Правда и другая ложь Аранго Саша
– Ты там не был?
– Нет, я там не был.
– Ты… где же ты был?
– Я был в кино, смотрел потрясающий корейский фильм.
Официант принес стейк. Бетти ждала, с трудом сдерживая нетерпение и царапая ногтями скатерть. От запаха жареной картошки в его тарелке Бетти затошнило. Она отодвинулась к краю стола. Жилка на лбу бешено пульсировала. «Пусть она хоть лопнет, а я буду спокойно есть», – подумал Генри, крутя в тарелке кусок мяса. Бетти откинулась на спинку стула и посмотрела в окно. Ее безупречные ногти четко выделялись на фоне скатерти. Генри почти физически представил себе, как она мысленно ходит по его дому. Он подцепил на вилку ломтик картошки, потом наколол кусок мяса и отправил все это в рот.
Бетти наконец заговорила:
– Ты же тогда побежал наверх, в ее комнату. Ты думал, что жена дома? Или все это было не более чем дешевое представление?
– Именно так я и думал, любовь моя. Я был совершенно уверен, что она дома, потому что в это время она всегда уже спит.
Бетти зло прищурила глаза:
– Но если ты так думал, то зачем инсценировал ее смерть на берегу?
– Я этого не делал. Ее велосипед на самом деле стоял на берегу бухты. Его оставила там сама Марта. Черт знает, почему она так поступила. Ты помнишь, что вечером я отвез тебя домой?
Конечно, она это помнила.
– После этого я сразу поехал к скалам. Твоей машины там не было. Следы шин вели к воде. Там были окурки твоих сигарет. Она курила твои сигареты, а потом…
Бетти прижала ладони к губам.
– О Господи, как все это ужасно!
Она все поняла. Генри положил нож и вилку на край тарелки.
– Не переживай. Всю ночь шел дождь. Там не осталось никаких следов.
– Не переживать? Почему ты сразу не позвонил в полицию?
– Сначала я хотел это сделать, но потом передумал. Не знаю, правильно ли я поступил, но решил, что ты… что вы – это все, что у меня есть. Ты и ребенок.
Он протянул ей над столом раскрытую ладонь. Она взяла его руку влажными от волнения пальцами.
– Ты сделал это ради меня?
– Да, и ради ребенка. Нашего ребенка.
Ребенок. Он увидел стоявшие в ее глазах слезы. «Почему женщины начинают плакать от одного этого слова?» – спросил себя Генри. Почему их так пронимает это слово?
– Нам надо немедленно идти в полицию, Генри!
– В этом нет никакой необходимости. Они сами ко мне пришли, сразу после того как вы с Мореани уехали. Кстати, как он себя чувствует?
У Бетти уже не было никакого желания говорить о Мореани и его безумном предложении. Она держалась за руку Генри, как за молитвенник.
– Генри, мы сейчас пойдем в полицию и расскажем, что произошло.
Свободной рукой Генри, проявив незаурядную способность к игре в микадо, вытащил из тарелки ломтик жареной картошки.
– Но что, собственно, произошло, милая? – тихо, но проникновенно спросил он. – Что на самом деле произошло?
Как он и ожидал, она отпустила его руку.
– Что ты имеешь в виду под словами «на самом деле»?
– Ты будешь пить?
Не дождавшись ответа, Генри выпил до дна ее воду и продолжил, понизив голос:
– Марта была в скалах одна или ты ее туда проводила?
От возмущения Бетти даже привстала со стула.
– Уж не думаешь ли ты, что это я убила твою жену?
– А ты убила?
Словно ища помощи, Бетти оглянулась, но ждать поддержки было неоткуда. Она хотела встать и уйти прочь, но продолжала сидеть; на решительные поступки у нее не осталось сил. Генри было от души жаль Бетти, но ее требовалось придушить, как он придушил косулю. Он продолжал гнуть свое:
– Честно говоря, я сначала так и подумал. Сейчас мне стыдно, но вначале я действительно подумал, что ты ее убила.
– Зачем?
– Из любви ко мне. Дитя человеческое, что я должен был подумать? Марта едет к тебе в своей машине. Потом она едет на твоей машине к скалам и исчезает. Где в это время была ты?
Бетти зажмурила глаза:
– Я была дома, и ты хорошо это знаешь.
– Я знаю, но есть ли у тебя алиби?
Она медленно открыла глаза:
– Это пустое слово, Генри. Я просто сидела дома и ждала твоего звонка.
– У меня были сомнения на этот счет, – почти нежно проговорил Генри.
– А теперь у тебя нет сомнений?
– Нет.
– Что ты думаешь теперь?
– Я думаю, что Марта утонула. Полиция тоже так думает. При этом тебе вообще не надо ничего делать. Вот что я думаю.
– Но она же сидела в моей машине.
– Да, это была ошибка, но нам не надо допускать других промахов.
Бетти откинулась на спинку стула, скрестив на груди руки.
– Каких ошибок мы можем еще натворить? – тихо поинтересовалась она. Генри отодвинул тарелку и сделал безуспешную попытку снова взять Бетти за руку.
– Все будут считать тебя моей любовницей, если ты родишь от меня ребенка.
– Но разве это не так?
– Естественно, так. Однако все дело в сроках. Это будет смертельной ошибкой, если сразу после смерти моей жены выяснится, что ты беременна от меня.
– И что нам теперь делать? – едва слышно спросила Бетти. Генри прочитал этот вопрос по губам.
– Никто не должен этого знать. Собственно, никому и не надо знать, что этот ребенок от меня.
Бетти встала из-за стола и подняла руку.
– Ты меня пугаешь, Генри. Собственно, ты всегда внушал мне страх. Но в одном ты можешь быть уверен: этот ребенок появится на свет. Он родится, и его отцом будешь ты – хочешь ты или нет. Решай, как ты к этому отнесешься, я не стану создавать тебе лишних проблем. Если хочешь, я буду молчать о твоем отцовстве.
– Сейчас ты несправедлива ко мне, Бетти. Я хочу этого ребенка, я его уже люблю.
Бетти открыла сумочку. Генри на всякий случай отклонился, решив, что она сейчас достанет газовый баллончик. Но Бетти лишь заглянула в сумочку и снова ее закрыла.
– Что ты искала? – раздраженно спросил Генри.
– Меня сейчас вырвет.
– Полиция ничего не знает. У нас вообще нет никаких проблем. Нам просто не надо ничего делать, вообще ничего, понимаешь?
– Генри…
– Да?
– Твоя жена все знала, и не от тебя. Ты ни слова не говорил ей о наших отношениях. Ты вообще никогда ничего не рассказываешь.
Бетти откинула со лба прядь волос. В своем бешенстве и разочаровании она была просто великолепна. «Почему я всегда больше всего хочу ее, когда она на взводе?» – подумал Генри.
– И еще одно. На прощанье твоя жена сказала: «Мы должны любить Генри, но не должны его знать». Однако я не представляю, как это делается, и сомневаюсь, что смогу так тебя любить.
Бетти повернулась и пошла прочь. Он смотрел ей вслед без сожалений, но с уважением. Она показала настоящий класс. Сейчас Генри не интересовало, куда она пошла, ему было неинтересно, вернется ли она. Сейчас его больше занимало другое: на самом ли деле Марта с самого начала знала о его амурных делах с Бетти, но при этом не меняла своего к нему отношения? Как она могла с этим мириться? До последнего момента дружеские отношения, освещавшие их любовь, оставались прежними. Они жили, как всегда, а потом вдруг Марта поехала к сопернице. Для того чтобы попить с ней чайку? Ты догадываешься, чем это кончится? Марта написала этот вопрос карандашом под последней фразой последней законченной главы. Что это было: предостережение, угроза, пророчество? Генри не знал ответа. Он всегда уставал от подобных раздумий. Пуля уже летит, и времени на размышления нет. Он раздраженно бросил надкусанный ломтик картошки на ковер и поискал глазами официанта.
Сидя в кресле возле колонны, Гонория Айзендрат видела, как Бетти, зажав под мышкой сумочку невероятно пестрой расцветки, торопливо шла через фойе к мраморной лестнице, ведущей в дамский туалет. Лицо Бетти было покрыто мертвенной бледностью. Она плакала. Не виляя, как обычно, бедрами, она почти скатилась вниз по ступенькам. Наверное, с ней случилась какая-то неприятность.
Гонория только что вышла из душного и тесного конференц-зала на первом этаже отеля, чтобы выпить кофе с ликером. Этот так называемый семинар по нумерологии оказался сущим фарсом по аптекарским ценам. За такие деньги можно было ожидать чего-то лучшего, чем болтовня какой-то толстой, как свинья, тетки с указкой, которая несла что-то о связи номера телефона с характером и прочую чушь. Кто может в это поверить?
Гонория надеялась встретить на семинаре духовно развитого человека, с которым можно было бы обсудить значение карты с башней, шестнадцатой из великих тайн Таро. Эта карта выпала ей второй раз подряд. Это должно было что-то значить. Но на семинаре оказались лишь невежественные самозванцы.
Как знают все посвященные, карта-башня – это трагическая карта. Молния с черного неба бьет в башню; юноша и его возлюбленная падают замертво. Карта свидетельствует об уничтожении и новом начале, то есть о раздробленности и ограниченности бытия. Игнорировать пророчество Та-ро – это величайшее легкомыслие. Но иногда знаки предшествовавших событий остаются сокрытыми и недоступными прозрению. Именно поэтому надо быть готовым ко всему и, напрягая внимание, искать значимые знамения в сутолоке и хаотичном нагромождении обыденных дел повседневной жизни.
Гонория, оставив на столе недопитый кофе и крупную купюру, взяла сумочку и пошла по небесно-голубому ковру туда, откуда только что вышла Бетти. «Если там окажется Мореани, значит, карта сказала правду, и я уволюсь».
За столиком в углу сидел Генри Хайден и нервно теребил рукав рубашки. Бедняга был бледен; Гонория явственно прочитала знаки боли и страдания на его лице. Как невыносима, должно быть, для него утрата любимой жены. «На свете нет ни одного человека, который будет так искренне оплакивать мою смерть, и это полностью моя вина», – подумала Гонория. Ей захотелось подойти к Генри, обнять его, утешить, но в это время у столика появился официант. Генри рассчитался, и в этот момент Гонория, перехватив его взгляд, решила воздержаться от соболезнований.
Естественно, не существует никакой связи между суммой цифр телефонного номера и скрытыми свойствами характера, но встреча в отеле не может быть случайностью, она только кажется случайной неискушенному наблюдателю. Здесь, в углу устричного бара, Гонория поняла, что судьбоносный поворот, о котором предупреждала башня, уже свершился. Прежде чем Хайден успел ее заметить, Гонория Айзендрат уже вернулась на свое кресло, откуда было превосходно видно все фойе, и закрылась газетой.
Генри вышел из бара. Пожав руки нескольким посетителям, он подписал у стойки отеля пару книг, поговорил с постояльцами. Бетти не выходила. Вскоре Генри, ни разу не обернувшись, вышел из отеля один.
Как он энергичен, восхитилась Гонория. Широкие плечи, атлетическая фигура, как обычно, произвели на нее большое впечатление. Сердце, остановись или разбейся. Она очень хорошо помнила эту фразу из романа «Особая тяжесть вины». До знакомства с Генри Гонория думала, что литератор должен ходить сгорбленным под тяжестью своих мыслей. Его давит внутренняя сила, разрывают душевные противоречия, и писатель влачится по миру, неся этот страшный груз. Истинный художник всегда болен, говорил Фернандо Пессоа, который всю жизнь ожидал падения в бездну. Слепой Борхес спорил с Божественной иронией в бесконечной библиотеке символов. Однако Генри Хайден сохранил спортивную форму, был воплощением дисциплины и самоконтроля и одновременно сказочным художником.
Купюра по-прежнему лежала рядом с недопитым кофе. Гонория прикинула, сколько времени ей надо работать, чтобы столько получить, и поменяла купюру на более мелкие деньги.
В третьей кабинке слева кого-то сильно рвало. Спуск воды, рвота, потом все сначала. Гонория сразу уловила запах ландыша, а в щели под дверью кабинки увидела знакомую пеструю сумку. Она вошла в кабинку, подняла крышку унитаза, задрала юбку – лишь для того, чтобы воспроизвести нужные звуки. Между приступами рвоты слышался тихий плач, больше похожий на детское хныканье.
Это был настоящий подарок, сладкая награда – вторгнуться в интимную жизнь соперницы. От радости Гонория едва не забыла спустить воду. Смерть жены Хайдена могла, конечно, поразить и эту падаль, но на истинные чувства она все равно не способна. Должно быть, между ними произошло нечто, достаточно драматичное для того, чтобы заставить ее плакать, а его уйти. Радуясь, Гонория слушала, как ее соперница кашляла, наверное, плюясь кровью, а затем вышла из кабинки, чтобы прополоскать в умывальнике рот.
Надо было выждать время, которое каждая женщина тратит на то, чтобы поправить перед зеркалом прическу. Гонория принялась рвать туалетную бумагу и еще раз спустила воду. Маскировка была безупречной. Потом наконец раздался стук каблуков. До Гонории донесся стук закрывшейся двери. Подождав еще минуту, она вышла из кабинки, готовая к тому, чтобы встретить Бетти, если та не вышла из туалета, а решила ее подстеречь. Надо будет разыграть удивление, перекинуться с ней парой фраз. Но в туалете было пусто. Соперница ушла.
В мусорном ведре лежала пустая упаковка метоклопрамида. На пачке было написано: «Не для продажи», а ниже красовалась печать гинеколога. Инструкции в пачке не было. Гонория порылась в ведре, но не нашла ничего, кроме накладных ресниц, грязных гигиенических салфеток и использованной губной помады.
В аптеке недалеко от отеля Гонории Айзендрат объяснили, что в первом триместре беременности метоклопрамид противопоказан и его лучше не принимать. Но многие беременные женщины, сказала женщина-провизор, сделав озабоченное лицо, тем не менее все равно его пьют. Ее и саму страшно мучила тошнота – это проклятье будущих молодых мам.
Гонория Айзендрат поехала домой на автобусе. Она сошла на одну остановку раньше, чтобы пробежать до дома пешком. В прихожей она торопливо переобулась, налила попугаю воды, бросилась животом вниз на диван, прижалась лицом к подушке и испустила дикий вопль.
XIII
Небритый, без передних зубов, Обрадин выглядел как тыква на Хеллоуине, но тыква бородатая. Большую часть времени он курил у открытого окна спальни на втором этаже своей лавки, демонстрируя всем прохожим свой щербатый рот и глядя на невидимое за фасадами домов море. Между тем в деревне продолжали судачить о возможных причинах его припадка. Хельга молчала, как кремень, чтобы не лить воду на мельницу слухов. Некоторые намекали на шизофрению, другие, правда, утверждали, что у него в мозгу что-то лопнуло. Во всяком случае, все это были чистые спекуляции.
Все последующие дни Обрадин тоже не выказывал ни малейшего желания выйти из спальни и спуститься в лавку. Всю торговлю взяла на себя Хельга. Она все время висела на телефоне, но воспользовалась случаем, чтобы поменять замок на двери погреба и убрать идиотские фотографии рыб с витрины.
На Вознесение Девы Марии – стоял чудесный августовский день – в лавку приехал Генри. Он был в прекрасном настроении и белой панаме. Его жена утонула всего две недели назад, но на лице Генри не было никаких признаков траура. Однако каждый печалится по-своему, и кто может сказать, как должен выглядеть траур? Машину он припарковал у тротуара и достал с заднего сиденья букет цветов и испанское мыло для Хельги и помазок из барсучьего меха для Обрадина.
Хельга рассказала Генри всю печальную историю, большую часть которой он уже знал. Он сунул Хельге толстый конверт с деньгами, чтобы она втайне от мужа купила новый мотор для «Дрины».
– Поиграй в лотерею, – шепнул он ей на ухо. – Дождись розыгрыша, а потом зачеркни пять верных цифр, понятно?
Хельге было понятно, и она поцеловала Генри обе руки. Потом Генри извлек из «Мазерати» еще одну картонную коробку и поднялся на второй этаж, в спальню к Обрадину. Так как обе руки были заняты, Генри не стал стучаться, а просто открыл дверь, нажав локтем на ручку.
– Что с тобой приключилось, дружище? – спросил он и поставил на кровать картонную коробку и подарок. Генри сразу заметил, что половина супружеского ложа была нетронута. Значит, Хельга спала где-то в другом месте.
– Я привез тебе бритвенные принадлежности.
Серб неподвижно стоял посреди комнаты в горе окурков высотой со средний муравейник.
– Фто ты хофефь?
Генри уважительно посмотрел на прореху в зубах Обрадина.
– Колоссально! Ты можешь вешать белье между зубами. Надо все же быть поосторожнее… Но вот, взгляни.
С этими словами Генри извлек из картонной коробки ультразвуковое пугало для куницы на солнечных батареях.
– Смотри, вот решение. Ультразвук. Ты только послушай.
Генри включил аппарат. Раздался невыносимый вой. Мужчины заткнули уши. Генри выключил сирену.
– Но есть одна проблема. Я не знаю, какую частоту использовать, чтобы звук действовал на куницу, но не пугал собаку.
– И фто? – равнодушно спросил Обрадин.
– Ну, ты ведь знаешь Пончо, он такой же чувствительный, как ты. Он же свихнется, если я включу эту адскую сирену. Помоги мне отрегулировать частоту. Мы выгоним куницу и покурим. Фто ты об этом думаефь?
Генри от души расхохотался. Он уже давно уверовал в то, что сочувствие лишь замедляет процесс выздоровления. Хорошая шутка помогает больному встать на ноги скорее, чем слюнявое сочувствие.
Обрадин и в самом деле улыбнулся. Генри бесцеремонно зажал ему рот.
– Только ничего не говори, сербский горшок, а то я опять рассмеюсь. Пошли. Сейчас мы поедем к зубному врачу.
Они поехали к лучшему частному стоматологу в округе. Обрадину сразу вставили новые зубы, хотя и временные. Выглядели они неплохо, хотя больше были похожи на заячьи резцы. Потом челюстно-лицевой хирург вставил ему импланты – настоящие произведения искусства, каждый ценой в автомобиль среднего класса. Вставили Обрадину и коренной зуб и даже вырезали кусочек из десны, чтобы реконструировать нижнюю челюсть. Само собой, все это оплатил Генри и никогда об этом не вспоминал. Воистину, иногда он мог проявлять подлинное величие.
В шестидесяти километрах к югу, в четырехместной палате отделения интенсивной терапии лежал Гисберт Фаш. Он был сильно искалечен, но пребывал в сознании. Сломанные руки и нога находились на скелетном вытяжении, и несчастный Гисберт напоминал жалкого Грегора Замзу, который, проснувшись однажды утром, вдруг обнаружил, что превратился в страшного жука.
Из груди Фаша по трубочке в расположенный у кровати отсос поступал коричневатый гной. Этот секрет сливался в прозрачный пластиковый мешок. На куске подголовника, который продырявил его грудную клетку, жили миллионы бактерий. Каждые двенадцать часов медсестра меняла полный мешок на новый. Вероятно, ее учили именно этому ремеслу, к которому она была изначально психологически склонна. Кроме того, медсестра меняла ему пеленки, мыла и смазывала задний проход. Апофеозом были моменты, когда она сильными пальцами крепко обхватывала его мошонку.
Каждый вдох отзывался болью. Во рту был неописуемо противный привкус. В легких постоянно раздавалось какое-то шипение. Там продолжалось воспаление, запах которого преследовал Фаша и днем, и ночью. В палате стоял невыносимый свист, но казалось, что никто, кроме Гисберта, его не слышал.
В палате находились еще три человека. Все они были в пеленках. Больные, которым не достается отдельная палата, очень много узнают об интимной стороне жизни. Один из больных, который, вероятно, помнил еще Леонардо да Винчи, походил на конвейер по переработке пищи в экскременты, причем экскрементов было намного больше, чем пищи.
В полутьме палаты непрерывно жужжала одинокая муха. Фаш видел, правда, двух мух, но он и все остальные предметы видел удвоенными. Это двоение в глазах появилось сразу после того, как он отошел от наркоза. Привлеченная запахом гноя, муха летала по палате, отыскивая для себя все новые интересные места. То она присаживалась пообедать на пораженную гангреной стопу безымянного диабетика, который мог только стонать, то исчезала в колодце вечно открытого рта другого больного, где, наверное, откладывала яйца на языке.
Из-за перелома основания черепа голова Гисберта была зафиксирована специальным воротником. Только с помощью карманного зеркальца он мог видеть отражение своего окружения. Для того чтобы избавиться от двоения, он был вынужден закрывать один глаз. С каким удовольствием он выбрал бы койку у окна и вытянул ноги! Ему очень не хватало мисс Вонг, спутницы его жизни. Кроме того, у Фаша нестерпимо чесалась задница, но он не мог ее почесать, потому что правая рука была фиксирована, а в ее локтевую вену все время вливали питательные растворы. По утрам старший врач со свитой делал обход и неизменно спрашивал: «Ну, как у нас дела?» Ну, как могут у нас идти дела, если в заднице зуд и нам некому ее почесать? Это была настоящая пытка.
Но больше всего Гисберт переживал потерю папки. Это была первая мысль, пришедшая ему в голову после окончания операции и пробуждения. Как мать, зовущая потерявшегося ребенка, он вслух звал свою сумку с папкой. Персонал был уверен, что он галлюцинирует. Ему кололи успокаивающие, но и в состоянии медикаментозного оглушения он все равно продолжал искать потерю. Фаш не знал, кто спас его и доставил в больницу. Он знал лишь, что его привезли после автомобильной катастрофы.
Охота на Генри Хайдена закончилась. Два года своей жизни Фаш посвятил поискам, и это были самые лучшие его годы. Теперь все следы, все невосполнимые сведения и уникальные документы были безвозвратно утеряны. Генри победил его очень незатейливой хитростью. Он всего лишь остановился в кустах на крутом повороте, и это предопределило поражение Гисберта. Если бы Фаш утратил память при происшествии, как это часто бывает при черепно-мозговых травмах, он бы спокойно выздоравливал, радуясь своему второму рождению. Но он все помнил и не мог ничего забыть. Память безотказно воспроизводила последовательность событий, запечатленных на сетчатке. Стоило ему закрыть глаза, как он снова и снова видел, как несется в поворот навстречу Генри. Галлюцинации возникают из ничего, они суть чистая химера, но это не была химера, это был повторяющийся документальный фильм, постоянна пытка – бесконечный Генри. Если это не прекратится, решил Фаш, я покончу с собой.
И вот в один прекрасный день дверь палаты открылась, и на пороге появился Генри Хайден. Хайден собственной персоной, а не образ за кустами на повороте. С поистине врачебной непринужденностью он пододвинул себе металлическую табуретку и сел возле койки. Он выглядел точно так же, как на фотографии в «Country Living», только без жены и собаки. Очень изящная недосказанность.
С койки диабетика доносился едва слышный свистящий хрип, но вообще в палате было тихо.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Генри хорошо поставленным приятным баритоном. Вопрос был, конечно, не оригинальным, но вполне уместным, ибо человек пришел в госпиталь навестить больного. Фаш прикрыл один глаз, чтобы враг не двоился.
– Кто вы? – помедлив, спросил Гисберт.
– Я случайно оказался на месте аварии. Меня зовут Генри Хайден.
«У этого типа недюжинное самообладание», – подумал Фаш. Случайно он оказался на повороте, подстерегая его, случайно исчез из поля зрения на двадцать пять лет, а теперь случайно зашел, проходя мимо госпиталя. Как-то с трудом верится в такие случайности.
– Хайдн… как композитора?
– Да, очень похоже, но с «е», как писателя.
– Вот как? Я знаю ваши книги. К несчастью, мне пока очень трудно читать. Вы же сами видите, – Гисберт качнул висевшей на вытяжении рукой, – что у меня сейчас это плохо получится.
Хайден придвинул табуретку на сантиметр ближе к койке.
– Если хотите, я дам вам пару аудиокниг.
Фаш в это время лихорадочно соображал, какие причины могли толкнуть Хайдена на этот визит. Может быть, он ожидал увидеть здесь овощ и теперь, вероятно, сильно разочарован. «Знает ли он вообще, кто я? Может ли он это знать?» Фаш попытался выпрямиться, но лечебный воротник держал его мертвой хваткой. Свист стал громче.
– Вы что-нибудь слышите? – спросил Фаш только для того, чтобы сменить тему.
– Что?
– Свист. Здесь кто-то свистит, наверное, за стенкой.
Генри осмотрелся, прислушался и пожал плечами.
– Я ничего не слышу.
Фаш вздохнул:
– Вот и вы тоже ничего не слышите. Этот свист слышу только я.
– Это заговор. – Генри наклонился к больному. – Знаете, когда я что-то вижу или слышу, а все остальные делают вид, что не видят и не слышат, я понимаю, что это заговор.
Фаш невольно рассмеялся. От этого ему стало больно – не столько в груди, сколько в душе. Он не хотел смеяться. Смех – это примирение. Смех связывает и изгоняет дурные чувства, а он слишком многим пожертвовал своим дурным чувствам, он растил и лелеял их, так почему сейчас должен с ними расстаться?
– Вы видели, как это произошло? – спросил он, чтобы еще раз сменить тему.
Генри кивнул:
– Вы слишком быстро вошли в поворот и врезались в бетонное ограждение. Выглядело это не слишком аппетитно. Я вообще удивляюсь, как вы смогли выжить.
– Где я был? Как я выглядел?
Генри на минуту задумался. Фаш терпеливо ждал, глядя на его ухоженные руки, лежавшие на коленях. На левом запястье – часы IWC на коричневом ремешке, наверное, очень дорогие.
– Ваш автомобиль перевернулся. Кругом валялись осколки стекол. Вас зажало на заднем сиденье. Вы были без сознания, когда я вытащил вас из машины. Вы ничего не видели и не слышали.
– Вы? Вы меня вытащили?
Генри весело рассмеялся:
– Ну конечно, я. Кроме меня, там просто никого не было. Перед ударом вы меня видели. Наши взгляды встретились. Ваши глаза остались открыты, но потом вы уже ничего не видели.
– Я этого не помню. Я что-то говорил?
– Нет, вы только хрипели.
– И что было потом?
– Меня часто об этом спрашивают. Да, из вашей груди торчала здоровая железяка – вот такая, – Генри двумя пальцами показал, какого размера она была.
Правой рукой Фаш ощупал болезненное место в груди, откуда торчала трубка.
– Вы ее вытащили?
– Да.
– Значит, вы меня спасли?
– Ну, это сильно сказано! Вас спасли врачи, а я просто оказался на месте происшествия.
В душе Фаша что-то беззвучно взорвалось. Он почувствовал, что его ненависть преображается в нечто иное. От этого Фашу стало грустно, но он ничего не мог с собой поделать. Теперь он испытывал к Генри Хайдену только симпатию и благодарность. У него не было больше причин для ненависти.
– Я не могу понять, почему вы не тормозили?
– Я не тормозил?
– Нет, не тормозили. Вы ехали с той же скоростью, что и по дороге.
Фаш закрыл глаза. Мысленно он снова въезжал в поворот, перед ним лежало сверкающее море. Потом он вдруг увидел Генри, в темных очках которого отражалось солнце, увидел фотографию матери и… да, он не тормозил.
Фаш открыл глаза и увидел склонившегося над ним Генри, который, сжав губы, смотрел на него с холодным любопытством. Это снова был он, Грендель, чудовище, вылезшее из болота.
– Вам нехорошо? – спросил Генри. – Может быть, вызвать врача?
– Прошу вас, не надо, – ответил Фаш. – У меня и без того достаточно проблем.
Генри нажал на кнопку вызова.
– Что вы делаете?
– Сейчас я оставлю вас одного. Вам надо спать.
В палату вошли два санитара. Генри кивнул им, и они занялись аппаратами и капельницами. Фаш впал в панику.
– Что происходит? Что вы делаете?
Один из санитаров наклонился к Фашу:
– Прошу вас, успокойтесь. Мы просто сейчас перевезем вас в другую палату.
– Зачем? Мне хорошо и здесь. Я не хочу отсюда уезжать!
Фаша поместили этажом выше, в палату для частных пациентов. Здесь было тихо и чисто. В палате имелось огромное, до пола, окно, задернутое красивой занавеской. На круглом стеклянном столе стояли цветы. На стене висел плоский телевизор и репродукция Кандинского над раковиной. На прикроватной тумбочке Фаш увидел новехонький планшет. «Нет только мини-бара», – подумал Гисберт и отхаркнул сгусток слизи. Койку придвинули к окну, и теперь Фаш мог в любой момент полюбоваться парком. К трубке снова подключили отсос и оставили его наконец в покое. Гисберт смотрел в окно и думал о спутнице своей жизни, молчаливой мисс Вонг. Она к нему так и не пришла.
XIV
Этот парень не полицейский шпик, констатировал Генри, входя в лифт, и не частный детектив. Он обычный, нормальный человек, захваченный какой-то сумасбродной идеей. Короче, любитель. Должно быть, этот человек уже давно за ним следит. «Что заставило его это делать, если он меня не знал? Может, это просто поклонник, который пытался приблизиться ко мне таким неудачным способом, что оказался на больничной койке? Возможно, он хотел прославиться, написав мою биографию». Вполне допустимо предположить, что он наткнулся на пробел в прошлом Генри и почуял запах крови.
«Тот, кто сорвет с меня маску, несомненно, прославится», – подумал Генри и нажал кнопку первого этажа. Пока лифт спускался, он вдруг вспомнил, что Фаш ни словом не обмолвился о сумке. Конечно, тем самым он бы себя выдал, но сумки ему, вероятно, сильно не хватает. Сбор подобных сведений – трудная работа, требующая времени и денег, и, наверное, Фаш многое бы отдал, чтобы вернуть себе документы.
Пока ясно было одно: этому типу удалось очень опасно приблизиться к его тайне и он хотел навредить Генри, но не знал как. «Теперь у него возникла проблема: он оказался моим должником. Возможно, он так и не встанет на ноги», – подумал Генри не без сострадания. Его надо опередить, нужно выяснить, в чем заключался его план. Это будет не слишком трудно, ибо тот, кто ищет чужие следы, неизбежно оставляет свои. Генри смутно чувствовал, что в прошлом знал Фаша. Знал где-то и когда-то.
Он не спеша пошел по маленькому парку к машине. Было жарко, в листве лип виднелись цветы, садовник стриг газон. Дождевальная установка насквозь промочила брошенную кем-то газету. На скамейках сидели люди в больничных халатах. Какая-то лысая женщина на костылях весело общалась с семьей. Наверняка она получает химиотерапию и благодарит Бога, что жива. «Да, людям есть за что благодарить судьбу», – подумал растроганный Генри.
Он остановился и обернулся. Его взгляд уперся в фасад, потом поднялся до четвертого этажа. В окне он увидел Фаша, который помахал ему рукой. Генри помахал в ответ. Молчание можно купить, симпатию – никогда. Генри знал это лучше других.
Он заехал на «Королевскую автомойку», чтобы отмыть кровь с заднего сиденья «Мазерати». Целая колонна мойщиков в нелепых бумажных шляпках облепила его машину. Недоверчивому молодому владельцу Генри объяснил, что вез на заднем сиденье убитую косулю, из туши которой натекла кровь.
Пока мойщики занимались его машиной, Генри из чистого любопытства отправился к парковке, где он бросил красный телефон в мусорный бак возле билетных автоматов. Генри решил порыться в баке, не обращая внимания на висевшую над ним камеру слежения – в конце концов, он не делал ничего противозаконного. Естественно, телефона в баке не оказалось – он давно исчез; его либо истолкли в мелкий порошок, либо продали где-нибудь в Африке.
Через час машина сверкала как новенькая, а в салоне снова пахло дорогой кожей. Молодой хозяин выбежал из своей стеклянной будки, в которой до него сорок лет просидел его отец. Ему не понравилось, что Генри дал щедрые чаевые мойщикам, но ничего не мог с этим поделать. Генри посмотрел на туго натянутые на животе подтяжки хозяина.
– Господин Хайден, – тихо и с уважением заговорил тот, – я вас не сразу узнал, но в багажнике оказалась ваша книга. Моя жена – большая почитательница вашего таланта, и я хотел бы попросить вас…
– Вы хотите получить автограф?
– Моя жена будет очень рада, как и я.
Генри достал из багажника книгу, пролистал страницы.
– Она довольно потрепанная, но, если хотите, я ее подпишу. «Королевская автомойка» подойдет?
У хозяина в руках уже был карандаш.
– Нет, это название придумал еще отец, – ему было любопытно, что напишет Генри.
– Как зовут вашу жену?
– Рут, э-э, она… впрочем, Рут.
Генри написал: «Рут с наилучшими пожеланиями от Генри Хайдена»
– Можно спросить у вас еще одну вещь? – торопливо заговорил хозяин, когда Генри протянул ему книгу. – Знаете, моя жена пишет.
– Как это забавно. Моя тоже, – ответил Генри.
– Ну, она пишет в стол, но у нее определенно есть талант. Я говорю это не потому, что она… ну, да. Так вот, я хочу спросить, что самое важное в труде писателя?
– Это очень сложный вопрос, на него трудно ответить сразу. – Генри задумчиво почесал лоб над правой бровью. – Но самое главное, по-моему, это писать о том, что хорошо знаешь.
– Ага, о том, что хорошо знаешь.
Читать бесплатно другие книги:
