Русская история в легендах и мифах Гречко Матвей

В 1762 году двум крестьянам удалось подать на нее жалобу самой императрице. Это была уже 22-я жалоба, поданная крепостными на помещицу. До этого жалобщики возвращались помещице, которая вершила над ними расправу. Но Екатерина поступила по-другому, использовав ее дело в качестве показательного процесса. Следствие велось очень долго, и хотя сама Салтычиха ни в чем не призналась, ее признали виновной и приговорили к лишению дворянства и пожизненному тюремному заключению в подземелье без света и человеческого общения. Через 11 лет режим был ослаблен: ей дали камеру с окном. В общей сложности Салтычиха провела в тюрьме 33 года.

Одним из путешественников, посетивших в то время Россию, был знаменитый Джакомо Казанова. Он описал эпизод, из которого можно заключить, каким было сознание людей, живших при крепостном праве:

«Отойдя вместе с Зиновьевым шагов на сто от императорского дворца, я заметил очаровательную юную крестьяночку. Я указал на нее Зиновьеву, мы устремились к ней, но легкая и стройная, как козочка, она ускользнула от нас и скрылась в неказистой хижине, куда мы и зашли вслед за нею. Мы застали отца, мать и детей. Самый красивый ребенок – та самая девочка – прижалась в углу с видом загнанного кролика».

Далее следует описание, как он при посредстве своего приятеля – русского обсуждал с отцом девушки возможность отдать ее «в служанки». Крестьянин сразу понял, о чем идет речь, и запросил сто рублей, так как девочка была «еще нетронутая».

«– А если я ему заплачу эту сумму? – поинтересовался Казанова.

– Тогда она станет вашей, и вы вольны поступать с ней, как вам будет угодно, только не можете лишить ее жизни.

– А если она не захочет мне повиноваться?

– Этого не должно быть, но если вдруг случится, вы можете ее беспощадно наказать.

– Предположим, что она будет согласна, но, скажите, смогу ли я, если она придется мне по вкусу, держать ее у себя и дальше?

– Повторяю вам, вы стали ее хозяином и имеете право приказать ее арестовать, если она сбежит от вас, не возвратив вам ваших ста рублей.

– А сколько я должен платить ей в месяц?

– Ничего, раз вы будете ее кормить и поить, отпускать в баню по субботам и в церковь по воскресеньям».

Когда дело было обговорено, Казанове сообщили, что он должен лично убедиться в «нетронутости скорлупы», ибо было условлено, что он приобретает невинную девицу.

«Я отказался от всякой проверки, опасаясь оскорбить девушку, но Зиновьев (его русский приятель. – М. Б.) настаивал на своем, говоря, что она будет просто убита, если я не проверю ее и, наоборот, обрадуется, если я смогу в присутствии ее родителей убедиться, что она “честна”. Мне пришлось подчиниться и, стараясь быть как можно скромнее, я провел полное исследование, всякие сомнения исключившее, – действительно я имел дело с невинным созданием. Но, по правде говоря, найди я этот плод надкушенным, я бы все равно не объявил об этом».

Казанова окрестил свою покупку Заирой. Он быстро обучил ее манерам и итальянскому языку. «Как маленькая богиня Любви она всюду привлекала внимание общества, становилась центром притяжения, и никого не интересовало выяснить, дочь ли она мне, любовница или служанка: здесь, как и в сотне других случаев, русские удивительно снисходительны».

Прожив с ней несколько месяцев, он продал ее «архитектору Ринальди, шестидесятилетнему, но еще очень бодрому и чувствительному к женскому полу старику». Девушка настаивала, чтобы он взял с него большую сумму: ведь она выучилась многому, да и по-итальянски говорить теперь умеет. «Она оставалась с Ринальди до его смерти, и он обошелся с нею как нельзя лучше», – заканчивает свой рассказ Казанова.

Иногда судьба таких женщин складывалась довольно счастливо. Так, например, графиня Софья Константиновна Потоцкая (София де Челиче, или Главоне) (1766–1822) происходила из Константинополя и на 13-м году жизни была продана матерью польскому послу для польского короля. В 1779 году вышла замуж за коменданта Каменец-Подольска де Витта, а потом вторично – за графа Феликса Потоцкого.

Пожалуй, только в гедонистическом XVIII веке могли быть созданы стихи, собранные под общим заглавием «Девичья игрушка». Несмотря на скромное название, эта рукопись, хранящаяся ныне в Публичной библиотеке в Санкт-Петербурге, представляет собой собрание совершенно непристойных, матерных стихотворений. Названия говорят сами за себя: «Ода говну», «Ода х…», «На рождение п…», «Ода Приапу».

Примечательно, что создавали подобные вещи отнюдь не какие-нибудь отбросы общества, а уважаемые образованные люди. Так, например, всем известный Иван Семенович Барков служил переводчиков в Академии наук и был учеником Ломоносова. Граф Адам Васильевич Олсуфьев был крестником Петра I, действительным тайным советником, секретарем Екатерины II. Михаил Дмитриевич Чулков прославился как издатель и историк. Петр Васильевич Шумахер в 1830-е годы служил чиновником Военного и Финансового министерств, управлял Сибирскими золотыми приисками.

Из «Оды говну»:

«Ее фигура приятна и благородна, походка гордая. Вся она и ее манеры полны грации, вид у нее царственный. Черты лица говорят о сильном характере. Голова хорошо посажена на высокой шее; соединение этих частей, в особенности в профиль, и поворот головы – замечательной красоты, что она старается немного дать почувствовать. Лоб широк и открыт; нос с небольшой горбинкой, губы свежие, украшаются зубами. Подбородок немного велик и имеет вид двойного, без того, чтобы она была полна. Ее волосы каштанового цвета и чрезвычайно красивы; брови темные; глаза карие прекрасные; отражение света придает им голубоватый оттенок; цвет лица чрезвычайно свежий. Гордость – главный характер ее физиономии. Приятность и доброта, так же выраженные на ней, для более проницательного глаза кажутся только следствием чрезмерного желания нравится», – писал Клод Рюльер, французский поэт, писатель и историк, видевший Екатерину в начале 1760-х годов. Он стал одним из тех, кто собирал о ней самые скандальные сплетни и анекдоты. Императрица даже пыталась выкупить у него рукопись, но добилась лишь обещания не печатать ее до ее смерти. Впрочем, после публикации это издание успеха не имело.

О любовниках Екатерины II ходили легенды. Подсчитать их количество трудно. Особо ретивые биографы утверждали, что за 34 года царствования сменилось более двадцати фаворитов. Русским историком Я. Л. Барсковым был даже составлен список фаворитов государыни, среди которых есть как мимолетные связи, так и длительные романы.

Жан-Шарль Лаво тоже написал книгу, где выставлял русскую императрицу женщиной аморальной и развращенной. Издана она была только после смерти Екатерины Алексеевны и никогда не переводилась на русский язык. Основывался он на донесениях французских шпионов – то есть на тех же самых сплетнях.

Злые языки называли императрицу Северной Кибелой, Мессалиной… О ней ходили анекдоты, сюжеты которых явно были заимствованы у Боккаччо, выставлявшие русскую императрицу не только нимфоманкой, но и крайне неумной женщиной. А таковой она уж точно не была!

Окружающих шокировало то, что Екатерина, понимая, что строгое воздержание ей не подходит, с немецкой педантичностью превратила фаворитизм в своего рода учреждение, постаравшись максимально обезопасить себя как от ненужных страстей, так и от практических неприятностей.

Происходило все так: как только место «флигель-адъютанта» при императрице освобождалось, Григорий Александрович Потемкин (он не уступал эту обязанность никому) представлял Ее Величеству несколько новых молодых людей, набранных им среди кавалергардов. Но это был лишь первый тур кастинга.

Избранного для начала осматривал лейб-медик государыни англичанин Рожерсон, затем его поручали заботам графини Брюс, а после – Анны Степановны Протасовой или же Марии Саввишны Перекусихиной, обе они были ближайшими доверенными лицами императрицы. Сплетники величали их «пробир-дамами», или «пробовальщицами». Их мнение становилось решающим. Если эти особы выносили положительный вердикт, то молодого человека препровождали в специальные покои, где его ожидали полный комфорт и роскошь. Открыв свой письменный стол, он находил там сто тысяч рублей золотом – дар императрицы на первое время. Это было лишь преддверие тех щедрот, что в скором времени должны были на него пролиться.

Мария Саввишна Перекусихина была доверенной камер-юнгферой императрицы. Родилась под Рязанью в небогатой дворянской семье. Как оказалась при дворе – неизвестно. Формально занимала скромную должность, но была очень любима императрицей, которая даже стала крестной ее племянницы. Перекусихина находилась при Екатерине II неотлучно. Она занимала комнаты рядом с императрицей, являлась по первому звонку императрицы и помогала ей одеваться, сопровождала государыню во всех путешествиях, а иногда и на парадных выездах.

Павел I уволил Перекусихину, выдав ей пенсию. Воспоминаний она не писала, но любила сплетничать. Ее рассказы послужили Сумарокову материалом для книги «Досуги крымского судьи».

Анна Протасова – любимая камер-фрейлина и подруга Екатерины, родственница Орловых. Анна Степановна, прозванная Королевой Таити за смуглый цвет лица, была доверенным лицом Екатерины и часто сопровождала ее в поездках.

Протасова сумела сохранить расположение императоров Павла I и Александра I. Последний пожаловал ей графское достоинство.

Рассказывают, что еще в начале XIX века в Зимнем дворце сохранялись две комнаты, расписанные фривольными миниатюрами, причем одна из них – с изображениями любовников великой государыни.

Вечером перед собравшимся двором императрица появлялась, фамильярно опираясь на руку фаворита, и ровно в десять часов, по окончании игры в карты, она удалялась в свои покои. Новый фаворит проникал туда один примерно через час после нее.

Увы, за роскошь и благоволение приходилось платить свободой. И дело было не только в ревности. Императрица понимала, что не слишком умные, не слишком опытные, но тщеславные молодые люди могут наделать массу глупостей, расплачиваться за которые придется ей. Она хорошо помнила, как пришлось заминать дело о якобы похищенных из ее дворца драгоценностях, которые потом обнаружили у одной из бесчисленных любовниц фаворита Григория Орлова. Поэтому она и принимала все меры, чтобы подобное не повторилось. Малейшие поступки временщика должны были подчиняться непреложным правилам и бдительному надзору. Он ни у кого не бывал, не принимал ничьих приглашений и ничьих подарков.

«За все время, пока Мамонов был “в случае”, он только раз получил разрешение отправиться на обед к графу Сегюру. Но и тут Екатерина не могла скрыть своей тревоги: выйдя из-за стола, французский посол и его гости увидели карету императрицы, медленно проезжавшую взад и вперед перед окнами посольства, точно государыня не находила себе места даже при этой минутной разлуке с любовником. Год спустя тот же фаворит едва не потерял своего положения из-за вполне естественного и очень невинного нарушения этой суровой дисциплины, связывавшей его по рукам и ногам. В день своего ангела императрица соблаговолила принять от него в подарок серьги, которые, впрочем, сама прежде для себе купила за 30 000 рублей. Великая княгиня увидела эти сережки и пришла от них в восторг. Екатерина сейчас же подарила их ей. На следующий день Мария Федоровна призвала к себе Мамонова, чтобы поблагодарить его, как виновника, хоть и невольного, так неожиданно полученной ею милости от государыни. Временщик хотел отправиться к ней, считая себя не в праве отказаться от приглашения, исходившего от супруги наследника престола; но Екатерина, которую предупредили об этом, страшно рассердилась; она резко упрекала своего друга, а великой княгине послала сказать, чтобы она никогда не позволяла себе впредь ничего подобного! Павел хотел помочь горю, подарив фавориту золотую табакерку, усыпанную брильянтами; Екатерина разрешила Мамонову пойти поблагодарить его, но в сопровождении доверенного лица, выбранного по ее указанию: Павел отказался принять Мамонова на таких условиях».

Рассказал Казимир Валишевский

Салтыков Сергей Васильевич – сын генерал-аншефа Василия Федоровича Салтыкова и Марьи Алексеевны, урожденной княжны Голицыной, близкой подруги императрицы Елизаветы.

В 1752 году он женился на фрейлине императрицы, Матрене Павловне Балк, и был назначен камергером великого князя Петра Федоровича. Веселый, общительный, красивый, он стал душой общества.

«Он был прекрасен, как день, – вспоминала Екатерина II, – и, конечно, никто не мог с ним равняться даже при большом дворе, не говоря уже про наш. Он был довольно умен и обладал тою прелестью обращения, теми мягкими манерами, какие приобретаются жизнью в большом свете, особенно при дворе. В 1752 году ему было 26 лет. Вообще, и по рождению, и по многим другим качествам, это была выдающаяся личность. У него были недостатки, но он умел скрывать их; величайшие его недостатки заключались в склонности к интриге и в отсутствии строгих правил, но все это было мне неизвестно тогда».

Великий князь Петр Федорович также очень привязался к своему камергеру, без которого совершенно не мог обойтись. Именно Салтыков помогал решать разнообразные интимные вопросы, то и дело возникавшие в жизни великокняжеской четы. Сплетники считали Салтыкова отцом наследника престола Павла Петровича.

Злые языки заставили Сергея Васильевича удалиться на время от двора: его отправили послом в Швецию. Затем был Гамбург, потом – Цербст, Варшава… Все последующие годы своей жизни Салтыков проводил при разных европейских дворах. Долгие годы он переписывался с Екатериной Алексеевной.

Менее чем через месяц после вступления на престол Екатерина повелела выдать Сергею Салтыкову 10 000 руб. для выезда в Париж, куда он назначен полномочным министром. Это был род ссылки, но почетной и ответственной. Однако Сергей Васильевич оказался не на высоте положения: в Париже он наделал огромных долгов, и Екатерине пришлось выплачивать их из казенных средств. Это навсегда отвратило ее от бывшего любовника.

Позднее Панин предложил послать Салтыкова в Дрезден, а Екатерина ответила: «Разве он еще недовольно шалости наделал? Но если вы за него поручаетесь, то отправьте его, только он везде будет пятое колесо у кареты». О дальнейшей судьбе Салтыкова известно мало, даже дата смерти неясна. Известно, что он имел дом в Москве на углу Большой Дмитровки, переулок возле этого дома получил название Салтыковского. Детей он не оставил.

Станислав Август Понятовский – граф, последний польский король и великий князь Литовский. Сын краковского каштеляна Станислава Понятовского и Констанции Понятовской, урожденной княжны Чарторыской.

Сам Понятовский так писал о своем воспитании:

«Видя недостатки умственнаго и нравственнаго воспитания современной польской молодежи, мать требовала, чтобы я избегал говорить с теми людьми, которые могли повлиять на меня дурным примером». Но это было обоюдоостро. «Сознание, что я не делаю того, что считалось предосудительным в других детях, развило во мне гордость и самомнение. Стараясь отыскать людей во всех отношениях безупречных, я почти ни с кем не говорил, и число лиц, полагавших, что я их презираю, было так велико, что в 15 лет я уже имел врагов; это избавило меня, впрочем, от дурной компании, весьма вредной для молодых людей, и я стал презирать все неискреннее и двоедушное».

Преждевременно развитая рассудочность, отсутствие свойственной детям шаловливости и воспитанная с детства привычка относиться слишком критически к тому, что говорили и делали окружающие, – таковы были свойства, привитые Понятовскому воспитанием, но это не спасло его от крайнего легкомыслия и не выработало в нем тех твердых нравственных правил, которые старалась привить ему мать. «Принимая во внимание мои лета и мое положение, – говорит Станислав-Август, – я вижу, что я слишком рано стал относиться нетерпимо к тому, что меня приучили считать пошлостью и посредственностью, я, так сказать, слишком рано перестал быть ребенком. Теперь я вижу, что эта потеря невознаградимая, и очень горюю об этом. Я думаю, что некоторая склонность к меланхолии, которая часто гнетет меня, есть следствие слишком рано привитого и не свойственного мне от природы благоразумия, что не спасло меня, однако, от многих ошибок».

«В шестнадцать лет я был прекрасно образован для своих лет: правдив, беспрекословно повиновался моим родителям, благоговел перед их душевными качествами, которые, по моему мнению, ни с чем не могли быть сравнимы, и считал ничтожеством всякого, кто не походил на Аристида или Катона.

Что касается внешности, я был мал ростом, коренаст, неловок, слаб здоровьем и во многих отношениях дик и чудаковат».

Но, несмотря на все эти недостатки, он понравился юной Екатерине и долгое время был ею любим.

В 1764 году Понятовского избрали королем Речи Посполитой. Именно он учредил знаменитый орден Белого Орла. Увы, это стало самым успешным его деянием: при нем Польша была окончательно разделена и потеряла независимость.

После гражданской и русско-польской войн Понятовский подписал акт об отречении и прожил последние годы жизни в Санкт-Петербурге, там и умер. Похоронили его в храме Святой Екатерины Александрийской, а впоследствии перезахоронили в Польше.

Григорий Григорьевич Орлов – сын новгородского губернатора, окончил кадетский корпус, участвовал в Семилетней войне, был ранен. Назначен адъютантом начальника артиллерии П. И. Шувалова, а затем – артиллерийским казначеем; произведен в капитаны. Отличался высоким ростом, силой, красотой, отвагой; участвовал в кутежах и кулачных боях; прославился своими любовными похождениями. Вместе с братом Алексеем был кумиром гвардейской молодежи. Этими своими качествами он привлек внимание Екатерины и стал ее любовником. Их отношения тщательно скрывались, но именно Григорий Орлов стал одним из организаторов переворота 1762 года. Екатерина II возвела его в чин генерал-адъютанта и главнокомандующего сухопутными силами.

Дашкова описывает эпизод, чрезвычайно ее смутивший: после переворота она зашла к императрице и обнаружила в ее будуаре Григория Орлова валяющимся на диване. Он распечатывал секретную дипломатическую переписку и на возмущенные восклицания Дашковой отговорился тем, что императрица сама поручила ему прочесть эти письма. Вошла Екатерина, весело поздоровалась с Дашковой, объяснила, что у Григория воспалилась старая рана, и попросила подругу помочь перенести уже сервированный столик поближе к дивану. Воспитанная в строгих правилах княгиня была шокирована.

Григорий изменял царственной любовнице напропалую. «Этот русский открыто нарушает все законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя негодование императрицы за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются ее расположением. Сенатор Муравьев, заставший с ним свою жену, едва не сделал скандала, прося развода. Царица умиротворила его, подарив ему земли в Ливонии», – писал французский посланник Беранже.

Но несмотря на это Григорий Орлов искренне любил Екатерину и был ей предан. Лишь в 1772 году Екатерина прекратила эту связь, отослав Орлова подальше. Он пытался самовольно вернуться, писал ей письма, шантажировал, молил, угрожал… Все ждали гнева императрицы – но грозы не последовало. Но и встречи – тоже. Она даже выставила караул на подъездах к Петербургу, чтобы ни в коем случае не пропустить Орлова в столицу. Екатерина отвечала отставному любовнику смиренными письмами, в которых уговаривала его смириться с разрывом и не появляться при дворе хотя бы год. И уговорила.

В 1776 году сорокатрехлетний Орлов обвенчался со своей юной кузиной Катенькой Зиновьевой. Синод возмутился по двум причинам: во-первых, невесте только-только исполнилось 13 лет (!), а во-вторых, супруги состояли в родстве. Пошли слухи, что Орлов изнасиловал девушку и теперь пытается покрыть грех. Синод принял решение о разводе, но Екатерина развод не утвердила, более того, лично встретилась с Катей, убедившись, что она вышла замуж не по принуждению, ну а потом сделала ее статс-дамой.

Орлов жил то в своем имении, то в Лозанне. Увы, семейная жизнь бывшего фаворита не сложилась: жена его заболела чахоткой и в 1783 году умерла, совсем юной. От горя Григорий помешался и последний год жизни провел у своего брата – в Нескучном.

Екатерина, хоть и не желала возобновления старого романа, не забывала его, присылала ему в Нескучное подарки. А узнав о его кончине, не просто расстроилось – она слегла от горя, и придворный лекарь даже был вынужден пустить ей кровь, хотя обычно императрица редко пользовалась его услугами, предпочитая «бабкины средства».

Екатерина родила от Григория сына – Алексея Бобринского и дочерей Анну (умершую во младенчестве от оспы) и Наталью Алексееву, в замужестве Буксгевден.

Как-то раз в Совете разбиралось дело о женитьбе князя Григория Орлова на его двоюродной сестре Екатерине Николаевне Зиновьевой. Орлов, всегдашний недоброжелатель Кирилла Разумовского, в это время уже был в немилости, и члены Совета, долго пред ним преклонявшиеся, теперь решили разлучить его с женою и заключить обоих в монастырь. Разумовский отказался подписать приговор и объявил товарищам, что для решения дела недостает выписки из постановления «о кулачных боях». Все засмеялись и просили разъяснения.

– Там, – продолжал он, – сказано, между прочим, «лежачего не бить».

Васильчиков Александр Семенович принадлежал к древнему княжескому роду. Он понадобился Екатерине лишь как временная замена Орлову – не более. Внимание на него она обратила, когда красивый молодой человек бывал в караулах в Царском Селе. Красавец получил ряд повышений и подарков, был назначен камер-юнкером, потом – камергером, а затем занял комнаты, в которых ранее жил Орлов.

«Лакеи и горничные императрицы были озабочены и недовольны, ибо любили Орлова и он им покровительствовал», – писал германский посол, на что Фридрих II рекомендовал ему самому «заискивать дружбу у нового любимца».

Васильчиков не был честолюбив и не имел блестящих дарований. Екатерина ценила его скромность. Года через два он ей надоел и был отправлен в отставку, получив подарки и пенсию. На Дворцовой площади для него был куплен дом Глазова, там он и жил, собирая западноевропейскую живопись и скульптуру.

Григорий Александрович Потемкин-Таврический – происходил их польской шляхты, получил домашнее образование. Из университета его исключили «за леность», после чего он поступил в Конную гвардию. Он участвовал в перевороте 1762 года на правильной стороне, хотя, по идее, должен был находиться на противной, будучи адъютантом принца Голштейн-Готторпского. За участие в перевороте он был произведен в подпоручики, получил звание камер-юнкера и 400 душ крепостных.

В 1762 году он лишился одного глаза. Сплетничали, что Потемкину проткнули глаз шпагой на дуэли или же что он потерял его, получив сильный удар кулаком от Алексея Орлова. Но граф Самойлов, племянник Потемкина, сообщает более прозаическую версию: будущий фаворит всего лишь неудачно лечил ячмень, воспользовавшись услугами какого-то горе-знахаря.

Потеря глаза настолько расстроила Потемкина, что он заперся в спальне, не зажигал свет, отрастил бороду и 18 месяцев не вставал с постели, погруженный в мрачные мысли. Однако императрица, прослышав о таком несчастье, пожалела Потемкина, велела призвать его ко двору и… отправила послом в Швецию: ведь в фаворе был Орлов. Его время настало лишь через десять лет.

Несмотря на то что официальным фаворитом Потемкин значился лишь два года, он оставался ближайшим другой императрицы почти до конца жизни. Шли слухи, что они даже тайно обвенчались в храме Большого Вознесения на Никитской улице в Москве, а в 1775 году Екатерина родила от Потемкина дочь Елизавету, которая была воспитана под именем Елизаветы Темкиной и впоследствии вышла замуж за генерала Карагеорги.

Потемкин занимал множество должностей: был вице-президентом Военной коллегии, генерал-губернатором Новороссийской, Азовской и Астраханской губерний. Именно он занимался подавлением восстания Пугачева.

Широко известно выражение «потемкинские деревни», то есть фикция, миф, обман. Легенда о его возникновении связана с тем, что в 1787 году Потемкин организовал путешествие Екатерины в Крым. Сплетники утверждали, что на всем пути следования он распорядился возвести фанерные домики с хорошенькими палисадниками, чтобы продемонстрировать императрице благоденствие края. Правда это или вымысел – уже никто не скажет.

С началом русско-турецкой войны 1787–1791 годов Потемкин был назначен главнокомандующим русской армией. Он руководил взятием Очакова, протежировал Суворову и Кутузову, основал город Ейск (посвятив его «Ей» – то есть Екатерине), а в это время в Петербурге у императрицы начался новый роман – с Платоном Зубовым.

Потемкин вернулся, надеясь развеять холодность своей царственной подруги, – но тщетно.

Он был вынужден уехать обратно в Яссы, где шли мирные переговоры, там заболел и хотел вернуться в Николаев, но умер в степи в 40 км от Ясс на руках у графини Браницкой. Похоронен в Херсоне.

Именно Потемкин поставил фаворитизм на постоянную основу, превратив его в конвейер. Про него самого ходила масса анекдотов и сплетен. Злые языки утверждали, что он сожительствует сразу с пятью своими племянницами. Насколько эти сплетни были правдивы – судить трудно, но одна из девушек, Екатерина Энгельгардт, в замужестве графиня Браницкая, действительно была его любовницей.

На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись – и что же? на всех бумагах вместо: князь Потемкин – подписано: Петушков, Петушков, Петушков…

«Однажды Федор Львов ехал вместе с Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить слова, потому что светлейший находился в мрачном настроении духа и упорно молчал.

Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал:

– Ваша светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба.

– Какая? – спросил изумленный Потемкин.

– Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогою.

Потемкин расхохотался, и хандра его, конечно, исчезла.».

Рассказала госпожа Загряжская

Петр Васильевич Завадовский учился в иезуитском училище в Орше и Киевской духовной академии. Участвовал в русско-турецкой войне, отличился в битвах, был способным и знающим человеком. Фаворитом Екатерины пробыл около двух лет, считаясь соперником Потемкина. В конце концов, по настоянию Григория Александровича Екатерина рассталась с ним, богато наградив, как она всегда поступала со своими фаворитами.

Но в отличие от остальных Завадовский не потерял влияния при дворе: он был действительным тайным советником, в 1794 году пожалован графским достоинством, в 1801-м стал членом Государственного совета.

Семен Гаврилович Зорич, по национальности серб из рода Наранджичей. Был привезен в Россию усыновившим его офицером Максимом Зоричем и уже девятилетним зачислен в гусарский полк. К 15 годам имел чин вахмистра, был ранен, побывал в прусском плену. Командовал передовыми частями русской армии в русско-турецкой войне, проявил героизм при обороне реки Прут в мае 1770 года, а в июле 1770-го попал в турецкий плен, где пробыл 5 лет.

В 1775 году, вернувшись в Россию, стал адъютантом Потемкина и по его протекции был представлен Екатерине II. Продержался в фаворитах менее года, вызвав неудовольствие императрицы неумеренной карточной игрой, а недовольство Потемкина – нежеланием считаться с его интересами. Был уволен в отставку с большим вознаграждением, пожалован 7 тысячами крестьян, поселился в подаренном ему Екатериной II местечке Шклове и очень много сделал для развития города. Сейчас там стоит ему памятник.

Иван Николаевич Римский-Корсаков – смоленский дворянин. Образование получил домашнее. Будучи капитаном, познакомился с Потемкиным, который искал тогда замену отставленному фавориту императрицы Зоричу. Оценив красоту Римского-Корсакова, а также его невежество и глупость, что исключало его из числа соперников в борьбе за власть, Потемкин представил его императрице в числе четырех офицеров для выбора флигель-адъютанта на место Зорича – так считалось официально.

Екатерина оценила его красоту, а также ей понравилось, что молодой человек прекрасно играет на скрипке, так что «не только люди, но и животные заслушиваются его игрой». Впрочем, у Екатерины Великой совсем не было музыкального слуха.

Новый фаворит был осыпан милостями. В числе прочего ему был подарен дом в Петербурге. Существует анекдот, что, получив этот подарок, Римский-Корсаков занялся его обстановкой и пожелал составить библиотеку, а для этого послал за книгопродавцом. На вопрос последнего: какие книги ему нужны, он ответил: «Ну, знаете, большие тома внизу, а маленькие книжки вверху – как у ее величества».

Екатерина, давшая ему прозвище Пирр, царь Эпирский, так характеризовала его в письме Гримму:

«Прихоть? Прихоть? Знаете ли вы, что эти слова вовсе не подходят, когда речь идет о Пирре, царе Эпирском, который приводит в смущение всех художников и в отчаяние скульпторов? Не прихоть, милостивый государь, а восхищение, восторг перед несравненным творением природы! <…> Никогда Пирр не делал жеста или движения, которое не было бы полно благородства и грации. Он сияет, как солнце, и разливает свой блеск вокруг себя. В нем нет ничего изнеженного; он мужествен и именно таков, каким бы вы хотели, чтобы он был; одним словом, это Пирр, царь Эпирский. Все в нем гармонично; нет ничего, что бы выделялось; такое впечатление производят дары природы, особенные в своей красоте; искусство тут ни при чем; о манерности говорить не приходится».

Однако уже через год императрица жестоко разочаровалась: она застала своего Пирра в объятиях графини Прасковьи Брюс и немедленно удалила его от двора. Корсаков очень страдал в разлуке, и совсем не из-за потери влияния: ему не хватало общества умной, сильной, образованной женщины. Возможно, поэтому он вскоре завел роман с графиней Екатериной Петровной Строгановой (урожденной Трубецкой), которая была его старше на 10 лет. Роман закончился ее разводом, причем Строганов наделил бывшую супругу домом, деньгами и имением Братцево. Там они и жили с Корсаковым до самой ее смерти. Корсаков любил жену, несмотря на то, что она «лишилась движения ног». Он имел от нее сына и двух дочерей.

Виновница его падения, Прасковья Александровна Брюс была сестрой фельдмаршала Румянцева. Мужа своего графа Брюса она не любила, хотя немало содействовала впоследствии преуспеянию его на служебном поприще. Прасковья была прекрасна собою, умна, образованна – и не отличалась строгостью нравов. Долгое время она пользовалась дружбою императрицы, но после того, как имела неосторожность флиртовать с Корсаковым, та удалила ее от двора. После этого графиня Брюс попеременно жила то за границей, то в Москве. Лишь за несколько месяцев до смерти, уже будучи больной, она случайно встретилась в дороге с императрицей, возвращавшейся из Москвы в Петербург. Екатерина II приняла ее очень ласково, взяла с собою в экипаж и долго беседовала с нею наедине. Затем дамы простились навсегда. Погребена графиня в подмосковном селе Глинки.

Александр Дмитриевич Ланской, сын бедного смоленского помещика. В 1772 году начал службу солдатом в Измайловском полку, а через несколько лет был пожалован в кавалергарды. В 1779 году императрица Екатерина II обратила на него внимание, и Потемкин представил его ей. Юноша получил 100 рублей на гардероб и переехал во дворец. Вскоре он был пожалован в действительные камергеры, затем – в генерал-адъютанты, произведен в генерал-поручики. Несмотря на все эти милости, он не вмешивался в государственные дела и интриги, вызывая умиление даже у канцлера Безбородко. «Сущий ангел», – так отзывался о нем этот человек. Умный и любознательный Ланской много читал, увлекался науками и коллекционированием, на что Екатерина не жалела средств.

Она могла увлекаться и другими молодыми людьми: Ермоловым, Мордвиновым, но Ланской продолжал находиться при ней. Он отличался такой преданностью императрице, какой она, по собственному признанию, «в жизни не встречала».

Увы, этот роман окончился печально: желая удовлетворить свою госпожу, юноша стал злоупотреблять афродизиаками, которые совершенно подорвали его здоровье. Случайное падение с лошади вызвало горячку и в возрасте 26 лет он умер.

Перед смертью он передал обратно в казну все свое недвижимое имущество, а остальное предоставил в распоряжение императрицы, которая разделила наследство между его матерью, братом и сестрами.

Екатерина родила от Ланского дочь – Екатерину Александровну Алексееву, которую потом выдала замуж за генерала Свиньина.

Александр Петрович Ермолов – красивый блондин, адъютант Потемкина, затем флигель-адъютант императрицы. О нем мало что известно, кроме того, что был он крайне неумен и скучен. При расставании он получил 100 тысяч рублей и был выслал из Петербурга, как все временные фавориты. Известно, что после он женился и жил обычной жизнью провинциального помещика, отличаясь от прочих разве сто любовью к путешествиям за границу. Сохранилась его усадьба в селе Красное Рязанской области.

Дмитриев-Мамонов Александр Матвеевич – креатура Потемкина и его адъютант.

Григорию Александровичу и Екатерине он показался скромным, приятным и нечестолюбивым человеком, а вот другие писали о его заносчивости и корыстолюбии.

Екатерина считала его очень способным и даже привлекла к литературной деятельности: под ее руководством Мамонов написал несколько пьес на французском языке. Постепенно стал играть заметную роль при дворе, участвовал в беседах императрицы с разными сановниками, присутствовал при ее свиданиях с императором Иосифом II и польским королем Станиславом Понятовским.

Он был единственным из фаворитов, сумевшим сохранить хорошие отношения с наследником престола, будущим императором Павлом I.

Этот роман окончился внезапно: сплетники донесли императрице о том, что Мамонов ей изменяет с фрейлиной, госпожой Щербатовой. 20 июня 1789 года в «Дневнике» статс-секретаря Храповицкого записано следующее: «…перед вечерним выходом сама ее величество изволила обручить графа A. M. Мамонова с княжной Щербатовой; они, стоя на коленях, просили прощения и прощены». Екатерина II, подарив Дмитриеву-Мамонову на свадьбу 100 тыс. руб. и свыше 2200 душ крестьян, удалила его от двора.

Дмитриев-Мамонов был вынужден уехать в Москву, где сильно скучал. Жену свою он не любил. По замечанию Головкина, «он был ни тем, ни сем, и ни чем-либо вообще; у него было лишь одно развлечение – изводить свою жену, которую он без конца обвинял в том, что она является виновницей его полного ничтожества». Супруга родила ему сына, но в такой обстановке мальчик вырос не вполне нормальным психически. Имение, где тосковал отставной фаворит сохранилось – это т. н. «Мамонова дача» на Ленинском проспекте.

Платон Александрович Зубов – родился в старинной дворянской семье. Образования не получил, но хорошо говорил по-французски. В 1789 году начал службу поручиком Конной гвардии.

Платон Зубов. Иоганн Лампи. 1792 г.

Этот глупый, невежественный, тщеславный, но очень красивый молодой человек стал последней любовью Екатерины II. Он постоянно вмешивался в дела, причиняя один лишь вред. Хамил Суворову, Воронцову и Безбородко. Обладал множеством титулов и званий: был светлейшим князем, генерал-фельдцейхмейстером, генеральным директором над фортификациями, главнокомандующим Черноморским и Азовским флотами, генерал-губернатором Новороссии, почетным любителем Академии художеств и др. Сочинял химерические проекты, вроде плана покорения Персии, который был принят влюбленной стареющей Екатериной к исполнению.

После смерти в 1796 году Екатерины II Зубов моментально потерял всякое значение. В 1801-м был участником убийства Павла I. При Александре I жил в одном из своих имений, был очень богат и отличался крайней жестокостью по отношению к крепостным, за что даже получил от императора выговор.

В список не вошли некоторые мимолетные увлечения императрицы, те фавориты, о которых порой неизвестно ничего, кроме фамилий: Страхиев, Станов, Ранцов, Левашев, Мордвинов, Милорадович, Миклашевский, Высоцкий… – всего ретивые историки насчитали более двадцати фаворитов.

Императрица Екатерина II строго преследовала так называемые азартные игры (как будто не все картежные игры более или менее азартны?). Дошло до сведения ее, что один из приближенных ко двору, а именно Левашев, ведет сильную азартную игру. Однажды говорит она ему с выражением неудовольствия: «А вы все-таки продолжаете играть!» – «Виноват, Ваше Величество: играю иногда и в коммерческие игры». Ловкий и двусмысленный ответ обезоружил гнев императрицы.

Екатерина любила нравиться. Неважно, какой она была, важно, какой она казалась. «Говорить и делать – разное», – написала она однажды по поводу знаменитой книги Макиавелли.

В России распространялись идеи Просвещения, действовали вольные типографии, театры, учебные заведения, разнообразные кружки и общества… И Екатерина радовалась, считая все это благом для страны.

Все изменилось после Французской революции и последовавшего за ней террора и казни Людовика XVI и его семьи. Увидев, сколько страшное, чудовищное воплощение могут обрести любимые ею мысли французских просветителей, Екатерина словно очнулась от сна. С этого момента она резко изменила свои взгляды и перестала либеральничать. Приказала выслать из России всех французов, заподозренных в симпатии к революции, а всем русским, пребывающим во Франции, – вернуться на Родину.

В 1794 году в письме Гримму Екатерина с горечью напишет: «Я вчера вспомнила, что вы мне говорили не раз: этот век есть век приготовлений. Я прибавлю, что приготовления эти состояли в том, чтобы приготовить грязь и грязных людей разного рода, которые производят, производили и будут производить бесконечные несчастья и бесчисленное множество несчастных». «Я ошиблась, – признается Екатерина, – закроем наши высокоумные книги и примемся за букварь».

Есть веские доказательства того, что Екатерина имела все основания беспокоиться за свою жизнь и за общественный порядок в России. Так, полиция получила донесение от шпионов, что французский агент Бассевиль получить задание убить императрицу. Обнаружить Бассевиля полиции не удалось. А. М. Тургенев писал, что «не только в высших кругах общества, но и даже в народе была тогда молва, что якобинцы и франкмасоны соединясь, умыслили отравить государыню ядом». Говорили о существовании заговора, «управляемого якобинцами из Парижа».

Существует легенда, что русские масоны, идейно связанные с якобинцами, планировали убийство императрицы и желали возвести на престол ее сына Павла, который сам был масоном.

Исполнение замысла было возложено на архитектора Баженова, а орудием убийства должен был стать дворец в Царицыне. Ловушка была устроена в спальне. Легенда даже передает ее конструкцию: под огромной кроватью императрицы находилась вторая такая же, соединенная с первой поворачивающейся осью. Верхняя кровать была тяжелее, но устойчивость конструкции придавал не слишком прочный штырь, фиксирующий верхнюю кровать на месте. Когда довольно грузная государыня легла бы почивать, то в первые часы никто бы ничего не заметил. Но от ее движений штырь должен был непременно сломаться, а двойная кровать – перевернуться на 180 градусов, так что более тяжелая ее половина оказалась бы внизу, теперь сама надежно фиксируя устройство. А императрица провалилась бы в каменный мешок, где если бы не погибла сразу от удара, то скончалась бы через несколько дней от голода и жажды.

Легенда говорит, что все было выполнено Баженовым в точности. Толстые плиты, из которых было сделано смертоносное ложе, глушили любые звуки. Но архитектор не смог стать убийцей и сам признался во всем Екатерине. За свою честность он поплатился отставкой и ссылкой. Участь остальных заговорщиков была тяжелее.

Прекрасный дворец был разрушен, а потом вновь возведен архитектором Казаковым по тому же самому проекту – но уже без ловушки.

Все это лишь легенда, не более. Но она объясняет многое.

Барон Фридрих-Мельхиор Гримм – корреспондент Екатерины II, публицист, критик и дипломат. Он был корреспондентом многих коронованных особ, издавая нечто вроде рукописной газеты, посвященной литературе и философии, в 15–16 экземпляров. В ней обсуждались новости светской и общественной жизни, театральные и литературные новинки. Ныне эта газета в письмах является драгоценным источником для изучения того времени. «Автор ее был человек тонкого, проницательного ума, имевший на все свой собственный взгляд», – писал поэт Сен-Бев, но в то же время современники отмечали в Гримме такие черты, как угодливость, льстивость, двуличие.

В 1776 году Гримм был в Петербурге, познакомился с императрицей, сумел понравиться ей и стал поставщиком петербургских музеев. Переписка Гримма с Екатериной, начатая в 1774 году, продолжалась до самой смерти императрицы.

В журнале «Всякая всячина» была напечатана «Сказка о мужичке», которому собрались шить новый кафтан, являвшаяся пародией на деятельность Комиссии об Уложении и объяснявшая ее неудачи неумеренными выступлениями некоторых депутатов, желавших немедленно исправить все и вся. Такие депутаты сравнивались с «мальчиками», которые хотя и «умели грамоте, но были весьма дерзки и нахальны: зачали прыгать и шуметь» и тем самым помешали «доброму приказчику» и умелым портным сшить мужичку кафтан. Автором сказки была Екатерина, она не называла имен, но имела в виду вполне конкретных людей. Одним из таких не в меру ретивых «мальчиков» был Николай Иванович Новиков (1744–1818).

Выйдя в отставку, он стал издавать еженедельный сатирический журнал «Трутень», который стал оппонентом «Всякой всячины». Очень часто Новиков переходил границы дозволенного. В конце концов «Трутень» был закрыт.

Потом были журналы «Живописец», «Утренний свет», московская типография… Новиков развил активную деятельность в масонской ложе. Но затем внезапно он был арестован, издательство его закрыто, а сам он тайно перевезен в Шлиссельбург, где его допрашивал сам Шешковский. Никаких доказательств преступлений Новикова получено не было, но это не помешало Екатерине подписать указ, приговаривавший его к пятнадцатилетнему тюремному заключению. Реально он отсидел четыре с половиной года, до ее смерти.

«Для разбора всех книг и сочинений, отобранных большею частию у Новикова, а также и у других, составлена была комиссия. В ней был членом Гейм Иван Андреевич, составитель немецкого лексикона, которого жаловала императрица Мария Федоровна, и он-то и рассказывал, что у них происходило тут сущее аутодафе. Чуть книга казалась сомнительною, ее бросали в камин: этим более распоряжался заседавший от духовной стороны архимандрит. Однажды разбиравший книги сказал:

– Вот эта духовного содержания, как прикажете?

– Кидай ее туда же, – вскричал отец архимандрит, – вместе была, так и она дьявольщины наблошнилась».

Другим печальным эпизодом стало сожжение трагедии популярного драматурга Якова Княжнина «Вадим Новгородский». Этот драматург был автором либретто многих комических опер, его куплеты распевал весь Петербург. Совсем недавно Екатерина распорядилась за государственный счет издать собрание его сочинений, и вдруг – тираж пьесы публично сжигают.

Написана она была еще в 1789 году, но после нескольких репетиций Княжнин забрал трагедию из театра, так как сам осознал ее «вольнодумство»: ведь речь в ней шла о противостоянии республиканца и самодержца. Причем доказывалось, что любой монарх неизбежно превращается в тирана.

В 1791 году Княжнин скоропостижно скончался «от злейшей горячки», а пьеса каким-то образом попала в руки к президенту Российской академии Екатерине Дашковой, к тому времени бывшей на ножах с императрицей. Желая уязвить Екатерину, она дала согласие на издание пьесы. Разразился скандал. Дашкова отправилась в ссылку, а тираж был изъят и сожжен на площади около Александро-Невской лавры.

После этого по Петербургу еще долго ходили слухи, что на самом деле Княжнин умер не от горячки, а был засечен до смерти в Тайной канцелярии полицмейстером Шешковским.

Степан Иванович Шешковский – известный сыскных дел мастер, фактический руководитель политической полиции. Его называли самым опасным человеком из окружения Екатерины.

Был он сыном полицмейстера города Коломны. Когда в 1736 году был подтвержден указ о присылке детей в герольдмейстерскую контору для учения, «кто к чему охоту имеет», старик Шешковский отправил и своего сына, который был помещен в греко-латинскую школу; но примерно через год школа сгорела – и на этом окончилось его образование.

С 1738 года Шешковский находился «при делах в Тайной канцелярии». Когда Екатерина II, взамен уничтоженной Петром III Тайной канцелярии, учредила Тайную экспедицию, состоявшую при 1-м департаменте Сената, Шешковский поступил туда на службу. Постепенно Екатерина стала поручать ему все более крупные сыски, такие как дело Пугачева. Она считала, что Шешковский «особливый дар имеет с простыми людьми и всегда весьма удачно разбирал и до точности доводил трудные разбирательства».

Он производил следствие по делу Радищева, Новикова, масонов Невзорова и Колокольникова, заподозренных в симпатиях к якобинцам, и создал целую систему допроса с пристрастием, о которой шли леденящие душу сплетни. Говорили, что даже великосветские дамы за свои длинные языки пробовали кнут из рук Шешковского. Рассказывали, что он лично сечет подозреваемых в комнате, уставленной иконами, а во время стонов и раздирающих душу криков читает акафист.

Насколько эти слухи правдивы – трудно сказать. Достоверных сведений об этом до сих пор не найдено. Ни писатель Радищев, ни журналист Новиков, ни Салтычиха, ни даже бунтовщик Пугачев не подвергались никаким пыткам, а императрица много раз высказывала мнение об их не только аморальности, но и бесполезности.

«Для домашнего наказания в кабинете С. И. Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресла и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предотвратить того, что ему готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслом опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслом поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки. <…>

Раз Шешковский сам попал в свою ловушку. Один молодой человек, уже бывший у него в переделке, успел заметить и то, как завертывается ручка кресла, и то, отчего люк опускается; этот молодой человек провинился в другой раз и опять был приглашен к Шешковскому. Хозяин по-прежнему долго выговаривал ему за легкомысленный поступок и по-прежнему просил его садиться в кресло. Молодой человек отшаркивался, говорил: “Помилуйте, Ваше превосходительство, я постою, я еще молод”. Но Шешковский все упрашивал и, окружив его руками, подвигал его ближе и ближе к креслу, и готов уже был посадить сверх воли. Молодой человек был очень силен; мгновенно схватил он Шешковского, усадил его самого в кресло, завернул отодвинутую ручку, топнул ногой и… кресло с хозяином провалилось. Под полом началась работа! Шешковский кричал, но молодой человек зажимал ему рот, и крики, всегда бывавшие при таких случаях, не останавливали наказания. Когда порядочно высекли Шешковского, молодой человек бросился из комнаты и убежал домой.

Как освободился Шешковский из засады, это осталось только ему известно!

Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему: “Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?” На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: “Помаленьку, Ваша Светлость!”»

Умерла Екатерина II скоропостижно, скорее всего, от инсульта. «В мозгу порвалась жила», – так сформулировал лечащий врач. Медики уже лет двадцать замечали у нее сосудистые нарушения, но с помощью холодных ванн ей до времени удавалось поддерживать себя в форме. Она находилась в своей гардеробной, когда неожиданно потеряла сознание. Ее перенесли в постель, и через тридцать шесть часов императрица скончалась, так и не придя в сознание.

«Уборная комната, находившаяся перед спальней, была наполнена лицами, представлявшими зрелище сильного отчаяния. Наконец они увидали Государыню, лежавшую на полу на матрасе за ширмами. Она находилась в спальне, тускло освещенной; у ног ее были фрейлина мадмуазель Протасова и камер-фрау мадмуазель Алексеева, рыдания которых смешивались со страшным хрипом Государыни. Это были единственные звуки, нарушавшие глубокую тишину».

По легенде, за восемь месяцев до этого кончину императрицы предсказал монах Авель, в миру – Василий Васильев. Екатерине, узнавшей об этом, стало дурно, и она распорядилась посадить горе-прорицателя в Шлиссельбургскую крепость. Выпущенный оттуда Павлом I Авель написал еще несколько предсказательных книг, в которых предрек смерть Павла, сожжение Москвы Наполеоном, убийство Александра Освободителя, революцию 1917 года, мировые войны и конец света… в 2892 году.

На звон колокольчика Екатерины никто не явился из ее прислуги. Она идет из кабинета в уборную и далее и, наконец, в одной из задних комнат видит, что истопник усердно увязывает толстый узел. Увидев императрицу, он оробел и упал перед нею на колени.

– Что такое? – спросила она.

– Простите меня, Ваше Величество.

– Да что же такое ты сделал?

– Да вот, матушка-государыня: чемодан-то набил всяким добром из дворца Вашего Величества. Тут есть и жаркое и пирожное, несколько бутылок пивца и сколько фунтиков конфет для моих ребятишек. Я отдежурил мою неделю и теперь отправляюсь домой.

– Да где ж ты хочешь выйти?

– Да вот здесь, по этой лестнице.

– Нет, здесь не ходи, тут встретит тебя обер-гофмаршал (Григорий Орлов), и я боюсь, что детям твоим ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за мною.

Она вывела его через залы на другую лестницу, сама отворила дверь:

– Ну, теперь с Богом!

Офицер Михаил Кречетников, при возвращении своем из Польши, позван был в кабинет императрицы.

– Исполнил ли ты мои приказания? – спросила императрица.

– Нет, государыня, – отвечал Кречетников.

Государыня вспыхнула.

– Как, нет?!

Кречетников стал излагать причины, не дозволившие ему исполнить высочайшие повеления. Императрица не слушала, в порыве величайшего гнева она осыпала его укоризнами и угрозами. Кречетников ожидал своей гибели. Наконец императрица умолкла и стала ходить взад и вперед по комнате. Кречетников стоял ни жив ни мертв. Через несколько минут государыня снова обратилась к нему и сказала уже гораздо тише:

– Скажите мне, какие причины помешали вам исполнить мою волю?

Кречетников повторил свои прежние оправдания. Екатерина, чувствуя его справедливость, но не желая признаться в своей вспыльчивости, сказала ему с видом, совершенно успокоенным:

– Это дело другое. Зачем же ты мне тотчас этого не сказал?

Княгиня Варвара Александровна Трубецкая неразлучно жила с супругою Хераскова около 20 лет в одном дому, чему покойная императрица Екатерина крайне удивлялась и говаривала публично: «Не удивляюсь, что братья между собою дружны, но вот что для меня удивительно, как бабы столь долгое время уживаются между собою».