вовремя, и я благодарю Господа за это. С того дня он стал бояться тебя и прекратил свои преследования.
Новый поворот событий чрезвычайно польстил самолюбию моего легковерного брата.
— Моя дорогая сестра, — произнес он нежно, — я так тревожился, но не осмеливался спросить… Ему не удалось совершить свой гнусный замысел? Я успел вовремя?
Мои щеки порозовели от девического смущения, и я вложила в свой ответ всю искренность и честность, на которые была способна.
— Я невинна, Гарри, — притворно застенчиво сказала я, — ты спас меня. И в том, что человек, покусившийся на мою честь, исчез навсегда, я вижу руку Господа. Моя честь в твоей власти.
Мой дорогой Гарри, на вид взрослый мужчина, иногда бывает совершенным ребенком. Как и мама, он предпочитал больше верить красивой лжи, чем горькой правде.
— Ты спас самое дорогое для меня, и я никогда не забуду, чем тебе обязана. Теперь ты глава нашей семьи и хозяин дома. Я горжусь тобой и вверяю себя твоей заботе.
Гарри обнял меня, и я прильнула к нему в целомудренном порыве. Тень желания проснулась во мне, когда я почувствовала руки мужчины, обнимающие меня. Какой-то маленький демон заставил меня изогнуться таким образом, чтобы его рука, братски обнимающая меня, коснулась моей груди.
— Горжусь тобой всем сердцем, — порывисто повторила я.
Он убрал свою руку оттуда, где она случайно оказалась.
ГЛАВА 5
Этой ночью мой разум сыграл со мной во сне какую-то шутку. Мне приснился Ральф, но не герой моих ночных кошмаров, а прежний Ральф нашего любовного лета. Я скользила по нашему розовому саду, не касаясь ногами дорожки. Ворота были открыты, и я тут же перенеслась на берег реки, где виднелся знакомый силуэт. Я знала, что это он, и мы слились в каком-то необыкновенном экстазе счастья. Я стонала от наслаждения, но пароксизм его разрушил мой сон и я проснулась; однако последняя картина сна потянулась за мной, и я увидела лицо моего любовника. Это был Гарри. Но меня это нисколько не шокировало, наоборот, я счастливо улыбалась. Увидеть Гарри во сне не казалось мне странным, мы постоянно проводили время вместе, и я находила все больше удовольствия в его обществе. Мы вдвоем бродили по нашим садам, планируя новые посадки и места будущих тропинок. Затем, когда привезли саженцы деревьев и кустов, мы провели два восхитительных дня, помогая трем садовникам рассаживать их.
Иногда мы вместе уезжали к холмам. Мне еще не позволялось скакать верхом из-за траура, но я приказывала заложить старую коляску и впрячь в нее мою кобылку. Правила я сама, Гарри скакал рядом, и я думала, как приятно было бы отцу увидеть нас, так дружно опекающих землю, которую он так любил.
— Ты не устала, Беатрис? — заботливо спрашивал Гарри.
И я улыбалась в ответ, и мы взбирались на самый верх, чтобы заглянуть на уже зеленеющие поля и леса или, оглянувшись назад, окинуть взглядом синий сверкающий простор моря.
Мое чувство почтительного страха перед образованностью Гарри стало таять, особенно когда я видела, как мало он знает о земле. И я начала прислушиваться к его рассказам о книгах и мыслям, важным для него. По-настоящему же оживлялась я, когда Гарри начинал говорить о земле и о том, почему владеть ею должны только избранные. Гарри, заметив это, добродушно подтрунивал надо мной, говоря:
— О Беатрис! Тебя волнует только то, что относится к Вайдекру и его земле. Ты просто маленькая язычница!
Но я только смеялась и в ответ ласково упрекала его, что он, наоборот, даже не может отличить дикого овса от злаков пшеницы, что вообще-то было убийственной правдой.
Возможно, если бы по соседству жило больше наших сверстников, мы проводили бы меньше времени в обществе друг друга. К тому же знай Гарри получше сельское хозяйство, он не нуждался бы так сильно в моих советах. Траур мешал Гарри провести зимний сезон в Лондоне, а мне уехать в гости на несколько дней. В общем, положение складывалось таким образом, что мы все время были вместе. Мама, правда, пыталась удерживать меня дома, привлекая к занятиям молодой леди, но я упорно сопротивлялась, имея к тому же убедительный предлог — посвящать в хозяйство Гарри.
Земля скучала по отцу. Гарри знал о хозяйстве мало и вникал во все дела очень медленно, наши арендаторы браконьерничали и грабили нас без удержу. Гарри не смог собрать людей ни на сев, ни на прополку наших полей. Но на фоне его беспомощности рос мой авторитет, и — о боже! — каким наслаждением было чувствовать себя хозяйкой Вайдекра. Я действительно распоряжалась здесь как хозяйка, и все реже меня посещала мысль о том, как хорошо было бы владеть этой землей самостоятельно. Гораздо приятней было скакать с Гарри целыми днями по проселочным дорогам, а по вечерам сидеть вместе у камина и чувствовать на себе его любящую улыбку.
Он уже не казался школьником, отпущенным на каникулы домой. Это был молодой мужчина, расцветший и окрепший на привольном воздухе. Что же касается меня, то с каждым днем моя кожа все больше приобретала медовый оттенок, глаза светились все ярче, а волосы рыжели на солнце. Однако я чувствовала, что мне все больше не хватает любви и тепла. Я крепче сжимала губы, вспоминая грубые, настойчивые поцелуи Ральфа, мое тело горело под черным траурным шелком, когда я думала об его интимных, бесстыдных объятиях. В одну из таких минут, когда мы вдвоем сидели в библиотеке у камина, я почувствовала на себе пристальный взгляд Гарри и вспыхнула до корней волос.
Как ни странно, Гарри ничего не сказал, но смотрел на меня так, будто бы он смущен и растерян тоже.
Мы были совершенно разными. С Ральфом мы не испытывали нужды в словах, мы оба знали, предстоит ли сегодня ненастье или будет ясный день. Мы оба знали, когда крестьяне собираются работать на холмах и нам следует укрыться подальше в лесу. Мы оба знали, что страсть и земля — самые важные в мире вещи, а все остальное не имеет значения.
Гарри же понятия не имел о таких вещах. Но я не чувствовала презрения к нему, наоборот, меня разбирало любопытство узнать, что он считал важным и первостепенным. Гарри был для меня очень привлекательной загадкой, и мой интерес к нему возрастал с каждым днем. Правда, мама разрушала нашу идиллию, настойчиво призывая меня к жизни благовоспитанной леди, а не управляющего имением. Но даже ей приходилось признавать неопытность Гарри и его потребность в моих советах. Однажды, когда ей удалось оставить меня дома из-за визита дам из Хаверинг-холла, мы потеряли больше пятидесяти фунтов за один день работы. Гарри не смог уследить за работой жнецов, и они утащили у нас приблизительно треть собранного зерна.
Дамы — леди Хаверинг и маленькая мышка Селия — вежливо болтали с мамой, а я, наблюдая в окно за садящимся солнцем, с бессильным отчаянием думала о жнецах. Когда Гарри вернулся к чаю, все мои опасения подтвердились. Он с великой гордостью доложил, что они закончили с работами на Малой ферме. Если бы они работали как следует, они бы не управились с ними и до конца следующего дня. Гарри уселся подле Селии и занялся болтовней и пирожными, в то время как я едва могла усидеть на месте от беспокойства.
Эти двое провели не меньше получаса в дурацких разговорах о чудесной погоде и последних романах, пока мой тяжелый взгляд не заставил Гарри подняться. Этого обласканного судьбой Купидона совершенно не заботила мысль о том, что рабочие в это время устроили себе славный перерыв. Еще столько же времени Гарри провел раскланиваясь и целуя ручки и явно сожалея, что приходится уезжать. Загадочные вкусы моего прекрасного братца не всегда можно было одобрить.
— Вы, кажется, обеспокоены урожаем, мисс Лейси? — тихо спросила Селия.
Я остро взглянула на нее, размышляя, не дерзость ли это, но ее мягкие карие глаза смотрели невинно, а личико дышало добротой.
— Это первый урожай, заботы о котором лежат на Гарри, — рассеянно ответила я. — Он много отсутствовал и пока не очень силен в хозяйстве. Боюсь, что мне надо было сопровождать его.
— Вы бы не согласились?.. — Селия запнулась. — Если вы любите править… — Она опять смешалась. — Мы приехали в мамином экипаже, и мы с вами могли бы…
Тут она замолкла окончательно, но смысл ее речи уже был для меня ясен. На горизонте скапливались грозовые тучи, и я знала, что это для нас означает.
— Править? — воскликнула я. — Но это было бы чудесно!
«Мамин экипаж» оказался огромной старомодной каретой, и после небольшой суматохи мы разместились в нем и направились в поле. Селия тщательно защищала свое личико от лучей солнца, — по сравнению с моим цвет ее лица был молочно-белым. Казалось, что она обсыпана мукой, в то время как мое лицо, руки и шея золотились от загара, а на носу виднелась даже россыпь веснушек. Даже в моем траурном одеянии я была гораздо ярче Селии. Она выглядела бледненькой и тихой, едва осмеливавшейся поднимать глаза и без конца поджимавшей свои пухлые, как бутончик розы, губки. Она казалась гораздо моложе меня, хотя была на пять лет старше.
По-видимому, ее совсем не тревожило то, что в двадцать один год она все еще не была замужем. Лорд Хаверинг провел ее первый сезон в Хаверинг-холле, вместо того чтобы вывезти ее на ярмарку невест в Лондон. Почти все состояние леди Хаверинг было промотано им после свадьбы на скачках и за игорным столом, и его дочери мало что осталось. Собственное состояние Селии, спасенное заботами разумных родственников от ее расточительного отчима, гарантировало ей одно-два предложения, но Селия отказала претендентам, а леди Хаверинг не стала настаивать. Теперь Селия проводила свои дни дома, имея весьма смутное понятие о том, что в жизни девушки могут присутствовать и радостные минуты.
У нее было мало поводов радоваться жизни. Когда ее мать приняла предложение лорда Хаверинга и переехала в его дом, она захватила с собой Селию, разумеется, не спрашивая ее мнения. В возрасте одиннадцати лет эта несчастная девочка стала присматривать за невоспитанными и шумными детьми своего отчима, который, в попытках расплатиться с карточными долгами, рассчитал экономку, няню и гувернантку и сложил все бремя забот на свою новую жену и приемную дочь.
Высокородные, но дурно воспитанные отпрыски лорда Хаверинга не питали никаких теплых чувств к своей новой сестрице. Селия жила тихой незаметной жизнью, пребывая в постоянном одиночестве в сердце одного из самых больших владений графства и неся молчаливый траур по своему отцу.
Приданое Селии составляли превосходные земли, расположенные неподалеку от нас. Мы были с ней знакомы с детства, когда наши мамы обменивались визитами, а нас приглашали друг к другу на детские праздники. Когда же я стала постарше и получила возможность проводить время с моим отцом, я прекратила поездки в Хаверинг-холл. Иногда мы наезжали туда во время охоты с гончими, и я, раскрасневшаяся, одетая в ярко-зеленую или синюю амазонку, лишь мельком видела ее в белом атласе, стоящую у окна. Она, разумеется, не принимала участия в охоте. Я думаю, что единственными событиями в ее жизни были две воскресные службы в церкви и редкие светские визиты вроде наших. Что сейчас внушило ей мысль прокатиться со мной в поле, знает один Бог. Я погоняла и погоняла лошадей, чтобы скорее прибыть на место, а о чем думала Селия, меня мало заботило.
Едва мы прибыли в поле, моя правота во всей ясности предстала предо мной. Дюжина мужчин жали, за ними следовали их жены и дети, подбирающие колосья и складывающие их в мешки. По бытовавшему у нас правилу, после того как урожай был собран, крестьянам разрешалось выходить на поле и собирать колоски для своей скотины. Сегодня же они, пользуясь беспечностью Гарри, проделали старый, всем известный трюк: резали стебли так коротко, что они не связывались в снопы и оставались лежать в поле на радость их семьям.
Вместо того чтобы наблюдать за порядком, Гарри, оставшись в одной рубашке, с серпом в руках стоял в конце линии. Несмотря на мою досаду, я не могла не признать, что выглядел он в таком виде очень привлекательно. Без парика, с откинутыми назад золотистыми волосами, он казался гораздо выше и стройнее большинства окружавших его мужчин. Темные брюки плотно облегали его мускулистые стройные ноги. Клянусь, я не могла без волнения смотреть на брата. Глаза Селии тоже не отрывались от него. Наконец, заметив нас, он бросил свое дурацкое занятие и подбежал к нам.
— Надеюсь, что тебе удастся не обрезать себе ноги по колено, — ядовито сказала я.
Мне было ужасно жарко, и я ненавидела себя в этом тяжелом траурном платье рядом с воздушной сияющей Селией в белых шелках и под очаровательным зонтиком.
Гарри рассмеялся в восторге.
— Я тоже надеюсь, — счастливым голосом ответил он на мою насмешку. — Как это чудесно! Вы знаете, что это мой первый урожай?
Селия не отрывала глаз от него, от распахнутой на груди рубашки, которая открывала едва тронутую солнцем грудь с виднеющимися на ней волосками.
— Жнецы должны стоять поближе друг к другу, — говорила в это время я. — Иначе они пропускают целый ярд при каждом шаге вперед.
Гарри улыбнулся Селии:
— Я — новичок в этих делах.
— Я тоже ничего не знаю об этом, — ответила Селия ему с большой теплотой. — Но мне нравится смотреть, как люди работают.
— Работают! — насмешливо повторила я. — Да сегодня у них просто праздник. Гарри, пожалуйста, помоги мне слезть.
Я оставила этих двоих наслаждаться прекрасной сценой и пошла через поле к жнецам.
— Смотри-ка, — сказал один из них достаточно громко, чтобы я слышала. — Это идет хозяйка.
Раздался тихий смешок, и я тоже усмехнулась.
— Подурачились, и хватит! — властно сказала я так, чтобы слышали все. — Ну-ка все — сдвиньтесь поближе. Джон Симон, я не собираюсь кормить бесплатным зерном твою семью зимой. Подвинься-ка поближе к Уильяму. А ты, Томас, подойди поближе к забору. Вы думаете, я не понимаю, что за игру вы тут затеяли. Если будете так продолжать, на Михайлов день[7] я вас всех выгоню.
Пересмеиваясь и подталкивая друг друга локтями, они сдвинулись и начали работу сначала, теперь уже делая все как положено. Я улыбнулась при виде нашего урожая, скошенного и складываемого в стройные копны. Затем обернулась и пошла к карете.
Селия заливалась смехом, как певчий дрозд, а Гарри улыбался, с интересом наблюдая за ней. Я не обратила внимания на эту трогательную картину.
— Гарри, теперь ты понимаешь, как именно они должны работать? — спросила я.
— Да, — равнодушно ответил он, — я говорил им, но потом они опять как-то рассеялись по полю.
— Они стараются обвести тебя вокруг пальца, — продолжала я. — Покажи им наконец, что ты здесь хозяин.
Гарри усмехнулся Селии, и я увидела ее ответную застенчивую улыбку.
— Никуда-то я не гожусь, — произнес он кокетливо, явно напрашиваясь на комплимент.
— Вот именно, — быстро подтвердила я, не дав Селии и рта раскрыть. — Возвращайся к ним и не давай им отдыхать более десяти минут.
Домой Гарри вернулся уже при золотом свете месяца, когда мы переодевались к обеду. С непонятным волнением услышала я стук копыт его лошади и более придирчиво глянула на себя в зеркало. Я решила заколоть волосы повыше на затылке и задержалась, пытаясь сравнить себя с Селией. Я была красива и знала это. Бог дал мне хорошую внешность, спасибо Ему, но мне было интересно, как я выгляжу рядом с прелестной Селией. Я вспомнила сегодняшнюю сцену на поле и впервые подумала, что Гарри может быть неприятно, когда я командую им на людях. Вполне возможно, что его сердце не подпрыгивает при виде меня так же, как только что подпрыгнуло мое при звуке его приближения. И конечно уж, он не следит за мной так внимательно и не ловит каждое мое движение, как это делаю я.
Я спустилась в мамину гостиную и подошла к большому трельяжу, стоявшему в простенке. Там я могла видеть себя в полный рост. Мой вид не разочаровал меня. Черное мне шло гораздо больше, чем те бледные тона, которые меня заставляли носить раньше. Это платье имело низко опущенный корсаж и вырез типа каре. Оно делало меня стройной, как тростинка; высоко зачесанные волосы обрамляли лицо естественными локонами, а глаза при свете свечей казались мерцающими, как у кошки.
Свет в комнате падал только на меня, и все очертания позади терялись в неясном полумраке. Зеленые фалды занавесей у старинной кровати казались развесистыми лапами ели в свете моей одинокой свечи. Отблеск огня загадочно играл на противоположной стене. Игра света, а может быть, обостренное воображение, — но мне на минуту показалось, что я не одна в комнате. Не оборачиваясь, я продолжала вглядываться в зеркало, пытаясь разглядеть тень в углу комнаты.
Это был Ральф.
Он лежал, как ему и хотелось, на старинной хозяйской кровати. На его лице играла та теплая, любящая улыбка, которая всегда появлялась у него при виде меня. Улыбка, в которой смешивались доверие, нежность, мужская гордость и какой-то привкус грубой силы.
Я замерла, не в силах ни вздрогнуть, ни пошевелиться. Я не видела его ног.
Если они целы, то, значит, все последние месяцы были просто ночным кошмаром, а сейчас это сладкая реальность. Если же их нет, следовательно, ночной кошмар продолжается и я просто схожу с ума. Я должна обернуться и понять, что происходит.
Мое лицо было единственным освещенным местом в комнате и как-то призрачно смотрело на меня из зеркала. Я закусила губу для храбрости и медленно, медленно повернулась.
В комнате никого не было.
Кровать была пуста.
— Ральф? — хрипло спросила я, и свеча в моей руке задрожала.
Я сделала три шага и подняла ее повыше, чтобы видеть все углы комнаты. Подушки и вышитое покрывало на кровати лежали несмятыми. Я потрогала трясущейся рукой подушку, она была холодной.
Здесь никого не было.
Я добрела до маминого туалетного столика и буквально уронила на него подсвечник.
— О боже! — простонала я жалобно. — Не дай мне сойти с ума. Не насылай на меня этой страшной болезни сейчас, когда я так близка к миру и покою.
Долгие минуты прошли в полной тишине, прерываемой лишь тиканьем старинных дедовских часов в коридоре. Я глубоко вздохнула и отняла руки от лица. Мое отражение в зеркале было по-прежнему привлекательным, но я смотрела на него как чужая. Я никогда не подозревала о том, какой мрак и ужас прячутся в глубине этих зеленых кошачьих глаз.
Внезапно где-то рядом скрипнула половица, и дверь отворилась. Я вскрикнула от страха, но оказалось, что это мама. Секунду она стояла не двигаясь, внимательно, с каким-то странным выражением глядя на меня.
— Ты кокетничаешь перед зеркалом, Беатрис? На тебя это не похоже, — немного помолчав, мягко сказала она. — Я напугала тебя? Ты такая бледная. О чем ты думала сейчас?
Я натянуто улыбнулась и отвернулась от зеркала. Мама молча подошла к комоду и достала из верхнего ящика носовой платок. Молчание странным образом затягивалось, и я ощутила некоторый прилив тревоги.
— Ты, должно быть, соскучилась по своим нарядным платьям, — как всегда не вовремя, сказала мама. — Мисс Хаверинг так очаровательна сегодня, не правда ли? Я думаю, Гарри не остался к ней равнодушен.
— Гарри? — механически переспросила я.
— Они очень подходят друг другу, — продолжала мама, брызгая туалетной водой на кружева носового платка. — Земли, которые пойдут ей в приданое, так удобно расположены, совсем рядом с нашими, я знаю, папа всегда любовался ими. Да и сама она очень милая, очаровательная девушка. Дома ей приходится нелегко, но малышка сумела приспособиться к этим несчастным обстоятельствам. Леди Хаверинг уверяла меня, что Селия не стремится ни к каким переменам, и мы можем не торопиться. Я думаю, что это была бы прекрасная партия.
Я почувствовала все нараставшую досаду. Мама могла бы не рассуждать так долго, кто лучше подходит Гарри. Гарри — мой друг. Мы вместе управляем Вайдекром.
— Она подходит Гарри? — Недоверчивость в моем голосе нарастала.
— Наилучшим образом, — подтвердила мама, стараясь не встречаться со мной глазами. — Ты, я надеюсь, не думаешь, что Гарри останется на всю жизнь холостяком? Забудет свой долг перед семьей и умрет бездетным?
Я молча уставилась на нее. Об этом я никогда не думала. Мои мысли не забегали так далеко вперед. Сейчас для меня существовало только это лето нашей растущей близости, тепло его улыбки, нежность в его голосе, когда он говорил со мной.
— Я вообще никогда не думаю о будущем, — откровенно призналась я.
— Зато я думаю. — В голосе мамы прозвучало нечто такое, что заставило меня насторожиться.
Для меня она всегда была малозначащей пешкой на великолепной шахматной доске нашего Вайдекра, и сейчас мысль о том, что мама способна заглянуть глубоко в мою душу, напугала меня. Она знала меня, как никто другой. Она дала мне жизнь, ухаживала за мной, она видела мою любовь к земле и растущее желание управлять ею. Если б она знала!.. Но здесь я оборвала себя. Заглянуть за барьеры, которые я воздвигла в своей собственной душе, было немыслимо даже для мамы.
Она тревожилась обо мне годами. Ее мелкие придирки только раздражали меня. Папа всегда самодовольно утверждал, что Лейси из Вайдекра не могут ошибаться, так что ее жалобы на меня казались всем просто плодом ее глупого городского воспитания. Но сейчас, когда папы не стало, выяснилось, что ее суждения обо мне были достаточно здравыми. Она не только считала, что я веду себя неподобающе, — это легко можно было исправить, — нет, она находила, что мои мысли и поступки вообще не соответствуют мыслям и поступкам молодой девушки.
— Мама… — неожиданно для себя произнесла я, и это был полуосознанный призыв к помощи, к защите, которую она могла бы дать мне против моих страхов. Хотя то, чего я боялась больше всего, было недосягаемым для ее зорких глаз.
Она прекратила возню с ящиками и подошла ко мне, беспокойно изучая мое лицо.
— Что случилось, Беатрис? — спросила она. — Что с тобой? Хоть ты мое собственное дитя, временами я даже не могу понять, о чем ты думаешь.
Я молчала. Я не находила слов. Видеть мамино лицо и разговаривать с ней всего через несколько минут после этой страшной галлюцинации было свыше моих сил.
— Что-то происходит в нашем доме, что-то идет неправильно, — продолжала она уверенно. — Меня всегда считали дурочкой, но это далеко не так. И сейчас я знаю, что в нашем доме происходит что-то плохое.
Я протянула руки, наполовину призывая ее, наполовину — защищаясь от тех слов и мыслей, которые могли прийти ей на ум. Она не приняла моих рук. Она не сделала ни одного движения ко мне, продолжая холодно изучать меня.
— Ты любила отца совсем не так, как обычно любят своих родителей дети. Я ведь наблюдаю за тобой всю жизнь. Ты любила его, потому что он был сквайр и потому что он владел Вайдекром. Я знаю это. Со мной здесь никогда не считались, и мое мнение никого не интересует. Но я уверена, что в такой любви есть что-то… опасное.
У меня перехватило дух, когда она на минуту задумалась, а затем нашла это слово.
Я сжала за спиной руки, чтобы не выдать их дрожь, и отвернулась от матери, чтобы скрыть свою ужасную бледность. Если бы я даже была убийцей, стоящей на эшафоте, я не могла бы чувствовать себя более виновной, более ошеломленной.
— Мама… — почти прошептала я. Это была мольба остановиться, не казнить меня больше такими ужасными словами.
Она подошла вплотную ко мне. Я готова была отступить, но, собрав всю свою храбрость и гордость, оставалась стоять как вкопанная. Я смотрела ей в глаза моими отважными, лживыми глазами и не опускала их.
— Беатрис, я намерена женить Гарри на Селии, — с трудом произнесла мама, и я увидела в ее глазах слезы. — Поверь, ни одна женщина не стремится к появлению другой в ее доме. Ни одной матери не хочется, чтобы ее сын отвернулся от нее ради своей невесты. Но я делаю это для Гарри. — Помолчав, она добавила: — И для тебя. Тебе придется расстаться со своим слепым обожанием этой земли и ее хозяина. Когда в доме появится другая девушка, немногим старше тебя, ты начнешь больше выезжать. Ты будешь навещать Хаверингов, возможно, ездить с ними в Лондон. И Гарри будет поглощен Селией и станет меньше времени проводить с тобой.
— Ты хочешь стать между мной и Гарри? — спросила я с импульсивной обидой.
— Да, — резко ответила она. — Что-то происходит в этом доме. Я не могу сказать что, но я чувствую это. Какое-то дуновение опасности. Я ощущаю это, когда вижу вас с Гарри вместе. Вы оба мои дети. Я люблю вас обоих. И я спасу тебя от любой опасности, какая бы ни угрожала тебе.
Я собрала все свои силы для того, чтобы доверчиво улыбнуться маме и ласково сказать ей:
— Мама, ты просто устала и горюешь о папе. У нас всех еще траур. Нет никакой опасности, никакой угрозы. Просто брат и сестра стараются вместе делать работу, которую хорошо знал и любил их отец. Это только работа, мама. И скоро Селия будет помогать нам.
Она вздохнула и нервно пожала плечами.
— Мне хотелось бы верить в это. Иногда я думаю, что схожу с ума, везде подозревая опасность. Может быть, ты и права, Беатрис, и это только горе диктует мне разные страшные мысли. Прости меня, дорогая, что я встревожила тебя своими глупостями. Но помни, пожалуйста, что я сказала. Сейчас, когда папы не стало, ты находишься под моей опекой и тебе придется вести более нормальную жизнь. Пока Гарри нуждается в твоей помощи, ты можешь поддерживать его. Но когда у него появится жена, твое влияние не понравится им обоим. И я надеюсь, Беатрис, что ты благоразумно воспримешь эти перемены.
Я склонила голову, чтобы скрыть улыбку.
— Хорошо, мама, — безмятежно ответила я, а сама подумала: «Тебе не усадить меня за шитье в гостиной, когда светит солнце и жнецы выходят на поле. И ты, мама, это хорошо знаешь».
Но помолвка все же показала, насколько уязвимо мое положение. У меня не было никаких планов на подобный случай. Это Ральф умел все планировать, и он заплатил за это. Я же, как ребенок, могла только купаться в солнечном свете дня, я даже не была главным действующим лицом этим летом. Просто я пока знала больше, чем знает Гарри. Я лучше разбиралась в потребностях нашей земли и наших людях. Но этим летом всходила звезда Гарри, и, сколько я ни отдавала приказаний и как ни суетилась, лишь когда он появлялся, все вокруг преображалось.
Конечно, он не мог следить за жатвой так, как это делала я. Он бывал то слишком дружелюбен — принимаясь сам косить, — то слишком недосягаем для жнецов — когда уезжал домой обедать. Они предпочитали работать со мной, зная, что свое дело я сделаю хорошо — расставлю их на поле, пересчитаю скирды, спланирую работу на завтра. Но когда придут их дочери с флягами сидра и домашнего пива и огромными буханками хлеба — я останусь и поем с ними, такая же голодная, как и они.
Но в этом году они не принадлежали мне. Они принадлежали Гарри.
Я не могла возненавидеть его за это. Но всеми фибрами моей души я ненавидела законодателей: мужчин-юристов, мужчин из Парламента, мужчин-землевладельцев — за то, что они создали целую систему, чтобы отлучить своих матерей, жен и даже дочерей от того единственного, ради чего стоило жить, — от владения землей. Но к Гарри я относилась по-прежнему. Никто не мог бы питать к нему злые чувства. Его всегдашняя готовность к улыбке, мягкий характер, юмор, приятная внешность привлекали к нему любовь всех, где бы он ни появлялся. Мужчины-жнецы предпочитали работать со мной, но их женщины краснели как вишни, когда вблизи появлялся Гарри. Он был божеством урожая в то лето. А я была жрицей мрака.
Никто не оставался равнодушным к обаянию нового хозяина, и думаю, что, когда наступил разгар лета, никто, кроме меня, уже и не вспоминал прежнего сквайра. Для всех Гарри был восходящим солнцем, прекрасным золотоволосым принцем Вайдекра. А я, всегда, как ночь, в черном, работала не жалея себя, но без проблеска радости.
Лучшим временем в Вайдекре, сливками года, считался праздничный ужин в честь завершения сбора урожая, когда убрана уже вся пшеница. В последние дни ни один человек в поместье — будь он мужчиной, женщиной или ребенком — не мог избежать тяжелой изнурительной работы наперегонки с непогодой, наступающими осенними дождями, стремясь спасти каждый сноп пшеницы от злой осенней ночи.
Работа целого года была как бы прелюдией к этим дням. Весь долгий год мы с тревогой следили за землей и небом. Не слишком ли холодно для посадки семян в конце весны? Не слишком ли сухо для маленьких росточков? Не высушит ли их солнечный зной, достаточно ли влаги прольется, чтобы они росли зелеными и сочными? А когда колосья созревают и становятся гордыми и высокими, вы молитесь, чтобы дожди не залили их и не повредили урожаю. И вот наконец наступает момент триумфа, когда жнецы выходят в поле посреди огромного безбрежного золотого моря в самом центре земли. И вот тут начинается соревнование между людьми и злыми и коварными божествами непогоды. В этом году торжествовал бог Гарри, он был принцем урожая, и погода все держалась, и держалась, и держалась, а люди говорили, что они не могут припомнить такого волшебного лета. Ибо все забыли золотое лето прошлого года, лето, когда богами были мы с Ральфом. Конечно, ведь это произошло так давно, целую жизнь назад.
В последний день сбора урожая я была в поле с утра, а Гарри прискакал после обеда. Работы уже завершались, и я отправилась к центральному амбару, чтобы проследить, как будут разгружать зерно. Дома были только мельник Билл Грин с женой. Два их работника и сыновья находились на уборке. Сама миссис Грин суетилась, готовясь к вечернему пиру, и на ее кухне уже собрались все наши повара, которые распаковывали огромные корзины со снедью, присланной из нашего дома.
Я сидела одна во дворе, прислушиваясь к журчанью воды в пруду у мельницы, к ритмичному пошлепыванию мельничного колеса и наблюдая за голубями, поминутно влетающими и вылетающими из голубятни, построенной у самого ската крыши.
Толстый кот лениво вытянулся на солнце, слишком жарком для его теплой шубки. Стоило мне пошевелиться, как его глаза, такие же зеленые и непроницаемые, как мои, приоткрывались и следили за каждым моим движением. У реки самые высокие буки едва шевелили верхушками крон под легкими дуновениями ветерка. Лесные птицы молчали в такую жару, только голуби ворковали в тени своей голубятни. Все мы: двор, одинокий кот, голуби и я — застыли в неподвижности под лучами мягкого августовского солнца.
В моем ленивом, отдыхающем мозгу невольно появились мысли о Гарри. Не о Гарри, моем брате и школьнике, приехавшем на каникулы, не о Гарри, бестолковом фермере и хозяине. А о Гарри — полубоге урожая, на чьей земле встает высокая, гордая пшеница. О том Гарри, из-за которого Селия приказала заложить карету и отправилась в поле под предлогом угодить мне, а на самом деле чтобы увидеть его в распахнутой рубашке и с непокрытой головой. О том Гарри, растущую власть и силу которого я видела каждый день. Он становился настоящим хозяином Вайдекра, хозяином, которого я никогда не смогла бы заменить.
Но я и не хочу заменять Гарри, внезапно подумала я. Мне нравится видеть его распоряжающимся и управляющим этой землей. Каждая секунда, проведенная с братом этим жарким летом, доставляла мне радость и удовольствие. Когда я долго не видела его, я скучала о нем, вспоминала его улыбку, смех, наши долгие разговоры.
Услышав шум приближающихся телег и поющие голоса наших арендаторов, я очнулась от своих грез и побежала за огромный сарай, чтобы открыть главные ворота. Я уже отчетливо слышала пение и даже могла отличить от остальных чистый тенор Гарри.
Засов, закрывавший ворота, был очень тяжелым и неудобным, и я едва справилась с ним. И тут телеги торжественно въехали во двор, и я наконец увидела во всей красе урожай нашего Вайдекра.
Читать бесплатно другие книги:
